Страница:
Наша дивизия в это время занимала рубеж по берегу живописной реки Ингулец около населенного пункта Петрово, километрах в сорока от Верблюжки, куда нам предписывалось дойти за один день. Задача оказалась, таким образом, не из легких. Но меня она удивляла не самой трудностью марш-броска: на войне приходится делать и не такое. Удивляла глубина наступления, особенно потому, что 5-я армия вообще в этот момент не наступала, да и соседа слева я тоже не чувствовал.
Я сказал об этом генералу Шумилову.
- Да нет, там впереди вас уже пришли в соприкосновение с противником первый и пятый гвардейские механизированные корпуса. Они уже прошли Верблюжку. Вот вы и подкрепите их тыл,- пояснил командарм.- Да и не вы один. Левее вас будет наступать дивизия полковника Мошляка.
Я молчал, обдумывая услышанное. Шумилов, видимо, не понял, почему я молчу, и пошутил:
- Сосед, что ли, не устраивает?
Сосед "устраивал" вполне: Мошляк, полковник, Герой Советского Союза, был опытным командиром, имевшим к тому же отличную теоретическую подготовку.
Я приступил к выполнению поставленной командованием задачи.
Марш прошел благополучно: противника мы нигде не встретили, и только изредка в безоблачном небе появлялись вражеские самолеты, которые сбрасывали бомбы или обстреливали нас из пулеметов и пушек.
Наметив жесткий график и не позволяя себе отклоняться от него, мы к двадцати часам 28 октября подошли к Верблюжке, оставив за собой сорок километров пыльных дорог и сухой степи. Здесь, в Верблюжке, я решил расположить штаб дивизии. Полки, несмотря на усталость, ушли вперед еще километров на семь-восемь, в направлении населенного пункта Новая Прага.
Еще на марше я попросил полковника Бельского раскрыть карту и поставил жирную точку в том месте, где следовало расположить командный пункт дивизии. По моим соображениям, КП целесообразно было организовать непосредственно в поселке, на берегу речушки, рассекавшей село на две неравные части. Как и большинство рек в этом крае, она текла по дну неширокого оврага и представляла собою некоторый рубеж. Сам же я, считая необходимым установить связь с дивизией Мошляка, отправился на машине разыскивать его КП.
Мы с Федоровым, Скляровым и радистом Персюком изъездили, наверное, километров сорок, спускаясь в овра-1и и поднимаясь из них, минуя деревушки и поселки и пересекая небольшие рощицы.
- Товарищ генерал, может, вернемся? - спросил Федоров, когда туманная синь начала окутывать окрестности и из оврагов потянуло холодом.
- Да нет уж, надо найти,- сказал я, начиная и сам сомневаться в целесообразности дальнейших поисков.
Проехали еще несколько километров, но дивизию Мошляка все же нашли, правда много левее и сзади, чем предполагали.
- Ну вот, пропажа нашлась, - сказал я Мошляку, пожимая его руку.
- Как это пропажа? Это мы, что ли, пропажа? Мы на месте, - улыбнулся Мошляк. - А вот наш сосед слева так действительно пропал. По планам где-то рядом должен быть, а мы его нащупать не можем. А вы откуда взялись? Догнали, что ли?
Я рассмеялся:
- Не догнал, а назад вернулся. Моя дивизия уже в Верблюжке.
- Вот те раз! Эдак наступать трудновато будет. Хоть мне и сообщили, что впереди два танковых корпуса, да фронт наступления сильно растянут. Совсем мы друг от друга оторваны.
Я снова рассмеялся.
- Вы чему? - удивленно и даже несколько обиженно спросил Мошляк. - Разве я не прав?
- Правы, конечно. А засмеялся я потому, что вспомнил, как командарм такую стратегию наступления назвал.
- Ну?
- Наступлением растопыренными пальцами. Похоже?
- Похоже-то похоже, но я, признаться, больше сжатым кулаком наступать люблю.
Мы поговорили еще немного о координации действий и взаимосвязи, и я отправился в свою Верблюжку.
В Верблюжку мы въехали часов в одиннадцать. Село уже окутала ночная темнота. Как всегда в прифронтовых районах, темнота казалась враждебной, таящей в себе опасность. Кругом не было видно ни огонька. Меня встретил регулировщик.
- Вам через мост, товарищ генерал, - сказал он, - а там сразу направо.
Мы переехали мост. Дом, в котором расположился Бельский, стоял на краю оврага. Рядом была приготовлена хата для меня Проходившая мимо дорога вела на север, к Новой Праге.
Я ощутил острую неприязнь к этому месту, к самому дому, словно загнанному в угол, к пропадавшей в темноте дороге, которая могла сулить неожиданных гостей, к взъерошенным кустам, обступившим дом. Да, подумалось мне, если здесь застанут врасплох, то уж волей-неволей ни шагу назад не сделаешь - некуда.
Я вошел в дом. Навстречу из-за стола поднялся Бельский. Неприятное чувство, охватившее меня, было так велико, что я сразу сказал:
- Вы что же, Тихон Владимирович, на этом берегу штаб развернули? Мы же договорились не переходить речку. Забыли, что ли?
- Да нет, не забыл. Просто немного опоздал. На той стороне артиллеристы подполковника Войтко встали. Он свой КП как раз в тех домах развернул, где бы нам быть следовало. А что, это так важно?
- Важно или неважно, даже сам не знаю. А не нравится мне это место. Как говорится, душа не лежит.
Бельский слегка пожал плечами:
- Зато тут уж вся связь налажена с полками. И радио- и проводная. Полный порядок, словом. Все командные пункты организованы, командиры на местах.
Я присел к столу. Хотя, казалось, вопрос о расположении КП теперь был решен и следовало обживаться, я сидел на кончике гнутого венского стула так, как будто присел на несколько секунд, сейчас встану и уйду отсюда навсегда. Продолжая думать о неудобстве этого места, я спросил:
- Ну, а вообще как обстановка? Бельский доложил:
- Все в порядке. Войска накормлены, вперед выслана разведка с заданием найти ушедших вперед танкистов. А нам, очевидно, тоже поужинать нужно. Глядишь, и место веселее покажется, - пошутил он, видя, что я по-прежнему сижу с мрачным видом.
- Это вы правы, давайте ужинать. А только место все равно не нравится.
- Да что с вами, Глеб Владимирович? - уже раздражаясь, сказал Бельский. Место как место. А от того, что вы назначили, всего каких-нибудь триста метров. Так что и разницы, в сущности, нет никакой.
Я положил ложку на стол.
- Давайте на ту сторону перебираться.
- Да вы на часы посмотрите - двенадцать часов ночи. А с Войтко что делать? А связь? Представляете, сколько возни будет, чтобы все заново наладить? До утра всего ничего осталось. Я в конце концов просто прошу: не заставляйте меня всю кашу снова заваривать.
Если бы Бельский не сказал побледней фразы, а продолжал бы доказывать мне, что нет никакой существенной разницы между тем и этим берегом, я бы настоял на своем, потому что по-прежнему необъяснимое беспокойство и логические соображения побуждали меня настоять на своем. Но Бельский просто попросил, и я, представив себе, сколько им уже сделано сегодня и сколько нужно сделать, чтобы перебазироваться на тот берег, сдался:
- Ну, будь по-вашему. Остаемся. И давайте спать ложиться.
Я пошел к себе в дом. Но мне не спалось. Несколько раз перевернулся с боку на бок, потом не выдержал бессмысленного вылеживания, встал и вышел на улицу.
Темнота, как мне показалось, стала еще гуще. На слабом ветерке тихо шелестели сухие листья кустов, будто кто-то осторожно идет по сухой траве. Тревога моя стала еще сильнее. Я вернулся в избу Бельского и разбудил его.
- Сердитесь не сердитесь, Тихон Владимирович, а давайте немедленно переносить командный пункт на ту сторону.
- Глеб Владимирович... - начал было Бельский, но я прервал его:
- Вот что, Тихон Владимирович, обсуждать больше ничего не будем. Получите приказ: немедленно начать перенос КП в заранее намеченный пункт на том берегу, В четыре утра доложить об исполнении. Все.
Бельский бросил на меня недовольный взгляд, но, будучи человеком дисциплинированным и исполнительным, немедленно начал отдавать соответствующие распоряжения. Хоть я и был глубоко убежден, что поступил правильно, но оттого, что мне пришлось причинить массу хлопот Бельскому, да еще и в приказном порядке, какое-то неприятное чувство, которое обычно возникает при размолвке с близким человеком, заставило меня сказать примиряюще-дружеским тоном:
- Ну ладно, я, пожалуй, сразу пойду на новое место. Хочешь, пойдем вместе.
Бельский опять метнул на меня раздраженный взгляд, сердито буркнул что-то себе под нос, но тем не менее сел в машину, чтобы переехать через мост те самые триста метров, которые, по его мнению, абсолютно ничего не меняли.
- Вот, - показывая на большую избу, сказал он, - здесь как раз расположился сам Войтко.
Я улыбнулся и пошел в избу, а Бельский с комендантом отправился теснить артиллеристов, чтобы разместить наш штаб.
К моему удивлению, подполковник Войтко не спал. Он сидел за большим деревенским столом, подперев голову руками. Керосиновый фонарь освещал небольшой круг на свежевыструганных досках, лицо подполковника. Глубокие тени и выражение крайней усталости придавали ему что-то трагическое. При моем появлении он вздрогнул от неожиданности, потом легко поднялся и доложил о положении в полку. Лицо его при этом ста то деловито спокойным. Однако едва Войтко кончил докладывать, как опять заметно помрачнел, что заставило меня участливо спросить:
- Ты чего не спишь, полуночник?
- Сам не знаю, что со мной делается, - ответил подполковник, зябко поводя широкими плечами. - На марше казалось, что как лягу, так и усну. А лег ворочался, ворочался, не спится, да и все. И мысли в голову лезут самые черные.
- Вот тебе и раз!- пытаясь говорить шутливо, сказал я. - Это что же за мысли такие - черные? Он помолчал.
- Да даже и не мысли, собственно, а скорее предчувствие. Меня, наверное, убьют завтра.
- Ты что, с ума сошел? - уже всерьез спросил я, чувствуя в словах Войтко глубокую и мрачную убежденность. - Да разве можно об этом думать? И зачем? Теоретически каждого из нас в любой момент могут убить.
- Каждого в любой момент, а меня - завтра. Я вот много раз в народе слышал: перед смертью человек тоскует. Так и я. Места себе найти не могу. Думаю, убьют меня.
Подполковник Войтко говорил так убежденно и просто, что я не мог продолжать успокаивать его: собственные слова казались мне фальшивыми, бодрый тон - наигранным. Тут, наверное, дело было еще и в том, что у самого меня на душе было черным-черно. "Тоже, что ли, предчувствие?"- подумал я. Но, как всегда, постарался разумно объяснить причины своей тревоги: связи с танкистами, которым полагается быть впереди нас, нет - это раз; соседи слева и справа так далеко, что в случае чего на них рассчитывать нечего, - это два; место, выбранное Бельским для штаба дивизии, на редкость уязвимо - это три.
Зато теперь, успокаивал я себя, бредя в темноте в поисках Бельского, овраг и речка с сильно заболоченными берегами - надежная преграда для фашистских танков, если они появятся, мост же узок, да и взорвать его нетрудно
Тихон Владимирович указал отведенную мне для ночлега хатку. Миновав "стоящего у дверей часового, я вошел внутрь и прилег на приготовленную постель. Раздеваться уже не имело смысла, до утра оставалось часа два. У дверей, как всегда, стоял часовой из охраны штаба. Я хорошо знал его. Это был один из сталинградцев, гвардеец, прошедший через все тяжелые бои, ефрейтор Кротенко.
Мне казалось, что я еще не успел заснуть, но, должно быть, дремота уже затуманила сознание, потому что, услышав голос Кротенке, я как-то не сразу понял, откуда он взялся и чего хочет. А голос продолжал встревоженно настаивать:
- Товарищ генерал, выйдите, пожалуйста, на минутку! Выйдите!
- А в чем дело? - спросил я, удивленный таким приглашением.
- Выйдите, пожалуйста! Тут послушать надо.
- Да что послушать-то?
- Моторы гудят, товарищ генерал.
- Ну и что, что гудят? Там же впереди наши танкисты. Вот их танки и гудят, - сказал я, убежденный, что дело обстоит именно так и все же испытывая нарастающую тревогу.
- Да нет, товарищ генерал. На наши вроде бы не похожи. Похожи больше на немецкие, - говорил Кротенко, в то время как я уже натягивал сапоги, понимая, что ефрейтор не станет будить генерала без нужды,
Я вышел на порог. Немного поредевшая темнота ночи действительно словно подрагивала от шума моторов. Прислушавшись, можно было с уверенностью сказать, что шли чужие, немецкие танки. Наши имели дизельные двигатели, а фашистские работали на бензине, и звук их моторов отличался от наших. А шум заметно нарастал - танки шли на нас.
Постояв так несколько минут, я взглянул на часы. Было ровно четыре. И вдруг в тот же момент на противоположном берегу речки, за оврагом, видимо над дорогой, ведущей к Верблюжке от Новой Праги, рассыпался сноп разноцветных ракет. Одновременно танки открыли мощный огонь трассирующими снарядами по окраине деревни, лежащей на противоположном берегу, обстреливая те самые хаты, где еще три часа назад находился штаб нашей дивизии. Через несколько минут они вспыхнули яркими кострами, осыпая огненными брызгами деревья палисадников и кусты на склонах оврага.
Вскоре с той стороны через речку, где вброд, где вплавь, перебрался наш связист, одним из последних снимавший провода на противоположном берегу. Он подтвердил, что первые же снаряды разнесли в щепки дом, в котором мы с Бельским ужинали незадолго до того. Было ли это случайностью или фашисты получили информацию от своих разведчиков, сказать трудно. Но ушли мы вовремя.
Не теряя времени, наши саперы заминировали мост. Артиллерийский полк и учебный батальон, стоявшие на нашей стороне села, заняли оборону вдоль берега речки. Командир батальона получил приказ удерживать рубеж любой ценой нам было необходимо отвести штаб дивизии из-под прямого огня танковых пушек противника. Бельский настойчиво старался связаться с командирами полков, чтобы узнать, какая обстановка сложилась у них. Радиосвязь быстро наладилась, но, увы, ничего утешительного командиры полков сообщить не могли, так как у них ситуация была неясной.
Дивизия наступала довольно широким фронтом. Полоса наступления составляла, наверное, километров десять - двенадцать. Полки шли тремя маршрутами, и, разумеется, ни о какой сплошной линии фронта не могло быть и речи. Да и надобности такой тоже не было, поскольку, по официальным сведениям, впереди нас шли два корпуса танкистов. Взять под контроль все дороги, ведущие на запад, естественно, не представлялось возможным. Зная это, гитлеровцы по одной из дорог, безусловно, могли прорваться в направлении на Верблюжку, что они и сделали по дороге от Новой Праги.
Как выяснилось потом, на этой дороге как раз стоял наш заслон, по очень слабый - всего одна противотанковая пушка со своим расчетом. Командир расчета тоже знал, что впереди находятся наши танкисты, и поэтому, когда на дороге показались немецкие танки, пушка не сделала по ним ни одного выстрела, приняв их за свои. Немецкие танки, не снижая скорости, прошли по шоссе, раздавив пушку вместе с расчетом, и беспрепятственно двинулись на Верблюжку. Одновременно танки противника начали появляться на всем участке, где наступала наша дивизия.
Полки, только что вышедшие на новые рубежи и не успевшие укрепить их, вынуждены были отходить под давлением фашистских танков и движущейся за ними мотопехоты. Связи с нашими танковыми корпусами не было. Вообще у нас создалось впечатление, что и самих танкистов не было впереди, ибо радиостанции их штабов ни разу не подали никаких сигналов и не ответили ни на один из наших запросов.
Противник глубоко вклинился между частями дивизии. 34-й гвардейский стрелковый полк и 1-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка после шестичасового боя начали отходить на высотах, неся потери от бомбежек и артиллерийского огня. 42-й гвардейский стрелковый полк и 3-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка, очевидно, оказались в окружении, связь с ними нарушилась. Штабу дивизии пришлось поспешно отступать под сильной бомбежкой по той самой дороге, по которой мы накануне совершили сорокакилометровый марш вперед.
Я наметил новое расположение КП, куда Бельский направил штабные машины, и сам спешил туда же, потому что самым главным было наладить управление частями дивизии, чтобы не только сохранить ее от разгрома, но и организовать оборону, задержать контратакующих нас гитлеровцев.
Федоров, как всегда, на большой скорости уверенно вел наш "виллис", объезжая воронки на дороге, которая вчера еще выглядела совсем мирной, когда я увидел впереди неловко ткнувшуюся в обочину знакомую машину. Это был трофейный "опель-кадет", на котором в последнее время ездил командир нашего артполка подполковник Войтко. Мы остановились. У машины стоял шофер Войтко. Он молча смотрел на нас. Его запекшиеся губы дергались, словно он все хотел раскрыть рот, да не мог разлепить слипшихся губ. Не то догадка, не то недоброе предчувствие холодком прошло по спине.
- Подполковник жив? - быстро спросил я, надеясь получить положительный ответ и не веря в его возможность.
- У-у-бит! - с трудом разлепил губы шофер.
Я заглянул в машину. Крыша была пробита, сиденье и пол залиты кровью.
- Расскажи, как это было, - попросил я шофера. Тот болезненно поморщился, подергал губами, потом хрипло заговорил:
- Мы вырвались из-под бомбежки. Ехали. Потом нас нагнал самолет. Начал пикировать. Подполковник сам же крикнул: "Всем из машины!" Мы с замполитом выскочили, сразу залегли в кювете. Я голову поднял, вижу: самолет - над самой машиной, а подполковник дергает ручку, дверцу открыть не может - заело, должно быть. В это время самолет дал очередь из пушки, развернулся и ушел. Мы - к машине. Смотрим, подполковник лицом в спинку моего сиденья уткнулся, а на спине кровь. Мы думали, ранен Машину медсанбатовскую остановили. Она подполковника забрала. Но только он мертвый был уже. Снаряд в спину попал, между лопаток, прошел наискосок и через живот вышел.
- Когда это было? - спросил я машинально, как будто теперь это имело какое-нибудь значение.
- Утром. Солнце уж взошло.
"Солнце уж взошло". Видел ли он, Войтко, этот последний в его жизни солнечный восход? Или так же, как и я, в горячке боя даже не заметил его?
Мы проехали еще километра три. Пыльная дорога по-прежнему петляла по степи между неглубокими оврагами. Вдруг километрах в четырех от нас, на одной из дорог, которые то сходились, то расходились, пересекали одна другую или шли почти рядом, я увидел чуть ли не с десяток легковых машин. Караванчик двигался примерно в том же направлении, что и мы, по дороге, шедшей под углом к нашей. Вот он нырнул в овраг.
- Федоров, - спросил я водителя, - машины видел?
- Видел, товарищ генерал. Не немцы ли?
- "Немцы!" Скажешь же! С чего бы это немцам по нашим тылам на легковых машинах разъезжать?
- А они не разъезжают, - ответил Федоров. - Они вот спрятались куда-то.
Но машины вновь показались на дороге и продолжали свой путь, не обращая на нас никакого внимания,
- Кронид, - приказал я Федорову, - давай-ка им наперерез. Да порезвее!
"Виллис" запрыгал по целине. "А вдруг в самом деле немцы? - подумал я и сам же себе возразил: - Да нет, это, вероятно, штабные машины наших танкистов".
Легковушки снова исчезли в овраге. Словно подтверждая мою мысль, что это двигается штаб механизированных корпусов, откуда-то вынырнула полуторка с радиостанцией и тоже потянулась в овраг, вслед за легковыми машинами. Мы поспешили к оврагу.
Осторожно съезжая по неширокому устью балки, я рассмотрел группу офицеров, в числе которых были два генерала. Они оказались ранее незнакомыми мне командирами 1-го и 5-го гвардейских механизированных корпусов: генерал-лейтенантом И. Н. Руссияновым и генерал-майором Б. М. Скворцовым.
Представляясь, я был поражен тем, как выглядели танкисты. Понятно, что фронт - не великосветская гостиная. Я и сам частенько после тяжелых боев или трудных переходов выглядел не блестяще. Но более плачевного вида у офицеров я, пожалуй, не встречал. Грязные комбинезоны, бледные небритые лица, воспаленные глаза, запавшие щеки - все говорило о перенесенных физических и моральных страданиях.
Нетрудно было догадаться, что оба танковых корпуса попали в тяжелое положение. И все-таки я задал вопрос, который, должно быть, прозвучал как бестактность. Но не задать его я не мог. Для всех нас, для нашего общего дела была необходима полная, абсолютная ясность.
- Где сейчас находятся ваши корпуса, товарищи? - спросил я, стараясь тоном смягчить жесткий вопрос.
Руссиянов метнул на меня затравленный взгляд. Скворцов скорбно качнул головой, слегка разведя руками, тихо сказал:
Плохи наши дела...
Это было страшно не только для генералов, потерявших свои войска. Мы тоже нуждались в танковом прикрытии и надеялись с его помощью зацепиться на более пли менее удобном рубеже, чтобы остановить контратакующих немцев. Лелея в душе слабый остаток надежды, я неуверенно переспросил:
- Но так же не может быть?! Не все же танки уничтожены? Что-то должно остаться?
Руссиянов махнул рукой:
- Немного осталось. Мы дрались двое суток. Это был какой-то кошмар. Немецкие танки лезли со всех сторон. За каждым подбитым вырастало не меньше десятка новых. Они расстреливали нас в упор. Машины горели, как костры. И в них люди, наши люди. Господи, каких людей потеряли!
Генерал замолчал и устремил в землю взгляд, полный тоски, боли и ненависти.
- Дрались из последних сил, до последней возможности, - закончил генерал Скворцов.
Несколько минут стояло тяжелое, горькое молчание. Чтобы разорвать круг тягостных воспоминаний и привлечь внимание танкистов к сегодняшним, сиюминутным задачам, я осторожно спросил:
- А в каком направлении вы отходили? Руссиянов ответил. Выходило, что танкисты и дрались и отступали правее расположения нашей дивизии.
- А какие указания начальства были? - опять спросил я.
- Какие могли быть указания, - повел плечами Руссиянов, - когда с самого начала связи не было! И сейчас наладить не можем. А у вас есть связь?
- Увы, тоже нет, - сказал я и, подумав немного, обратился к Руссиянову: Товарищ генерал-лейтенант, положение и у вас и у нас сложилось крайне тяжелое. Немцы идут за нами по пятам. Надо что-то предпринимать. Вы среди нас старший по званию, следовательно, решать вам.
Круглая голова Руссиянова ушла в плечи. Он поправил ремень, пожевал губами и твердо сказал:
- Нет. Прежде чем решать, давайте попробуем еще раз наладить связь со штабом армии. Если не выйдет, будем решать вместе. Одна голова, как говорится...
Так как у танкистов была более мощная радиостанция, Бельский отправился вместе с ней в другой овраг, чтобы еще раз попробовать наладить связь и со штабом армии, и с нашим корпусом. Я остался с танкистами, чтобы обсудить план дальнейших действий на случай, если связи наладить не удастся.
- Вам первому слово, - обратился ко мне Руссиянов, - поскольку вы один располагаете реальной силой.
- Силы весьма относительны, - ответил я. - Один полк отрезан, и связи с ним нет, два других полка у меня на управлении, отходят.
- Вы предлагаете отступать? - поспешно спросил Скворцов, наклонив темную голову и глядя на меня исподлобья.
- Нет, не отступать, а отойти, чтобы занять более или менее удобный рубеж, - пояснил я. - А потом драться и сделать все, чтобы остановить гитлеровцев.
Руссиянов наклонился над разложенной перед нами картой. Его толстый карандаш заскользил по ней с севера на юг, потом пополз на восток и остановился у тоненькой ниточки, изображавшей реку Ингулец, то есть точно то место, с которого мы вчера начали свой марш-бросок на Верблюжку.
- Вот, - сказал Руссиянов внушительно. - Вот этот рубеж. Это единственное место, где мы действительно сможем занять оборону. Разумеется, на восточном берегу" Все-таки водная преграда для противника.
Принимать такое решение было тяжело, но другого выхода не было. Я, естественно, согласился.
По карте наметили участки обороны, распределили функции, договорились о связи, и танкисты, узнав, что связи с армией нет, на своих легковушках отправились к намеченному рубежу. Я сел в "виллис", чтобы найти радиостанцию и узнать у Бельского, не удалось ли связаться с полками дивизии. Больше всего меня, конечно, беспокоил 42-й полк, с которым связи не было, как я уже говорил, с самого начала. Видимо, он попал в окружение или был отрезан. Правда, зная его командира, майора И. К. Половца, человека очень энергичного и смелого, можно было надеяться, что полк прорвется. Но война есть война.
Овраг, где стояла полуторка с радиостанцией, начинался сразу за деревней, которую я видел, еще когда мы гнались за машинами танкистов. Ручеек, тянувшийся по задам деревни, размыл песчаную перемычку, образовав узкий вход в овраг, и, будто израсходовав на это все свои силы, исчез в густом кустарнике. Машина стояла в самом устье оврага. Когда я вошел в радиорубку, Бельский, оглянувшись, вопросительно посмотрел на меня, как будто я мог сообщить интересные новости. Пожав плечами, я сам спросил у него:
Я сказал об этом генералу Шумилову.
- Да нет, там впереди вас уже пришли в соприкосновение с противником первый и пятый гвардейские механизированные корпуса. Они уже прошли Верблюжку. Вот вы и подкрепите их тыл,- пояснил командарм.- Да и не вы один. Левее вас будет наступать дивизия полковника Мошляка.
Я молчал, обдумывая услышанное. Шумилов, видимо, не понял, почему я молчу, и пошутил:
- Сосед, что ли, не устраивает?
Сосед "устраивал" вполне: Мошляк, полковник, Герой Советского Союза, был опытным командиром, имевшим к тому же отличную теоретическую подготовку.
Я приступил к выполнению поставленной командованием задачи.
Марш прошел благополучно: противника мы нигде не встретили, и только изредка в безоблачном небе появлялись вражеские самолеты, которые сбрасывали бомбы или обстреливали нас из пулеметов и пушек.
Наметив жесткий график и не позволяя себе отклоняться от него, мы к двадцати часам 28 октября подошли к Верблюжке, оставив за собой сорок километров пыльных дорог и сухой степи. Здесь, в Верблюжке, я решил расположить штаб дивизии. Полки, несмотря на усталость, ушли вперед еще километров на семь-восемь, в направлении населенного пункта Новая Прага.
Еще на марше я попросил полковника Бельского раскрыть карту и поставил жирную точку в том месте, где следовало расположить командный пункт дивизии. По моим соображениям, КП целесообразно было организовать непосредственно в поселке, на берегу речушки, рассекавшей село на две неравные части. Как и большинство рек в этом крае, она текла по дну неширокого оврага и представляла собою некоторый рубеж. Сам же я, считая необходимым установить связь с дивизией Мошляка, отправился на машине разыскивать его КП.
Мы с Федоровым, Скляровым и радистом Персюком изъездили, наверное, километров сорок, спускаясь в овра-1и и поднимаясь из них, минуя деревушки и поселки и пересекая небольшие рощицы.
- Товарищ генерал, может, вернемся? - спросил Федоров, когда туманная синь начала окутывать окрестности и из оврагов потянуло холодом.
- Да нет уж, надо найти,- сказал я, начиная и сам сомневаться в целесообразности дальнейших поисков.
Проехали еще несколько километров, но дивизию Мошляка все же нашли, правда много левее и сзади, чем предполагали.
- Ну вот, пропажа нашлась, - сказал я Мошляку, пожимая его руку.
- Как это пропажа? Это мы, что ли, пропажа? Мы на месте, - улыбнулся Мошляк. - А вот наш сосед слева так действительно пропал. По планам где-то рядом должен быть, а мы его нащупать не можем. А вы откуда взялись? Догнали, что ли?
Я рассмеялся:
- Не догнал, а назад вернулся. Моя дивизия уже в Верблюжке.
- Вот те раз! Эдак наступать трудновато будет. Хоть мне и сообщили, что впереди два танковых корпуса, да фронт наступления сильно растянут. Совсем мы друг от друга оторваны.
Я снова рассмеялся.
- Вы чему? - удивленно и даже несколько обиженно спросил Мошляк. - Разве я не прав?
- Правы, конечно. А засмеялся я потому, что вспомнил, как командарм такую стратегию наступления назвал.
- Ну?
- Наступлением растопыренными пальцами. Похоже?
- Похоже-то похоже, но я, признаться, больше сжатым кулаком наступать люблю.
Мы поговорили еще немного о координации действий и взаимосвязи, и я отправился в свою Верблюжку.
В Верблюжку мы въехали часов в одиннадцать. Село уже окутала ночная темнота. Как всегда в прифронтовых районах, темнота казалась враждебной, таящей в себе опасность. Кругом не было видно ни огонька. Меня встретил регулировщик.
- Вам через мост, товарищ генерал, - сказал он, - а там сразу направо.
Мы переехали мост. Дом, в котором расположился Бельский, стоял на краю оврага. Рядом была приготовлена хата для меня Проходившая мимо дорога вела на север, к Новой Праге.
Я ощутил острую неприязнь к этому месту, к самому дому, словно загнанному в угол, к пропадавшей в темноте дороге, которая могла сулить неожиданных гостей, к взъерошенным кустам, обступившим дом. Да, подумалось мне, если здесь застанут врасплох, то уж волей-неволей ни шагу назад не сделаешь - некуда.
Я вошел в дом. Навстречу из-за стола поднялся Бельский. Неприятное чувство, охватившее меня, было так велико, что я сразу сказал:
- Вы что же, Тихон Владимирович, на этом берегу штаб развернули? Мы же договорились не переходить речку. Забыли, что ли?
- Да нет, не забыл. Просто немного опоздал. На той стороне артиллеристы подполковника Войтко встали. Он свой КП как раз в тех домах развернул, где бы нам быть следовало. А что, это так важно?
- Важно или неважно, даже сам не знаю. А не нравится мне это место. Как говорится, душа не лежит.
Бельский слегка пожал плечами:
- Зато тут уж вся связь налажена с полками. И радио- и проводная. Полный порядок, словом. Все командные пункты организованы, командиры на местах.
Я присел к столу. Хотя, казалось, вопрос о расположении КП теперь был решен и следовало обживаться, я сидел на кончике гнутого венского стула так, как будто присел на несколько секунд, сейчас встану и уйду отсюда навсегда. Продолжая думать о неудобстве этого места, я спросил:
- Ну, а вообще как обстановка? Бельский доложил:
- Все в порядке. Войска накормлены, вперед выслана разведка с заданием найти ушедших вперед танкистов. А нам, очевидно, тоже поужинать нужно. Глядишь, и место веселее покажется, - пошутил он, видя, что я по-прежнему сижу с мрачным видом.
- Это вы правы, давайте ужинать. А только место все равно не нравится.
- Да что с вами, Глеб Владимирович? - уже раздражаясь, сказал Бельский. Место как место. А от того, что вы назначили, всего каких-нибудь триста метров. Так что и разницы, в сущности, нет никакой.
Я положил ложку на стол.
- Давайте на ту сторону перебираться.
- Да вы на часы посмотрите - двенадцать часов ночи. А с Войтко что делать? А связь? Представляете, сколько возни будет, чтобы все заново наладить? До утра всего ничего осталось. Я в конце концов просто прошу: не заставляйте меня всю кашу снова заваривать.
Если бы Бельский не сказал побледней фразы, а продолжал бы доказывать мне, что нет никакой существенной разницы между тем и этим берегом, я бы настоял на своем, потому что по-прежнему необъяснимое беспокойство и логические соображения побуждали меня настоять на своем. Но Бельский просто попросил, и я, представив себе, сколько им уже сделано сегодня и сколько нужно сделать, чтобы перебазироваться на тот берег, сдался:
- Ну, будь по-вашему. Остаемся. И давайте спать ложиться.
Я пошел к себе в дом. Но мне не спалось. Несколько раз перевернулся с боку на бок, потом не выдержал бессмысленного вылеживания, встал и вышел на улицу.
Темнота, как мне показалось, стала еще гуще. На слабом ветерке тихо шелестели сухие листья кустов, будто кто-то осторожно идет по сухой траве. Тревога моя стала еще сильнее. Я вернулся в избу Бельского и разбудил его.
- Сердитесь не сердитесь, Тихон Владимирович, а давайте немедленно переносить командный пункт на ту сторону.
- Глеб Владимирович... - начал было Бельский, но я прервал его:
- Вот что, Тихон Владимирович, обсуждать больше ничего не будем. Получите приказ: немедленно начать перенос КП в заранее намеченный пункт на том берегу, В четыре утра доложить об исполнении. Все.
Бельский бросил на меня недовольный взгляд, но, будучи человеком дисциплинированным и исполнительным, немедленно начал отдавать соответствующие распоряжения. Хоть я и был глубоко убежден, что поступил правильно, но оттого, что мне пришлось причинить массу хлопот Бельскому, да еще и в приказном порядке, какое-то неприятное чувство, которое обычно возникает при размолвке с близким человеком, заставило меня сказать примиряюще-дружеским тоном:
- Ну ладно, я, пожалуй, сразу пойду на новое место. Хочешь, пойдем вместе.
Бельский опять метнул на меня раздраженный взгляд, сердито буркнул что-то себе под нос, но тем не менее сел в машину, чтобы переехать через мост те самые триста метров, которые, по его мнению, абсолютно ничего не меняли.
- Вот, - показывая на большую избу, сказал он, - здесь как раз расположился сам Войтко.
Я улыбнулся и пошел в избу, а Бельский с комендантом отправился теснить артиллеристов, чтобы разместить наш штаб.
К моему удивлению, подполковник Войтко не спал. Он сидел за большим деревенским столом, подперев голову руками. Керосиновый фонарь освещал небольшой круг на свежевыструганных досках, лицо подполковника. Глубокие тени и выражение крайней усталости придавали ему что-то трагическое. При моем появлении он вздрогнул от неожиданности, потом легко поднялся и доложил о положении в полку. Лицо его при этом ста то деловито спокойным. Однако едва Войтко кончил докладывать, как опять заметно помрачнел, что заставило меня участливо спросить:
- Ты чего не спишь, полуночник?
- Сам не знаю, что со мной делается, - ответил подполковник, зябко поводя широкими плечами. - На марше казалось, что как лягу, так и усну. А лег ворочался, ворочался, не спится, да и все. И мысли в голову лезут самые черные.
- Вот тебе и раз!- пытаясь говорить шутливо, сказал я. - Это что же за мысли такие - черные? Он помолчал.
- Да даже и не мысли, собственно, а скорее предчувствие. Меня, наверное, убьют завтра.
- Ты что, с ума сошел? - уже всерьез спросил я, чувствуя в словах Войтко глубокую и мрачную убежденность. - Да разве можно об этом думать? И зачем? Теоретически каждого из нас в любой момент могут убить.
- Каждого в любой момент, а меня - завтра. Я вот много раз в народе слышал: перед смертью человек тоскует. Так и я. Места себе найти не могу. Думаю, убьют меня.
Подполковник Войтко говорил так убежденно и просто, что я не мог продолжать успокаивать его: собственные слова казались мне фальшивыми, бодрый тон - наигранным. Тут, наверное, дело было еще и в том, что у самого меня на душе было черным-черно. "Тоже, что ли, предчувствие?"- подумал я. Но, как всегда, постарался разумно объяснить причины своей тревоги: связи с танкистами, которым полагается быть впереди нас, нет - это раз; соседи слева и справа так далеко, что в случае чего на них рассчитывать нечего, - это два; место, выбранное Бельским для штаба дивизии, на редкость уязвимо - это три.
Зато теперь, успокаивал я себя, бредя в темноте в поисках Бельского, овраг и речка с сильно заболоченными берегами - надежная преграда для фашистских танков, если они появятся, мост же узок, да и взорвать его нетрудно
Тихон Владимирович указал отведенную мне для ночлега хатку. Миновав "стоящего у дверей часового, я вошел внутрь и прилег на приготовленную постель. Раздеваться уже не имело смысла, до утра оставалось часа два. У дверей, как всегда, стоял часовой из охраны штаба. Я хорошо знал его. Это был один из сталинградцев, гвардеец, прошедший через все тяжелые бои, ефрейтор Кротенко.
Мне казалось, что я еще не успел заснуть, но, должно быть, дремота уже затуманила сознание, потому что, услышав голос Кротенке, я как-то не сразу понял, откуда он взялся и чего хочет. А голос продолжал встревоженно настаивать:
- Товарищ генерал, выйдите, пожалуйста, на минутку! Выйдите!
- А в чем дело? - спросил я, удивленный таким приглашением.
- Выйдите, пожалуйста! Тут послушать надо.
- Да что послушать-то?
- Моторы гудят, товарищ генерал.
- Ну и что, что гудят? Там же впереди наши танкисты. Вот их танки и гудят, - сказал я, убежденный, что дело обстоит именно так и все же испытывая нарастающую тревогу.
- Да нет, товарищ генерал. На наши вроде бы не похожи. Похожи больше на немецкие, - говорил Кротенко, в то время как я уже натягивал сапоги, понимая, что ефрейтор не станет будить генерала без нужды,
Я вышел на порог. Немного поредевшая темнота ночи действительно словно подрагивала от шума моторов. Прислушавшись, можно было с уверенностью сказать, что шли чужие, немецкие танки. Наши имели дизельные двигатели, а фашистские работали на бензине, и звук их моторов отличался от наших. А шум заметно нарастал - танки шли на нас.
Постояв так несколько минут, я взглянул на часы. Было ровно четыре. И вдруг в тот же момент на противоположном берегу речки, за оврагом, видимо над дорогой, ведущей к Верблюжке от Новой Праги, рассыпался сноп разноцветных ракет. Одновременно танки открыли мощный огонь трассирующими снарядами по окраине деревни, лежащей на противоположном берегу, обстреливая те самые хаты, где еще три часа назад находился штаб нашей дивизии. Через несколько минут они вспыхнули яркими кострами, осыпая огненными брызгами деревья палисадников и кусты на склонах оврага.
Вскоре с той стороны через речку, где вброд, где вплавь, перебрался наш связист, одним из последних снимавший провода на противоположном берегу. Он подтвердил, что первые же снаряды разнесли в щепки дом, в котором мы с Бельским ужинали незадолго до того. Было ли это случайностью или фашисты получили информацию от своих разведчиков, сказать трудно. Но ушли мы вовремя.
Не теряя времени, наши саперы заминировали мост. Артиллерийский полк и учебный батальон, стоявшие на нашей стороне села, заняли оборону вдоль берега речки. Командир батальона получил приказ удерживать рубеж любой ценой нам было необходимо отвести штаб дивизии из-под прямого огня танковых пушек противника. Бельский настойчиво старался связаться с командирами полков, чтобы узнать, какая обстановка сложилась у них. Радиосвязь быстро наладилась, но, увы, ничего утешительного командиры полков сообщить не могли, так как у них ситуация была неясной.
Дивизия наступала довольно широким фронтом. Полоса наступления составляла, наверное, километров десять - двенадцать. Полки шли тремя маршрутами, и, разумеется, ни о какой сплошной линии фронта не могло быть и речи. Да и надобности такой тоже не было, поскольку, по официальным сведениям, впереди нас шли два корпуса танкистов. Взять под контроль все дороги, ведущие на запад, естественно, не представлялось возможным. Зная это, гитлеровцы по одной из дорог, безусловно, могли прорваться в направлении на Верблюжку, что они и сделали по дороге от Новой Праги.
Как выяснилось потом, на этой дороге как раз стоял наш заслон, по очень слабый - всего одна противотанковая пушка со своим расчетом. Командир расчета тоже знал, что впереди находятся наши танкисты, и поэтому, когда на дороге показались немецкие танки, пушка не сделала по ним ни одного выстрела, приняв их за свои. Немецкие танки, не снижая скорости, прошли по шоссе, раздавив пушку вместе с расчетом, и беспрепятственно двинулись на Верблюжку. Одновременно танки противника начали появляться на всем участке, где наступала наша дивизия.
Полки, только что вышедшие на новые рубежи и не успевшие укрепить их, вынуждены были отходить под давлением фашистских танков и движущейся за ними мотопехоты. Связи с нашими танковыми корпусами не было. Вообще у нас создалось впечатление, что и самих танкистов не было впереди, ибо радиостанции их штабов ни разу не подали никаких сигналов и не ответили ни на один из наших запросов.
Противник глубоко вклинился между частями дивизии. 34-й гвардейский стрелковый полк и 1-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка после шестичасового боя начали отходить на высотах, неся потери от бомбежек и артиллерийского огня. 42-й гвардейский стрелковый полк и 3-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка, очевидно, оказались в окружении, связь с ними нарушилась. Штабу дивизии пришлось поспешно отступать под сильной бомбежкой по той самой дороге, по которой мы накануне совершили сорокакилометровый марш вперед.
Я наметил новое расположение КП, куда Бельский направил штабные машины, и сам спешил туда же, потому что самым главным было наладить управление частями дивизии, чтобы не только сохранить ее от разгрома, но и организовать оборону, задержать контратакующих нас гитлеровцев.
Федоров, как всегда, на большой скорости уверенно вел наш "виллис", объезжая воронки на дороге, которая вчера еще выглядела совсем мирной, когда я увидел впереди неловко ткнувшуюся в обочину знакомую машину. Это был трофейный "опель-кадет", на котором в последнее время ездил командир нашего артполка подполковник Войтко. Мы остановились. У машины стоял шофер Войтко. Он молча смотрел на нас. Его запекшиеся губы дергались, словно он все хотел раскрыть рот, да не мог разлепить слипшихся губ. Не то догадка, не то недоброе предчувствие холодком прошло по спине.
- Подполковник жив? - быстро спросил я, надеясь получить положительный ответ и не веря в его возможность.
- У-у-бит! - с трудом разлепил губы шофер.
Я заглянул в машину. Крыша была пробита, сиденье и пол залиты кровью.
- Расскажи, как это было, - попросил я шофера. Тот болезненно поморщился, подергал губами, потом хрипло заговорил:
- Мы вырвались из-под бомбежки. Ехали. Потом нас нагнал самолет. Начал пикировать. Подполковник сам же крикнул: "Всем из машины!" Мы с замполитом выскочили, сразу залегли в кювете. Я голову поднял, вижу: самолет - над самой машиной, а подполковник дергает ручку, дверцу открыть не может - заело, должно быть. В это время самолет дал очередь из пушки, развернулся и ушел. Мы - к машине. Смотрим, подполковник лицом в спинку моего сиденья уткнулся, а на спине кровь. Мы думали, ранен Машину медсанбатовскую остановили. Она подполковника забрала. Но только он мертвый был уже. Снаряд в спину попал, между лопаток, прошел наискосок и через живот вышел.
- Когда это было? - спросил я машинально, как будто теперь это имело какое-нибудь значение.
- Утром. Солнце уж взошло.
"Солнце уж взошло". Видел ли он, Войтко, этот последний в его жизни солнечный восход? Или так же, как и я, в горячке боя даже не заметил его?
Мы проехали еще километра три. Пыльная дорога по-прежнему петляла по степи между неглубокими оврагами. Вдруг километрах в четырех от нас, на одной из дорог, которые то сходились, то расходились, пересекали одна другую или шли почти рядом, я увидел чуть ли не с десяток легковых машин. Караванчик двигался примерно в том же направлении, что и мы, по дороге, шедшей под углом к нашей. Вот он нырнул в овраг.
- Федоров, - спросил я водителя, - машины видел?
- Видел, товарищ генерал. Не немцы ли?
- "Немцы!" Скажешь же! С чего бы это немцам по нашим тылам на легковых машинах разъезжать?
- А они не разъезжают, - ответил Федоров. - Они вот спрятались куда-то.
Но машины вновь показались на дороге и продолжали свой путь, не обращая на нас никакого внимания,
- Кронид, - приказал я Федорову, - давай-ка им наперерез. Да порезвее!
"Виллис" запрыгал по целине. "А вдруг в самом деле немцы? - подумал я и сам же себе возразил: - Да нет, это, вероятно, штабные машины наших танкистов".
Легковушки снова исчезли в овраге. Словно подтверждая мою мысль, что это двигается штаб механизированных корпусов, откуда-то вынырнула полуторка с радиостанцией и тоже потянулась в овраг, вслед за легковыми машинами. Мы поспешили к оврагу.
Осторожно съезжая по неширокому устью балки, я рассмотрел группу офицеров, в числе которых были два генерала. Они оказались ранее незнакомыми мне командирами 1-го и 5-го гвардейских механизированных корпусов: генерал-лейтенантом И. Н. Руссияновым и генерал-майором Б. М. Скворцовым.
Представляясь, я был поражен тем, как выглядели танкисты. Понятно, что фронт - не великосветская гостиная. Я и сам частенько после тяжелых боев или трудных переходов выглядел не блестяще. Но более плачевного вида у офицеров я, пожалуй, не встречал. Грязные комбинезоны, бледные небритые лица, воспаленные глаза, запавшие щеки - все говорило о перенесенных физических и моральных страданиях.
Нетрудно было догадаться, что оба танковых корпуса попали в тяжелое положение. И все-таки я задал вопрос, который, должно быть, прозвучал как бестактность. Но не задать его я не мог. Для всех нас, для нашего общего дела была необходима полная, абсолютная ясность.
- Где сейчас находятся ваши корпуса, товарищи? - спросил я, стараясь тоном смягчить жесткий вопрос.
Руссиянов метнул на меня затравленный взгляд. Скворцов скорбно качнул головой, слегка разведя руками, тихо сказал:
Плохи наши дела...
Это было страшно не только для генералов, потерявших свои войска. Мы тоже нуждались в танковом прикрытии и надеялись с его помощью зацепиться на более пли менее удобном рубеже, чтобы остановить контратакующих немцев. Лелея в душе слабый остаток надежды, я неуверенно переспросил:
- Но так же не может быть?! Не все же танки уничтожены? Что-то должно остаться?
Руссиянов махнул рукой:
- Немного осталось. Мы дрались двое суток. Это был какой-то кошмар. Немецкие танки лезли со всех сторон. За каждым подбитым вырастало не меньше десятка новых. Они расстреливали нас в упор. Машины горели, как костры. И в них люди, наши люди. Господи, каких людей потеряли!
Генерал замолчал и устремил в землю взгляд, полный тоски, боли и ненависти.
- Дрались из последних сил, до последней возможности, - закончил генерал Скворцов.
Несколько минут стояло тяжелое, горькое молчание. Чтобы разорвать круг тягостных воспоминаний и привлечь внимание танкистов к сегодняшним, сиюминутным задачам, я осторожно спросил:
- А в каком направлении вы отходили? Руссиянов ответил. Выходило, что танкисты и дрались и отступали правее расположения нашей дивизии.
- А какие указания начальства были? - опять спросил я.
- Какие могли быть указания, - повел плечами Руссиянов, - когда с самого начала связи не было! И сейчас наладить не можем. А у вас есть связь?
- Увы, тоже нет, - сказал я и, подумав немного, обратился к Руссиянову: Товарищ генерал-лейтенант, положение и у вас и у нас сложилось крайне тяжелое. Немцы идут за нами по пятам. Надо что-то предпринимать. Вы среди нас старший по званию, следовательно, решать вам.
Круглая голова Руссиянова ушла в плечи. Он поправил ремень, пожевал губами и твердо сказал:
- Нет. Прежде чем решать, давайте попробуем еще раз наладить связь со штабом армии. Если не выйдет, будем решать вместе. Одна голова, как говорится...
Так как у танкистов была более мощная радиостанция, Бельский отправился вместе с ней в другой овраг, чтобы еще раз попробовать наладить связь и со штабом армии, и с нашим корпусом. Я остался с танкистами, чтобы обсудить план дальнейших действий на случай, если связи наладить не удастся.
- Вам первому слово, - обратился ко мне Руссиянов, - поскольку вы один располагаете реальной силой.
- Силы весьма относительны, - ответил я. - Один полк отрезан, и связи с ним нет, два других полка у меня на управлении, отходят.
- Вы предлагаете отступать? - поспешно спросил Скворцов, наклонив темную голову и глядя на меня исподлобья.
- Нет, не отступать, а отойти, чтобы занять более или менее удобный рубеж, - пояснил я. - А потом драться и сделать все, чтобы остановить гитлеровцев.
Руссиянов наклонился над разложенной перед нами картой. Его толстый карандаш заскользил по ней с севера на юг, потом пополз на восток и остановился у тоненькой ниточки, изображавшей реку Ингулец, то есть точно то место, с которого мы вчера начали свой марш-бросок на Верблюжку.
- Вот, - сказал Руссиянов внушительно. - Вот этот рубеж. Это единственное место, где мы действительно сможем занять оборону. Разумеется, на восточном берегу" Все-таки водная преграда для противника.
Принимать такое решение было тяжело, но другого выхода не было. Я, естественно, согласился.
По карте наметили участки обороны, распределили функции, договорились о связи, и танкисты, узнав, что связи с армией нет, на своих легковушках отправились к намеченному рубежу. Я сел в "виллис", чтобы найти радиостанцию и узнать у Бельского, не удалось ли связаться с полками дивизии. Больше всего меня, конечно, беспокоил 42-й полк, с которым связи не было, как я уже говорил, с самого начала. Видимо, он попал в окружение или был отрезан. Правда, зная его командира, майора И. К. Половца, человека очень энергичного и смелого, можно было надеяться, что полк прорвется. Но война есть война.
Овраг, где стояла полуторка с радиостанцией, начинался сразу за деревней, которую я видел, еще когда мы гнались за машинами танкистов. Ручеек, тянувшийся по задам деревни, размыл песчаную перемычку, образовав узкий вход в овраг, и, будто израсходовав на это все свои силы, исчез в густом кустарнике. Машина стояла в самом устье оврага. Когда я вошел в радиорубку, Бельский, оглянувшись, вопросительно посмотрел на меня, как будто я мог сообщить интересные новости. Пожав плечами, я сам спросил у него: