Бакланов Глеб. Ветер военных лет

   По всей полосе наступления мы организовали сотни наблюдательных пунктов, как правило выдвинутых в первую траншею. Я не мог довольствоваться донесениями разведчиков и сообщениями командиров и нередко, переодевшись в солдатскую шинель, повесив на плечо автомат и прицепив, как это делали бывалые солдаты, котелок к поясному ремню, пробирался на эти наблюдательные пункты. Обычно со мной отправлялись кто-либо из командиров дивизий и командующие артиллерией, а позже - кто-нибудь из командиров - танкистов и саперов. Это все были, так сказать, заинтересованные лица, те, кто должен был обеспечить успех первого наступательного броска.
   Как-то мы тихонько пробирались по узким ходам сообщения, то и дело задевая плечами промерзшие глинистые стенки. Бледный рассвет неуверенно опускался на землю с посветлевшего неба. Впереди проход расширялся, образуя глиняное гнездо с небольшим выложенным заиндевевшим дерном бруствером. Там виднелась серая спина солдата, дежурившего у ручного пулемета. Когда мы подошли совсем близко, мягко ступая по влажной глине, солдат резко повернулся, не столько услышав, сколько почувствовав за спиной неосторожное движение. На бледном лице мелькнули темные впадины глаз.
   - Товарищ генерал? - неуверенно и удивленно сказал он, приближая свое лицо к моему, должно быть, чтобы лучше рассмотреть. - Вы ли это?
   - Да, - ответил я. - А ты что, не узнал? Стараясь скрыть растерянность, он объяснил:
   - По лицу-то узнал. Похоже лицо-то. А только солдата такого в нашей роте нет, вот я и засомневался. Да и никто не предупредил, что комкор быть у нас должен.
   - Это хорошо, что не предупредили. И сам не говори, что здесь встретились. А ведь и мне лицо твое знакомо...
   Солдат подтянулся и, хоть с опозданием, представился по всей форме:
   - Рядовой Михайлов, ручной пулеметчик первого взвода второй роты.
   Я вглядывался в казавшееся, безусловно, знакомым лицо: настоящее русское, открытое, с широко поставленными глазами, большим носом и упрямым подбородком.
   - Где встречались, товарищ Михайлов? Или путаю я...
   - Никак нет, не путаете, товарищ генерал. Две недели назад, когда наша рота в тылу стрельбой занималась, вы мне благодарность объявляли. За отличные действия.- Он улыбнулся широко и радостно.- Видать, запомнился я вам, товарищ генерал?
   - Видать, что так, - улыбнулся в ответ и я. - Прошлая наша встреча и мне и тебе приятна была. Ну, рад встрече со старым знакомым и сегодня.
   Я подошел к брустверу и осторожно выглянул. Солдат ойкнул и дернул меня за рукав шинели вниз.
   - Что такое? - невольно пригнувшись, спросил я Михайлова.
   - Так, слава богу, ничего, - обеспокоенно сказал он. - Но только, товарищ генерал, вы уж больше не высовывайтесь. Здесь нет-нет да и пролетит шальная.
   - Ничего, - успокоил я пулеметчика, - еще темновато. А скажи-ка мне лучше, товарищ Михайлов, хорошо свое направление, свой сектор обстрела знаешь, да и вообще расположение противника?
   Солдат немножко подумал и с усмешливой обстоятельностью ответил:
   - Да неплохо знаю, товарищ генерал. Мы с этими немцами, что напротив, каждый день друг на друга смотрим. А другой раз ракеты засветим, так и ночью как днем видать. Так что с их расположением знакомы.
   - Это хорошо, - одобрил я. - Вот как светать по-настоящему начнет, ты мне все, что знаешь у противника, покажешь. Да и расскажешь поподробнее. Пока мы в блиндаж к вашим солдатам пойдем. Покурим да и поговорим
   Непосредственно в подразделения, в солдатские блиндажи и землянки я старался заходить как можно чаще. Должен сказать, что тесный контакт командиров, какое бы высокое положение они ни занимали, с подчиненными, с теми, кто непосредственно сталкивается с противником, совершенно необходим. Чтобы меня правильно поняли, поясню, что я имею в виду не только знакомство командира с тем, как и чем живут подчиненные, каковы их настроения и интересы, хотя и это дело, безусловно, необходимое и полезное. Но сейчас речь о другом.
   На войне те национальные качества простых людей, которые складываются в процессе исторического развития: наблюдательность, смекалка, мудрость и, может быть, несколько наивная хитрость, выработанные за века вечной борьбы с трудностями, - обостряются и позволяют рядовым и сержантам изучать конкретного, стоящего перед ними врага так, как это просто недоступно для командира, особенно занимающего высокое, руководящее положение.
   Каждый бывалый воин, выражаясь словами хорошо знакомого мне немолодого сержанта, крестьянина из-под Рязани, "знает свой маневр", то есть, если хотите, может спланировать свои действия, так как он предвидит действия своего противника, повадки, режим дня и ночи, привычки, возможную реакцию и тактику которого в той или иной ситуации он изучил в совершенстве.
   Никто, как старые, опытные, бывалые воины, не делился со мной такими тонкими и точными наблюдениями над врагом, ни от кого не слышал я таких остроумных и хитрых предложений относительно того, как взять "языка", как спровоцировать противника на то или другое действие. Ото был подлинно народный, солдатский опыт, накопленный за годы ожесточенной борьбы с ненавистными захватчиками.
   Вот и сейчас, когда мы готовились к новому наступлению, я не упускал случая поговорить с солдатами.
   Блиндаж, в который мы вошли, был большим и "сработанным", как говорил мой адъютант капитан Скляров, основательно: стены обшиты тесом, к ним в два этажа прилажены нары. На нарах сидели и лежали свободные от дежурства бойцы. Едва мы вошли, как дежуривший у входа громко скомандовал:
   - Встать!
   Все по привычке с оружием в руках бросились к выходу, думая, что объявлена боевая тревога, и натолкнулись на нашу группу генералов, переодетых в солдатскую форму. Кто-то, ничего не понимая спросонок, чертыхнулся, кто-то сдержанно засмеялся. Наконец минутная неразбериха окончилась, и мы услышали официальный доклад. Я сел сам и предложил всем садиться.
   - Как жизнь, гвардейцы? - спросил я, оглядывая знакомые и незнакомые лица. Ответ раздался не сразу. Одни смущенно улыбались, другие, видимо ранее не встречавшиеся с нами близко, разглядывали своих генералов во все глаза. За всех ответил маленький сухой солдат в шапке, спросонок надетой боком, ухом вперед, что придавало ему немножко смешной вид. Да, наверное, он и действительно был ротным балагуром и весельчаком. Хитро поблескивая быстрыми глазами, солдат бойко заговорил неожиданно басовитым, может быть, простуженным голосом:
   - Да что за жизнь, товарищ генерал? Скучноватая жизнь. Сидим да сидим. Думали, уж ходить разучились.- Он весело подмигнул сразу заулыбавшимся красноармейцам. - Вот только и размялись несколько, когда в тылу недельку учениями занимались.
   Генерал Русаков, командир 58-й гвардейской стрелковой дивизии, в расположении которой мы находились, принял предложенный тон и, прищурившись, спросил:
   - Что, понравилось в тылу-то "наступать"? Задорный голос из-за спины сидевшего впереди плотного сержанта с вислыми, порыжевшими от махорки усами выкрикнул:
   - А мы и по-настоящему можем. Да скоро ли?
   Сержант, не оглядываясь, ткнул сидящего сзади локтем и, расправляя могучие плечи, пробурчал по-украински в прокуренные усы:
   - А ты не лезь поперед батьки в пекло. Русаков, теперь уже серьезно и участливо, сказал:
   - Значит, скучаете, гвардейцы? А ведь в обороне-то сидеть легче. Да и спокойнее.
   - Какой спокой, товарищ генерал, - ответил самый пожилой из красноармейцев. - Уж добить бы поскорее проклятых, тогда бы и посидели дома в спокое... Конечно, у кого дом остался да кто сам живой к семье вернется, после маленькой паузы горько закончил он.
   - Да... дом... Где он сейчас, дом-то? - раздумчиво сказал кто-то из генералов.
   И сразу заговорили несколько голосов. Все стало удивительно просто, непринужденно, как будто тот факт, что и у нас, командиров, есть дома, о которых мы помним и скучаем и в которые можем не вернуться, сразу сблизил, сроднил всех присутствующих.
   По нашей просьбе солдаты наперебой начали рассказывать о своих наблюдениях за противником, охотно и подробно отвечали на наши вопросы, интересовались, что делается на других участках фронта, как идут дела у союзников.
   - Товарищ генерал, - спросил все тот же маленький, с простуженным голосом, - скажите честно, скоро уж наступать-то будем?
   Ответить "честно" я не имел права и потому уклонился от прямого ответа:
   - Да уж будем! В свое время. А сам-то как думаешь?
   - Мы думаем, что скоро.
   - Ишь ты, шустрый! А почему так думаете?
   - Да как же. - Из-за широкого плеча усатого сержанта выглянуло круглое лицо с высоко поднятыми бровями. - А в тылу-то мы были, на занятиях, так сами видели: войска подходят и подходят. И танки и артиллерия.
   - Да-а-а! Войск позади нас сила. Сами видели, - поддержал молодого паренька сержант. А тот все не унимался:
   - Не зря же это, товарищ генерал?
   - Нет, не зря, - улыбнулся я его горячности. - Но поживем, увидим. А сейчас здесь в оба глядите. Службу надо нести безупречно, бдительно. А то, чего доброго, фрицы кого-нибудь в плен утащат.
   Все засмеялись, оживленно зашумели, хрипатый маленький солдат, на этот раз степенно и солидно, сказал:
   - Ну уж нет, этого не будет! Не дадим! Скорей сами "языка" словим. Вчера вот тут, чуть левее нас, перед соседним взводом наши семерых ихних разведчиков ухлопали. Жаль, живого никого не осталось, а то и был бы "язык"...
   О бдительности я предупреждал не случайно. Конечно, наступление наших войск с сандомирского плацдарма не могло ошеломить немецкое командование стратегической или оперативной внезапностью: на то и существуют плацдармы, чтобы с них наступать. Каждая сторона использует их как трамплин для прыжка. Но немцев, безусловно, очень интересовало, когда именно, в какой день и час начнется наступление советских войск. Этот день и час и были главной военной тайной, которую надо было сохранить во что бы то ни стало.
   Для этого войска жили на сандомирском плацу необычной, скрытной, преимущественно ночной жизнью. Днем мы должны были создать для противника иллюзию, будто армии ушли в глухую оборону. Так оно по преимуществу и было.
   Спустя несколько дней после злополучной дуэли с противостоящими гитлеровцами стало известно, что в соответствии с общим планом военных действий сроки подготовки к наступлению нашего фронта сильно сократились. И без того высокий темп, в котором проводилась вся подготовительная работа, возрос еще больше, он стал просто лихорадочным. Поздние зимние рассветы смешались с ранними сумерками. Все жило в непрерывном движении и напряжении.
   Хмурым утром, которое и не воспринималось как утро, потому что ни я, ни мои помощники не ложились спать в ту ночь, командование корпуса ожидало приезда командарма генерал-полковника А. С. Жадова, члена Военного совета армии генерал-майора А. М. Кривулина, командующего артиллерией генерал-майора Г. В. Полуэктова и другого армейского начальства.
   Я вышел из своего блиндажа. Низкое небо было пухлым и серым. Толстые тучи деловито топтались, слегка смещаясь то в одну, то в другую сторону, словно примеривались сделать что-то над нашим участком или искали место, чтобы совсем опуститься на землю.
   Через несколько минут приехали те, кого я встречал, и на командном пункте корпуса состоялось совещание, определившее роль и задачи корпуса в предстоящем наступлении. Они были нелегки, эти задачи. Чтобы выполнить их, командование корпуса должно было добиться, можно сказать, идеальной организации и безупречной слаженности действий всех входящих в корпус соединений и частей.
   Основная задача корпуса заключалась в том, чтобы, расположив дивизии в три эшелона, в первый же день силами двух дивизий последовательно прорвать оборону противника на всю ее тактическую глубину. Этим прорывом мы должны были обеспечить ввод в сражение частей и соединений 59-й армии генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова и 4-го гвардейского танкового корпуса генерала Полубоярова. Говоря другими словами, корпус должен был создать условия для того, чтобы войска Коровникова и Полубоярова могли быстро и неожиданно выйти на направление к Кракову, освобождение которого и составляло их главную задачу.
   Далее нашему корпусу следовало, сохраняя чрезвычайно высокие темпы наступления, прикрывать открытый левый фланг нашей 5-й гвардейской армии, действующей в направлении Ченстохова.
   - Главное, - закончил совещание командарм Жадов, - развить предельно высокие темпы наступления. Таково требование командующего фронтом. Это понятно всем?
   Последнего вопроса генерал Жадов мог бы и не задавать: стремительное продвижение наших войск лишало немцев возможности занять заранее подготовленные оборонительные рубежи, закрепиться на них, выиграть время, подтянуть резервы. Высокие темпы наступления были залогом победы, гарантировали уменьшение наших потерь.
   Числа 9 или 10 января, точно не помню, на наш командный пункт снова приехало командование: маршал Советского Союза И. С. Конев, генерал-полковник А. С. Жадов и еще человек пять-шесть генералов. Когда мне сообщали о совещании, я знал, что там будут командиры всех корпусов нашей армии: генералы А. И. Родимцев, Н. Д. Лебеденко и я, а также наши командующие артиллерией. Однако оказалось, что Конев приказал пригласить несравненно большее число генералов и офицеров. Здесь были и корпусные начальники, командиры танковых корпусов, артиллерийских дивизий прорыва.
   При таком большом числе участников совещания можно было предполагать, что собравшиеся получат какую-то информацию, важную для всех и каждого. На деле же все получилось совсем иначе. Даже не знаю, как назвать то, что происходило на совещании, хотя теперь уже и само совещание назвать совещанием очень трудно. Больше всего, пожалуй, здесь подходит слово "экзамен".
   Принимал "экзамен" командующий фронтом И. С. Конев, а "сдавали" его все присутствующие. Маршал Конев потребовал, чтобы каждый командир стрелкового корпуса подробно доложил свою боевую задачу и порядок ее выполнения. Отдельные вопросы им по ходу задавались и корпусным инженерам, и командующим артиллерией, и начальникам разведки, связи, и другим.
   "Экзамен" длился не менее семи часов, без какого-либо перерыва. Внимание Конева не ослабевало ни на минуту. Он задавал внезапные вопросы, требовал детальных уточнений, входил в подробности, выясняя точку зрения начальников различных родов войск и служб, интересовался состоянием артиллерийской и танковой техники. Честное слово, я просто затрудняюсь перечислить все вопросы, которые настойчиво и продуманно поднимал командующий фронтом. Наверное, никогда и никому ни в одной академии не приходилось сдавать экзамен в таком колоссальном объеме.
   Я командовал корпусом, который должен был наступать на левом фланге армии, поэтому мне пришлось докладывать, то есть "экзаменоваться", последним. Все уже устали. Многим хотелось закурить. В сравнительно небольшой комнате было душно и жарко. Но маршал был неутомим.
   "Экзаменуясь" последним, я думал, что нахожусь в лучшем положении, чем остальные. Во-первых, мне уже было известно, какие вопросы особенно интересуют маршала. Во-вторых, я мог учесть ошибки и промахи "экзаменовавшихся" ранее меня. В-третьих, пока И. С. Конев разговаривал с другими, я имел время еще и еще раз продумать все, что делал и собирался делать в полосе своего будущего наступления.
   Мне в самом деле удалось сделать довольно исчерпывающий доклад. Командующий фронтом не спускал с меня внимательного, пронизывающего взгляда. Казалось, что маршал не только видит тебя насквозь, но еще и рассматривает что-то позади тебя, так что я во время доклада несколько раз поборол искушение обернуться и посмотреть на стену позади себя.
   Надо сказать, что, хотя лицо И. С. Конева не отличалось ни тонкостью, ни красотой, оно было исключительно выразительным именно за счет глаз. Я докладывал и видел, как меняется выражение лица маршала. Взгляд то строго застывал где-то на моей переносице, то добрел и становился мягким, то излучал нескрываемую удовлетворенность моими ответами.
   Заканчивая свой доклад, я испытывал некоторое чувство облегчения, полагая, что на этом мой "экзамен" закончился, потому что и думать не мог, что у командующего в запасе еще масса вопросов. Оказалось, что своим докладом я "вспахал почву", и это позволило теперь маршалу Коневу забираться в такую глубину, интереса к которой с его стороны я даже не предполагал. Мы все, признаться, были просто ошеломлены тем, что военачальник, решающий стратегические и оперативные вопросы в масштабе фронта, держит в голове огромное количество мелких деталей и стремится сам, лично не упустить ни одной еще более мелкой.
   Но, разумеется, все это подвергалось обсуждению, вытягивалось на поверхность для того, чтобы, с одной стороны, у маршала была полная уверенность, что каждый командир не упускает эти детали из поля зрения и придает им надлежащее значение. С другой стороны, часто мысли того или другого командира, где-то подспудно зревшие в его сознании, именно здесь, перед маршалом Коневым, получали свое четкое оформление, так сказать, из идей превращались в реальную силу.
   Итак, мой главный "экзамен" начался как раз после того, как я закончил свой доклад.
   - Товарищ Бакланов, какими калибрами артиллерии вы будете подавлять и уничтожать вот эти цели? - Широкая рука комфронта концом карандаша уперлась в объект на карте разведданных.
   Я ответил.
   - Уверены, что снаряды данного калибра уничтожат эту цель?
   - Думаю, что да.
   - "Думаю"! Уверены или не уверены? - В голосе появилась строгая нотка.
   - Уверен.
   - А какова плотность подавления?
   Я ответил.
   И вдруг вопрос, казалось бы, совсем о другом:
   - Что вы лично видите со своего наблюдательного пункта в полосе корпуса?
   Это значит, маршала интересует, смогу ли я сам лично контролировать действия наших войск и противника на поле боя.
   - Какие участки местности вы не просматриваете? Кто их просматривает?
   Отвечаю, а вопросы продолжают сыпаться:
   - Как вы выводите танки для непосредственной поддержки пехоты к тем батальонам и ротам, с которыми они должны действовать в наступлении?
   И сразу вопрос, свидетельствующий о большой человеческой мудрости, о понимании чисто психологических моментов, которые могут оказать влияние на настроения командиров, их решения, на сам ход боя:
   - Знакомы ли лично командиры стрелковых и танковых подразделений? Хорошо знают друг друга?
   И вновь чисто деловое, профессионально военное:
   - Знают ли пехотинцы и танкисты суть своего взаимодействия при атаке? А во время боя в глубине обороны? Вы лично проверили знание сигналов? Как будут ночью обозначены маршруты выхода танков?
   Чтобы отвечать в том же темпе, в котором задавались вопросы, мне приходилось держать себя в крайнем напряжении. Но под конец мы словно представляли одну систему, работавшую бесперебойно: вопрос - ответ, вопрос ответ. Не сводя с меня внимательного взгляда, комфронта спросил в заключение:
   - Если противник разобьет ваш наблюдательный пункт, кто и откуда будет осуществлять управление боем?
   Собственно, это был вопрос о том, что будет, если я погибну. Но я настолько втянулся в работу нашей "безотказной системы", что не ощутил ничего личного, никакого волнения, которое, естественно, возникает у человека, говорящего или думающего о своей смерти, и ответил так же четко и деловито, как и на все предыдущие вопросы.
   Когда все закончилось, Конев медленно поднялся, значительно, как мне показалось, оглядел присутствующих и, обращаясь к нашему командарму, четко сказал:
   - Товарищ Жадов, считаю, что войска 5-й гвардейской армии к наступательной операции готовы.
   И, снова обведя всех внимательным взглядом, произнес короткое напутствие, которое я постарался запомнить, хотя, думаю, и без особых стараний с моей стороны оно наверняка запечатлелось бы в памяти, так как содержало принципиально важные указания, сформулированные маршалом Коневым четко и лаконично. Я же хотел запомнить их дословно, чтобы потом сказанное командующим фронтом довести до сведения всех солдат и офицеров своего корпуса.
   - Товарищи! - заговорил Конев, легонько пристукивая ладонью по столу после каждой фразы, словно "припечатывая" ее в подтверждение значительности и обязательности сказанного. - Помните, что все вы несете высочайшую ответственность не только за подготовку и ход операции, но и за ее последствия. Оберегайте города и села от разрушения сами и не допускайте их уничтожения противником. По-братски, внимательно и заботливо относитесь к местному населению. Каждый из вас, каждый ваш солдат должен помнить, что, добивая немецко-фашистских оккупантов, Советская Армия выполняет великую интернациональную миссию: миссию освобождения порабощенного фашистами польского народа. Польский народ ждет от нас своего освобождения и готов помочь нам. На 1-м Белорусском фронте плечом к плечу с советскими войсками сражается 1-я армия Войска Польского, в немецком тылу действуют отряды польских партизан.
   Завтра вы узнаете день и час начала наступления. Еще и еще раз проверьте свою готовность. Воодушевите своих солдат, сержантов и офицеров на новые боевые подвиги, на новые победы.
   Успехов вам, товарищи, здоровья и благополучия!
   Маршал Конев сразу же уехал, отказавшись даже пообедать с нами.
   Наступление войск 1-го Украинского фронта с сандомирского плацдарма началось 12 января.
   Теперь уже всем известно, чем было вызвано перенесение срока наступления, первоначально назначенного на 20 января: у союзников, ведущих сражение на западном фронте, в Арденнах сложилось критическое положение, что заставило их обратиться к Советскому правительству с просьбой ускорить начало нашего наступления. Конечно, изменение срока потребовало громадного напряжения всех сил для быстрейшего проведения большого объема организационной работы.
   В ночь на 12 января все силы фронта были приведены в боевую готовность. К четырем часам утра командиры заняли свои наблюдательные пункты. Ровно в пять утра был нанесен короткий, но мощный артудар. Сплошной рев и гул артиллерии, в котором тонули все прочие звуки, словно гигантский колпак, накрыл плацдарм. Невозможно было выделить ни отдельных залпов, ни видов, ни калибров орудий, ни места или направления, откуда велся огонь.
   Затем поднялись в атаку передовые батальоны и заняли первую траншею. Стало ясно, что противник принял наш мощнейший артиллерийский удар за общую артподготовку, а действия передовых батальонов за общее наступление наших войск. Этого только мы и ждали. Передовые батальоны, овладев первой траншеей, залегли перед второй. Тогда-то и началась артиллерийская подготовка.
   Под прикрытием бешеного артиллерийского урагана к нашему переднему краю начали выдвигаться танки непосредственной поддержки пехоты. В чуть поредевшей ночной темноте в диком реве и грохоте они бесшумными белыми тенями скользили вперед. На заснеженных пространствах едва заметно шевелились маленькие фигурки саперов. Они поспешно заканчивали подготовку проходов в минных полях. Ожили тоненькие ниточки окопов, в которых накапливалась пехота. Словом, вся громада сконцентрированных на плацдарме войск пришла в движение, как большой слаженный механизм, пущенный в нужный момент в соответствии с заранее составленным и тщательно продуманным планом.
   Находясь на своем наблюдательном пункте, я ежеминутно получал доклады и донесения о ходе последних приготовлений к броску вперед. Все шло нормально. Неприятным и даже вызвавшим тревогу было лишь сообщение о том, что ввиду нелетной погоды авиация не сможет поддержать наступление с воздуха. Это означало, что плотность подавления обороны противника будет несколько ниже запланированной.
   Наступило пасмурное утро. Временами из низких набухших туч шел густой снег. Все расположение противника было окутано гигантским одеялом сплошного дыма от разрывов снарядов нашей артиллерии и непрерывных залпов "катюш". Шутка сказать, по каждому километру линии прорыва обороны гитлеровцев вели огонь 250 орудий, не считая танковых и орудий прямой наводки!
   И расчет, и выполнение артподготовки, продолжавшейся час сорок семь минут, были так безупречны, что, когда на нашем участке батальоны первого эшелона пошли в атаку, ошеломленные фашисты в течение полутора или даже двух часов не могли открыть по нашим боевым порядкам ответного огня. Управление и связь вражеской обороны были полностью нарушены. Окопы и траншеи оказались разбитыми и исковерканными. Бревна землянок и дотов превратились в щепки, разметавшиеся по земле вперемешку с искореженными пулеметами и орудиями.
   К полуночи дивизии корпуса прошли, преодолевая ожесточенное сопротивление противника, около 15 километров. Надо было во что бы то ни стало воспользоваться моментом и оттеснить врага как можно дальше. Поэтому наступление передовыми отрядами и вторыми эшелонами полков продолжалось и ночью. На следующий день в восемь часов, после 20-минутной артподготовки, главные силы корпуса возобновили наступление, прорвали вторую полосу обороны противника и вскоре форсировали реку Нида в районе населенного пункта Хробеж.