Бакланов Глеб. Ветер военных лет

   Еще утром командарм требовал во что бы то ни стало повысить темпы наступления. А теперь вдруг приказ остановиться. Видно, произошло что-то серьезное. Недаром приехал полковник Самчук, а не кто-нибудь другой.
   Полковник развернул карту. На ней рукой командарма ясно были определены задачи всем дивизиям нашего корпуса. Как и всегда, здесь все было предельно конкретно, в обычной манере Алексея Семеновича Жадова. Чтобы усилить нашу дивизию в предстоящих сражениях, нам придавался танковый батальон.
   Оставалось только приступить к выполнению приказа командарма.
   13-й гвардейской стрелковой дивизии предписывалось быстрым маневром вдоль шоссе и железной дороги Борисовка - Грайворон выдвинуться на Головчино, чтобы замкнуть кольцо окружения вокруг частей трех пехотных и двух танковых дивизий противника в районе Борисовки.
   "Замкнуть кольцо окружения"! Это значит вместе с танкистами генерала Катукова, вместе с другими дивизиями нашей армии и соседней 6-й гвардейской и 27-й армий стоять насмерть, отрезать отступление немцам и уничтожить или пленить тысячи вражеских солдат.
   Оценив обстановку, я решил посадить на танки 3-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка. Командирам этого передового отряда капитанам П. Мощенко и А. Морозу поставил задачу: овладеть с ходу станцией Хотмыжск и выйти к Головчино.
   Я вызвал начальника штаба дивизии полковника Т. В. Бельского и, сообщив ему свое решение, приказал:
   - Назначаю командный пункт в школе совхоза "Березовский", отдайте боевые распоряжения полкам, организуйте управление частями.
   - А вы, Глеб Владимирович? - спросил Бельскнй.
   - Решил выехать к командиру тридцать девятого полка подполковнику Шуру.
   - Думаете, что там будут прорываться немцы?
   - Безусловно.
   Я не в первый раз уже поручал Тихону Владимировичу Бельскому самые ответственные и важные дела. И всегда был абсолютно спокоен за их выполнение. Полковник Бельский был прекрасный организатор и офицер весьма опытный. Мы успели за короткий срок хорошо узнать друг друга и испытывали искреннее взаимное уважение, что, впрочем, не мешало нам частенько спорить по отдельным тактическим вопросам, в которых полковник разбирался чрезвычайно глубоко и тонко.
   Итак, я совершенно спокойно доверил полковнику Бельскому организацию управления боем и стал садиться в машину, чтобы ехать в 39-й полк. В это время ко мне подошел заместитель по политчасти полковник Михаил Михайлович Вавилов.
   - Глеб Владимирович, вы можете хоть раз в жизни поосторожнее ехать?
   - Почему это "раз в жизни", Михаил Михайлович? Я всегда осторожно езжу, ответил я, с удовольствием глядя на плотного черноволосого подтянутого Вавилова.
   - Знаю я ваше "всегда", - проворчал он. - А кстати, сегодня у нас не "всегда", а такое дело, что мы, пожалуй, у немцев в тылу находимся. Сами понимаете.
   Удивительный человек, подумал я, сам каждый день рискует жизнью, а другим никогда не забудет дать совет об осторожности. Впрочем, внимательность и чуткость Вавилова были абсолютно лишены какой-нибудь назидательности или навязчивости, так что к советам его охотно прислушивались все, в том числе и я.
   Вообще, должен сказать, что мой замполит обладал многими замечательными качествами. Он отличался большой партийной принципиальностью, честностью, которые снискали ему всеобщее уважение. Все его замечания, порой резкие и даже несколько прямолинейные, дышали таким искренним желанием помочь человеку, что обижаться на него было невозможно.
   Полк А. К. Шура ушел вперед километров на десять - двенадцать. Когда я отправился догонять его, было уже часов семь вечера. Полку уже в кромешной темноте предстояло проделать сложный маневр. Он вышел на заданный рубеж только около полуночи. В первую очередь перехватили дорогу, сосредоточив там основные силы артиллерии и приданного полку танкового батальона.
   Командный пункт полка разместился в маленькой хате на краю деревни. Прямо под окнами хаты начинался крутой склон глубокого и длинного оврага.
   Участок обороны полка был довольно широк, километров восемь по фронту. В непосредственном распоряжении самого Шура осталась одна рота автоматчиков и полковая батарея. Говорю обо всем этом так подробно, потому что именно здесь вскоре разыгрались поистине драматические события.
   Я связался по радио с Бельским.
   - Доложите обстановку.
   - Все части закончили обходной маневр и заняли оборону на рубеже высота тысяча девятьсот восемнадцать, Березовка, южная окраина Головчино, товарищ комдив. Соседи атаковали Борисовку с востока и юга.
   ...Ночь становилась все гуще. Впереди, там, где, как предполагали мы, находились окруженные нами фашисты, вспыхивали осветительные ракеты, слышалась стрекотня перестрелки. Ночь изменяла представления о расстоянии. Перестрелка казалась совсем близкой.
   Совершенно неожиданно сильная стрельба началась там, где должен был находиться штаб нашей дивизии.
   - Персюк! - приказал я радисту. - Немедленно вызовите штаб.
   Радист припал к аппарату.
   - Ну как?
   - Никто не отвечает, товарищ генерал.
   - Вызывайте еще.
   Наконец ответил радист полковника Бельского. Я подошел к рации.
   - Доложите обстановку. Что у вас там случилось?
   - Сижу в школе. Кругом идет страшная стрельба. Сам ничего не вижу и, что делается, понять не могу, - взволнованно ответил радист.
   - Где полковник Бельский? Где другие офицеры штаба?
   - Все с оружием в руках воюют с немцами, товарищ генерал!
   Пока я говорил по рации, бой разгорелся по всему фронту наспех занятой дивизией обороны. Командиры полков и батальонов, вызванные мною по радио, давали самые неясные сведения. Плотная ночная темнота делала невозможным наблюдение за полем боя.
   Посланные разведчики в самых неожиданных местах сталкивались с поспешно и в беспорядке отходящими гитлеровцами и неизбежно втягивались в бой.
   Для противника обстановка, видимо, тоже была неясной. Он пытался уточнить ее с помощью осветительных ракет. То зеленоватые, то ослепительно белые, они висели в черном небе по всему рубежу нашей обороны.
   Можно было ожидать, что к рассвету фашисты поймут, что они находятся в окружении. Тогда бой примет более организованный и ожесточенный характер.
   По нашим сведениям, в кольце окружения находились и остатки 19-й танковой дивизии, которой командовал генерал-лейтенант Шмидт. Действия его танков "тигр" представляли для нас серьезную опасность.
   Что происходило на командном пункте дивизии в школе совхоза "Березовский", я по-прежнему не знал. Но перестрелка там не утихала ни на минуту.
   - Товарищ генерал, вас вызывает полковник Бельский! - вдруг доложил радист. Я подбежал к рации.
   - Товарищ генерал, - спокойно заговорил Тихон Владимирович, - докладываю обстановку. Бой заканчивается. Поначалу фашисты имели перевес. Нас выручил подошедший резерв - учебный батальон капитана Чванкина. В рукопашной схватке большая часть фашистов перебита, остальные взяты в плен.
   - Есть среди них офицеры?
   - Много.
   - Немедленно допросить старших по званию.
   - Их уже допрашивают. Батальон Чванкина организует оборону штаба и охрану пленных.
   После допроса пленных картина ночных событий прояснилось. Оказалось, что командир 19-й танковой дивизии генерал-лейтенант Шмидт так же, как и я, назначил командный пункт в школе совхоза "Березовский". Наш штаб пришел туда часа на три раньше и встретил прибывший позже штаб Шмидта.
   В ночном поединке двух штабов победу одержал штаб 13-й гвардейской дивизии. В наши руки попали важные документы противника. В их числе оказались докладная записка командира 19-й танковой дивизии генерал-лейтенанта Шмидта Адольфу Гитлеру о ходе наступления и доклад с анализом боевых действий на Курской дуге. Шмидт подробно излагал причины отхода немцев на исходные рубежи.
   Эти имеющие военный и исторический интерес материалы были опубликованы в "Правде" и "Красной звезде".
   Но все это мы узнали позднее. А на рассвете 7 августа бой шел на всем участке обороны, занятой нашей дивизией.
   Утром можно было ожидать некоторой паузы в действиях противника, необходимой ему для того, чтобы собрать информацию о нашей обороне.
   Я полагал, что, наметив направление главного удара, немцы вызовут авиацию и, используя в первом эшелоне новые танки "тигр", попытаются прорвать кольцо окружения. Но где? Наиболее вероятным мне казался участок обороны полка Шура. Я считал поэтому целесообразным остаться здесь хотя бы до утра, чтобы на месте определить, как обеспечить нужную глубину обороны и необходимый резерв.
   Все это имело бы решающее значение, организуй гитлеровцы прорыв тактически верно. На деле же все пошло по-другому.
   Врага охватила паника. Та самая, особенно страшная на войне, паника, которая делает абсолютно неуправляемыми даже вполне боеспособные, хорошо вооруженные части.
   Словно звери, спасающиеся от охватившего лес пожара, фашисты бежали по всем проселочным дорогам, прямо по полям, вдоль глубоких оврагов. Бежали, охваченные страхом смерти, и в этом неудержимом и безоглядном бегстве таилась некая грозная сила - сила отчаяния.
   Рассвело. Поднявшееся на безоблачном небе солнце стало пригревать. Немецкие самолеты не появлялись. Видимо, все они были брошены против наших танковых армий, стремительно продвигавшихся к Харькову и Богодухову.
   От командиров подразделений нашей дивизии начали поступать сообщения по радио и прибывать посыльные с письменными и устными донесениями примерно одинакового содержания. Особенно запомнился молодой солдат, видимо бежавший всю дорогу и потому страшно запыхавшийся. С трудом разлепляя потрескавшиеся, запекшиеся губы, он после официального доклада добавил уже от себя:
   - Я столько немцев сроду не видел, товарищ генерал. Валом валят. Просто видимо-невидимо.
   - С оружием?
   - Да тут уж не до оружия. Они прямо живым весом давят. Командир спрашивает, что делать.
   - Передай всем от Родины и лично от меня: стоять насмерть, как стояли в Сталинграде. Тех, кто прорвется, уничтожать огнем вторых эшелонов.
   Всем штабам я приказал организовать круговою оборону.
   Начали поступать тревожные донесения:
   - Прорвались танки...
   - Прорвалась большая группа пехоты...
   - Противник развернул артиллерию и минометы...
   Требовалось ввести в бой резервы. Но их уже не было. По радио поступали сообщения о потерях, понесенных подразделениями дивизии. Из артиллерийского полка сообщили, что погиб командир дивизиона Герой Советского Союза майор И. М. Быков. Это было горько. Быкова в дивизии знали и любили. Человек беспримерной храбрости и мужества, он еще зимой 1942 года под Харьковом в одном бою уничтожил огнем батареи, которой командовал тогда, 31 немецкий танк. За это и был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
   Поступали сообщения о вспыхивавших то там, то здесь рукопашных схватках. Гитлеровцы метались, ища любую щель, чтобы вырваться из кольца окружения.
   Теперь я практически не имел возможности вернуться на свой КП. Уж слишком велик был риск наскочить на какую-нибудь группу фашистов. Проводная связь давно прервалась. Все управление шло от меня по радио, а полковник Бельский и штаб ловили мои приказы и донесения командиров полков, принимая необходимые меры для обеспечения боя.
   Я отошел от рации, чтобы выглянуть в окно. Тут же радист закричал:
   - Товарищ генерал! Командир второго батальона передает, что прорвалась большая группа немцев! Они двигаются в направлении нашего КП!
   Я кинулся к рации, но связь прервалась.
   Подполковник Шур объявил тревогу. Все заняли оборону в выкопанных еще ночью щелях.
   Минут через пятнадцать показалась поспешно идущая колонна гитлеровцев, человек 250 - 300. Смешав ряды, немцы стали спускаться в овраг, тянувшийся мимо нас.
   Наша оборона состояла из солдат комендантского взвода, связистов, радистов, шоферов и повозочных. Всего человек 40 - 45. От батареи, которая вместе с ротой автоматчиков уже была брошена в бой, осталось одно орудие.
   - Как предлагаете действовать, товарищ подполковник? - спросил я Шура.
   - Думаю, что надо дать фашистам втянуться в овраг, а потом открыть интенсивный огонь картечью из нашего орудия.
   - Согласен. Но артиллерийский огонь следует поддержать огнем из автоматов и карабинов. Надо возможно быстрее ошеломить и деморализовать противника.
   Подполковник Шур быстро отдал нужные распоряжения. План удался блестяще. После десятого выстрела из пушки оставшиеся в живых немцы, человек семьдесят, подняли руки.
   Пленных поместили в просторной риге. Шур приказал одному из солдат остаться охранять их.
   - Товарищ подполковник,- усомнился тот,- да разве я их удержу, если они драпать вздумают?
   Подполковник Шур заглянул через щель внутрь сарая. Немцы с испуганными и растерянными лицами, вытянув шеи, прислушивались к тому, что происходило снаружи. Шур усмехнулся:
   - Не вздумают! Рады небось до смерти, что удалось в плен сдаться.
   Должно быть, так это и было. Могучий натиск Красной Армии на Курской дуге ошеломил и деморализовал фашистов.
   Было же около трех часов дня. Я не ел почти сутки, и голод основательно мучил меня.
   - Не перекусить ли нам? - спросил я Шура.
   - Признаться, я давно об этом подумываю, товарищ генерал. Да немцы не учитывают, что я вторые сутки не ел.
   - Ну, может, на этот раз потерпят, дадут нам поесть. Но они не "потерпели".
   Едва мы расположились у погреба, как раздался крик:
   - Еще группа немцев с того же направления!
   Действительно, приближалось человек 15- 20. Шли более организованно, у многих поблескивали погоны - офицеры. Вдруг мой водитель Федоров, лежавший в одном из окопчиков, закричал:
   - Товарищ генерал! Там немецкий генерал!
   - Точно? Ты хорошо разглядел?
   - Очень даже хорошо! Лампасы у него на брюках!
   Взять в плен генерала - это было заманчиво. Я подозвал связного.
   - Проберитесь огородами к орудию. Передайте, приказываю по немцам не стрелять.
   Быстро приказали всем, кто держал оборону: по моему выстрелу открыть огонь залпом поверх голов фашистов, с криком "Хенде хох!" встать и держать немцев под прицелом.
   Конечно, фашисты могли открыть огонь, особенно если бы они знали, как нас мало. Но я рассчитывал, во-первых, на неожиданность нападения, а во-вторых, на чисто психологический момент. Дорога гитлеровцев лежала через овраг. Они должны были пройти мимо многих десятков трупов. Зрелище это, тяжкое уже само по себе, могло вызвать мысль о гибельности этого места и бессмысленности сопротивления.
   Расчет оказался верным. Едва мы открыли огонь, фашисты подняли руки. Наши солдаты кинулись к ним, чтобы обезоружить.
   - Генерала! Берите генерала! - крикнул я.
   В тот самый момент, когда двое наших были буквально в трех шагах от фашистского генерала, он поднял пистолет к виску и выстрелил. По документам и показаниям пленных офицеров штаба, это был сам командир 19-й танковой дивизии генерал-лейтенант Шмидт.
   Досаде моей не было границ. Потерять такого пленного!
   Теперь мы наконец могли перекусить. Но от огорчения у меня совершенно пропал аппетит. Я сидел с консервной банкой в руке и рассеянно ковырял в ней вилкой. Подполковник Шур окликнул меня:
   - Да вы ешьте, товарищ генерал! Я, конечно, понимаю - очень хотелось взять в плен такую фигуру. Но что уж так расстраиваться.
   - "Расстраиваться". Вы представляете, сколько он мог сказать?
   - Это так, - пытался утешить меня Шур. - Но и без того сам факт его гибели - наша большая победа.
   Наш разговор прервал приезд командующего артиллерией дивизии полковника А. В. Клебановского. Он рассказал о том, как погиб майор И. М. Быков. Рядом с этой огромной и горькой потерей самоубийство генерала Шмидта показалось нам мелкой неудачей.
   Клебановский, сам человек большого мужества, был расстроен гибелью своего командира артдивизиона страшнейшим образом. Он присел рядом с нами у поросшего рыжей травой погреба и, покачивая головой, несколько раз повторил:
   - Какого человека потеряли!.. Какого человека потеряли!..
   - Как это случилось, не знаете? - спросил я.
   - Знаю, конечно, - грустно ответил Клебановский.- Погиб как жил. Геройски погиб.
   Он поднял с земли небольшой камешек и положил его перед собой.
   - Их дивизион поддерживал действия тридцать четвертого полка и стоял здесь. Это на самом краю Березовки, с северо-запада. За ночь фашисты кидались сюда три раза. И три раза получали по морде. Тут они, видно, поняли, что пехоте пройти не удастся, и запросили помощи. На рассвете, еще только чуть брезжить начало, полезли танки и самоходки. Пехота, естественно, у них за спиной. Быков не спешил. Сами знаете, выдержки у него на двоих хватало. Подпустил совсем близко - и начал расстреливать в упор. Дивизион стрелял без промаха. Подбили семь танков, пять самоходок, пять тягачей с орудиями, четыре бронемашины. Радист мне сообщил, что перед огневыми позициями дивизиона примерно четыреста фашистов осталось.
   - Ну, а дальше? - спросил я.
   - А потом так получилось Немецким автоматчикам все-таки удалось просочиться через боевые порядки тридцать четвертого полка. Связь у Быкова с боевыми позициями прервалась. В радиостанцию дивизиона прямым попаданием угодил фашистский снаряд. Словом, положение сложилось тяжелое. Быков же со своего наблюдательного пункта не уходил, потому что оттуда ему все было видно в любом направлении. Он мне раньше еще по телефону говорил, что противник у него как на ладони. А чтобы можно было управлять огнем, Быков приказал на руках выкатить орудия 1-й батареи к самому наблюдательному пункту. Так и вел стрельбу.
   Но гитлеровцы, видно, решили взять батарею любой ценой. Полезли прямо как оголтелые и вышли к самым огневым позициям. Иван совсем распалился, поднялся во весь рост. "Огонь!- кричит. - Огонь!" Тут его в ногу ранило. Боец говорит: "Перевязать бы, товарищ майор". А он свое: "Огонь! Огонь!" Немцы откатились. Потом опять полезли. Быков снова: "Огонь!" Батарея молчит. Быков кричит: "В чем дело? Огонь!" А снарядов нет ни одного. Тут немцы осмелели, тучей повалили. Ивана еще ранило. Он за пистолет. Артиллеристы тоже из личного оружия стрелять начали. Все патроны расстреляли, а немцы - уже вот они, рядом, и артиллеристов горстка осталась. Фашисты не стреляют, видно, живыми взять их хотят. Тогда Быков из последних сил поднялся, кричит: "Гвардейцы в плен не сдаются! В атаку! Ура!" - и вперед. Вот и все. Нет больше Быкова...
   К вечеру бой стал затихать. В похолодевшем воздухе лишь кое-где раздавались особенно гулкие в наступившей тишине одиночные выстрелы. Я вернулся в свой штаб.
   Сюда поступали донесения о потерях и трофеях. Оборону было приказано держать до утра.
   Почти сутки продолжались эти кровопролитные бои. Дивизия отразила двенадцать атак пехоты и танков врага, пытавшегося вырваться из окружения. Победа досталась дорогой ценой. Немало гвардейцев легло на поле боя. Но это была настоящая победа. На следующий день мы насчитали более двух тысяч убитых фашистов. Число раненых и пленных немцев перевалило за тысячу. Было захвачено много различных автомашин, орудий, минометов, подбито около 20 танков. На железнодорожной станции Хотмыжск, недалеко от Грайворона, наши подразделения захватили два эшелона с продовольствием и посылками для немецких солдат.
   Оказалось, что большое количество военных трофеев - дело в высшей степени обременительное и хлопотное.
   А нам надо было спешить нагнать ушедших вперед танкистов 1-й танковой армии, вместе с которыми мы должны были наступать вдоль реки Мерла.
   На рубеже восточнее Богодухова дивизия несколько неожиданно натолкнулась на прочную оборону противника. Возможно, имея данные о продвижении нашей 5-й армии, фашисты боялись, что мы, выигрывая фланг, можем отрезать с запада Харьков, и решили задержать нас, сконцентрировав значительные силы. Завязался ожесточенный бой.
   Место было холмистое. На самом гребне длинной высоты, господствовавшей над округой, стояло село Кленовое. Овладеть Кленовым означало овладеть и гребнем водораздела.
   Мы бились за этот поселок целый день, выбивали немцев оттуда и снова отдавали им село, так что Кленовое по меньшей мере два раза было нашим и два хозяевами там вновь становились немцы.
   К вечеру, когда над полями, только что дышавшими жаром сражения, закурился легкий туман, Кленовое оказалось у немцев. Дальше фашисты пойти не решались, сидели в Кленовом тихо. Я же в штабе дивизии ломал голову над картой, прикидывая, каким образом выбить немцев из села.
   Зазвонил телефон. К моему удивлению, звонивший командарм Жадов не стал спрашивать об обстановке, а задал кодированный вопрос:
   - Работать начал?
   Это означало: начал ли ты выполнять последний приказ? Я очень удивился, потому что в течение дня никаких приказов не было, кроме одного - надо бить немцев на этом рубеже и двигаться вперед. Но Жадов знал, что этот приказ дивизия пытается выполнить с утра, ведя бой в течение всего дня. Было очевидно, что речь идет о каком-то другом приказе.
   - Нет, - ответил я несколько растерянно.
   - А ты ничего не получал за последние два часа? - снова спросил командарм. Было заметно, что он взволнован.
   - Нет, ничего не получал, - сказал я, все еще пытаясь додуматься, о чем может идти речь. Чувствовалось, что Жадов просто не верит своим ушам.
   - Не может быть!
   - Повторяю, Алексей Семенович: не получал решительно ничего.
   Жадов немного помолчал, потом, успокоившись, по тем не менее недовольно, буркнул:
   - Ну, ладно. Будь готов, скоро получишь.
   Время шло. Я томился неопределенностью. Через час, когда уже окончательно стемнело, пришел приказ: сдать рубеж другой дивизии нашей армии, а самим перегруппироваться западнее, в район станции Максимовка, село Крысино. Но это было только полдела. Цель перегруппировки заключалась в том, чтобы, выйдя на новый рубеж в районе деревни Крысино, к восьми часам следующего утра подготовиться к наступлению, нанести удар на правом фланге армии вслед за танкистами, выйти на шоссе Харьков - Сумы и отрезать харьковской группировке врага отход на запад.
   Приказ о перегруппировке распространялся на весь наш корпус, но ни одна дивизия, да и сам командир корпуса генерал Родимцев, его не получила.
   В полной темноте, стараясь не шуметь, чтобы не привлечь к себе внимания противника, мы начали перегруппировку. Было ясно, что к назначенному времени нам не уложиться, так как приказ пришел с опозданием чага на три. Утром я решил заехать в штаб корпуса, находившийся в селе Заброды, через которое проходили части дивизии, доложить, что опаздываю с выводом дивизии в новую полосу.
   Около штаба корпуса пофыркивали разворачивающиеся машины. Сюда приехали командующий Степным фронтом И. С. Конев и наш командарм А. С. Жадов.
   Было не очень приятно докладывать о неготовности дивизии, но факт оставался фактом: на рубеж Крысино дивизия могла выйти не раньше десяти-одиннадцати часов утра.
   Конев слушал с озабоченным лицом, потирая крепкой ладонью чисто выбритую голову. Потом обратился к Родимцеву:
   - Что скажет командир корпуса?
   Родимцев сумрачно посмотрел на меня и решил:
   - Поедете в Крысино и развернете штаб дивизии. Я несколько удивился:
   - Но там же еще никого нет...
   - Ничего. Развернете штаб и будете принимать свои полки на себя.
   Заброды вытянули свою единственную улицу вдоль проселочной дороги километра на два-три. Штаб Родимцева находился в центре деревни, а от западной окраины, ближней к линии фронта, шел проселок на Крысино, сливаясь с дорогой Богодухов - Крысино.
   Я передал полковнику Вольскому приказ развернуть штаб в Крысине, а сам решил проехать по полкам. Тихон Владимирович тоже спросил:
   - Как же это? Там ведь наших еще нет.
   - Ничего, впереди танкисты. Действуйте быстрее, - успокоил я его.
   Дивизия сильно растянулась, и в то время, когда 34-й полк еще проходил через Заброды, 39-й полк был на подступах к Крысину, а 42-й вышел в район станции Максимовка, Бельский со штабом успел проехать вперед и, видимо, уже расположился в самом селе.
   Мы с Федоровым направились к Крысину. Оно было за тем же длинным гребнем высот, на котором стояло и Кленовое. Кое-где распаханную землю рассекали небольшие овражки и лощинки. Пологие склоны холмов и поля между ними были засеяны подсолнухами. Подсолнухи уже набрали семена, и их большие, тяжелые головы склонялись к толстым побуревшим стеблям, похожим на палки. Увядающие желтые лепестки вяло шевелились под ветром.
   Да, подумал я, воевать тут трудно. Подсолнухи - не рожь, их не скосишь. А между ними попробуй проберись. В такой чаще своих с чужими спутаешь...
   Полк А. К. Шура подходил к северной окраине Крысина. Вдруг над нашими головами пронеслось несколько десятков немецких самолетов. Развернувшись, они начали сбрасывать сотни бомб на боевые порядки дивизии. Одновременно вдали загрохотали орудийные выстрелы.
   В этом аду под свист и разрывы бомб мы стали разворачивать полки.
   Одна волна вражеских бомбардировщиков сменяла другую. Полки начали окапываться. Немцы бомбили нас тридцать минут. Через Крысино в это время начали отходить части 3-го механизированного корпуса 1-й танковой армии, теснимые, как потом выяснилось, танковой дивизией противника "Мертвая голова".
   Едва удалось кое-как окопаться на гребне тянущейся здесь высоты, как нам буквально с ходу пришлось вступить в бой, немедленно развернув навстречу противнику артиллерию и свои танки. Штаб дивизии каким-то чудом выскочил из Крысина почти без потерь, если не считать нескольких раненых, в числе которых был Бельский, к счастью раненный довольно легко, в ногу. В то время как мы вступили в тяжелый неравный бой, штаб развернулся в Забродах.