Страница:
Почему эта фраза кажется ему знакомой? И Жук вдруг вспомнил, где она ему уже встречалась: во втором романе из его трилогии «Армагеддон». В той сцене, где майор Бак «Турок» Макмастер раскрывает старшему уорент-офицеру Беатрис «Попрыгунье Бетти» О’Тул местонахождение мюонной бомбы, которую он заложил под президентский дворец в Тегеране.
Жук проговорил серьезным тоном:
– Я не стану притворяться, будто разбираюсь в науке. Но это связано с субатомными частицами. С мюонами.
Энджел нахмурилась.
– Интересно, что это – нейтронная бомба нового поколения? Старая добрая нейтронная бомба – та уничтожает только людей, а не имущество. Москва заклеймила ее как «идеальное оружие капиталистов».
– Про это я ничего не знаю. Я в основном маркетингом занимаюсь.
– Мюоны, – протянула Энджел. – Мюоны. Ну что ж.
– Вы будете благоразумны?
– В отношении меня можете не тревожиться, мистер Макинтайр, – сказала Энджел.
– Разумеется, идея не в том, чтобы применять ее. Речь идет о сдерживании.
– Ну, мы тут, в ИПК, отнюдь не вопросами сдерживания занимаемся.
– Да, я читал вашу книгу. «Не контрудар, а просто удар». Очень бодрящее сочинение.
– Ну, как мы тут любим говорить, капелька предупредительности стоит целого фунта обогащенного урана. Ну, не верх ли тщеславия – цитировать саму себя?
– Мне не терпится начать работать с вами, – сказал Жук.
В этот момент из селектора раздалось сообщение:
– Доктор Темплтон, вам звонит доктор Киссинджер.
– Скажите ему, что я перезвоню позже.
Глава 4
Глава 5
Жук проговорил серьезным тоном:
– Я не стану притворяться, будто разбираюсь в науке. Но это связано с субатомными частицами. С мюонами.
Энджел нахмурилась.
– Интересно, что это – нейтронная бомба нового поколения? Старая добрая нейтронная бомба – та уничтожает только людей, а не имущество. Москва заклеймила ее как «идеальное оружие капиталистов».
– Про это я ничего не знаю. Я в основном маркетингом занимаюсь.
– Мюоны, – протянула Энджел. – Мюоны. Ну что ж.
– Вы будете благоразумны?
– В отношении меня можете не тревожиться, мистер Макинтайр, – сказала Энджел.
– Разумеется, идея не в том, чтобы применять ее. Речь идет о сдерживании.
– Ну, мы тут, в ИПК, отнюдь не вопросами сдерживания занимаемся.
– Да, я читал вашу книгу. «Не контрудар, а просто удар». Очень бодрящее сочинение.
– Ну, как мы тут любим говорить, капелька предупредительности стоит целого фунта обогащенного урана. Ну, не верх ли тщеславия – цитировать саму себя?
– Мне не терпится начать работать с вами, – сказал Жук.
В этот момент из селектора раздалось сообщение:
– Доктор Темплтон, вам звонит доктор Киссинджер.
– Скажите ему, что я перезвоню позже.
Глава 4
«Разор»
В пятницу вечером, сидя в машине, Жук весело насвистывал. Он старался ехать окольными дорогами – учитывая, что Вашингтон занимал горделивое второе место в рейтинге американских городов, отражавшем катастрофическое состояние дорожного движения.
Жук спешил. После встречи с Энджел Темплтон он ощущал странную взвинченность. В точности такое же чувство появлялось у него, когда работа над романом шла на ура. Ему пришло в голову, что Телец – что бы там ни скрывалось за этим словом – очень даже пригодится ему для трилогии. Сегодня же, после обеда, он собирался засесть за ноутбук и выдать подряд несколько страниц. Он мысленно представил себе, как перенести сцену с мюонной бомбой из 2-го тома в 3-й. И выстроить вокруг нее новую сюжетную линию. Можно вообразить, какой она вызовет фурор.
Он поглядел на спидометр. Тпру! Притормози-ка.
– Ну, вид у тебя очень жизнерадостный, – заметила Минди с нотками легкого разочарования в голосе.
– Отличный день был. Просто превосходный. – Жук поцеловал жену. – Ну, а ты как?
Минди тяжело вздохнула – от нее будто повеяло мировой скорбью.
– Уолтер, тебе просто необходимо поговорить с Пекфассом. Я сама пробовала. Но от него нельзя ничего добиться. Абсолютно ничего. Он никак не может взять в толк, что я хочу узнать причину этого ужасного запаха. И вообще, я не понимаю половины из того, что он бормочет. Эти его зубы! – Минди содрогнулась.
Жук принюхался.
– Я не чувствую никакого запаха. Кроме твоих духов. Мр-р-р-р!
– Запах то приходит, то уходит. Уж поверь мне. Воняет из леса за болотом. Я сама не отваживаюсь туда идти – в это время года там полно змей. Что я все-таки разобрала из слов Пекфасса – так это то, что на днях он убил там водяного щитомордника. Лучше надень сапоги с высокими голенищами – они самые надежные.
– Я тоже не собираюсь туда идти, – возразил Жук. – Мне кажется, змеиные укусы – не самое лучшее дополнение к пятничному вечеру. Впрочем, спасибо за предложение.
– Ну, тогда тебе придется поговорить с Пекфассом. Он или совсем обнаглел, или окончательно спятил. К слову сказать, твоя маман…
– Мин! А вот это уже некрасиво.
– Я пошутила. Или мы где-то потеряли мистера Чувство Юмора? Хотя, по-моему, пришло время для серьезного разговора.
– Какого еще разговора?
– Не разыгрывай тупость, Уолтер.
– Я не собираюсь выставлять маман из дома. Разговор окончен.
– Ты даже и половины дня здесь не бываешь. Все на меня наваливается.
Жук рассмеялся.
– Да и ты тут половины дня не бываешь. Послушай, детка, сейчас вечер пятницы. У меня была тяжелая неделя. Я хочу выпить. Я хочу поесть. – Он обнял ее. – Я хочу… тебя. Р-р-р-гам!
– Мне завтра вставать очень рано.
– В таком случае – стоит взяться за дело пораньше.
По этой части у Жука не было никаких оснований для жалоб. Пускай Мин и держалась немножко как снежная королева, но в постели устраивала такой жар, что чуть простыни не загорались. Неужели это правда – из-за верховой езды? Жука все чаще преследовали навязчивые картины – как он занимается сексом с герцогиней Корнуольской. Уж лучше бы ему не попадалась на глаза та статейка в приемной дантиста.
Потом Мин занялась ужином. Жук приготовил себе «старомодный» и уселся на свой любимый насест – на крыльцо дома. Успокоив сердце (и прочие органы), он оглядел свой уголок мироздания. Был безукоризненный вечер раннего лета. В воздухе летали стрекозы. Казалось невероятным, что полтора столетия назад этот же пейзаж был театром военных действий, кровопролитных и разрушительных.
Как раз в ту секунду, когда Жук об этом подумал, в поле зрения у него показалась какая-то фигура верхом на лошади. Причудливое зрелище. Вот прорисовались очертания шляпы, меча. Жук со смущением и симпатией всматривался в брата. Он нелеп, да, – но в этой нелепости есть свое очарование. Если бы не блестящая немецкая машина, припаркованная у дома, можно было подумать, что открывшаяся его глазам картина напоминает, скорее, 1860-е годы.
Бьюкс выпрямился на лошади, снял шляпу, улыбнулся брату, сидевшему на крыльце, и отсалютовал:
– Привет от генерала Ли!
Жук отсалютовал в ответ.
– Ты опоздал, – ответил он. – Здесь побывали солдаты Шеридана. Они подожгли дом, надругались над женщинами и украли столовое серебро. По счастью, наши преданные рабы затушили пожар.
Бьюкс спешился, снял свои кавалерийские перчатки и хлопнул ими себя по бедрам, подняв крошечные пылевые бури.
– Они оставили что-то из выпивки?
– Они выдули все Монраше.
– Черт подери этих янки! – сказал Бьюкс. – Жить не могут без этого белого бургундского.
– Война – это сущий ад. Но, кажется, осталось немного виски. Ступай, налей себе немножко, а потом возвращайся и позабавь меня своими бреднями. Да постарайся врать красиво!
Бьюкс вернулся со стаканом, отстегнул саблю и уселся рядом с братом.
– Длинный день выдался. Скоро годовщина Геттисбергского сражения – первое июля. Нас ждет большая работа.
Братья немного посидели молча, любуясь вечером. Появились первые светляки – феи с сигнальными огоньками.
– Ты только не пойми меня неправильно, – сказал Жук, – но ты и твои ребята – вы хоть задумываетесь иногда о том, что сражаетесь на стороне рабов?
– Ну, старший братец, ты же понимаешь: война велась совсем не из-за этого.
– Да? А из-за чего же тогда? Напомни-ка мне.
– Ну, да ты и сам все знаешь. Солдат-янки беседует с пленным южанином. Спрашивает его: «Почему вы так нас ненавидите, мятежник Джонни?» А Джонни-мятежник отвечает: «Потому что это наша земля. А вы на ней стоите».
Жук отпил еще глоток своего коктейля.
– Ну, вот мы – янки, и мы здесь, на этой земле.
Бьюкс пожал плечами.
– Ну, ты меня понял.
Они наблюдали за тем, как удлиняются тени.
Жук сказал:
– Мин жалуется, что тут со стороны болота доносится какой-то ужасный запах. Ты что-нибудь об этом знаешь?
– Ну, на то оно и болото, чтобы вонять.
– Но она уверяет, что это какой-то особый, химический запах. С Пекфассом все в порядке? Он там случайно не устроил какую-нибудь лабораторию по изготовлению денатурата или что-нибудь в этом роде?
– С Пекфассом? В порядке? Да он всегда был «не в порядке» – такой уж уродился.
– Это я знаю. Но Мин говорит, что он в последнее время стал какой-то раздражительный. Обидчивый, что ли.
– Может, он опять со своего старого фургона грохнулся. Ты бы лучше пожалел старика.
– Бьюкс, – сказал Жук. – Я не просто его жалею. Я содержу его. Кормлю и одеваю. Я мог бы найти себе и более вменяемого смотрителя в доме для умалишенных.
– Кстати, Белла проломила ступеньку лестницы.
Жук вздохнул.
– Этой девице пора сбрасывать вес.
– Да уж! Так она скоро всю лестницу обрушит.
– Она почти единственный человек, на которого маман не огрызается. Я загляну к ней после обеда. Как она?
– На днях требовала, чтобы я отвез ее на избирательный участок.
– Это в июне-то?
– Заявила, что хочет проголосовать. За Эйзенхауэра.
Жук задумался.
– Вот что значит болезнь Альцгеймера! В молодости она всегда была за Стивенсона.
Бьюкс понизил голос.
– По-моему, Минди не очень-то довольна нашим уговором.
– Знаю.
– Я слышал, как она говорила по телефону. Нет-нет, я не подслушивал – просто зашел за чем-то на кухню. Но, кажется, она разговаривала с кем-то по поводу приюта.
– Я никуда не собираюсь отправлять ее, Бьюкс. Ни в какое учреждение.
– Да я тебе ничего такого и не предлагал. Я просто заметил, что твоя жена отнюдь не в безумном восторге от нынешнего положения дел.
– Моя жена может катиться…
– Катиться? Куда катиться?
Позади них стояла, скрестив руки, Минди.
– Дорогая! – изображая радостный энтузиазм, выкрикнул Жук. – Я рассказывал Бьюксу, что ты так прекрасно катаешься на лошади, что запросто перепрыгнешь через любой забор. Какой угодно высоты, в каком угодно месте. Ты так прыгаешь…
– Вот как? – холодно сказала Минди. – Спасибо за комплименты, дорогой.
– Ужин еще не готов? Я бы съел целую лошадь! Бьюкс, ты поужинаешь с нами?
– Нет! – поспешно ответил Бьюкс и вскочил на ноги. – Мне нужно отвести Канцлера на ночь в конюшню. Но за предложение – спасибо. Пока, Мин.
Жук и Минди поедали ужин в молчании.
Наконец Жук искательно произнес:
– Дорогая?
Минди подняла глаза от салата из руколы с грейпфрутом и орешками пинии.
– Что. – Без вопросительной интонации. Просто что.
– Я – кретин. Извини.
– За что? За то, что ты рассказывал брату, как здорово я скачу?
– Мин!
– Нет, Уолтер, – ответила она, вытирая губы салфеткой, – я, правда, не понимаю, какого ответа от меня ты ждешь.
– Я просто почувствовал потребность как-то защитить маман.
Минди отложила в сторону вилку и нож. На глазах у нее показались слезы.
– Я стараюсь, Уолтер, ты же сам знаешь. Я действительно стараюсь, как могу.
– Я знаю это, детка. Ты…
– Очень нелегко управляться с этим домом.
– Знаю, детка.
– Когда мы только говорили о том, как хорошо было бы жить в деревне, я и вообразить не могла, что окажусь в каком-то трейлерном парке.
– Сад смотрится отлично.
– Я же не занимаюсь садом!
– Знаю, зато ты отлично управляешь всеми этими милыми мексиканцами.
– Сейчас я очень волнуюсь. Я вот-вот буду проходить квалификацию. Мне нужно сосредоточиться.
– Я очень горжусь тобой. Кстати, как ведет себя новая лошадь? – Жук сказал себе: Никаких шуточек про сухожилия. – Как она… в своем лошадином деле?
– Конечно, это не Лаки Страйк.
Как ему, интересно, реагировать на такое недовольное замечание? Я отвалил за нее двести двадцать пять тысяч долларов – и «это не Лаки Страйк»? Прекрасно. Чудесно. Очень рад это слышать.
– Вот как! Очень жаль.
– Сэм, похоже, считает, что она еще подтянется, – сказала Минди, – но я сомневаюсь. Во всяком случае, я стараюсь, как могу.
– Я уверен – ты просто…
– Белла проломила лестницу.
– Бьюкс говорил мне. Я еще удивился – что это там внизу натянута желтая лента, какими обычно огораживают место преступления.
– Я произвела подсчеты. Нужно восемнадцать тысяч.
Жук моргнул.
– Восемнадцать тысяч? Это за одну-то ступеньку?
– Уолтер, скоро вся лестница провалится. Ее строили не для слонов.
Жук вздохнул.
– Ладно. Разберусь с этим завтра утром.
– Она сейчас там, наверху. Наверное, смотрит очередное реалити-шоу для кретинов. Разве это хорошо для твоей матери? Правда, она вряд ли замечает, что там на экране. Уолтер, я так больше не могу. Меня достает все это.
– Может, поговорим об этом завтра утром?
– Ближайшие соревнования – очень важное событие. Если я войду в команду, то полечу в Китай.
Жук поглядел на жену.
– В Китай? А что там такое затевается – в Китае?
– Ах, Уолтер, да я же тебе рассказывала пару месяцев назад. Ты никогда не слушаешь.
– Извини, детка. У меня не голова, а решето. Напомни – что там такое?
– Кубок Тан. Ну, Тан – в честь династии Тан. Помнишь знаменитых терракотовых коней?
– М-м… нет, но не важно.
– Ну, они очень знамениты. При династии Тан уделялось большое внимание разведению лошадей. Китайское правительство решило устроить спортивные состязания в честь этой династии – в августе, в Сиане. Сиань был тогда столицей государства. Это станет грандиозным международным событием в конном спорте. Съедутся команды со всего мира. Очень, очень важное событие. И если я пробьюсь в команду, то поеду туда. И буду представлять нашу страну.
Жук лихорадочно соображал.
– Вот это да, – сказал он несколько неопределенно.
– Ты, похоже, не очень-то рад?
– Да нет, что ты. Я рад. Китай… Китай – большая страна. Это точно. Вроде это де Голль говорил, что Китай – «большая страна, полная китайцев»?
– Ты о чем, а?
– Да так, ни о чем.
– Ты же хочешь, чтобы я пробилась к успеху?
– Конечно, хочу, дорогая. Только…
– Что?
– Там у них нарушение прав человека. Площадь Тяньаньмэнь. Тайвань. Тибет. Понимаешь…
– Да какое отношение всё это имеет к Кубку Тан?
– Пожалуй, никакого, – ответил Жук жизнерадостным тоном, трубя отступление. – Пожалуй, тут речь идет о налаживании связи. Мы, так сказать, протянем друг другу руки через океан. И все такое.
Минди с раздражением поставила посуду в раковину и ушла, громко топая. Жук отметил, что у его жены появился уникальный талант – топать в одних чулках.
Он вымыл посуду.
Ну почему именно Китай? Ему придется вести себя очень тихо и не высовываться. В принципе, с этим можно справиться. На передовой будет Энджел – возглавлять атаку, так сказать.
Он поднялся по черной лестнице в комнату маман. Рядом с ней сидела Белла – обе купались в голубом свете от телевизора. На экран Жук нарочно не стал смотреть.
– А вот и мистер Мак, – приветливо проговорила Белла. Ее платье спереди все было обсыпано крошками чипсов-начо. – Ма, взгляните, кто пришел. Это мистер Уолтер. Ваш сын.
– Какой еще Уолтер?
Жук попытался поцеловать мать.
– Не прикасайся ко мне!
– Мама, это я, Уолтер.
– Мне плевать, кто ты такой. А ну поди прочь от меня. У меня есть ружье.
– Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи и сказать, что люблю тебя.
– Где оно? Где мое ружье? Ты не брал моего ружья?
– Твое ружье у Бьюкса, мама. Помнишь? Он взял его починить.
– У Бьюкса? Что это за имя такое – Бьюкс?
– Послушайте, Ма, – вмешалась Белла. – Почему вы все время придираетесь к мистеру Уолтеру? Он – ваш сын.
– Где мое ружье? Дайте мне мое ружье. Я сейчас прострелю ему башку.
– А ну-ка угомонитесь, Ма, – сказала Белла командирским голосом. – Если вы не угомонитесь, я выключу телевизор. Да-да – возьму и выключу.
– Спокойной ночи, мама, – сказал Жук. – Я люблю тебя.
– Если ты опять сюда явишься, я тебя пристрелю. Где мое ружье?
Жук спустился по черной лестнице, которая тоже как-то зловеще поскрипывала.
Он забрался в свою «келью», налил себе стаканчик спиртного на ночь, сел и раскрыл ноутбук. Экран засветился, открылась домашняя страничка Yahoo. Жук на мгновенье задумался, а потом набрал в строке поиска «Приюты для больных с синдромом Альцгеймера в округе Раппаханок, Вирджиния». Он уже собирался нажать «ввод», как вдруг заметил среди заголовков новостей строчку: УХУДШЕНИЕ ЗДОРОВЬЯ ДАЛАЙ-ЛАМЫ ПРИВЕЛО К ОТМЕНЕ ВСТРЕЧИ С ПАПОЙ РИМСКИМ.
Жук просидел за компьютером до двух часов ночи, отслеживая новости.
Он проснулся в восемь утра. Минди давно ушла. Жук позвонил по мобильному Энджел. Она инструктировала сына – тот играл в футбол.
– Секундочку, – сказала Энджел. – Барри, золотко! Не отпускай мяч! Не отпускай мяч! Мяч! Бей по нему! Бей по мячу! Барри! БЕЙ ПО МЯЧУ!
Жук спешил. После встречи с Энджел Темплтон он ощущал странную взвинченность. В точности такое же чувство появлялось у него, когда работа над романом шла на ура. Ему пришло в голову, что Телец – что бы там ни скрывалось за этим словом – очень даже пригодится ему для трилогии. Сегодня же, после обеда, он собирался засесть за ноутбук и выдать подряд несколько страниц. Он мысленно представил себе, как перенести сцену с мюонной бомбой из 2-го тома в 3-й. И выстроить вокруг нее новую сюжетную линию. Можно вообразить, какой она вызовет фурор.
Он поглядел на спидометр. Тпру! Притормози-ка.
– Ну, вид у тебя очень жизнерадостный, – заметила Минди с нотками легкого разочарования в голосе.
– Отличный день был. Просто превосходный. – Жук поцеловал жену. – Ну, а ты как?
Минди тяжело вздохнула – от нее будто повеяло мировой скорбью.
– Уолтер, тебе просто необходимо поговорить с Пекфассом. Я сама пробовала. Но от него нельзя ничего добиться. Абсолютно ничего. Он никак не может взять в толк, что я хочу узнать причину этого ужасного запаха. И вообще, я не понимаю половины из того, что он бормочет. Эти его зубы! – Минди содрогнулась.
Жук принюхался.
– Я не чувствую никакого запаха. Кроме твоих духов. Мр-р-р-р!
– Запах то приходит, то уходит. Уж поверь мне. Воняет из леса за болотом. Я сама не отваживаюсь туда идти – в это время года там полно змей. Что я все-таки разобрала из слов Пекфасса – так это то, что на днях он убил там водяного щитомордника. Лучше надень сапоги с высокими голенищами – они самые надежные.
– Я тоже не собираюсь туда идти, – возразил Жук. – Мне кажется, змеиные укусы – не самое лучшее дополнение к пятничному вечеру. Впрочем, спасибо за предложение.
– Ну, тогда тебе придется поговорить с Пекфассом. Он или совсем обнаглел, или окончательно спятил. К слову сказать, твоя маман…
– Мин! А вот это уже некрасиво.
– Я пошутила. Или мы где-то потеряли мистера Чувство Юмора? Хотя, по-моему, пришло время для серьезного разговора.
– Какого еще разговора?
– Не разыгрывай тупость, Уолтер.
– Я не собираюсь выставлять маман из дома. Разговор окончен.
– Ты даже и половины дня здесь не бываешь. Все на меня наваливается.
Жук рассмеялся.
– Да и ты тут половины дня не бываешь. Послушай, детка, сейчас вечер пятницы. У меня была тяжелая неделя. Я хочу выпить. Я хочу поесть. – Он обнял ее. – Я хочу… тебя. Р-р-р-гам!
– Мне завтра вставать очень рано.
– В таком случае – стоит взяться за дело пораньше.
По этой части у Жука не было никаких оснований для жалоб. Пускай Мин и держалась немножко как снежная королева, но в постели устраивала такой жар, что чуть простыни не загорались. Неужели это правда – из-за верховой езды? Жука все чаще преследовали навязчивые картины – как он занимается сексом с герцогиней Корнуольской. Уж лучше бы ему не попадалась на глаза та статейка в приемной дантиста.
Потом Мин занялась ужином. Жук приготовил себе «старомодный» и уселся на свой любимый насест – на крыльцо дома. Успокоив сердце (и прочие органы), он оглядел свой уголок мироздания. Был безукоризненный вечер раннего лета. В воздухе летали стрекозы. Казалось невероятным, что полтора столетия назад этот же пейзаж был театром военных действий, кровопролитных и разрушительных.
Как раз в ту секунду, когда Жук об этом подумал, в поле зрения у него показалась какая-то фигура верхом на лошади. Причудливое зрелище. Вот прорисовались очертания шляпы, меча. Жук со смущением и симпатией всматривался в брата. Он нелеп, да, – но в этой нелепости есть свое очарование. Если бы не блестящая немецкая машина, припаркованная у дома, можно было подумать, что открывшаяся его глазам картина напоминает, скорее, 1860-е годы.
Бьюкс выпрямился на лошади, снял шляпу, улыбнулся брату, сидевшему на крыльце, и отсалютовал:
– Привет от генерала Ли!
Жук отсалютовал в ответ.
– Ты опоздал, – ответил он. – Здесь побывали солдаты Шеридана. Они подожгли дом, надругались над женщинами и украли столовое серебро. По счастью, наши преданные рабы затушили пожар.
Бьюкс спешился, снял свои кавалерийские перчатки и хлопнул ими себя по бедрам, подняв крошечные пылевые бури.
– Они оставили что-то из выпивки?
– Они выдули все Монраше.
– Черт подери этих янки! – сказал Бьюкс. – Жить не могут без этого белого бургундского.
– Война – это сущий ад. Но, кажется, осталось немного виски. Ступай, налей себе немножко, а потом возвращайся и позабавь меня своими бреднями. Да постарайся врать красиво!
Бьюкс вернулся со стаканом, отстегнул саблю и уселся рядом с братом.
– Длинный день выдался. Скоро годовщина Геттисбергского сражения – первое июля. Нас ждет большая работа.
Братья немного посидели молча, любуясь вечером. Появились первые светляки – феи с сигнальными огоньками.
– Ты только не пойми меня неправильно, – сказал Жук, – но ты и твои ребята – вы хоть задумываетесь иногда о том, что сражаетесь на стороне рабов?
– Ну, старший братец, ты же понимаешь: война велась совсем не из-за этого.
– Да? А из-за чего же тогда? Напомни-ка мне.
– Ну, да ты и сам все знаешь. Солдат-янки беседует с пленным южанином. Спрашивает его: «Почему вы так нас ненавидите, мятежник Джонни?» А Джонни-мятежник отвечает: «Потому что это наша земля. А вы на ней стоите».
Жук отпил еще глоток своего коктейля.
– Ну, вот мы – янки, и мы здесь, на этой земле.
Бьюкс пожал плечами.
– Ну, ты меня понял.
Они наблюдали за тем, как удлиняются тени.
Жук сказал:
– Мин жалуется, что тут со стороны болота доносится какой-то ужасный запах. Ты что-нибудь об этом знаешь?
– Ну, на то оно и болото, чтобы вонять.
– Но она уверяет, что это какой-то особый, химический запах. С Пекфассом все в порядке? Он там случайно не устроил какую-нибудь лабораторию по изготовлению денатурата или что-нибудь в этом роде?
– С Пекфассом? В порядке? Да он всегда был «не в порядке» – такой уж уродился.
– Это я знаю. Но Мин говорит, что он в последнее время стал какой-то раздражительный. Обидчивый, что ли.
– Может, он опять со своего старого фургона грохнулся. Ты бы лучше пожалел старика.
– Бьюкс, – сказал Жук. – Я не просто его жалею. Я содержу его. Кормлю и одеваю. Я мог бы найти себе и более вменяемого смотрителя в доме для умалишенных.
– Кстати, Белла проломила ступеньку лестницы.
Жук вздохнул.
– Этой девице пора сбрасывать вес.
– Да уж! Так она скоро всю лестницу обрушит.
– Она почти единственный человек, на которого маман не огрызается. Я загляну к ней после обеда. Как она?
– На днях требовала, чтобы я отвез ее на избирательный участок.
– Это в июне-то?
– Заявила, что хочет проголосовать. За Эйзенхауэра.
Жук задумался.
– Вот что значит болезнь Альцгеймера! В молодости она всегда была за Стивенсона.
Бьюкс понизил голос.
– По-моему, Минди не очень-то довольна нашим уговором.
– Знаю.
– Я слышал, как она говорила по телефону. Нет-нет, я не подслушивал – просто зашел за чем-то на кухню. Но, кажется, она разговаривала с кем-то по поводу приюта.
– Я никуда не собираюсь отправлять ее, Бьюкс. Ни в какое учреждение.
– Да я тебе ничего такого и не предлагал. Я просто заметил, что твоя жена отнюдь не в безумном восторге от нынешнего положения дел.
– Моя жена может катиться…
– Катиться? Куда катиться?
Позади них стояла, скрестив руки, Минди.
– Дорогая! – изображая радостный энтузиазм, выкрикнул Жук. – Я рассказывал Бьюксу, что ты так прекрасно катаешься на лошади, что запросто перепрыгнешь через любой забор. Какой угодно высоты, в каком угодно месте. Ты так прыгаешь…
– Вот как? – холодно сказала Минди. – Спасибо за комплименты, дорогой.
– Ужин еще не готов? Я бы съел целую лошадь! Бьюкс, ты поужинаешь с нами?
– Нет! – поспешно ответил Бьюкс и вскочил на ноги. – Мне нужно отвести Канцлера на ночь в конюшню. Но за предложение – спасибо. Пока, Мин.
Жук и Минди поедали ужин в молчании.
Наконец Жук искательно произнес:
– Дорогая?
Минди подняла глаза от салата из руколы с грейпфрутом и орешками пинии.
– Что. – Без вопросительной интонации. Просто что.
– Я – кретин. Извини.
– За что? За то, что ты рассказывал брату, как здорово я скачу?
– Мин!
– Нет, Уолтер, – ответила она, вытирая губы салфеткой, – я, правда, не понимаю, какого ответа от меня ты ждешь.
– Я просто почувствовал потребность как-то защитить маман.
Минди отложила в сторону вилку и нож. На глазах у нее показались слезы.
– Я стараюсь, Уолтер, ты же сам знаешь. Я действительно стараюсь, как могу.
– Я знаю это, детка. Ты…
– Очень нелегко управляться с этим домом.
– Знаю, детка.
– Когда мы только говорили о том, как хорошо было бы жить в деревне, я и вообразить не могла, что окажусь в каком-то трейлерном парке.
– Сад смотрится отлично.
– Я же не занимаюсь садом!
– Знаю, зато ты отлично управляешь всеми этими милыми мексиканцами.
– Сейчас я очень волнуюсь. Я вот-вот буду проходить квалификацию. Мне нужно сосредоточиться.
– Я очень горжусь тобой. Кстати, как ведет себя новая лошадь? – Жук сказал себе: Никаких шуточек про сухожилия. – Как она… в своем лошадином деле?
– Конечно, это не Лаки Страйк.
Как ему, интересно, реагировать на такое недовольное замечание? Я отвалил за нее двести двадцать пять тысяч долларов – и «это не Лаки Страйк»? Прекрасно. Чудесно. Очень рад это слышать.
– Вот как! Очень жаль.
– Сэм, похоже, считает, что она еще подтянется, – сказала Минди, – но я сомневаюсь. Во всяком случае, я стараюсь, как могу.
– Я уверен – ты просто…
– Белла проломила лестницу.
– Бьюкс говорил мне. Я еще удивился – что это там внизу натянута желтая лента, какими обычно огораживают место преступления.
– Я произвела подсчеты. Нужно восемнадцать тысяч.
Жук моргнул.
– Восемнадцать тысяч? Это за одну-то ступеньку?
– Уолтер, скоро вся лестница провалится. Ее строили не для слонов.
Жук вздохнул.
– Ладно. Разберусь с этим завтра утром.
– Она сейчас там, наверху. Наверное, смотрит очередное реалити-шоу для кретинов. Разве это хорошо для твоей матери? Правда, она вряд ли замечает, что там на экране. Уолтер, я так больше не могу. Меня достает все это.
– Может, поговорим об этом завтра утром?
– Ближайшие соревнования – очень важное событие. Если я войду в команду, то полечу в Китай.
Жук поглядел на жену.
– В Китай? А что там такое затевается – в Китае?
– Ах, Уолтер, да я же тебе рассказывала пару месяцев назад. Ты никогда не слушаешь.
– Извини, детка. У меня не голова, а решето. Напомни – что там такое?
– Кубок Тан. Ну, Тан – в честь династии Тан. Помнишь знаменитых терракотовых коней?
– М-м… нет, но не важно.
– Ну, они очень знамениты. При династии Тан уделялось большое внимание разведению лошадей. Китайское правительство решило устроить спортивные состязания в честь этой династии – в августе, в Сиане. Сиань был тогда столицей государства. Это станет грандиозным международным событием в конном спорте. Съедутся команды со всего мира. Очень, очень важное событие. И если я пробьюсь в команду, то поеду туда. И буду представлять нашу страну.
Жук лихорадочно соображал.
– Вот это да, – сказал он несколько неопределенно.
– Ты, похоже, не очень-то рад?
– Да нет, что ты. Я рад. Китай… Китай – большая страна. Это точно. Вроде это де Голль говорил, что Китай – «большая страна, полная китайцев»?
– Ты о чем, а?
– Да так, ни о чем.
– Ты же хочешь, чтобы я пробилась к успеху?
– Конечно, хочу, дорогая. Только…
– Что?
– Там у них нарушение прав человека. Площадь Тяньаньмэнь. Тайвань. Тибет. Понимаешь…
– Да какое отношение всё это имеет к Кубку Тан?
– Пожалуй, никакого, – ответил Жук жизнерадостным тоном, трубя отступление. – Пожалуй, тут речь идет о налаживании связи. Мы, так сказать, протянем друг другу руки через океан. И все такое.
Минди с раздражением поставила посуду в раковину и ушла, громко топая. Жук отметил, что у его жены появился уникальный талант – топать в одних чулках.
Он вымыл посуду.
Ну почему именно Китай? Ему придется вести себя очень тихо и не высовываться. В принципе, с этим можно справиться. На передовой будет Энджел – возглавлять атаку, так сказать.
Он поднялся по черной лестнице в комнату маман. Рядом с ней сидела Белла – обе купались в голубом свете от телевизора. На экран Жук нарочно не стал смотреть.
– А вот и мистер Мак, – приветливо проговорила Белла. Ее платье спереди все было обсыпано крошками чипсов-начо. – Ма, взгляните, кто пришел. Это мистер Уолтер. Ваш сын.
– Какой еще Уолтер?
Жук попытался поцеловать мать.
– Не прикасайся ко мне!
– Мама, это я, Уолтер.
– Мне плевать, кто ты такой. А ну поди прочь от меня. У меня есть ружье.
– Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи и сказать, что люблю тебя.
– Где оно? Где мое ружье? Ты не брал моего ружья?
– Твое ружье у Бьюкса, мама. Помнишь? Он взял его починить.
– У Бьюкса? Что это за имя такое – Бьюкс?
– Послушайте, Ма, – вмешалась Белла. – Почему вы все время придираетесь к мистеру Уолтеру? Он – ваш сын.
– Где мое ружье? Дайте мне мое ружье. Я сейчас прострелю ему башку.
– А ну-ка угомонитесь, Ма, – сказала Белла командирским голосом. – Если вы не угомонитесь, я выключу телевизор. Да-да – возьму и выключу.
– Спокойной ночи, мама, – сказал Жук. – Я люблю тебя.
– Если ты опять сюда явишься, я тебя пристрелю. Где мое ружье?
Жук спустился по черной лестнице, которая тоже как-то зловеще поскрипывала.
Он забрался в свою «келью», налил себе стаканчик спиртного на ночь, сел и раскрыл ноутбук. Экран засветился, открылась домашняя страничка Yahoo. Жук на мгновенье задумался, а потом набрал в строке поиска «Приюты для больных с синдромом Альцгеймера в округе Раппаханок, Вирджиния». Он уже собирался нажать «ввод», как вдруг заметил среди заголовков новостей строчку: УХУДШЕНИЕ ЗДОРОВЬЯ ДАЛАЙ-ЛАМЫ ПРИВЕЛО К ОТМЕНЕ ВСТРЕЧИ С ПАПОЙ РИМСКИМ.
Жук просидел за компьютером до двух часов ночи, отслеживая новости.
Он проснулся в восемь утра. Минди давно ушла. Жук позвонил по мобильному Энджел. Она инструктировала сына – тот играл в футбол.
– Секундочку, – сказала Энджел. – Барри, золотко! Не отпускай мяч! Не отпускай мяч! Мяч! Бей по нему! Бей по мячу! Барри! БЕЙ ПО МЯЧУ!
Глава 5
Это же «Эврика!»
Энджел отказалась – отказалась категорически – встречаться с Жуком в выходные. По-видимому, у нее было свое правило, касавшееся выходных: они целиком и полностью посвящались восьмилетнему Барри Голдуотеру Темплтону.
Сейчас было утро понедельника, и Жук сидел в машине Энджел, ехавшей на телестудию. За рулем был ее телохранитель, Майк Бёрка. На коленях у Энджел лежал конспект, и она быстро-быстро перелистывала страницы.
Жук написал и передал ей записку: РАЗГОВОР КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ. РЭМБО – О’КЕЙ?
Энджел написала в ответ: КОНЕЧНО.
Жук заговорил, но почти шепотом:
– Согласно последним сводкам, он все еще в больнице, в Риме. Говорят, что с ним все в порядке. Что это просто расстройство желудка. Из-за несвежих моллюсков, из-за римской водопроводной воды, из-за чего угодно. Проводят анализы.
– Угу, – промычала Энджел, не отрываясь от своего конспекта.
Жук умолк, а потом спросил:
– Тук-тук, тут есть кто-нибудь?
Энджел смерила его ледяным взглядом.
– Знаете, я умею решать несколько задач одновременно.
– Я хочу сказать – это могло бы стать находкой. Подарком от богов – покровителей пиара.
– Это просто расстройство желудка, – сказала Энджел, снова углубляясь в конспект. – Какая еще «находка», какой «подарок»?
– По-вашему, стали бы отменять визит к Папе из-за банальных неладов с животом? Что – ему не могли дать какого-нибудь «Пепто-Бисмола» или имодиума?
Энджел вздохнула.
– Неужели вы хоть на секунду можете вообразить, что Его Святейшество, чертов Далай-лама, духовный лидер двадцати миллионов, отправился бы на встречу с Его Святейшеством Папой Римским, духовным лидером миллиарда верующих, рискуя его случайно заблевать? Вернитесь на землю.
– Я все это понимаю, – ответил Жук. – Но, предположим, поползут слухи, что это вовсе не расстройство желудка. И что его пытались отравить?
– Кто?
– Может быть, вы хоть пару секунд меня послушаете? Китайцы. Кто же еще?
– А им это зачем?
– Вы шутите? В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, после того как Китай вторгся в Тибет и захватил его, туда вернулся панчен-лама – лама номер два, вице-лама, запасной лама, или как его там. Необдуманный шаг. Он произнес речь о том, какие гады эти китайцы, что захватили Тибет. Очень необдуманный шаг. А через пять дней он умер. От… – тут Жук изобразил пальцами большие кавычки, – …«сердечного приступа». Так что китайцам не впервой устранять лам.
– Но это же было в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, – возразила Энджел.
– Вы хотите сказать, что тоталитарные правительства отказались от практики политических убийств? Посмотрите-ка на русских. Они каждые две минуты кого-нибудь травят. Помните того сукина сына, бывшего кагэбешника – Литвиненко? До которого они в Лондоне добрались? Подсыпали ему в чай «полоний-210». Бедняга просто расплавился. Жуть!
– Так что вы предлагаете? Запустить слухи, будто Пекин попытался отравить его по пути на встречу с Папой Римским?
– Наконец дошло? Ну да, именно.
– Ладно. А что мы предложим в качестве доказательств?
Жук ухмыльнулся:
– Кому нужны доказательства, когда есть интернет?
– Значит, мы напишем на вашей страничке в Facebook, что злые китаёзы-коммуняки попытались его отравить. А дальше? Вы надеетесь, что это станет хитом вечерних новостей?
– Ну, хорошо, некоторые детали нужно тщательно продумать. – Жук наклонился к Энджел. Теперь он ощущал запах ее духов. – В пятницу я до петухов засиделся в поисках информации. Далай-лама – это единственная связанная с Китаем тема, к которой американцы действительно неравнодушны. Права человека? (Ззззз.) Ужасные условия труда на китайских фабриках? (Ззззз.) Где мой айпад? Глобальное потепление? (Ззззз.) Тайвань? Это что – какой-то роман Джеймса Клавелла? (Ззззз.) Когда вы в последний раз слышали, чтобы кто-нибудь говорил:
«Мы должны начать с Китаем войну из-за Тайваня»? Но – Далай-лама? Американцы души в нем не чают! Его весь мир любит! Да и как его не любить? Это такой семидесятипятилетний душка в очках, в сандалиях и шафрановой мантии, это объятия, мандалы, мир и гармония, реинкарнация и нирвана, и все такое прочее. Мы налюбоваться на него не можем. И вот, если американской публике скажут, что эти коварные, злобные, подлые свиньи-коммунисты из Пекина… – Жук понизил голос, – подсыпают ему какой-нибудь мышьяк, или какой-нибудь радиоактивный порошок в ячье масло… Вы не верите, что это вызовет маленькую вспышку гнева в массах нашей общественности?
Энджел сняла очки и задумчиво поглядела в окно.
– Запустить такую «утку» – не проблема, – сказала она. – Но ведь окружение Далай-ламы опровергнет ее. Я не специалист по тибетскому буддизму, но можно догадаться, что они не из тех, кто радостно подхватит эти лживые обвинения.
– Но в этом-то и вся красота! – возразил Жук. – Разумеется, они будут все отрицать. Потому что они проповедуют мир и всепрощение и всегда подставляют вторую щеку. А между тем – мировая общественность кипит негодованием! А что же Пекин? – Жук усмехнулся. – Пекину приходится много раз выступать с заявлением: «Мы не пытались отравить Далай-ламу!» Энджел, это же бросок мяча в корзину в прыжке!
– Не надо таких выражений. Пожалуйста.
– Хорошо. Результативный удар.
Она снова надела очки.
– Пожалуй, что-то в этом есть.
Жук взмахнул руками, изображая гневное нетерпение.
– Я приношу вам формулу: E равняется mc2, а вы говорите: «Пожалуй, что-то в этом есть»? Энджел, это же – «Эврика!». А ну-ка, подвинься, Архимед!
– Ладно, мы еще поговорим об этом. А пока мне нужно сосредоточиться. Меня сейчас настоящая групповуха ждет.
В пятницу, во время радиопередачи в прямом эфире, давая интервью по поводу своей статьи «Скорей грохнем по Ирану» в журнале неоконсерваторов, Энджел назвала главу движения «Матери против военных действий» (МПВД) «охочей до прессы ведьмой». А теперь она ехала в телестудию давать разъяснения по случаю этого выпада, который вызвал настоящее цунами возмущения.
Бёрка сообщил ей, что телевизионщики ожидают появления сотен разъяренных людей перед входом в студию. Некоторые собирались забросать Энджел «Пурпурными сердцами»[17] своих сыновей и дочерей – настоящий сюжет для дьявольской фотосессии. У входа выставили дополнительную охрану. Энджел собиралась проникнуть в студию с черного входа, через подвальный этаж.
– Когда тебя вынуждены проводить через черный вход, – заметила Энджел, – вот тогда-то ты и понимаешь, что хорошо справляешься со своими обязанностями.
Жук на время умолк, чтобы не мешать ей сосредоточиться, а сам продолжал прокручивать в уме различные сценарии.
– Радиоактивный порошок… в плошку риса? – бормотал он. – Какое поразительное соседство. Радиоактивный порошок. И плошка риса.
Энджел, не поднимая глаз, проговорила:
– Позволю себе заметить – когда съедаешь радиоактивный порошок, то умираешь. Чудовищной смертью.
– Ну и?
– Но он-то не превращается в живую, светящуюся в темноте лаву-лампу. Он-то не плавится. Он не умирает. Тогда растолкуйте мне, какой смысл заявлять, например: «Ему в рис подсыпали радий»?
Жук задумался.
– На него покушались… Но порошок… испортился. Он ел рис из другой плошки. Убийцы еще повторят покушение.
– Ради бога!
– Или нет, – сказал Жук. – Яд должен быть растительным. Да, да! Конечно. Китайцы же отлично разбираются в разных травах, растениях. У них множество книг о травах. Нам только нужно выяснить: какой из растительных ядов – самый смертельный. А какие у них еще могут быть яды? – И он принялся бормотать: – Крылья летучих мышей. Тигровые когти. Тигровый пенис.
– Жук! Помолчите, пожалуйста, а? Мне нужно это все прочесть.
Жук схватил Энджел за руку.
– Придумал! Панда.
– О чем это вы?
– Они извлекли смертоносный фермент из мертвой панды, из ее… печени. Да. Они убили панду. О-о, как я все ловко придумал! Одним ударом – двух зайцев. Американцы просто сдвинуты на пандах. Каждый раз, когда простужается панда в Национальном зоопарке, журналисты начинают нести круглосуточные дежурства: Это репортаж из Национального зоопарка. Температура у Пин-Пин поднялась до сорока градусов! Президент обратился к американцам: молитесь о ее выздоровлении. Да. Эти подлые свиньи убили панду – детеныша панды! – и извлекли из ее организма смертельный фермент. Для того чтобы отравить Далай-ламу. – Тут Жук откинулся на автомобильное сиденье, выражая своим видом творческое истощение.
– Бред, – сказала Энджел.
– Зато какой бред!
– О боже, – простонала Энджел.
– Что такое?
– Ее отец. Черт возьми!
– Чей отец?
– Этой ведьмы. – Энджел тяжело вздохнула. – Ранен. При Иводзиме[18]. – Энджел с отвращением взмахнула руками. – Да, мне просто невероятно везет.
Сейчас было утро понедельника, и Жук сидел в машине Энджел, ехавшей на телестудию. За рулем был ее телохранитель, Майк Бёрка. На коленях у Энджел лежал конспект, и она быстро-быстро перелистывала страницы.
Жук написал и передал ей записку: РАЗГОВОР КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ. РЭМБО – О’КЕЙ?
Энджел написала в ответ: КОНЕЧНО.
Жук заговорил, но почти шепотом:
– Согласно последним сводкам, он все еще в больнице, в Риме. Говорят, что с ним все в порядке. Что это просто расстройство желудка. Из-за несвежих моллюсков, из-за римской водопроводной воды, из-за чего угодно. Проводят анализы.
– Угу, – промычала Энджел, не отрываясь от своего конспекта.
Жук умолк, а потом спросил:
– Тук-тук, тут есть кто-нибудь?
Энджел смерила его ледяным взглядом.
– Знаете, я умею решать несколько задач одновременно.
– Я хочу сказать – это могло бы стать находкой. Подарком от богов – покровителей пиара.
– Это просто расстройство желудка, – сказала Энджел, снова углубляясь в конспект. – Какая еще «находка», какой «подарок»?
– По-вашему, стали бы отменять визит к Папе из-за банальных неладов с животом? Что – ему не могли дать какого-нибудь «Пепто-Бисмола» или имодиума?
Энджел вздохнула.
– Неужели вы хоть на секунду можете вообразить, что Его Святейшество, чертов Далай-лама, духовный лидер двадцати миллионов, отправился бы на встречу с Его Святейшеством Папой Римским, духовным лидером миллиарда верующих, рискуя его случайно заблевать? Вернитесь на землю.
– Я все это понимаю, – ответил Жук. – Но, предположим, поползут слухи, что это вовсе не расстройство желудка. И что его пытались отравить?
– Кто?
– Может быть, вы хоть пару секунд меня послушаете? Китайцы. Кто же еще?
– А им это зачем?
– Вы шутите? В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, после того как Китай вторгся в Тибет и захватил его, туда вернулся панчен-лама – лама номер два, вице-лама, запасной лама, или как его там. Необдуманный шаг. Он произнес речь о том, какие гады эти китайцы, что захватили Тибет. Очень необдуманный шаг. А через пять дней он умер. От… – тут Жук изобразил пальцами большие кавычки, – …«сердечного приступа». Так что китайцам не впервой устранять лам.
– Но это же было в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, – возразила Энджел.
– Вы хотите сказать, что тоталитарные правительства отказались от практики политических убийств? Посмотрите-ка на русских. Они каждые две минуты кого-нибудь травят. Помните того сукина сына, бывшего кагэбешника – Литвиненко? До которого они в Лондоне добрались? Подсыпали ему в чай «полоний-210». Бедняга просто расплавился. Жуть!
– Так что вы предлагаете? Запустить слухи, будто Пекин попытался отравить его по пути на встречу с Папой Римским?
– Наконец дошло? Ну да, именно.
– Ладно. А что мы предложим в качестве доказательств?
Жук ухмыльнулся:
– Кому нужны доказательства, когда есть интернет?
– Значит, мы напишем на вашей страничке в Facebook, что злые китаёзы-коммуняки попытались его отравить. А дальше? Вы надеетесь, что это станет хитом вечерних новостей?
– Ну, хорошо, некоторые детали нужно тщательно продумать. – Жук наклонился к Энджел. Теперь он ощущал запах ее духов. – В пятницу я до петухов засиделся в поисках информации. Далай-лама – это единственная связанная с Китаем тема, к которой американцы действительно неравнодушны. Права человека? (Ззззз.) Ужасные условия труда на китайских фабриках? (Ззззз.) Где мой айпад? Глобальное потепление? (Ззззз.) Тайвань? Это что – какой-то роман Джеймса Клавелла? (Ззззз.) Когда вы в последний раз слышали, чтобы кто-нибудь говорил:
«Мы должны начать с Китаем войну из-за Тайваня»? Но – Далай-лама? Американцы души в нем не чают! Его весь мир любит! Да и как его не любить? Это такой семидесятипятилетний душка в очках, в сандалиях и шафрановой мантии, это объятия, мандалы, мир и гармония, реинкарнация и нирвана, и все такое прочее. Мы налюбоваться на него не можем. И вот, если американской публике скажут, что эти коварные, злобные, подлые свиньи-коммунисты из Пекина… – Жук понизил голос, – подсыпают ему какой-нибудь мышьяк, или какой-нибудь радиоактивный порошок в ячье масло… Вы не верите, что это вызовет маленькую вспышку гнева в массах нашей общественности?
Энджел сняла очки и задумчиво поглядела в окно.
– Запустить такую «утку» – не проблема, – сказала она. – Но ведь окружение Далай-ламы опровергнет ее. Я не специалист по тибетскому буддизму, но можно догадаться, что они не из тех, кто радостно подхватит эти лживые обвинения.
– Но в этом-то и вся красота! – возразил Жук. – Разумеется, они будут все отрицать. Потому что они проповедуют мир и всепрощение и всегда подставляют вторую щеку. А между тем – мировая общественность кипит негодованием! А что же Пекин? – Жук усмехнулся. – Пекину приходится много раз выступать с заявлением: «Мы не пытались отравить Далай-ламу!» Энджел, это же бросок мяча в корзину в прыжке!
– Не надо таких выражений. Пожалуйста.
– Хорошо. Результативный удар.
Она снова надела очки.
– Пожалуй, что-то в этом есть.
Жук взмахнул руками, изображая гневное нетерпение.
– Я приношу вам формулу: E равняется mc2, а вы говорите: «Пожалуй, что-то в этом есть»? Энджел, это же – «Эврика!». А ну-ка, подвинься, Архимед!
– Ладно, мы еще поговорим об этом. А пока мне нужно сосредоточиться. Меня сейчас настоящая групповуха ждет.
В пятницу, во время радиопередачи в прямом эфире, давая интервью по поводу своей статьи «Скорей грохнем по Ирану» в журнале неоконсерваторов, Энджел назвала главу движения «Матери против военных действий» (МПВД) «охочей до прессы ведьмой». А теперь она ехала в телестудию давать разъяснения по случаю этого выпада, который вызвал настоящее цунами возмущения.
Бёрка сообщил ей, что телевизионщики ожидают появления сотен разъяренных людей перед входом в студию. Некоторые собирались забросать Энджел «Пурпурными сердцами»[17] своих сыновей и дочерей – настоящий сюжет для дьявольской фотосессии. У входа выставили дополнительную охрану. Энджел собиралась проникнуть в студию с черного входа, через подвальный этаж.
– Когда тебя вынуждены проводить через черный вход, – заметила Энджел, – вот тогда-то ты и понимаешь, что хорошо справляешься со своими обязанностями.
Жук на время умолк, чтобы не мешать ей сосредоточиться, а сам продолжал прокручивать в уме различные сценарии.
– Радиоактивный порошок… в плошку риса? – бормотал он. – Какое поразительное соседство. Радиоактивный порошок. И плошка риса.
Энджел, не поднимая глаз, проговорила:
– Позволю себе заметить – когда съедаешь радиоактивный порошок, то умираешь. Чудовищной смертью.
– Ну и?
– Но он-то не превращается в живую, светящуюся в темноте лаву-лампу. Он-то не плавится. Он не умирает. Тогда растолкуйте мне, какой смысл заявлять, например: «Ему в рис подсыпали радий»?
Жук задумался.
– На него покушались… Но порошок… испортился. Он ел рис из другой плошки. Убийцы еще повторят покушение.
– Ради бога!
– Или нет, – сказал Жук. – Яд должен быть растительным. Да, да! Конечно. Китайцы же отлично разбираются в разных травах, растениях. У них множество книг о травах. Нам только нужно выяснить: какой из растительных ядов – самый смертельный. А какие у них еще могут быть яды? – И он принялся бормотать: – Крылья летучих мышей. Тигровые когти. Тигровый пенис.
– Жук! Помолчите, пожалуйста, а? Мне нужно это все прочесть.
Жук схватил Энджел за руку.
– Придумал! Панда.
– О чем это вы?
– Они извлекли смертоносный фермент из мертвой панды, из ее… печени. Да. Они убили панду. О-о, как я все ловко придумал! Одним ударом – двух зайцев. Американцы просто сдвинуты на пандах. Каждый раз, когда простужается панда в Национальном зоопарке, журналисты начинают нести круглосуточные дежурства: Это репортаж из Национального зоопарка. Температура у Пин-Пин поднялась до сорока градусов! Президент обратился к американцам: молитесь о ее выздоровлении. Да. Эти подлые свиньи убили панду – детеныша панды! – и извлекли из ее организма смертельный фермент. Для того чтобы отравить Далай-ламу. – Тут Жук откинулся на автомобильное сиденье, выражая своим видом творческое истощение.
– Бред, – сказала Энджел.
– Зато какой бред!
– О боже, – простонала Энджел.
– Что такое?
– Ее отец. Черт возьми!
– Чей отец?
– Этой ведьмы. – Энджел тяжело вздохнула. – Ранен. При Иводзиме[18]. – Энджел с отвращением взмахнула руками. – Да, мне просто невероятно везет.