Строго говоря, Фа отнюдь не был «мягкотелым» в своем отношении к тибетцам – вопреки мнению о нем генерала Ханя – да и министра Ло. Будучи партийным боссом в Лхасе, Фа руководил подавлением не менее полудюжины мятежей. Он лично подписал смертный приговор 679 тибетцам, треть из которых были женщинами. А потом начались кошмары.
Дело было вот как. Однажды расстреливали ламу – выстрелом в затылок из винтовки калибра 7,62 мм. Стандартная процедура. Но потом Ган рассказал Фа, что лама шел на казнь, выкрикивая проклятья. «Как-то странно – он ведь все-таки лама?» – спросил Фа. Больше того: этот человек проклял лично секретаря областного комитета Фа Мэнъяо, назвав его имя. Точнее, когда солдаты тащили его к глиняной стене, он громко выкрикнул: «Фа Мэнъяо! Фай ша за мкхан!»
Фа знал лишь азы тибетского языка. Гану явно было неловко.
– Ну, Ган? Что значат его слова?
– Похоже, это традиционное тибетское проклятье, товарищ секретарь облкомитета. Мне доложили, что оно означает…
– Ну же, выкладывайте, Ган.
– Он говорил, что вы – пожиратель плоти собственного отца, – проговорил Ган с некоторым смущением. – Что-то в этом роде.
Фа выдавил из себя сухой смешок.
– Не очень-то буддийское выражение, надо сказать.
Но эти слова запали ему глубоко в душу. В ту же ночь ему приснился первый сон. Фа приснилось, будто он жадно поедает пельмени из большой миски. Но у пельменей был какой-то странный – жуткий вкус. Всмотревшись в миску, он с ужасом увидел лицо своего горячо любимого покойного отца, глядевшего на него. Фа проснулся с криком, весь в холодном поту. И почти тот же самый сон стал являться ему ночь за ночью – с тех пор одна только мысль о том, что ему предстоит лечь в постель, вселяла ужас.
– Что тебе приснилось? – спросила жена Фа после четвертого кошмара.
– Пустяки, – дрожа, ответил Фа. – Будто я съел кое-что. – У него язык не поворачивался пересказать свой сон – даже мадам Фа.
Он стал более внимательно, вдумчиво подходить к подписанию смертных приговоров. Некоторые из них он смягчал или даже с ходу отменял. К некоторым людям он проявлял милосердие – если только можно называть «милосердием» приговор к многолетнему заточению в зловонной тюремной камере.
Кошмары не прекращались. Фа начал произносить речи о необходимости «гармоничного сближения». Это вызвало удивление среди некоторых партийцев там, в Пекине. Однако его умеренность в отношении тибетцев все же привнесла известный покой в автономный район. Мятежи утихли. Остаток срока, проведенного Фа в должности партийного босса в Лхасе, оказался в целом лишенным событий, зато плодотворным: под его руководством удалось выполнить главную задачу, которую ставила партия в Тибете, а именно – переселение туда сотен тысяч этнических китайцев-хань. Должно пройти еще лет двадцать – тридцать, и этнические китайцы численно превзойдут коренное тибетское население; таким образом, интеграция Тибета в состав Великого Китая будет завершена. Тибетцы тоже это понимали, и потому появление большого количества ханьцев в то время часто становилось сигналом к бунтам. Но при Фа этого удалось избежать – и потому, вернувшись в столицу, он получил повышение.
Самый конец его пребывания в Тибете был омрачен двумя незначительными происшествиями. Однажды вечером Фа, восприимчивый к суровым условиям тамошнего высокогорного климата, потерял сознание прямо во время своей речи на тему: «Полное беспрекословное подчинение партии – вот истинный путь к свободе». В другой раз, тоже посреди речи, на этот раз на тему: «Дадим достойный и энергичный патриотический отпор тем, кто настаивает на так называемом ‘превосходстве’ японских телевизоров», – тогда на него внезапно нашел приступ высотной болезни, и на кафедре его обильно вытошнило прямо на колени сидевшим напротив высокопоставленным членам делегации Зимбабве – самого верного и преданного союзника Китая в Африке. Нехорошо вышло.
– А в какие сроки, – спросил Фа у Ло, – вы ожидаете результаты медицинских анализов?
– Очень скоро, – ответил Ло. – Некоторые требуют времени. Может быть, выяснится, что это было пищевое отравление. Нам сообщали, что он съел какое-то блюдо из вермишели с моллюсками. – Ло рассмеялся. – Когда-то он был вегетарианцем, а потом начал есть мясо и рыбу – решил, что нуждается в белках. Такой вот ситуативный буддизм! Может быть, эти моллюски оказались неудачно перевоплотившимися иглобрюхами.
Фа всмотрелся в лицо Ло – в нем ясно читалось презрение. Ло испытывал к Далай-ламе не просто профессионально прочувствованную ненависть. Он ненавидел любые религии, но особое отвращение, похоже, вызывал у него тибетский буддизм. Однажды Фа присутствовал вместе с Ло на обеде, где Ло долго разглагольствовал о «теократическом бандитизме», который свирепствовал в Тибете при ламах, пока Китай не «освободил» эту страну в 1950 году – через год после славного успеха Великой революции председателя Мао.
Ло мрачно хохотнул.
– А может, это был гриб – гриб с сомнительной кармой!
Фа поднялся.
– Я очень признателен вам, товарищ, за вашу неизменно превосходную работу. Безопасность Китая – поистине вне опасности, пока находится в ваших надежных руках. Пожалуйста, держите меня в курсе новостей.
Они обменялись рукопожатием.
На полпути к двери Ло сказал:
– Не тратьте времени попусту, не тревожьтесь по поводу тех слухов, товарищ. СМИ еще немного повозятся с ними, как собаки помусолят, а потом набросятся на новую кость. Все это пустяки.
– Возможно, так оно и есть. И все-таки это тревожно.
– Что именно?
– Слышать обвинения в подобных вещах, когда все это ложь.
– Да ну! – сказал Ло. – Он же старик. Он все равно скоро умрет – не от одного, так от другого.
– Ну, вполне возможно, – улыбнулся Фа, положив руку на плечо Ло и показывая в сторону переполненной пепельницы, – что мы с вами умрем раньше!
Ло издал вежливый смешок.
Фа сказал:
– Передайте вашей жене, что она вселяет в меня зависть.
– Зависть? Почему же?
Фа огляделся по сторонам – словно желая убедиться, что их никто не подслушивает. А потом прошептал Ло на ухо:
– Скажу вам по секрету, товарищ: мне кажется, что вас кормят дома лучше, чем меня.
Ло улыбнулся и кивнул.
– Ну, тут кое-что можно придумать. Если вы согласитесь оказать нам честь, приходите с мадам Фа к нам в гости. Я попрошу Дайю приготовить ее фирменное блюдо.
– У меня уже слюнки текут. Что же это за блюдо?
– Пельмени.
Фа ощутил, как у него на затылке проступает холодный пот. Он судорожно сглотнул и заставил себя улыбнуться.
– Превосходно, – произнес он.
– В таком случае, ждем вас. Я все устрою.
Фа вернулся к письменному столу и немедленно закурил сигарету – шестую на сегодня. Пламя зажигалки дрожало у него в руке.
Он снова поднялся и принялся вышагивать по кабинету – подальше от окна, чтобы не видели охранники внизу, во дворе. Мысли его лихорадочно метались.
Пельмени. Неужели Ло знает о его кошмарах? Но откуда он мог узнать? Фа доверил эту тайну одному-единственному человеку, который был ему ближе всех, в чьей верности и преданности он не усомнился бы ни на миг, – Гану.
Глава 7
Глава 8
Дело было вот как. Однажды расстреливали ламу – выстрелом в затылок из винтовки калибра 7,62 мм. Стандартная процедура. Но потом Ган рассказал Фа, что лама шел на казнь, выкрикивая проклятья. «Как-то странно – он ведь все-таки лама?» – спросил Фа. Больше того: этот человек проклял лично секретаря областного комитета Фа Мэнъяо, назвав его имя. Точнее, когда солдаты тащили его к глиняной стене, он громко выкрикнул: «Фа Мэнъяо! Фай ша за мкхан!»
Фа знал лишь азы тибетского языка. Гану явно было неловко.
– Ну, Ган? Что значат его слова?
– Похоже, это традиционное тибетское проклятье, товарищ секретарь облкомитета. Мне доложили, что оно означает…
– Ну же, выкладывайте, Ган.
– Он говорил, что вы – пожиратель плоти собственного отца, – проговорил Ган с некоторым смущением. – Что-то в этом роде.
Фа выдавил из себя сухой смешок.
– Не очень-то буддийское выражение, надо сказать.
Но эти слова запали ему глубоко в душу. В ту же ночь ему приснился первый сон. Фа приснилось, будто он жадно поедает пельмени из большой миски. Но у пельменей был какой-то странный – жуткий вкус. Всмотревшись в миску, он с ужасом увидел лицо своего горячо любимого покойного отца, глядевшего на него. Фа проснулся с криком, весь в холодном поту. И почти тот же самый сон стал являться ему ночь за ночью – с тех пор одна только мысль о том, что ему предстоит лечь в постель, вселяла ужас.
– Что тебе приснилось? – спросила жена Фа после четвертого кошмара.
– Пустяки, – дрожа, ответил Фа. – Будто я съел кое-что. – У него язык не поворачивался пересказать свой сон – даже мадам Фа.
Он стал более внимательно, вдумчиво подходить к подписанию смертных приговоров. Некоторые из них он смягчал или даже с ходу отменял. К некоторым людям он проявлял милосердие – если только можно называть «милосердием» приговор к многолетнему заточению в зловонной тюремной камере.
Кошмары не прекращались. Фа начал произносить речи о необходимости «гармоничного сближения». Это вызвало удивление среди некоторых партийцев там, в Пекине. Однако его умеренность в отношении тибетцев все же привнесла известный покой в автономный район. Мятежи утихли. Остаток срока, проведенного Фа в должности партийного босса в Лхасе, оказался в целом лишенным событий, зато плодотворным: под его руководством удалось выполнить главную задачу, которую ставила партия в Тибете, а именно – переселение туда сотен тысяч этнических китайцев-хань. Должно пройти еще лет двадцать – тридцать, и этнические китайцы численно превзойдут коренное тибетское население; таким образом, интеграция Тибета в состав Великого Китая будет завершена. Тибетцы тоже это понимали, и потому появление большого количества ханьцев в то время часто становилось сигналом к бунтам. Но при Фа этого удалось избежать – и потому, вернувшись в столицу, он получил повышение.
Самый конец его пребывания в Тибете был омрачен двумя незначительными происшествиями. Однажды вечером Фа, восприимчивый к суровым условиям тамошнего высокогорного климата, потерял сознание прямо во время своей речи на тему: «Полное беспрекословное подчинение партии – вот истинный путь к свободе». В другой раз, тоже посреди речи, на этот раз на тему: «Дадим достойный и энергичный патриотический отпор тем, кто настаивает на так называемом ‘превосходстве’ японских телевизоров», – тогда на него внезапно нашел приступ высотной болезни, и на кафедре его обильно вытошнило прямо на колени сидевшим напротив высокопоставленным членам делегации Зимбабве – самого верного и преданного союзника Китая в Африке. Нехорошо вышло.
– А в какие сроки, – спросил Фа у Ло, – вы ожидаете результаты медицинских анализов?
– Очень скоро, – ответил Ло. – Некоторые требуют времени. Может быть, выяснится, что это было пищевое отравление. Нам сообщали, что он съел какое-то блюдо из вермишели с моллюсками. – Ло рассмеялся. – Когда-то он был вегетарианцем, а потом начал есть мясо и рыбу – решил, что нуждается в белках. Такой вот ситуативный буддизм! Может быть, эти моллюски оказались неудачно перевоплотившимися иглобрюхами.
Фа всмотрелся в лицо Ло – в нем ясно читалось презрение. Ло испытывал к Далай-ламе не просто профессионально прочувствованную ненависть. Он ненавидел любые религии, но особое отвращение, похоже, вызывал у него тибетский буддизм. Однажды Фа присутствовал вместе с Ло на обеде, где Ло долго разглагольствовал о «теократическом бандитизме», который свирепствовал в Тибете при ламах, пока Китай не «освободил» эту страну в 1950 году – через год после славного успеха Великой революции председателя Мао.
Ло мрачно хохотнул.
– А может, это был гриб – гриб с сомнительной кармой!
Фа поднялся.
– Я очень признателен вам, товарищ, за вашу неизменно превосходную работу. Безопасность Китая – поистине вне опасности, пока находится в ваших надежных руках. Пожалуйста, держите меня в курсе новостей.
Они обменялись рукопожатием.
На полпути к двери Ло сказал:
– Не тратьте времени попусту, не тревожьтесь по поводу тех слухов, товарищ. СМИ еще немного повозятся с ними, как собаки помусолят, а потом набросятся на новую кость. Все это пустяки.
– Возможно, так оно и есть. И все-таки это тревожно.
– Что именно?
– Слышать обвинения в подобных вещах, когда все это ложь.
– Да ну! – сказал Ло. – Он же старик. Он все равно скоро умрет – не от одного, так от другого.
– Ну, вполне возможно, – улыбнулся Фа, положив руку на плечо Ло и показывая в сторону переполненной пепельницы, – что мы с вами умрем раньше!
Ло издал вежливый смешок.
Фа сказал:
– Передайте вашей жене, что она вселяет в меня зависть.
– Зависть? Почему же?
Фа огляделся по сторонам – словно желая убедиться, что их никто не подслушивает. А потом прошептал Ло на ухо:
– Скажу вам по секрету, товарищ: мне кажется, что вас кормят дома лучше, чем меня.
Ло улыбнулся и кивнул.
– Ну, тут кое-что можно придумать. Если вы согласитесь оказать нам честь, приходите с мадам Фа к нам в гости. Я попрошу Дайю приготовить ее фирменное блюдо.
– У меня уже слюнки текут. Что же это за блюдо?
– Пельмени.
Фа ощутил, как у него на затылке проступает холодный пот. Он судорожно сглотнул и заставил себя улыбнуться.
– Превосходно, – произнес он.
– В таком случае, ждем вас. Я все устрою.
Фа вернулся к письменному столу и немедленно закурил сигарету – шестую на сегодня. Пламя зажигалки дрожало у него в руке.
Он снова поднялся и принялся вышагивать по кабинету – подальше от окна, чтобы не видели охранники внизу, во дворе. Мысли его лихорадочно метались.
Пельмени. Неужели Ло знает о его кошмарах? Но откуда он мог узнать? Фа доверил эту тайну одному-единственному человеку, который был ему ближе всех, в чьей верности и преданности он не усомнился бы ни на миг, – Гану.
Глава 7
Мюоны?
Слух затих. Прошло четыре дня с тех пор, как кто-нибудь упоминал об этом в прессе.
Жук и Энджел столкнулись с самым очевидным объяснением: а именно с тем фактом, что Его Святейшество Далай-лама вышел из больницы – улыбчивый, здоровый и румяный. И не просто румяный – а прямо-таки цветущий, буквально излучающий благополучие и безмятежность.
Встреча двух Святейшеств была перенесена на другой день. Всюду мелькали их фотографии: два престарелых духовных вождя обнимались, улыбались, похлопывали – и едва ли не поглаживали! – друг друга. Парочка умильных дедуль: один – в красных туфлях «Прада», а другой – в сандалиях «Бата».
– Вы только на него поглядите, – уныло сказал Жук, показывая Энджел на экран ноутбука. – Похоже, он готов пробежать нью-йоркский городской марафон.
Согласно заявлению, сделанному врачами римской больницы, Его Святейшество – тот, что в сандалиях, – «мог стать» жертвой несвежего моллюска, попавшегося в блюде linguine alle vongole[20]. Ужасный конфуз для принимающей стороны в Ватикане; сообщалось, что виновные монсиньорские головы «скатятся по лестнице Бернини, будто куски мрамора».
Кроме того, больница сообщала, что в легком Его Святейшества было замечено «легкое потемнение», правда, оно «не проявилось снова» на более позднем рентгеновском снимке – что, возможно, как-то согласовывалось с диагнозом шистосоматоза. Из деликатности врачи решили не возвещать всему миру о том, что у Далай-ламы обнаружились глисты.
Что касается слуха об отравлении, то его официально отвергали как «нелепый» и «смехотворный» и называли журналистской «уткой». Правительства разных стран – особенно друживших с Китаем – даже сочли нужным выбранить мировые СМИ за «бесстыдное стремление к сенсациям».
– Перелет – и мимо, – сказала Энджел. – Ну что ж, во всяком случае, наш выстрел услышали.
– Это не полный проигрыш.
– А как вы это определяете?
Жук набрал что-то на клавиатуре.
– Погуглите: «Далай-лама, отравление и Китай» – и вы получите… четыре миллиона пятьсот тысяч ответов на запрос. Я не утверждаю, что это полная победа, однако это уже кое-что.
– Бросьте, Жук! Послушайте: существует сто одна причина ненавидеть Китай. Давайте не будем зацикливаться на чем-то одном. Сейчас я вам скажу, на чем нужно сосредоточиться.
– На геноциде панд?
– Да забудьте вы про этих панд! Кража интеллектуальной собственности – вот животрепещущая проблема.
– Кража интеллектуальной собственности. И вы в самом деле думаете, что это заставит людей где-нибудь в Пеории выйти на улицы с факелами и вилами?
– Ну ладно, тогда – их мощное наращивание военного флота. Вы читали на прошлой неделе речь генерала Ханя на судостроительном заводе в Ушэне?
– Я как-то пропустил это.
– Он говорил о «тревожном звонке».
– Генерал Хань, – повторил Жук. – А напомните мне, кто он такой?
– Я все время забываю: вы же ничегошеньки не знаете.
– Ладно. Давайте, я заново сформулирую вопрос. Кто такой – черт его подери – этот генерал Хань?
– Глава Чжунхуа Реньминь Гунхего Гоанбу.
– Ну конечно. Как же я так промахнулся!
– Министр национальной обороны Китайской Народной Республики. Главный военачальник. И прямо-таки непробиваемый сукин сын. Во время «культурной революции» его на восемнадцать месяцев посадили в «кубышку». Он вышел из нее, усмехаясь. Насколько я слышала, они с Ло Говэем накрепко спаяны, будто эпоксидной смолой. – Энджел поглядела на Жука. – Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы не знаете, кто такой Ло Говэй.
– Погодите, этого я знаю. Чувак из тайной полиции?
– Умница. Но в МГБ нет никаких особых тайн. Мои приятели, наблюдающие за их Политбюро, говорят, что смотреть в оба нужно именно за этими двумя.
– Все это очень хорошо, – сказал Жук. – Но я как-то плохо представляю себе, чтобы рядовые американцы засиживались до утра, читая в интернете про Ло Говэя и генерала Ханя. При всем уважении к вашему мастерскому умению манипулировать общественным мнением… Лично я занимаюсь рекламой, пиаром. В этом деле я как рыба в воде. И поверьте мне: нам нужно что-то покрупнее и посочнее этой подковёрной возни в тамошнем Политбюро. Нам нужно свежее мясо.
– Ладно, хватит вам дуться. Разве я виновата в том, что Далай-лама не дал дуба? Ну, раз вы так серьезно на это нацелились, – почему бы нам самим его не укокошить?
Жук изумленно уставился на нее.
– По вашему лицу и не подумаешь, что вы шутите.
Энджел пожала плечами.
– Я знаю кое-кого. Майк Бёрка мог бы сколотить подходящую команду.
– Бросьте, Энджел. Давайте говорить серьезно.
– Я всегда говорю серьезно. Вы хоть представляете себе, сколько оставшихся без работы военных читает сейчас частные объявления в газетах? Сколько безработных спецназовцев? Я говорю о бывалых парнях.
– Ну, перестаньте.
– Из «Зеленых беретов», «Дельты», ЦРУ…
– Энджел! Я не желаю даже слышать об этом!
– Я просто хочу сказать, что это было бы совсем нетрудно.
– Ладно! Спасибо, Мэри Поппинс. Я все понял. Может, сменим тему?
– Вы понимаете, что Пентагон дал расчет двумстам двух-, трех– и четырехзвездным генералам и адмиралам? Не говоря уж о полковниках и капитанах.
– Поголовье панд в провинции Шэньси снизилось на сорок шесть процентов, – сказал Жук. – Это совпадение – или…
– Я знаю очень многих из этих людей, – продолжала Энджел. – Прямо сердце за них разрывается! Они чувствуют, что их предали. Да и что им еще остается? Ты отдаешь свою жизнь за страну, подставляешь под огонь свою задницу. И вдруг – бам! – тебя выставляют на улицу, и ты гадаешь: не продать ли собственные медали, чтобы купить чашку кофе? Я тогда говорила: выиграть «холодную войну» – это худшее, что мы могли сделать. Хуже просто некуда.
– Энджел, – сказал Жук. – На дворе две тысячи двенадцатый год. Очнитесь, вернитесь на землю.
– Я вам еще кое-что скажу. В настоящий момент американские военные оказались ровно в той же ситуации, какая возникла в иракской армии в две тысячи третьем.
– О чем это вы?
– Что мы сделали после того, как освободили Ирак? Распустили их армию. Умный ход. Я тогда выступала против этого, спорила до хрипоты. И что произошло потом? В результате мы получили четыреста тысяч обозленных, до зубов вооруженных, безработных, сексуально озабоченных усатых вожаков стаи. И все они жаждали мести. Но кто меня слушал?
– Вы что же, всерьез сравниваете отставных американских военных – со всеми их пенсиями и льготами, казенными счетами и прочими поблажками – с армией Саддама Хусейна?
– Я просто говорю, что сейчас у нас много обозленных ветеранов. Помните «Марш за солдатскую надбавку» в тридцать втором? Гуверу пришлось отрядить Макартура, чтобы тот открыл огонь по этим бедолагам[21]. Думаете, такое не может повториться?
– Хотите честно? В ближайший триллион лет такое не повторится. А вы меня только нервируете подобными разговорами.
– Очень жаль, – ехидно улыбнулась Энджел. – Я-то думала, вы хотите выступать в высшей лиге.
– Нет, – ответил Жук. – Я самый рядовой уличный жулик с Кей-стрит, пытающийся заработать лишний доллар. – Жук поднялся – на сей раз, без всяких признаков возбуждения. – Я позвоню вам позже. Мы еще что-нибудь придумаем.
Энджел рассмеялась.
– Вы что – поверили, что я это всерьез? Вот это да!
– У вас странное чувство юмора, – сказал Жук. – К тому же у вас в вестибюле висит лозунг, который действительно гласит: «Экстремизм в защите свободы – не порок».
– О боже!
– Что такое?
– Барри!
– Голдуотер?
– Я же обещала забрать его в четверть пятого!
Она вытащила свой мобильник.
– Барри? Привет, мой золотой! Это мамочка. Знаю. Знаю. Мама такая бяка! Она должна была приехать еще полчаса назад! Плохая мама. А Йоланда рядом, зайчик? Слава богу. Передай трубку Йоланде. Йоланда? Си, си, мистейко-бигго. Энормо. Сьенто, сьенто. Йо би каса ин венте минутос. Верни Барри телэфоно. Грасьяс, грасьяс, грасьяс[22]. Барри, зайчик? Мамочка едет к тебе, детка. Целую тебя, мой мусик-пусик.
Идя по тротуару, Жук чувствовал, что совершенно сбит с толку: Энджел была настоящим клубком противоречий. Вот она предается вслух фантазиям, как сколотить банду из недовольных американских ветеранов и их руками устранить Далай-ламу, – и через секунду уже сюсюкает по телефону с восьмилетним сыном.
Зазвонил его мобильный. Звуковой сигнал – голос из Хьюстонского центра управления полетами: «Три, два, один, зажигание» – извещал о том, что звонит Чик Девлин.
– Жучище, – сказал Чик. – Как дела – висят?
– Висят – в восьмидесяти сантиметрах над землей. А твои как – болтаются?
– Ты следишь за этой безумной историей – про то, что китайцы пытались уделать Далай-ламу?
– Слежу ли я за ней? – рассмеялся Жук. – Ты меня спрашиваешь – «слежу» ли я за ней?
Наступила пауза.
– Черт возьми! Ты что, хочешь сказать… ого. Правда?
– Мы говорим по мобильному, Чик.
– Ах да! Точно, точно, – возбужденно проговорил Чик. – Вот черт! Ну и ну! Тогда знаешь – перезвони мне по наземной линии как можно скорее. Ну, эти китайцы! Они и перед мокрым делом не остановятся!
– Да, они непрошибаемые ребята.
Голос Чика так и звенел от радости.
– Просто неслыханно! Я слышал, он настоящий душка, этот Далай-лама. И вообще, меня всегда привлекали все эти буддийские дела.
– Может, тебе новую ядерную ракету в его честь назвать? Думаю, ему это польстит.
– Ладно, перезвони мне с городского, когда доберешься до офиса.
Жук продолжил путь – он как раз шел в свой офис на Кей-стрит. Его одежда отсырела от испарений, которые поднимались над раскаленным тротуаром почти видимыми струями. Он задумался: насколько раскрывать свои карты Чику? Чик явно пришел бы в восторг, однако не надо забывать: запущенный слух заглох-таки. Новые запросы Гуглу приносили заметно меньше ответов. Он еще успеет рассказать Чику об идее Энджел – обратиться к Американскому легиону и сколотить шайку наемных убийц.
Заказное убийство. Интриги. Тайные телефонные переговоры. Жук почувствовал себя персонажем из собственных романов. Ему понравилось это ощущение. Он задумался. А как бы поступил в такой ситуации Бак Турок Макмастер? Правильный ответ: действовал бы хладнокровно.
Не успел Жук усесться за стол, как зазвонил телефон. Чик.
– Ах ты сукин сын! – выпалил Чик, в голосе которого слышалось ликование. – Ах ты сукин сын! Ах ты злой гений!
– Я вижу, что ты доволен, – бесстрастно отозвался Жук. – Но не торопись обмочить штаны от радости. Напомню тебе – на случай, если ты не заметил, – что наш друг в шафрановых одеждах полностью выздоровел. Он снова резвится, обнимается с Папой и толкает речи об окружающей среде. Я не удивлюсь, если в скором времени увижу фотографию, где он бросает мяч в корзину вместе с «Гарлемскими Глобтроттерами»[23] или бьет в тамбурин на сцене вместе с Боно[24].
– Ну, ты смотри, только не упускай теперь инициативу, Жук.
– Да я держу ее, босс, крепко держу.
– Ладно, держи и дальше. А у меня тут есть бычок, который так и храпит, так и рвется выскочить из загона.
– Как поживает этот твой бык? – спросил Жук.
Чик понизил голос.
– А вот об этом нам не следует говорить, Жук. Даже по наземной линии.
– Но ты же сам первый об этом заговорил. Ах да, кстати: моей очень привлекательной коллеге, Энджел Темплтон, все известно про твоего быка.
Жук услышал в трубке сдавленный стон.
– Быть такого не может, – проговорил Чик. – Просто быть не может.
– Она напрямик спросила меня: что я об этом знаю? И по имени назвала. На букву «Т».
– Вот это… – выпалил Чик. – Черт! Значит, нет больше на свете такой вещи, как тайна. Но ты же ничего ей не сказал, а?
– А что бы я мог ей сказать? Ты же мне ничего не рассказывал. Мне – своему верному слуге.
– О господи боже, – пробормотал Чик.
Жук решил чуть-чуть наказать Чика за то, что тот из вредности так ничего и не рассказал ему о Тельце. Голосом заговорщика он произнес:
– По словам Энджел, в народе ходят слухи, что все это связано с мюонами.
– С мюонами? – переспросил Чик. – С мюонами?
– Это такие субатомные частицы.
– Да я сам – физик! Ты мне еще будешь объяснять, что такое мюоны?
– Нечего огрызаться. – Жук сполна наслаждался этим диалогом.
По голосу Чика можно было догадаться, что он весь побагровел.
– Как-как ты сказал – «в народе ходят слухи»? Ты хочешь сказать, что об этом уже судачат на улицах? По всему Вашингтону, да?
– Ну, с ее слов нарисовалась именно такая картина.
– Да, плохи дела. Очень плохи. Хуже просто быть не может. – Чик вздохнул. – Значит, утечка.
– Вызови водопроводчика. Никсон в свое время так и сделал.
– Черт тебя подери, Жук! Все очень серьезно.
– Эй, потише – не стреляй в гонца.
– Хорошо. Ты тут не виноват. Эта Энджел Темплтон – она же свой парень, да? Я хочу сказать – она на нашей стороне?
– Страстная поклонница «Гроуппинга». Прямо-таки фанатка.
– Может, нам стоит ее сюда пригласить, устроить ей десятидолларовую экскурсию. Посадить в «Рвотную комету». – Речь шла о разработанном «Гроуппингом» модуле 757, который знакомил будущих пилотов и космонавтов с физиологическими радостями невесомости.
– Я уверен: она просто мечтает о том, чтобы целый день блевать завтраком в капсуле с нулевой гравитацией.
Чик сказал:
– Продолжай и дальше заниматься этой историей с Далай-ламой. Это просто клад. И обязательно дай мне знать, если снова услышишь, что кто-то где-то треплет языком о Тельце. О мюонах. Этот твой город меня просто к стенке припирает, Жучище. К стенке.
– А президент Кеннеди называл его «городом с северным обаянием и южной хваткой».
– Ничего про это не знаю, – раздраженно ответил Чик.
Жук подумал: за все годы, что он работает на Чика, тот впервые настолько встревожен. Значит, этот Телец – и впрямь бык что надо.
Жук и Энджел столкнулись с самым очевидным объяснением: а именно с тем фактом, что Его Святейшество Далай-лама вышел из больницы – улыбчивый, здоровый и румяный. И не просто румяный – а прямо-таки цветущий, буквально излучающий благополучие и безмятежность.
Встреча двух Святейшеств была перенесена на другой день. Всюду мелькали их фотографии: два престарелых духовных вождя обнимались, улыбались, похлопывали – и едва ли не поглаживали! – друг друга. Парочка умильных дедуль: один – в красных туфлях «Прада», а другой – в сандалиях «Бата».
– Вы только на него поглядите, – уныло сказал Жук, показывая Энджел на экран ноутбука. – Похоже, он готов пробежать нью-йоркский городской марафон.
Согласно заявлению, сделанному врачами римской больницы, Его Святейшество – тот, что в сандалиях, – «мог стать» жертвой несвежего моллюска, попавшегося в блюде linguine alle vongole[20]. Ужасный конфуз для принимающей стороны в Ватикане; сообщалось, что виновные монсиньорские головы «скатятся по лестнице Бернини, будто куски мрамора».
Кроме того, больница сообщала, что в легком Его Святейшества было замечено «легкое потемнение», правда, оно «не проявилось снова» на более позднем рентгеновском снимке – что, возможно, как-то согласовывалось с диагнозом шистосоматоза. Из деликатности врачи решили не возвещать всему миру о том, что у Далай-ламы обнаружились глисты.
Что касается слуха об отравлении, то его официально отвергали как «нелепый» и «смехотворный» и называли журналистской «уткой». Правительства разных стран – особенно друживших с Китаем – даже сочли нужным выбранить мировые СМИ за «бесстыдное стремление к сенсациям».
– Перелет – и мимо, – сказала Энджел. – Ну что ж, во всяком случае, наш выстрел услышали.
– Это не полный проигрыш.
– А как вы это определяете?
Жук набрал что-то на клавиатуре.
– Погуглите: «Далай-лама, отравление и Китай» – и вы получите… четыре миллиона пятьсот тысяч ответов на запрос. Я не утверждаю, что это полная победа, однако это уже кое-что.
– Бросьте, Жук! Послушайте: существует сто одна причина ненавидеть Китай. Давайте не будем зацикливаться на чем-то одном. Сейчас я вам скажу, на чем нужно сосредоточиться.
– На геноциде панд?
– Да забудьте вы про этих панд! Кража интеллектуальной собственности – вот животрепещущая проблема.
– Кража интеллектуальной собственности. И вы в самом деле думаете, что это заставит людей где-нибудь в Пеории выйти на улицы с факелами и вилами?
– Ну ладно, тогда – их мощное наращивание военного флота. Вы читали на прошлой неделе речь генерала Ханя на судостроительном заводе в Ушэне?
– Я как-то пропустил это.
– Он говорил о «тревожном звонке».
– Генерал Хань, – повторил Жук. – А напомните мне, кто он такой?
– Я все время забываю: вы же ничегошеньки не знаете.
– Ладно. Давайте, я заново сформулирую вопрос. Кто такой – черт его подери – этот генерал Хань?
– Глава Чжунхуа Реньминь Гунхего Гоанбу.
– Ну конечно. Как же я так промахнулся!
– Министр национальной обороны Китайской Народной Республики. Главный военачальник. И прямо-таки непробиваемый сукин сын. Во время «культурной революции» его на восемнадцать месяцев посадили в «кубышку». Он вышел из нее, усмехаясь. Насколько я слышала, они с Ло Говэем накрепко спаяны, будто эпоксидной смолой. – Энджел поглядела на Жука. – Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы не знаете, кто такой Ло Говэй.
– Погодите, этого я знаю. Чувак из тайной полиции?
– Умница. Но в МГБ нет никаких особых тайн. Мои приятели, наблюдающие за их Политбюро, говорят, что смотреть в оба нужно именно за этими двумя.
– Все это очень хорошо, – сказал Жук. – Но я как-то плохо представляю себе, чтобы рядовые американцы засиживались до утра, читая в интернете про Ло Говэя и генерала Ханя. При всем уважении к вашему мастерскому умению манипулировать общественным мнением… Лично я занимаюсь рекламой, пиаром. В этом деле я как рыба в воде. И поверьте мне: нам нужно что-то покрупнее и посочнее этой подковёрной возни в тамошнем Политбюро. Нам нужно свежее мясо.
– Ладно, хватит вам дуться. Разве я виновата в том, что Далай-лама не дал дуба? Ну, раз вы так серьезно на это нацелились, – почему бы нам самим его не укокошить?
Жук изумленно уставился на нее.
– По вашему лицу и не подумаешь, что вы шутите.
Энджел пожала плечами.
– Я знаю кое-кого. Майк Бёрка мог бы сколотить подходящую команду.
– Бросьте, Энджел. Давайте говорить серьезно.
– Я всегда говорю серьезно. Вы хоть представляете себе, сколько оставшихся без работы военных читает сейчас частные объявления в газетах? Сколько безработных спецназовцев? Я говорю о бывалых парнях.
– Ну, перестаньте.
– Из «Зеленых беретов», «Дельты», ЦРУ…
– Энджел! Я не желаю даже слышать об этом!
– Я просто хочу сказать, что это было бы совсем нетрудно.
– Ладно! Спасибо, Мэри Поппинс. Я все понял. Может, сменим тему?
– Вы понимаете, что Пентагон дал расчет двумстам двух-, трех– и четырехзвездным генералам и адмиралам? Не говоря уж о полковниках и капитанах.
– Поголовье панд в провинции Шэньси снизилось на сорок шесть процентов, – сказал Жук. – Это совпадение – или…
– Я знаю очень многих из этих людей, – продолжала Энджел. – Прямо сердце за них разрывается! Они чувствуют, что их предали. Да и что им еще остается? Ты отдаешь свою жизнь за страну, подставляешь под огонь свою задницу. И вдруг – бам! – тебя выставляют на улицу, и ты гадаешь: не продать ли собственные медали, чтобы купить чашку кофе? Я тогда говорила: выиграть «холодную войну» – это худшее, что мы могли сделать. Хуже просто некуда.
– Энджел, – сказал Жук. – На дворе две тысячи двенадцатый год. Очнитесь, вернитесь на землю.
– Я вам еще кое-что скажу. В настоящий момент американские военные оказались ровно в той же ситуации, какая возникла в иракской армии в две тысячи третьем.
– О чем это вы?
– Что мы сделали после того, как освободили Ирак? Распустили их армию. Умный ход. Я тогда выступала против этого, спорила до хрипоты. И что произошло потом? В результате мы получили четыреста тысяч обозленных, до зубов вооруженных, безработных, сексуально озабоченных усатых вожаков стаи. И все они жаждали мести. Но кто меня слушал?
– Вы что же, всерьез сравниваете отставных американских военных – со всеми их пенсиями и льготами, казенными счетами и прочими поблажками – с армией Саддама Хусейна?
– Я просто говорю, что сейчас у нас много обозленных ветеранов. Помните «Марш за солдатскую надбавку» в тридцать втором? Гуверу пришлось отрядить Макартура, чтобы тот открыл огонь по этим бедолагам[21]. Думаете, такое не может повториться?
– Хотите честно? В ближайший триллион лет такое не повторится. А вы меня только нервируете подобными разговорами.
– Очень жаль, – ехидно улыбнулась Энджел. – Я-то думала, вы хотите выступать в высшей лиге.
– Нет, – ответил Жук. – Я самый рядовой уличный жулик с Кей-стрит, пытающийся заработать лишний доллар. – Жук поднялся – на сей раз, без всяких признаков возбуждения. – Я позвоню вам позже. Мы еще что-нибудь придумаем.
Энджел рассмеялась.
– Вы что – поверили, что я это всерьез? Вот это да!
– У вас странное чувство юмора, – сказал Жук. – К тому же у вас в вестибюле висит лозунг, который действительно гласит: «Экстремизм в защите свободы – не порок».
– О боже!
– Что такое?
– Барри!
– Голдуотер?
– Я же обещала забрать его в четверть пятого!
Она вытащила свой мобильник.
– Барри? Привет, мой золотой! Это мамочка. Знаю. Знаю. Мама такая бяка! Она должна была приехать еще полчаса назад! Плохая мама. А Йоланда рядом, зайчик? Слава богу. Передай трубку Йоланде. Йоланда? Си, си, мистейко-бигго. Энормо. Сьенто, сьенто. Йо би каса ин венте минутос. Верни Барри телэфоно. Грасьяс, грасьяс, грасьяс[22]. Барри, зайчик? Мамочка едет к тебе, детка. Целую тебя, мой мусик-пусик.
Идя по тротуару, Жук чувствовал, что совершенно сбит с толку: Энджел была настоящим клубком противоречий. Вот она предается вслух фантазиям, как сколотить банду из недовольных американских ветеранов и их руками устранить Далай-ламу, – и через секунду уже сюсюкает по телефону с восьмилетним сыном.
Зазвонил его мобильный. Звуковой сигнал – голос из Хьюстонского центра управления полетами: «Три, два, один, зажигание» – извещал о том, что звонит Чик Девлин.
– Жучище, – сказал Чик. – Как дела – висят?
– Висят – в восьмидесяти сантиметрах над землей. А твои как – болтаются?
– Ты следишь за этой безумной историей – про то, что китайцы пытались уделать Далай-ламу?
– Слежу ли я за ней? – рассмеялся Жук. – Ты меня спрашиваешь – «слежу» ли я за ней?
Наступила пауза.
– Черт возьми! Ты что, хочешь сказать… ого. Правда?
– Мы говорим по мобильному, Чик.
– Ах да! Точно, точно, – возбужденно проговорил Чик. – Вот черт! Ну и ну! Тогда знаешь – перезвони мне по наземной линии как можно скорее. Ну, эти китайцы! Они и перед мокрым делом не остановятся!
– Да, они непрошибаемые ребята.
Голос Чика так и звенел от радости.
– Просто неслыханно! Я слышал, он настоящий душка, этот Далай-лама. И вообще, меня всегда привлекали все эти буддийские дела.
– Может, тебе новую ядерную ракету в его честь назвать? Думаю, ему это польстит.
– Ладно, перезвони мне с городского, когда доберешься до офиса.
Жук продолжил путь – он как раз шел в свой офис на Кей-стрит. Его одежда отсырела от испарений, которые поднимались над раскаленным тротуаром почти видимыми струями. Он задумался: насколько раскрывать свои карты Чику? Чик явно пришел бы в восторг, однако не надо забывать: запущенный слух заглох-таки. Новые запросы Гуглу приносили заметно меньше ответов. Он еще успеет рассказать Чику об идее Энджел – обратиться к Американскому легиону и сколотить шайку наемных убийц.
Заказное убийство. Интриги. Тайные телефонные переговоры. Жук почувствовал себя персонажем из собственных романов. Ему понравилось это ощущение. Он задумался. А как бы поступил в такой ситуации Бак Турок Макмастер? Правильный ответ: действовал бы хладнокровно.
Не успел Жук усесться за стол, как зазвонил телефон. Чик.
– Ах ты сукин сын! – выпалил Чик, в голосе которого слышалось ликование. – Ах ты сукин сын! Ах ты злой гений!
– Я вижу, что ты доволен, – бесстрастно отозвался Жук. – Но не торопись обмочить штаны от радости. Напомню тебе – на случай, если ты не заметил, – что наш друг в шафрановых одеждах полностью выздоровел. Он снова резвится, обнимается с Папой и толкает речи об окружающей среде. Я не удивлюсь, если в скором времени увижу фотографию, где он бросает мяч в корзину вместе с «Гарлемскими Глобтроттерами»[23] или бьет в тамбурин на сцене вместе с Боно[24].
– Ну, ты смотри, только не упускай теперь инициативу, Жук.
– Да я держу ее, босс, крепко держу.
– Ладно, держи и дальше. А у меня тут есть бычок, который так и храпит, так и рвется выскочить из загона.
– Как поживает этот твой бык? – спросил Жук.
Чик понизил голос.
– А вот об этом нам не следует говорить, Жук. Даже по наземной линии.
– Но ты же сам первый об этом заговорил. Ах да, кстати: моей очень привлекательной коллеге, Энджел Темплтон, все известно про твоего быка.
Жук услышал в трубке сдавленный стон.
– Быть такого не может, – проговорил Чик. – Просто быть не может.
– Она напрямик спросила меня: что я об этом знаю? И по имени назвала. На букву «Т».
– Вот это… – выпалил Чик. – Черт! Значит, нет больше на свете такой вещи, как тайна. Но ты же ничего ей не сказал, а?
– А что бы я мог ей сказать? Ты же мне ничего не рассказывал. Мне – своему верному слуге.
– О господи боже, – пробормотал Чик.
Жук решил чуть-чуть наказать Чика за то, что тот из вредности так ничего и не рассказал ему о Тельце. Голосом заговорщика он произнес:
– По словам Энджел, в народе ходят слухи, что все это связано с мюонами.
– С мюонами? – переспросил Чик. – С мюонами?
– Это такие субатомные частицы.
– Да я сам – физик! Ты мне еще будешь объяснять, что такое мюоны?
– Нечего огрызаться. – Жук сполна наслаждался этим диалогом.
По голосу Чика можно было догадаться, что он весь побагровел.
– Как-как ты сказал – «в народе ходят слухи»? Ты хочешь сказать, что об этом уже судачат на улицах? По всему Вашингтону, да?
– Ну, с ее слов нарисовалась именно такая картина.
– Да, плохи дела. Очень плохи. Хуже просто быть не может. – Чик вздохнул. – Значит, утечка.
– Вызови водопроводчика. Никсон в свое время так и сделал.
– Черт тебя подери, Жук! Все очень серьезно.
– Эй, потише – не стреляй в гонца.
– Хорошо. Ты тут не виноват. Эта Энджел Темплтон – она же свой парень, да? Я хочу сказать – она на нашей стороне?
– Страстная поклонница «Гроуппинга». Прямо-таки фанатка.
– Может, нам стоит ее сюда пригласить, устроить ей десятидолларовую экскурсию. Посадить в «Рвотную комету». – Речь шла о разработанном «Гроуппингом» модуле 757, который знакомил будущих пилотов и космонавтов с физиологическими радостями невесомости.
– Я уверен: она просто мечтает о том, чтобы целый день блевать завтраком в капсуле с нулевой гравитацией.
Чик сказал:
– Продолжай и дальше заниматься этой историей с Далай-ламой. Это просто клад. И обязательно дай мне знать, если снова услышишь, что кто-то где-то треплет языком о Тельце. О мюонах. Этот твой город меня просто к стенке припирает, Жучище. К стенке.
– А президент Кеннеди называл его «городом с северным обаянием и южной хваткой».
– Ничего про это не знаю, – раздраженно ответил Чик.
Жук подумал: за все годы, что он работает на Чика, тот впервые настолько встревожен. Значит, этот Телец – и впрямь бык что надо.
Глава 8
Очень гуманный поступок
– Товарищ президент, прибыл министр Ло.
– Проведите его ко мне, Ган.
– Проведите его ко мне, Ган.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента