Мари очнулась от сладкой дремы. Что это было? Сон? Очередное наваждение? Александра рядом не оказалось. Баронесса была совершенно обнаженной. В ужасе натянув на себя рубашку, она вскочила, набросила на плечи шаль. Первая мысль ее была, что он уехал. Бросил ее! Что же с ней происходит? Она как будто не принадлежит себе, как будто сходит с ума!
— Негодяй! — в сердцах крикнула она.
— На кого ты так сердишься, душа моя? — раздался в ответ веселый и бодрый голос.
— Ох… Прости, я думала… Я думала, ты сбежал.
— По правде говоря, у меня была такая мысль, — прищурившись, ответил ей Салтыков, появившийся в дверях с подносом.
Мари смотрела на него непонимающими глазами, и чувствовала себя до невозможности беспомощной.
— Ты ужасно храпишь, — и Александр поставил на столик завтрак. — Вот, здесь холодная телятина, немного клубники, гренки, сливки, сыр, а еще я прихватил отличную бутылочку вина. — Салтыков вытащил ее из кармана.
Мари вдруг стало не по себе. Она закуталась в шаль и отвернулась.
— Что-нибудь не так?
— Это неправильно!
— Что неправильно? Ты хочешь другое вино? — Александр пытался отшутиться, хоть отлично понимал, о чем идет речь.
— Мы не должны были… Я нарушила священный обет. Я изменила мужу! Меня ждет вечный огонь, — Мари уже сама не понимала, что говорит, но чем больше она думала об адовом пламени, что неминуемо пожрет теперь ее тело, тем больше она осознавала тяжесть совершенного ею греха.
— Мари! — Салтыков напрягся. — Я люблю тебя, ты любишь меня, что тут постыдного? И потом, если мы поедем в Россию, ты примешь православие, и твой протестантский брак вообще не будет считаться законным! Ты станешь моей женой…
— Боже мой! Я так боюсь! — Мари прижалась головой к груди Салтыкова.
— Скажи, что нужно сделать, любовь моя, — граф опустился перед ней на колени и осыпал поцелуями ее ладони. — Я все исполню, только бы ты была счастлива.
— Помоги мне узнать, чем мать Лизхен шантажировала моего отца, — Мари посмотрела Александру прямо в глаза. — До тех пор, пока эта тайна не будет раскрыта, я не смогу спокойно спать. Ей только один раз стоило ворваться в мою жизнь — и все разрушено. Я не хочу повторений. Не хочу потерять тебя, как потеряла Рихарда! Боже, я не понимаю, что говорю! Вчера Клод увез из потайного кабинета небольшой, обитый кожей, дорожный сундук…
— Твой муж не любил тебя, Мари, он — глупец, — и Салтыков поцеловал ее столь нежно, что она забыла обо всех горестях, что приключились в ее жизни за последний год. Власть любви оказалась столь велика, что баронесса фон Штерн забыла обо всем на свете. Она была готова последовать за Александром куда угодно, в Россию, в Китай, на край света! Они снова любили друг друга. Сливаясь словно два бурных потока, познав вершины восторга страсти, оба словно начали жить заново. Будто бы и не было ничего. Никакого Рихарда, России, архива… Будто вся жизнь началась с этой ночи.
— Обещай, что мы всегда будем вместе? — попросила Мари, лежа на широкой груди Александра.
— Клянусь, что до тех пор, пока бьется мое сердце, оно принадлежит тебе, — был ответ.
— Этого недостаточно.
— Недостаточно? — граф посмотрел на свою возлюбленную. — Ах ты, плутовка! Из тебя бы вышла отличная ростовщица. Чего же ты хочешь еще?
— Пообещай, что всегда будешь со мной, никогда не покинешь!
Салтыков убрал свои руки за голову.
— Этого я не могу обещать.
Мари как будто упала с облаков на острые колья.
— Что? — она вскочила с кровати.
— Пожалуйста, успокойся! Сядь! Дай мне объяснить!
— Господи! Как я могла оказаться такой дурой! Я же видела тебя с Лизхен, и меня предупреждал отец! Боже мой, как можно быть настолько глупой! Я никогда себе этого не прощу…
— Мари, да успокойся же ты! Я не могу быть постоянно с тобой, не могу по долгу своей службы. Я выполняю приказания, и подчас должен сорваться и, бросив все, следовать в другие страны… Я сейчас не могу тебе всего рассказать, но умоляю тебя — давай поедем в Россию. Ты примешь крещение, я поселю тебя у своих родителей, где ты будешь в безопасности! Послушай меня, Мари!
— Ты не любишь меня, — Мари закрылась руками и заплакала.
Конечно же, люблю, — Салтыков отнял ее руки от лица, и старался губами осушить ее слезы. — Просто ты совершенно не представляешь себе, в каком водовороте оказалась, и насколько все может печально для тебя закончиться!
— Мне грозит опасность? — Мари встревожилась. — Даже здесь?
— Здесь в особенности; я приехал, чтобы увезти тебя как можно дальше от этого проклятого места.
— Но в чем дело? Что за опасность?
— Мари, пойми, чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя.
— Ты говоришь сейчас в точности, как мой отец! Но я уже взрослая женщина и желаю знать всю правду.
— Черт побери! Это тебе только так кажется, что ты уже взрослая! Ведешь ты себя как сущее дитя! Сен-Мартену понадобился всего лишь серебряный медальон, чтобы заставить тебя сделать все, что ему было нужно!
— Что? Я не понимаю…
Салтыков протянул руку и взял со столика медальон Клода.
— Видишь? Глаз, пирамида, восходящее солнце. Символы масонов. При помощи вот такого нехитрого приема, — граф покачал перед глазами Мари блестящим предметом из стороны в сторону, отчего баронесса испытала легкую тошноту, — они умудряются, подчас, даже королей заставить им повиноваться. Конечно, для этого нужны специальные знания. Как говорить, в каком порядке произносить слова. Это похоже на магию, но чертовщины в этом приеме, я уверен, не больше, чем в моем мизинце. Они используют свое знание для того, чтобы манипулировать людьми. Клод ввел тебя в состояние транса, и внушил мысль, что ты должна показать ему потайной кабинет отца. Вот и все. А ты не могла сопротивляться, потому что он подавил твою волю.
— Я с места не сдвинусь, пока вы не поведаете мне всего, что знаете об этой истории! — Мари села на постели, и в этот момент что-то свистнуло рядом с ее ухом.
Салтыков мгновенно схватил баронессу за руку и увлек на пол.
— Что вы делаете?! — она хотела оттолкнуть его.
— Тихо, вас только что попытались убить, а вы мне все не верите!
— По-моему здесь только вы и пытаетесь меня убить!
Салтыков зарычал как медведь, Мари довела его до белого каления.
— Что за женщина! — воскликнул он, и поднял с пола небольшой свинцовый шарик.
— Что это? — Мари в ужасе уставилась на него.
— Мушкетная пуля.
— О, Боже, нам нельзя тут оставаться!
— А я вам о чем уже битый час толкую, черт побери!
— Но я думала, что вы как все мужчины — просто хотите избежать ответственности…
— О, женщины! — Салтыков вцепился в свои волосы, покраснев от ярости. Мари фон Штерн оказалась настоящим вулканом, от которого никогда не знаешь чего ожидать. За это граф Салтыков и полюбил ее. Сам обладал столь же порывистым и безрассудным характером, и терпеть не мог покорных, домашних женщин, который беспрестанно сватали ему родственники. Если он и женится, то только на этой строптивой, несговорчивой, непредсказуемой немке. С ней Александру нужно было постоянно быть наготове, на пике, на пределе. Чуть он ослабит свою хватку, и драгоценная птица ускользнет от него. — Вот. — Салтыков вложил в руку Мари небольшой пистолет. — Если понадобится, стреляйте. Отсюда есть еще выходы?
— По коридору до конца, а там, через галерею в сад… — прошептала Мари.
— Черт возьми! Мы в ловушке! Мари не успела ничего сказать, за дверью послышались быстро приближающиеся шаги большой группы людей. Салтыков забрал у Мари пистолет и прижав к губам палец, сделал ей знак спрятаться за кроватью. Сам он осторожно подкрался к дверям, и тут те с грохотом распахнулись… и в спальню ворвался Рихард с префектом и дюжиной солдат.
— Я прошу засвидетельствовать факт обнаружения супружеской неверности с поличным! — громко объявил Рихард.
Мари не услышала, что произошло дальше. Она потеряла сознание.
3
— Негодяй! — в сердцах крикнула она.
— На кого ты так сердишься, душа моя? — раздался в ответ веселый и бодрый голос.
— Ох… Прости, я думала… Я думала, ты сбежал.
— По правде говоря, у меня была такая мысль, — прищурившись, ответил ей Салтыков, появившийся в дверях с подносом.
Мари смотрела на него непонимающими глазами, и чувствовала себя до невозможности беспомощной.
— Ты ужасно храпишь, — и Александр поставил на столик завтрак. — Вот, здесь холодная телятина, немного клубники, гренки, сливки, сыр, а еще я прихватил отличную бутылочку вина. — Салтыков вытащил ее из кармана.
Мари вдруг стало не по себе. Она закуталась в шаль и отвернулась.
— Что-нибудь не так?
— Это неправильно!
— Что неправильно? Ты хочешь другое вино? — Александр пытался отшутиться, хоть отлично понимал, о чем идет речь.
— Мы не должны были… Я нарушила священный обет. Я изменила мужу! Меня ждет вечный огонь, — Мари уже сама не понимала, что говорит, но чем больше она думала об адовом пламени, что неминуемо пожрет теперь ее тело, тем больше она осознавала тяжесть совершенного ею греха.
— Мари! — Салтыков напрягся. — Я люблю тебя, ты любишь меня, что тут постыдного? И потом, если мы поедем в Россию, ты примешь православие, и твой протестантский брак вообще не будет считаться законным! Ты станешь моей женой…
— Боже мой! Я так боюсь! — Мари прижалась головой к груди Салтыкова.
— Скажи, что нужно сделать, любовь моя, — граф опустился перед ней на колени и осыпал поцелуями ее ладони. — Я все исполню, только бы ты была счастлива.
— Помоги мне узнать, чем мать Лизхен шантажировала моего отца, — Мари посмотрела Александру прямо в глаза. — До тех пор, пока эта тайна не будет раскрыта, я не смогу спокойно спать. Ей только один раз стоило ворваться в мою жизнь — и все разрушено. Я не хочу повторений. Не хочу потерять тебя, как потеряла Рихарда! Боже, я не понимаю, что говорю! Вчера Клод увез из потайного кабинета небольшой, обитый кожей, дорожный сундук…
— Твой муж не любил тебя, Мари, он — глупец, — и Салтыков поцеловал ее столь нежно, что она забыла обо всех горестях, что приключились в ее жизни за последний год. Власть любви оказалась столь велика, что баронесса фон Штерн забыла обо всем на свете. Она была готова последовать за Александром куда угодно, в Россию, в Китай, на край света! Они снова любили друг друга. Сливаясь словно два бурных потока, познав вершины восторга страсти, оба словно начали жить заново. Будто бы и не было ничего. Никакого Рихарда, России, архива… Будто вся жизнь началась с этой ночи.
— Обещай, что мы всегда будем вместе? — попросила Мари, лежа на широкой груди Александра.
— Клянусь, что до тех пор, пока бьется мое сердце, оно принадлежит тебе, — был ответ.
— Этого недостаточно.
— Недостаточно? — граф посмотрел на свою возлюбленную. — Ах ты, плутовка! Из тебя бы вышла отличная ростовщица. Чего же ты хочешь еще?
— Пообещай, что всегда будешь со мной, никогда не покинешь!
Салтыков убрал свои руки за голову.
— Этого я не могу обещать.
Мари как будто упала с облаков на острые колья.
— Что? — она вскочила с кровати.
— Пожалуйста, успокойся! Сядь! Дай мне объяснить!
— Господи! Как я могла оказаться такой дурой! Я же видела тебя с Лизхен, и меня предупреждал отец! Боже мой, как можно быть настолько глупой! Я никогда себе этого не прощу…
— Мари, да успокойся же ты! Я не могу быть постоянно с тобой, не могу по долгу своей службы. Я выполняю приказания, и подчас должен сорваться и, бросив все, следовать в другие страны… Я сейчас не могу тебе всего рассказать, но умоляю тебя — давай поедем в Россию. Ты примешь крещение, я поселю тебя у своих родителей, где ты будешь в безопасности! Послушай меня, Мари!
— Ты не любишь меня, — Мари закрылась руками и заплакала.
Конечно же, люблю, — Салтыков отнял ее руки от лица, и старался губами осушить ее слезы. — Просто ты совершенно не представляешь себе, в каком водовороте оказалась, и насколько все может печально для тебя закончиться!
— Мне грозит опасность? — Мари встревожилась. — Даже здесь?
— Здесь в особенности; я приехал, чтобы увезти тебя как можно дальше от этого проклятого места.
— Но в чем дело? Что за опасность?
— Мари, пойми, чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя.
— Ты говоришь сейчас в точности, как мой отец! Но я уже взрослая женщина и желаю знать всю правду.
— Черт побери! Это тебе только так кажется, что ты уже взрослая! Ведешь ты себя как сущее дитя! Сен-Мартену понадобился всего лишь серебряный медальон, чтобы заставить тебя сделать все, что ему было нужно!
— Что? Я не понимаю…
Салтыков протянул руку и взял со столика медальон Клода.
— Видишь? Глаз, пирамида, восходящее солнце. Символы масонов. При помощи вот такого нехитрого приема, — граф покачал перед глазами Мари блестящим предметом из стороны в сторону, отчего баронесса испытала легкую тошноту, — они умудряются, подчас, даже королей заставить им повиноваться. Конечно, для этого нужны специальные знания. Как говорить, в каком порядке произносить слова. Это похоже на магию, но чертовщины в этом приеме, я уверен, не больше, чем в моем мизинце. Они используют свое знание для того, чтобы манипулировать людьми. Клод ввел тебя в состояние транса, и внушил мысль, что ты должна показать ему потайной кабинет отца. Вот и все. А ты не могла сопротивляться, потому что он подавил твою волю.
— Я с места не сдвинусь, пока вы не поведаете мне всего, что знаете об этой истории! — Мари села на постели, и в этот момент что-то свистнуло рядом с ее ухом.
Салтыков мгновенно схватил баронессу за руку и увлек на пол.
— Что вы делаете?! — она хотела оттолкнуть его.
— Тихо, вас только что попытались убить, а вы мне все не верите!
— По-моему здесь только вы и пытаетесь меня убить!
Салтыков зарычал как медведь, Мари довела его до белого каления.
— Что за женщина! — воскликнул он, и поднял с пола небольшой свинцовый шарик.
— Что это? — Мари в ужасе уставилась на него.
— Мушкетная пуля.
— О, Боже, нам нельзя тут оставаться!
— А я вам о чем уже битый час толкую, черт побери!
— Но я думала, что вы как все мужчины — просто хотите избежать ответственности…
— О, женщины! — Салтыков вцепился в свои волосы, покраснев от ярости. Мари фон Штерн оказалась настоящим вулканом, от которого никогда не знаешь чего ожидать. За это граф Салтыков и полюбил ее. Сам обладал столь же порывистым и безрассудным характером, и терпеть не мог покорных, домашних женщин, который беспрестанно сватали ему родственники. Если он и женится, то только на этой строптивой, несговорчивой, непредсказуемой немке. С ней Александру нужно было постоянно быть наготове, на пике, на пределе. Чуть он ослабит свою хватку, и драгоценная птица ускользнет от него. — Вот. — Салтыков вложил в руку Мари небольшой пистолет. — Если понадобится, стреляйте. Отсюда есть еще выходы?
— По коридору до конца, а там, через галерею в сад… — прошептала Мари.
— Черт возьми! Мы в ловушке! Мари не успела ничего сказать, за дверью послышались быстро приближающиеся шаги большой группы людей. Салтыков забрал у Мари пистолет и прижав к губам палец, сделал ей знак спрятаться за кроватью. Сам он осторожно подкрался к дверям, и тут те с грохотом распахнулись… и в спальню ворвался Рихард с префектом и дюжиной солдат.
— Я прошу засвидетельствовать факт обнаружения супружеской неверности с поличным! — громко объявил Рихард.
Мари не услышала, что произошло дальше. Она потеряла сознание.
3
Александр Салтыков
Готфрид Люмбек сошел в Лондонском порту на берег совершенно измученным. Сильнейшие приступы морской болезни, продолжавшиеся все плаванье, истощили все его силы. Единственное, о чем он мечтал — это была ванная и постель. Огромный порт кишел всяким сбродом. Матросы всех национальностей и цветов кожи, купцы, шлюхи, мошенники, воры… Для начала нужно было найти приличную гостиницу. Окликнув проезжавший мимо экипаж, Люмбек приказал везти его туда, «где обильно и вкусно кормят, близко к центру и недорого берут».
— Вы немец? — вежливо приподнял шляпу извозчик.
— Да, — сухо ответил Люмбек.
— Тогда я отвезу вас в «Золотой Гусь», этот постоялый двор пользуется большой популярностью у ваших земляков.
— Надеюсь, так не будет русских? — сердито буркнул Люмбек, сам не зная почему.
— О, конечно же, нет! Русские живут в Англетере! Это очень и очень богатые люди.
— Бездельники и моты! — вспылил Люмбек.
— Это как вам угодно, мистер.
Добравшись до постоялого двора, Люмбек расплатился с извозчиком, и направился к трактирной стойке.
— Хозяин! — крикнул куда-то вглубь темного коридора, который, должно быть, вел или на кухню, или в кладовые. — Хозяин!
— Что вам угодно, сэр? — навстречу Люмбеку вышла полная, миловидная девушка, с круглым, блестящим лицом и вздернутым носиком, на котором красовались веснушки.
— Мне нужна хорошая комната, как можно более чистая, как можно дальше от кухни, чтобы ее убирали не менее чем трижды в неделю. Кроме того, я намерен завтракать и ужинать. Я намерен оставаться как минимум неделю.
— Плату за комнату мы принимаем вперед. Ужины и завтраки вы оплачиваете здесь же в трактире. Что-нибудь еще, сэр?
— Да! Я хотел бы принять ванну, немедленно!
— Хорошо, сэр. Я прикажу поставить воды и приготовить мыло. Пожалуйста, заплатите фунт.
— Я буду платить немецкими марками.
— Только если они золотые, сэр, — девушка вытащила из-под прилавка весы, похожие на аптекарские, на который в то время взвешивали различные монеты. Самым тяжелым и дорогим был русский империал, далее испанский дублон, дальше золотой фунт, и только в самом конце золотые марки. Благодаря взвешиванию денег, в трактире могли останавливаться и выходцы из североамериканских колоний, расплачивавшиеся просто золотым песком.
— Чистая комната на одну неделю с уборкой, плюс горячая ванна прямо сейчас, будут стоить вам 1 фунт и 20 шиллингов, ровно 2 золотых марки.
— Меня зовут Сесиль, если вам что-то понадобится, обратитесь.
Люмбек хотел возмутиться по поводу дороговизны и сказать, что в Германии он за эти же деньги мог бы получить горячую ванну каждый день, но так устал, что на пререкательства с буфетчицей у него просто не было сил. Расписавшись в книге постояльцев, он пошел вслед за мальчишкой, который тащил его саквояж.
Его проводили в самую дальнюю комнату, которая оказалась весьма недурна, с небольшим балкончиком, выходившим прямо на площадь. Едва Люмбек разложил свои вещи на кровати и огляделся, как к нему постучали. — Сэр, ваша ванна готова.
Невозможно передать словами, что означает горячая ванна для человека, перенесшего морское плаванье, вспотевшего и покрытого дорожной пылью! Если и существует на свете рай, то блаженство там должно быть точно такое же, а иначе и стремиться в Эдем не стоит. Вдоволь понежив в горячей воде свои старые кости, Люмбек переоделся в чистое белье, накинул халат и вернулся к себе в номер. Вероятно, будет очень непросто отыскать Гертруду в этом городе, где людей больше чем листьев на деревьях. Для начала он решил обратиться к Сесили. Раз «Золотой гусь» так привлекает немцев, может, она и слышала что-то о Гертруде.
Вынув из своих вещей маленький портрет Гертруды, написанный лет двадцать назад одним бродячим художником, Люмбек спустился вниз.
— Сесиль!
— Да, сэр.
— Подай мне пива, молодого сыра, бифштекс, фасоли, и побыстрее.
— Слушаюсь, сэр.
Тарелки с едой оказались перед голодным Люмбеком на удивление быстро.
— Сесиль! Поди сюда, — он жестом показал девушке на стул рядом с собой.
— Слушаю вас? — буфетчица кокетливо посмотрела на старого немца, кожаный кошель которого внушал ей симпатию. Девушка привыкла оказывать при случае и некоторые частные услуги, за отдельную плату, разумеется.
— Ты никогда не видела здесь этой женщины? — Люмбек показал ей портрет своей жены.
— О, Боже! — Сесиль вскрикнула, вскочила и осенила себя крестным знамением.
— Ты ее знаешь? Скажи мне, как ее найти? — Люмбек вцепился в руку служанки как бульдог и явно не собирался ее отпускать, пока та не скажет, где именно она видела Гертруду.
Но Сесиль только вращала глазами, и показывала пальцем в сторону двери. Люмбек, наконец, повернул туда голову и увидел, что на стене висит портрет это жены! С надписью:
«Разыскивается женщина. Немка, именующая себя Госпожа Аггрипина. По-английски говорит очень плохо, с сильным акцентом. Осуждена на смерть по обвинению в колдовстве. Для черной мессы использует кровь младенцев, умеет внушать мысли. Награда за поимку и передачу церковному правосудию 50 золотых».
— Вот дела! — присвистнул Готфрид Люмбек. Что ж, похоже, что жена его в поле зрения интересов очень многих людей.
— Что она сделала? — поинтересовался он у Сесили.
— О! Много ужасных дел! — затараторила буфетчица. — Варила приворотные снадобья, могла испортить свинину, заготовленную на зиму, лишала мужчин силы, похищала младенцев, готовила яды!
— Из всего этого Гертруда, помниться, умела только лишать мужчин силы, — буркнул себе под нос Люмбек. У него закралось подозрение, что может быть, это не его жена?
— А после чего именно появились эти портреты?
— Не знаю… — Сесиль смутилась. — Просто сегодня утром они появились на дверях немецких трактиров и некоторых лавок.
— Та-а-к… Час от часу не легче.
— Ив третий раз, я спрашиваю у вас, где находится часть архива вашего хозяина, виконта де Грийе, выкрав который, вы долгие годы его шантажировали? — епископ англиканской церкви был искренне возмущен тем, что его заставили делать. Даже если это дело государственной важности. Они допрашивают эту несчастную уже неделю, и так ничего и не добились. Максимилиан, епископ Готторпский, в сущности, был очень миролюбив, любил сельские виды и хоровое пение. В его собственном поместье крестьяне жили, словно в раю. Платя небольшую подушную подать и снабжая кухню замка, они имели право сами решать как им вести свое хозяйство. Епископ навлек на себя много критики со стороны лордов и самого короля, но от сложившегося уклада не отступил. Наверное, в отместку за своеволие разозлившийся Георг III и назначил его главным в следственной комиссии, по делу о ведьме Гертруде Риппельштайн, от которой на самом деле требовалось только выяснить, где архив виконта де Грийе.
История эта была странная и очень запутанная. Лорд Сазерленд, министр иностранных дел, получил письмо от русского канцлера, в котором речь шла о том, что виконт де Грийе в молодости развлекался тем, что собирал материалы о преступлениях «интимного характера», убийствах, изнасилованиях, подлогах… В общем, архив этот, будучи извлеченным на свет Божий из тайников виконта, мог бы наделать много нежелательного шума. В связи с этим русский канцлер просил разыскать некую Гертруду Риппельштайн, которая по его сведениям, живет в Англии, и выяснить, где она хранит похищенную ею у виконта часть архива, а также, возможно, сможет указать местонахождение всех документов. Русский канцлер сообщал, что фрау Риппельштайн служила у де Грийе гувернанткой, выкрала бумаги и затем долгие годы шантажировала своего хозяина. Мнительный и трусливый, Георг III тут же подумал, что это может быть как-то связано с мятежом в североамериканских колониях, может быть Франция, заполучив этот архив, попытается очернить английское дворянство в глазах жителей североамериканских колоний, в основном пуритан, и тем самым подорвать могущество Англии на новом континенте?
В результате монаршей подозрительности, эта самая Гертруда Риппельштайн, сидит в одной холщовой рубашке перед епископом Готторпским, который должен всеми имеющимися в его распоряжении «средствами убеждения», по приказу короля, вырвать у интриганки секрет местонахождения всего архива или хотя бы его части, что послужило поводом для шантажа виконта.
В письме русского канцлера утверждалось, что Гертруда украла тетрадь де Грийе, куда он заботливо записывал фамилии и преступления, совершенные представителями этих фамилий. Своего рода опись всего архива.
— Я повторяю свой вопрос, фрау Риппельштайн, где вы спрятали бумаги своего хозяина виконта де Грийе? — епископ потер свою переносицу. Максимилиан ненавидел это королевское поручение. Мучить эту несчастную было бессмысленно. Она действительно ничего не знала! Епископ слишком хорошо знал людей, и видел, что фрау Риппельштайн не обладает той силой духа, что свойственно людям сильным, отстаивающим свои убеждения, или готовых пострадать ради кого-то или чего-то важного в их жизни.
— Отпустите меня… — чуть слышно прошептала несчастная женщина. От голода и побоев, она уже почти ничего чувствовала. Гертруда день и ночь молила Бога, чтобы тот прекратил ее мучения и ниспослал ей смерть.
— Осталось последнее средство. Скажите нам, где искать бумаги вашего хозяина, и вас отпустят, к вам придет врач, вам дадут много денег! Черт побери! Не упорствуйте! Не заставляйте меня подвергать вас дыбе!
— Господь вам судья… — послышалось в ответ.
Епископ закрыл лицо руками и сделал знак палачу. Тот перенес Гертруду к огромному столу, и, бросив ее на него сверху, словно мешок с костями, закрепил ей руки и ноги. Приведя доску в вертикальное положение, палач занял свое место у рычага.
— На первый счет у вас растянутся мышцы, так что боль едва можно терпеть, — медленно и мрачно начал епископ. — На второй счет лопнут связки, на третий начнут разрываться сочленения суставов, на четвертый — вы умрете. Говорите сейчас!
— Мне нечего сказать, — последовал ответ, который епископ уже многократно слышал.
Раз, — скомандовал он. Гертруда издала дикий вой и безжизненно повисла на дыбе. — Приведите ее в чувство! — епископ вскочил со своего места. Он больше не мог находиться в застенке, наедине с палачом и несчастной жертвой европейской политики. Стражник выплеснул на неподвижное тело Гертруды ведро холодной воды.
— Опустите ее, — епископ встал со своего места, подошел к дыбе, и приложил пальцы к шее Гертруды.
— Все… — внутренне он испытал даже облегчение, что земные страдания этой женщины закончились. Епископ утешал себя тем, что муки, пережитые Гертрудой Риппельштайн на смертном одре, наверняка обеспечили ей место в раю. Тем более если она была и в самом деле ни в чем не повинна. Черт бы взял этот архив де Грийе, и самого старого виконта! Но что могло заставить эту несчастную так упорствовать? Ни одно человеческое существо не в силах выдержать такие муки, если только оно не преследует какую-то высшую цель или не защищает свое потомство…
Из состояния раздумий епископа вывел стражник.
— Ваше святейшество, у ворот стоит пруссак, утверждающий, что приходится мужем этой ведьме.
Епископ сжал виски. Неужели все сначала? Георг III и этого потребует допросить «всеми имеющимися средствами»?
Готфрида Люмбека проводили в кабинет епископа и предложили вина, но тот сидел как на иголках, и от вина отказался.
— Вы мистер Люмбек? — епископ вошел неслышно, мягко ступая по ковру.
— Ваше святейшество… Я…
— У нас ваша жена, Гертруда Риппельштайн, — коротко сообщил ему епископ.
— Я знаю, потому и пришел. Не мог бы я увидеться с женой? — Люмбек порывисто вскочил, затем упал на колени и поцеловал епископу руку и полы одеяния.
— Встаньте, ради Бога! Этого никак нельзя сделать. Ваша жена обвиняется в одном из самых тяжких преступлений — колдовстве, — Максимилиан чувствовал себя средневековым инквизитором. Эта роль ему совершенно не нравилась. Епископ Готторпский считал себя просвещенным и культурным служителем церкви. Что за время, когда даже духовное лицо не может противиться воле государя? — Садитесь, я прошу вас, — епископ сел в кресло, жестом приглашая Готфрида сесть в точно такое же кресло напротив.
— Но это… это нелепость, — нерешительно начал Люмбек». — Гертруда была неграмотной…
Неграмотной? — епископ удивленно приподнял брови. «Боже мой! Несчастная и знать не могла, что попало к ней в руки!», — сердце священника болезненно сжалось. — Но она могла выучиться! Вы ведь уже давно не живете вместе, насколько мы выяснили, — епископ цеплялся за малейшую надежду, что умершая была хотя бы немного виновной… Максимилиан, как это ни странно для епископа, верил в Бога, он боялся попасть в ад.
— Не так давно она прислала мне письмо…
— Вот видите! Она умела писать, значит, была грамотна!
— Да нет же! Взгляните, ваше святейшество.
И Люмбек вывалил на стол груду писем.
— Взгляните! Они все написаны разным почерком, и все с печатями разных нотариусов! Когда Гертруде требовалось написать письмо, она просила нотариуса это сделать. Пока она жила в Висбадене, всякие бумаги ей писал нотариус Батистен…
— Батистен? Где он сейчас? — епископ припомнил, что в злополучном письме канцлера речь шла именно о неком Батистене.
— Он умер недавно…
— Понятно. Жаль. Мистер Люмбек, скажите, у вас были дети? — епископ внимательно посмотрел на гостя и подумал, что следует его отпустить.
— Дети… — Готфрид задумался. Действительно, в свете последних событий, не так уж просто стало отвечать на этот вопрос.
— Вообще-то да… Но…
— Что «но»?
— Есть вероятность, что наша дочь были ребенком де Грийе, — пробормотал Люмбек.
— Простите? Ваша жена родила дочь от де Грийе?
— Но это не доказано! Старый виконт не признал Лизхен! И к тому же это уже не важно… Ее более нет в живых.
— Интересно, — епископ нахмурился. — И что же произошло?
— Старый виконт свернул ей шею, — глаза Люмбека загорелись ненавистью. — Но хоть Гертруда и утверждает, что Лизхен от де Грийе, в душе я всегда верил, что это моя дочь!
— Прискорбно. А где сейчас де Грийе? И есть ли у него дети? — Максимилиан задавал эти вопросы, и мысленно молил Бога, чтобы оказалось, что у старого виконта нет детей. Ведь король Георг не остановится на фрау Риппельштайн.
— Где старый виконт, мне неизвестно. У него осталась дочь в Висбадене. Мари Франсуаза баронесса фон Штерн.
— Не хотели бы вы нам помочь? — неожиданно вкрадчиво начал епископ, у него появился план, как уменьшить количество жертв этого рокового увлечения де Грийе.
— Я бы хотел сначала увидеться со своей женой… — Люмбек мял в руках свою войлочную шляпу, предмет насмешек над немецкими бюргерами.
Европейцы говорили, что чем беднее одет немец, чем больше заплат на его одежде и чем больше потрепана его войлочная шляпа — тем больше золота он хранит в своих подвалах.
— Это невозможно, — епископ отвернулся от пруссака и мысленно попросил Господа послать тому сил, выдержать предстоящую боль.
— Почему же? — у Люмбека в груди похолодело, предчувствие говорило ему, что он опоздал, да и вообще, вряд ли что-то мог сделать.
— Она умерла, — его преосвященство перекрестился.
— Но…
— Мы ничего не могли поделать. Последние ее слова были: «Проклятый де Грийе». Выходит, что старый виконт погубил всю вашу семью, мистер Люмбек.
— Что я могу сделать? — Готфрид сжал в кулаке свои перчатки.
— Вы можете помочь нам…
Люмбек говорил с Максимилианом больше часа. Затем он покинул дворец епископа. Сесиль очень удивилась, когда увидела, что господин, уплативший за неделю вперед, съезжает. И по его лицу было видно, что он чем-то сильно огорчен. Но так как постоялец не стал требовать возврата денег, то буфетчица с радостью присвоила их, и была очень рада неожиданному везению.
Мари очнулась от холода и тут же увидела, что на ней сидит огромная крыса. Завопив, что было силы, она забила руками и ногами, и тут же выяснилось, что все ее конечности закованы в кандалы. Мари судорожно заметалась из стороны в сторону. Под ней был жесткий, каменный пол. Она потянула за цепь, что сковывала ее ноги и, перебирая одно за другим ее звенья, добралась до кольца в полу. Ужас, охвативший баронессу фон Штерн, не поддавался описанию. Она пыталась кричать, но только хватала ртом воздух. Отовсюду несло гнилью и плесенью.
— Боже мой, лучше смерть, чем такой страх! — прошептала она.
Поднявшись на ноги, Мари стала ощупывать стены своей камеры, которая оказалась простым каменным мешком с одной дверью, что вела в коридор. Сев возле этой двери, Мари стала прислушиваться к шорохам вокруг. Отчетливо слышался крысиный писк и шуршание их лап. Баронесса фон Штерн вся съежилась в комочек, время от времени топая ногами, чтобы отпугивать крыс. Мысли были настолько запутанными и одна другой ужаснее, что хотелось как можно скорее проснуться и узнать, что все это подземелье с крысами и вонью, было не более чем ночным кошмаром! Рядом будет он — Александр. Он сумеет ее защитить. Он обещал, что никогда ее не бросит… От этого болезненно сжалось сердце, но Мари изо всех сил цеплялась за свою веру в Салтыкова, который сумеет ее отовсюду вызволить, сокрушит все преграды… Но что, если!.. Мари вспомнила, какое лицо было у Рихарда, когда он вошел в их спальню с вооруженными людьми. Господи! Как же она могла влюбиться в такого негодяя! Как же она могла позволить ему одурачить себя? Несчастная женщина жестоко корила себя за собственную глупость, но разве можно винить ее? Рихард был так мил, казалось, что он умирает от любви, он носил Мари на руках, сдувал с нее пылинки, готов был выполнить малейший ее каприз. Как же ему было не поверить?
— Вы немец? — вежливо приподнял шляпу извозчик.
— Да, — сухо ответил Люмбек.
— Тогда я отвезу вас в «Золотой Гусь», этот постоялый двор пользуется большой популярностью у ваших земляков.
— Надеюсь, так не будет русских? — сердито буркнул Люмбек, сам не зная почему.
— О, конечно же, нет! Русские живут в Англетере! Это очень и очень богатые люди.
— Бездельники и моты! — вспылил Люмбек.
— Это как вам угодно, мистер.
Добравшись до постоялого двора, Люмбек расплатился с извозчиком, и направился к трактирной стойке.
— Хозяин! — крикнул куда-то вглубь темного коридора, который, должно быть, вел или на кухню, или в кладовые. — Хозяин!
— Что вам угодно, сэр? — навстречу Люмбеку вышла полная, миловидная девушка, с круглым, блестящим лицом и вздернутым носиком, на котором красовались веснушки.
— Мне нужна хорошая комната, как можно более чистая, как можно дальше от кухни, чтобы ее убирали не менее чем трижды в неделю. Кроме того, я намерен завтракать и ужинать. Я намерен оставаться как минимум неделю.
— Плату за комнату мы принимаем вперед. Ужины и завтраки вы оплачиваете здесь же в трактире. Что-нибудь еще, сэр?
— Да! Я хотел бы принять ванну, немедленно!
— Хорошо, сэр. Я прикажу поставить воды и приготовить мыло. Пожалуйста, заплатите фунт.
— Я буду платить немецкими марками.
— Только если они золотые, сэр, — девушка вытащила из-под прилавка весы, похожие на аптекарские, на который в то время взвешивали различные монеты. Самым тяжелым и дорогим был русский империал, далее испанский дублон, дальше золотой фунт, и только в самом конце золотые марки. Благодаря взвешиванию денег, в трактире могли останавливаться и выходцы из североамериканских колоний, расплачивавшиеся просто золотым песком.
— Чистая комната на одну неделю с уборкой, плюс горячая ванна прямо сейчас, будут стоить вам 1 фунт и 20 шиллингов, ровно 2 золотых марки.
— Меня зовут Сесиль, если вам что-то понадобится, обратитесь.
Люмбек хотел возмутиться по поводу дороговизны и сказать, что в Германии он за эти же деньги мог бы получить горячую ванну каждый день, но так устал, что на пререкательства с буфетчицей у него просто не было сил. Расписавшись в книге постояльцев, он пошел вслед за мальчишкой, который тащил его саквояж.
Его проводили в самую дальнюю комнату, которая оказалась весьма недурна, с небольшим балкончиком, выходившим прямо на площадь. Едва Люмбек разложил свои вещи на кровати и огляделся, как к нему постучали. — Сэр, ваша ванна готова.
Невозможно передать словами, что означает горячая ванна для человека, перенесшего морское плаванье, вспотевшего и покрытого дорожной пылью! Если и существует на свете рай, то блаженство там должно быть точно такое же, а иначе и стремиться в Эдем не стоит. Вдоволь понежив в горячей воде свои старые кости, Люмбек переоделся в чистое белье, накинул халат и вернулся к себе в номер. Вероятно, будет очень непросто отыскать Гертруду в этом городе, где людей больше чем листьев на деревьях. Для начала он решил обратиться к Сесили. Раз «Золотой гусь» так привлекает немцев, может, она и слышала что-то о Гертруде.
Вынув из своих вещей маленький портрет Гертруды, написанный лет двадцать назад одним бродячим художником, Люмбек спустился вниз.
— Сесиль!
— Да, сэр.
— Подай мне пива, молодого сыра, бифштекс, фасоли, и побыстрее.
— Слушаюсь, сэр.
Тарелки с едой оказались перед голодным Люмбеком на удивление быстро.
— Сесиль! Поди сюда, — он жестом показал девушке на стул рядом с собой.
— Слушаю вас? — буфетчица кокетливо посмотрела на старого немца, кожаный кошель которого внушал ей симпатию. Девушка привыкла оказывать при случае и некоторые частные услуги, за отдельную плату, разумеется.
— Ты никогда не видела здесь этой женщины? — Люмбек показал ей портрет своей жены.
— О, Боже! — Сесиль вскрикнула, вскочила и осенила себя крестным знамением.
— Ты ее знаешь? Скажи мне, как ее найти? — Люмбек вцепился в руку служанки как бульдог и явно не собирался ее отпускать, пока та не скажет, где именно она видела Гертруду.
Но Сесиль только вращала глазами, и показывала пальцем в сторону двери. Люмбек, наконец, повернул туда голову и увидел, что на стене висит портрет это жены! С надписью:
«Разыскивается женщина. Немка, именующая себя Госпожа Аггрипина. По-английски говорит очень плохо, с сильным акцентом. Осуждена на смерть по обвинению в колдовстве. Для черной мессы использует кровь младенцев, умеет внушать мысли. Награда за поимку и передачу церковному правосудию 50 золотых».
— Вот дела! — присвистнул Готфрид Люмбек. Что ж, похоже, что жена его в поле зрения интересов очень многих людей.
— Что она сделала? — поинтересовался он у Сесили.
— О! Много ужасных дел! — затараторила буфетчица. — Варила приворотные снадобья, могла испортить свинину, заготовленную на зиму, лишала мужчин силы, похищала младенцев, готовила яды!
— Из всего этого Гертруда, помниться, умела только лишать мужчин силы, — буркнул себе под нос Люмбек. У него закралось подозрение, что может быть, это не его жена?
— А после чего именно появились эти портреты?
— Не знаю… — Сесиль смутилась. — Просто сегодня утром они появились на дверях немецких трактиров и некоторых лавок.
— Та-а-к… Час от часу не легче.
— Ив третий раз, я спрашиваю у вас, где находится часть архива вашего хозяина, виконта де Грийе, выкрав который, вы долгие годы его шантажировали? — епископ англиканской церкви был искренне возмущен тем, что его заставили делать. Даже если это дело государственной важности. Они допрашивают эту несчастную уже неделю, и так ничего и не добились. Максимилиан, епископ Готторпский, в сущности, был очень миролюбив, любил сельские виды и хоровое пение. В его собственном поместье крестьяне жили, словно в раю. Платя небольшую подушную подать и снабжая кухню замка, они имели право сами решать как им вести свое хозяйство. Епископ навлек на себя много критики со стороны лордов и самого короля, но от сложившегося уклада не отступил. Наверное, в отместку за своеволие разозлившийся Георг III и назначил его главным в следственной комиссии, по делу о ведьме Гертруде Риппельштайн, от которой на самом деле требовалось только выяснить, где архив виконта де Грийе.
История эта была странная и очень запутанная. Лорд Сазерленд, министр иностранных дел, получил письмо от русского канцлера, в котором речь шла о том, что виконт де Грийе в молодости развлекался тем, что собирал материалы о преступлениях «интимного характера», убийствах, изнасилованиях, подлогах… В общем, архив этот, будучи извлеченным на свет Божий из тайников виконта, мог бы наделать много нежелательного шума. В связи с этим русский канцлер просил разыскать некую Гертруду Риппельштайн, которая по его сведениям, живет в Англии, и выяснить, где она хранит похищенную ею у виконта часть архива, а также, возможно, сможет указать местонахождение всех документов. Русский канцлер сообщал, что фрау Риппельштайн служила у де Грийе гувернанткой, выкрала бумаги и затем долгие годы шантажировала своего хозяина. Мнительный и трусливый, Георг III тут же подумал, что это может быть как-то связано с мятежом в североамериканских колониях, может быть Франция, заполучив этот архив, попытается очернить английское дворянство в глазах жителей североамериканских колоний, в основном пуритан, и тем самым подорвать могущество Англии на новом континенте?
В результате монаршей подозрительности, эта самая Гертруда Риппельштайн, сидит в одной холщовой рубашке перед епископом Готторпским, который должен всеми имеющимися в его распоряжении «средствами убеждения», по приказу короля, вырвать у интриганки секрет местонахождения всего архива или хотя бы его части, что послужило поводом для шантажа виконта.
В письме русского канцлера утверждалось, что Гертруда украла тетрадь де Грийе, куда он заботливо записывал фамилии и преступления, совершенные представителями этих фамилий. Своего рода опись всего архива.
— Я повторяю свой вопрос, фрау Риппельштайн, где вы спрятали бумаги своего хозяина виконта де Грийе? — епископ потер свою переносицу. Максимилиан ненавидел это королевское поручение. Мучить эту несчастную было бессмысленно. Она действительно ничего не знала! Епископ слишком хорошо знал людей, и видел, что фрау Риппельштайн не обладает той силой духа, что свойственно людям сильным, отстаивающим свои убеждения, или готовых пострадать ради кого-то или чего-то важного в их жизни.
— Отпустите меня… — чуть слышно прошептала несчастная женщина. От голода и побоев, она уже почти ничего чувствовала. Гертруда день и ночь молила Бога, чтобы тот прекратил ее мучения и ниспослал ей смерть.
— Осталось последнее средство. Скажите нам, где искать бумаги вашего хозяина, и вас отпустят, к вам придет врач, вам дадут много денег! Черт побери! Не упорствуйте! Не заставляйте меня подвергать вас дыбе!
— Господь вам судья… — послышалось в ответ.
Епископ закрыл лицо руками и сделал знак палачу. Тот перенес Гертруду к огромному столу, и, бросив ее на него сверху, словно мешок с костями, закрепил ей руки и ноги. Приведя доску в вертикальное положение, палач занял свое место у рычага.
— На первый счет у вас растянутся мышцы, так что боль едва можно терпеть, — медленно и мрачно начал епископ. — На второй счет лопнут связки, на третий начнут разрываться сочленения суставов, на четвертый — вы умрете. Говорите сейчас!
— Мне нечего сказать, — последовал ответ, который епископ уже многократно слышал.
Раз, — скомандовал он. Гертруда издала дикий вой и безжизненно повисла на дыбе. — Приведите ее в чувство! — епископ вскочил со своего места. Он больше не мог находиться в застенке, наедине с палачом и несчастной жертвой европейской политики. Стражник выплеснул на неподвижное тело Гертруды ведро холодной воды.
— Опустите ее, — епископ встал со своего места, подошел к дыбе, и приложил пальцы к шее Гертруды.
— Все… — внутренне он испытал даже облегчение, что земные страдания этой женщины закончились. Епископ утешал себя тем, что муки, пережитые Гертрудой Риппельштайн на смертном одре, наверняка обеспечили ей место в раю. Тем более если она была и в самом деле ни в чем не повинна. Черт бы взял этот архив де Грийе, и самого старого виконта! Но что могло заставить эту несчастную так упорствовать? Ни одно человеческое существо не в силах выдержать такие муки, если только оно не преследует какую-то высшую цель или не защищает свое потомство…
Из состояния раздумий епископа вывел стражник.
— Ваше святейшество, у ворот стоит пруссак, утверждающий, что приходится мужем этой ведьме.
Епископ сжал виски. Неужели все сначала? Георг III и этого потребует допросить «всеми имеющимися средствами»?
Готфрида Люмбека проводили в кабинет епископа и предложили вина, но тот сидел как на иголках, и от вина отказался.
— Вы мистер Люмбек? — епископ вошел неслышно, мягко ступая по ковру.
— Ваше святейшество… Я…
— У нас ваша жена, Гертруда Риппельштайн, — коротко сообщил ему епископ.
— Я знаю, потому и пришел. Не мог бы я увидеться с женой? — Люмбек порывисто вскочил, затем упал на колени и поцеловал епископу руку и полы одеяния.
— Встаньте, ради Бога! Этого никак нельзя сделать. Ваша жена обвиняется в одном из самых тяжких преступлений — колдовстве, — Максимилиан чувствовал себя средневековым инквизитором. Эта роль ему совершенно не нравилась. Епископ Готторпский считал себя просвещенным и культурным служителем церкви. Что за время, когда даже духовное лицо не может противиться воле государя? — Садитесь, я прошу вас, — епископ сел в кресло, жестом приглашая Готфрида сесть в точно такое же кресло напротив.
— Но это… это нелепость, — нерешительно начал Люмбек». — Гертруда была неграмотной…
Неграмотной? — епископ удивленно приподнял брови. «Боже мой! Несчастная и знать не могла, что попало к ней в руки!», — сердце священника болезненно сжалось. — Но она могла выучиться! Вы ведь уже давно не живете вместе, насколько мы выяснили, — епископ цеплялся за малейшую надежду, что умершая была хотя бы немного виновной… Максимилиан, как это ни странно для епископа, верил в Бога, он боялся попасть в ад.
— Не так давно она прислала мне письмо…
— Вот видите! Она умела писать, значит, была грамотна!
— Да нет же! Взгляните, ваше святейшество.
И Люмбек вывалил на стол груду писем.
— Взгляните! Они все написаны разным почерком, и все с печатями разных нотариусов! Когда Гертруде требовалось написать письмо, она просила нотариуса это сделать. Пока она жила в Висбадене, всякие бумаги ей писал нотариус Батистен…
— Батистен? Где он сейчас? — епископ припомнил, что в злополучном письме канцлера речь шла именно о неком Батистене.
— Он умер недавно…
— Понятно. Жаль. Мистер Люмбек, скажите, у вас были дети? — епископ внимательно посмотрел на гостя и подумал, что следует его отпустить.
— Дети… — Готфрид задумался. Действительно, в свете последних событий, не так уж просто стало отвечать на этот вопрос.
— Вообще-то да… Но…
— Что «но»?
— Есть вероятность, что наша дочь были ребенком де Грийе, — пробормотал Люмбек.
— Простите? Ваша жена родила дочь от де Грийе?
— Но это не доказано! Старый виконт не признал Лизхен! И к тому же это уже не важно… Ее более нет в живых.
— Интересно, — епископ нахмурился. — И что же произошло?
— Старый виконт свернул ей шею, — глаза Люмбека загорелись ненавистью. — Но хоть Гертруда и утверждает, что Лизхен от де Грийе, в душе я всегда верил, что это моя дочь!
— Прискорбно. А где сейчас де Грийе? И есть ли у него дети? — Максимилиан задавал эти вопросы, и мысленно молил Бога, чтобы оказалось, что у старого виконта нет детей. Ведь король Георг не остановится на фрау Риппельштайн.
— Где старый виконт, мне неизвестно. У него осталась дочь в Висбадене. Мари Франсуаза баронесса фон Штерн.
— Не хотели бы вы нам помочь? — неожиданно вкрадчиво начал епископ, у него появился план, как уменьшить количество жертв этого рокового увлечения де Грийе.
— Я бы хотел сначала увидеться со своей женой… — Люмбек мял в руках свою войлочную шляпу, предмет насмешек над немецкими бюргерами.
Европейцы говорили, что чем беднее одет немец, чем больше заплат на его одежде и чем больше потрепана его войлочная шляпа — тем больше золота он хранит в своих подвалах.
— Это невозможно, — епископ отвернулся от пруссака и мысленно попросил Господа послать тому сил, выдержать предстоящую боль.
— Почему же? — у Люмбека в груди похолодело, предчувствие говорило ему, что он опоздал, да и вообще, вряд ли что-то мог сделать.
— Она умерла, — его преосвященство перекрестился.
— Но…
— Мы ничего не могли поделать. Последние ее слова были: «Проклятый де Грийе». Выходит, что старый виконт погубил всю вашу семью, мистер Люмбек.
— Что я могу сделать? — Готфрид сжал в кулаке свои перчатки.
— Вы можете помочь нам…
Люмбек говорил с Максимилианом больше часа. Затем он покинул дворец епископа. Сесиль очень удивилась, когда увидела, что господин, уплативший за неделю вперед, съезжает. И по его лицу было видно, что он чем-то сильно огорчен. Но так как постоялец не стал требовать возврата денег, то буфетчица с радостью присвоила их, и была очень рада неожиданному везению.
Мари очнулась от холода и тут же увидела, что на ней сидит огромная крыса. Завопив, что было силы, она забила руками и ногами, и тут же выяснилось, что все ее конечности закованы в кандалы. Мари судорожно заметалась из стороны в сторону. Под ней был жесткий, каменный пол. Она потянула за цепь, что сковывала ее ноги и, перебирая одно за другим ее звенья, добралась до кольца в полу. Ужас, охвативший баронессу фон Штерн, не поддавался описанию. Она пыталась кричать, но только хватала ртом воздух. Отовсюду несло гнилью и плесенью.
— Боже мой, лучше смерть, чем такой страх! — прошептала она.
Поднявшись на ноги, Мари стала ощупывать стены своей камеры, которая оказалась простым каменным мешком с одной дверью, что вела в коридор. Сев возле этой двери, Мари стала прислушиваться к шорохам вокруг. Отчетливо слышался крысиный писк и шуршание их лап. Баронесса фон Штерн вся съежилась в комочек, время от времени топая ногами, чтобы отпугивать крыс. Мысли были настолько запутанными и одна другой ужаснее, что хотелось как можно скорее проснуться и узнать, что все это подземелье с крысами и вонью, было не более чем ночным кошмаром! Рядом будет он — Александр. Он сумеет ее защитить. Он обещал, что никогда ее не бросит… От этого болезненно сжалось сердце, но Мари изо всех сил цеплялась за свою веру в Салтыкова, который сумеет ее отовсюду вызволить, сокрушит все преграды… Но что, если!.. Мари вспомнила, какое лицо было у Рихарда, когда он вошел в их спальню с вооруженными людьми. Господи! Как же она могла влюбиться в такого негодяя! Как же она могла позволить ему одурачить себя? Несчастная женщина жестоко корила себя за собственную глупость, но разве можно винить ее? Рихард был так мил, казалось, что он умирает от любви, он носил Мари на руках, сдувал с нее пылинки, готов был выполнить малейший ее каприз. Как же ему было не поверить?