Мари посмотрела на это человека, пропитанного соленой водой и запахом моря.
— Только мужчина мог написать такую книгу, — печально сказала она. — Женщине никогда бы не пришло в голову ничего подобного. И только прочитавший ее мужчина может делать такие выводы. Женская судьба полностью зависит от воли мужчины, если, конечно, она не монахиня.
— Мне кажется, что вы слишком хороши для того, чтобы подарить себя Богу, — сказал капитан и, очевидно смутившись, удалился.
Баронесса фон Штерн пережила легкий шок. Конечно, она слышала о том, что англичане первейшие безбожники и зачастую относятся к религии презрительно, но фраза, сказанная капитаном, застала ее врасплох.
Мари опустила глаза и заметила, что ее руки стали похожи на сухие ветки. Кожа пожелтела, потрескалась, а под ногтями скопилась грязь.
Баронесса встала и подошла к тазику с водой. Осторожно вымыв руки, она начала втирать в них масло, оставленное матросом для небольшой лампадки в углу каюты.
Она не стала читать роман, чувствуя, что ее воображение пока не готово к новым впечатлениям.
Через два дня судно причалило в Лондонском порту глубокой ночью. Мари завязали глаза. Ее долго вели по каким-то доскам, затем по мостовой, мощенной булыжником, затем посадили в карету. В руках баронесса сжимала небольшой узелок, в котором лежала подаренная ей капитаном книга.
Сопровождавший ее человек всю дорогу не проронил ни слова. Баронесса вскоре уснула. Разбудили ее звуки человеческих голосов.
— Епископ уже ждет вас.
— Хорошо, надеюсь, что с ней не случится ничего плохого. Эта женщина оказалась заложницей обстоятельств и даже не знает, в чем, собственно, ее вина.
— Не волнуйся, здесь ей будет хорошо. По крайней мере, ее никто не найдет и не сможет причинить вреда. Отныне она будет под защитой англиканской церкви.
Мари вздрогнула.
Ее повели по песчаной дорожке, скорее всего среди цветов, потому что утренний воздух был напоен сладким, чуть горьковатым ароматом.
— Снимите повязку, — раздался откуда-то сверху приятный мужской голос, в котором послышалось сочувствие.
— Слушаюсь, ваше высокопреосвященство, — ответил охранник, и в ту же секунду Мари зажмурилась от ударившего ей в глаза света. Даже серое, хмурое, туманное утро показалось баронессе слишком ярким.
— Здравствуйте, дорогая баронесса, — обратился к ней высокий, хорошо сложенный мужчина в епископском облачении. — Прошу прощения, что пришлось подвергнуть вас таким испытаниям, но с этого момента вы под защитой англиканской церкви и английской короны. Я епископ Готторпскии, но вы можете звать меня просто Максимилиан.
— Не могу сказать, что я рада, — после путешествия в закрытой каюте и «глухом» экипаже, от обилия свежего воздуха, Мари стало дурно.
Заметив, что она резко побледнела, епископ сбежал со ступенек и едва успел подхватить на руки обессиленную женщину.
— Я хочу исповедаться… — прошептала она чуть слышно перед тем, как лишиться чувств.
Англичане обращались со своей пленницей не дурно, обеспечивая ей минимальный комфорт. Ее поселили в одном из монастырей, в маленькой келье, где стояла кровать, туалетный столик, кресло, прибор для умывания. Только решетка с внешней стороны окна и караул у дверей напоминали ей о том, что она пленница.
— Если в вашем отце есть хоть капля любви к вам, то он появится, как только узнает о том, какая участь постигла вас.
Епископу Готторпскому понравилось бывать у этой красивой, гордой женщины, которую не удалось сломить даже самым тяжким испытаниям, выпавшим на ее долю. В присутствии Мари фон Штерн святой отец ощущал то, что давным-давно счел безвозвратно утерянным — величие человеческого духа. Епископ даже строил некоторые планы на ее счет. Если де Грийе не объявится в ближайшие годы, о его дочери все забудут, и тогда ее можно будет отвезти в его лондонский дом. В конце концов, не имея в жизни иной опоры, она, может быть, и полюбит старого епископа? Кто знает.
— Это низко и отвратительно, использовать любовь родителя к своему ребенку, чтобы заманить его в ловушку, как вы поступили с Гертрудой Риппельштайн, — ответила Мари и отвернулась.
Ей по-прежнему хотелось только одного — умереть.
— Вы очень много пережили, для такой молодой женщины. Время и Бог залечат ваши раны, — примирительно сказал святой отец.
— Я разочаровалась в Боге, — сухо ответила Мари.
— Выбирайте выражения, баронесса. Такие речи вполне могут привести вас на эшафот, — епископ нахмурил брови.
— Я не боюсь смерти.
— Интересно, что может заставить молодую и красивую женщину настолько отчаяться в жизни? — Максимилиан попытался улыбнуться. В солнечный, погожий день, когда даже немой монастырский дворник замычал некое подобие песни, епископу стало особенно жаль свою пленницу, заложницу европейских интриг.
— Предательство, — спина Мари вытянулась в струну.
Мужчина? О… Как же я сразу не догадался, — Максимилиан грустно улыбнулся. — Милая моя баронесса. Никогда не дарите своего сердца тому мужчине, которого любите вы. Ибо женская любовь не знает границ, пределов, невозможных жертв, мужская же любовь, напротив, скоротечна, хоть может пленять своею страстностью и чувственностью.
— Но он любил! — вырвалось у Мари помимо ее воли. Она ведь знала, она чувствовала, не могла ошибиться!
— Да, вполне возможно. Он любил. Но в том и разница, что вы все еще любите, и, может быть, так никогда и не сможете его забыть, а он уже забыл. То, что мужская любовь коротка, вовсе не означает, что она не настоящая. Наслаждайтесь ею, но не позволяйте себе увлечься слишком серьезно. Рано или поздно он разобьет вам сердце и не потому, что жесток — Бог создал его таким, и не в ваших силах противиться воле Создателя.
Мари больше не могла сдерживать слез.
Епископ Готторпский вышел. Он переживал странное состояние, как будто судьба дает ему последний шанс. Ведь он говорил сейчас и о себе. Себе самому он тоже никогда не позволял увлечься, берег свое сердце ради служения Богу. Может быть сейчас, во искупление своих грехов, он должен позаботиться об этой женщине?
Оставшись в одиночестве, Мари попыталась молиться, но вместо этого душу ее смущали сладостные воспоминания о той ночи, что они провели в старом, заброшенном доме. Только по-настоящему влюбленный мужчина мог играть на ее теле как виртуозный музыкант на своем любимом инструменте, так, чтобы тот рождал музыку, подобной которой нет, и не может быть на земле.
Она вспомнила, как его пальцы пробежали по ее шее, как небрежно потянул он шнуровку платья, как зарылся лицом в ее волосы и жадно вдыхал ее запах. Помимо своей воли Мари оказалась вся охвачена любовным пылом, остудить который не могли ни молитвы, ни горькие воспоминания.
Совершенно измучившись, она упала на колени и вознесла горячую молитву о том, чтобы Бог освободил ее от всяких чувств. На следующий же день она решила просить, умолять епископа о том, чтобы тот разрешил ей стать монахиней в этом монастыре.
Епископ Готторпский выслушал просьбу своей узницы без малейшего удивления. За тридцать лет он повидал немало женщин, которые хотели залечить свои сердечные раны, обратившись к Богу. Надо сказать, из них никогда не получалось хороших монахинь, но в случае с Мари, в дело примешивался и еще один аспект — политический. Ведь если баронесса фон Штерн примет обет, то никто и никогда не сможет поднять вопроса о ее похищении. Кроме того, она точно останется рядом со старым епископом, чему тот был искренне рад.
— Ну что ж… Если решение твое окончательно и бесповоротно…
— Я не знаю, что сможет вернуть меня в мир! Желание мое искренно. Или я стану монахиней, или умру! — отчаянье переполняло сердце Мари.
Она надеялась, что Господь залечит ее сердечные раны и успокоит жар молодого тела, которое, несмотря ни на что, требовало любви. Дьявольское наваждение рук, губ, порывистого дыхания преследовало ее ночами. Но баронесса фон Штерн решила, что больше никогда в жизни не будет принадлежать ни одному мужчине. Чтобы избавить свое тело от дьявольского искушения, Мари решила посвятить себя Богу. Она искренне верила, что Господь поможет ей и простит те невольные прегрешения, что она совершила, находясь в плену страсти и западне чужих интриг.
— Господь заслуживает лучшего сравнения, — сухо заметил епископ.
— Простите, я так подавлена, — Мари действительно так побледнела и исхудала, что более походила на тень самой себя. — Вся моя жизнь рухнула всего за несколько недель.
Святой отец кивнул головой, и подумал, что по странному велению рока, судьба жестоко обошлась с этой красивой и молодой женщиной, которая, единственная из всех, кого доселе видел епископ, совершенно таких ударов не заслужила.
На следующий день епископ сам провел церемонию посвящения Мари в послушницы. Она была несколько расстроена тем обстоятельством, что послушник еще имеет возможность оставить монастырь и вернуться к мирской жизни, но ей объяснили, что это дополнительное испытание воли, твердости решения.
Осень выдалась удивительно погожей и теплой. Мари потихоньку привыкала к монастырской жизни, хотя сестры говорили между собой, что долго она не протянет. Послушница таяла как восковая свеча, и, взяв на себя обет строго поститься, соблюдала его столь истово, что епископу уже не раз жаловались, что новая сестра хочет уморить себя голодом.
Про историю с архивом уже как-то начали забывать, гораздо большее же распространение получила печальная история, которую дамы пересказывали друг другу в салонах. О том, как один русский граф прибыл в Пруссию с тайным заданием, влюбился в замужнюю даму, и в решающий момент, когда нужно было спасти ее от позора, не смог раскрыть свое инкогнито. Кто-то не верил, старухи осуждали, а девицы плакали. Отголоски этой истории докатились и до ушей епископа. Оказывается, граф Салтыков прибыл в Висбаден через неделю, имея на руках все документы, подтверждающие его происхождение и полномочия, обратился к городским властям с требованием выдать ему Мари фон Штерн как двойную шпионку, для того, чтобы ее могли судить в России. Он приводил самые абсурдные доводы, грозился убить префекта; чтобы усмирить Александра, понадобилась вся стража префектуры. Салтыков успокоился только тогда, когда убедился, что Мари нет ни в тюрьме, ни на рыночной площади, ни в замке фон Штерна. Граф поклялся разыскать свою возлюбленную, даже если это будет стоить ему жизни.
— Умно, но безрассудно, — заметил святой отец леди Сазерлэнд, которая и привезла ему этот рассказ.
— О! Этот юноша совершил еще большие безумства! Так, например, он добился ареста барона фон Штерна, на основании того, что тот пытался добиться незаконного развода с ней при помощи Лизхен Риппельштайн, а также хотел убить жену.
— Убить? — епископ посмотрел на леди Сазерленд с огромным изумлением.
Да, на процессе он утверждал, что кучер барона, Ганс, рассказал ему, что фон Штерн специально ждал того момента, когда Салтыков уедет вслед за его женой, а затем, выждав немного, взял с собой префекта Висбадена и потребовал, чтобы тот помог ему уличить прелюбодеяние. Префект не мог отказаться. Когда они уже подъехали совсем близко к имению де Грийе, барон, через открытое окно спальни, увидел, как граф обнимает Мари, и в ту же минуту у него созрел план. Ведь если он застрелит жену сейчас, то станет ее наследником, и никто не посмеет осудить его, потому что он защищал свою честь. Барон выхватил у стражника мушкет и выстрелил, но промахнулся. Граф представил пулю из этого мушкета. Это выглядело как аффект ревнивца, поэтому префект не придал этому инциденту никакого значения.
— И что же постановил суд, леди Сазерленд?
— Суд вынес барону фон Штерну оправдательный приговор, но с условием, что если его жена Мари будет найдена, то он обязуется выплатить ей все доходы с ее виноградников за все годы их супружества.
— Да… Барон может вылететь в трубу, если Мари фон Штерн найдется, — заметил епископ.
Леди Сазерленд рассмеялась.
— Бросьте, Максимилиан, только глухой нынче не знает, что Мари фон Штерн живет в вашем монастыре.
Епископ удивленно приподнял брови. Леди Сазерленд откинулась назад в кресле.
— Ну, разве вы не знаете, как это бывает? Леди МакКарсон заказывает у ваших монашек кружева, монахиня раз в неделю приносит ей образцы, ну и конечно, новости о монастырской жизни. За ужином леди МакКарсон сказала об этом мужу, тот в свою очередь на следующий день поделился со всеми джентльменами из клуба, а те, придя домой, также рассказали своим женам, а до того как прийти домой — любовницам. В результате через два дня вся Англия знала, что Мари фон Штерн, «пленница архивов», как ее называют, находится у вас.
— И ваш муж, министр иностранных дел, так же поделился с вами?
— Нет, я узнала у кузины Бетти, а та у своего брата.
«Бетти», герцогиня Кентерберийская, подруга леди Сазерленд и самая любопытная женщина во всей Англии. Говорят, будто бы эта дама, рискуя жизнью, как-то пробралась по карнизу четвертого этажа, только для того, что узнать, спит ли епископ Нотингхилла со своим племянником, или же это только досужие сплетни.
— Ну что ж, раз король в курсе, значит, де Грийе тоже знает, что его дочь у нас. Люмбек напал на его след где-то во Франции, но так и не сумел настичь, — Максимилиан нервно постучал пальцами по столу.
— Люмбек? Кто это? — о! Леди Сазерленд сейчас охотно рассталась бы с одной из своих бриллиантовых диадем, только бы узнать какую-нибудь новость об «этом деликатном деле» первой.
— Родной отец той самой Лизхен Риппельштайн, с которой и началась вся эта история… — епископ хотел рассказать про путаницу, которая вышла с письмом несчастной Гертруды Риппельштайн, но не успел.
— Ваше святейшество! — в комнату вошел секретарь. — К вам виконт де Грийе, и посланник Ее императорского Высочества Екатерины III.
— О, Боже! — леди Сазерленд пересела на диван. — Даже не пытайтесь меня прогнать, Максимилиан! — предупредила она просьбу епископа. — Как можно уйти, когда на твоих глазах вот-вот произойдет развязка драмы, потрясшей всех женщин Европы?!
Епископ вздохнул. Леди Сазерленд следовало бы самой возглавить министерство иностранных дел, вместо своего меланхоличного мужа.
— Просите немедленно, — сказал он секретарю.
Перед епископом Готторпским возник небольшого роста сморщенный старичок, лицо которого выражало страдание. Его сопровождал высокий, красивый молодой человек с пронзительно-зелеными глазами и заметной проседью в густых черных волосах, промеж его бровей пролегла глубокая морщина.
— Чем обязан, господа? — хмуро приветствовал их Максимилиан.
— Нам известно, что Мари фон Штерн, дочь господина де Грийе, содержится в вашем монастыре как узница. Мы требуем ее выдачи, — отчеканил молодой человек.
— С кем имею честь? — холодно поинтересовался епископ, хоть уже и догадался, кто перед ним.
— Посланник Ее императорского Высочества Екатерины II, граф Александр Салтыков.
— А-а… Ну что же, юноша, я вынужден вас разочаровать, — епископ почувствовал, что у него вспотели ладони. С чего он так волнуется? — Мари фон Штерн действительно живет в нашем монастыре, но по доброй воле, как послушница. Она решила посвятить себя Богу. Испытания, выпавшие на ее долю, оказались слишком тяжелы, — епископ многозначительно посмотрел в глаза Александру.
— Но… — Салтыков выглядел растерянным. — Мы хотели бы услышать это от нее самой, — граф сел в кресло, демонстрируя, что не намерен уходить без Мари.
Вы мне не верите? — епископ презрительно смерил с ног до головы этого русского юнца, который посмел явиться к нему в обитель как в свою казарму и вести себя как хозяин.
— Послушайте, — в разговор вмешался де Грийе. — Я думаю, вас, как и всех остальных, интересует мой архив. Он находится у главы масонского ордена; что смог вспомнить, я рассказал русскому канцлеру. Поверьте, в этих бумагах нет ничего интересного. Половина из перечисленных там преступников, уже умерли. Все эти «тайны порока» не так уж ужасны, как вы себе представляете. Рассказав о своем архиве и некоторых случаях, которые не были мною записаны, взамен я просил защиты для себя и своей дочери. Но когда получил все необходимые высочайшие повеления и всемилостивейшее прощение, в Петербург прибыл граф Салтыков, который поведал мне, что уже поздно — Мари пропала. Мы всеми силами пытались ее разыскать, и вот — нашли.
— Но как же те бумаги, что Гертруда Риппельштайн хранила у нотариуса Батистена, и по поводу которых он писал свои донесения?
— Мы предполагаем, что перед тем как явиться в замок фон Штерна, Сен-Мартен под видом монаха-капуцина проник в дом Батистена и отравил несчастного, после забрал бумаги, — сказал Салтыков.
— Это хорошая версия, но ее недостаточно, — ответил он де Грийе.
— Позвольте мне хотя бы увидеть дочь! — воскликнул несчастный виконт. — Я уже стар, мне осталось совсем недолго…
Епископ Готторпский задумался. В конце концов, раз уж они пришли и им точно известно, что Мари фон Штерн находится здесь, какой смысл это отрицать?
— Хорошо. Я прикажу позвать ее, — Максимилиан позвонил в колокольчик.
— Слушаю, ваше святейшество!
— Пригласите в мой кабинет послушницу Франсуазу.
Секретарь кивнул и беззвучно удалился.
— Она пожелала назваться своим вторым именем, — пояснил епископ присутствующим.
Салтыков, однако, уже его не слушал. Все его внимание было приковано к звукам, доносившимся из темного коридора. Вот-вот там раздадутся легкие шаги… Вот-вот они снова встретятся, он сожмет ее руку и будет умолять о прощении до тех пор, пока она не поймет и не простит его! Ухо его уловило чуть слышный шорох. Мари идет к нему. Не в силах сдерживать себя, Салтыков вскочил и бросился к двери.
— Сядьте! — резко и неожиданно громко одернул его епископ.
Леди Сазерленд следила за происходящим, затаив дыхание. Никогда она еще не видела Максимилиана таким. Похоже, эта Мари фон Штерн имеет для него куда большее значение, чем просто новая сестра для его обители! Леди Сазерленд ощутила даже легкий укол ревности. Много лет она пыталась увлечь Максимилиана. Нет, не для того, чтоб сделать его любовником, просто, когда тебя любит епископ, то кажется, что и Бог тоже.
Салтыков не сел обратно в кресло, но остановился возле самого порога.
Она вошла, потупив глаза. Графа словно не заметила. Леди Сазерленд отметила, что бледность и неподвижность ее лица скорее есть следствие величайшего внутреннего напряжения, чем подлинного смирения и безразличия.
— Мари! — виконт вскочил со своего кресла и порывисто прижал ее к себе. Она не реагировала. Салтыков беспомощно протянул к ней руки и заметался, словно вдоль невидимой преграды. — Мари, ты не узнаешь меня? Это же я — твой отец!
— Мари! — Салтыков упал перед несчастной на колени, и, обхватив ее ноги, просил, умолял простить его.
— Оставьте ее! — епископ вышел из-за своего стола и протянул послушнице Франсуазе руку. Усадив ее в кресло, он внимательно вгляделся в ее лицо, и от него тоже не ускользнула странность взгляда. Стеклянные, неподвижные глаза словно скрывали целый вулкан, бурю эмоций, которая, в случае выхода, могла бы погубить несчастную, лишить ее рассудка.
— Мне кажется, ей лучше вернуться к своим обычным делам, — заметил он присутствующим.
— Дайте мне поговорить с ней! — Салтыков бросился к епископу.
Тот обернулся, и леди Сазерленд, следившая за происходящим затаив дыхание, почувствовала, что будь оба этих мужчины сейчас вооружены, то сошлись бы в смертельном поединке. К счастью, Максимилиан никогда не носил при себе оружия, а всех посетителей просили оставлять шпаги, ножи и пистолеты у входа в святую обитель.
— Максимилиан! — жена министра внутренних дел больше не могла оставаться в стороне. — Ради всего святого! Оставь их наедине!
— Но я в ответе за ее душу и ее разум, — был непреклонный ответ.
Максимилиан, ты же не только священник, ты — джентльмен! Ты не имеешь права обречь эту несчастную на монашеское существование, если она не готова. Это испытание ее решения, твердости ее духа! Если сейчас она не найдет в себе сил отказаться от мирского счастья, то кто даст гарантии, что она не станет тосковать о нем позже! Максимилиан! Боже, так часто мужчины решают за женщин их судьбу, поэтому многие из нас несчастны. Так часто вы думаете о политике, вместо того, чтобы подумать о чувствах, о счастье! Дай ей шанс!
Леди Сазерленд столь надрывно говорила в этот момент, что святой отец вспомнил, какую неприятную роль ему пришлось сыграть в ее замужестве. Воля короля была такова, что Елизавета Ланкастер, одна из самых блестящих невест Англии, представительница древнейшего рода и очень богатая наследница, стала женой неприметного лорда Сазерленда и тем самым навсегда выбыла из очереди на наследование престола. Если бы король умер неожиданно, не успев родить наследника, то герцогиня Ланкастерская была бы третьей в очереди на престол. Даже если бы наследник родился, то по малолетству не мог бы управлять страной. В таких случаях Парламент назначает регента. Елизавета, знатная и умная женщина, имевшая значительные связи в среде банкиров и промышленников, вполне могла бы претендовать на регентство. Однако замужество избавило бы кое-кого из влиятельных аристократов от опасной конкурентки. Максимилиану, другу семьи и талантливому проповеднику, поручили устроить брак Елизаветы с лордом Сазерлендом, который был красив, приятен в общении, одним словом — настоящий денди. Девушка увлеклась, но если бы не вмешательство Максимилиана, ее отношения с лордом не продлились бы долго, но священник был настойчив, ведь наградой за успех служил сан епископа. Максимилиан уговорил герцогиню Ланкастер, и всю оставшуюся жизнь испытывал перед ней мучительный стыд. Она поняла и простила Максимилиана, и даже научилась извлекать из его совестливости выгоду. Как сейчас.
Епископ Готторпский метнул в сторону Салтыкова ненавидящий взгляд, сложил руки за спиной и вышел, все остальные последовали за ним. В кабинете святого отца остались только Мари в белых послушнических одеяниях и Александр Салтыков.
Она отвернулась и вцепилась руками в ручку кресла. Граф заговорил первым. Он так много думал о том, что скажет Мари, когда они встретятся, но сейчас… Слова замирали у него в горле, все подготовленные фразы казались искусственными и неискренними… Александр сделал несколько порывистых движений, будто зверь, посаженный в тесную клетку. Мари в этих белых одеждах! Не то невеста, не то признак, напоминающий убийце о его преступлении!
— Мари, я приехал забрать тебя! Я увезу тебя в Россию! Я хочу, чтобы ты стала моей женой… Мари, я так искал тебя, я был готов горы свернуть, — Александр встал перед ней на колени и осыпал поцелуями холодные ладони своей возлюбленной.
— Не трогайте меня! — закричала она вдруг так жалобно, словно он причинял ей острейшую боль.
— Я знаю, что мне, возможно, не хватит всей жизни, чтобы загладить перед вами свою вину. Но в тот момент я должен был думать о том, как мне скорее освободиться, чтобы вызволить вас. Я не мог открыться, ведь кроме долга перед вами у меня был еще и долг перед родиной, которой я принес присягу! Поймите же! Ваша жизнь и воля принадлежат только вам, а моя еще и императрице!
— Перестаньте! Лжец! Лжец! — из глаз Мари брызнули слезы. — Хотя бы взгляд, один твой взгляд на меня у подножья этого помоста! — обвинение сорвалось с ее губ помимо воли. — будьте же верным до конца своему долгу! Своей императрице! Своей Родине!
— Мари, вы не в себе, это пройдет. Я увезу вас. У меня внизу карета… — Салтыков сделал попытку взять ее на руки, но она стала кричать и отбиваться.
— Помогите! Максимилиан!
На ее крик вбежал епископ, виконт, слуги.
— Прекратите! Вы немедленно покинете пределы этой обители!
— Я уйду только вместе с ней, даже если для этого мне понадобится вас убить! — заревел Салтыков.
— Хорошо, — епископ внезапно смягчился. — Обещаю, что вы беспрепятственно уйдете отсюда, вместе с этой женщиной, если только она сама сейчас скажет, что хочет этого. Иначе, это будет похищение.
— Но она не может! Она не здорова! — Александр прижал Мари так, словно хотел удержать покидающую его душу.
— Позвольте ей самой решить и, ради Бога, дайте ей сесть.
Александр осторожно опустил Мари фон Штерн в кресло. Смертельная бледность на ее лице сменилась лихорадочным румянцем.
— Итак, Мари, за вами выбор, — епископ отвернулся. — Если вы все еще любите этого человека, то я не могу, и не имею права более удерживать вас, если же нет — тогда сердце ваше чисто и открыто для Бога.
Мари фон Штерн взглянула в этот момент на Максимилиана, и увидела у него в глазах то отчаянье, какое бывает у приговоренного, который все еще надеется на помилование. «Никогда не дарите сердца тому, кого любите вы…», вспомнила она его слова. Нет, она более не сделает этой ошибки. Она останется с Максимилианом, который любит ее! Он, вне всякого сомнения, любит ее, но будучи связан своим саном и обетом безбрачия, никогда в этом не признается. И хорошо! Жизнь, лишенная потрясений и чувств, предсказуемая, простая! Жизнь под защитой монастырских стен!
— Я… Я… хочу… — в кабинете повисла мертвая тишина. — Я хочу остаться, — вымолвила Мари и лишилась чувств.
— Только мужчина мог написать такую книгу, — печально сказала она. — Женщине никогда бы не пришло в голову ничего подобного. И только прочитавший ее мужчина может делать такие выводы. Женская судьба полностью зависит от воли мужчины, если, конечно, она не монахиня.
— Мне кажется, что вы слишком хороши для того, чтобы подарить себя Богу, — сказал капитан и, очевидно смутившись, удалился.
Баронесса фон Штерн пережила легкий шок. Конечно, она слышала о том, что англичане первейшие безбожники и зачастую относятся к религии презрительно, но фраза, сказанная капитаном, застала ее врасплох.
Мари опустила глаза и заметила, что ее руки стали похожи на сухие ветки. Кожа пожелтела, потрескалась, а под ногтями скопилась грязь.
Баронесса встала и подошла к тазику с водой. Осторожно вымыв руки, она начала втирать в них масло, оставленное матросом для небольшой лампадки в углу каюты.
Она не стала читать роман, чувствуя, что ее воображение пока не готово к новым впечатлениям.
Через два дня судно причалило в Лондонском порту глубокой ночью. Мари завязали глаза. Ее долго вели по каким-то доскам, затем по мостовой, мощенной булыжником, затем посадили в карету. В руках баронесса сжимала небольшой узелок, в котором лежала подаренная ей капитаном книга.
Сопровождавший ее человек всю дорогу не проронил ни слова. Баронесса вскоре уснула. Разбудили ее звуки человеческих голосов.
— Епископ уже ждет вас.
— Хорошо, надеюсь, что с ней не случится ничего плохого. Эта женщина оказалась заложницей обстоятельств и даже не знает, в чем, собственно, ее вина.
— Не волнуйся, здесь ей будет хорошо. По крайней мере, ее никто не найдет и не сможет причинить вреда. Отныне она будет под защитой англиканской церкви.
Мари вздрогнула.
Ее повели по песчаной дорожке, скорее всего среди цветов, потому что утренний воздух был напоен сладким, чуть горьковатым ароматом.
— Снимите повязку, — раздался откуда-то сверху приятный мужской голос, в котором послышалось сочувствие.
— Слушаюсь, ваше высокопреосвященство, — ответил охранник, и в ту же секунду Мари зажмурилась от ударившего ей в глаза света. Даже серое, хмурое, туманное утро показалось баронессе слишком ярким.
— Здравствуйте, дорогая баронесса, — обратился к ней высокий, хорошо сложенный мужчина в епископском облачении. — Прошу прощения, что пришлось подвергнуть вас таким испытаниям, но с этого момента вы под защитой англиканской церкви и английской короны. Я епископ Готторпскии, но вы можете звать меня просто Максимилиан.
— Не могу сказать, что я рада, — после путешествия в закрытой каюте и «глухом» экипаже, от обилия свежего воздуха, Мари стало дурно.
Заметив, что она резко побледнела, епископ сбежал со ступенек и едва успел подхватить на руки обессиленную женщину.
— Я хочу исповедаться… — прошептала она чуть слышно перед тем, как лишиться чувств.
Англичане обращались со своей пленницей не дурно, обеспечивая ей минимальный комфорт. Ее поселили в одном из монастырей, в маленькой келье, где стояла кровать, туалетный столик, кресло, прибор для умывания. Только решетка с внешней стороны окна и караул у дверей напоминали ей о том, что она пленница.
— Если в вашем отце есть хоть капля любви к вам, то он появится, как только узнает о том, какая участь постигла вас.
Епископу Готторпскому понравилось бывать у этой красивой, гордой женщины, которую не удалось сломить даже самым тяжким испытаниям, выпавшим на ее долю. В присутствии Мари фон Штерн святой отец ощущал то, что давным-давно счел безвозвратно утерянным — величие человеческого духа. Епископ даже строил некоторые планы на ее счет. Если де Грийе не объявится в ближайшие годы, о его дочери все забудут, и тогда ее можно будет отвезти в его лондонский дом. В конце концов, не имея в жизни иной опоры, она, может быть, и полюбит старого епископа? Кто знает.
— Это низко и отвратительно, использовать любовь родителя к своему ребенку, чтобы заманить его в ловушку, как вы поступили с Гертрудой Риппельштайн, — ответила Мари и отвернулась.
Ей по-прежнему хотелось только одного — умереть.
— Вы очень много пережили, для такой молодой женщины. Время и Бог залечат ваши раны, — примирительно сказал святой отец.
— Я разочаровалась в Боге, — сухо ответила Мари.
— Выбирайте выражения, баронесса. Такие речи вполне могут привести вас на эшафот, — епископ нахмурил брови.
— Я не боюсь смерти.
— Интересно, что может заставить молодую и красивую женщину настолько отчаяться в жизни? — Максимилиан попытался улыбнуться. В солнечный, погожий день, когда даже немой монастырский дворник замычал некое подобие песни, епископу стало особенно жаль свою пленницу, заложницу европейских интриг.
— Предательство, — спина Мари вытянулась в струну.
Мужчина? О… Как же я сразу не догадался, — Максимилиан грустно улыбнулся. — Милая моя баронесса. Никогда не дарите своего сердца тому мужчине, которого любите вы. Ибо женская любовь не знает границ, пределов, невозможных жертв, мужская же любовь, напротив, скоротечна, хоть может пленять своею страстностью и чувственностью.
— Но он любил! — вырвалось у Мари помимо ее воли. Она ведь знала, она чувствовала, не могла ошибиться!
— Да, вполне возможно. Он любил. Но в том и разница, что вы все еще любите, и, может быть, так никогда и не сможете его забыть, а он уже забыл. То, что мужская любовь коротка, вовсе не означает, что она не настоящая. Наслаждайтесь ею, но не позволяйте себе увлечься слишком серьезно. Рано или поздно он разобьет вам сердце и не потому, что жесток — Бог создал его таким, и не в ваших силах противиться воле Создателя.
Мари больше не могла сдерживать слез.
Епископ Готторпский вышел. Он переживал странное состояние, как будто судьба дает ему последний шанс. Ведь он говорил сейчас и о себе. Себе самому он тоже никогда не позволял увлечься, берег свое сердце ради служения Богу. Может быть сейчас, во искупление своих грехов, он должен позаботиться об этой женщине?
Оставшись в одиночестве, Мари попыталась молиться, но вместо этого душу ее смущали сладостные воспоминания о той ночи, что они провели в старом, заброшенном доме. Только по-настоящему влюбленный мужчина мог играть на ее теле как виртуозный музыкант на своем любимом инструменте, так, чтобы тот рождал музыку, подобной которой нет, и не может быть на земле.
Она вспомнила, как его пальцы пробежали по ее шее, как небрежно потянул он шнуровку платья, как зарылся лицом в ее волосы и жадно вдыхал ее запах. Помимо своей воли Мари оказалась вся охвачена любовным пылом, остудить который не могли ни молитвы, ни горькие воспоминания.
Совершенно измучившись, она упала на колени и вознесла горячую молитву о том, чтобы Бог освободил ее от всяких чувств. На следующий же день она решила просить, умолять епископа о том, чтобы тот разрешил ей стать монахиней в этом монастыре.
Епископ Готторпский выслушал просьбу своей узницы без малейшего удивления. За тридцать лет он повидал немало женщин, которые хотели залечить свои сердечные раны, обратившись к Богу. Надо сказать, из них никогда не получалось хороших монахинь, но в случае с Мари, в дело примешивался и еще один аспект — политический. Ведь если баронесса фон Штерн примет обет, то никто и никогда не сможет поднять вопроса о ее похищении. Кроме того, она точно останется рядом со старым епископом, чему тот был искренне рад.
— Ну что ж… Если решение твое окончательно и бесповоротно…
— Я не знаю, что сможет вернуть меня в мир! Желание мое искренно. Или я стану монахиней, или умру! — отчаянье переполняло сердце Мари.
Она надеялась, что Господь залечит ее сердечные раны и успокоит жар молодого тела, которое, несмотря ни на что, требовало любви. Дьявольское наваждение рук, губ, порывистого дыхания преследовало ее ночами. Но баронесса фон Штерн решила, что больше никогда в жизни не будет принадлежать ни одному мужчине. Чтобы избавить свое тело от дьявольского искушения, Мари решила посвятить себя Богу. Она искренне верила, что Господь поможет ей и простит те невольные прегрешения, что она совершила, находясь в плену страсти и западне чужих интриг.
— Господь заслуживает лучшего сравнения, — сухо заметил епископ.
— Простите, я так подавлена, — Мари действительно так побледнела и исхудала, что более походила на тень самой себя. — Вся моя жизнь рухнула всего за несколько недель.
Святой отец кивнул головой, и подумал, что по странному велению рока, судьба жестоко обошлась с этой красивой и молодой женщиной, которая, единственная из всех, кого доселе видел епископ, совершенно таких ударов не заслужила.
На следующий день епископ сам провел церемонию посвящения Мари в послушницы. Она была несколько расстроена тем обстоятельством, что послушник еще имеет возможность оставить монастырь и вернуться к мирской жизни, но ей объяснили, что это дополнительное испытание воли, твердости решения.
Осень выдалась удивительно погожей и теплой. Мари потихоньку привыкала к монастырской жизни, хотя сестры говорили между собой, что долго она не протянет. Послушница таяла как восковая свеча, и, взяв на себя обет строго поститься, соблюдала его столь истово, что епископу уже не раз жаловались, что новая сестра хочет уморить себя голодом.
Про историю с архивом уже как-то начали забывать, гораздо большее же распространение получила печальная история, которую дамы пересказывали друг другу в салонах. О том, как один русский граф прибыл в Пруссию с тайным заданием, влюбился в замужнюю даму, и в решающий момент, когда нужно было спасти ее от позора, не смог раскрыть свое инкогнито. Кто-то не верил, старухи осуждали, а девицы плакали. Отголоски этой истории докатились и до ушей епископа. Оказывается, граф Салтыков прибыл в Висбаден через неделю, имея на руках все документы, подтверждающие его происхождение и полномочия, обратился к городским властям с требованием выдать ему Мари фон Штерн как двойную шпионку, для того, чтобы ее могли судить в России. Он приводил самые абсурдные доводы, грозился убить префекта; чтобы усмирить Александра, понадобилась вся стража префектуры. Салтыков успокоился только тогда, когда убедился, что Мари нет ни в тюрьме, ни на рыночной площади, ни в замке фон Штерна. Граф поклялся разыскать свою возлюбленную, даже если это будет стоить ему жизни.
— Умно, но безрассудно, — заметил святой отец леди Сазерлэнд, которая и привезла ему этот рассказ.
— О! Этот юноша совершил еще большие безумства! Так, например, он добился ареста барона фон Штерна, на основании того, что тот пытался добиться незаконного развода с ней при помощи Лизхен Риппельштайн, а также хотел убить жену.
— Убить? — епископ посмотрел на леди Сазерленд с огромным изумлением.
Да, на процессе он утверждал, что кучер барона, Ганс, рассказал ему, что фон Штерн специально ждал того момента, когда Салтыков уедет вслед за его женой, а затем, выждав немного, взял с собой префекта Висбадена и потребовал, чтобы тот помог ему уличить прелюбодеяние. Префект не мог отказаться. Когда они уже подъехали совсем близко к имению де Грийе, барон, через открытое окно спальни, увидел, как граф обнимает Мари, и в ту же минуту у него созрел план. Ведь если он застрелит жену сейчас, то станет ее наследником, и никто не посмеет осудить его, потому что он защищал свою честь. Барон выхватил у стражника мушкет и выстрелил, но промахнулся. Граф представил пулю из этого мушкета. Это выглядело как аффект ревнивца, поэтому префект не придал этому инциденту никакого значения.
— И что же постановил суд, леди Сазерленд?
— Суд вынес барону фон Штерну оправдательный приговор, но с условием, что если его жена Мари будет найдена, то он обязуется выплатить ей все доходы с ее виноградников за все годы их супружества.
— Да… Барон может вылететь в трубу, если Мари фон Штерн найдется, — заметил епископ.
Леди Сазерленд рассмеялась.
— Бросьте, Максимилиан, только глухой нынче не знает, что Мари фон Штерн живет в вашем монастыре.
Епископ удивленно приподнял брови. Леди Сазерленд откинулась назад в кресле.
— Ну, разве вы не знаете, как это бывает? Леди МакКарсон заказывает у ваших монашек кружева, монахиня раз в неделю приносит ей образцы, ну и конечно, новости о монастырской жизни. За ужином леди МакКарсон сказала об этом мужу, тот в свою очередь на следующий день поделился со всеми джентльменами из клуба, а те, придя домой, также рассказали своим женам, а до того как прийти домой — любовницам. В результате через два дня вся Англия знала, что Мари фон Штерн, «пленница архивов», как ее называют, находится у вас.
— И ваш муж, министр иностранных дел, так же поделился с вами?
— Нет, я узнала у кузины Бетти, а та у своего брата.
«Бетти», герцогиня Кентерберийская, подруга леди Сазерленд и самая любопытная женщина во всей Англии. Говорят, будто бы эта дама, рискуя жизнью, как-то пробралась по карнизу четвертого этажа, только для того, что узнать, спит ли епископ Нотингхилла со своим племянником, или же это только досужие сплетни.
— Ну что ж, раз король в курсе, значит, де Грийе тоже знает, что его дочь у нас. Люмбек напал на его след где-то во Франции, но так и не сумел настичь, — Максимилиан нервно постучал пальцами по столу.
— Люмбек? Кто это? — о! Леди Сазерленд сейчас охотно рассталась бы с одной из своих бриллиантовых диадем, только бы узнать какую-нибудь новость об «этом деликатном деле» первой.
— Родной отец той самой Лизхен Риппельштайн, с которой и началась вся эта история… — епископ хотел рассказать про путаницу, которая вышла с письмом несчастной Гертруды Риппельштайн, но не успел.
— Ваше святейшество! — в комнату вошел секретарь. — К вам виконт де Грийе, и посланник Ее императорского Высочества Екатерины III.
— О, Боже! — леди Сазерленд пересела на диван. — Даже не пытайтесь меня прогнать, Максимилиан! — предупредила она просьбу епископа. — Как можно уйти, когда на твоих глазах вот-вот произойдет развязка драмы, потрясшей всех женщин Европы?!
Епископ вздохнул. Леди Сазерленд следовало бы самой возглавить министерство иностранных дел, вместо своего меланхоличного мужа.
— Просите немедленно, — сказал он секретарю.
Перед епископом Готторпским возник небольшого роста сморщенный старичок, лицо которого выражало страдание. Его сопровождал высокий, красивый молодой человек с пронзительно-зелеными глазами и заметной проседью в густых черных волосах, промеж его бровей пролегла глубокая морщина.
— Чем обязан, господа? — хмуро приветствовал их Максимилиан.
— Нам известно, что Мари фон Штерн, дочь господина де Грийе, содержится в вашем монастыре как узница. Мы требуем ее выдачи, — отчеканил молодой человек.
— С кем имею честь? — холодно поинтересовался епископ, хоть уже и догадался, кто перед ним.
— Посланник Ее императорского Высочества Екатерины II, граф Александр Салтыков.
— А-а… Ну что же, юноша, я вынужден вас разочаровать, — епископ почувствовал, что у него вспотели ладони. С чего он так волнуется? — Мари фон Штерн действительно живет в нашем монастыре, но по доброй воле, как послушница. Она решила посвятить себя Богу. Испытания, выпавшие на ее долю, оказались слишком тяжелы, — епископ многозначительно посмотрел в глаза Александру.
— Но… — Салтыков выглядел растерянным. — Мы хотели бы услышать это от нее самой, — граф сел в кресло, демонстрируя, что не намерен уходить без Мари.
Вы мне не верите? — епископ презрительно смерил с ног до головы этого русского юнца, который посмел явиться к нему в обитель как в свою казарму и вести себя как хозяин.
— Послушайте, — в разговор вмешался де Грийе. — Я думаю, вас, как и всех остальных, интересует мой архив. Он находится у главы масонского ордена; что смог вспомнить, я рассказал русскому канцлеру. Поверьте, в этих бумагах нет ничего интересного. Половина из перечисленных там преступников, уже умерли. Все эти «тайны порока» не так уж ужасны, как вы себе представляете. Рассказав о своем архиве и некоторых случаях, которые не были мною записаны, взамен я просил защиты для себя и своей дочери. Но когда получил все необходимые высочайшие повеления и всемилостивейшее прощение, в Петербург прибыл граф Салтыков, который поведал мне, что уже поздно — Мари пропала. Мы всеми силами пытались ее разыскать, и вот — нашли.
— Но как же те бумаги, что Гертруда Риппельштайн хранила у нотариуса Батистена, и по поводу которых он писал свои донесения?
— Мы предполагаем, что перед тем как явиться в замок фон Штерна, Сен-Мартен под видом монаха-капуцина проник в дом Батистена и отравил несчастного, после забрал бумаги, — сказал Салтыков.
— Это хорошая версия, но ее недостаточно, — ответил он де Грийе.
— Позвольте мне хотя бы увидеть дочь! — воскликнул несчастный виконт. — Я уже стар, мне осталось совсем недолго…
Епископ Готторпский задумался. В конце концов, раз уж они пришли и им точно известно, что Мари фон Штерн находится здесь, какой смысл это отрицать?
— Хорошо. Я прикажу позвать ее, — Максимилиан позвонил в колокольчик.
— Слушаю, ваше святейшество!
— Пригласите в мой кабинет послушницу Франсуазу.
Секретарь кивнул и беззвучно удалился.
— Она пожелала назваться своим вторым именем, — пояснил епископ присутствующим.
Салтыков, однако, уже его не слушал. Все его внимание было приковано к звукам, доносившимся из темного коридора. Вот-вот там раздадутся легкие шаги… Вот-вот они снова встретятся, он сожмет ее руку и будет умолять о прощении до тех пор, пока она не поймет и не простит его! Ухо его уловило чуть слышный шорох. Мари идет к нему. Не в силах сдерживать себя, Салтыков вскочил и бросился к двери.
— Сядьте! — резко и неожиданно громко одернул его епископ.
Леди Сазерленд следила за происходящим, затаив дыхание. Никогда она еще не видела Максимилиана таким. Похоже, эта Мари фон Штерн имеет для него куда большее значение, чем просто новая сестра для его обители! Леди Сазерленд ощутила даже легкий укол ревности. Много лет она пыталась увлечь Максимилиана. Нет, не для того, чтоб сделать его любовником, просто, когда тебя любит епископ, то кажется, что и Бог тоже.
Салтыков не сел обратно в кресло, но остановился возле самого порога.
Она вошла, потупив глаза. Графа словно не заметила. Леди Сазерленд отметила, что бледность и неподвижность ее лица скорее есть следствие величайшего внутреннего напряжения, чем подлинного смирения и безразличия.
— Мари! — виконт вскочил со своего кресла и порывисто прижал ее к себе. Она не реагировала. Салтыков беспомощно протянул к ней руки и заметался, словно вдоль невидимой преграды. — Мари, ты не узнаешь меня? Это же я — твой отец!
— Мари! — Салтыков упал перед несчастной на колени, и, обхватив ее ноги, просил, умолял простить его.
— Оставьте ее! — епископ вышел из-за своего стола и протянул послушнице Франсуазе руку. Усадив ее в кресло, он внимательно вгляделся в ее лицо, и от него тоже не ускользнула странность взгляда. Стеклянные, неподвижные глаза словно скрывали целый вулкан, бурю эмоций, которая, в случае выхода, могла бы погубить несчастную, лишить ее рассудка.
— Мне кажется, ей лучше вернуться к своим обычным делам, — заметил он присутствующим.
— Дайте мне поговорить с ней! — Салтыков бросился к епископу.
Тот обернулся, и леди Сазерленд, следившая за происходящим затаив дыхание, почувствовала, что будь оба этих мужчины сейчас вооружены, то сошлись бы в смертельном поединке. К счастью, Максимилиан никогда не носил при себе оружия, а всех посетителей просили оставлять шпаги, ножи и пистолеты у входа в святую обитель.
— Максимилиан! — жена министра внутренних дел больше не могла оставаться в стороне. — Ради всего святого! Оставь их наедине!
— Но я в ответе за ее душу и ее разум, — был непреклонный ответ.
Максимилиан, ты же не только священник, ты — джентльмен! Ты не имеешь права обречь эту несчастную на монашеское существование, если она не готова. Это испытание ее решения, твердости ее духа! Если сейчас она не найдет в себе сил отказаться от мирского счастья, то кто даст гарантии, что она не станет тосковать о нем позже! Максимилиан! Боже, так часто мужчины решают за женщин их судьбу, поэтому многие из нас несчастны. Так часто вы думаете о политике, вместо того, чтобы подумать о чувствах, о счастье! Дай ей шанс!
Леди Сазерленд столь надрывно говорила в этот момент, что святой отец вспомнил, какую неприятную роль ему пришлось сыграть в ее замужестве. Воля короля была такова, что Елизавета Ланкастер, одна из самых блестящих невест Англии, представительница древнейшего рода и очень богатая наследница, стала женой неприметного лорда Сазерленда и тем самым навсегда выбыла из очереди на наследование престола. Если бы король умер неожиданно, не успев родить наследника, то герцогиня Ланкастерская была бы третьей в очереди на престол. Даже если бы наследник родился, то по малолетству не мог бы управлять страной. В таких случаях Парламент назначает регента. Елизавета, знатная и умная женщина, имевшая значительные связи в среде банкиров и промышленников, вполне могла бы претендовать на регентство. Однако замужество избавило бы кое-кого из влиятельных аристократов от опасной конкурентки. Максимилиану, другу семьи и талантливому проповеднику, поручили устроить брак Елизаветы с лордом Сазерлендом, который был красив, приятен в общении, одним словом — настоящий денди. Девушка увлеклась, но если бы не вмешательство Максимилиана, ее отношения с лордом не продлились бы долго, но священник был настойчив, ведь наградой за успех служил сан епископа. Максимилиан уговорил герцогиню Ланкастер, и всю оставшуюся жизнь испытывал перед ней мучительный стыд. Она поняла и простила Максимилиана, и даже научилась извлекать из его совестливости выгоду. Как сейчас.
Епископ Готторпский метнул в сторону Салтыкова ненавидящий взгляд, сложил руки за спиной и вышел, все остальные последовали за ним. В кабинете святого отца остались только Мари в белых послушнических одеяниях и Александр Салтыков.
Она отвернулась и вцепилась руками в ручку кресла. Граф заговорил первым. Он так много думал о том, что скажет Мари, когда они встретятся, но сейчас… Слова замирали у него в горле, все подготовленные фразы казались искусственными и неискренними… Александр сделал несколько порывистых движений, будто зверь, посаженный в тесную клетку. Мари в этих белых одеждах! Не то невеста, не то признак, напоминающий убийце о его преступлении!
— Мари, я приехал забрать тебя! Я увезу тебя в Россию! Я хочу, чтобы ты стала моей женой… Мари, я так искал тебя, я был готов горы свернуть, — Александр встал перед ней на колени и осыпал поцелуями холодные ладони своей возлюбленной.
— Не трогайте меня! — закричала она вдруг так жалобно, словно он причинял ей острейшую боль.
— Я знаю, что мне, возможно, не хватит всей жизни, чтобы загладить перед вами свою вину. Но в тот момент я должен был думать о том, как мне скорее освободиться, чтобы вызволить вас. Я не мог открыться, ведь кроме долга перед вами у меня был еще и долг перед родиной, которой я принес присягу! Поймите же! Ваша жизнь и воля принадлежат только вам, а моя еще и императрице!
— Перестаньте! Лжец! Лжец! — из глаз Мари брызнули слезы. — Хотя бы взгляд, один твой взгляд на меня у подножья этого помоста! — обвинение сорвалось с ее губ помимо воли. — будьте же верным до конца своему долгу! Своей императрице! Своей Родине!
— Мари, вы не в себе, это пройдет. Я увезу вас. У меня внизу карета… — Салтыков сделал попытку взять ее на руки, но она стала кричать и отбиваться.
— Помогите! Максимилиан!
На ее крик вбежал епископ, виконт, слуги.
— Прекратите! Вы немедленно покинете пределы этой обители!
— Я уйду только вместе с ней, даже если для этого мне понадобится вас убить! — заревел Салтыков.
— Хорошо, — епископ внезапно смягчился. — Обещаю, что вы беспрепятственно уйдете отсюда, вместе с этой женщиной, если только она сама сейчас скажет, что хочет этого. Иначе, это будет похищение.
— Но она не может! Она не здорова! — Александр прижал Мари так, словно хотел удержать покидающую его душу.
— Позвольте ей самой решить и, ради Бога, дайте ей сесть.
Александр осторожно опустил Мари фон Штерн в кресло. Смертельная бледность на ее лице сменилась лихорадочным румянцем.
— Итак, Мари, за вами выбор, — епископ отвернулся. — Если вы все еще любите этого человека, то я не могу, и не имею права более удерживать вас, если же нет — тогда сердце ваше чисто и открыто для Бога.
Мари фон Штерн взглянула в этот момент на Максимилиана, и увидела у него в глазах то отчаянье, какое бывает у приговоренного, который все еще надеется на помилование. «Никогда не дарите сердца тому, кого любите вы…», вспомнила она его слова. Нет, она более не сделает этой ошибки. Она останется с Максимилианом, который любит ее! Он, вне всякого сомнения, любит ее, но будучи связан своим саном и обетом безбрачия, никогда в этом не признается. И хорошо! Жизнь, лишенная потрясений и чувств, предсказуемая, простая! Жизнь под защитой монастырских стен!
— Я… Я… хочу… — в кабинете повисла мертвая тишина. — Я хочу остаться, — вымолвила Мари и лишилась чувств.