— Боже! Что со мной будет? — Мари в ужасе сложила руки и вознесла к Богу горячую молитву о милости и прощении.
Утром, когда дверь ее камеры отворилась, стражники нашли пленницу лежащей на каменной ступени возле самого порога.
— Вставай! — грубо пихнул ее сапогом один.
Мари вскрикнула и открыла глаза. Над ней стояли два неотесанных болвана, которые явно упивались своим положением надсмотрщиков.
— А она ничего, эта шлюшка, — подмигнул один из них другому. — Может, мы сами позабавимся с ней пока? А? Что скажешь?
Мари от ужаса лишилась дара речи, и почувствовала, как тело ее медленно холодеет от кончиков пальцев ног, выше и выше…
— После, может быть, — ответил второй тюремщик. — Сейчас велено тащить ее к префекту.
Мари грубо подняли за локти и потащили по длинному слабо освещенному коридору.
Зажмурившись от яркого света, который ударил ей в глаза, как только они вышли из подвала префектуры, который служил городской тюрьмой, Мари тут же подверглась атаке со стороны толпы. Гиканье и улюлюканье неслось со всех сторон. В несчастную полетели объедки и камни. Стражники, размахивая древками алебард, с трудом проложили себе путь к высокому помосту, где уже сидел префект. Мари подняла глаза и увидела там же закованного в наручники Александра; тот стоял, опустив голову и даже не показывал вида, что замечает ее. Внутри у молодой баронессы все оборвалось. Неужели и он предаст ее? Но она все еще надеялась, что он любит ее. Любит. Ради этого можно вынести любые мучения!
— Мари Франсуаза де Грийе, дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн, вы обвиняетесь в тягчайшем преступлении — прелюбодеянии. — Багровое лицо префекта выглядело сегодня особенно грозно, из-за жары кровь ударила ему в голову. — Вина ваша не требует доказательств, потому что вы были застигнуты на месте преступления. Однако формальности закона требуют, чтобы вы прилюдно назвали полное имя своего любовника. Говорите.
Мари опустила голову.
— Послушайте, нельзя ли без этого… — смущенно проговорил Рихард, восседавший на помосте в качестве пострадавшей стороны. — Может быть, мы ограничимся только порицанием и разводом? К чему вся эта средневековая жестокость?
— Не-е-ет!! — взревел префект, который был уже основательно пьян. — Я, как представитель закона, не потерплю, чтобы хоть одну запятую его презрели! Говори, прелюбодейка!
— Но вы же видите, что я не в состоянии… — еле-еле пролепетала Мари.
— Не вижу. Вы только что произнесли целую фразу. Говорите, или я прикажу сечь вас розгами.
— Спросите у него самого, — предложил Рихард, указывая на графа Салтыкова, который стоял у края помоста с совершенно отсутствующим видом.
— Но закон требует, чтобы именно она назвала имя любовника! — продолжал настаивать блюститель порядка.
— Хорошо, — Рихард сделал примирительный жест руками, — давайте я назову его имя, а Мари только подтвердит? Хорошо?
— Ну… Только из уважения к вам, барон, — нехотя согласился префект. Рихард встал и обвел глазами толпу вокруг. Когда стало тихо, он громко и отчетливо произнес.
— Этот человек, русский граф Александр Салтыков.
Некоторое время была тишина, а потом откуда-то послышался тихий, идиотский смех.
— Что это? Кто смеется? — Рихард обернулся в ту сторону и увидел, что какая-то нищенка, лицо которой было скрыто, смеется. — Почему эта ненормальная смеется? Эй!
Нищенка хотела было скрыться, но ее вытолкнули на середину, перед помостом, где сидел префект, и у подножия которого стояла несчастная Мари.
— Как твое имя? — обратился к ней префект.
— У меня нет имени, — последовал ответ, а следом все то же идиотское хихиканье.
— Это Марта фон Граубер! — выкрикнул кто-то из толпы.
Мари в ужасе подняла глаза на то, что осталось от блестящей, изысканной фрау Марты. Боже! И ее ждет такая судьба… Нет! Лучше смерть!
— Откройте ей лицо, — приказал префект.
Стражник бросился вперед и отодрал от лица нищенки тряпку, которой она прикрывала его нижнюю часть. Мари еле устояла на ногах — такая ужасная картина открылась ее взору.
У Марты был отрезан нос и губы! Так жестоко глумилась над ней толпа, когда истек срок ее казни у позорного столба.
— Почему ты смеялась, отвечай! — Рихард вскочил со своего места.
— Потому, что ты, ваша светлость, назвал Фредерика — графом! — и безумная снова зашлась хохотом.
По толпе прокатился удивленный вздох. Неужто в их городе еще одна благородная дама спуталась с актером?
Мари подняла глаза на Александра, но тот словно превратился в каменный столб!
— Это ложь! — закричала она что было силы. — Это ложь! Это все подстроил Рихард, чтобы получить свои виноградники!
— Что несет эта несчастная?! Заткните ей рот! — Рихард вскочил и сбежал вниз к подножию помоста и влепил своей жене такую затрещину, что она тут же упала замертво. — Ничего, отойдет… — бросил он стражникам.
— Итак, — префект устроился в кресле поудобнее, всем своим видом показывая, что суд продолжается. — Почему ты, Марта, говоришь, что стоящий здесь человек не граф Салтыков.
Марта опять залилась хохотом.
— Да потому, что всем известно, что это Фредерик Зиммель, бродячий актер. Дружок моего Анри!
В толпе началось бурное волнение.
— Чем ты можешь подтвердить свои слова, женщина?
— Анри рассказывал мне, что у любовника Лизхен Риппельштаин, его дружка Фредерика, на правом бедре шрам от турецкой сабли, а на руке, чуть повыше локтя, нарисован морской крест, потому что он когда-то был матросом. Да я и видела их вместе с Лизхен! Как они обнимались в его фургоне.
— Проверь! — бросил префект стражнику. Тот мгновенно бросился стаскивать с Салтыкова штаны и рубашку.
— Есть! — крикнул стражник. — И шрам, и якорь. Дурочка говорит правду! Это Фредерик Зиммель, актер бродячего театра.
— Ха! — префект хлопнул себя по животу. — Однако, ну вы и опростоволосились, мой дорогой барон! Притащили в дом бродячего актеришку, представив его как графа! Конечно, ваша молодая жена не могла устоять!
Я бы попросил вас! — Рихард стал белым, как мел, переводя полные ужаса глаза с лица Салтыкова на Мари. Да как такое могло произойти? Ведь будучи в России, он много слышал об Александре Салтыкове, молодом человеке, которому доверялись только самые важные и деликатные поручения из области внешней политики, и барону описывали Салтыкова именно так, как выглядит этот молодой человек! — У него должны быть документы! Обыщите его вещи!
— Обыщите!
Стражник приблизился к Салтыкову, но тот не позволил себя обыскивать. Он молча вытащил из внутреннего кармана паспорт и отдал стражнику. Тот передал его префекту. На площади воцарилось гробовое молчание. Первым его нарушил префект, издав звук, напоминающий поросячий визг.
— Фредерик Зиммель! Актер! — еле-еле заставил себя произнести вслух префект. Рихард выхватил у него из рук бумаги, и замер, словно восковая фигура. В паспорте было написано, что предъявитель сего документа Фредерик Зиммель, актер… И далее подробное описание, полностью совпадавшее с гостем барона фон Штерна!
Итак, я выношу решение! — префект грохнул деревянным молотком и сделал знак, чтобы все замолчали. — По законам нашего города, знатная дама, совершившая прелюбодеяние с простолюдином, приговаривается в ста ударам плетью и недельному пребыванию у позорного столба, где каждый сможет выказать ей свое презрение. После этого она лишается всех титулов, а брак ее, по желанию, высказанному мужем, будет расторгнут. В случае расторжения брака по причине: совершение супругой прелюбодеяния с простолюдином, ее приданое остается у мужа, как компенсация за ущерб, нанесенный его чести. Актера Фредерика Зиммеля, мы приговариваем к выдворению из наших земель с запретом появляться здесь вновь когда-либо. Если он нарушит этот запрет, то будет подвергнут наказанию плетьми, в количестве двухсот ударов!
Мари в отчаянии устремила свой взгляд на Александра, или Фредерика, она уже не знала…
— Скажи, что это неправда! — собрав все свои силы, закричала она, протягивая к нему руки. Бросилась вперед и упала на ступеньки, сраженная ударом кулака ближайшего из стражников.
— Завтра на рыночной площади, Мари Франсуаза де Грийе, будет подвергнута наказанию плетьми! — объявил глашатай. — Объявляю слушание следующего дела! Ведите обвиняемого.
Мари вновь швырнули на пол ее камеры. Она так и осталась лежать ничком, не шевелясь, не реагируя даже на крыс. Пусть он оказался обманщиком, пусть! Пусть он не мог защитить ее. Пусть! Но хотя бы один взгляд! Один взгляд, чтобы она знала, что любима! Чтобы у нее были силы вытерпеть весь этот позор! Мари проклинала себя за то, что даже такого Салтыкова, никакого не графа, а бродячего актера Фредерика Зиммеля, она любит, любит всем сердцем и безответно. Он обошелся с ней, как с игрушкой! Они все — Рихард, Клод, Александр, даже ее отец! У них всех были какие-то свои игры, в которых Мари оказалась легкой былинкой, чья жизнь ничего не стоит.
Внезапно дверь ее камеры распахнулась. На пороге возник силуэт стражника.
— Вот она! Но, похоже, вам придется ее нести.
— Я справлюсь, — последовал ответ. Голос показался Мари знакомым.
— Кто вы? — в действительности ей уже было все равно. Единственное, чего она жаждала всем своим существом — смерти.
— Это Готфрид Люмбек, — последовал ответ. — Я вам помогу, сейчас.
Мари показалось, что все это снова лишь сон. Ее подхватили чьи-то руки, вынесли из камеры. Вдоль стен мелькали факелы, и был виден нервно оглядывающийся стражник. Они вышли из здания тюрьмы через потайной ход. Мари всей грудью вдохнула свежий ночной воздух, который показался ей милее всего на свете после сырого и затхлого подземелья.
— Держите ее, — сказал Люмбек кому-то, и Мари почувствовала, как ее передают с рук на руки, двоим другим мужчинам.
— Вот твоя оставшаяся половина! — послышался звон. Стражник удовлетворенно крякнул. Видимо, герр Готфрид обеспечил его до конца дней.
Мари лежала на дне лодки, по-прежнему в кандалах.
— Как мне благодарить вас, мэтр Люмбек? — собрав последние силы, прошептала несчастная баронесса. Вместо ответа она получила увесистую оплеуху.
— Из-за архива твоего отца погибли моя жена и дочь! И я, черт побери, заставлю мерзавца за это ответить! Если бы не старый виконт, Лизхен была бы жива! Бедная моя девочка!
— Но Лизхен убил Рихард! — воскликнула Мари, отчаянно цепляясь за малейшую надежду на спасение.
— Барон? Я тебе не верю, — но все же Люмбек не стал больше бить свою пленницу, а уселся на скамейку напротив нее.
— Это был Рихард! Лизхен сказала при всех о том, что она моя сестра, и что Рихард может жениться на ней, но не успела рассказать всего. Рихард бросился на нее и свернул ей шею!
Люмбек задумался.
— Кто бы ни был повинен в ее смерти, это уже не имеет значения. Никто не вернет мне дочь и не исправит искореженные судьбы людей, которые пострадали из-за старого де Грийе, с этими его бумагами. Он должен быть наказан.
Мари впала в отчаянье, осознав, что к уже обрушившимся на нее страданиям и несчастьям, ей еще предстоит сыграть роль приманки в западне для ее собственного отца!
Граф Салтыков словно обезумел. Впервые в жизни он в полной мере познал муки любви и совести.
— Вы должны мне помочь! Я должен ее спасти! — кричал он в лицо русскому посланнику при дворе Марии-Терезии.
Нарышкин-младший, боязливо отодвигался от разъяренного Салтыкова.
— Но мы не можем вмешиваться во внутренние дела! — посланник все еще пытался образумить графа, хоть и видел ясно, что сделать это невозможно. — Тем более, сейчас, когда Пруссия и Франция на гране войны из-за северных земель!
— Черт возьми! Когда вам нужно было получить архив, вы не очень-то заботились о политических приличиях! — Салтыков грохнул кулаком по столу, стоявший на нем графин подпрыгнул и опрокинулся.
— Простите, граф, но ваш невинный флирт не входил в планы внешнеполитического ведомства, — Нарышкин решил вести себя жестче. В конце концов, Салтыков сам виноват не только в несчастьях баронессы фон Штерн, но и в провале своей миссии. Ведь для государыни будет иметь значение только судьба архива, а не какой-то несчастной немецкой баронессы!
— Это не флирт, как вы говорите! Это настоящая любовь, хоть вы, может быть, и не знаете, что это такое! Я хочу увезти Мари в Россию, я хочу на ней жениться!
И тем самым объявить всей Европе, что архив де Грийе в наших руках, когда мы его вообще даже и не видели! Вы хотя бы представляете, что вас ждет в России?! Вы не выполнили волю государыни! Вы пожертвовали делом ради женщины! Вы будете умолять государыню не лишать вас головы, а отправить в Сибирь на поселение! — посланник почувствовал страх, ведь если Салтыков натворит глупостей, которые осложнят взаимоотношения России и Пруссии, отвечать придется Нарышкину.
— Виконт приедет за дочерью! Пусть архив теперь в руках масонского ордена, но де Грийе, черт его дери, помнит же, о чем этот архив! У меня будет Мари, а вы сможете получить интересующие вас сведения, что называется из уст следователя. Может быть, старый виконт расскажет вам что-то такое, что он не записывал, чего в бумагах нет! — Салтыков пытался найти хоть какую-нибудь зацепку. Все происходящее напоминало попытку взобраться на совершенно гладкую, отвесную скалу!
Что вы хотите от меня, граф? — посланник сделался мрачнее тучи. — Чтобы я направил в Висбаден солдат и взял штурмом городскую тюрьму? Граф, ваше безрассудство когда-то должно было повлечь за собой невинные жертвы. Вас и эту женщину муж застал, простите, голыми в постели! Сам префект засвидетельствовал акт прелюбодеяния! Да, кстати, еще скажите мне, с какой стати вам пришло в голову проникнуть в Пруссию под видом актера?! Если бы вы могли подтвердить официально свое положение, возможно дело бы ограничилось денежным штрафом в пользу этого барона. Какого хрена вы назвались этим… Как его?
— Фредериком Зиммелем, — четко выговорил граф.
— Да хоть лысым чертом! — в сердцах посланник сорвал с себя парик, несколько секунд он мял его в руках, а затем обернулся к Александру, лицо его заметно смягчилось, и даже выразило страдание. — Думаете, мне не жаль эту несчастную? Думаете, сердце мое не сжимается, когда я представлю, каким издевательствам ее подвергнут эти протестантские ханжи? Их женщины столь же лицемерны, как и распутны…
— Вы ли это говорите? А я-то думал, что вы более высокого мнения о немецких женщинах, — не удержался от колкости Салтыков, имея в виду причину отъезда посланника из России, а именно: несчастную влюбленность в императрицу, которая со временем стала ей докучать.
— Не вам меня судить, — оборвал его посланник. — Так можете ли вы объяснить, за каким чертом вы отказались от привилегий путешествия под своим настоящим именем, и назвались актером? Поскольку мы с вами из одного ведомства, полагаю, вы можете быть откровенны.
Что ж… Извольте. В начале этого года к нам попало письмо от некоего нотариуса Батистена. Точкой отправления его значился Висбаден. В этом письме нотариус рассказывал, что некто Гертруда Риппельштаин передала ему на хранение бумаги, компрометирующие ее хозяина, виконта де Грийе, и бумаги эти, как писал достопочтенный мэтр Батистен, очень были бы интересны для России и еще ряда европейских держав. Уже много лет витали слухи о том, что де Грийе собрал какие-то колоссальные сведения, компрометирующие некоторые европейские семьи. Как вы понимаете, ценность такого архива огромна! Честный нотариус предложил нам купить этот архив за баснословную сумму, иначе он угрожал передать его англичанам. Кроме того, он сообщил, что сама Гертруда Риппельштаин и не подозревает, что на самом деле она выкрала у своего хозяина, потому что неграмотна. Де Грийе сказал шантажистке, что это всего-навсего его долговые расписки. Хорошо, нотариус приобрел привычку читать все документы, которые оставляли ему на хранение!
Посланник невольно улыбнулся.
— Да уж! Первое время я никак не мог привыкнуть к тому, что каждое мое высочайшее донесение государыне прочитывается как минимум канцелярией Марии-Терезии, ею лично, верховным канцлером и еще парой-тройкой генералов. У нас конечно, тоже читают… Но не до такой же степени! Но я отвлекся, продолжайте, мой друг. Дело в высшей степени интригующее.
Прошу только помнить, что одной очень дорогой мне женщине, оно может стоить жизни, — и Салтыков многозначительно посмотрел на своего собеседника. — Так вот, чтобы не привлекать к себе внимания и выяснить обстоятельства дела, я проник в город вместе с бродячим театром, назвавшись Фредериком Зиммелем. Очень быстро я выяснил, что нотариус Батистен уже умер, а Гертруда Риппельштайн давным-давно бесследно исчезла. Тогда я начал искать, кто бы мог указать ее местонахождение. По счастливой случайности, один из актеров театра, Анри, как-то вечером сказал, что на меня положила глаз одна чудная крошка. И попробуйте угадать, кем она оказалась? Дочерью Гертруды Риппельштайн! Прелестная Лизхен была очень мила, она сообщила, что ее мать находится в Англии. Еще я узнал, что сама Лизхен служит у баронессы фон Штерн, и спросил, как давно. Она ответила, что с самого детства. Девичья фамилия ее госпожи — де Грийе. Тогда у меня снова появилась надежда. Я решил использовать слепо влюбленную в меня Лизхен Риппельштайн, чтобы подобраться поближе к баронессе фон Штерн, дочери виконта. Для этого я написал Лизхен письмо от имени ее матери, ведь Гертруда, как вы помните, была неграмотной, где наплел несусветную чушь о том, что на самом деле отцом ее является виконт де Грийе, что, кстати, учитывая ее репутацию, могло по случайному стечению обстоятельств, оказаться правдой. Чтобы узнать попутно, действительно ли архив имеет такую ценность, я написал, что, когда Лизхен будет требовать ее признания дочерью наравне с Мари Франсуазой, ей нужно сказать только: «теперь бумаги у меня». Конечно же, первое, о чем подумала Лизхен, это — деньги. Ведь если она станет богатой и знатной, ей удастся удержать столь страстно любимого Фридерика Зиммеля подле себя. Я всеми средствами поддерживал в ней эту уверенность, постоянно угрожая бросить ее ради женитьбы на какой-нибудь богатой и знатной даме. Однако, замечал я, Лизхен молода и красива, а значит, было бы много приятнее жениться на ней, чем на какой-нибудь карге. Бедняжка совсем сошла с ума. Я предложил ей действовать сообща, сказав, что если попаду в замок, то обязательно соблазню Мари фон Штерн, так, чтобы об этом узнал ее муж, и тогда у него будут все основания для развода. Это была полная чушь, но, тем не менее, Лизхен неожиданно быстро и цепко за нее ухватилась. Откуда мне было знать, что эта плутовка давным-давно крутит шашни с Рихардом фон Штерном? В общем, узнав от Лизхен, когда барон будет дома, я предстал перед ним под своим настоящим именем. Мне помогло, что фон Штерн многократно бывал в России и много обо мне слышал. Оказавшись в замке барона, я встретился с Мари фон Штерн. Надо сказать, что впечатление она на меня произвела удивительное. Редкая красота и грация, в сочетании с природным умом и тонкими чувствами… Я сам не заметил, как влюбился. Однако ревность Лизхен смешала мне все планы. Вместо того чтобы очаровывать баронессу, я был вынужден первую же ночь провести в спальне фройляйн Риппельштайн, чем сильно повредил своей репутации в глазах Мари. Далее, неудачи посыпались на меня одна за другой. В дело вмешался сам барон фон Штерн, со своей собственной интригой. Лизхен, которая была и его любовницей, сообщила барону, что тоже является дочерью де Грийе и может заставить его признать себя. Барон же отчаянно хотел наследника, которого Мари не смогла ему родить. На этом основании он мог развестись с женой, но тогда он был бы обязан вернуть де Грийе и приданое его дочери. На помощь пришел средневековый эдикт о том, что бесплодная дочь может быть заменена сестрой, без возращения приданого. Фон Штерн ухватился за это и сообщил Лизхен, что женится на ней, в случае, если де Грийе признает ее своей дочерью. Поэтому она так быстро и согласилась на мое предложение.
— Господи Боже! Французские интриги просто меркнут перед вашим рассказом, граф! В Петербурге эта история будет иметь огромный успех! Но как эта Риппельштайн планировала потом избавится от мужа, чтобы жить с вами? — посланник был чрезвычайно заинтригован.
— Не знаю. Но думаю, что она не остановилась бы ни перед чем.
— Убийство?
— Скорее всего, но старый барон не заслуживает жалости. В общем, когда Лизхен потребовала от виконта имя, и сказала что «бумаги теперь у нее», его реакция превзошла все ожидания. У жены его случился сердечный приступ, закончившийся печально, а сам он пережил сильнейший удар. Ситуация окончательно вышла из-под контроля, когда Лизхен в присутствии Мари, ее отца и барона стала обличать последнего в неверности и планах о разводе. Рихард, испугавшись, что потеряет жену, а виконт так и не признает Лизхен, в состоянии панического страха, сломал несчастной шею. Мой единственный шанс отыскать Гертруду Риппельштайн был потерян. В довершение всего в замке появился Клод Сен-Мартен, собственной персоной!
— Масонский магистр?
Да, оказавшийся, к тому же, другом юности баронессы фон Штерн. Кажется, у них был некий опыт романтических отношений, я бы сказал, в высшей степени романтических. Представьте себе клятвы в вечной любви, верности, слезы, терзание плоти, стремящейся к другому, но сдерживаемой колоссальным усилием воли. Конечно, Мари, ослепленная своим горем, тут же бросилась искать у Сен-Мартена утешения. В ее памяти он оставался тем самым идеальным мужчиной, который был готов ради нее на все и совершенно ничего не требовал взамен. Мари не знала о том, что Клод стал масоном, и, конечно же, не могла знать об истинной цели его визита. Я решил непременно защитить несчастную Мари фон Штерн от мужа, который поставил целью себе от нее избавиться, и от магистра, который явился за тем же что и я. Увы, Клод воспользовался излюбленным оружием масонов — медальоном.
— Гипноз?
— Он заставил Мари поехать с ним в дом ее родителей, и указать местонахождение тайного кабинета виконта. Я опоздал. Единственное, чем я смог себя утешить — это то, что Мари, наконец, поняла, что я люблю ее, и ответила мне взаимностью…
— Вы слишком молоды и горячи, граф. Не смогли удержаться, чтобы не выразить свои чувства. Что ж… Невинная жертва юной баронессы фон Штерн полностью лежит на вашей совести. А что архив?
— Бесследно исчез, вместе с магистром Сен-Мартеном. Но какое это теперь имеет значение? Умоляю вас! Я буду вашим вечным должником! Помогите мне спасти Мари фон Штерн!
— Я бы рад вам помочь, мой друг, но увы… Интересы государства стоят превыше личных, и даже превыше жизни отдельного человека. Мы не можем допустить, чтобы Мария-Терезия узнала, что вы в действительности искали во владениях прусского короля Фридриха. Старуха и так уверена, что вся ее свита кишит шпионами!
— Ну что ж… Тогда я сам, — Салтыков встал и направился к выходу.
Посланник печально посмотрел ему вслед.
— Вы поступаете как благородный человек, граф, — сказал он, наконец, — но совершаете огромную ошибку. Хоть я и пытался вас образумить, но с самого начала был уверен, что все мои уговоры не возымеют никакого эффекта. Вы поступаете так, как единственно возможно поступить для истинного дворянина.
Ответа не последовало.
Мари совсем осунулась и исхудала. Люмбек передал ее капитану английского судна, и более она его не видела. Узнав, что ее везут в Англию, Мари не удивилась и вообще никак не отреагировала. Душа ее умерла вместе с последним проблеском веры в любовь. Каждый вечер перед отходом ко сну баронесса молила Бога о смерти.
Капитан судна как-то принес ей книгу и сказал на ломаном немецком:
— Хороший книга, очень интересный роман. Я читать много раз и сильно восхищаться.
— Спасибо, — ответила ему Мари по-английски, — не утруждайте себя нашим чудовищным языком, я прекрасно говорю по-английски.
— Это хорошо, — вздохнул капитал с облегчением. — В этой книге рассказывается о человеке, который попал на необитаемый остров, но жил надеждой…
— Простите, капитан, но мне сейчас совсем не хочется читать никаких романов, — вздохнула Мари. Воспоминания о рыцарях из прочитанных ею книг казались баронессе мучительными. Она чувствовала себя обманутой. Ей было стыдно, как человеку, попавшемуся на глупый и жестокий розыгрыш.
Капитан улыбнулся.
— Это совсем другой роман, он совсем не похож на те, что издавались прежде, поверьте.
Вы не найдете там обычных любовных похождений, приключений и амурных историй. Эта книга о силе духа, о том, что человек, даже попав в самые невыносимые условия, может найти в себе силы и преодолеть обстоятельства. Можно быть покорным судьбе, а можно делать ее своими руками.
Утром, когда дверь ее камеры отворилась, стражники нашли пленницу лежащей на каменной ступени возле самого порога.
— Вставай! — грубо пихнул ее сапогом один.
Мари вскрикнула и открыла глаза. Над ней стояли два неотесанных болвана, которые явно упивались своим положением надсмотрщиков.
— А она ничего, эта шлюшка, — подмигнул один из них другому. — Может, мы сами позабавимся с ней пока? А? Что скажешь?
Мари от ужаса лишилась дара речи, и почувствовала, как тело ее медленно холодеет от кончиков пальцев ног, выше и выше…
— После, может быть, — ответил второй тюремщик. — Сейчас велено тащить ее к префекту.
Мари грубо подняли за локти и потащили по длинному слабо освещенному коридору.
Зажмурившись от яркого света, который ударил ей в глаза, как только они вышли из подвала префектуры, который служил городской тюрьмой, Мари тут же подверглась атаке со стороны толпы. Гиканье и улюлюканье неслось со всех сторон. В несчастную полетели объедки и камни. Стражники, размахивая древками алебард, с трудом проложили себе путь к высокому помосту, где уже сидел префект. Мари подняла глаза и увидела там же закованного в наручники Александра; тот стоял, опустив голову и даже не показывал вида, что замечает ее. Внутри у молодой баронессы все оборвалось. Неужели и он предаст ее? Но она все еще надеялась, что он любит ее. Любит. Ради этого можно вынести любые мучения!
— Мари Франсуаза де Грийе, дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн, вы обвиняетесь в тягчайшем преступлении — прелюбодеянии. — Багровое лицо префекта выглядело сегодня особенно грозно, из-за жары кровь ударила ему в голову. — Вина ваша не требует доказательств, потому что вы были застигнуты на месте преступления. Однако формальности закона требуют, чтобы вы прилюдно назвали полное имя своего любовника. Говорите.
Мари опустила голову.
— Послушайте, нельзя ли без этого… — смущенно проговорил Рихард, восседавший на помосте в качестве пострадавшей стороны. — Может быть, мы ограничимся только порицанием и разводом? К чему вся эта средневековая жестокость?
— Не-е-ет!! — взревел префект, который был уже основательно пьян. — Я, как представитель закона, не потерплю, чтобы хоть одну запятую его презрели! Говори, прелюбодейка!
— Но вы же видите, что я не в состоянии… — еле-еле пролепетала Мари.
— Не вижу. Вы только что произнесли целую фразу. Говорите, или я прикажу сечь вас розгами.
— Спросите у него самого, — предложил Рихард, указывая на графа Салтыкова, который стоял у края помоста с совершенно отсутствующим видом.
— Но закон требует, чтобы именно она назвала имя любовника! — продолжал настаивать блюститель порядка.
— Хорошо, — Рихард сделал примирительный жест руками, — давайте я назову его имя, а Мари только подтвердит? Хорошо?
— Ну… Только из уважения к вам, барон, — нехотя согласился префект. Рихард встал и обвел глазами толпу вокруг. Когда стало тихо, он громко и отчетливо произнес.
— Этот человек, русский граф Александр Салтыков.
Некоторое время была тишина, а потом откуда-то послышался тихий, идиотский смех.
— Что это? Кто смеется? — Рихард обернулся в ту сторону и увидел, что какая-то нищенка, лицо которой было скрыто, смеется. — Почему эта ненормальная смеется? Эй!
Нищенка хотела было скрыться, но ее вытолкнули на середину, перед помостом, где сидел префект, и у подножия которого стояла несчастная Мари.
— Как твое имя? — обратился к ней префект.
— У меня нет имени, — последовал ответ, а следом все то же идиотское хихиканье.
— Это Марта фон Граубер! — выкрикнул кто-то из толпы.
Мари в ужасе подняла глаза на то, что осталось от блестящей, изысканной фрау Марты. Боже! И ее ждет такая судьба… Нет! Лучше смерть!
— Откройте ей лицо, — приказал префект.
Стражник бросился вперед и отодрал от лица нищенки тряпку, которой она прикрывала его нижнюю часть. Мари еле устояла на ногах — такая ужасная картина открылась ее взору.
У Марты был отрезан нос и губы! Так жестоко глумилась над ней толпа, когда истек срок ее казни у позорного столба.
— Почему ты смеялась, отвечай! — Рихард вскочил со своего места.
— Потому, что ты, ваша светлость, назвал Фредерика — графом! — и безумная снова зашлась хохотом.
По толпе прокатился удивленный вздох. Неужто в их городе еще одна благородная дама спуталась с актером?
Мари подняла глаза на Александра, но тот словно превратился в каменный столб!
— Это ложь! — закричала она что было силы. — Это ложь! Это все подстроил Рихард, чтобы получить свои виноградники!
— Что несет эта несчастная?! Заткните ей рот! — Рихард вскочил и сбежал вниз к подножию помоста и влепил своей жене такую затрещину, что она тут же упала замертво. — Ничего, отойдет… — бросил он стражникам.
— Итак, — префект устроился в кресле поудобнее, всем своим видом показывая, что суд продолжается. — Почему ты, Марта, говоришь, что стоящий здесь человек не граф Салтыков.
Марта опять залилась хохотом.
— Да потому, что всем известно, что это Фредерик Зиммель, бродячий актер. Дружок моего Анри!
В толпе началось бурное волнение.
— Чем ты можешь подтвердить свои слова, женщина?
— Анри рассказывал мне, что у любовника Лизхен Риппельштаин, его дружка Фредерика, на правом бедре шрам от турецкой сабли, а на руке, чуть повыше локтя, нарисован морской крест, потому что он когда-то был матросом. Да я и видела их вместе с Лизхен! Как они обнимались в его фургоне.
— Проверь! — бросил префект стражнику. Тот мгновенно бросился стаскивать с Салтыкова штаны и рубашку.
— Есть! — крикнул стражник. — И шрам, и якорь. Дурочка говорит правду! Это Фредерик Зиммель, актер бродячего театра.
— Ха! — префект хлопнул себя по животу. — Однако, ну вы и опростоволосились, мой дорогой барон! Притащили в дом бродячего актеришку, представив его как графа! Конечно, ваша молодая жена не могла устоять!
Я бы попросил вас! — Рихард стал белым, как мел, переводя полные ужаса глаза с лица Салтыкова на Мари. Да как такое могло произойти? Ведь будучи в России, он много слышал об Александре Салтыкове, молодом человеке, которому доверялись только самые важные и деликатные поручения из области внешней политики, и барону описывали Салтыкова именно так, как выглядит этот молодой человек! — У него должны быть документы! Обыщите его вещи!
— Обыщите!
Стражник приблизился к Салтыкову, но тот не позволил себя обыскивать. Он молча вытащил из внутреннего кармана паспорт и отдал стражнику. Тот передал его префекту. На площади воцарилось гробовое молчание. Первым его нарушил префект, издав звук, напоминающий поросячий визг.
— Фредерик Зиммель! Актер! — еле-еле заставил себя произнести вслух префект. Рихард выхватил у него из рук бумаги, и замер, словно восковая фигура. В паспорте было написано, что предъявитель сего документа Фредерик Зиммель, актер… И далее подробное описание, полностью совпадавшее с гостем барона фон Штерна!
Итак, я выношу решение! — префект грохнул деревянным молотком и сделал знак, чтобы все замолчали. — По законам нашего города, знатная дама, совершившая прелюбодеяние с простолюдином, приговаривается в ста ударам плетью и недельному пребыванию у позорного столба, где каждый сможет выказать ей свое презрение. После этого она лишается всех титулов, а брак ее, по желанию, высказанному мужем, будет расторгнут. В случае расторжения брака по причине: совершение супругой прелюбодеяния с простолюдином, ее приданое остается у мужа, как компенсация за ущерб, нанесенный его чести. Актера Фредерика Зиммеля, мы приговариваем к выдворению из наших земель с запретом появляться здесь вновь когда-либо. Если он нарушит этот запрет, то будет подвергнут наказанию плетьми, в количестве двухсот ударов!
Мари в отчаянии устремила свой взгляд на Александра, или Фредерика, она уже не знала…
— Скажи, что это неправда! — собрав все свои силы, закричала она, протягивая к нему руки. Бросилась вперед и упала на ступеньки, сраженная ударом кулака ближайшего из стражников.
— Завтра на рыночной площади, Мари Франсуаза де Грийе, будет подвергнута наказанию плетьми! — объявил глашатай. — Объявляю слушание следующего дела! Ведите обвиняемого.
Мари вновь швырнули на пол ее камеры. Она так и осталась лежать ничком, не шевелясь, не реагируя даже на крыс. Пусть он оказался обманщиком, пусть! Пусть он не мог защитить ее. Пусть! Но хотя бы один взгляд! Один взгляд, чтобы она знала, что любима! Чтобы у нее были силы вытерпеть весь этот позор! Мари проклинала себя за то, что даже такого Салтыкова, никакого не графа, а бродячего актера Фредерика Зиммеля, она любит, любит всем сердцем и безответно. Он обошелся с ней, как с игрушкой! Они все — Рихард, Клод, Александр, даже ее отец! У них всех были какие-то свои игры, в которых Мари оказалась легкой былинкой, чья жизнь ничего не стоит.
Внезапно дверь ее камеры распахнулась. На пороге возник силуэт стражника.
— Вот она! Но, похоже, вам придется ее нести.
— Я справлюсь, — последовал ответ. Голос показался Мари знакомым.
— Кто вы? — в действительности ей уже было все равно. Единственное, чего она жаждала всем своим существом — смерти.
— Это Готфрид Люмбек, — последовал ответ. — Я вам помогу, сейчас.
Мари показалось, что все это снова лишь сон. Ее подхватили чьи-то руки, вынесли из камеры. Вдоль стен мелькали факелы, и был виден нервно оглядывающийся стражник. Они вышли из здания тюрьмы через потайной ход. Мари всей грудью вдохнула свежий ночной воздух, который показался ей милее всего на свете после сырого и затхлого подземелья.
— Держите ее, — сказал Люмбек кому-то, и Мари почувствовала, как ее передают с рук на руки, двоим другим мужчинам.
— Вот твоя оставшаяся половина! — послышался звон. Стражник удовлетворенно крякнул. Видимо, герр Готфрид обеспечил его до конца дней.
Мари лежала на дне лодки, по-прежнему в кандалах.
— Как мне благодарить вас, мэтр Люмбек? — собрав последние силы, прошептала несчастная баронесса. Вместо ответа она получила увесистую оплеуху.
— Из-за архива твоего отца погибли моя жена и дочь! И я, черт побери, заставлю мерзавца за это ответить! Если бы не старый виконт, Лизхен была бы жива! Бедная моя девочка!
— Но Лизхен убил Рихард! — воскликнула Мари, отчаянно цепляясь за малейшую надежду на спасение.
— Барон? Я тебе не верю, — но все же Люмбек не стал больше бить свою пленницу, а уселся на скамейку напротив нее.
— Это был Рихард! Лизхен сказала при всех о том, что она моя сестра, и что Рихард может жениться на ней, но не успела рассказать всего. Рихард бросился на нее и свернул ей шею!
Люмбек задумался.
— Кто бы ни был повинен в ее смерти, это уже не имеет значения. Никто не вернет мне дочь и не исправит искореженные судьбы людей, которые пострадали из-за старого де Грийе, с этими его бумагами. Он должен быть наказан.
Мари впала в отчаянье, осознав, что к уже обрушившимся на нее страданиям и несчастьям, ей еще предстоит сыграть роль приманки в западне для ее собственного отца!
Граф Салтыков словно обезумел. Впервые в жизни он в полной мере познал муки любви и совести.
— Вы должны мне помочь! Я должен ее спасти! — кричал он в лицо русскому посланнику при дворе Марии-Терезии.
Нарышкин-младший, боязливо отодвигался от разъяренного Салтыкова.
— Но мы не можем вмешиваться во внутренние дела! — посланник все еще пытался образумить графа, хоть и видел ясно, что сделать это невозможно. — Тем более, сейчас, когда Пруссия и Франция на гране войны из-за северных земель!
— Черт возьми! Когда вам нужно было получить архив, вы не очень-то заботились о политических приличиях! — Салтыков грохнул кулаком по столу, стоявший на нем графин подпрыгнул и опрокинулся.
— Простите, граф, но ваш невинный флирт не входил в планы внешнеполитического ведомства, — Нарышкин решил вести себя жестче. В конце концов, Салтыков сам виноват не только в несчастьях баронессы фон Штерн, но и в провале своей миссии. Ведь для государыни будет иметь значение только судьба архива, а не какой-то несчастной немецкой баронессы!
— Это не флирт, как вы говорите! Это настоящая любовь, хоть вы, может быть, и не знаете, что это такое! Я хочу увезти Мари в Россию, я хочу на ней жениться!
И тем самым объявить всей Европе, что архив де Грийе в наших руках, когда мы его вообще даже и не видели! Вы хотя бы представляете, что вас ждет в России?! Вы не выполнили волю государыни! Вы пожертвовали делом ради женщины! Вы будете умолять государыню не лишать вас головы, а отправить в Сибирь на поселение! — посланник почувствовал страх, ведь если Салтыков натворит глупостей, которые осложнят взаимоотношения России и Пруссии, отвечать придется Нарышкину.
— Виконт приедет за дочерью! Пусть архив теперь в руках масонского ордена, но де Грийе, черт его дери, помнит же, о чем этот архив! У меня будет Мари, а вы сможете получить интересующие вас сведения, что называется из уст следователя. Может быть, старый виконт расскажет вам что-то такое, что он не записывал, чего в бумагах нет! — Салтыков пытался найти хоть какую-нибудь зацепку. Все происходящее напоминало попытку взобраться на совершенно гладкую, отвесную скалу!
Что вы хотите от меня, граф? — посланник сделался мрачнее тучи. — Чтобы я направил в Висбаден солдат и взял штурмом городскую тюрьму? Граф, ваше безрассудство когда-то должно было повлечь за собой невинные жертвы. Вас и эту женщину муж застал, простите, голыми в постели! Сам префект засвидетельствовал акт прелюбодеяния! Да, кстати, еще скажите мне, с какой стати вам пришло в голову проникнуть в Пруссию под видом актера?! Если бы вы могли подтвердить официально свое положение, возможно дело бы ограничилось денежным штрафом в пользу этого барона. Какого хрена вы назвались этим… Как его?
— Фредериком Зиммелем, — четко выговорил граф.
— Да хоть лысым чертом! — в сердцах посланник сорвал с себя парик, несколько секунд он мял его в руках, а затем обернулся к Александру, лицо его заметно смягчилось, и даже выразило страдание. — Думаете, мне не жаль эту несчастную? Думаете, сердце мое не сжимается, когда я представлю, каким издевательствам ее подвергнут эти протестантские ханжи? Их женщины столь же лицемерны, как и распутны…
— Вы ли это говорите? А я-то думал, что вы более высокого мнения о немецких женщинах, — не удержался от колкости Салтыков, имея в виду причину отъезда посланника из России, а именно: несчастную влюбленность в императрицу, которая со временем стала ей докучать.
— Не вам меня судить, — оборвал его посланник. — Так можете ли вы объяснить, за каким чертом вы отказались от привилегий путешествия под своим настоящим именем, и назвались актером? Поскольку мы с вами из одного ведомства, полагаю, вы можете быть откровенны.
Что ж… Извольте. В начале этого года к нам попало письмо от некоего нотариуса Батистена. Точкой отправления его значился Висбаден. В этом письме нотариус рассказывал, что некто Гертруда Риппельштаин передала ему на хранение бумаги, компрометирующие ее хозяина, виконта де Грийе, и бумаги эти, как писал достопочтенный мэтр Батистен, очень были бы интересны для России и еще ряда европейских держав. Уже много лет витали слухи о том, что де Грийе собрал какие-то колоссальные сведения, компрометирующие некоторые европейские семьи. Как вы понимаете, ценность такого архива огромна! Честный нотариус предложил нам купить этот архив за баснословную сумму, иначе он угрожал передать его англичанам. Кроме того, он сообщил, что сама Гертруда Риппельштаин и не подозревает, что на самом деле она выкрала у своего хозяина, потому что неграмотна. Де Грийе сказал шантажистке, что это всего-навсего его долговые расписки. Хорошо, нотариус приобрел привычку читать все документы, которые оставляли ему на хранение!
Посланник невольно улыбнулся.
— Да уж! Первое время я никак не мог привыкнуть к тому, что каждое мое высочайшее донесение государыне прочитывается как минимум канцелярией Марии-Терезии, ею лично, верховным канцлером и еще парой-тройкой генералов. У нас конечно, тоже читают… Но не до такой же степени! Но я отвлекся, продолжайте, мой друг. Дело в высшей степени интригующее.
Прошу только помнить, что одной очень дорогой мне женщине, оно может стоить жизни, — и Салтыков многозначительно посмотрел на своего собеседника. — Так вот, чтобы не привлекать к себе внимания и выяснить обстоятельства дела, я проник в город вместе с бродячим театром, назвавшись Фредериком Зиммелем. Очень быстро я выяснил, что нотариус Батистен уже умер, а Гертруда Риппельштайн давным-давно бесследно исчезла. Тогда я начал искать, кто бы мог указать ее местонахождение. По счастливой случайности, один из актеров театра, Анри, как-то вечером сказал, что на меня положила глаз одна чудная крошка. И попробуйте угадать, кем она оказалась? Дочерью Гертруды Риппельштайн! Прелестная Лизхен была очень мила, она сообщила, что ее мать находится в Англии. Еще я узнал, что сама Лизхен служит у баронессы фон Штерн, и спросил, как давно. Она ответила, что с самого детства. Девичья фамилия ее госпожи — де Грийе. Тогда у меня снова появилась надежда. Я решил использовать слепо влюбленную в меня Лизхен Риппельштайн, чтобы подобраться поближе к баронессе фон Штерн, дочери виконта. Для этого я написал Лизхен письмо от имени ее матери, ведь Гертруда, как вы помните, была неграмотной, где наплел несусветную чушь о том, что на самом деле отцом ее является виконт де Грийе, что, кстати, учитывая ее репутацию, могло по случайному стечению обстоятельств, оказаться правдой. Чтобы узнать попутно, действительно ли архив имеет такую ценность, я написал, что, когда Лизхен будет требовать ее признания дочерью наравне с Мари Франсуазой, ей нужно сказать только: «теперь бумаги у меня». Конечно же, первое, о чем подумала Лизхен, это — деньги. Ведь если она станет богатой и знатной, ей удастся удержать столь страстно любимого Фридерика Зиммеля подле себя. Я всеми средствами поддерживал в ней эту уверенность, постоянно угрожая бросить ее ради женитьбы на какой-нибудь богатой и знатной даме. Однако, замечал я, Лизхен молода и красива, а значит, было бы много приятнее жениться на ней, чем на какой-нибудь карге. Бедняжка совсем сошла с ума. Я предложил ей действовать сообща, сказав, что если попаду в замок, то обязательно соблазню Мари фон Штерн, так, чтобы об этом узнал ее муж, и тогда у него будут все основания для развода. Это была полная чушь, но, тем не менее, Лизхен неожиданно быстро и цепко за нее ухватилась. Откуда мне было знать, что эта плутовка давным-давно крутит шашни с Рихардом фон Штерном? В общем, узнав от Лизхен, когда барон будет дома, я предстал перед ним под своим настоящим именем. Мне помогло, что фон Штерн многократно бывал в России и много обо мне слышал. Оказавшись в замке барона, я встретился с Мари фон Штерн. Надо сказать, что впечатление она на меня произвела удивительное. Редкая красота и грация, в сочетании с природным умом и тонкими чувствами… Я сам не заметил, как влюбился. Однако ревность Лизхен смешала мне все планы. Вместо того чтобы очаровывать баронессу, я был вынужден первую же ночь провести в спальне фройляйн Риппельштайн, чем сильно повредил своей репутации в глазах Мари. Далее, неудачи посыпались на меня одна за другой. В дело вмешался сам барон фон Штерн, со своей собственной интригой. Лизхен, которая была и его любовницей, сообщила барону, что тоже является дочерью де Грийе и может заставить его признать себя. Барон же отчаянно хотел наследника, которого Мари не смогла ему родить. На этом основании он мог развестись с женой, но тогда он был бы обязан вернуть де Грийе и приданое его дочери. На помощь пришел средневековый эдикт о том, что бесплодная дочь может быть заменена сестрой, без возращения приданого. Фон Штерн ухватился за это и сообщил Лизхен, что женится на ней, в случае, если де Грийе признает ее своей дочерью. Поэтому она так быстро и согласилась на мое предложение.
— Господи Боже! Французские интриги просто меркнут перед вашим рассказом, граф! В Петербурге эта история будет иметь огромный успех! Но как эта Риппельштайн планировала потом избавится от мужа, чтобы жить с вами? — посланник был чрезвычайно заинтригован.
— Не знаю. Но думаю, что она не остановилась бы ни перед чем.
— Убийство?
— Скорее всего, но старый барон не заслуживает жалости. В общем, когда Лизхен потребовала от виконта имя, и сказала что «бумаги теперь у нее», его реакция превзошла все ожидания. У жены его случился сердечный приступ, закончившийся печально, а сам он пережил сильнейший удар. Ситуация окончательно вышла из-под контроля, когда Лизхен в присутствии Мари, ее отца и барона стала обличать последнего в неверности и планах о разводе. Рихард, испугавшись, что потеряет жену, а виконт так и не признает Лизхен, в состоянии панического страха, сломал несчастной шею. Мой единственный шанс отыскать Гертруду Риппельштайн был потерян. В довершение всего в замке появился Клод Сен-Мартен, собственной персоной!
— Масонский магистр?
Да, оказавшийся, к тому же, другом юности баронессы фон Штерн. Кажется, у них был некий опыт романтических отношений, я бы сказал, в высшей степени романтических. Представьте себе клятвы в вечной любви, верности, слезы, терзание плоти, стремящейся к другому, но сдерживаемой колоссальным усилием воли. Конечно, Мари, ослепленная своим горем, тут же бросилась искать у Сен-Мартена утешения. В ее памяти он оставался тем самым идеальным мужчиной, который был готов ради нее на все и совершенно ничего не требовал взамен. Мари не знала о том, что Клод стал масоном, и, конечно же, не могла знать об истинной цели его визита. Я решил непременно защитить несчастную Мари фон Штерн от мужа, который поставил целью себе от нее избавиться, и от магистра, который явился за тем же что и я. Увы, Клод воспользовался излюбленным оружием масонов — медальоном.
— Гипноз?
— Он заставил Мари поехать с ним в дом ее родителей, и указать местонахождение тайного кабинета виконта. Я опоздал. Единственное, чем я смог себя утешить — это то, что Мари, наконец, поняла, что я люблю ее, и ответила мне взаимностью…
— Вы слишком молоды и горячи, граф. Не смогли удержаться, чтобы не выразить свои чувства. Что ж… Невинная жертва юной баронессы фон Штерн полностью лежит на вашей совести. А что архив?
— Бесследно исчез, вместе с магистром Сен-Мартеном. Но какое это теперь имеет значение? Умоляю вас! Я буду вашим вечным должником! Помогите мне спасти Мари фон Штерн!
— Я бы рад вам помочь, мой друг, но увы… Интересы государства стоят превыше личных, и даже превыше жизни отдельного человека. Мы не можем допустить, чтобы Мария-Терезия узнала, что вы в действительности искали во владениях прусского короля Фридриха. Старуха и так уверена, что вся ее свита кишит шпионами!
— Ну что ж… Тогда я сам, — Салтыков встал и направился к выходу.
Посланник печально посмотрел ему вслед.
— Вы поступаете как благородный человек, граф, — сказал он, наконец, — но совершаете огромную ошибку. Хоть я и пытался вас образумить, но с самого начала был уверен, что все мои уговоры не возымеют никакого эффекта. Вы поступаете так, как единственно возможно поступить для истинного дворянина.
Ответа не последовало.
Мари совсем осунулась и исхудала. Люмбек передал ее капитану английского судна, и более она его не видела. Узнав, что ее везут в Англию, Мари не удивилась и вообще никак не отреагировала. Душа ее умерла вместе с последним проблеском веры в любовь. Каждый вечер перед отходом ко сну баронесса молила Бога о смерти.
Капитан судна как-то принес ей книгу и сказал на ломаном немецком:
— Хороший книга, очень интересный роман. Я читать много раз и сильно восхищаться.
— Спасибо, — ответила ему Мари по-английски, — не утруждайте себя нашим чудовищным языком, я прекрасно говорю по-английски.
— Это хорошо, — вздохнул капитал с облегчением. — В этой книге рассказывается о человеке, который попал на необитаемый остров, но жил надеждой…
— Простите, капитан, но мне сейчас совсем не хочется читать никаких романов, — вздохнула Мари. Воспоминания о рыцарях из прочитанных ею книг казались баронессе мучительными. Она чувствовала себя обманутой. Ей было стыдно, как человеку, попавшемуся на глупый и жестокий розыгрыш.
Капитан улыбнулся.
— Это совсем другой роман, он совсем не похож на те, что издавались прежде, поверьте.
Вы не найдете там обычных любовных похождений, приключений и амурных историй. Эта книга о силе духа, о том, что человек, даже попав в самые невыносимые условия, может найти в себе силы и преодолеть обстоятельства. Можно быть покорным судьбе, а можно делать ее своими руками.