Балабуха Андрей Дмитриевич. Люди кораблей

ЛЮДИ КОРАБЛЕЙ

ПРОЛОГ. ПОБЕДИТЕЛЬ

I. ТУДА, ГДЕ РАСТЕТ ТРАВА

II. ЦВЕТОК СОЛЛЫ

III. БРОДЯГА

IV. ЧЕЛОВЕК И КОРАБЛЬ

V. БАЛЛАСТ

VI. ДВОЕ

VII. ПОГРАНИЧНИК

VIII. МОГИЛЬЩИК

IX. ТАНЬКИНА ЗАВОДЬ

X. ПАРУСНЫЕ КОРАБЛИ

XI. ПУТЯМИ КОСМОПРОХОДЦЕВ

XII. РАВНОВЕСИЕ

ЭПИЛОГ. ВЫБОР

   и при коммунизме будут споры,
   И слезы, и размолвки, и мечты,
   Там будут и свиданья, и отбытья,
   И гордость, побеждающая страх,
   Победы, и просчеты, и открытья,
   И жертвы в неизведанных мирах

Вадим ШЕФНЕР

   …Ривьер возвращается к своей
   работе, Ривьер Великий. Ривьер-
   Победитель, несущий груз своей
   трудной победы.

Антуан де Сент-Экзюпери

   I
   Дубах вел энтокар в седьмом — скоростном — горизонте, выжимая из машины все, что она могла дать. Не то чтобы он так уж торопился или был завзятым гонщиком; пожалуй, нельзя было сказать, что скорость доставляла ему удовольствие; не было это и привычкой — в обычном понимании слова; просто скорость казалась ему необходимой и естественной — как ровное дыхание например. Как только комплекс Транспортного Совета оказался прямо под ним, Дубах улучил момент, когда между ним и посадочной площадкой в потоке энтокаров и вибропланов открылось "окно" и, не снижая скорости бросил аппарат вниз, затормозив лишь перед самым соприкосновением с пластолитовым покрытием.
   Едва он открыл дверцу, на него ударом обрушилась волна жаркого, влажного, не по-утреннему парного воздуха, отчего все тело сразу покрылось липким потом: это февраль, самый тяжелый месяц в этих широтах Ксении. К нему трудно привыкнуть, даже прожив здесь больше сорока лет. Недаром на одном из древних языков Ксения значит "чужая"… Дубах провел по лицу тыльной стороной ладони и вышел из машины. Проходивший мимо Тероян из отдела индивидуального транспорта замедлил шаг:
   — Доброе утро, Тудор! Мастерская, скажу я вам была посадка. Виртуозная. В старину нечто подобное именовали "адмиральским подходом"…
   — Спасибо, Весли. — Дубах улыбнулся. — А раз уж вы заговорили об этом, попробуйте прикинуть, как организовать систему "окон" над всеми посадочными площадками. Чтобы не приходилось выбирать момент, когда над тобой никого нет: утомительно это, да и не слишком надежно, всегда кто-то может неожиданно выскочить прямо на тебя.
   Весли вздохнул: вечно Дубах сразу же переводит разговор на деловые темы…
   — Хорошо, — сказал он, — прикинем.
   — И завтра скажите мне результат.
   Тероян только молча кивнул.
   В холле было прохладно и чуть горьковато пахло цветами вьющихся по стенам саксаукарий. Тероян свернул налево, к лифту, а Дубах подошел к шкафу продуктопровода, привычным движением набрал заказ, затем открыл дверцу и вынул высокий заиндевелый стакан. От первого же глотка заломило зубы. Тогда он повернулся и, продолжая понемножку отхлебывать сок, посмотрел на глобус.
   Глобус был огромен, не меньше шести-семи метров в диаметре. Он свободно парил в воздухе посреди холла и медленно вращался, играя яркими красками. Последнее, впрочем, не совсем верно: сам глобус был блеклый почти бесцветный, контурный; слабым коричневато-зеленоватым тоном были подняты оба ксенийских материка да чуть голубели пространства океанов. И на этом бледном фоне чистыми, броскими красками были нанесены все линии транспортных трасс и основных потоков. Морские — редкие маршруты пассажирских лайнеров и прогулочных яхт и жирные синие линии сухогрузов и танкеров, ибо море все еще остается самым экономичным путем перевозки срочных крупнотоннажных грузов. Сухопутные — тонкие красные линии ТВП-трасс, двойные черные полосы трансконтинентальных экспрессов пунктиры карвейров и штрих-пунктиры метрополитенов.
   В воздухе вокруг глобуса переплетались маршруты дирижаблей и стратопланов, крутые кривые суборбитальников и обрывающиеся в полутора метрах от поверхности гиперболы космических линий, стягивающиеся к двум космодромам планеты. В целом все это походило на муляж нервной или кровеносной системы некоего организма. Да оно и было, в сущности, организмом, сложным, непослушным порой, — хотя и редко, очень редко, организмом, мозг которого размещался здесь, в комплексе Транспортного Совета.
   Конечно, системе этой было далеко до глобальности: наземные трассы покрывали только Эрийский материк, оставляя Пасифиду нетронутой за исключением узкой прибрежной полосы на востоке. Морские линии тоже соединяли лишь порты Эрии выбросив в океан всего два уса — к Архипелагу и к Восточному берегу Пасифиды. Естественно: ведь Ксения всего лишь второй век обживается Человечеством, и население ее составляет еще только полмиллиарда…
   Дубах допил сок, бросил стакан в утилизатор и в последний раз взглянул на глобус. Пусть системе этой далеко до совершенства, но она живет, растет развивается, — а в этом и его жизнь, жизнь координатора Транспортного Совета Тудора Дубаха.
   По дороге к себе он заглянул в диспетчерскую Звездного Флота, где Гаральд Свердлуф, навалившись грудью на стол, отмечал положение кораблей большого каботажа.
   Доброе утро, Гаральд!
   — Доброе утро, координатор, — откликнулся тот.
   Дубах заглянул в карту. Хорошо: все боты идут в графике. Впрочем, на каботажных маршрутах за последние десять лет сбой был однажды…
   — Что транссистемники, Гаральд?
   Свердлуф поднял голову.
   — Каргоботы с Пиэрии вытормозятся из аутспейса1 завтра к двадцати ноль-ноль по среднегалактическому. "Бора" прибыл на Лиду, — АС-грамма принята сегодня в восемь семнадцать.
   — А "Дайна"? — спросил Дубах.
   — Там же, — тихо ответил Свердлуф и отвел глаза. Когда корабли опаздывали, он всегда почему-то чувствовал себя виноватым. — Все еще опаздывает… Маршевый греборатор — это серьезно, Тудор.
   — Знаю. И об этом я буду говорить с заводом. Но выход из графика — это тоже серьезно. Уже двое суток; Гаральд, Двое суток! А на "Дайне" — сколько пассажиров на "Дайне"?
   — Пятьсот.
   — В том-то и дело. Когда опаздывает каргобот — это плохо. Но когда опаздывает лайнер… Аварийник вышел?
   — Вчера.
   — Почему?
   — Болл хотел справиться сам.
   С греборатором? — Дубах усмехнулся. — Однако… Когда рандеву?
   — Аварийник идет на пределе, Тудор.
   — Когда?
   Свердлуф снова почувствовал себя виноватым.
   — Завтра. К семнадцати по среднегалактическому.
   Дубах кивнул.
   — Хорошо Гаральд. Если что-нибудь изменится — немедленно сообщите мне. И передайте по смене. Даже если ночью. Спокойной вахты!
   "Болл, — подумал Дубах, выйдя из диспетчерской. — Болл… Болл хороший пилот. Но — авантюрист слегка. Рассчитывает справиться с греборатором своими силами?! Жаль".
   Придя к себе, он прежде всего связался с отделом личного состава.
   — Лурд? Доброе утро. Да, Дубах. Вот что, Лурд: свяжитесь с базой Пионеров и узнайте, есть ли у них вакантные места пилотов. Есть? Сами запрашивали у вас? Превосходно. Откомандируйте в их распоряжение первого пилота Болла с транссистемного лайнера "Дайна".
   Ohnmep`l нужен прекрасный пилот, а не мальчик, не так ли? И Болл подойдет им. Больше, чем нам, да. Нет, иначе я не дам добро на выход "Дайны". Ну вот и договорились. Спасибо!
   Жаль. Впрочем, у Пионеров Боллу будет только лучше. И Пионеры не связаны никакими графиками. И не перевозят людей. А на линейных маршрутах нужны пилоты, при любых обстоятельствах приходящие вовремя.
   Насколько все-таки проще с наземными коммуникациями: все автоматизировано до предела, человек выполняет только контрольные функции. Да и на воздушных — тоже. Хуже всего приходится отделам Звездного Флота, морских перевозок и индивидуального транспорта — им пространство поддается труднее.
   Пространство… Дубах не признавал его. Потому что пространство — лишь функция времени. Оно измеряется не километрами, не парсеками, а временем потребным на его преодоление. И Дубах боролся с ним, стремясь уменьшить это время. Потому что время, затраченное на преодоление пространства, потерянное. И пусть жизнь человека за последние несколько веков изменилась без малого вдвое, но увеличились и расстояния…
   Дубах взглянул на часы. Пора. Он включил селектор.
   — Прошу дать сводку по отделам.
   Сводка была хорошей. Вот только… Он вызвал Баррогский стройотряд.
   — Панков? Доброе утро. Говорит координатор. Что там у вас стряслось, Виктор?
   — Между отрогом Хао-Ян и водоразделом пошли породы повышенной тугоплавкости. Геологи подкачали слегка.
   — С них спрос особый.
   — Плавление полотна замедлилось в полтора раза.
   — И?..
   — Войдем в график, когда пройдем водораздел.
   — Прекрасно. — Дубах улыбнулся. — А пока люди должны добираться до Рудного воздухом? На гравитрах? Вибропланами? Энтокарами? Триста километров гравитром — это, наверное, очень хорошо? Как вы думаете?
   — А где я возьму энергию? Скажите все это план-энергетику, — не выдержал Панков.
   — Скажу. И энергия вам будет — спрашивайте! Спрашивайте все, что нужно. Но зато — давайте мне время. Ваша ТВП-трасса сэкономит каждому работающему в Рудном больше часа, Виктор. Больше часа!
   — Мы не на Земле, координатор. И энергобаланс у нас пока что другой.
   — Да, не на Земле. Там шесть миллиардов людей, а у нас — пятьсот миллионов. Но разве поэтому они должны пользоваться меньшим комфортом? Конкретно: что вам нужно, чтобы войти в график? Энергии у нас хватит, и не надо беречь ее там где речь идет о людях!
   — Два "аргуса", комплект каналов Литтла и хотя бы три комбайна.
   — Будут вам "аргусы", — пообещал Дубах. — Но…
   — Ладно, — сказал Панков, и Дубах почувствовал, что тот улыбается. Остальное наше дело.
   "Аргусы" — атомные реакторы на гусеничном ходу — это дефицит. Их привозят с Лиды и с Марса, а на самой Ксении пока что производить их негде. И Дубах еще не знал, где он их достанет. Но в том, что достанет, не сомневался. Правда, ему предстоял пренеприятный разговор с план-энергетиком, но к этому они оба уже привыкли, и споры и препирательства их были скорее традицией, чем необходимостью. В том, что при всей своей прижимистости Захаров "аргусы" выделит, Дубах был уверен. А комбайны и каналы Литтла — это несложно, можно перебросить откуда-нибудь хоть с Терры например.
   Он снова включил селектор.
   — Весли, прошу вас, подготовьте мне быстренько цифры по пассажиропотоку к Рудному, — для Захарова. А то баррожцы застряли с ТВП-трассой и им нужна дополнительная энергия.
   — Когда?
   — Пары часов хватит?
   Слышно было, как Тероян выразительно вздохнул.
   — Вот и прекрасно, — сказал Дубах. — Спасибо Весли.
   Заверещал сигнал видеовызова. Дубах включил экран. Это был Ходокайнен из морского отдела.
   — Тудор, в Лабиринте сел на риф контейнер…
   Этого Дубах всегда боялся, — контейнеры с нефтью, буксируемые через Проливы… Дотянут они нефтепровод, наконец? На мгновенье перед Дубахом встала прекрасная в своей законченности картина. Он увидел расставленные через каждые триста метров трехногие опоры с катушками толкателей на вершинах и летящую сквозь них тяжеловесную нефтяную струю… Когда?! Впрочем, теперь уже…
   — Сколько? — теперь уже оставалась только робкая надежда на то, что контейнер малотоннажный.
   — Десять тысяч.
   Десять тысяч тонн нефти, пленкой, мономолекулярной пленкой покрывающие акваторию Проливов…
   — Совет Геогигиены оповещен?
   — Да. Химэскадрилья поднята… — Ходокайнен взглянул на часы, — …семь минут назад. Через шесть они будут над Проливами.
   — Так, — сказал Дубах, чувствуя, что у него начинают болеть скулы. Что с бактериологами?
   — Извещены.
   Подведем итоги. Химэскадрилья прекратит расползание, локализует очаг, но и только. Дело за микрофауной, которая должна эту нефть уничтожить. Но ей нужно время, время…
   — Кто руководит операцией в целом?
   — Вазов.
   Это хорошо. Значит, ничего не будет упущено.
   — По окончании операции капитана буксира ко мне.
   Ходокайнен кивнул. Ему было жалко капитана, но Дубах, наверное прав. Почему-то получается, что Дубах всегда прав…
   II
   О предстоящей поездке к Бихнеру он вспомнил только в три часа. Словно сработал в нем какой-то механизм, выудивший из памяти нужную карточку: ведь, казалось, забыл, напрочь забыл, но в последний момент вспомнил-таки. И ровно за тридцать секунд до того, как прозвучал контрольный сигнал Таймера.
   …Бихнер позвонил вчера в конце дня.
   — Добрый день, Тудор! Знаю вашу постоянную занятость, но все же хочу попросить вас завтра в четыре поприсутствовать при одном нашем эксперименте. Любопытном, я бы сказал, эксперименте. Надеюсь, вам тоже будет любопытно.
   — Хорошо, — сказал Дубах. Непременно буду. Спасибо, Эзра.
   Лаборатория Бихнера весь последний год терроризировала его. Они ежемесячно съедали годовой энергетический лимит, и Дубах сам не до конца понимал, каким образом ему удавалось получить от Захарова энергию для их ненасытной аппаратуры. Но похоже они добились чего-то стоящего — судя по тону Эзры и его непривычному лаконизму.
   Дубах в последний раз включил селектор.
   — Я буду в Исследовательском, у Бихнера. Если поступят информации о "Дайне" и Проливах — передайте мне немедленно. Спасибо!
   Исследовательский Центр находился на равнине, километрах в пятидесяти от Совета и Дубах решил добираться энтокаром. Это минут пятнадцать. Впрочем, через несколько месяцев здесь пройдет линия метрополитена, и тогда время сократится до двенадцати минут. Каждая минута, отвоеванная у пространства, была для Дубаха личной победой, потому что борьбе этой он отдал всего себя. В среднем согласно статистике каждый житель Ксении ежедневно тратит на транспорт около полутора часов. А это значит, что на полтора часа человек выбывает из активной жизни. Конечно, в дороге можно думать; можно читать, разговаривать по связи. Но все это — паллиативные решения. Компромисс. Уступка вынужденности. Дубах всегда ненавидел компромиссы, хотя ему и случалось — достаточно часто случалось — идти на них.
   Бихнер поднялся ему навстречу.
   — По вашему появлению можно проверять часы, Тудор! Признайтесь по секрету — я никому не скажу! — с вами не занимались вивисекторы из группы Оффенгартена?
   Дубах рассмеялся: Оффенгартен занимался проблемой биологических часов.
   — Нет, — сказал он. — И не выдавайте меня: я по характеру не гожусь в подопытные. И вообще — давайте без дипломатии. Знаю я эту вашу слабость, как и вы мою… Так какими чудесами вы хотите меня поразить?
   — Как вам сказать, Тудор?.. Имейте терпение; сами увидите.
   И Дубах увидел. Внешне все выглядело весьма буднично. Стол — большой лабораторный стол метров пять длиной с матовым покрытием из дендропласта. На каждом конце стола стояло по маленькой клетке, в одной из них спокойно охорашивался белый мышонок. От обеих клеток вертикально вверх уходил пучок проводов.
   — Начнем? — спросил Бихнер.
   — Я весь внимание — сказал Дубах, и это было правдой.
   Исследовательский Центр был его детищем в полном смысле слова. Если транспорт на Ксении существовал задолго до появления Дубаха и он лишь способствовал росту, расширению, совершенствованию коммуникаций, то Центр создавал он — от начала и до конца. Он сумел подключить к работе самых талантливых и оригинальных ученых — не только Ксении, но и с других планет. Бихнера, например, он сманил из Института Физики Пространства на Земле. Центр доставлял Дубаху хлопот не меньше чем все транспортные сети, вместе взятые. Он onckny`k энергию в неимоверных, фантастических количествах. Он требовал уникальную аппаратуру чуть ли не до ее появления: стоило просочиться сообщению, что где-нибудь на Пиэрии разработана нова конструкция ментотрона например, как неизбежно оказывалось, что Центру он нужен прямо-таки позарез, и Феликс Хардтман из отдела снабжения хватался за голову и обрушивал на Дубаха такое… Но зато Центр работал. Как это бывает всегда, девяносто девять из ста их идей оказывались просто бредом, но они наталкивали на ту сотую… Кто знает, может быть сейчас ему покажут результат именно сотой идеи?
   — Смотрите, — сказал Бихнер. — Смотрите внимательно. — И в сторону: Вано, пуск!
   Сперва Дубах вообще ничего не заметил. И лишь через несколько секунд осознал что мышонок продолжает умываться уже в другой клетке.
   — Что это? — спросил он у Бихнера.
   — Не кажется ли вам, координатор, что вы хотите от меня слишком многого? Я вам показал — этого мало?
   — Мало, — сказал Дубах каким-то петушиным голосом.
   — Условно мы назвали его "телепортом". Весьма условно. Суть мгновенное перемещение объекта в пространстве.
   — Мгновенное, — повторил Дубах. — Мгновенное. Очень интересно… Но как?
   — Мы сами еще до конца не понимаем. Очень грубо, я бы даже сказал примитивно грубо, это можно уподобить тому, как электрон не существует в момент перехода с орбиты на орбиту, исчезая с одной и одновременно появляясь на другой. Но это не аналогия, пожалуй. Это скорее метафора.
   — Дистанция?
   — Как вам сказать, Тудор… Пока мы дошли до пяти метров. Причем переброска одного этого мышонка через стол обошлась по крайней мере в полет к Лиде. Да и проживет этот мышонок не дольше суток: происходят какие-то изменения на субатомном уровне, а какие именно — мы еще не установили. Обещали помочь ребята из Биоцентра, но боюсь, им этот орешек не по зубам. Вот если бы привлечь группу Арендса и Ривейры, — они занимаются сходной проблемой… — Бихнер метнул на Дубаха косой взгляд; тот кивнул, — что ж, ничего невозможного. — Потому-то мы пока и пригласили только вас, Тудор. Строить, как это называлось?.. Триумфальную арку вот, строить ее еще рано. До практического применения — годы, а то и десятилетия. Эффект получен экспериментально; его нужно обосновать, изучить, изменить. Многое, многое, — да что я вам объясняю, Тудор! Дальние же перспективы вы видите лучше меня.
   Дубах видел.
   Это была победа. Победа окончательная и обжалованию не подлежащая. И уверенность в этом ему придавала будничность, заурядность обстановки. Победа! Ибо время перемещения в пространстве сведено к нулю. К нулю! Это — последнее поражение пространства, которое до сих пор лишь отступало, медленно, с трудом, огрызаясь, требуя жертв, — и временем, и людьми даже, что еще страшнее, что самое странное, самое нетерпимое для человека. Но от этого удара пространству уже не оправиться. Никогда. Во веки веков.
   — Эзра, — сказал Дубах. — Вы знаете, что это такое? Это не жалкие клочки, не увеличение скорости карвейра. Это — победа!
   Бихнер счастливо улыбнулся:
   — До победы еще очень далеко, Тудор. Оч-чень. Но я рад, что вы понимаете это так. Я знал, что вы первый, кто поймет это. Спасибо!
   III
   Перед уходом Дубах еще раз связался с Советом. Аварийник шел к точке рандеву с "Дайной", выжимая из своих гребораторов все, что можно. Может быть, он придет даже раньше, чем обещал. Бактериологи вылетели и сейчас уже приступают к севу. Похоже, на этот раз все обойдется более или менее благополучно. Хотя о каком благополучии можно говорить, когда по поверхности Проливов разлилось десять тысяч тонн нефти?! "Да, веселый будет разговор в Совете Геогигиены, — подумал Дубах. И они будут правы, абсолютно правы. Когда же, наконец, нефтяники справятся с нефтепроводом и мы скинем с плеч танкерный флот? Нескоро еще ох, нескоро…"
   Дубах с места рванул энтокар вверх прямо в седьмой — скоростной горизонт. До дому отсюда около часа лету. Он перевел управление на автоматику, повернул к себе проектор и вставил в него маленькую кассетку книгофильма.
   "Пройдет десять, пусть двадцать даже лет, — и не нужно будет ни энтокаров, ни вибропланов, ни карвейров, — подумалось ему. — Это всегда казалось мечтой, недостижимой, как горизонт. Целью, к которой можно лишь асимптотически приближаться, как к скорости света в обычном пространстве. И вот мечта стала реальностью, хотя и отдаленной еще, но уже вполне достижимой и ощутимой. Доживу ли я до }rncn, — подумал он. — Очень хочется дожить…"
   И вдруг ему стало грустно. Он понял, не только разумом, но всем существом ощутил, что жизнь его уже сделана. Как бывает сделана вещь. Может быть, причина крылась в его фанатической почти приверженности одной идее?
   "Нет, — сказал он себе. — Нет, так нельзя. Думай о том, как это будет победа".
   "Я и думаю, — ответил он себе, — и я сделаю все, чтобы победа пришла скорее. Как делал до сих пор. Как не умею делать иначе. Но все-таки хорошо, что она наступит еще не сегодня. Будь она возможна сегодня сделал бы все, что могу. Но это будет еще нескоро — „телепорт“, — как говорит Эзра. И, может быть, я просто не доживу. Ведь победа победе рознь. И бывают сокрушительные победы, — как эта, потому что она отменит меня. Ведь я знаю, как жить для победы. Точнее — как жить для борьбы за победу. Но что делать, когда победа отменяет тебя?.."
   На мгновенье его охватило острое сочувствие к пространству — пространству, с которым он боролся всю жизнь. Ведь, уничтожив пространство, "телепорт" отменит и Дубаха, координатора Транспортного Совета Ксении.
   В это время раздался сигнал вызова.
   — Слушаю, — сказал Дубах.
   — Говорит Свердлуф. Болл сообщил, что авария ликвидирована и "Дайна" идет своим ходом. Я возвращаю аварийник, координатор, — последнее было сказано тоном полувопросительным-полуутвердительным.
   — Да, — сказал Дубах, чувствуя, как отходит куда-то его ненужная тоска. — Правильно Гаральд. Спасибо.
   "Все-таки молодец этот Болл! С таким пилотом расставаться жаль. Но у Пионеров ему будет только лучше. А на линейных трассах нужны пилоты, не выходящие из графика ни при каких обстоятельствах. Потому что… Зачем объясняю все это себе, — подумал Дубах. — Оправдываюсь? В чем? Разве что-нибудь неясно? Разве я сомневаюсь? Нет. Все правильно. Все идет так. Как должно быть".
   Внизу, под энтокаром, стремительно скользила назад травянистая равнина с одинокими купами деревьев, отталкивающихся от своих вытянутых теней. Пространство ее казалось безграничным — от горизонта до горизонта. И столь же безграничное воздушное пространство охватывало точку машины со всех сторон. Но Дубах явно ощущал всю эфемерность, обреченность пространства. Ибо каким бы ни было оно могучим, уже существовал маленький белый мышонок, спокойно охорашивающийся в своей клетке. И сейчас Дубах думал об этом с отстраненным спокойствием триумфатора, одержавшего сокрушительную победу.
   Впереди, у близкого горизонта, догорал неяркий закат, а позади человеку незачем было оборачиваться, чтобы увидеть это — золотисто поблескивал в последних лучах солнца огромный и вместе с тем невесомый, словно парящий в воздухе купол Фонтаны. Наверху, в темносиней, пожалуй, даже чуть фиолетовой глубине неба мерцали звезды. И среди них одна. Сейчас она была за спиной, но ее холодный игольчатый свет жег Речистера. Двойная: голубоватая — побольше и желтая — поменьше. Земля и Луна.
   Если долго смотреть на звезды, на глаза наворачиваются слезы. Впервые Речистер заметил это еще в детстве, но тогда он не знал, почему так. Теперь он знает. Ему объяснил Витька Марлин, бывший одноклассник, ныне — доктор медицинских наук, когда они случайно встретились уже здесь, в Фонтане, и Витька затащил его к себе в институт, где они сидели и разговаривали, а над Витькиной головой висели на стене офтальмоскопические карты, похожие на старинные цветные фотографии Марса…
   — А ты, Клод? — спросил тогда Витька. — Чем здесь занимаешься?
   И когда человек ответил, в воздухе повисло: "Как? Все еще? Бедняга…" И — взгляд. Такой сочувственный, такой соболезнующий, такой сострадающий… Речистер постарался скорее распрощаться. Ему было пора идти, его уже ждали в лаборатории…
   Взгляды пронизывали всю его жизнь. Такие же, как вот этот, Витькин. Так смотрели на него родители, когда он не стал поступать в Школу высшей ступени. Так смотрели друзья. Смотрели вот уже больше двадцати лет. Так смотрела на него Дина. Никто никогда ничего не говорил. Потому что все они — очень хорошие люди. Тактичные. Чуткие. Талантливые. Отец преподавал в Школе высшей ступени. Мать была одним из лучших операторов Объединенного Информария. Сверстники… Вот Витька — офтальмолог, доктор, автор нескольких солидных работ, без пяти минут светило; Элида Громова координатор в заповеднике на Венере; Хорст Штейнман — на микроклаустрометре Штейнмана человек работал каждый день… Да, они имели право глядеть на него так.
   Солнце постепенно исчезало за горизонтом, и звезд становилось все больше. Они проступали на небе, крупные и едва заметные, — десятки, сотни, тысячи… И на глаза наворачивались слезы, объясняемые простыми и ясными законами физиологии, — теперь Речистер знал это совершенно точно. И все же…
   Он медленно шел через вересковую пустошь. Легкий ветерок был прохладным и свежим, и все вокруг было таким же свежим и прохладным краски, запахи, воздух…
   А ему было душно. Он шире распахнул ворот комбинезона. Солнце исчезло совсем. Только верх золотистого купола над городом еще поблескивал в темном небе. Но свет этот был отраженным. Речистер старался дышать ровно и как можно глубже, но ощущение духоты не проходило. Он снова посмотрел на звезды, напоминающие россыпь окон на стене гигантского здания. За каким из этих окон его дом?