Страница:
Теперь предстояло проверить, насколько правильны были аракеловские умопостроения.
Лишь бы Душман был здесь!
И вдруг Аракелов аж застонал: что толку-то! Всю дорогу он представлял себе, как проникнет в станцию, как возьмет Душмана за грудки и начнетс этакая ковбойщина с мордобоем. Мерещилась Аракелову классическая кинодрака с опрокидыванием мебели и битьем посуды — не зря же в конце концов в военно-морском училище вдалбливали в него некогда приемы рукопашного боя. Конечно, отчихвостят его потом за рукоприкладство, но переживется. Зато сейчас можно будет отвести душу, благо никакими формальными положениями Аракелов не связан. Не представляет он ни Океанский Патруль, ни Интерпол, ни… Так, частное лицо. Вольный батиандр, так сказать. И следовательно, может позволить себе роскошь набить морду браконьеру. А потом — Душман поверженный; Душман связанный; торжество Фортинбраса. И вызов патрульной субмарины…
Но рухнуло все. Вмиг. Болван, какой болван! Он ведь не сможет даже войти в станцию. Для этого ведь кто-то должен работать на аппаратуре батиандрогена. Отсюда, снаружи, включить ее невозможно. И потому Душман остается недосягаемым — даже если в самом деле отсиживается он на станции. Идиот, трижды идиот!
А Душман был здесь. В этом Аракелов убедился, заметив слабый свет, исходивший из иллюминатора. Оставить осветительную сеть включенной при консервировании станции не могли — невозможно это. На то и существует контрольная карта. Некому здесь быть, кроме Душмана, ясно, как дважды два. К стыковочному патрубку была пришвартована субмарина — судя по контуру — не патрульная. Вообще незнакомой конструкции. Душман. Больше некому, он!
Аракелов осторожно приблизился к субмарине. Хороша машина. Двенадцатиметровое обтекаемое тело, движитель — дельфиний хвост, эффективно, ничего не скажешь, выигрыш в скорости при том же двигателе процентов тридцать… Никаких иллюминаторов — телевизионный обзор, значит; четыре мощных прожектора, внешние манипуляторы — смотри-ка, такими впору морские узлы вязать, вот это да… По борту, чуть ниже маленькой рубочки, крупные люминесцирующие буквы: «Тигровая Лилия». Вот, значит, она какая, знаменитая Душманова субмарина. Название ее в Патруле знали, и слышать его Аракелову приходилось, а вот увидел впервые. И не мог не залюбоваться. По слухам, Душман сам проектировал свою «Лилию». Если правда, то как мог человек, способный создать такое инженерное чудо, докатиться до браконьерства? И еще какого! Нет, не укладывалось это в голове у Аракелова, хоть убей.
Как бы то ни было, ситуация сложилась парадоксальная. Нашел Аракелов Душмана. Вот они оба: Аракелов — здесь, подле станции, скрывается во мраке, аки тать в нощи; Душман — там, внутри, почитывает себе, чаи гоняет, виски хлещет, хоть спит — какая разница. Важно, что для Аракелова он недоступен. Ибо не станет обслуживать батиандрогенный комплекс, чтобы Аракелов смог войти в станцию. Нет, не станет… И что же теперь, собственно, делать?
Дожидаться, пока прибудет обещанный Аракелову «Джулио делла Пене», спустит баролифт, вернуться на поверхность и сообщить, что Душман здесь? Тоже выход, конечно; только где гарантия, что за это время не сбежит Душман? Не решит, что можно уже? Ищи тогда ветра в поле…
Что же делать?
Аракелов медленно поплыл вокруг АМИ, держась примерно в двух метрах над дном. Двадцатиметровая сфера нависала над ним, и Аракелов чувствовал себ морским диверсантом прошлого, медленно пробирающимся у самого дна вдоль крашенного суриком брюха какого-нибудь линкора или на худой конец крейсера в поисках места, где лучше установить мину. Этаким фрогменом. Человеком-лягушкой из Десятой флотилии МАС или соединения «К». Вот только мины у него не было.
Диверсантом?
А что, в этом есть резон. В конце концов, что важнее всего? Взять Душмана. Раньше или позже — не суть. А чтобы взять — достаточно изолировать его. Изолировать можно даже здесь, в станции. Пусть себе сидит и дожидается. Лишь бы уйти не смог.
Только как это сделать?
Аракелов задумался. Теперь перед ним встала уже чисто техническа задача, а значит, с ней можно было справиться.
Изолировать — значит лишить возможности покинуть станцию. Покинуть же ее Душман может только на своей «Тигровой Лилии». Следовательно…
Аракелов подвсплыл и тщательно исследовал стыковочный узел, одновременно вспоминая все, что знал о конструкции станции. Гигантские подводные сооружения, способные принимать батискафы, мезоскафы и субмарины в шлюз, пока еще можно было пересчитать по пальцам. Стандартные купола, как правило, оснащались верхним люком — таким, как на «Лужайке одуванчиков». Сферические донные лаборатории с положительной плавучестью, удерживаемые тросами мертвых якорей, проектировались обычно с донными люками. Однако конструкторы АМИ пошли по иному пути. Здесь был почти без изменения использован стандартный космический стыковочный узел. Фигурна горловина люка подводного аппарата совмещалась с переходным патрубком АМИ. При определенном усилии срабатывали концевые выключатели, врубая ток мощных электромагнитов, которые и соединяли субмарину со станцией в единое целое. Одновременно включались насосы, откачивавшие те немногие литры воды, что оставались между крышками лодочного и станционного люков, потом люки распахивались — путь открыт. В сущности, для того, чтобы отстыковать «Тигровую Лилию» от станции, достаточно было выключить электромагниты. Но как это сделать? И что за этим последует? АМИ, естественно, ничто не угрожало: ее конструкцией предусматривалась блокировка, и едва выключатс электромагниты, как захлопнется и люк переходного патрубка. Это ясно. А вот как с субмариной? Предусмотрел ли такую блокировку Душман? Ведь в противном случае «Лилия» мгновенно заполнится водой и затонет. Аракелову жаль было ни в чем не повинного судна, прекрасного судна, доставшегос такому подонку, как Душман. И второй вопрос — как выключить электромагниты?
Итак, два вопроса.
От ответов на них зависел исход всего аракеловского предприятия. Найдется ответ — хорошо; нет — и значит, зря он сорок с лишним часов тащился сюда, зря идет сейчас на рандеву с ним «Джулио делла Пене», зр поверили ему все те, чье незримое присутствие постоянно ощущал он за спиной…
Аракелов неторопливо, дециметр за дециметром обследовал поверхность переходного патрубка — пятиметровой трубы в человеческий рост диаметром — и прилегающую часть борта станции. Света он не рисковал зажигать, сонар на таком расстоянии помогал мало, и потому приходилось в основном полагатьс на осязание, то есть, попросту говоря, искать ощупью. Что именно он искал, Аракелов, пожалуй, и сам бы не сказал. Но опыт подсказывал, что искать надо, что может тут обнаружиться нечто, способное облегчить его задачу.
Он занимался этим часа два — спокойно, планомерно и методично, целиком отдавшись ощущению полированного альфрама под руками. Он не думал ни о времени, которого оставалось уже почти в обрез, ни о Душмане, спокойно отсиживавшемся там, за непроницаемой металлической оболочкой станции, и не подозревавшем даже о его, аракеловском, присутствии. И в конце концов наткнулся на то, что и было ему нужно. Маленький, тридцать на сорок сантиметров лючок. Сумку с инструментами Аракелов, к счастью, взял с собой и теперь благословил свою предусмотрительность. Он подцепил крышку лючка, та легко откинулась, и Аракелов осторожно подсветил себе фонариком, до отказа сузив его луч. Здесь проходили силовые кабели. Аракелову вспомнилось, что специалисты из космической промышленности, плененные сходством космоса и гидрокосмоса, слишком многое вытащили наружу, забыв, что подобраться к таким вот смотровым лючкам, например, в невесомости и вакууме — это одно, а в гидроневесомости на трех- или пятикилометровой глубине — совсем другое. Далеко не на каждой станции пока еще были свои батиандры… Защита от среды была предусмотрена идеально, а вот удобство… Потому и пошли доводки; переработки и дело как-то увязло, тем более что «Андеруотер Майн» мало-помалу потеряла интерес к этому проекту, сделав ставку на управляемых с поверхности роботов. Однако сейчас конструкторская промашка пришлась весьма кстати.
Аракелов рассмотрел схему, вычерченную на внутренней стороне крышки лючка. Так, значит, вот эти два кабеля и питают электромагниты. Прекрасно! И если разъединить эти муфты… Вот так… И так… Готово! Бедна «Тигровая Лилия», станут ли ее поднимать? Жаль терять такой аппарат, но кому будет дело до этого частного имущества?..
Ничего внешне эффектного не произошло. Да и не могло произойти. Просто лишенные питания магниты перестали удерживать Душманову субмарину, а внутри переходного патрубка с лязгом, толчком отозвавшимся в аракеловских руках, захлопнулся люк. Аракелов смотрел на «Тигровую Лилию»: слабенькое течение, скатывающееся со склона в сторону абиссальной равнины, сейчас оттащит ее на несколько сантиметров, вырвется из разверстой пасти люка воздушный пузырь… Но пузыря не было. Субмарину действительно оттащило, но люк ее оказался закрытым. Ай да Душман! Сволочь, но инженер! Предусмотрел-таки блокировку. Аракелов улыбнулся. Он достал из сумки с инструментом пищалку и, подплыв к «Тигровой Лилии», налепил ее на люк рубки. Теперь, куда бы ни отнесло ее течениями, разыскать будет нетрудно — по крайней мере пока не истощатся батареи маячка. А это почти два месяца.
Аракелов вернулся к переходному патрубку, снова залез руками в лючок и соединил муфты. Теперь можно было вновь пристыковываться к станции — магнитные захваты сработают. Только будет это уже не «Тигровая Лилия», а скорее всего патрульный мезоскаф. Впрочем, это уже не его, аракеловское, дело.
Это дело Океанского Патруля. Дело заповедника имени Дарвина. И дело Душмана.
«А ведь Душман не мог не услышать, как захлопнулся люк», — подумал Аракелов. Ох и дергается же он теперь! Небось не может в толк взять, что произошло. И пожалуй, к лучшему вышло, что не пришлось Аракелову врыватьс в станцию и устраивать там побоище. Определенно к лучшему. Дело сделано, и пусть интересуются Душмановой судьбой те, кому это положено. Пусть определяет ее закон.
Аракелов рассовал по отделениям сумки инструмент и поплыл к Шалашу. Он не испытывал ни триумфа, ни даже удовлетворения от успешно выполненной работы. Была только полная опустошенность. Пойман Душман или нет, никто и ничто уже не воскресит погибшего патрульного. Никто и ничто не воскресит уже убитых им Морских Змеев. Ибо единожды сделанное делается навсегда. И есть в этом безнадежность, от которой стынет душа.
Час спустя Аракелов уже садился в «кархародон». До точки рандеву с баролифтом «Джулио делла Пене» отсюда было миль десять — час спокойного хода. Аракелов задал курс авторулевому и включил двигатель.
Скутер нес его сквозь мрак гидрокосмоса. Где-то вдали, невидимый и неощутимый, скрывался в этой тьме Великий Морской Змей, тихоокеанский неотилозавр Аракелова. Где-то в этой тьме бродили неведомыми путями его ближайшие родичи — «долгоносики», чудовище «Дипстар», змей Ле-Серрека, чудовище «Дзуйио-Мару»… Они должны были жить спокойно, ибо их охранял закон — придуманный и принятый людьми. И совсем рядом, в каких-то двух милях к югу, скрывалась в этой тьме законсервированная рудничная станци АМИ-01, где ожидал своей участи Душман — человек, этот закон преступивший. А там, наверху, в сотнях миль отсюда, спешил к Факарао «Ханс Хасс», унос тело человека, который пытался встать на пути у Душмана. И там же, наверху, но уже совсем рядом, представали мысленному взору Аракелова «Джулио делла Пене» и люди, готовившиеся принять его на борт.
Люди готовили его, Аракелова, чтобы мог он работать здесь, в этой подводной тьме. И люди встречали его. Он был плотью от плоти и мыслью от мысли этого человеческого мира. Он не знал никого на борту «Джулио делла Пене»; он успел познакомиться всего с несколькими людьми на борту «Ханса Хасса»; среди них вполне могли оказаться такие, с кем он вряд ли захотел бы встретиться вновь. Но всех их объединяло одно — то самое, чему пыталс противопоставить себя Душман. Они были вместе. Каждый из них представлялс сейчас Аракелову пучностью некоего незримого поля. Поля дружеских рук. Поля уверенности и надежды. И пока оно существует, ты не можешь остатьс один. Никогда.
Аракелов взглянул на слабо светящееся окошечко курсографа: до точки рандеву оставалось четыре мили. И ему вдруг нестерпимо захотелось наверх — к солнцу. К ветру. К людям.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Лишь бы Душман был здесь!
И вдруг Аракелов аж застонал: что толку-то! Всю дорогу он представлял себе, как проникнет в станцию, как возьмет Душмана за грудки и начнетс этакая ковбойщина с мордобоем. Мерещилась Аракелову классическая кинодрака с опрокидыванием мебели и битьем посуды — не зря же в конце концов в военно-морском училище вдалбливали в него некогда приемы рукопашного боя. Конечно, отчихвостят его потом за рукоприкладство, но переживется. Зато сейчас можно будет отвести душу, благо никакими формальными положениями Аракелов не связан. Не представляет он ни Океанский Патруль, ни Интерпол, ни… Так, частное лицо. Вольный батиандр, так сказать. И следовательно, может позволить себе роскошь набить морду браконьеру. А потом — Душман поверженный; Душман связанный; торжество Фортинбраса. И вызов патрульной субмарины…
Но рухнуло все. Вмиг. Болван, какой болван! Он ведь не сможет даже войти в станцию. Для этого ведь кто-то должен работать на аппаратуре батиандрогена. Отсюда, снаружи, включить ее невозможно. И потому Душман остается недосягаемым — даже если в самом деле отсиживается он на станции. Идиот, трижды идиот!
А Душман был здесь. В этом Аракелов убедился, заметив слабый свет, исходивший из иллюминатора. Оставить осветительную сеть включенной при консервировании станции не могли — невозможно это. На то и существует контрольная карта. Некому здесь быть, кроме Душмана, ясно, как дважды два. К стыковочному патрубку была пришвартована субмарина — судя по контуру — не патрульная. Вообще незнакомой конструкции. Душман. Больше некому, он!
Аракелов осторожно приблизился к субмарине. Хороша машина. Двенадцатиметровое обтекаемое тело, движитель — дельфиний хвост, эффективно, ничего не скажешь, выигрыш в скорости при том же двигателе процентов тридцать… Никаких иллюминаторов — телевизионный обзор, значит; четыре мощных прожектора, внешние манипуляторы — смотри-ка, такими впору морские узлы вязать, вот это да… По борту, чуть ниже маленькой рубочки, крупные люминесцирующие буквы: «Тигровая Лилия». Вот, значит, она какая, знаменитая Душманова субмарина. Название ее в Патруле знали, и слышать его Аракелову приходилось, а вот увидел впервые. И не мог не залюбоваться. По слухам, Душман сам проектировал свою «Лилию». Если правда, то как мог человек, способный создать такое инженерное чудо, докатиться до браконьерства? И еще какого! Нет, не укладывалось это в голове у Аракелова, хоть убей.
Как бы то ни было, ситуация сложилась парадоксальная. Нашел Аракелов Душмана. Вот они оба: Аракелов — здесь, подле станции, скрывается во мраке, аки тать в нощи; Душман — там, внутри, почитывает себе, чаи гоняет, виски хлещет, хоть спит — какая разница. Важно, что для Аракелова он недоступен. Ибо не станет обслуживать батиандрогенный комплекс, чтобы Аракелов смог войти в станцию. Нет, не станет… И что же теперь, собственно, делать?
Дожидаться, пока прибудет обещанный Аракелову «Джулио делла Пене», спустит баролифт, вернуться на поверхность и сообщить, что Душман здесь? Тоже выход, конечно; только где гарантия, что за это время не сбежит Душман? Не решит, что можно уже? Ищи тогда ветра в поле…
Что же делать?
Аракелов медленно поплыл вокруг АМИ, держась примерно в двух метрах над дном. Двадцатиметровая сфера нависала над ним, и Аракелов чувствовал себ морским диверсантом прошлого, медленно пробирающимся у самого дна вдоль крашенного суриком брюха какого-нибудь линкора или на худой конец крейсера в поисках места, где лучше установить мину. Этаким фрогменом. Человеком-лягушкой из Десятой флотилии МАС или соединения «К». Вот только мины у него не было.
Диверсантом?
А что, в этом есть резон. В конце концов, что важнее всего? Взять Душмана. Раньше или позже — не суть. А чтобы взять — достаточно изолировать его. Изолировать можно даже здесь, в станции. Пусть себе сидит и дожидается. Лишь бы уйти не смог.
Только как это сделать?
Аракелов задумался. Теперь перед ним встала уже чисто техническа задача, а значит, с ней можно было справиться.
Изолировать — значит лишить возможности покинуть станцию. Покинуть же ее Душман может только на своей «Тигровой Лилии». Следовательно…
Аракелов подвсплыл и тщательно исследовал стыковочный узел, одновременно вспоминая все, что знал о конструкции станции. Гигантские подводные сооружения, способные принимать батискафы, мезоскафы и субмарины в шлюз, пока еще можно было пересчитать по пальцам. Стандартные купола, как правило, оснащались верхним люком — таким, как на «Лужайке одуванчиков». Сферические донные лаборатории с положительной плавучестью, удерживаемые тросами мертвых якорей, проектировались обычно с донными люками. Однако конструкторы АМИ пошли по иному пути. Здесь был почти без изменения использован стандартный космический стыковочный узел. Фигурна горловина люка подводного аппарата совмещалась с переходным патрубком АМИ. При определенном усилии срабатывали концевые выключатели, врубая ток мощных электромагнитов, которые и соединяли субмарину со станцией в единое целое. Одновременно включались насосы, откачивавшие те немногие литры воды, что оставались между крышками лодочного и станционного люков, потом люки распахивались — путь открыт. В сущности, для того, чтобы отстыковать «Тигровую Лилию» от станции, достаточно было выключить электромагниты. Но как это сделать? И что за этим последует? АМИ, естественно, ничто не угрожало: ее конструкцией предусматривалась блокировка, и едва выключатс электромагниты, как захлопнется и люк переходного патрубка. Это ясно. А вот как с субмариной? Предусмотрел ли такую блокировку Душман? Ведь в противном случае «Лилия» мгновенно заполнится водой и затонет. Аракелову жаль было ни в чем не повинного судна, прекрасного судна, доставшегос такому подонку, как Душман. И второй вопрос — как выключить электромагниты?
Итак, два вопроса.
От ответов на них зависел исход всего аракеловского предприятия. Найдется ответ — хорошо; нет — и значит, зря он сорок с лишним часов тащился сюда, зря идет сейчас на рандеву с ним «Джулио делла Пене», зр поверили ему все те, чье незримое присутствие постоянно ощущал он за спиной…
Аракелов неторопливо, дециметр за дециметром обследовал поверхность переходного патрубка — пятиметровой трубы в человеческий рост диаметром — и прилегающую часть борта станции. Света он не рисковал зажигать, сонар на таком расстоянии помогал мало, и потому приходилось в основном полагатьс на осязание, то есть, попросту говоря, искать ощупью. Что именно он искал, Аракелов, пожалуй, и сам бы не сказал. Но опыт подсказывал, что искать надо, что может тут обнаружиться нечто, способное облегчить его задачу.
Он занимался этим часа два — спокойно, планомерно и методично, целиком отдавшись ощущению полированного альфрама под руками. Он не думал ни о времени, которого оставалось уже почти в обрез, ни о Душмане, спокойно отсиживавшемся там, за непроницаемой металлической оболочкой станции, и не подозревавшем даже о его, аракеловском, присутствии. И в конце концов наткнулся на то, что и было ему нужно. Маленький, тридцать на сорок сантиметров лючок. Сумку с инструментами Аракелов, к счастью, взял с собой и теперь благословил свою предусмотрительность. Он подцепил крышку лючка, та легко откинулась, и Аракелов осторожно подсветил себе фонариком, до отказа сузив его луч. Здесь проходили силовые кабели. Аракелову вспомнилось, что специалисты из космической промышленности, плененные сходством космоса и гидрокосмоса, слишком многое вытащили наружу, забыв, что подобраться к таким вот смотровым лючкам, например, в невесомости и вакууме — это одно, а в гидроневесомости на трех- или пятикилометровой глубине — совсем другое. Далеко не на каждой станции пока еще были свои батиандры… Защита от среды была предусмотрена идеально, а вот удобство… Потому и пошли доводки; переработки и дело как-то увязло, тем более что «Андеруотер Майн» мало-помалу потеряла интерес к этому проекту, сделав ставку на управляемых с поверхности роботов. Однако сейчас конструкторская промашка пришлась весьма кстати.
Аракелов рассмотрел схему, вычерченную на внутренней стороне крышки лючка. Так, значит, вот эти два кабеля и питают электромагниты. Прекрасно! И если разъединить эти муфты… Вот так… И так… Готово! Бедна «Тигровая Лилия», станут ли ее поднимать? Жаль терять такой аппарат, но кому будет дело до этого частного имущества?..
Ничего внешне эффектного не произошло. Да и не могло произойти. Просто лишенные питания магниты перестали удерживать Душманову субмарину, а внутри переходного патрубка с лязгом, толчком отозвавшимся в аракеловских руках, захлопнулся люк. Аракелов смотрел на «Тигровую Лилию»: слабенькое течение, скатывающееся со склона в сторону абиссальной равнины, сейчас оттащит ее на несколько сантиметров, вырвется из разверстой пасти люка воздушный пузырь… Но пузыря не было. Субмарину действительно оттащило, но люк ее оказался закрытым. Ай да Душман! Сволочь, но инженер! Предусмотрел-таки блокировку. Аракелов улыбнулся. Он достал из сумки с инструментом пищалку и, подплыв к «Тигровой Лилии», налепил ее на люк рубки. Теперь, куда бы ни отнесло ее течениями, разыскать будет нетрудно — по крайней мере пока не истощатся батареи маячка. А это почти два месяца.
Аракелов вернулся к переходному патрубку, снова залез руками в лючок и соединил муфты. Теперь можно было вновь пристыковываться к станции — магнитные захваты сработают. Только будет это уже не «Тигровая Лилия», а скорее всего патрульный мезоскаф. Впрочем, это уже не его, аракеловское, дело.
Это дело Океанского Патруля. Дело заповедника имени Дарвина. И дело Душмана.
«А ведь Душман не мог не услышать, как захлопнулся люк», — подумал Аракелов. Ох и дергается же он теперь! Небось не может в толк взять, что произошло. И пожалуй, к лучшему вышло, что не пришлось Аракелову врыватьс в станцию и устраивать там побоище. Определенно к лучшему. Дело сделано, и пусть интересуются Душмановой судьбой те, кому это положено. Пусть определяет ее закон.
Аракелов рассовал по отделениям сумки инструмент и поплыл к Шалашу. Он не испытывал ни триумфа, ни даже удовлетворения от успешно выполненной работы. Была только полная опустошенность. Пойман Душман или нет, никто и ничто уже не воскресит погибшего патрульного. Никто и ничто не воскресит уже убитых им Морских Змеев. Ибо единожды сделанное делается навсегда. И есть в этом безнадежность, от которой стынет душа.
Час спустя Аракелов уже садился в «кархародон». До точки рандеву с баролифтом «Джулио делла Пене» отсюда было миль десять — час спокойного хода. Аракелов задал курс авторулевому и включил двигатель.
Скутер нес его сквозь мрак гидрокосмоса. Где-то вдали, невидимый и неощутимый, скрывался в этой тьме Великий Морской Змей, тихоокеанский неотилозавр Аракелова. Где-то в этой тьме бродили неведомыми путями его ближайшие родичи — «долгоносики», чудовище «Дипстар», змей Ле-Серрека, чудовище «Дзуйио-Мару»… Они должны были жить спокойно, ибо их охранял закон — придуманный и принятый людьми. И совсем рядом, в каких-то двух милях к югу, скрывалась в этой тьме законсервированная рудничная станци АМИ-01, где ожидал своей участи Душман — человек, этот закон преступивший. А там, наверху, в сотнях миль отсюда, спешил к Факарао «Ханс Хасс», унос тело человека, который пытался встать на пути у Душмана. И там же, наверху, но уже совсем рядом, представали мысленному взору Аракелова «Джулио делла Пене» и люди, готовившиеся принять его на борт.
Люди готовили его, Аракелова, чтобы мог он работать здесь, в этой подводной тьме. И люди встречали его. Он был плотью от плоти и мыслью от мысли этого человеческого мира. Он не знал никого на борту «Джулио делла Пене»; он успел познакомиться всего с несколькими людьми на борту «Ханса Хасса»; среди них вполне могли оказаться такие, с кем он вряд ли захотел бы встретиться вновь. Но всех их объединяло одно — то самое, чему пыталс противопоставить себя Душман. Они были вместе. Каждый из них представлялс сейчас Аракелову пучностью некоего незримого поля. Поля дружеских рук. Поля уверенности и надежды. И пока оно существует, ты не можешь остатьс один. Никогда.
Аракелов взглянул на слабо светящееся окошечко курсографа: до точки рандеву оставалось четыре мили. И ему вдруг нестерпимо захотелось наверх — к солнцу. К ветру. К людям.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
НЕПТУНОВА АРФА
Кто услышит раковины пенье,
Бросит берег — и уйдет в туман…
Э.Багрицкий
1
Спуск к морю даже днем был здесь делом непростым. Тропинка прихотливо извивалась по откосу, сейчас, ночью, казавшемуся Аракелову и вовсе обрывом. То и дело приходилось петлять меж здоровенных каменных глыб, — иные были не меньше патрульной субмарины. Однако куда зловредней этих облизанных всеми ветрами вулканических бомб, последних яростных плевков древнего вулкана, которому был обязан своим происхождением остров, оказались камешки поскромнее — не крупнее обыкновенного булыжника. Аракелов уже несколько раз так стукался о них, что потом по доброй минуте стоял, тряся в воздухе ушибленной ногой, словно кот мокрой лапой, и совершенно по-кошачьи же тихонько шипел от злости.
В такие моменты он ругательски ругал себя за мальчишество, дешевую том-сойерщину, любовь к театральным эффектам, которые никак не пристали солидному пятидесятилетнему мужику. В самом деле, кто мешал ему чинно и благородно уйти поутру, чуть свет, пока ганшинская братия еще сны досматривает? Оно, конечно, спозаранок вставать — не подарок, но хоть шел бы по-человечески… Так нет же! Приспичило дурню великовозрастному переться середь ночи…
Но тут же ему представлялось, как утром Ганшин найдет его, аракеловскую, записку, как прочтет ее и какой станет у него физиономия — обиженной, раздраженной и злой. От этой картины боль улетучивалась, и Аракелов продолжал спуск. Несколько раз из-под его ног сперва с легким шорохом, а после — с дробным перестуком скатывались мелкие камешки, он здорово рассадил себе левую руку об острую, словно специально заточенную, грань какой-то глыбы, но полчаса спустя добрался-таки до узкой полоски пляжа. Это не был пляж в полном смысле слова — просто неширокий, метра три, не больше, карниз, затоплявшийся во время ночного прилива (дневной в здешних краях невысок, он не в счет), но в отлив здесь было удивительно хорошо загорать. В углублениях и выбоинах оставалась вода, и в ней копошились моллюски, которых Папалеаиаина готовила по рецептам местной кухни, а Аракелов — итальянской, отбивая мускулистое тело до толщины кружева и потом зажаривая в кипящем масле. Получалась хрустящая, поджаристая, ни на что не похожая корочка… Впрочем, предаватьс воспоминаниям было некогда. Аракелов вздохнул, присел на корточки и стал развязывать мешок.
«Руслан» со своей батиандрогенной аппаратурой был далеко, да Аракелову для его эскапады и не нужно было превращаться в батиандра. Не нужен был ему даже акваланг — в поверхностных, богатых кислородом водах вполне хватало обычного «намордника», как именовалась на жаргоне рифкомберов фильтрующая маска Робба-Эйриса. Название родилось не случайно: если обычная маска закрывала только глаза и нос, то намордник охватывал лицо полностью — для увеличения площади фильтра. Правда, одной активированной пластины хватало всего на восемь-десять часов, но Аракелову и этого было более чем достаточно. К тому же в мешке лежала пара запасных — на всякий случай. За долгие годы работы батиандра такая запаслива предусмотрительность стала второй натурой Аракелова — порой даже вопреки здравому смыслу.
Он вытащил и разложил рядом с собой подводную амуницию, сунул на ее место кроссовки, шорты и рубашку, загерметизировал мешок и с минуту играл клапанами, придавая ему нулевую плавучесть. Затем занялся собственной экипировкой. Застегнул пояс, проверил, хорошо ли фиксируется в ножнах кинжал, нацепил поводок от фонаря на один из карабинов, а фал от мешка — на другой. Порядок. Тогда он приладил «намордник» и, улегшись на карниз животом, опустил голову в воду. Стандартная процедура проверки — три полных вдоха. Фильтр работал прекрасно. Тоже порядок. Аракелов задержал дыхание, натянул ласты и привычно — спиной вперед — ухнул в воду. Ободранную руку сразу же засаднило, и он выругался про себя.
Включив фонарь, в ярком луче которого замельтешили пестрые коралловые рыбки, Аракелов неторопливо поплыл вдоль берега; мешок тянулся сзади, словно большая темная медуза. Метров через триста он добрался до похожего на древесный гриб каменного козырька. В расщелине под ним жил старый группер, с которым они уже успели не только познакомиться, но и подружиться, если можно назвать дружбой отношения, при которых один только дает, а другой только берет… Да и что было взять Аракелову с флегматичной полутораметровой рыбины? Но сейчас ему нечем было угостить знакомца; впрочем, тот наверняка спал: групперы — рыбы дневные. Поэтому Аракелов погрузился на семь-восемь метров по ощущению — батиметра при нем не было — и стал разыскивать вход в пещеру.
В этом занятии он преуспел минут через десять: как и оба прошлых раза, черный провал входа открылся неожиданно, хотя, казалось бы, он назубок вызубрил все приметы, а на зрительную память Аракелову жаловаться не приходилось. Прилив набирал силу, и течение властно повлекло Аракелова в туннель. Он не сопротивлялся, но и не старался ускорить движение, легкими шевелениями ластов удерживая тело в центре потока. Четверть часа спустя он уже выбрался из воды в первом гроте.
Здесь он сделал маленькую передышку, чтобы лучше сориентироваться — все-таки спелеологом он был, мягко выражаясь, никудышным. Так, значит, где-то в углу должен быть проход во второй грот. Он повел лучом фонаря по стене; в медленно движущемся овале света тут и там вспыхивали яркие блестки. Ага, вот — крупная жирная стрела, аккуратная такая, четкая. Молодец, Венька, хорошая работа! Интересно, как он там сейчас? Если все идет по плану, он уже милях в пятнадцати-семнадцати от острова, а к утру должен быть в Папалениме… Вот и следующая стрелка. Значит, все правильно. Аракелов медленно пробирался вдоль стены. Последняя стрела косо указывала вниз, на крошечное озерцо черной, маслянисто отблескивающей воды. Сифон. Аракелов вновь напялил «намордник» и ласты, нырнул, нащупал проход — узкий тоннель, в который он едва-едва мог протиснуться. Плыть тут приходилось чуть ли не по-пластунски, одно утешение, что недолго: через каких-нибудь три-четыре минуты этот подводный лаз кончился, и Аракелов очутился в следующем гроте.
Если предыдущий до сих пор оставался безымянным — был он настолько невыразителен и безлик, что язык не поворачивался говорить о нем иначе, чем просто о первом гроте, то этот они с Венькой, не сговариваясь, нарекли Колонным храмом. Почему храмом, а не залом, гротом или пещерой — трудно сказать. Может быть, потому, что при первом же взгляде в уходящую в тьму перспективу толстых каменных столбов, поддерживавших низкий, метра три-четыре, не больше, потолок — не сводчатый, как у большинства пещер, а на редкость плоский — вспоминался Карнакский храм и чудилось, что вот-вот мелькнет меж колоннами фигура египетского жреца… Да и по рассказам Папалеаиаины в одной из пещер был древний храм, капище или, как там назвать, место молитв ее предков. Может, как раз здесь? Однако Аракелов оставаться тут не собирался — ему нужно было забраться поглубже, подальше, чтобы в случае, если станут его искать, поиски эти затруднить елико возможно. Скорее всего, правда, искать его не станут. И очень может быть, что демонстрация его останется бессмысленным жестом. Но поступить иначе он не мог. Нельзя было иначе.
Намотав фал мешка на левую руку и захватив пальцами горловину, а в правой держа фонарь, Аракелов медленно двинулся через грот. Тени колонн падали вперед и вкось, в стороны, стен не было видно, а под ногами лежал плотный, сбитый песок… Интересно, откуда он тут, ведь пещера эта не затоплялась? Да если бы и затоплялась, занести сюда песок море не могло бы, будь даже остров окружен полосой песчаных пляжей… Может, его сюда принесли некогда; может, в самом деле именно здесь и был тот древний храм? «Надо будет полазать, — подумал Аракелов. — Времени для этого хоть отбавляй, фонаря хватит на сто часов — значит, быть по сему». Дойдя до конца Колонного храма, он повернул вдоль стены влево. Шагов через тридцать открылась узкая щель, которую они с Венькой и Орсоном обнаружили уже во время второй своей вылазки в недра острова. Аракелов достал веревку и связал с идущим от мешка фалом — получился конец длиной в полсотни метров, этого должно было хватить с избытком. Он забрался в щель и, упершись спиной в одну ее стенку, стал, медленно перебирая ногами по другой, карабкаться вверх. Путь ему предстоял немалый — в прошлый раз они измерили высоту этого камина — семнадцать метров. Скучное занятие — вот так, враскорячку, взбираться в темноте вверх. Впотьмах — потому, что спелеологического шлема с фонарем у него, естественно, не было, а руки были нужны для дополнительной опоры.
Камин вывел его в третий грот — маленький и какой-то уютный. Здесь он и решил обосноваться. Втащив мешок, Аракелов внимательно осмотрелся. Камин выходил в угол пещерки. В противоположном углу стена образовывала нишу — настоящий альков, и он потащил свои пожитки туда. Воздух был чуть застоявшийся, но не спертый и не затхлый, очевидно, какие-то трещины выходили отсюда на поверхность. Аракелов повел лучом фонаря по потолку: так и есть, почти в центре свода обнаружился не замеченный им прежде колодец.
Аракелов пристроил фонарь на маленькой естественной полочке так, чтобы светлый круг полностью захватывал облюбованный им уголок. Потом вытащил из мешка поклажу. Присоединив к надувному матрацу баллончик со сжатым воздухом, крутанул вентиль. С коротким резким шипением матрац надулся. Спать Аракелову пока не хотелось, и он двумя стяжками превратил матрац в кресло. Поставил рядом термос, сложил стопочкой четыре коробки аварийного шлюпочного рациона — больше четырех дней он вряд ли здесь пробудет, так что голодная смерть ему не грозит, пожалуй, не удастся даже подсократить предательски нарастающее в последние пять лет — с тех пор, как ему пришлось оставить профессию батиандра — брюшко. Аккуратно вытерев ласты, «намордник» и всю прочую свою подводную амуницию, он сложил ее в мешок, а мешок, застегнув, пристроил в углу к стене. Нацепив плавки на каменный выступ — пусть сушатся, — он облачился в шорты и рубашку, устроился в своем импровизированном кресле и потянулся было за термосом, но почувствовал, как снова засаднило руку — конечно же, расслабился, и вот… Кряхтя, он поднялся, снова полез в мешок; достав аптечку, густо залил ссадину антисептиком. Аэрозоль вспенился, кожу ожгло, но зуд почти сразу утих, а пена опала, превратившись в бледно-розовую пленку. Аракелов убрал аптечку, снова опустился в кресло и, налив из термоса смесь апельсинового и лимонного соков с кокосовым молоком (знай Ганшин, какой я себе курорт устроил, — от злости бы лопнул!), стал пить медленными длинными глотками, растягивая удовольствие и наслаждаясь. Потом он взял книгу, в последний момент подсунутую Папалеаиаиной. Это оказался детектив, чему Аракелов от души порадовался — лучшего времяпрепровождения не придумаешь!..
«Ну а теперь, — подумал он, мысленно обращаясь к Ганшину, — круши! Рви свой габровит! Только хватит ли тебя на такое?.. Ну да это меня не касается. Я свой ход сделал, теперь твой черед. Действуй!»
Аракелов от души рассмеялся и углубился в чтение. Однако уже на второй странице он застрял — окончательно и бесповоротно. Хотя впервые за последние недели свободного времени у него оказалось вдруг в избытке, делай что хочешь, спи — не хочу, читай — не хочу, мысли упорно бежали по одному, казалось, раз и навсегда проторенному кругу, то и дело возвращаясь к памятному третьему дню захода на Караури.
— Учти, Аль, еще один день — и я выкину эти проклятые жестянки за борт! Меня уже тошнит от вашей консервированной ветчины! Слышишь? Утром ветчина, днем ветчина, вечером ветчина… Если твоей Линде лень готовить — зачем она, спрашивается, на борту? Я могу набрать шестьдесят килограммов балласта поспокойнее…
В такие моменты он ругательски ругал себя за мальчишество, дешевую том-сойерщину, любовь к театральным эффектам, которые никак не пристали солидному пятидесятилетнему мужику. В самом деле, кто мешал ему чинно и благородно уйти поутру, чуть свет, пока ганшинская братия еще сны досматривает? Оно, конечно, спозаранок вставать — не подарок, но хоть шел бы по-человечески… Так нет же! Приспичило дурню великовозрастному переться середь ночи…
Но тут же ему представлялось, как утром Ганшин найдет его, аракеловскую, записку, как прочтет ее и какой станет у него физиономия — обиженной, раздраженной и злой. От этой картины боль улетучивалась, и Аракелов продолжал спуск. Несколько раз из-под его ног сперва с легким шорохом, а после — с дробным перестуком скатывались мелкие камешки, он здорово рассадил себе левую руку об острую, словно специально заточенную, грань какой-то глыбы, но полчаса спустя добрался-таки до узкой полоски пляжа. Это не был пляж в полном смысле слова — просто неширокий, метра три, не больше, карниз, затоплявшийся во время ночного прилива (дневной в здешних краях невысок, он не в счет), но в отлив здесь было удивительно хорошо загорать. В углублениях и выбоинах оставалась вода, и в ней копошились моллюски, которых Папалеаиаина готовила по рецептам местной кухни, а Аракелов — итальянской, отбивая мускулистое тело до толщины кружева и потом зажаривая в кипящем масле. Получалась хрустящая, поджаристая, ни на что не похожая корочка… Впрочем, предаватьс воспоминаниям было некогда. Аракелов вздохнул, присел на корточки и стал развязывать мешок.
«Руслан» со своей батиандрогенной аппаратурой был далеко, да Аракелову для его эскапады и не нужно было превращаться в батиандра. Не нужен был ему даже акваланг — в поверхностных, богатых кислородом водах вполне хватало обычного «намордника», как именовалась на жаргоне рифкомберов фильтрующая маска Робба-Эйриса. Название родилось не случайно: если обычная маска закрывала только глаза и нос, то намордник охватывал лицо полностью — для увеличения площади фильтра. Правда, одной активированной пластины хватало всего на восемь-десять часов, но Аракелову и этого было более чем достаточно. К тому же в мешке лежала пара запасных — на всякий случай. За долгие годы работы батиандра такая запаслива предусмотрительность стала второй натурой Аракелова — порой даже вопреки здравому смыслу.
Он вытащил и разложил рядом с собой подводную амуницию, сунул на ее место кроссовки, шорты и рубашку, загерметизировал мешок и с минуту играл клапанами, придавая ему нулевую плавучесть. Затем занялся собственной экипировкой. Застегнул пояс, проверил, хорошо ли фиксируется в ножнах кинжал, нацепил поводок от фонаря на один из карабинов, а фал от мешка — на другой. Порядок. Тогда он приладил «намордник» и, улегшись на карниз животом, опустил голову в воду. Стандартная процедура проверки — три полных вдоха. Фильтр работал прекрасно. Тоже порядок. Аракелов задержал дыхание, натянул ласты и привычно — спиной вперед — ухнул в воду. Ободранную руку сразу же засаднило, и он выругался про себя.
Включив фонарь, в ярком луче которого замельтешили пестрые коралловые рыбки, Аракелов неторопливо поплыл вдоль берега; мешок тянулся сзади, словно большая темная медуза. Метров через триста он добрался до похожего на древесный гриб каменного козырька. В расщелине под ним жил старый группер, с которым они уже успели не только познакомиться, но и подружиться, если можно назвать дружбой отношения, при которых один только дает, а другой только берет… Да и что было взять Аракелову с флегматичной полутораметровой рыбины? Но сейчас ему нечем было угостить знакомца; впрочем, тот наверняка спал: групперы — рыбы дневные. Поэтому Аракелов погрузился на семь-восемь метров по ощущению — батиметра при нем не было — и стал разыскивать вход в пещеру.
В этом занятии он преуспел минут через десять: как и оба прошлых раза, черный провал входа открылся неожиданно, хотя, казалось бы, он назубок вызубрил все приметы, а на зрительную память Аракелову жаловаться не приходилось. Прилив набирал силу, и течение властно повлекло Аракелова в туннель. Он не сопротивлялся, но и не старался ускорить движение, легкими шевелениями ластов удерживая тело в центре потока. Четверть часа спустя он уже выбрался из воды в первом гроте.
Здесь он сделал маленькую передышку, чтобы лучше сориентироваться — все-таки спелеологом он был, мягко выражаясь, никудышным. Так, значит, где-то в углу должен быть проход во второй грот. Он повел лучом фонаря по стене; в медленно движущемся овале света тут и там вспыхивали яркие блестки. Ага, вот — крупная жирная стрела, аккуратная такая, четкая. Молодец, Венька, хорошая работа! Интересно, как он там сейчас? Если все идет по плану, он уже милях в пятнадцати-семнадцати от острова, а к утру должен быть в Папалениме… Вот и следующая стрелка. Значит, все правильно. Аракелов медленно пробирался вдоль стены. Последняя стрела косо указывала вниз, на крошечное озерцо черной, маслянисто отблескивающей воды. Сифон. Аракелов вновь напялил «намордник» и ласты, нырнул, нащупал проход — узкий тоннель, в который он едва-едва мог протиснуться. Плыть тут приходилось чуть ли не по-пластунски, одно утешение, что недолго: через каких-нибудь три-четыре минуты этот подводный лаз кончился, и Аракелов очутился в следующем гроте.
Если предыдущий до сих пор оставался безымянным — был он настолько невыразителен и безлик, что язык не поворачивался говорить о нем иначе, чем просто о первом гроте, то этот они с Венькой, не сговариваясь, нарекли Колонным храмом. Почему храмом, а не залом, гротом или пещерой — трудно сказать. Может быть, потому, что при первом же взгляде в уходящую в тьму перспективу толстых каменных столбов, поддерживавших низкий, метра три-четыре, не больше, потолок — не сводчатый, как у большинства пещер, а на редкость плоский — вспоминался Карнакский храм и чудилось, что вот-вот мелькнет меж колоннами фигура египетского жреца… Да и по рассказам Папалеаиаины в одной из пещер был древний храм, капище или, как там назвать, место молитв ее предков. Может, как раз здесь? Однако Аракелов оставаться тут не собирался — ему нужно было забраться поглубже, подальше, чтобы в случае, если станут его искать, поиски эти затруднить елико возможно. Скорее всего, правда, искать его не станут. И очень может быть, что демонстрация его останется бессмысленным жестом. Но поступить иначе он не мог. Нельзя было иначе.
Намотав фал мешка на левую руку и захватив пальцами горловину, а в правой держа фонарь, Аракелов медленно двинулся через грот. Тени колонн падали вперед и вкось, в стороны, стен не было видно, а под ногами лежал плотный, сбитый песок… Интересно, откуда он тут, ведь пещера эта не затоплялась? Да если бы и затоплялась, занести сюда песок море не могло бы, будь даже остров окружен полосой песчаных пляжей… Может, его сюда принесли некогда; может, в самом деле именно здесь и был тот древний храм? «Надо будет полазать, — подумал Аракелов. — Времени для этого хоть отбавляй, фонаря хватит на сто часов — значит, быть по сему». Дойдя до конца Колонного храма, он повернул вдоль стены влево. Шагов через тридцать открылась узкая щель, которую они с Венькой и Орсоном обнаружили уже во время второй своей вылазки в недра острова. Аракелов достал веревку и связал с идущим от мешка фалом — получился конец длиной в полсотни метров, этого должно было хватить с избытком. Он забрался в щель и, упершись спиной в одну ее стенку, стал, медленно перебирая ногами по другой, карабкаться вверх. Путь ему предстоял немалый — в прошлый раз они измерили высоту этого камина — семнадцать метров. Скучное занятие — вот так, враскорячку, взбираться в темноте вверх. Впотьмах — потому, что спелеологического шлема с фонарем у него, естественно, не было, а руки были нужны для дополнительной опоры.
Камин вывел его в третий грот — маленький и какой-то уютный. Здесь он и решил обосноваться. Втащив мешок, Аракелов внимательно осмотрелся. Камин выходил в угол пещерки. В противоположном углу стена образовывала нишу — настоящий альков, и он потащил свои пожитки туда. Воздух был чуть застоявшийся, но не спертый и не затхлый, очевидно, какие-то трещины выходили отсюда на поверхность. Аракелов повел лучом фонаря по потолку: так и есть, почти в центре свода обнаружился не замеченный им прежде колодец.
Аракелов пристроил фонарь на маленькой естественной полочке так, чтобы светлый круг полностью захватывал облюбованный им уголок. Потом вытащил из мешка поклажу. Присоединив к надувному матрацу баллончик со сжатым воздухом, крутанул вентиль. С коротким резким шипением матрац надулся. Спать Аракелову пока не хотелось, и он двумя стяжками превратил матрац в кресло. Поставил рядом термос, сложил стопочкой четыре коробки аварийного шлюпочного рациона — больше четырех дней он вряд ли здесь пробудет, так что голодная смерть ему не грозит, пожалуй, не удастся даже подсократить предательски нарастающее в последние пять лет — с тех пор, как ему пришлось оставить профессию батиандра — брюшко. Аккуратно вытерев ласты, «намордник» и всю прочую свою подводную амуницию, он сложил ее в мешок, а мешок, застегнув, пристроил в углу к стене. Нацепив плавки на каменный выступ — пусть сушатся, — он облачился в шорты и рубашку, устроился в своем импровизированном кресле и потянулся было за термосом, но почувствовал, как снова засаднило руку — конечно же, расслабился, и вот… Кряхтя, он поднялся, снова полез в мешок; достав аптечку, густо залил ссадину антисептиком. Аэрозоль вспенился, кожу ожгло, но зуд почти сразу утих, а пена опала, превратившись в бледно-розовую пленку. Аракелов убрал аптечку, снова опустился в кресло и, налив из термоса смесь апельсинового и лимонного соков с кокосовым молоком (знай Ганшин, какой я себе курорт устроил, — от злости бы лопнул!), стал пить медленными длинными глотками, растягивая удовольствие и наслаждаясь. Потом он взял книгу, в последний момент подсунутую Папалеаиаиной. Это оказался детектив, чему Аракелов от души порадовался — лучшего времяпрепровождения не придумаешь!..
«Ну а теперь, — подумал он, мысленно обращаясь к Ганшину, — круши! Рви свой габровит! Только хватит ли тебя на такое?.. Ну да это меня не касается. Я свой ход сделал, теперь твой черед. Действуй!»
Аракелов от души рассмеялся и углубился в чтение. Однако уже на второй странице он застрял — окончательно и бесповоротно. Хотя впервые за последние недели свободного времени у него оказалось вдруг в избытке, делай что хочешь, спи — не хочу, читай — не хочу, мысли упорно бежали по одному, казалось, раз и навсегда проторенному кругу, то и дело возвращаясь к памятному третьему дню захода на Караури.
— Учти, Аль, еще один день — и я выкину эти проклятые жестянки за борт! Меня уже тошнит от вашей консервированной ветчины! Слышишь? Утром ветчина, днем ветчина, вечером ветчина… Если твоей Линде лень готовить — зачем она, спрашивается, на борту? Я могу набрать шестьдесят килограммов балласта поспокойнее…