Островки, расположенные на вершине аракеловского клина («Ну вот, — усмехнулся Аракелов, — смотришь — и обогатил науку новым термином…»), были обозначены на карте как острова Страстной Пятницы — именно в этот день они были замечены и нанесены на карту все тем же Бенджаменом Барри. Происхождения они, как и Центральный Караури, были вулканического, хот названия острова, собственно, заслуживал лишь Фрайди-Айленд площадью около двадцати квадратных километров; высшая его точка поднималась над океаном почти на семьдесят метров. Два же других были просто-напросто рифами, точные размеры которых Аракелов не смог найти ни в одном описании, приводились лишь названия — Биг-Бэзис и Литл-Бэзис. Последний вошел в историю: на его скалах нашел свой конец второй корабль Барри — бриг «Мидвич», из команды которого удалось спасти лишь восемнадцать человек. Полвека спустя в память об этой катастрофе коммодор Фладдард, задержавшись здесь по пути на Самоа, установил на вершине Литл-Бэзис каменный крест, венчающий риф и по сей день.
   Аракелов решил сходить к островам Страстной Пятницы. Не то чтобы у него была четкая программа действий, скорее его вело чутье, а интуиции за четверть века работы под водой он привык доверять, до сих пор она его ни разу не подводила. Он приказал Веньке готовить катер, чтобы утром следующего дня выйти в море, а сам, известив о своих намерениях господина Хироа, решил побродить по городу. Ему хотелось посмотреть памятник королеве Папалеаиаине I, занимавшей в истории Караури примерно такое же место, как Петр Великий в России. О памятнике, его авторе, французском скульпторе Клоде Реньяре, и самой королеве ему прожужжали все уши и Ранги Сингх, президент местного Подводного клуба, и доктор Фарвель, и едва ли не все, с кем Аракелову приходилось здесь разговаривать. Стоило также заглянуть и в лавочки торгового квартала, присмотреть какие-нибудь сувениры — придется ведь дома отчитываться за командировку… Ну и просто полюбоваться вечерним городом.
   Но прежде всего он заглянул в парикмахерскую — щеки и подбородок становились уже подозрительно шершавыми, а этого Аракелов не переносил. Ежемесячная процедура бритья всегда доставляла Аракелову неприятные минуты. Хорошо хоть, длилась она не больше получаса. Он с содроганием думал о предках, которым еще совсем недавно приходилось затрачивать почти столько же времени ежедневно. Наконец медленная пытка в темном и, по мнению Аракелова, душном колпаке подошла к концу. А после массажа он почувствовал себя посвежевшим и чуть ли не помолодевшим.
   Расплатившись, он пересек гостиничный холл и совсем уже собрался было выйти на улицу, как почувствовал, что его кто-то догоняет, хотя и сам, пожалуй, не смог бы объяснить, чем выделялись именно эти шаги изо всех прочих. Он резко обернулся. Настигавшая его девушка чуть не ткнулась Аракелову в грудь, но вовремя остановилась.
   — О-ля-ля, вот это реакция! — восхитилась она. Голос был глубокий, грудной — сочное персиковое контральто, но чуть с хрипотцой, не оперное, а эстрадное. Аракелов терпеть не мог такие голоса. — Вы с русского судна, не ошиблась?
   — Не ошиблись, — озадаченно отозвался Аракелов.
   — Я вас помню, — сказала незнакомка. — А вы?
   — Нет, — честно сознался Аракелов.
   — И неудивительно. Но давайте отойдем куда-нибудь, разговаривать в дверях не слишком уютно.
   — Что ж, — сказал он и кивнул в сторону бара, — давайте продолжим разговор там.
   К счастью, как и во всех Хилтон-отелях, бар здесь не был подсоединен к единой кредитной системе — в противном случае Аракелов со своей национальной кредитной карточкой, забытой к тому же на «Руслане» (и то сказать, зачем она ему здесь?), имел бы бледный вид. Аракелов осмотрелся, пытаясь выискать среди стандартного хилтон-уюта мало-мальски терпимый уголок. Столик в углу возле огромного, прикрытого легкими, колышащимис жалюзи окна показался ему приемлемым, и он направился туда.
   — А теперь я передаю бразды правления вам, — сказал он, придвинув спутнице стул и садясь сам. — Увы, я не разбираюсь ни в местных напитках, ни в местных порядках…
   — Их вы здесь и не получите. Здесь все интернациональное — от виски до водки. Кавы тут не предложат.
   И тогда он вспомнил. Ну конечно же, именно эта девушка была главной распорядительницей во время церемонии питья кавы в чьей-то загородной резиденции, куда их возили два года назад. Только в тот раз она была в национальном костюме — как он, бишь, называется? — и производила впечатление куда более строгое, гордое и экзотическое, чем сейчас, когда на ней эта суперсовременная и сверхмодная хламида, жуткий гибрид сари, тоги и махровой простыни.
   — Узнали? — улыбнулась девушка.
   Аракелов кивнул. У столика неслышно вырос поджарый официант в снежно-белом пиджаке.
   Девушка произнесла короткую фразу на местном наречии, удивительно напевном благодаря обилию гласных. Официант поклонился, улыбнулс Аракелову (самое удивительное, что улыбка его была не служебной, а искренне дружелюбной) и отошел.
   — Что вы ему сказали?
   — Что я с другом и мы хотим получить все лучшее, что здесь есть.
   «Да, — подумал Аракелов, — вот что значит быть завсегдатаем». Он нигде и никогда не смог бы произнести подобной фразы. Разве что в кают-компании нескольких судов да в институтском буфете… Слова о дружбе он отнес за счет традиционного здешнего гостеприимства, чем-то напоминавшего ему кавказское.
   — А теперь, наверное, самое время познакомиться. Держу пари, вы теряетесь в догадках, что мне от вас нужно? — по-английски она говорила тоже как-то напевно, и Аракелов ее хорошо понимал.
   — И не ошибаетесь. Я действительно гадаю, какому счастливому случаю обязан…
   Девушка рассмеялась:
   — Этот счастливый случай весьма прозаически зовется туангане Тераи. О, простите — господином Хироа, заместителем морского министра. А зовут мен — Папалеаиаина. Но можно и просто Анна — это мое первое имя. Оно проще дл вас, хотя мне совсем не нравится.
   — Ну зачем же, — возразил Аракелов, — это совсем просто. Папале… а дальше как?
   — …аиаина.
   — А уменьшительного нет? — взмолился Аракелов. — Например, Папа? Совсем неплохо звучит…
   — Тогда уж лучше Аина. Во избежание двусмысленности.
   — Но по-английски…
   — Зато по-французски это так же, как и на вашем языке, и мо французская кровь возмущается.
   — Французская кровь?
   — Это длинная история. Впрочем, французского немало во многих из нас…
   — Однако по-английски вы говорите превосходно.
   — Я училась в Штатах. В МТИ. [12]
   Аракелов присвистнул — однако! В позапрошлом году он принял ее за какую-то сановную особу, а несколько минут назад — за любительницу новых знакомств… И притом она — туангане (черт их знает, здешние степени родства: не то двоюродная сестра, не то племянница…) заместител министра. И выпускница МТИ. Ну и коктейль!..
   — Но все-таки, Аина, чем может быть вам интересен простой советский моряк?
   — Братец сказал мне, что вы завтра утром отправляетесь на Фрайди-Айленд. Возьмите меня с собой, простой советский моряк, можно?
   «Если об этом просит господин Хироа — почему бы и нет, — подумал Аракелов. — Места на катере — хоть отбавляй…»
   — Пожалуйста, — сказал он.
   — Спасибо! Понимаете, я рассчитывала на экраноплан, но он ушел на день раньше. Такое случается. А следующего ждать слишком» долго, почти неделю.
   Рядом с ними опять так же беззвучно возник официант, на этот раз с подносом, которым он легко балансировал на пальцах левой руки. Поднос был уставлен какими-то чашечками, мисочками, плошечками — у Аракелова зарябило в глазах.
   — А вы говорили, здесь нет местной кухни…
   — Друзьям Папалеаиаины здесь подают все. Потому что ее друзья — наши друзья, — улыбаясь, сказал официант.
   Аракелов чуть не расхохотался. Ай да девица! Похоже, ее тут знают все — от министров до официантов…
   Осторожно пробуя поставленное перед ним местное лакомство — на вкус оно больше всего напоминало хвойное желе с брусничным экстрактом, — Аракелов исподтишка рассматривал сотрапезницу. Она была молода и красива, по крайней мере, первыми на ум Аракелову пришли именно эти два до отвращени банальных определения. Потом он понял, что она только кажется очень молодой, даже юной, а на самом деле ей куда больше, может быть, под тридцать. Да и красота ее была какой-то слишком картинной, опереточной. На сцене, на гогеновском полотне она была бы уместна. Даже прекрасна. По дл обычной жизни в ней было чересчур много театрального, слишком резкими были черты и краски лица, слишком искусственной казалась высокая прическа, стилизованная под национальную старину… «Ладно, — подумал он, — посмотрим еще, что ты из себя есть, красавица. Будет день, будет море — они покажут…»
   Но первым показал это Амбал.
   Амбал был судовым котом «Руслана» — здоровенный рыжий и ражий котяра, итальянский эмигрант. Он полуслепым котенком на расползающихся лапах приковылял к судовому трапу в Генуе, жалобно попискивая от невыносимого напряжения, вскарабкался кое-как на палубу и так и остался на «Руслане». Как удалось ему скрыться от бдительного ока карантинной службы, до сих пор оставалось загадкой для всех, хотя Аракелов и подозревал, что об этом смогли бы рассказать минимум двое — Амбал, если бы смог заговорить, и Альперский, если бы захотел. За год на флотских харчах задохлик, как называли его первое время («Эй, кандей, задохлика-то покормил?..»), вырос и превратился в Амбала. Да и как иначе можно было назвать этакого котозавра с огромной головой и пронзительными желтыми глазами, который, вихляя бедрами, с хозяйским видом расхаживал повсюду и распахивал все двери, какие только мог, — закрытых помещений он не выносил органически…
   Когда Аракелов увидел Амбала в катере, он обомлел.
   — Эт-то еще что?
   — Амбал, Александр Никитич, — правдиво ответствовал Венька.
   — Сам вижу. Откуда?
   — С «Руслана».
   — Спасибо, Вениамин Палыч, объяснил. А то я бы в жизни не догадался. Как он здесь очутился?
   Венька потупился, но тут же вскинул голову.
   — А что? Мы с вами на берегу гуляем, а ему только на палубе загорать? Ему, между прочим, тоже поразмяться надо. И общества ему тоже хочется. Он что, рыжий?
   Аракелов расхохотался.
   — Там же его обыскались!
   — А вы их успокойте, Александр Никитич. Они порадуются и на радостях простят…
   — Ну и хитрец ты, Вениамин Палыч! Уговорил…
   Так вот, едва катер вышел из бухты и стал плавно нырять на пологой океанской зыби, Амбал из рубки, где он блаженно дрых на диване, выбрался в кокпит, подошел к сидевшей там Папалеаиаине, потерся ей об ноги и вспрыгнул на колени, — Аракелову стало не по себе от такой фамильярности.
   — Шуганите его, Аина, — посоветовал он.
   Папалеаиаина почесала Амбала за ухом. Тот зажмурился, вывернулся на спину и бесстыдно задрал все четыре лапы кверху, растопырив пальцы и то втягивая, то выпуская когти. Венька восторженно заржал:
   — Сразу видно — наш человек, Александр Никитич. Амбал к кому попадя не пойдет. Он в людях получше нас с вами разбирается. У него для этого локатор специальный есть. Точно говорю — в журнале читал. Хорошую вы пассажирку привели, правильную!
   — Ну раз правильную, так сообрази нам чайку. А то нехорошо получается — она меня уже дважды потчевала, а я…
   — Момент, Александр Никитич, — отозвался Венька и скрылся.
   — Кстати, Аина, — спросил Аракелов, — я ведь даже не знаю, зачем вам на Фрайди-Айленд. Ну мы с Вениамином — понятно, мы там робинзонить собираемся. Да вам господин Хироа говорил, наверное. — Папалеаиаина кивнула, продолжая гладить и почесывать вконец сомлевшего Амбала. — А вам-то необитаемый остров к чему?
   — Необитаемый? — Девушка расхохоталась столь откровенно и заразительно, что Аракелов невольно залюбовался. — Какой же он необитаемый, моряк? Разве братец вам ничего не сказал? Ах склеротик!
   Образ улыбчивого господина Хироа как-то не вязался с представлениями Аракелова о склеротиках.
   — То есть?
   — На Фрайди-Айленде уже год, как ведутся изыскания…
 
   — Ну, досвистелся, Аль? Что я тебе говорил?
   — А что ты мне говорил?
   — Что свистеть на борту — не к добру. Вот теперь и будем загорать здесь до одурения.
   — А я-то чем виноват, что штиль? Ты с синоптиков спрашивай.
   — С синоптиков какой спрос! А вот тебе свистеть не надо было.
   — Ох и зануда же ты!
   — Ну вот что, ты, свистун, марш к мачте…
   — Зачем?
   — Я капитан или ты?
   — Ну ты… Так и что с того?
   — Иди к мачте и скреби. Ноготками. Сумел штиль насвистеть, так сумей и ветер наскрести. А не наскребешь — оставлю сегодня без выпивки. Своей капитанской властью.
   — Ох и зануда же ты, Джайн…

6

   — …чистое любопытство, мистер Ганшин, и ничего больше. Собственно, брал интервью у Фараджа Таароа…
   Ганшин кивнул: Фарадж Таароа вот уже второе семилетие был президентом Караури.
   — …и тут случайно прослышал, что на Фрайди-Айленде ведутся изыскания, готовится международная стройка. Я запросил справочный отдел фирмы…
   — Кстати, мистер Янг, а какую фирму вы, собственно, представляете? — поинтересовался Ганшин. Вчера, когда он вернулся с северного берега, экраноплан давно ушел, журналист спал сном праведника, и выяснять подробности было не у кого. К тому же с этим рейсом Ганшин ждал Анну, а вовсе не этого борзописца и потому был несколько разочарован и зол.
   — Ай-би-си. [13]Послушайте, мистер Ганшин, у вас своеобразная манера общения: сперва вы задаете вопрос, а потом лишаете собеседника всякой возможности связно на него ответить. Это что, национальный характер?
   — Индивидуальный, — огрызнулся Ганшин: уел-таки его этот невесть откуда на голову свалившийся писака. И самое обидное — справедливо уел.
   — Видите ли, мне до сих пор мало приходилось сталкиваться с русскими, и потому мое любопытство естественно. Но вы его полностью удовлетворили. Так вот, в справочном мне сказали, что об этом проекте была лишь скудна информация в специальной печати и протоколах МЭК. [14]Вот мне и захотелось посмотреть своими глазами, тем более что я оказалс поблизости.
   — И что же вы рассчитываете увидеть?
   — Все, что вы покажете. И главное — услышать все, что расскажете. Насколько я понял, вы — автор проекта?
   — Не совсем, мистер Янг. — Ганшину все-таки польстила така осведомленность представителя международной прессы. — Проект — плод деятельности большой группы, над ним работало несколько институтов. Мне же принадлежит только одна идея…
   — Но, как я понимаю, достаточно важная.
   — Не мне судить, — сказал Ганшин и тут же пожалел об этих словах — попахивало от них позой и той скромностью, которая хуже гордыни. В конце концов, что скрывать — именно благодаря его идее их изыскательская группа вот уже год торчит на Фрайди-Айленде, именно благодаря его идее этот забытый богом и людьми среди волн морских клочок суши станет через несколько лет сердцем Океании… — Ладно, — сказал он, круто меняя тему, — вы уже позавтракали, мистер Янг?
   — Спасибо, позавтракал. И с вашего позволения, не мистер Янг, а просто Орсон. Если вы все время будете именовать меня мистером, я повешусь от тоски.
   — Мировая пресса не переживет такой потери, — рассмеялся Ганшин. — Но пока это ей не угрожает, давайте-ка совершим небольшую пешеходную экскурсию, И кстати, можете называть меня просто Николаем.
   — По рукам. Ник. А небольшую — это как?
   — Километров двадцать.
   Янг не без удивления посмотрел на Ганшина:
   — И вы называете это маленькой экскурсией? Однако… Ну ладно, пошли!
   Лагерь располагался на юго-восточной оконечности острова, Ганшин же повел журналиста на северо-запад. Про двадцать километров он, пожалуй, перехватил — хотелось посмотреть, как Янг среагирует. Реакция, признаться, разочаровала: Ганшин ожидал увидеть перед собой законченную жертву урбанизма, а увидел нормального мужика, такого же, как он сам. И слава богу — разговаривать легче будет.
   Остров был невелик — в меридиональном направлении он протянулся на шесть километров, а в широтном — на три с половиной. Они пересекли плато («В среднем метров сорок-пятьдесят над уровнем моря», — пояснил Ганшин), поросшее чахлым кустарником.
   — Мало влаги, очень мало… Остров, как губка, он весь пронизан подземными пустотами, трещинами, кавернами; вода с поверхности уходит в них, не задерживаясь. Есть лишь один ручеек — там, возле лагеря, вы его видели, Орсон. Из-под земли выходит и под землю уходит… — рассказывал Ганшин во время короткого отдыха с перекуром, который они устроили, усевшись на серые гранитные валуны. Невзирая на сравнительно ранний час, камни успели уже пропитаться солнечным теплом.
   — Жарко, — пожаловался Янг. — А мой организм к такому климату плохо приспособлен!
   — Так зачем же вы здесь мотаетесь?
   — А думаете, меня всегда спрашивают, куда я хочу?
   Минут сорок они медленно взбирались по крутому склону, пока не достигли неширокого гребня — высшей точки Фрайди-Айленда.
   — Ух ты! — присвистнул Янг. — Как на Луне…
   — По фильмам или по личным впечатлениям? — поинтересовался Ганшин.
   — Сперва по фильмам, конечно. А потом и самому пришлось побывать. Раз даже проторчал в Тихо-Тауне почти месяц. Прилетел на три дня за материалом для очерка, а тут как раз прошел слух, что кто-то видел УФО [15]в окрестностях обелиска «Сервейеру-7». А раз уж я был там, меня и попросили задержаться, посмотреть, чем все это кончится.
   — И чем? — полюбопытствовал Ганшин, полюбопытствовал скорее из вежливости, чем из подлинного интереса: все эти уфологические штучки его никогда не увлекали.
   — Ничем, разумеется. Иначе бы вы об этом знали.
   Открывавшаяся перед ними котловина, со всех сторон окруженная скалами, и впрямь напоминала лунный цирк. Правда, падай скалы более отвесно, сходство было бы полнее, но такими нюансами, разумеется, можно было пренебречь.
   — Это старый, разваленный вулканический кратер, — пояснил Ганшин. — Так называемая кальдера. Я не специалист, но геологи утверждают, что довольно редкая — сравнительно глубокая и, как видите, чистая, без наносов. Форма — почти правильная чаша. В этом и заключена суть моей идеи.
   — Простите?..
   — Очень просто, — Ганшин присел на камень и закурил. — Вы имеете представление о проблемах орбитальной гелиоэнергетики?
   — Я имею представление обо всем, Ник. Не поручусь только, что мои представления всегда соответствуют действительности, — отшутился Янг.
   — Все очень просто, — повторил Ганшин. — Он помолчал, пуская дым аккуратными сизыми кольцами, потом продолжал: — Теоретически в Приземелье можно смонтировать почти неограниченное количество гелиоэлектростанций. Но для того, чтобы передавать энергию на Землю, их надо разместить на стационарных орбитах, то есть подвесить практически неподвижно по отношению к поверхности планеты. Причем они должны находиться в таких точках орбиты, где период затенения меньше всего. Вдобавок под ними должна быть территория — сухопутная и желательно пустынная, — где можно построить энергоприемник. А таких мест на Земле не слишком много… Вот потому-то мы пока имеем только две орбитальные гелиостанции первого поколения — «Арабеллу» и «Аниту», которые заходят в тень Земли на семьдесят две минуты в сутки. Да и то… «Арабелла» висит над Сейшелами, а уже для «Аниты» пришлось строить энергоприемник на специальном плавучем острове. Ничего не попишешь — Атлантика. До ближайшей суши (есть там такой островок — Южна Георгия) почти тысяча километров… И все остальные оптимальные орбитальные позиции либо над застроенной территорией, а там не развернешься, либо над океаном; значит, опять километровый плот сооружать. Деньги нужны, и деньги немалые. Конечно, мы сейчас стали богаче…
   — Что-то я не заметил, — проворчал Янг, но Ганшин не дал сбить себя с мысли.
   — И пусть мы сейчас стали богаче, — повторил он, — все равно такое удовольствие нам не по карману. Слишком уж дорогим оказывается этот экологически чистый киловатт… Само собой, со временем все окупится. Но завтра. И даже послезавтра. А сегодня? Как быть сегодня?
   — И как же?
   — Мы с вами, Орсон, стоим как раз под одной из таких точек на орбите. Через несколько лет в тридцати шести тысячах километров над нами повиснет гелиостанция второго поколения — «Беата». А вот здесь, — Ганшин рукой показал на раскинувшуюся под ними кальдеру, — будет установлен энергоприемник. Понимаете, один мой приятель был на Фрайди-Айленде лет десять назад и привез слайды. Среди них и этот вид. Снятый ночью, в полнолуние… Пьер так и назвал его: «Лунный пейзаж при полной луне». Красиво, ничего не скажешь. Но забыл бы я об этом начисто, век не вспомнил бы, да когда проектировали «Беату», рассматривали все возможные орбитальные позиции. Между нами говоря, точка над этим островком — не подарок. Придется делать еженедельные коррекции. Но для этого энергии там хоть застрелись; ионные двигатели, слава богу, отработаны; если вдуматься, никаких проблем. Чуть дороже, но пережить можно. Зато здесь…
   Ганшин увлекся. Проект уже виделся ему воплощенным в бетон, металл и пластик — похожие на соты решетки энергоприемника, выложенные по отпрофилированным стенкам кальдеры (колоссальная экономия металла и бетона, минимум земляных работ, красота!..), пластиковый купол над ней — огромная белая полусфера, нестерпимо сверкающая в лучах жаркого тропического солнца. Естественный гигантский дневной маяк. А по ночам на его вершине будет загораться другой маяк — лазерный. И на его свет со всех концов Океании пойдут суда-энерговозы. Здесь станут заряжать они алчущие недра своих аккумуляторов и отсюда примутся развозить по всей Океании жизненный сок цивилизации — энергию, дешевые, чистые килоджоули, мегаджоули, гигаджоули… «Все флаги в гости будут к нам, и запируем на просторе!»
   — Вон там, — Ганшин обернулся и указал рукой в сторону южного берега, чуть западнее лагеря, — видите бухту?
   Янг кивнул:
   — Чистый «Таинственный остров». Помните, Залив Акулы, мыс Южной Челюсти…
   Ганшину было как-то трудно представить себе Янга читающим Жюля Верна. Разве что в детстве? Впрочем, не в том суть.
   — Специалисты утверждают, что в этой естественной гавани смогут загружаться энергией до двенадцати судов одновременно. А сейчас… Смотрите, — Ганшин обвел рукой горизонт. — Пусто! Пусто и тоскливо. Но поверьте, Орсон, все это вмиг переменится, когда сюда придут работяги-энерговозы. Жизнь забьет — жизнь в этом сонном мире тропиков!
   — И вы думаете, тропики от этого сильно выиграют? — скептически поинтересовался Янг. — Ладно, ладно, шучу… — поспешил он успокоить вскинувшегося было Ганшина. — Да и все равно будет по-вашему.
   — А вам это не слишком нравится?
   — Не знаю. Порой мне кажется, что из огнепоклонников люди слишком быстро стали киловаттопоклонниками. Один бог стоит другого… Но скажите, Ник, вам легко удавалось пробивать свой вариант проекта?
   — Не всегда… — Ганшин вздохнул. — Ладно, давайте двигаться. Время-то идет.
   Они спустились с гребня и зашагали к лагерю.
   — Сложнее всего было с необходимостью коррекций «Беаты», — продолжал Ганшин. — Необоснованное, мол, удорожание… Необходимость в постоянных коррекциях… Приходилось доказывать, что дважды два — четыре. В МЭК тоже не все семи пядей во лбу… И сколько бумаг исписать пришлось, чтобы доказать, что копеечное удорожание там, — Ганшин взмахнул рукой, — стократ окупится рублевым удешевлением здесь. — Он сердито швырнул окурок и носком ботинка втер его в землю. — Вот так-то, Орсон…
 
   За обедом он вернулся к этой теме.
   — А думаете, здесь все было просто? С местными властями хлопот тоже хватало. Казалось бы, чего еще желать? Ведь это энергия для них; энергораздача будет производиться на их территории — с этого они тоже что-то будут иметь… Греби себе валюту и радуйся! Так нет же! Есть тут один великий деятель — министр энергетики и туризма. Каково сочетаньице, а?
   — Естественное, — флегматично отозвался Янг, безрадостно жу сублимированный бифштекс. — В перспективе — две самые доходные статьи здешней экономики.
   — Может быть, может быть, — проворчал неубежденный Ганшин, для которого ставить на одну доску энергетику и туризм было чем-то вроде гибрида термоядерного реактора с мясорубкой. — Но баталии в МЭК были жаркие. И в конце концов мы здесь.
   — А кстати, — поинтересовался Янг, — зачем? Ведь, если я вас правильно понял, изыскания уже закончены, и проект утвержден?
   — Утвержден-то утвержден, — Ганшин тяжело вздохнул и плеснул себе в стакан кокосового молока из жестянки. — Но по настоянию этого самого тяни-толкая, я имею в виду господина министра энергетики и туризма, пришлось провести дополнительные изыскания. Его, видите ли, смущают пустоты в скальном основании острова, грозящие, по его мнению, просадками… Наши доказательства его не удовлетворили. И вот теперь — новые замеры, новые расчеты, новые доказательства… Слава богу, с этим почти покончено. Еще неделя-другая — и все. Осталось произвести серию пробных взрывов. Сейчас мы устанавливаем по всему острову сейсмографы и уголковые отражатели, в наиболее просадкоопасных точках бурим шурфы. Потом заложим туда заряды габровита, взорвем. Со спутника будут замерены просадки и смещения отражателей с точностью до семи-восьми миллиметров. Надеюсь, это удовлетворит господина министра…