Мирно посапывая или похрапывая, там спали мужья, подложив свои крепкие руки под головы жен, спали жены, умостившись на плече мужа. Спали в своих кроватках с высокими сетками дети. Спали подростки, вскрикивающие от вдруг осознанного (в ночи наедине с самим собой) ужаса небытия, и старики, успокоившиеся и приучившие себя к мысли - чему быть, того не миновать. Спали беспомощные люди в громадных домах.
Проходя мимо их окон, я чувствовал себя волшебником, и как хотелось, совсем как-то по-детски хотелось, даровать им бессмертие. Явить чудо. Но я знал: если бы даже и мог, они не приняли бы от меня этого. По разным причинам. Но причиной причин была сама она: некоронованная власть смерти, на которую не только никто еще на посмел поднять руку, но даже никто не помыслил... И молились ей в храмах и лабораториях.
Была тихая ночь, окутанная дымом первого снега. Вся запеленатая в какие-то тончайшие шлейфы. Я шел по белой улице с черными окнами, с таинственной немотой черных комнат. На одном боку Земли спали люди. Небытие на несколько часов опустилось над ними...
И когда я вернулся домой, Лика тоже спала - раскрытая, разметавшая руки, беспомощная, как подросток. Она проснулась, поднялась на локтях, спросила чуть испуганно;
- Ты сердишься? - И добренькое, молитвенное плеснулось в ее широких ночных глазах.
Эта запись была своеобразной партитурой симфонии, которую можно было назвать "Ритмы печени морской свинки". Я попробовал затем "проиграть" их на биомагнитной ленте. Это была стройная синкопированная музыка типа блюза. Во всяком случае, в ней, были четкие ритмы и приятная мелодия. Совсем по-другому, стерто и невыразительно звучала запись больной печени,-это был сплошной размытый диссонанс. Я попытался сложить две партитуры, надеясь, что здоровая подавит больную. Так и произошло, и все же гармонии не было-что-то дребезжало, квакало, шипело. Собственно, я предвидел, что так оно и будет. Ведь с амебами было нечто подобное. Я сопоставил графические кривые больной и здоровой печени, наложил одну на другую и понял: надо из биополя здоровой печени вычесть биополе больной и ту оставшуюся частоту индуктировать на раковую печень - как компенсацию ущерба.
Мне нужны были математики, мне так нужны были математики! И я подумал: а почему бы мне не пойти к ним самому?
И вот я в вычислительном центре.
Нежно пощелкивают, шелестят железные шкафы, подмигивают, будто они и впрямь живые и гениальные. Вихрево струится магнитозаписывающая лента оперативной памяти, медленно-медленно поворачиваются магнитные барабаны, хранящие "жизненный опыт" многих лет. Перебирая своими чуткими железными пальцами, считывает программу перфораторно-приемное устройство.
Здесь хочется воскликнуть: "Оракулы веков, я вопрошаю вас!"
Но я сдерживаю себя, потому что люди здесь все как-то совсем обыкновенны - ну, как хозяйки у газовой плиты...
Первый раз я только постоял рядом с этими железными интеллектуалами, а потом приходил еще и еще, пока ко мне не присмотрелись и не привыкли, пока. я.стал почти что своим. Ребята оказались что надо. Не лезли в душу, понимали с полуслова и даже то, что сам еще не понял. Они делали свое дело, так сказать, обслуживали; "Освежить?" - "Компресс?" - "Не беспокоит?"
- Свечение клеток? Доминанта процесса, так - больная, здоровая,-понятно... Спектры надо разложить на Фурье-компоненты... Бу сделано...
Тут же на первом попавшемся обрывке бумаги выстраивались ряды бесчисленных формул и решений,- но это, собственно, был только вопрос, который и надо было задать железным оракулам.
Сюда, на Олимп, приходили и другие, много всяких желающих поймать истину еще при жизни. Правда, в отличие от меня они приходили с официальными заявками - от учреждений. Но этим ребятам, по-моему, все равно, лишь бы вопросы были на уровне современной науки. Во всяком случае, они не подумали спросить у меня какую-нибудь там бумажку.
Они очень похожи были друг на друга, эти трое, с которыми я вступил в контакт. Молодые, но лысеющие, лобастые, застенчивые, себе на уме. Они как будто ангела у этой богоподобной машины. Больше всего ко мне милел Миша Гривцев по прозвищу Кот - кругломордый, губы серпиком, на голове жидкий пушок. Он-то мне и помог, в конце концов, сконструировать генератор для корреляции биополя раковой печени - для морской свинки.
На все это мне потребовалось около месяца. Иногда я только удивлялся: никому в институте до меня не было дела, никто меня не трогал. Но именно это рождало предчувствие последней бури... Но мне было все равно - я с головой ушел в дело, в котором уже брезжил прообраз победы.
Наконец наступил день испытания.
Морская свинка была распята, печень обнажена, и ее охватило биополе, снятое генератором с биомагнитной ленты.
Уже к концу дня можно было наблюдать: саркомный нарост рассасывается и замещается свежей печеночной тканью.
Констанца все крутилась вокруг, заглядывала: ей очень хотелось узнать, чем это я занимаюсь. Но я молчал.
Констанца выходила и входила. Однажды, выйдя, она повернула с той стороны ключ: я оказался запертым. Что-то кольнуло меня, но я не придал особого значения ее выходке.
Вскоре у дверей зашумели, я услышал шепот Констанцы. Кто-то дернул дверь. Потом голос Зайцева сказал: "У вас же есть ключ". Опять подергали дверь и ушли. Через некоторое время щелкнул ключ и вошла Констанца. У нее было злое и растерянное лицо.
- Вадим Алексеевич! Зайцев ходит по кабинетам... Он сейчас явится сюда... Может быть, вы уберете вашу пациентку... хотя бы в термостатную.
Она ведь прекрасно понимала, что сейчас я, если бы даже хотел, не мог этого сделать - я мог нарушить развитие биополя,
Впрочем, Зайцев не заставил себя ждать.
-- Привет,- сказал он, войдя.
- Привет,- ответил я.
Он бросил мне ладонь и оторвал. Посмотрел лучисто сквозь махровые ресницы. Напыжился, вобрал голову в плечи:
- Я жду тебя уже два месяца. Почему отдел не дает понедельных сводок?
- Я же младший научный сотрудник, и теперь это не входит в мои обязанности.
Он посопел, как еж:
- А вообще что-нибудь входит в твои обязанности?
Я молчал. Я ненавидел его. Я ненавидел его тем больше, чем больше он был прав. Я ничего не мог ему возразить.
- Почему ты здесь? Тебя уже месяц ждут в "Светлом пути". У них нагул двести граммов на свиноматку в день. За счет использования в качестве прикорма кристаллов мочевины. Считаешь, что можешь получать получку, а делать, что бог на душу положит?
Зайцев подошел к препарированной морской свинке.
Я встал рядом, готовый схватить его за шиворот, если он что-нибудь себе позволит.
- Знаешь-ка, Димочка, хватит, чикались с тобой, хватит. Есть статья 254 КЗоТ, пункт первый-о профнепригодности... И ищи себе место по заслугам... И вообще - ты здесь диссертант. Тебя взяли для защиты. А ты... Взрослый ведь человек. Очевидных вещей не понимаешь,ухмыльнулся он жестко.Бежишь от очевидности? Но ведь ты же не Эйнштейн. Что позволено Юпитеру, не позволено быку.- Он ущел, хлопнув дверью.
А Констанца стояла рядом. Убитая. Качала головой.
И непонятно было-чего она качает головой. Она хорошо умела это делать - быть непонятной.
На следующий день появился второй выговор. Теперь дело за третьим. Я надеялся успеть со своей свинкой,
На пятый день она была уже практически здоровой. Быстро набирала в весе.
В начале следующей недели я пошел к Зайцеву, чтобы отнести ему сводки о работе отдела, хоть какие-то сводки; может быть, успокоится, не сразу влепит третий выговор. Зайцева не было - он, оказывается, уехал в командировку. Следовало пойти к Филину. Но этого мне больше всего не хотелось. Когда тебя бьет в поддых человек, от которого ты ничего иного и не ждешь,-это одно дело, но когда апперкот наносят те, с кем у тебя завязалось что-то настоящее,-это непереносимо. Все-таки выговоры подписывал он! Что тогда эти душеспасительные беседы с ним? Чего они стоят? Но, думая обо всем этом, я все же двигался к его кабинету. Я уже прошел по длинному заковыристому коридору и повернул в темный аппендикс, заставленный шкафами, как услышал голоса Констанцы и Филина.
И сразу понял, что разговор-обо мне. Просто почувствовал, что обо мне.
- Нет, нет, нет, вы не... Это не так. Никогда он не говорил о вас ничего плохого. Он просто влюблен в вас.
- Да ну, полно вам. Что он, вас в адвокаты записал? Он в дурном смысле использовал мое доверие, а это...
- У вас искаженная информация... Какой-то испорченный телефон.
И чего она врет - подумал я: я только вчера в глаза ей сказал все, что думаю о Филине, и это было мало похоже на объяснение в любви.
- Ну хорошо... допустим...-услышал я и вжался между шкафами, пропуская их. Потом уже ничего не было слышно: они завернули в зигзаг коридора.
Когда я вошел в лабораторию, Констанца сказала:
- Как это ни прискорбно, я уезжаю в командировку. Недели на две или даже на месяц.
- А что за командировка?
- Да так... Можно мне не говорить вам об этом?
- Разумеется,- сказал я.
Я смотрел на нее и думал: с какой же все-таки целью она выгораживала меня перед Филиным и кто на меня ему наговорил? Как будто уловив мой беззвучный вопрос, вздохнув, она сказала:
- Только напрасно вы на Филина взъелись,- он к вам очень хорошо относится, и вы в этом еще сможете убедиться.
Она посмотрела на меня потеплевшими, совсем искренними глазами.
Я пожал плечами и ушел в термостатную: и чего она крутит?
Констанца погремела стеклышками. Сказала:
- Я пошла оформляться и уже не вернусь. До свиданья.
Она отсутствовала - около месяца. Приехала подрумяненная морозцем, бросила мне на стол какие-то графики, схемы, расчеты.
- Вот зависимость нагула от примеси в корме различных пропорций порошка мочевины для разных пород поросят в колхозе "Светлый луч".
Она сделала то, что должен был сделать я и чего мне не хватало как раз для первой главы диссертации. Зачем - чтобы выслужиться перед дирекцией? Или чтобы мне доказать, что я занимаюсь не тем, чем надо?
Пока я разгадывал эти загадки, она преподнесла мне еще один сюрприз. Уже перед концом рабочего дня она сказала:
- Разве вам не известно, что Семен Семенович серьезно болен? Почему никому нет дела? Ведь у него даже нет семьи. Есть дочь, но она к нему не ходит.
- Но вы-то ходите...
- Не валяйте дурака... Какие бы ни были разногласия... Человек смертельно болен.-Она отвернулась презрительно и нервно.- Как вы можете?..
Мне все это казалось рисовкой и мелодрамой, рассчитанной на дурачков, и я сказал уязвленно:
- Я железный человек.
- Вы дурак.- И глаза ее стали круглыми, как у кошки, когда она сердится, она как-то даже зашипела и попятилась.
Я догнал ее в коридоре, неловко схватил за плечо. Она ускользнула, из-под руки.
Я сегодня только снял потенциал с печени уже поправившейся свинки и вычертил конфигурацию биополя. Оно почти совпало с биополем ее здоровой близняшки...-До того как пойти к Семену Семеновичу, мне хотелось проверить себя. Довести дело до конца. После работы я собирался к Коту - в вычислительный центр. Но вместо всего этого я, как ненормальный, нацепил на себя пальто, нахлобучил папаху, выскочил в снегопад и заметался по улицам в поисках Констанцы.
- Что вы суетитесь?-услышал я позади себя насмешливый и довольно деликатный голос.-Идемте. Только надо что-нибудь купить.
Я был как мышь, нацепленная на коготок.
- Вот виноград! - воскликнула она и увлекла меня в гастроном. И действительно, несмотря на конец ноября, в подсвеченных корзинах переливались, искрились черно-бордовые ЯГОДИНЫ.
Увесистые гроздья хорошо гляделись из кулька, который она опустила в свою сумку.
- Но мне тоже не мешало бы купить,-заметил я с чувством покинувшей меня уверенности,
- Это будет от нас двоих. Больше ему ничего не разрешено. Ничего кондитерского и жирного, хотя это он больше всего и обожает. Не диетический же творог ему покупать. Обойдется.
- Ну... как хотите...- Я просто болтался у нее на коготке.
"Ну, черт с ней,-думал я,-пусть себе тешится. Я ведь все равно собирался к Семену Семеновичу,-не буду же я ей объяснять, что я тоже собирался. Она и не поверит".
Сначала она поднялась к нему, потому что пускали по одному и давали один халат на двоих.
Через полчаса она вернулась и накинула на меня халат.
- Ему совсем плохо,- сказала она.
Я поднялся к нему по широкой светлой лестнице, весь сплюснутый атмосферой смерти, которая царила в этом просторном красивом здании, напоминающем огромный саркофаг. Сюда входили, но выходили редко, и каждый вошедший сюда знал это.
Семен Семенович ждал меня в гостиной на пятом этаже, сидя в плетеном кресле. Он был совсем плох. Скелет, обернутый кожей. Весь-черный. Вся его поза говорила: отстаньте от меня, что вам еще нужно? Он был отрешен от внешнего мира и весь ушел в свою боль. Рядом на столике лежал в кульке виноград.
- Да... не красит...- выдавил он сквозь пергамент своих губ...- Прямо скажу, голуба моя,- не ждал! - Он даже попытался улыбнуться.- Кого-кого, а вас не ждал, Удивили, удивили...
- Меня привели к вам совершенно особые обстоятельства.
- Именно так и подумал.
- Я могу вылечить вас... По крайней мере... попытаться. Вы помните мои эксперименты по индуктированию биополя?..
- Нет-нет, голуба. Вы меня не втягивайте... Случаи, конечно, подходящий... Но неужели вы думаете, что вам удастся сделать меня соучастником вашего антинаучного шарлатанства? Дудки. Нет уж, нет, Вадим Алексеевич... я вам признателен за визит... И за виноград спасибо... Но найдите кого-нибудь попроще...
- Простите, Семен Семенович, я хотел... я искренне желаю вам выздороветь,- сказал я, прощаясь и чувствуя, что он уже едва терпит меня. Это ужасно, что я сказал ему именно это, но что я еще мог сказать?
Дома меня ждало странное письмо:
"Тов. Алексеев, прошу вас прибыть на станцию Пещеры 29 ноября с. г. на электричке, которая отправляется из города в 18.00. Буду ждать в павильоне вокзала. Дружески жму руку. Ваш И. Ф. Ф.".
Это было похоже на детектив, а может быть, на провокацию. Потому что никакого И. Ф. Ф. у меня не было.
Я, конечно, поехал.
Господи, это был Иван Федорович Филин.
- Да, не удивляйтесь,- встретил он меня своей трагически-грустной улыбкой.- Директор - инкогнито! Пройдемтесь. Мне на ходу легче - привык на лекциях.
Он подхватил меня под локоть. Мы пошли по какому-то асфальтированному шоссе, которое уводило в лес,
- Заготовлен приказ о вашем увольнении... формально в связи с истечением срока, отведенного для вашей диссертации... Следует отдать должное,- вы предвидели эту вероятность и всеми доступными средствами шли к этому событию. Я не стану ни извиняться перед вами, ни признаваться в любви...- Он посмотрел на меня умно и нежно, и я заметил, что его черные, какие-то библейские глаза сквозят голубизной по окоему радужки.-Я слышал о противораковом эффекте...-Он астматически дышал.
- От кого? - поинтересовался я..
- Это как раз неважно.
Я молчал, приноравливаясь к его шагу и пытаясь понять, к чему он клонит. Тихие снежинки падали прямо с голубого неба. Мы вошли в березовый лес, чуть подрумяненный закатным солнцем. Меж стволов замелькало кирпичное одноэтажное здание.
- Сей пакгауз был выстроен еще при Николае Втором. Здесь начали было сооружать железную дорогу,видите: насыпь, быки... Потом по каким-то соображениям бросили... Одно время здесь была опытная станция нашего института, вроде подсобного хозяйства... Оно и теперь принадлежит нам... Есть решение перевести сюда институтв эти места. Угодья здесь прекрасные: пойма реки. Одно из отделений разбросанного на этих землях совхоза дает совершенно гигантские надои молока на коровью душу. На местном молокозаводе готовят из сливок этого самого молока превосходное масло, затмившее собою вологодское... Короче, сам бог велит нам перебраться сюда и развертывать научно-исследовательскую работу на реальной базе, сообразуясь с ее результатами, а не играя в прятки.
Где-то яростно трудился дятел, и по лесу гулко отдавалась его барабанная дробь,
- Пять зданий к будущему году будут подведены под нулевой цикл. Биохимические, физические, нейрофизиологические, гормональные, генетические лаборатории. Исследование кормов на специально отведенных и засеваемых участках, экспериментальная генетика для выведения новых пород скота и тому подобное...
"Не в пастухи же он меня прочит: что я на нулевом цикле-то?"-думал я, уже догадываясь, что идет некий "торг" в связи с моим увольнением.
- У меня есть деловое предложение... Начальник ОКСа Сергей Денисович Денисов сейчас на больничном. Но я получил его согласие... Если не возражаете, я назначаю вас его заместителем... Вадим Алексеевич?
- Польщен. Но, ей-богу, никогда не испытывал особой тяги к административной карьере и думаю, что...
- Ну это вам и не грозит,- Иван Федорович скептически ухмыльнулся,-уже хотя бы в силу вашего же характера: какой из вас администратор?! Но в данном случае необходим как раз ученый. Вам будет вменено принимать всякого рода прибористику, новейшее экспериментальное оборудование. Испытывать. На чем и как - это уже ваше дело,- загадочно покосился, улыбаясь.
Мы вошли в помещение, которое напоминало то ли зал для транзитных пассажиров, то ли товарный склад.
- Строительство возобновится летом, приборы же начнут поступать буквально в ближайшие дни. Для оформления предварительных проб мы решили использовать этот пакгауз. Ну-с?.. Всем прочим свободным временем вы вольны распоряжаться, как вам заблагорассудится. Соблазнов здесь не так уж и много. Разве что танцы под радиолу в местном клубе.
- Нет, это не для меня.
- Располагайтесь. Чем не башня из слоновой кости! Эйнштейн тоже мечтал о маяке, куда хоть иногда можно уединяться от суеты, Великие открытия чаще всего зарождались в небольших помещениях: вспомните подвальчик супругов Кюри!..
- Эйнштейн... Кюри... - Я самолюбиво подернул плечами.- Можете не сомневаться, что научное оборудование будет испытано самым тщательным образом и...
- Вы просто выручили меня. Если к основным приборам понадобятся там кое-какие приставки, вы можете воспользоваться тем, что списано. Или, наконец, взять в институте.
Я все понял и просто, обнял его, он меня тоже и по-отцовски прижался лбом к моему виску.
- Там есть отгородочка, койка, электрокамин, в столе ручка и бумага. Я иногда приезжал сюда - подумать. Устраивайтесь. Желаю... Вообще смерть не страшна страшна старость! - Он застенчиво улыбнулся, бодрячески подернул головой.-- Что ж, докажите,-что ваша идея достаточно безумна, чтобы стать истиной. А потом мы постараемся найти вам достаточно безумных единомышленников. Они - есть! - сказал он интригующе и пошел своей ковыляющей походкой - то ли бывалого моряка, то ли кавалериста.
Я остался один в дарованной мне "башне из слоновой кости". Огляделся. На стеллажах - пробирки, образцы почв, в угол сметены семена и полова. Пыль, паутина и... Я вздрогнул: под сводом окна, на ветхой гардине, висела летучая мышь.
"И там, у нее в занавеске, хохочет летучая мышь".
И я подумал: "Виси, виси-значит, я здесь не один". ...Да, так оно и было. Филин подарил мне лесную лабораторию...
...И опять, переступив порог забвения, мысль заструилась в прошлое...
Почти месяц ушел на приведение лаборатории в божеский вид. Филин прислал мне в помощь рабочих. Они выгородили термостатную-ее нетрудно было соорудить на базе бывшей сушилки. Вскоре стало поступать специальное оборудование: центрифуги и термостаты, электронные микроскопы, осциллографы с параллельно подключенными блоками самописцев разного предназначения, радиодатчики с золотыми электродами для вживления в мозг, счетчики Гейгера для улавливания скоплений в организме ионизирующих изотопов. Особенно повезло мне со спектрографом ЯРМ. Новейший ядерно-магнитный резонатор с динамической разверткой был просто уникальнейшим прибором, он позволял улавливать текущие в живом "веществе" изменения спектров на уровне квантования-то, что мы в свое время пытались сделать с Лео, кустарным способом.
В общем, уже к концу января я смог приступить к задуманной мною серии опытов.
Прежде чем всерьез думать, как навязывать постоянство молодого ритма тканям и железам, надо было научиться снимать биопотенциалы всей жизнедеятельности организмов - от деления клетки надвое до его одряхления.
Я достал уникальных белых мышей с очень коротким жизненным циклом. Это был вид, точнее популяция, специально выведенная для научного эксперимента. После появления их на свет божий я вживлял в разные зоны мозга моих пациенток множество золотых электродов-с радиоприемниками в виде шариков на концах.
Иногда я выпускал моих венценосных белянок. Они гонялись, потряхивая своими султанами, как цирковые лошадки. Это продолжалось до тех пор, пока я не посылал радиоимпульс,- тогда они застывали, присаживались на задние лапки, суча передними по своим принюхивающимся носам, и чуть недоуменно посверкивали красными бусинками глаз, потом я заставлял их бежать по кругу. То я бросал их врассыпную-от индуцированного в их душонках страха. Потом нагонял на них жажду, они метались безумно, пока не натыкались на корытце с водой, едва не топя друг друга. Я мог заставить моих мышат, как бы вопреки их воле, спать, прыгать, пищать, жадно есть, несмотря на пресыщение, мерзнуть в жару... Я мог заставить их проделывать все, что хотел, в пространстве. И а общем-то, это давно уже стало трюизмом. Ах, если бы я мог, смог достичь того же во времени!!! Пока это лежало по ту сторону чуда.
Я с головой ушел в свои эксперименты, питался консервами, время от времени взбадривал себя кофе, который разогревал на спиртовке. Мысль зрела в мозгу, как зерно, брошенное в землю, которое должно напитаться соками и взойти, проклюнуться жизнетворным ростком. Впрочем, для этого ее, то есть мысль, нужно иногда оставить наедине с собой. Как бы забыть ее, что ли. Выйти, например, с саперной лопатой посбивать натекшие с крыши сталактиты, сверкающие хрусталем на мартовском солнце. Пойти в лес к незамерзающему ключевому ручейку, шелестящему в нежных пленках припоя, наклониться над ним, присесть на корточки, бездумно глядя на радужную игру сочащихся капель... И вот тогда, вырвавшись из логических постромков, мысль может выдать на выходе из "черного ящика" кое-какие свежие идейки либо повернуть старые в неожиданном ракурсе. Во всяком случае, однажды мне стало безусловно ясно, что первым делом надо попытаться обнаружить две временные точки в семидневном жизненном цикле краснооких принцесс: точку окончания роста (половозрелости) и точку "начала конца" - когда начинает затухать половая железа. Обнаружить две грани отсчета взрослого и цветущего организма. Обнаружить и попробовать "нажать" на них... Вспомнилась исполинская Пальма Тени. Цветет она один раз в жизни. И мне повезло; я видел ее цветение. На вершине в то единственное для нее утро распустилась могучая кисть оранжевого соцветия. Всю свою столетнюю жизнь она готовилась к этому великому торжеству. Знала бы она, что сразу, вслед за цветением, она погибнет на глазах почтенной ученой публики. Облетели лепестки, опустились громадные восьмиметровые листья, сморщился и засох ее ствол... "Ну, а если помешать этому цветению?" - подумалось мне тогда. А это, наверно, возможно. Тогда Пальма Тени сохранит свое "я".
Не сморщится, не засохнет, не погибнет. Но какой ценой! Ценой отказа от любви и материнства!.. Правда, у человека все несколько иначе: сама точка цветения продлилась у него во времени на годы. И прежде чем угаснуть, она способна дать несколько завязей новой жизни! Задержка "цветения" не грозит ему потерей любви!
Семидневные мыши должны были ответить на гамлетовский вопрос: быть или не быть? Быть или не быть бессмертию - не вида, а особи, личности, если говорить о человеке.
Двум беляночкам - самочке и самцу - я вживил по сотне золотых электродов в ту зону мозга, откуда ждал главной команды - в гипоталамус... Собственно, "я вживил"-это лихо сказано. Для того, чтобы провести эгу тончайшую операцию, каждый раз приходилось ездить к знакомому рентгенологу, делать фоторентгенограмму мышиного мозга, затем с ней отправляться в электронно-вычислительный центр, чтобы он на машине рассчитал угол и глубину попадания электродами в нужные клетки мозга. Надо было у ювелира заказать специальный для черепов моих мышат стереотаксический прибор подобие лука, где стрела (протаскивающая электроды) как бы выстреливает в трепанационное отверстие под определенным углом и на определенную глубину.
Наконец настал день, когда я, похоронив моих красноглазых белянок, за семь дней окончивших свое законное земное существование, развернул на полу курзала огромные рулоны записей, как домотканые половики- после мытья полов, и принялся за дешифровку субэнцефалограмм.
Путешествуя по этим коврам с разверткой мышиной жизнедеятельности, я обнаружил, что, во-первых, идет непрерывное нарастание биопотенциала, а во-вторых, каждый день происходит его удвоение. При втором удвоении включается детородная функция, при четвертом-выключается,
Теперь можно было приступить к-следующей и самой ответственной серии опытов-коррекции процесса. Я решил послать напряжение на четвертом дне-в момент, так сказать, начала конца.
Мышь, которой было уготовано бессмертие или, по крайней мере, бесконечно долгая жизнь, погибла на пятый день, не дотянув и до своего семидневного предела...
Проходя мимо их окон, я чувствовал себя волшебником, и как хотелось, совсем как-то по-детски хотелось, даровать им бессмертие. Явить чудо. Но я знал: если бы даже и мог, они не приняли бы от меня этого. По разным причинам. Но причиной причин была сама она: некоронованная власть смерти, на которую не только никто еще на посмел поднять руку, но даже никто не помыслил... И молились ей в храмах и лабораториях.
Была тихая ночь, окутанная дымом первого снега. Вся запеленатая в какие-то тончайшие шлейфы. Я шел по белой улице с черными окнами, с таинственной немотой черных комнат. На одном боку Земли спали люди. Небытие на несколько часов опустилось над ними...
И когда я вернулся домой, Лика тоже спала - раскрытая, разметавшая руки, беспомощная, как подросток. Она проснулась, поднялась на локтях, спросила чуть испуганно;
- Ты сердишься? - И добренькое, молитвенное плеснулось в ее широких ночных глазах.
Эта запись была своеобразной партитурой симфонии, которую можно было назвать "Ритмы печени морской свинки". Я попробовал затем "проиграть" их на биомагнитной ленте. Это была стройная синкопированная музыка типа блюза. Во всяком случае, в ней, были четкие ритмы и приятная мелодия. Совсем по-другому, стерто и невыразительно звучала запись больной печени,-это был сплошной размытый диссонанс. Я попытался сложить две партитуры, надеясь, что здоровая подавит больную. Так и произошло, и все же гармонии не было-что-то дребезжало, квакало, шипело. Собственно, я предвидел, что так оно и будет. Ведь с амебами было нечто подобное. Я сопоставил графические кривые больной и здоровой печени, наложил одну на другую и понял: надо из биополя здоровой печени вычесть биополе больной и ту оставшуюся частоту индуктировать на раковую печень - как компенсацию ущерба.
Мне нужны были математики, мне так нужны были математики! И я подумал: а почему бы мне не пойти к ним самому?
И вот я в вычислительном центре.
Нежно пощелкивают, шелестят железные шкафы, подмигивают, будто они и впрямь живые и гениальные. Вихрево струится магнитозаписывающая лента оперативной памяти, медленно-медленно поворачиваются магнитные барабаны, хранящие "жизненный опыт" многих лет. Перебирая своими чуткими железными пальцами, считывает программу перфораторно-приемное устройство.
Здесь хочется воскликнуть: "Оракулы веков, я вопрошаю вас!"
Но я сдерживаю себя, потому что люди здесь все как-то совсем обыкновенны - ну, как хозяйки у газовой плиты...
Первый раз я только постоял рядом с этими железными интеллектуалами, а потом приходил еще и еще, пока ко мне не присмотрелись и не привыкли, пока. я.стал почти что своим. Ребята оказались что надо. Не лезли в душу, понимали с полуслова и даже то, что сам еще не понял. Они делали свое дело, так сказать, обслуживали; "Освежить?" - "Компресс?" - "Не беспокоит?"
- Свечение клеток? Доминанта процесса, так - больная, здоровая,-понятно... Спектры надо разложить на Фурье-компоненты... Бу сделано...
Тут же на первом попавшемся обрывке бумаги выстраивались ряды бесчисленных формул и решений,- но это, собственно, был только вопрос, который и надо было задать железным оракулам.
Сюда, на Олимп, приходили и другие, много всяких желающих поймать истину еще при жизни. Правда, в отличие от меня они приходили с официальными заявками - от учреждений. Но этим ребятам, по-моему, все равно, лишь бы вопросы были на уровне современной науки. Во всяком случае, они не подумали спросить у меня какую-нибудь там бумажку.
Они очень похожи были друг на друга, эти трое, с которыми я вступил в контакт. Молодые, но лысеющие, лобастые, застенчивые, себе на уме. Они как будто ангела у этой богоподобной машины. Больше всего ко мне милел Миша Гривцев по прозвищу Кот - кругломордый, губы серпиком, на голове жидкий пушок. Он-то мне и помог, в конце концов, сконструировать генератор для корреляции биополя раковой печени - для морской свинки.
На все это мне потребовалось около месяца. Иногда я только удивлялся: никому в институте до меня не было дела, никто меня не трогал. Но именно это рождало предчувствие последней бури... Но мне было все равно - я с головой ушел в дело, в котором уже брезжил прообраз победы.
Наконец наступил день испытания.
Морская свинка была распята, печень обнажена, и ее охватило биополе, снятое генератором с биомагнитной ленты.
Уже к концу дня можно было наблюдать: саркомный нарост рассасывается и замещается свежей печеночной тканью.
Констанца все крутилась вокруг, заглядывала: ей очень хотелось узнать, чем это я занимаюсь. Но я молчал.
Констанца выходила и входила. Однажды, выйдя, она повернула с той стороны ключ: я оказался запертым. Что-то кольнуло меня, но я не придал особого значения ее выходке.
Вскоре у дверей зашумели, я услышал шепот Констанцы. Кто-то дернул дверь. Потом голос Зайцева сказал: "У вас же есть ключ". Опять подергали дверь и ушли. Через некоторое время щелкнул ключ и вошла Констанца. У нее было злое и растерянное лицо.
- Вадим Алексеевич! Зайцев ходит по кабинетам... Он сейчас явится сюда... Может быть, вы уберете вашу пациентку... хотя бы в термостатную.
Она ведь прекрасно понимала, что сейчас я, если бы даже хотел, не мог этого сделать - я мог нарушить развитие биополя,
Впрочем, Зайцев не заставил себя ждать.
-- Привет,- сказал он, войдя.
- Привет,- ответил я.
Он бросил мне ладонь и оторвал. Посмотрел лучисто сквозь махровые ресницы. Напыжился, вобрал голову в плечи:
- Я жду тебя уже два месяца. Почему отдел не дает понедельных сводок?
- Я же младший научный сотрудник, и теперь это не входит в мои обязанности.
Он посопел, как еж:
- А вообще что-нибудь входит в твои обязанности?
Я молчал. Я ненавидел его. Я ненавидел его тем больше, чем больше он был прав. Я ничего не мог ему возразить.
- Почему ты здесь? Тебя уже месяц ждут в "Светлом пути". У них нагул двести граммов на свиноматку в день. За счет использования в качестве прикорма кристаллов мочевины. Считаешь, что можешь получать получку, а делать, что бог на душу положит?
Зайцев подошел к препарированной морской свинке.
Я встал рядом, готовый схватить его за шиворот, если он что-нибудь себе позволит.
- Знаешь-ка, Димочка, хватит, чикались с тобой, хватит. Есть статья 254 КЗоТ, пункт первый-о профнепригодности... И ищи себе место по заслугам... И вообще - ты здесь диссертант. Тебя взяли для защиты. А ты... Взрослый ведь человек. Очевидных вещей не понимаешь,ухмыльнулся он жестко.Бежишь от очевидности? Но ведь ты же не Эйнштейн. Что позволено Юпитеру, не позволено быку.- Он ущел, хлопнув дверью.
А Констанца стояла рядом. Убитая. Качала головой.
И непонятно было-чего она качает головой. Она хорошо умела это делать - быть непонятной.
На следующий день появился второй выговор. Теперь дело за третьим. Я надеялся успеть со своей свинкой,
На пятый день она была уже практически здоровой. Быстро набирала в весе.
В начале следующей недели я пошел к Зайцеву, чтобы отнести ему сводки о работе отдела, хоть какие-то сводки; может быть, успокоится, не сразу влепит третий выговор. Зайцева не было - он, оказывается, уехал в командировку. Следовало пойти к Филину. Но этого мне больше всего не хотелось. Когда тебя бьет в поддых человек, от которого ты ничего иного и не ждешь,-это одно дело, но когда апперкот наносят те, с кем у тебя завязалось что-то настоящее,-это непереносимо. Все-таки выговоры подписывал он! Что тогда эти душеспасительные беседы с ним? Чего они стоят? Но, думая обо всем этом, я все же двигался к его кабинету. Я уже прошел по длинному заковыристому коридору и повернул в темный аппендикс, заставленный шкафами, как услышал голоса Констанцы и Филина.
И сразу понял, что разговор-обо мне. Просто почувствовал, что обо мне.
- Нет, нет, нет, вы не... Это не так. Никогда он не говорил о вас ничего плохого. Он просто влюблен в вас.
- Да ну, полно вам. Что он, вас в адвокаты записал? Он в дурном смысле использовал мое доверие, а это...
- У вас искаженная информация... Какой-то испорченный телефон.
И чего она врет - подумал я: я только вчера в глаза ей сказал все, что думаю о Филине, и это было мало похоже на объяснение в любви.
- Ну хорошо... допустим...-услышал я и вжался между шкафами, пропуская их. Потом уже ничего не было слышно: они завернули в зигзаг коридора.
Когда я вошел в лабораторию, Констанца сказала:
- Как это ни прискорбно, я уезжаю в командировку. Недели на две или даже на месяц.
- А что за командировка?
- Да так... Можно мне не говорить вам об этом?
- Разумеется,- сказал я.
Я смотрел на нее и думал: с какой же все-таки целью она выгораживала меня перед Филиным и кто на меня ему наговорил? Как будто уловив мой беззвучный вопрос, вздохнув, она сказала:
- Только напрасно вы на Филина взъелись,- он к вам очень хорошо относится, и вы в этом еще сможете убедиться.
Она посмотрела на меня потеплевшими, совсем искренними глазами.
Я пожал плечами и ушел в термостатную: и чего она крутит?
Констанца погремела стеклышками. Сказала:
- Я пошла оформляться и уже не вернусь. До свиданья.
Она отсутствовала - около месяца. Приехала подрумяненная морозцем, бросила мне на стол какие-то графики, схемы, расчеты.
- Вот зависимость нагула от примеси в корме различных пропорций порошка мочевины для разных пород поросят в колхозе "Светлый луч".
Она сделала то, что должен был сделать я и чего мне не хватало как раз для первой главы диссертации. Зачем - чтобы выслужиться перед дирекцией? Или чтобы мне доказать, что я занимаюсь не тем, чем надо?
Пока я разгадывал эти загадки, она преподнесла мне еще один сюрприз. Уже перед концом рабочего дня она сказала:
- Разве вам не известно, что Семен Семенович серьезно болен? Почему никому нет дела? Ведь у него даже нет семьи. Есть дочь, но она к нему не ходит.
- Но вы-то ходите...
- Не валяйте дурака... Какие бы ни были разногласия... Человек смертельно болен.-Она отвернулась презрительно и нервно.- Как вы можете?..
Мне все это казалось рисовкой и мелодрамой, рассчитанной на дурачков, и я сказал уязвленно:
- Я железный человек.
- Вы дурак.- И глаза ее стали круглыми, как у кошки, когда она сердится, она как-то даже зашипела и попятилась.
Я догнал ее в коридоре, неловко схватил за плечо. Она ускользнула, из-под руки.
Я сегодня только снял потенциал с печени уже поправившейся свинки и вычертил конфигурацию биополя. Оно почти совпало с биополем ее здоровой близняшки...-До того как пойти к Семену Семеновичу, мне хотелось проверить себя. Довести дело до конца. После работы я собирался к Коту - в вычислительный центр. Но вместо всего этого я, как ненормальный, нацепил на себя пальто, нахлобучил папаху, выскочил в снегопад и заметался по улицам в поисках Констанцы.
- Что вы суетитесь?-услышал я позади себя насмешливый и довольно деликатный голос.-Идемте. Только надо что-нибудь купить.
Я был как мышь, нацепленная на коготок.
- Вот виноград! - воскликнула она и увлекла меня в гастроном. И действительно, несмотря на конец ноября, в подсвеченных корзинах переливались, искрились черно-бордовые ЯГОДИНЫ.
Увесистые гроздья хорошо гляделись из кулька, который она опустила в свою сумку.
- Но мне тоже не мешало бы купить,-заметил я с чувством покинувшей меня уверенности,
- Это будет от нас двоих. Больше ему ничего не разрешено. Ничего кондитерского и жирного, хотя это он больше всего и обожает. Не диетический же творог ему покупать. Обойдется.
- Ну... как хотите...- Я просто болтался у нее на коготке.
"Ну, черт с ней,-думал я,-пусть себе тешится. Я ведь все равно собирался к Семену Семеновичу,-не буду же я ей объяснять, что я тоже собирался. Она и не поверит".
Сначала она поднялась к нему, потому что пускали по одному и давали один халат на двоих.
Через полчаса она вернулась и накинула на меня халат.
- Ему совсем плохо,- сказала она.
Я поднялся к нему по широкой светлой лестнице, весь сплюснутый атмосферой смерти, которая царила в этом просторном красивом здании, напоминающем огромный саркофаг. Сюда входили, но выходили редко, и каждый вошедший сюда знал это.
Семен Семенович ждал меня в гостиной на пятом этаже, сидя в плетеном кресле. Он был совсем плох. Скелет, обернутый кожей. Весь-черный. Вся его поза говорила: отстаньте от меня, что вам еще нужно? Он был отрешен от внешнего мира и весь ушел в свою боль. Рядом на столике лежал в кульке виноград.
- Да... не красит...- выдавил он сквозь пергамент своих губ...- Прямо скажу, голуба моя,- не ждал! - Он даже попытался улыбнуться.- Кого-кого, а вас не ждал, Удивили, удивили...
- Меня привели к вам совершенно особые обстоятельства.
- Именно так и подумал.
- Я могу вылечить вас... По крайней мере... попытаться. Вы помните мои эксперименты по индуктированию биополя?..
- Нет-нет, голуба. Вы меня не втягивайте... Случаи, конечно, подходящий... Но неужели вы думаете, что вам удастся сделать меня соучастником вашего антинаучного шарлатанства? Дудки. Нет уж, нет, Вадим Алексеевич... я вам признателен за визит... И за виноград спасибо... Но найдите кого-нибудь попроще...
- Простите, Семен Семенович, я хотел... я искренне желаю вам выздороветь,- сказал я, прощаясь и чувствуя, что он уже едва терпит меня. Это ужасно, что я сказал ему именно это, но что я еще мог сказать?
Дома меня ждало странное письмо:
"Тов. Алексеев, прошу вас прибыть на станцию Пещеры 29 ноября с. г. на электричке, которая отправляется из города в 18.00. Буду ждать в павильоне вокзала. Дружески жму руку. Ваш И. Ф. Ф.".
Это было похоже на детектив, а может быть, на провокацию. Потому что никакого И. Ф. Ф. у меня не было.
Я, конечно, поехал.
Господи, это был Иван Федорович Филин.
- Да, не удивляйтесь,- встретил он меня своей трагически-грустной улыбкой.- Директор - инкогнито! Пройдемтесь. Мне на ходу легче - привык на лекциях.
Он подхватил меня под локоть. Мы пошли по какому-то асфальтированному шоссе, которое уводило в лес,
- Заготовлен приказ о вашем увольнении... формально в связи с истечением срока, отведенного для вашей диссертации... Следует отдать должное,- вы предвидели эту вероятность и всеми доступными средствами шли к этому событию. Я не стану ни извиняться перед вами, ни признаваться в любви...- Он посмотрел на меня умно и нежно, и я заметил, что его черные, какие-то библейские глаза сквозят голубизной по окоему радужки.-Я слышал о противораковом эффекте...-Он астматически дышал.
- От кого? - поинтересовался я..
- Это как раз неважно.
Я молчал, приноравливаясь к его шагу и пытаясь понять, к чему он клонит. Тихие снежинки падали прямо с голубого неба. Мы вошли в березовый лес, чуть подрумяненный закатным солнцем. Меж стволов замелькало кирпичное одноэтажное здание.
- Сей пакгауз был выстроен еще при Николае Втором. Здесь начали было сооружать железную дорогу,видите: насыпь, быки... Потом по каким-то соображениям бросили... Одно время здесь была опытная станция нашего института, вроде подсобного хозяйства... Оно и теперь принадлежит нам... Есть решение перевести сюда институтв эти места. Угодья здесь прекрасные: пойма реки. Одно из отделений разбросанного на этих землях совхоза дает совершенно гигантские надои молока на коровью душу. На местном молокозаводе готовят из сливок этого самого молока превосходное масло, затмившее собою вологодское... Короче, сам бог велит нам перебраться сюда и развертывать научно-исследовательскую работу на реальной базе, сообразуясь с ее результатами, а не играя в прятки.
Где-то яростно трудился дятел, и по лесу гулко отдавалась его барабанная дробь,
- Пять зданий к будущему году будут подведены под нулевой цикл. Биохимические, физические, нейрофизиологические, гормональные, генетические лаборатории. Исследование кормов на специально отведенных и засеваемых участках, экспериментальная генетика для выведения новых пород скота и тому подобное...
"Не в пастухи же он меня прочит: что я на нулевом цикле-то?"-думал я, уже догадываясь, что идет некий "торг" в связи с моим увольнением.
- У меня есть деловое предложение... Начальник ОКСа Сергей Денисович Денисов сейчас на больничном. Но я получил его согласие... Если не возражаете, я назначаю вас его заместителем... Вадим Алексеевич?
- Польщен. Но, ей-богу, никогда не испытывал особой тяги к административной карьере и думаю, что...
- Ну это вам и не грозит,- Иван Федорович скептически ухмыльнулся,-уже хотя бы в силу вашего же характера: какой из вас администратор?! Но в данном случае необходим как раз ученый. Вам будет вменено принимать всякого рода прибористику, новейшее экспериментальное оборудование. Испытывать. На чем и как - это уже ваше дело,- загадочно покосился, улыбаясь.
Мы вошли в помещение, которое напоминало то ли зал для транзитных пассажиров, то ли товарный склад.
- Строительство возобновится летом, приборы же начнут поступать буквально в ближайшие дни. Для оформления предварительных проб мы решили использовать этот пакгауз. Ну-с?.. Всем прочим свободным временем вы вольны распоряжаться, как вам заблагорассудится. Соблазнов здесь не так уж и много. Разве что танцы под радиолу в местном клубе.
- Нет, это не для меня.
- Располагайтесь. Чем не башня из слоновой кости! Эйнштейн тоже мечтал о маяке, куда хоть иногда можно уединяться от суеты, Великие открытия чаще всего зарождались в небольших помещениях: вспомните подвальчик супругов Кюри!..
- Эйнштейн... Кюри... - Я самолюбиво подернул плечами.- Можете не сомневаться, что научное оборудование будет испытано самым тщательным образом и...
- Вы просто выручили меня. Если к основным приборам понадобятся там кое-какие приставки, вы можете воспользоваться тем, что списано. Или, наконец, взять в институте.
Я все понял и просто, обнял его, он меня тоже и по-отцовски прижался лбом к моему виску.
- Там есть отгородочка, койка, электрокамин, в столе ручка и бумага. Я иногда приезжал сюда - подумать. Устраивайтесь. Желаю... Вообще смерть не страшна страшна старость! - Он застенчиво улыбнулся, бодрячески подернул головой.-- Что ж, докажите,-что ваша идея достаточно безумна, чтобы стать истиной. А потом мы постараемся найти вам достаточно безумных единомышленников. Они - есть! - сказал он интригующе и пошел своей ковыляющей походкой - то ли бывалого моряка, то ли кавалериста.
Я остался один в дарованной мне "башне из слоновой кости". Огляделся. На стеллажах - пробирки, образцы почв, в угол сметены семена и полова. Пыль, паутина и... Я вздрогнул: под сводом окна, на ветхой гардине, висела летучая мышь.
"И там, у нее в занавеске, хохочет летучая мышь".
И я подумал: "Виси, виси-значит, я здесь не один". ...Да, так оно и было. Филин подарил мне лесную лабораторию...
...И опять, переступив порог забвения, мысль заструилась в прошлое...
Почти месяц ушел на приведение лаборатории в божеский вид. Филин прислал мне в помощь рабочих. Они выгородили термостатную-ее нетрудно было соорудить на базе бывшей сушилки. Вскоре стало поступать специальное оборудование: центрифуги и термостаты, электронные микроскопы, осциллографы с параллельно подключенными блоками самописцев разного предназначения, радиодатчики с золотыми электродами для вживления в мозг, счетчики Гейгера для улавливания скоплений в организме ионизирующих изотопов. Особенно повезло мне со спектрографом ЯРМ. Новейший ядерно-магнитный резонатор с динамической разверткой был просто уникальнейшим прибором, он позволял улавливать текущие в живом "веществе" изменения спектров на уровне квантования-то, что мы в свое время пытались сделать с Лео, кустарным способом.
В общем, уже к концу января я смог приступить к задуманной мною серии опытов.
Прежде чем всерьез думать, как навязывать постоянство молодого ритма тканям и железам, надо было научиться снимать биопотенциалы всей жизнедеятельности организмов - от деления клетки надвое до его одряхления.
Я достал уникальных белых мышей с очень коротким жизненным циклом. Это был вид, точнее популяция, специально выведенная для научного эксперимента. После появления их на свет божий я вживлял в разные зоны мозга моих пациенток множество золотых электродов-с радиоприемниками в виде шариков на концах.
Иногда я выпускал моих венценосных белянок. Они гонялись, потряхивая своими султанами, как цирковые лошадки. Это продолжалось до тех пор, пока я не посылал радиоимпульс,- тогда они застывали, присаживались на задние лапки, суча передними по своим принюхивающимся носам, и чуть недоуменно посверкивали красными бусинками глаз, потом я заставлял их бежать по кругу. То я бросал их врассыпную-от индуцированного в их душонках страха. Потом нагонял на них жажду, они метались безумно, пока не натыкались на корытце с водой, едва не топя друг друга. Я мог заставить моих мышат, как бы вопреки их воле, спать, прыгать, пищать, жадно есть, несмотря на пресыщение, мерзнуть в жару... Я мог заставить их проделывать все, что хотел, в пространстве. И а общем-то, это давно уже стало трюизмом. Ах, если бы я мог, смог достичь того же во времени!!! Пока это лежало по ту сторону чуда.
Я с головой ушел в свои эксперименты, питался консервами, время от времени взбадривал себя кофе, который разогревал на спиртовке. Мысль зрела в мозгу, как зерно, брошенное в землю, которое должно напитаться соками и взойти, проклюнуться жизнетворным ростком. Впрочем, для этого ее, то есть мысль, нужно иногда оставить наедине с собой. Как бы забыть ее, что ли. Выйти, например, с саперной лопатой посбивать натекшие с крыши сталактиты, сверкающие хрусталем на мартовском солнце. Пойти в лес к незамерзающему ключевому ручейку, шелестящему в нежных пленках припоя, наклониться над ним, присесть на корточки, бездумно глядя на радужную игру сочащихся капель... И вот тогда, вырвавшись из логических постромков, мысль может выдать на выходе из "черного ящика" кое-какие свежие идейки либо повернуть старые в неожиданном ракурсе. Во всяком случае, однажды мне стало безусловно ясно, что первым делом надо попытаться обнаружить две временные точки в семидневном жизненном цикле краснооких принцесс: точку окончания роста (половозрелости) и точку "начала конца" - когда начинает затухать половая железа. Обнаружить две грани отсчета взрослого и цветущего организма. Обнаружить и попробовать "нажать" на них... Вспомнилась исполинская Пальма Тени. Цветет она один раз в жизни. И мне повезло; я видел ее цветение. На вершине в то единственное для нее утро распустилась могучая кисть оранжевого соцветия. Всю свою столетнюю жизнь она готовилась к этому великому торжеству. Знала бы она, что сразу, вслед за цветением, она погибнет на глазах почтенной ученой публики. Облетели лепестки, опустились громадные восьмиметровые листья, сморщился и засох ее ствол... "Ну, а если помешать этому цветению?" - подумалось мне тогда. А это, наверно, возможно. Тогда Пальма Тени сохранит свое "я".
Не сморщится, не засохнет, не погибнет. Но какой ценой! Ценой отказа от любви и материнства!.. Правда, у человека все несколько иначе: сама точка цветения продлилась у него во времени на годы. И прежде чем угаснуть, она способна дать несколько завязей новой жизни! Задержка "цветения" не грозит ему потерей любви!
Семидневные мыши должны были ответить на гамлетовский вопрос: быть или не быть? Быть или не быть бессмертию - не вида, а особи, личности, если говорить о человеке.
Двум беляночкам - самочке и самцу - я вживил по сотне золотых электродов в ту зону мозга, откуда ждал главной команды - в гипоталамус... Собственно, "я вживил"-это лихо сказано. Для того, чтобы провести эгу тончайшую операцию, каждый раз приходилось ездить к знакомому рентгенологу, делать фоторентгенограмму мышиного мозга, затем с ней отправляться в электронно-вычислительный центр, чтобы он на машине рассчитал угол и глубину попадания электродами в нужные клетки мозга. Надо было у ювелира заказать специальный для черепов моих мышат стереотаксический прибор подобие лука, где стрела (протаскивающая электроды) как бы выстреливает в трепанационное отверстие под определенным углом и на определенную глубину.
Наконец настал день, когда я, похоронив моих красноглазых белянок, за семь дней окончивших свое законное земное существование, развернул на полу курзала огромные рулоны записей, как домотканые половики- после мытья полов, и принялся за дешифровку субэнцефалограмм.
Путешествуя по этим коврам с разверткой мышиной жизнедеятельности, я обнаружил, что, во-первых, идет непрерывное нарастание биопотенциала, а во-вторых, каждый день происходит его удвоение. При втором удвоении включается детородная функция, при четвертом-выключается,
Теперь можно было приступить к-следующей и самой ответственной серии опытов-коррекции процесса. Я решил послать напряжение на четвертом дне-в момент, так сказать, начала конца.
Мышь, которой было уготовано бессмертие или, по крайней мере, бесконечно долгая жизнь, погибла на пятый день, не дотянув и до своего семидневного предела...