Страница:
Комментируя этот процесс развития, Рамеш часто цитирует высказывание Раманы Махарши: "Как только ум обратился вовнутрь, «ваша» голова оказывается в пасти тигра, и вы больше не можете совершить побег (от уничтожения "я" и, следовательно, просветления)".
Что касается моей собственной жизни, то главным стимулом в ней было желание держать все под контролем, и именно осознание тщетности этих попыток знаменовало собой обращение ума вовнутрь. Желание все контролировать создавало проблемы в моих первых контактах с противоположным полом. В то время я проявлял невероятную ревность. В возрасте тридцати семи лет я достиг точки кипения — цена за такое поведение была слишком высока. Мой ум был сконцентрирован на внешнем, обвиняя во всем других людей и складывающиеся обстоятельства. Его обращение вовнутрь было вызвано стремлением понять существование ревности, того, как она действует и, главное, как мне от нее избавиться.
Затем я прошел через групповую терапию под руководством немецкого психотерапевта Хеннинга фон дер Остена, и это помогло мне открыть новое окно в моем уме. В течение двух лет я продолжал осторожные эксперименты. Я впервые заглянул за забор своих мнений, на свою ментальную структуру и индивидуальность.
Бомба самосовершенствования взорвалась тогда, когда я начал обучение на тренировочном семинаре EST (Вернера Эрхарда) в Лондоне. В течение двух уикендов мои самые потаенные и болезненные страхи подвергались обстрелу тяжелой артиллерией. Процесс этот был настолько мощным, что я растворился в исследовании своего эго с его взлетами и падениями. Этот поиск стал моим единственным интересом в жизни. Я хотел знать о себе все! Мое общение с EST продлилось два года, дав мне за это время все, что можно было дать.
С Питером я и познакомился благодаря нашему общему интересу к EST. Он работал психотерапевтом в Лос-Анджелесе и стал ключевой фигурой в моем психологическом и духовном поиске. Он был идеальным спутником для такого путешествия.
Затем наступил момент, когда я почувствовал, что узнал достаточно о своей психологической структуре. Я был знаком с трюками ума и был уверен, что могу контролировать их. В области психотерапии я дошел до предела, или я считал, что дошел. Что же дальше? — думал я.
Я никогда не занимался углубленно духовными вопросами и, не питая к ним интереса, ничего не читал по этой теме. У моего друга Питера все обстояло по-иному. В двадцать два года он отправился в Индию, чтобы стать просветленным. Он жил в различных ашрамах и подобно монаху странствовал по пыльным дорогам страны. Просветленным он не стал, зато сильно заболел. Вместе с болезнью прошла и его жажда немедленного просветления. Через своего близкого друга, который жил в Индии, он продолжал получать информацию относительно событий, происходивших на «сцене гуру». Питер лично встречался с Нисаргадаттой Махараджем на его маленьком чердаке, но книга об этом гуру очаровала его даже больше, чем трудоемкое общение с Махараджем через переводчика в шумной маленькой комнатушке.
В какой-то момент Питер заметил перемещение фокуса моего интереса с психологии на духовный аспект и дал мне книгу «Я Есть То» с беседами Нисаргадатты Махараджа. До этого времени я читал лишь книги по психологии и психотерапии. С этой книгой во мне открылся новый образ видения, принеся с собой новый взгляд на то, кем или чем я являюсь. Питер сказал, что я прилип к книге, как пчела к меду.
Я был совершенно очарован тем, что говорил Махарадж. Я перечитывал книгу снова и снова, помечая самые важные места красным карандашом. Я не мог думать ни о чем другом. Я отложил все свои дела и полностью погрузился в Учение.
Какое-то время компания Питера и его компетенция меня полностью удовлетворяли, но затем внезапно во мне возникло желание встретиться с кем-то, кто уже достиг просветления, чтобы увидеть учение в действии, в повседневной жизни. Я хотел получать ответы от тех, кто мог мне их давать. Я хотел избавиться от всех сомнений и помешательства.
Самым большим барьером для меня была несовместимость учения с той обусловленностью, которую я получил от общества. Поскольку учение тотально отличается от общепринятой мудрости, мне в голову пришла мысль, что обусловленность могла быть результатом некого всемирного заговора. Как так могло быть?
Я купил билет в Бомбей, и снова Питер стал важным указателем на пути моей жизни. Он дал мне список пяти просветленных, обитающих в различных частях Индии. Один или два из них не имели постоянного адреса, и их можно было найти только в определенных метах в определенное время. Но один из этих пяти жил в Бомбее. Этот Гуру был учеником Махараджа. Знакомство с ним было наилучшим способом приблизиться к учению Махараджу.
Я отправился в Бомбей и на следующий же день позвонил тому гуру, которого звали Рамеш. Я узнал, что в прошлом он был банкиром. Мне показалось это странным, но, к счастью, я не имел особых представлений насчет гуру, да и духовных дел вообще. Мой первый контакт с Адвайтой состоялся всего лишь за год до этого, когда я прочел книгу «Я Есть То». С Рамешем я договорился о встрече на следующий день.
Я очень нервничал, поднимаясь на пятый этаж, так как не обладал знаниями в области писаний и не имел опыта в мистических делах. Дверь мне открыл дружелюбный, вполне «нормальный» пожилой джентльмен, который пригласил меня следовать за ним в гостиную. Я был удивлен. Я ожидал увидеть более «индийского» гуру и более «индийскую» обстановку.
Мы сели, выпили чая и начали беседовать. Я рассказал ему о своей жизни и о том, как я попал к нему. На всякий случай, вдруг он окажется не соответствующим моим требованиям, я удержал в тайне тот факт, что до этого у меня уже были четыре гуру. Благодаря непринужденности беседы моя нервозности улеглась. Я не могу вспомнить во всех подробностях все, о чем шла речь, но по своим последующим переживаниям и по тому, что я слышал от других учеников, могу сказать, что я донимал Рамеша вопросами, обычными для всех ищущих.
К пониманию этого процесса, который начался с теми первыми беседами, я пришел намного позже. Это было начало отношений гуру-ученик. Рамеш пишет об этих отношениях в своей книге «Дуэт единого», рассказывая историю Аштавакры, семнадцатилетнего гуру, и его зрелого ученика, царя Джанаки. Комментарии Рамеша дали мне понимание того, что происходило между Рамешем и мной. Те наставления, которые дал мне Рамеш, остались тогда неосознанными мной. Он объяснял мне интересующие моменты, отвечал на мои многочисленные вопросы, но советы никогда не давал. Также он ничего не требовал и не ждал от меня. Я мог приходить и уходить, когда мне заблагорассудится. Не было никаких правил и никакой дисциплины. На самом деле, никакого видимого руководства с его стороны не было.
Руководство Рамеша носит иной характер. Оно указывает лишь на суть учения. Рамеш подчеркивает, что вы, как индивидуум, обладающий свободой воли, не существуете. Все советы, адресуемые этому несуществующему человеку, лишь усугубляют положение вещей.
Как и в отношениях между Аштавакрой и Джанакой, влияние Рамеша на меня всегда отличалось необычайной тонкостью. Кроме периодически охватывающих меня чувств благодарности и любви по отношению к гуру, мое общение с Рамешем проходило в атмосфере полной обыденности, в которой не было ничего из ряда вон выходящего. Прошло некоторое время, прежде чем я смог заметить эту тонкость. Это произошло в виде определенного сдвига в моем мировоззрении. Нечто невидимое, почти незаметное, вело во мне свою работу. И близость Рамеша всегда приводила этот механизм в действие.
Я думал, что мой первый визит будет чем-то вроде зондирования почвы, но когда я вернулся обратно в Европу, мне вскоре стало ясно, что этот простой, скромный и непритязательный человек, бывший банкир, был именно тем, кого я искал, сам того не зная. Это притяжение было непреодолимым и напоминало скорее инстинкт. В то время в моем уме продолжали кружиться вопросы и сомнения, им были подчинены все мои чувства. Люди запада мало что знают об отношениях между гуру и учеником. Несмотря на это я обнаружил, что выбора у меня не было, меня непреодолимо тянуло к Рамешу. Я был уже «на крючке»; рыбой, заглатившей наживку.
Три месяца я провел вдали от Рамеша, после чего вернулся в окутанный выхлопными газами Бомбей. В этот раз я заполнен вопросами и сомнениями. Я мог время от времени отлучаться от своих дел на три недели, так что отношения гуру-ученик развивались периодами. В Индии мои возражения и сомнения подвергались интенсивной бомбардировке. После этого следовали два месяца пережевывания и усвоения учения дома в Европе.
Год и множество сомнений спустя Рамеш рассказал мне о новом посетителе по имени Генри, который приехал днем раньше, чтобы встретиться с ним. Это был американец в возрасте семидесяти с лишним лет. Рамеш сказал, что мы с ним, наверное, сможем познакомиться. Затем он описал Генри: «Высокий, очень худой, с длинной белой бородой, ходит с тросточкой. Если его обернуть в набедренную повязку, то он будет похож на сошедшего с экрана Моисея».
В тот же вечер, прогуливаясь возле своей гостиницы, я увидел возле чайного ларька голову с белой бородой, возвышавшуюся над толпой индийцев. Я решил, что это он и спросил: «Вы Генри?». Он оглянулся, посмотрел на меня критическим взглядом и сказал: «Да, а что?».
Мы сразу же нашли с ним общий язык и провели всю ночь, беседуя на балконе его гостиничного номера. Генри, имея за плечами тридцатилетний путь духовного поиска, как и я, был очарован этим гуру, Рамешем. И вот я услышал рассказ другого человека о длительном и иногда болезненном поиске. Генри пришлось пережить много страданий и разочарований, связанных с суровой дисциплиной, которой он сам себя подвергал.
Во время наших бесед Генри выразил идею того, чтобы привезти Рамеша в Штаты. Я согласился помочь ему. Сам Рамеш был не в восторге от такой перспективы. И мы оба начали его обрабатывать. Наконец Генри пошел в авиа агентство и купил билет на самолет. А Рамеш? Он ответил согласием.
В сентябре 1987 года я отправился с Рамешем в Соединенные Штаты. Генри договорился о том, что он проведет беседу в большом зале в Лос-Анджелесе. Рамеш предстал перед толпой, которая заполнила три первых ряда. Это был его первое выступление на публике.
Позже Рамеш провел беседу с чудесном доме Генри, расположенном на Голливудских горах. Там-то небольшой круг учеников и нашел того гуру, какого искал. Оттуда Рамеш отправился на ритрит, который должен бал проходить в пустыне к востоку от Лос-Анджелеса. Там он проводил беседы дважды в день в течение нескольких недель.
За этот период близости к Рамешу я прошел через этапы разочарования и подъема, блаженства и отчаяния. Все шло своим ходом. С течением времени я становился более расслабленным, осознавал свое привилегированное положение и счастье от нахождения рядом с Рамешем. По мере того, как мы взаимодействовали в событиях повседневной жизни, эта близость и дружба углублялись.
Во время одной из групповых бесед, когда была затронута тема физической боли, Рамеш вытянул руку и, указывая на меня, сказал: «Здесь присутствует один человек, который может рассказать вам о боли на основании собственного опыта». Я был так поражен, что лишился дара речи! Я всю жизнь боялся публичных выступлений. Я не мог произнести нескольких слов даже перед маленькой группой людей. Мое сердце начало бешено колотиться, меня бросило в пот, что-то внутри меня сжалось ... после чего я заговорил. Страх мой улетучился, но я тогда даже не заметил этого. Впервые в жизни я выступал перед аудиторией, не заикаясь и не умирая сто раз подряд. Вот что я им рассказал.
За полгода до этого я был в Лос-Анджелесе по делам, а также, конечно, для того, чтобы провести время с Питером. Однажды ночью мы сложили свои велосипеды в багажник принадлежавшего Питеру пикапа и отправились к расположенным в нескольких милях каньонам. Оказавшись на природе, мы улеглись на земле под луной и начали обсуждать духовные вопросы. Питер был одним из немногих друзей, с которыми я мог говорить на эти темы. Через некоторое время мы взобрались на велосипеды и покатили по извилистой узкой тропке при свете луны. Поскольку кроме нас никакого транспорта больше не было, мы ни о чем не беспокоились и быстро набирали скорость. Слишком поздно я заметил идущий вдоль дороги ров для отвода дождевых вод; и я сделал глупейшую вещь — резко нажал на тормоза.
Я перелетел через руль и приземлился лицом вниз. Я катился, подскакивая на кочках, еще футов двадцать, прежде чем остановился. В полном сознании я лежал на дороге в луже крови. Ни один из нас не знал, насколько серьезны были мои повреждения. Питер отвез меня в больницу, где мне шесть часов накладывали швы.
Знаменательным это событие было в силу того, что ни на одну секунду во мне не было сопротивления по отношению к случившемуся. Лишь после я смого осознать, что просто произошло принятие этого несчастного случая. К моему собственному изумлению, это принятие было безусловным, во мне не было ни страха, ни желания избежать всего этого. Результатом этого необычного принятия было отсутствие боли. Ничего не казалось мне неприятным, ничего не болело.
Лишь какое-то время спустя мой ум смог понять, что он никакого участия во всем этом не принимал. Такое незапланированное и безусловное принятие нетипично для человека моего темперамента, и все же оно стало постоянным спутником моей жизни.
С исчезновением страха перед публичными выступлениями исчезли и все другие страхи. Что, как я подозреваю, было результатом углубления понимания и постоянной работы молотком со стороны Рамеша.
Понимание работает молча и вначале незаметно.
Вскоре я занялся составлением брошюры для посетителей семинаров, которая содержала в себе всю необходимую информацию, а также написанное Рамешем эссе, которое давало ясную картину учения и тех тем, которые он собирается затрагивать. Чтобы участникам было на что опираться, я рассказал историю собственного поиска и последующего знакомства с Рамешем.
Во время написания этой брошюры я отбросил все свои остальные дела. Всю энергию я направил на это новое для меня занятие, и, не имея опыта в подобных делах, я старался использовать все возможности для того, чтобы выполнить эту работу наилучшим образом. Меня донимали самые разные мысли, сомнения, некоторое беспокойство, но все это исчезло в тот миг, когда я взял в руки уже отпечатанную брошюру (выросшую к тому времени до пятидесяти страниц!). Я чувствовал, как понимание пронизывает собой все мои действия, и я ощущал уверенность, осознавая, что я сделал все, что мог. Я выполнил свою роль инструмента Сознания, через который были реализованы ритриты в Коваламе. Теперь, когда все было сделано, больше ничего от меня не зависело. Я не ощущал никакой ответственности за результат, и я бы точно не винил себя, если бы ничего из этого всего не получилось. В итоге я испытывал глубокое удовлетворение и был свободен от волнения по поводу результатов.
Мои отношения с Рамешем постепенно вошли в новую стадию. Вопросы иссякли, и во время бесед я больше не прислушивался к словам. По мере углубления любви к гуру, зависимость и желание получить от него что-то, исчезли. Со временем я позволил себе еще больше сблизиться с ним и таким образом стал членом одной большой семьи. Это дало мне то, что я не мог найти в собственной семье.
Я оставил свой бизнес и полностью сосредоточился на организации семинаров в Коваламе и Мюнхене. Я занялся переводами записей с беседами Рамеша, а позже сделал первые переводы его книг на немецкий. Иногда мне хотелось зашвырнуть все это «безумие» подальше! Но, черт побери, кто может зашвырнуть что?
По мере более глубокого проникновения понимания в мой ум, осознание стало принимать все более тонкий характер. Я заметил, что взлеты и падения в моей жизни начали выравниваться. Неприемлемое стало более приемлемым, а взлеты не были больше такими заоблачными. Однажды, находясь в состоянии полного отчаяния, я пожаловался Рамешу в письме: «Это чертово [fucking] понимание лишило меня всех моих иллюзий!»
Во всех этих аспектах развития всегда сохранялся сильный элемент "я", который действовал, достигал, отпускал и т.д. За шесть лет моего знакомства с Рамешем мне снова и снова говорилось об этом. Несмотря на мое глубокое погружение в него, я по-прежнему ощущал, что существует "я", которое делает все эти вещи!
Тихо и почти незаметно осознание этого простого факта, казалось, проникло в повседневный поток мыслей. Наблюдение, о котором Рамеш так часто говорит, стало частью моей жизни. И, конечно, при всем этом присутствовал ум, жаждущий «улучшения», давая возможность для дальнейшего процесса наблюдения.
Рамеш называет это явление, которое является неизбежным в жизни каждого индивидуума, маятником, качелями. Мой ум так рисует следующую ментальную картину этого маятника:
Я, Гейнер, сижу в лодке посреди быстро текущей реки, не имея никакой возможности управлять ею. Иногда, когда вдоль берега реки идет наблюдатель, он видит меня сидящим в лодке и плывущим вниз по реке жизни. А иногда есть только "я" в этой лодке, а на берегу никого нет. Похоже, жизнь и представляет собой такого рода колебание между мной сидящим в лодке, и НИМ, идущим по берегу — и каким-то образом это кажется довольно приемлемым. Похоже, всегда сохраняется шанс — в тот или иной момент — взглянуть с берега на то, что происходит в лодке; в лодке, которая именуется жизнью.
Гейнер.
К Рамешу меня привели разочарование и отчаяние. Четырнадцать лет духовного поиска, вначале с Раджнишем, позже — с Пунджаджи. Как только я прочел первые страницы книги Рамеша, я почувствовал, что должен немедленно с ним встретиться. А когда я с ним встретился, произошло очень простое, но изменившее всю мою жизнь понимание. Впервые у меня возникла мысль, что в этом организме тела-ума просветление может не произойти в течение этой жизни. Я был глубоко поражен истинностью такой возможности. До встречи с Рамешем такая мысль никогда не приходила мне в голову. За все эти годы я был так занят усилиями по достижению просветления и находился в таком напряжении, что я был буквально одержим этой идеей. Когда же до меня дошла вероятность такой возможности, все поиски и действия были тут же прекращены. Это случилось в одно мгновение.
Во время пребывания с Раджнишем то переживаемое мною отчаяние смягчалось предлагаемым развлечением духовного характера, что в свою очередь порождало множество духовных переживаний. Однако в конечном итоге я стал более несдержанным в своем поиске, и мое отчаяние усилилось.
Настоящее разочарование и отчаяние наступило, когда я познакомился с Пунджаджи. Он говорил только о просветлении. Он даже несколько раз объявил меня просветленным. Но я всегда чувствовал, что пока остается хотя бы единое сомнение, просветление не может произойти. Что вызывало особую трудность в общении с ним, так это то, что он всегда говорил с точки зрения одного индивидуума, обращающегося к другому. У меня всегда было чувство, что я должен действовать как просветленный. Это означало, что я всегда должен был быть хорошим, исключив плохое. Это ожидание было невыносимым. Через два года напряжение и отчаяние достигли такой силы, что мне пришлось уйти.
Сегодня, два года спустя, я не могу сказать, что моя жизнь на самом деле улучшилась. Однако господствует абсолютная уверенность в том, что ничто не находится в моих руках. Я ничего не могу сделать для того, чтобы вызвать просветление. Для такого безумного ищущего как я, это понимание означает не что иное, как смерть. Страдание и счастье понимаются как Бог есть страдание и Бог есть счастье.
Мадхукар.
Когда-то, в начале 1939 года, я пришла в этот мир маленькой девочкой. Помню, что какое-то время я была очень счастлива. Начало второй мировой войны было для меня ужасным периодом жизни, наполненным драками, насилием, болью и горем. Это было подобно пребыванию в аду. За годы своей жизни я прошла через огромные страдания, через рак и смерть своего любимого старшего сына и, наконец, через страшные мучения, связанные с духовным поиском.
В течение сорока лет я искала Бога в церкви, но так и не нашла. Затем я искала счастья в личных отношениях — и не нашла его. Затем, когда эти отношения распались, я начала самостоятельную жизнь. Именно тогда я совершила свою первую поездку в Индию, где спустя три года я нашла своего любимого гуру, Рамеша Балсекара. Наверное, лучше сказать, что это он нашел меня. Он ввел меня в эти отношения, отношения между гуру и учеником, с невероятной силой, над которой у меня не было никакого контроля. С того времени я напряженно работала, чтобы заработать деньги, необходимые для того, чтобы отправиться к нему при первой возможности. Находясь в Индии, я внимала его словам. Я посетила, наверное, пять двухнедельных семинаров и несколько раз посещала его в его бомбейском доме, где он живет со своей женой Шардой.
Вначале самой важной вещью для меня были его слова. Они были подобны мощным ударам молота, разбивавшим все надежды, мечты и концепции маленькой девочки, теперь уже женщины. Эта работа молотом продолжалось год за годом. При параллельном чтении его книг разрушение шло полным ходом. Любопытно, что года через три во мне возникло особое желание. Я слушала слова Рамеша, и вдруг во мне родилась неуемная жажда просветления. Я думала о просветлении как о конце поиска, как о месте любви. И я хотела, чтобы мой гуру дал мне его, хотя он и говорил мне, что гуру не может сделать этого. По мере того, как стремление к просветлению росло, усиливалось и страдание.
В декабре 1994 года я отправилась в Бомбей на четыре недели. Каждый день я была рядом со своим любимым гуру. Когда я впервые вошла в его дом и начала говорить, он встал и высоким голосом закричал на меня: « Почему вы все еще ходите кругами?... Снова и снова все то же кружение, сидите дома и думайте о Боге». «Оставайтесь дома и думайте о Боге» — как часто он говорил мне эти слова.
Три года назад я уделяла очень много времени своей садхане, практиковала концентрацию и длительную медитацию, включая дзадзэн. Внезапно я обнаружила в себе интерес к тому, что Рамана Махарши, любимый гуру с Аруначалы, называл «самоисследованием». Я читала книги об этом методе и начала с ним «работать». Понимание, возникшее из самоисследования, все больше и больше углублялось, и моя практика изменилась. Например, в течение двух лет я жила с вопросом «Кто я?» и концентрировалась на ощущении «Я есть». Вскоре после четырехнедельного пребывания в Бомбее вопрос «Кто я?» отпал сам собой, в то время как концентрация на «Я есть» усилилась.
В марте 1995 года я участвовала в последнем из коваламских семинаров, которые давал Рамеш. Во время этого семинара со мной что-то начало происходить; наверное, это можно назвать отпусканием учителю. Когда это случилось, я ощутила огромнейшую любовь к гуру. Вернувшись домой, я написала самое эмоциональное из всех любовных писем когда-либо мной написанных. Он ответил мне в апреле, и это было шестнадцатое письмо, полученное от него. После этого писем больше не было, хотя я продолжала писать и выражать свои чувства в течение последующих четырех месяцев.
С марта по конец сентября 1995 года я прошла через наиболее глубокие страдания своей жизни. Я проводила много времени в постели из-за болезни, которая забирала все мои силы. Я не могла работать, и мне не хватало денег, чтобы продолжать жить. Я обратилась к двум своим детям с просьбой о помощи, но они не ответили. Я чувствовала себя такой одинокой — мне казалось, что меня никто не любит, даже мой любимый гуру броил меня, не пишет мне больше писем. Несмотря на все это, слова гуру были моим светочем, и я знала, что все, что я могу сделать — это принять происходящее как судьбу этого человека, страдающего в одиночестве. В это же время я испытала некоторые духовные переживания — если бы я рассказала о них психиатру, то, наверное, очутилась бы в психиатрической больнице. Лишь благодаря словам моего любимого гуру я смогла пережить то страшное время. У меня возникло ощущение, что я вознеслась на вершину небес, и возникла мысль: «это просветление». Затем я внезапно упала с этих высот прямо в глубины ада. Я была тогда совершенно одна. У меня не было ни матери, ни детей, ни друзей, ни Бога, ни гуру. Я подумала, что, наверное, именно так все было и для Иисуса во время распятия. В самые тяжелые минуты я молилась и просила Бога не оставлять меня. Пребывание в самых глубинах ада было личностным ощущением проклятия и отлучения от Бога.
В начале сентября я написала письмо Марку, моему «второму гуру». Мы не общались уже около четырех месяцев. Я попросила его приехать ко мне, так как считала, что мне это может как-то помочь.
Марк и Маргарет приехали навестить меня в середине месяца. Они пробыли у меня три часа, и их визит действительно был очень полезным. Спустя десять дней, 28 сентября, я проснулась и увидела, что в мою комнату входит старик-смерть. Он забрался в постель и обнял меня. Я чувствовала, что умираю в его объятиях, и это было так приятно. Это было не видение или мысль, это было действительным переживанием. Я чувствовала, что мое тело растворяется, что происходит процесс умирания. Это переживание представляло собой архетипическую свадьбу жизни и смерти. В тот момент я знала вне всякого сомнения, что я есть Единое, что я — земля, что это я вижу, слышу и ощущаю запахи. Я есть все это. И это была не мысль, это была Истина.
Что касается моей собственной жизни, то главным стимулом в ней было желание держать все под контролем, и именно осознание тщетности этих попыток знаменовало собой обращение ума вовнутрь. Желание все контролировать создавало проблемы в моих первых контактах с противоположным полом. В то время я проявлял невероятную ревность. В возрасте тридцати семи лет я достиг точки кипения — цена за такое поведение была слишком высока. Мой ум был сконцентрирован на внешнем, обвиняя во всем других людей и складывающиеся обстоятельства. Его обращение вовнутрь было вызвано стремлением понять существование ревности, того, как она действует и, главное, как мне от нее избавиться.
Затем я прошел через групповую терапию под руководством немецкого психотерапевта Хеннинга фон дер Остена, и это помогло мне открыть новое окно в моем уме. В течение двух лет я продолжал осторожные эксперименты. Я впервые заглянул за забор своих мнений, на свою ментальную структуру и индивидуальность.
Бомба самосовершенствования взорвалась тогда, когда я начал обучение на тренировочном семинаре EST (Вернера Эрхарда) в Лондоне. В течение двух уикендов мои самые потаенные и болезненные страхи подвергались обстрелу тяжелой артиллерией. Процесс этот был настолько мощным, что я растворился в исследовании своего эго с его взлетами и падениями. Этот поиск стал моим единственным интересом в жизни. Я хотел знать о себе все! Мое общение с EST продлилось два года, дав мне за это время все, что можно было дать.
С Питером я и познакомился благодаря нашему общему интересу к EST. Он работал психотерапевтом в Лос-Анджелесе и стал ключевой фигурой в моем психологическом и духовном поиске. Он был идеальным спутником для такого путешествия.
Затем наступил момент, когда я почувствовал, что узнал достаточно о своей психологической структуре. Я был знаком с трюками ума и был уверен, что могу контролировать их. В области психотерапии я дошел до предела, или я считал, что дошел. Что же дальше? — думал я.
Я никогда не занимался углубленно духовными вопросами и, не питая к ним интереса, ничего не читал по этой теме. У моего друга Питера все обстояло по-иному. В двадцать два года он отправился в Индию, чтобы стать просветленным. Он жил в различных ашрамах и подобно монаху странствовал по пыльным дорогам страны. Просветленным он не стал, зато сильно заболел. Вместе с болезнью прошла и его жажда немедленного просветления. Через своего близкого друга, который жил в Индии, он продолжал получать информацию относительно событий, происходивших на «сцене гуру». Питер лично встречался с Нисаргадаттой Махараджем на его маленьком чердаке, но книга об этом гуру очаровала его даже больше, чем трудоемкое общение с Махараджем через переводчика в шумной маленькой комнатушке.
В какой-то момент Питер заметил перемещение фокуса моего интереса с психологии на духовный аспект и дал мне книгу «Я Есть То» с беседами Нисаргадатты Махараджа. До этого времени я читал лишь книги по психологии и психотерапии. С этой книгой во мне открылся новый образ видения, принеся с собой новый взгляд на то, кем или чем я являюсь. Питер сказал, что я прилип к книге, как пчела к меду.
Я был совершенно очарован тем, что говорил Махарадж. Я перечитывал книгу снова и снова, помечая самые важные места красным карандашом. Я не мог думать ни о чем другом. Я отложил все свои дела и полностью погрузился в Учение.
Какое-то время компания Питера и его компетенция меня полностью удовлетворяли, но затем внезапно во мне возникло желание встретиться с кем-то, кто уже достиг просветления, чтобы увидеть учение в действии, в повседневной жизни. Я хотел получать ответы от тех, кто мог мне их давать. Я хотел избавиться от всех сомнений и помешательства.
Самым большим барьером для меня была несовместимость учения с той обусловленностью, которую я получил от общества. Поскольку учение тотально отличается от общепринятой мудрости, мне в голову пришла мысль, что обусловленность могла быть результатом некого всемирного заговора. Как так могло быть?
Я купил билет в Бомбей, и снова Питер стал важным указателем на пути моей жизни. Он дал мне список пяти просветленных, обитающих в различных частях Индии. Один или два из них не имели постоянного адреса, и их можно было найти только в определенных метах в определенное время. Но один из этих пяти жил в Бомбее. Этот Гуру был учеником Махараджа. Знакомство с ним было наилучшим способом приблизиться к учению Махараджу.
Я отправился в Бомбей и на следующий же день позвонил тому гуру, которого звали Рамеш. Я узнал, что в прошлом он был банкиром. Мне показалось это странным, но, к счастью, я не имел особых представлений насчет гуру, да и духовных дел вообще. Мой первый контакт с Адвайтой состоялся всего лишь за год до этого, когда я прочел книгу «Я Есть То». С Рамешем я договорился о встрече на следующий день.
Я очень нервничал, поднимаясь на пятый этаж, так как не обладал знаниями в области писаний и не имел опыта в мистических делах. Дверь мне открыл дружелюбный, вполне «нормальный» пожилой джентльмен, который пригласил меня следовать за ним в гостиную. Я был удивлен. Я ожидал увидеть более «индийского» гуру и более «индийскую» обстановку.
Мы сели, выпили чая и начали беседовать. Я рассказал ему о своей жизни и о том, как я попал к нему. На всякий случай, вдруг он окажется не соответствующим моим требованиям, я удержал в тайне тот факт, что до этого у меня уже были четыре гуру. Благодаря непринужденности беседы моя нервозности улеглась. Я не могу вспомнить во всех подробностях все, о чем шла речь, но по своим последующим переживаниям и по тому, что я слышал от других учеников, могу сказать, что я донимал Рамеша вопросами, обычными для всех ищущих.
К пониманию этого процесса, который начался с теми первыми беседами, я пришел намного позже. Это было начало отношений гуру-ученик. Рамеш пишет об этих отношениях в своей книге «Дуэт единого», рассказывая историю Аштавакры, семнадцатилетнего гуру, и его зрелого ученика, царя Джанаки. Комментарии Рамеша дали мне понимание того, что происходило между Рамешем и мной. Те наставления, которые дал мне Рамеш, остались тогда неосознанными мной. Он объяснял мне интересующие моменты, отвечал на мои многочисленные вопросы, но советы никогда не давал. Также он ничего не требовал и не ждал от меня. Я мог приходить и уходить, когда мне заблагорассудится. Не было никаких правил и никакой дисциплины. На самом деле, никакого видимого руководства с его стороны не было.
Руководство Рамеша носит иной характер. Оно указывает лишь на суть учения. Рамеш подчеркивает, что вы, как индивидуум, обладающий свободой воли, не существуете. Все советы, адресуемые этому несуществующему человеку, лишь усугубляют положение вещей.
Как и в отношениях между Аштавакрой и Джанакой, влияние Рамеша на меня всегда отличалось необычайной тонкостью. Кроме периодически охватывающих меня чувств благодарности и любви по отношению к гуру, мое общение с Рамешем проходило в атмосфере полной обыденности, в которой не было ничего из ряда вон выходящего. Прошло некоторое время, прежде чем я смог заметить эту тонкость. Это произошло в виде определенного сдвига в моем мировоззрении. Нечто невидимое, почти незаметное, вело во мне свою работу. И близость Рамеша всегда приводила этот механизм в действие.
Я думал, что мой первый визит будет чем-то вроде зондирования почвы, но когда я вернулся обратно в Европу, мне вскоре стало ясно, что этот простой, скромный и непритязательный человек, бывший банкир, был именно тем, кого я искал, сам того не зная. Это притяжение было непреодолимым и напоминало скорее инстинкт. В то время в моем уме продолжали кружиться вопросы и сомнения, им были подчинены все мои чувства. Люди запада мало что знают об отношениях между гуру и учеником. Несмотря на это я обнаружил, что выбора у меня не было, меня непреодолимо тянуло к Рамешу. Я был уже «на крючке»; рыбой, заглатившей наживку.
Три месяца я провел вдали от Рамеша, после чего вернулся в окутанный выхлопными газами Бомбей. В этот раз я заполнен вопросами и сомнениями. Я мог время от времени отлучаться от своих дел на три недели, так что отношения гуру-ученик развивались периодами. В Индии мои возражения и сомнения подвергались интенсивной бомбардировке. После этого следовали два месяца пережевывания и усвоения учения дома в Европе.
Год и множество сомнений спустя Рамеш рассказал мне о новом посетителе по имени Генри, который приехал днем раньше, чтобы встретиться с ним. Это был американец в возрасте семидесяти с лишним лет. Рамеш сказал, что мы с ним, наверное, сможем познакомиться. Затем он описал Генри: «Высокий, очень худой, с длинной белой бородой, ходит с тросточкой. Если его обернуть в набедренную повязку, то он будет похож на сошедшего с экрана Моисея».
В тот же вечер, прогуливаясь возле своей гостиницы, я увидел возле чайного ларька голову с белой бородой, возвышавшуюся над толпой индийцев. Я решил, что это он и спросил: «Вы Генри?». Он оглянулся, посмотрел на меня критическим взглядом и сказал: «Да, а что?».
Мы сразу же нашли с ним общий язык и провели всю ночь, беседуя на балконе его гостиничного номера. Генри, имея за плечами тридцатилетний путь духовного поиска, как и я, был очарован этим гуру, Рамешем. И вот я услышал рассказ другого человека о длительном и иногда болезненном поиске. Генри пришлось пережить много страданий и разочарований, связанных с суровой дисциплиной, которой он сам себя подвергал.
Во время наших бесед Генри выразил идею того, чтобы привезти Рамеша в Штаты. Я согласился помочь ему. Сам Рамеш был не в восторге от такой перспективы. И мы оба начали его обрабатывать. Наконец Генри пошел в авиа агентство и купил билет на самолет. А Рамеш? Он ответил согласием.
В сентябре 1987 года я отправился с Рамешем в Соединенные Штаты. Генри договорился о том, что он проведет беседу в большом зале в Лос-Анджелесе. Рамеш предстал перед толпой, которая заполнила три первых ряда. Это был его первое выступление на публике.
Позже Рамеш провел беседу с чудесном доме Генри, расположенном на Голливудских горах. Там-то небольшой круг учеников и нашел того гуру, какого искал. Оттуда Рамеш отправился на ритрит, который должен бал проходить в пустыне к востоку от Лос-Анджелеса. Там он проводил беседы дважды в день в течение нескольких недель.
За этот период близости к Рамешу я прошел через этапы разочарования и подъема, блаженства и отчаяния. Все шло своим ходом. С течением времени я становился более расслабленным, осознавал свое привилегированное положение и счастье от нахождения рядом с Рамешем. По мере того, как мы взаимодействовали в событиях повседневной жизни, эта близость и дружба углублялись.
Во время одной из групповых бесед, когда была затронута тема физической боли, Рамеш вытянул руку и, указывая на меня, сказал: «Здесь присутствует один человек, который может рассказать вам о боли на основании собственного опыта». Я был так поражен, что лишился дара речи! Я всю жизнь боялся публичных выступлений. Я не мог произнести нескольких слов даже перед маленькой группой людей. Мое сердце начало бешено колотиться, меня бросило в пот, что-то внутри меня сжалось ... после чего я заговорил. Страх мой улетучился, но я тогда даже не заметил этого. Впервые в жизни я выступал перед аудиторией, не заикаясь и не умирая сто раз подряд. Вот что я им рассказал.
За полгода до этого я был в Лос-Анджелесе по делам, а также, конечно, для того, чтобы провести время с Питером. Однажды ночью мы сложили свои велосипеды в багажник принадлежавшего Питеру пикапа и отправились к расположенным в нескольких милях каньонам. Оказавшись на природе, мы улеглись на земле под луной и начали обсуждать духовные вопросы. Питер был одним из немногих друзей, с которыми я мог говорить на эти темы. Через некоторое время мы взобрались на велосипеды и покатили по извилистой узкой тропке при свете луны. Поскольку кроме нас никакого транспорта больше не было, мы ни о чем не беспокоились и быстро набирали скорость. Слишком поздно я заметил идущий вдоль дороги ров для отвода дождевых вод; и я сделал глупейшую вещь — резко нажал на тормоза.
Я перелетел через руль и приземлился лицом вниз. Я катился, подскакивая на кочках, еще футов двадцать, прежде чем остановился. В полном сознании я лежал на дороге в луже крови. Ни один из нас не знал, насколько серьезны были мои повреждения. Питер отвез меня в больницу, где мне шесть часов накладывали швы.
Знаменательным это событие было в силу того, что ни на одну секунду во мне не было сопротивления по отношению к случившемуся. Лишь после я смого осознать, что просто произошло принятие этого несчастного случая. К моему собственному изумлению, это принятие было безусловным, во мне не было ни страха, ни желания избежать всего этого. Результатом этого необычного принятия было отсутствие боли. Ничего не казалось мне неприятным, ничего не болело.
Лишь какое-то время спустя мой ум смог понять, что он никакого участия во всем этом не принимал. Такое незапланированное и безусловное принятие нетипично для человека моего темперамента, и все же оно стало постоянным спутником моей жизни.
С исчезновением страха перед публичными выступлениями исчезли и все другие страхи. Что, как я подозреваю, было результатом углубления понимания и постоянной работы молотком со стороны Рамеша.
Понимание работает молча и вначале незаметно.
Вскоре я занялся составлением брошюры для посетителей семинаров, которая содержала в себе всю необходимую информацию, а также написанное Рамешем эссе, которое давало ясную картину учения и тех тем, которые он собирается затрагивать. Чтобы участникам было на что опираться, я рассказал историю собственного поиска и последующего знакомства с Рамешем.
Во время написания этой брошюры я отбросил все свои остальные дела. Всю энергию я направил на это новое для меня занятие, и, не имея опыта в подобных делах, я старался использовать все возможности для того, чтобы выполнить эту работу наилучшим образом. Меня донимали самые разные мысли, сомнения, некоторое беспокойство, но все это исчезло в тот миг, когда я взял в руки уже отпечатанную брошюру (выросшую к тому времени до пятидесяти страниц!). Я чувствовал, как понимание пронизывает собой все мои действия, и я ощущал уверенность, осознавая, что я сделал все, что мог. Я выполнил свою роль инструмента Сознания, через который были реализованы ритриты в Коваламе. Теперь, когда все было сделано, больше ничего от меня не зависело. Я не ощущал никакой ответственности за результат, и я бы точно не винил себя, если бы ничего из этого всего не получилось. В итоге я испытывал глубокое удовлетворение и был свободен от волнения по поводу результатов.
Мои отношения с Рамешем постепенно вошли в новую стадию. Вопросы иссякли, и во время бесед я больше не прислушивался к словам. По мере углубления любви к гуру, зависимость и желание получить от него что-то, исчезли. Со временем я позволил себе еще больше сблизиться с ним и таким образом стал членом одной большой семьи. Это дало мне то, что я не мог найти в собственной семье.
Я оставил свой бизнес и полностью сосредоточился на организации семинаров в Коваламе и Мюнхене. Я занялся переводами записей с беседами Рамеша, а позже сделал первые переводы его книг на немецкий. Иногда мне хотелось зашвырнуть все это «безумие» подальше! Но, черт побери, кто может зашвырнуть что?
По мере более глубокого проникновения понимания в мой ум, осознание стало принимать все более тонкий характер. Я заметил, что взлеты и падения в моей жизни начали выравниваться. Неприемлемое стало более приемлемым, а взлеты не были больше такими заоблачными. Однажды, находясь в состоянии полного отчаяния, я пожаловался Рамешу в письме: «Это чертово [fucking] понимание лишило меня всех моих иллюзий!»
Во всех этих аспектах развития всегда сохранялся сильный элемент "я", который действовал, достигал, отпускал и т.д. За шесть лет моего знакомства с Рамешем мне снова и снова говорилось об этом. Несмотря на мое глубокое погружение в него, я по-прежнему ощущал, что существует "я", которое делает все эти вещи!
Тихо и почти незаметно осознание этого простого факта, казалось, проникло в повседневный поток мыслей. Наблюдение, о котором Рамеш так часто говорит, стало частью моей жизни. И, конечно, при всем этом присутствовал ум, жаждущий «улучшения», давая возможность для дальнейшего процесса наблюдения.
Рамеш называет это явление, которое является неизбежным в жизни каждого индивидуума, маятником, качелями. Мой ум так рисует следующую ментальную картину этого маятника:
Я, Гейнер, сижу в лодке посреди быстро текущей реки, не имея никакой возможности управлять ею. Иногда, когда вдоль берега реки идет наблюдатель, он видит меня сидящим в лодке и плывущим вниз по реке жизни. А иногда есть только "я" в этой лодке, а на берегу никого нет. Похоже, жизнь и представляет собой такого рода колебание между мной сидящим в лодке, и НИМ, идущим по берегу — и каким-то образом это кажется довольно приемлемым. Похоже, всегда сохраняется шанс — в тот или иной момент — взглянуть с берега на то, что происходит в лодке; в лодке, которая именуется жизнью.
Гейнер.
* * *
Бомбей, 12.10.1995 г.К Рамешу меня привели разочарование и отчаяние. Четырнадцать лет духовного поиска, вначале с Раджнишем, позже — с Пунджаджи. Как только я прочел первые страницы книги Рамеша, я почувствовал, что должен немедленно с ним встретиться. А когда я с ним встретился, произошло очень простое, но изменившее всю мою жизнь понимание. Впервые у меня возникла мысль, что в этом организме тела-ума просветление может не произойти в течение этой жизни. Я был глубоко поражен истинностью такой возможности. До встречи с Рамешем такая мысль никогда не приходила мне в голову. За все эти годы я был так занят усилиями по достижению просветления и находился в таком напряжении, что я был буквально одержим этой идеей. Когда же до меня дошла вероятность такой возможности, все поиски и действия были тут же прекращены. Это случилось в одно мгновение.
Во время пребывания с Раджнишем то переживаемое мною отчаяние смягчалось предлагаемым развлечением духовного характера, что в свою очередь порождало множество духовных переживаний. Однако в конечном итоге я стал более несдержанным в своем поиске, и мое отчаяние усилилось.
Настоящее разочарование и отчаяние наступило, когда я познакомился с Пунджаджи. Он говорил только о просветлении. Он даже несколько раз объявил меня просветленным. Но я всегда чувствовал, что пока остается хотя бы единое сомнение, просветление не может произойти. Что вызывало особую трудность в общении с ним, так это то, что он всегда говорил с точки зрения одного индивидуума, обращающегося к другому. У меня всегда было чувство, что я должен действовать как просветленный. Это означало, что я всегда должен был быть хорошим, исключив плохое. Это ожидание было невыносимым. Через два года напряжение и отчаяние достигли такой силы, что мне пришлось уйти.
Сегодня, два года спустя, я не могу сказать, что моя жизнь на самом деле улучшилась. Однако господствует абсолютная уверенность в том, что ничто не находится в моих руках. Я ничего не могу сделать для того, чтобы вызвать просветление. Для такого безумного ищущего как я, это понимание означает не что иное, как смерть. Страдание и счастье понимаются как Бог есть страдание и Бог есть счастье.
Мадхукар.
* * *
Россдорф, Германия, 19.12.1995 г.Когда-то, в начале 1939 года, я пришла в этот мир маленькой девочкой. Помню, что какое-то время я была очень счастлива. Начало второй мировой войны было для меня ужасным периодом жизни, наполненным драками, насилием, болью и горем. Это было подобно пребыванию в аду. За годы своей жизни я прошла через огромные страдания, через рак и смерть своего любимого старшего сына и, наконец, через страшные мучения, связанные с духовным поиском.
В течение сорока лет я искала Бога в церкви, но так и не нашла. Затем я искала счастья в личных отношениях — и не нашла его. Затем, когда эти отношения распались, я начала самостоятельную жизнь. Именно тогда я совершила свою первую поездку в Индию, где спустя три года я нашла своего любимого гуру, Рамеша Балсекара. Наверное, лучше сказать, что это он нашел меня. Он ввел меня в эти отношения, отношения между гуру и учеником, с невероятной силой, над которой у меня не было никакого контроля. С того времени я напряженно работала, чтобы заработать деньги, необходимые для того, чтобы отправиться к нему при первой возможности. Находясь в Индии, я внимала его словам. Я посетила, наверное, пять двухнедельных семинаров и несколько раз посещала его в его бомбейском доме, где он живет со своей женой Шардой.
Вначале самой важной вещью для меня были его слова. Они были подобны мощным ударам молота, разбивавшим все надежды, мечты и концепции маленькой девочки, теперь уже женщины. Эта работа молотом продолжалось год за годом. При параллельном чтении его книг разрушение шло полным ходом. Любопытно, что года через три во мне возникло особое желание. Я слушала слова Рамеша, и вдруг во мне родилась неуемная жажда просветления. Я думала о просветлении как о конце поиска, как о месте любви. И я хотела, чтобы мой гуру дал мне его, хотя он и говорил мне, что гуру не может сделать этого. По мере того, как стремление к просветлению росло, усиливалось и страдание.
В декабре 1994 года я отправилась в Бомбей на четыре недели. Каждый день я была рядом со своим любимым гуру. Когда я впервые вошла в его дом и начала говорить, он встал и высоким голосом закричал на меня: « Почему вы все еще ходите кругами?... Снова и снова все то же кружение, сидите дома и думайте о Боге». «Оставайтесь дома и думайте о Боге» — как часто он говорил мне эти слова.
Три года назад я уделяла очень много времени своей садхане, практиковала концентрацию и длительную медитацию, включая дзадзэн. Внезапно я обнаружила в себе интерес к тому, что Рамана Махарши, любимый гуру с Аруначалы, называл «самоисследованием». Я читала книги об этом методе и начала с ним «работать». Понимание, возникшее из самоисследования, все больше и больше углублялось, и моя практика изменилась. Например, в течение двух лет я жила с вопросом «Кто я?» и концентрировалась на ощущении «Я есть». Вскоре после четырехнедельного пребывания в Бомбее вопрос «Кто я?» отпал сам собой, в то время как концентрация на «Я есть» усилилась.
В марте 1995 года я участвовала в последнем из коваламских семинаров, которые давал Рамеш. Во время этого семинара со мной что-то начало происходить; наверное, это можно назвать отпусканием учителю. Когда это случилось, я ощутила огромнейшую любовь к гуру. Вернувшись домой, я написала самое эмоциональное из всех любовных писем когда-либо мной написанных. Он ответил мне в апреле, и это было шестнадцатое письмо, полученное от него. После этого писем больше не было, хотя я продолжала писать и выражать свои чувства в течение последующих четырех месяцев.
С марта по конец сентября 1995 года я прошла через наиболее глубокие страдания своей жизни. Я проводила много времени в постели из-за болезни, которая забирала все мои силы. Я не могла работать, и мне не хватало денег, чтобы продолжать жить. Я обратилась к двум своим детям с просьбой о помощи, но они не ответили. Я чувствовала себя такой одинокой — мне казалось, что меня никто не любит, даже мой любимый гуру броил меня, не пишет мне больше писем. Несмотря на все это, слова гуру были моим светочем, и я знала, что все, что я могу сделать — это принять происходящее как судьбу этого человека, страдающего в одиночестве. В это же время я испытала некоторые духовные переживания — если бы я рассказала о них психиатру, то, наверное, очутилась бы в психиатрической больнице. Лишь благодаря словам моего любимого гуру я смогла пережить то страшное время. У меня возникло ощущение, что я вознеслась на вершину небес, и возникла мысль: «это просветление». Затем я внезапно упала с этих высот прямо в глубины ада. Я была тогда совершенно одна. У меня не было ни матери, ни детей, ни друзей, ни Бога, ни гуру. Я подумала, что, наверное, именно так все было и для Иисуса во время распятия. В самые тяжелые минуты я молилась и просила Бога не оставлять меня. Пребывание в самых глубинах ада было личностным ощущением проклятия и отлучения от Бога.
В начале сентября я написала письмо Марку, моему «второму гуру». Мы не общались уже около четырех месяцев. Я попросила его приехать ко мне, так как считала, что мне это может как-то помочь.
Марк и Маргарет приехали навестить меня в середине месяца. Они пробыли у меня три часа, и их визит действительно был очень полезным. Спустя десять дней, 28 сентября, я проснулась и увидела, что в мою комнату входит старик-смерть. Он забрался в постель и обнял меня. Я чувствовала, что умираю в его объятиях, и это было так приятно. Это было не видение или мысль, это было действительным переживанием. Я чувствовала, что мое тело растворяется, что происходит процесс умирания. Это переживание представляло собой архетипическую свадьбу жизни и смерти. В тот момент я знала вне всякого сомнения, что я есть Единое, что я — земля, что это я вижу, слышу и ощущаю запахи. Я есть все это. И это была не мысль, это была Истина.