Бывшая супруга с удивлением рассматривала обстановку нашей с Любой четырехкомнатной квартиры в престижном доме на Фонтане.
Но удовольствия от того, что она поражена, я не испытывал. Я думал о том, что у нас с ней все могло быть хорошо. И сказал ей об этом. И еще о том, как мне повезло со второй женой. Рассказал и о том, что именно благодаря Любаше мне удалось вылечиться.
Последнее смутило бывшую супругу, и она заспешила уходить.
Но даже когда, садясь в свои «Жигули», она увидела подъехавшую к дому на новой «Ауди» мою Любу, я не почувствовал злорадства.
Я только подумал: все, что ни делается, — к лучшему.
...Дело разрасталось. Однажды наступил такой момент, когда продукции, поставляемой мне Борей, стало не хватать. И дело не в том, что поток писем иссякал, — ничуть не бывало. Просто я развил такую деятельность, что он попросту не мог за мной угнаться. В среднем он получал от восьми до девяти тысяч конвертов ежедневно.
Учитывая, что Боря повысил тарифы с десяти копеек до пятнадцати, наши доходы составляли около десяти тысяч долларов ежемесячно. Но у нас на складе оседало огромное количество конвертов без марок, присылаемых солдатами. Мы их тоже сбывали, но за символическую плату.
В одну из недель Боря неожиданно завалил меня продукцией так, что я насилу справился со сбытом. На мой вопрос о причинах всплеска он не ответил, но многозначительно усмехнулся.
А через неделю опять же предоставил мне огромную партию конвертов. Только начав прием товара, я обратил внимание на то, что конверты не имеют едва заметного, но характерного следа изгиба.
И Боря, заметив мое недоумение, ошарашил новостью.
Оказывается, конверты, которые я сдал на прошлой неделе, те самые, солдатские. Боря наклеил на них марки и отдал на продажу. А марки изготовил сам.
Конверты, которые он принес мне на этот раз, уже не были получены по почте, а куплены. И марки, приклеенные к ним, фальшивые.
Боря втихаря от меня наладил изготовление фальшивых марок.
Я растерянно отодрал марку с Бориного конверта. Взял в другую руку марку настоящую. Сравнил. И огорчился: как я сам не додумался...
Беспечность почтового ведомства была просто поразительна. Марка вопила о том, что ее подделали... Бумага без водяных знаков, рисунок примитивный — что еще нужно для аферы?
С этого момента начался новый этап в нашей деятельности. В технологию изготовления марок я не вникал, но, судя по тому, с какой скоростью Боря выдавал фальшивки, она была отлажена.
Мы уже не рассылали писем. Мы закупали конверты без марок, снабжали марками и сдавали на почту.
От идеи сдавать почтовикам сами марки мы отказались. Это было чревато провалом. Конверты же с марками сомнениям даже не подвергались. Так мы работали год. Боря уехал в Штаты первым. Снабдил меня продукцией на несколько месяцев вперед и отправился готовить почву для меня и Любы.
Я уже знаю, что домик в Майами на мое имя куплен и ждет. И большая часть моих сбережений уже на счету.
На днях уезжаю и я. Один. Люба, женщина, которая не оставила меня в трудную минуту и которая вытащила меня, можно сказать, с того света, остается здесь.
Америка — не для нее. Так она решила. И я ее понимаю, потому что уверен, что Америка — и не для меня. Для меня главное постоянство в жизни и преданность близкого человека. Тогда я готов для него на все.
Но я должен ехать. Дело себя исчерпало. Я знаю, что власти уже всерьез обеспокоились, почему упали продажи законных конвертов.
Вернее, беспокоились они и раньше, но теперь им взбрело в голову сравнить количество проданных конвертов с количеством пройденных через ведомство в виде писем. Времена перестали быть бесхозными.
Зачем я все это пишу? Когда-то, обманув меня на последние мои гроши, мошенники помахали мне на прощание ручкой. Или, точнее, сунули напоследок дулю под нос.
Это письмо — не дуля. Может быть, исповедь. Я уверен, что в Америке меня не достанут, так что пишу смело. Письмо-то попадет в редакцию только после того, как я уеду.
Но главная его цель — это обращение ко всем, у кого мы когда-то украли одежду.
Я хочу вернуть этим людям похищенное. Конечно, мода с тех пор изменилась. Но, думаю, соболья шуба — достойная замена. Я прошу людей, чьи дубленки и шубы были похищены из институтских гардеробов, откликнуться на это письмо. И сообщить в редакцию «Одесского вестника» свои координаты. А заодно и приметы их украденных вещей. То же самое можно сделать по телефону посредника (в скобках был указан телефон).
С уважением. Филипп».
Может, в этом месте и стоило закончить главу. Поначалу я так и решил: остальное — лишнее.
Хотя история на этом не закончилась. Просто продолжение ее показалось мне слишком... не то чтоб сентиментальным, а даже каким-то сериальным. В смысле смахивающим на перипетии слезных сериалов «мыльных опер».
С другой стороны, какое мое дело, на что история смахивает. Она — чья-то жизнь, и не мое право подрихтовывать ее. Мое дело рассказать все как есть, рассказать, что было дальше.
А дальше было вот что...
Я дочитал это то ли письмо, то ли рассказ. Посидел еще какое-то время молча. Попробовал переварить. Не смог.
Спросил у Гарика, дружка-репортера:
— Когда оно пришло?
— Давно. С год назад.
— И что было потом?
— Юридический отдел переправил в милицию. Там разбирались.
— Что сказали? Гарик пожал плечами:
— Ничего вразумительного. Мол, все чушь. Но печатать запретили.
— Про дубленки я слышал.
— Я — тоже.
Я помолчал и напомнил:
— Что ты говорил насчет Интерпола?
— Письмо опубликовала какая-то американская газета. Интерпол прислал запрос: имели ли место приведенные в письме факты?
— Что ответили наши?
— Кажется, нет. Но точно не знаю.
— Но это несложно выяснить. Про дубленки мы и так знаем. С марками может разобраться экспертиза.
— Оно нам надо?.. Вони бы было. Но, между прочим... — Гарик многозначительно посмотрел на меня. — Как-то эта информация разошлась и у нас. Или напечатала его какая-то газетенка, или часть американского тиража попала сюда.
— С чего ты взял?
— В редакцию пришло несколько писем. Семь, кажется. От бывших хозяев дубленок.
— Ну?
— Что «ну»?
— Шубы они получили?
— Откуда я знаю? Вряд ли. За письмами никто не пришел. И потом их изъяла милиция.
— Посредника проверяли?
— Конечно. Слесарь с судоремонтного. Ни сном ни духом. Ему звонят. Он передает.
— Отдел писем регистрирует всю почту?
— Конечно.
— Могу я получить список адресатов?
— Почему нет?!
В этот же день я пошел по адресам. На третьем адресате я понял, что все это и впрямь чушь. Ни один из них, точнее, ни одна шубы не получила.
Вечером дома из праздного любопытства я извлек из нижнего ящика стола архив. Старые письма. Принялся разглядывать марки. Причем марки разных лет. Разглядывание ничего не дало. Да и что оно могло дать мне, неспециалисту?!
Я уже собирался вернуть письма в стол, когда, словно спохватившись, обратил внимание на одну деталь: некоторые из конвертов пересекал едва заметный шов бывшего изгиба.
Решил покопаться в этом деле. Зачем-то мне это надо было. Понять, что правда в том письме и зачем оно было написано. Шубы-то людям не вернули. И вообще многое не сходилось. Не вязался добродушный, наивный даже образ пишущего с грандиозностью аферы, которую он якобы провернул. Но кое-что и сходилось. Например, факт похищения дубленок. И сложенные когда-то конверты из моего архива.
Хотелось докопаться до истины.
Я знал, что предприму на следующий день. Но с утра заглянул в библиотеку. Все нужные мне материалы обнаружились в компьютере. Мне выдали их буквально через пятнадцать минут.
Оказалось, что подделка марок в ущерб почте — явление в мировой истории довольно редкое.
...В 1872 году в почтовом отделении Лондонской фондовой биржи работал клерк, который продал фальшивых марок не менее миллиона экземпляров. И это за один год и из одного окошка. Марки, которые он продавал, имели самый высокий почтовый номинал — 1 шиллинг, и клерк сам наклеивал их на телеграммы.
В начале 1873 года эти шиллинговые марки вышли из обращения, и аферу пришлось прекратить. Однако раскрыта она была только через 25 лет. Да и то благодаря одному филателисту, которому вздумалось отклеить марку от бланка. Он вдруг обнаружил, что марка эта без водяного знака (без филиграни, если уж изъясняться на филателистическом жаргоне).
Поднялся большой шум. Правительство, чтобы оценить нанесенный почте ущерб, принялось собирать сведения о наличии таких марок у коллекционеров, и факты вскрыты были потрясающие. Почтовое ведомство заявило, что ущерб ему исчисляется суммой в 50 000 фунтов стерлингов. Истинное количество марок не было до конца выяснено. Эксперты признали, что марки были выполнены на очень высоком полиграфическом уровне.
Другая история произошла в 1902 году в Германии. Однажды при проведении обыска берлинская полиция обнаружила большое количество почтовых марок. Находке не придали особого значения, но передали в почтамт для экспертизы. Эксперты тщательно изучили марки, признали их подлинными и выдали разрешение на запуск в продажу. Позже выяснилось, что марки все-таки фальшивые.
Почтовое ведомство не смирилось с приговором государственных специалистов и долгое время еще утверждало, что марки все же настоящие.
Значительный случай подделки курсирующих марок произошел также во Франции. В 1923 году была подделана стандартная, то есть расходящаяся в самом большом количестве, марка достоинством в 25 сантимов с изображением сеятельницы (символа Франции).
Марки распространялись в основном через табачные лавочки — традиционные для Франции точки распространения почтовой и печатной продукции, что-то вроде наших киосков «Союзпечати». Однажды несколько марок приобрел известный французский филателист, автор книг по подделкам, Фернан Серран. В купленных марках что-то его насторожило. Он принес их домой и тщательно исследовал. И известил полицию о том, что марки фальшивые. Через некоторое время полицейским удалось арестовать парочку молодоженов, совершавших свадебное путешествие из Франции в Испанию. Выяснилось, что молодые люди — страстные коллекционеры и изготовили фальшивые марки в собственной мастерской. Проезжая по Франции, они расплачивались в табачных лавках целыми листами собственной продукции. При обыске у них изъяли еще более 25 тысяч единиц. Как потом выяснилось, это были жалкие остатки. В общей сложности они «оприходовали» почтовых марок на сумму более ста тысяч франков...
Материалы только добавили мне неудовлетворенности.
...Художественный руководитель студенческого театра уверенно заявил, что в девяностых годах они Шекспира не ставили. Напрягшись, вспомнил, что классику вроде бы ставила театральная студия Дворца моряков.
Во дворце мне не пришлось даже подниматься по лестнице. Бывший режиссер ныне служил вахтером. Он и подтвердил, что «Гамлет» у них шел. И легко вспомнил двух исполнительниц роли Офелии — Симу Гуревич и Ларису Дудко.
— Фамилии девичьи? — спросил я.
— Конечно. Они были студентками. Хотя... — он задумался. Вспоминал. — Дудко уже была замужем. Муж часто встречал ее после репетиций.
— Как его звали, не помните?
— Нет.
— Не Филиппом?
— Точно. Она его называла Филей. Но фамилия у нее была девичья.
— Она потом еще раз вышла замуж. Не знаете, фамилию сменила?
Вахтер-режиссер чуток поразглядывал меня. Вдруг снял трубку телефона. Набрал номер. Сказал в трубку:
— Нолик? Привет. Это я. У тебя в последнем фильме в эпизоде снялась моя девочка. Да, Лариса. Какая у нее сейчас фамилия? Как? — Он помолчал. — Загляну.
Вахтер положил трубку. Сообщил:
— Романова.
«Ишь ты», — подумал я. И тут же вспомнил.
Но все же достал список адресатов, приславших заявки на шубы. Четвертой в нем значилась фамилия Романова. С одним инициалом — Л.
И, конечно, с адресом.
Дом, в котором жила Романова Л., хоть и располагался на границе Молдаванки, но был крепким, ухоженным. В подъезде пищевые запахи преобладали над запахами кошачьих меток.
Дверь мне открыла не очень молодая, в недалеком прошлом красивая, женщина.
«Она», — сразу понял я. Представился:
— Я из газеты. — И протянул ей гвоздику.
Она заметно удивилась. Брови ее несколько нескоординированно поползли вверх.
— Из газеты?
— Хочу взять интервью.
— Со мной?
— С вами.
Она отстранилась, давая мне войти. Я понял, что она пьяна.
— Готовлю материал об одесских актрисах, — заговорил я, снимая куртку.
И осекся. На вешалке в прихожей висела шикарная соболья шуба.
Я подумал: может, сменить роль? Заявить, что я настоящий претендент на шубу. Что это у моей дубленки, а не у ее, была латка возле левого кармана...
Я повесил куртку рядом с шубой. Обернулся к хозяйке.
— Лариса, так?
— Так, — пьяно мотнула она головой. Куцая челка ее мотнулась.
Я вдруг понял, что немолодой она кажется только из-за расслабленных мышц лица. И из-за недовольного выражения, которое свойственно этим мышцам.
— Что-то вас давно не видно на экране, — начал я с места в карьер.
Она непонимающе уставилась на меня. И вдруг выдала:
— Это все он.
— Кто?
— Муж. Если бы не он, я была бы... — Она обреченно покачала головой. И закончила неожиданно: — Была бы в Америке. На Майами... Я была бы знаменитой.
«Гм», — подумал я.
— Нет взаимопонимания? — заумничал я.
— Нету, — челка опять согласно мотнулась.
— Бывает.
— Если бы вы знали, какой человек меня любил. Миллионер...
«На черта ей та гвоздика, надо было взять бутылку», — мелькнула у меня мысль.
Но с этим проблем не было. Хозяйка провела меня на кухню. Усадила. Достала второй фужер. Набухала и мне из коньячной бутылки.
И тут вошел муж. Вошел спокойно, кротко даже. Без всяких ревнивых фокусов. Бросил тоскливый взгляд на жену, поздоровался со мной и предложил переместиться в комнату. Я послушался. По пути на всякий случай предупредил:
— Я из газеты. Думал взять интервью. Похоже, в другой раз...
— Вы не подумайте, — заволновался он. — Это у нее редко... Хотя... — Он вдруг передумал оправдываться. Пошел резать правду-матку: — Вы не поверите, буквально за полгода. Не знаю, что делать. Она возненавидела меня...
Я уже все понял. Почти все. Ай да Филя! Ай да простак!
— Буквально два слова, — попросил я, прорываясь на кухню.
Хозяйка сидела за столом, осовело глядя на стакан.
— Мне нужен адрес Филиппа, — строго сказал я. Надеялся, что строгость и неожиданность сработают.
Они и сработали.
Женщина испуганно дернулась взглядом. Мгновение силилась, вспоминая. Послушно произнесла:
— Пятая станция... Фонтан... — Она назвала номер дома и квартиры.
— Всего доброго, — попрощался я с горемыкой супругом.
Больше в этом доме мне делать было нечего...
На перекрестке Пятой станции Фонтана я задержался у цветочного лотка. Подумал, не взять ли гвоздику. Не взял.
Дом нашел сразу. Он в округе был один из немногих престижных. Дверь с нужным мне номером была бронированная, дорогая. Я прислушался. Услышал, что в глубине квартиры плачет грудной ребенок.
Занервничав, нажал кнопку звонка.
Такой я ее себе и представлял. Простой, миловидной, с выражением смиренности на лице. Правда, за полминуты успел представить ее себе с ребенком на руках, а ребенка не было. Он продолжал прерывисто плакать в комнате.
— Люба? — спросил я. Даже не поздоровавшись.
— Нет, — сказала она. — Меня зовут Надей. Проходите.
Я растерялся. Начались нестыковки. Сначала — ребенок, теперь —не Люба, а Надя.
Вошел в прихожую. И первым делом зачем-то посмотрел на вешалку. Ничего примечательного на ней не обнаружил. Да и не рассчитывал обнаружить.
— Проходите, — кротко предложила женщина и пошла в комнату.
Я — за ней.
Она обошла детскую кроватку. Продолжила качать ее. Малыш от неожиданности притих.
— Вы из милиции? — спросила она. Я растерялся. Не знал, что ответить. Какой ответ будет лучше. Да еще ребенок сбивал с толку.
— Нет, — сказал я. — Я друг Филиппа. Мы когда-то вместе работали грузчиками...
— Это неправда, — просто сказала она.
Я помолчал. Потом сказал:
— Я не из милиции.
— Я знаю.
И тогда я решил не врать. Насколько это возможно.
— Я из газеты. Из «Одесского вестника».
— Откуда у вас адрес?
— Мне его дала... Лариса.
Женщина кивнула.
— Я хотел бы поговорить о вашем муже. Согласитесь, судьба его вызывает интерес.
Она смотрела на меня кротко. Думала о чем-то своем.
— Это его ребенок? — спросил я. Шагнул к кроватке. Глянул на малыша: — Как зовут?
— Филипп.
В тот момент я почему-то не подумал: «Точно — сериал».
И имя малыша меня почему-то не обескуражило.
— Похож на отца?
Во взгляде ее мелькнуло что-то вроде сочувствия ко мне.
— Может, вы сами расскажете? — предложил я. — Что посчитаете нужным.
— Что рассказывать... — Она на мгновение запнулась. И продолжила явно заученно: — Филипп на Майами. У него свой дом. Двухэтажный. Недалеко от квартиры Пугачевой и Киркорова...
И вдруг я понял, что все это ложь. Нет никакого домика на Майами. У Пугачевой с Киркоровым, может, там жилплощадь и есть, а у бывшего мужа этой Любы—Нади — нет.
— Это неправда, — сказал я.
— Почему? — удивилась она.
— Вы не умеете обманывать.
Я оглянулся. И только теперь увидел на стене большую фотографию в раме. Портрет. Подошел к нему. Веснушчатый юноша щурился мне с портрета хитрющими добрыми глазами,
«Какой Майами? — подумал я. — Бред...»
Я обернулся к женщине. Та смотрела на малыша.
— Он — в Одессе? — спросил я.
— Он умер, — просто сказала она. Я сглотнул.
— Хватит, — после паузы продолжила женщина, устало глядя на малыша. — Пусть она успокоится. С нее хватит.
— С кого?
— С Ларисы. Можете написать как есть. Филипп умер восемь месяцев назад. Задохнулся во время приступа... Дубленки, конверты, марки — все правда. Только имя мне изменил, чтоб у меня не было проблем. И еще... Друг, который уехал первым, обманул его. Как теперь говорят — кинул. Квартира — это все, что у нас осталось. Дача, джип... Ничего этого нет. — Она помолчала и добавила: — И слава богу.
— А шубы... — встрял я. Женщина усмехнулась:
— Шуба была одна. Только для нее. Он так хотел. Он знал, что она напишет. У нас была «Ауди». Я продала.
Ну конечно. Этот наивный юноша просчитал свою бывшую женушку. Просчитал, что шуба ее доубедит, добьет.
— Милиция на вас вышла? — спросил я.
— Конечно. Первый раз после того, как Лариса побывала у нас в доме. Она написала анонимку про дубленки. Но Филипп замял вопрос. Тогда у него были деньги. Второй раз ко мне приводили насчет марок. Она опять написала. Получила шубу и как взбесилась. Но они пришли поздно.
«Я уверен, что меня уже не достанут», — вспомнил я одну из последних фраз письма. И подумал коротко: «Стерва».
И еще:
«Не напишу. Не только из-за сентиментальности. Пусть все остается как есть. Пусть мучается до...»
— Хватит с нее, — устало подытожила Надежда. — Как бы руки на себя не наложила...
И добавила:
— Не по-божески это... Напишите все как есть. Пусть успокоится.
И все же в тот момент я был еще уверен, что не напишу.
Одесские одуванчики
Но удовольствия от того, что она поражена, я не испытывал. Я думал о том, что у нас с ней все могло быть хорошо. И сказал ей об этом. И еще о том, как мне повезло со второй женой. Рассказал и о том, что именно благодаря Любаше мне удалось вылечиться.
Последнее смутило бывшую супругу, и она заспешила уходить.
Но даже когда, садясь в свои «Жигули», она увидела подъехавшую к дому на новой «Ауди» мою Любу, я не почувствовал злорадства.
Я только подумал: все, что ни делается, — к лучшему.
...Дело разрасталось. Однажды наступил такой момент, когда продукции, поставляемой мне Борей, стало не хватать. И дело не в том, что поток писем иссякал, — ничуть не бывало. Просто я развил такую деятельность, что он попросту не мог за мной угнаться. В среднем он получал от восьми до девяти тысяч конвертов ежедневно.
Учитывая, что Боря повысил тарифы с десяти копеек до пятнадцати, наши доходы составляли около десяти тысяч долларов ежемесячно. Но у нас на складе оседало огромное количество конвертов без марок, присылаемых солдатами. Мы их тоже сбывали, но за символическую плату.
В одну из недель Боря неожиданно завалил меня продукцией так, что я насилу справился со сбытом. На мой вопрос о причинах всплеска он не ответил, но многозначительно усмехнулся.
А через неделю опять же предоставил мне огромную партию конвертов. Только начав прием товара, я обратил внимание на то, что конверты не имеют едва заметного, но характерного следа изгиба.
И Боря, заметив мое недоумение, ошарашил новостью.
Оказывается, конверты, которые я сдал на прошлой неделе, те самые, солдатские. Боря наклеил на них марки и отдал на продажу. А марки изготовил сам.
Конверты, которые он принес мне на этот раз, уже не были получены по почте, а куплены. И марки, приклеенные к ним, фальшивые.
Боря втихаря от меня наладил изготовление фальшивых марок.
Я растерянно отодрал марку с Бориного конверта. Взял в другую руку марку настоящую. Сравнил. И огорчился: как я сам не додумался...
Беспечность почтового ведомства была просто поразительна. Марка вопила о том, что ее подделали... Бумага без водяных знаков, рисунок примитивный — что еще нужно для аферы?
С этого момента начался новый этап в нашей деятельности. В технологию изготовления марок я не вникал, но, судя по тому, с какой скоростью Боря выдавал фальшивки, она была отлажена.
Мы уже не рассылали писем. Мы закупали конверты без марок, снабжали марками и сдавали на почту.
От идеи сдавать почтовикам сами марки мы отказались. Это было чревато провалом. Конверты же с марками сомнениям даже не подвергались. Так мы работали год. Боря уехал в Штаты первым. Снабдил меня продукцией на несколько месяцев вперед и отправился готовить почву для меня и Любы.
Я уже знаю, что домик в Майами на мое имя куплен и ждет. И большая часть моих сбережений уже на счету.
На днях уезжаю и я. Один. Люба, женщина, которая не оставила меня в трудную минуту и которая вытащила меня, можно сказать, с того света, остается здесь.
Америка — не для нее. Так она решила. И я ее понимаю, потому что уверен, что Америка — и не для меня. Для меня главное постоянство в жизни и преданность близкого человека. Тогда я готов для него на все.
Но я должен ехать. Дело себя исчерпало. Я знаю, что власти уже всерьез обеспокоились, почему упали продажи законных конвертов.
Вернее, беспокоились они и раньше, но теперь им взбрело в голову сравнить количество проданных конвертов с количеством пройденных через ведомство в виде писем. Времена перестали быть бесхозными.
Зачем я все это пишу? Когда-то, обманув меня на последние мои гроши, мошенники помахали мне на прощание ручкой. Или, точнее, сунули напоследок дулю под нос.
Это письмо — не дуля. Может быть, исповедь. Я уверен, что в Америке меня не достанут, так что пишу смело. Письмо-то попадет в редакцию только после того, как я уеду.
Но главная его цель — это обращение ко всем, у кого мы когда-то украли одежду.
Я хочу вернуть этим людям похищенное. Конечно, мода с тех пор изменилась. Но, думаю, соболья шуба — достойная замена. Я прошу людей, чьи дубленки и шубы были похищены из институтских гардеробов, откликнуться на это письмо. И сообщить в редакцию «Одесского вестника» свои координаты. А заодно и приметы их украденных вещей. То же самое можно сделать по телефону посредника (в скобках был указан телефон).
С уважением. Филипп».
Может, в этом месте и стоило закончить главу. Поначалу я так и решил: остальное — лишнее.
Хотя история на этом не закончилась. Просто продолжение ее показалось мне слишком... не то чтоб сентиментальным, а даже каким-то сериальным. В смысле смахивающим на перипетии слезных сериалов «мыльных опер».
С другой стороны, какое мое дело, на что история смахивает. Она — чья-то жизнь, и не мое право подрихтовывать ее. Мое дело рассказать все как есть, рассказать, что было дальше.
А дальше было вот что...
Я дочитал это то ли письмо, то ли рассказ. Посидел еще какое-то время молча. Попробовал переварить. Не смог.
Спросил у Гарика, дружка-репортера:
— Когда оно пришло?
— Давно. С год назад.
— И что было потом?
— Юридический отдел переправил в милицию. Там разбирались.
— Что сказали? Гарик пожал плечами:
— Ничего вразумительного. Мол, все чушь. Но печатать запретили.
— Про дубленки я слышал.
— Я — тоже.
Я помолчал и напомнил:
— Что ты говорил насчет Интерпола?
— Письмо опубликовала какая-то американская газета. Интерпол прислал запрос: имели ли место приведенные в письме факты?
— Что ответили наши?
— Кажется, нет. Но точно не знаю.
— Но это несложно выяснить. Про дубленки мы и так знаем. С марками может разобраться экспертиза.
— Оно нам надо?.. Вони бы было. Но, между прочим... — Гарик многозначительно посмотрел на меня. — Как-то эта информация разошлась и у нас. Или напечатала его какая-то газетенка, или часть американского тиража попала сюда.
— С чего ты взял?
— В редакцию пришло несколько писем. Семь, кажется. От бывших хозяев дубленок.
— Ну?
— Что «ну»?
— Шубы они получили?
— Откуда я знаю? Вряд ли. За письмами никто не пришел. И потом их изъяла милиция.
— Посредника проверяли?
— Конечно. Слесарь с судоремонтного. Ни сном ни духом. Ему звонят. Он передает.
— Отдел писем регистрирует всю почту?
— Конечно.
— Могу я получить список адресатов?
— Почему нет?!
В этот же день я пошел по адресам. На третьем адресате я понял, что все это и впрямь чушь. Ни один из них, точнее, ни одна шубы не получила.
Вечером дома из праздного любопытства я извлек из нижнего ящика стола архив. Старые письма. Принялся разглядывать марки. Причем марки разных лет. Разглядывание ничего не дало. Да и что оно могло дать мне, неспециалисту?!
Я уже собирался вернуть письма в стол, когда, словно спохватившись, обратил внимание на одну деталь: некоторые из конвертов пересекал едва заметный шов бывшего изгиба.
Решил покопаться в этом деле. Зачем-то мне это надо было. Понять, что правда в том письме и зачем оно было написано. Шубы-то людям не вернули. И вообще многое не сходилось. Не вязался добродушный, наивный даже образ пишущего с грандиозностью аферы, которую он якобы провернул. Но кое-что и сходилось. Например, факт похищения дубленок. И сложенные когда-то конверты из моего архива.
Хотелось докопаться до истины.
Я знал, что предприму на следующий день. Но с утра заглянул в библиотеку. Все нужные мне материалы обнаружились в компьютере. Мне выдали их буквально через пятнадцать минут.
Оказалось, что подделка марок в ущерб почте — явление в мировой истории довольно редкое.
...В 1872 году в почтовом отделении Лондонской фондовой биржи работал клерк, который продал фальшивых марок не менее миллиона экземпляров. И это за один год и из одного окошка. Марки, которые он продавал, имели самый высокий почтовый номинал — 1 шиллинг, и клерк сам наклеивал их на телеграммы.
В начале 1873 года эти шиллинговые марки вышли из обращения, и аферу пришлось прекратить. Однако раскрыта она была только через 25 лет. Да и то благодаря одному филателисту, которому вздумалось отклеить марку от бланка. Он вдруг обнаружил, что марка эта без водяного знака (без филиграни, если уж изъясняться на филателистическом жаргоне).
Поднялся большой шум. Правительство, чтобы оценить нанесенный почте ущерб, принялось собирать сведения о наличии таких марок у коллекционеров, и факты вскрыты были потрясающие. Почтовое ведомство заявило, что ущерб ему исчисляется суммой в 50 000 фунтов стерлингов. Истинное количество марок не было до конца выяснено. Эксперты признали, что марки были выполнены на очень высоком полиграфическом уровне.
Другая история произошла в 1902 году в Германии. Однажды при проведении обыска берлинская полиция обнаружила большое количество почтовых марок. Находке не придали особого значения, но передали в почтамт для экспертизы. Эксперты тщательно изучили марки, признали их подлинными и выдали разрешение на запуск в продажу. Позже выяснилось, что марки все-таки фальшивые.
Почтовое ведомство не смирилось с приговором государственных специалистов и долгое время еще утверждало, что марки все же настоящие.
Значительный случай подделки курсирующих марок произошел также во Франции. В 1923 году была подделана стандартная, то есть расходящаяся в самом большом количестве, марка достоинством в 25 сантимов с изображением сеятельницы (символа Франции).
Марки распространялись в основном через табачные лавочки — традиционные для Франции точки распространения почтовой и печатной продукции, что-то вроде наших киосков «Союзпечати». Однажды несколько марок приобрел известный французский филателист, автор книг по подделкам, Фернан Серран. В купленных марках что-то его насторожило. Он принес их домой и тщательно исследовал. И известил полицию о том, что марки фальшивые. Через некоторое время полицейским удалось арестовать парочку молодоженов, совершавших свадебное путешествие из Франции в Испанию. Выяснилось, что молодые люди — страстные коллекционеры и изготовили фальшивые марки в собственной мастерской. Проезжая по Франции, они расплачивались в табачных лавках целыми листами собственной продукции. При обыске у них изъяли еще более 25 тысяч единиц. Как потом выяснилось, это были жалкие остатки. В общей сложности они «оприходовали» почтовых марок на сумму более ста тысяч франков...
Материалы только добавили мне неудовлетворенности.
...Художественный руководитель студенческого театра уверенно заявил, что в девяностых годах они Шекспира не ставили. Напрягшись, вспомнил, что классику вроде бы ставила театральная студия Дворца моряков.
Во дворце мне не пришлось даже подниматься по лестнице. Бывший режиссер ныне служил вахтером. Он и подтвердил, что «Гамлет» у них шел. И легко вспомнил двух исполнительниц роли Офелии — Симу Гуревич и Ларису Дудко.
— Фамилии девичьи? — спросил я.
— Конечно. Они были студентками. Хотя... — он задумался. Вспоминал. — Дудко уже была замужем. Муж часто встречал ее после репетиций.
— Как его звали, не помните?
— Нет.
— Не Филиппом?
— Точно. Она его называла Филей. Но фамилия у нее была девичья.
— Она потом еще раз вышла замуж. Не знаете, фамилию сменила?
Вахтер-режиссер чуток поразглядывал меня. Вдруг снял трубку телефона. Набрал номер. Сказал в трубку:
— Нолик? Привет. Это я. У тебя в последнем фильме в эпизоде снялась моя девочка. Да, Лариса. Какая у нее сейчас фамилия? Как? — Он помолчал. — Загляну.
Вахтер положил трубку. Сообщил:
— Романова.
«Ишь ты», — подумал я. И тут же вспомнил.
Но все же достал список адресатов, приславших заявки на шубы. Четвертой в нем значилась фамилия Романова. С одним инициалом — Л.
И, конечно, с адресом.
Дом, в котором жила Романова Л., хоть и располагался на границе Молдаванки, но был крепким, ухоженным. В подъезде пищевые запахи преобладали над запахами кошачьих меток.
Дверь мне открыла не очень молодая, в недалеком прошлом красивая, женщина.
«Она», — сразу понял я. Представился:
— Я из газеты. — И протянул ей гвоздику.
Она заметно удивилась. Брови ее несколько нескоординированно поползли вверх.
— Из газеты?
— Хочу взять интервью.
— Со мной?
— С вами.
Она отстранилась, давая мне войти. Я понял, что она пьяна.
— Готовлю материал об одесских актрисах, — заговорил я, снимая куртку.
И осекся. На вешалке в прихожей висела шикарная соболья шуба.
Я подумал: может, сменить роль? Заявить, что я настоящий претендент на шубу. Что это у моей дубленки, а не у ее, была латка возле левого кармана...
Я повесил куртку рядом с шубой. Обернулся к хозяйке.
— Лариса, так?
— Так, — пьяно мотнула она головой. Куцая челка ее мотнулась.
Я вдруг понял, что немолодой она кажется только из-за расслабленных мышц лица. И из-за недовольного выражения, которое свойственно этим мышцам.
— Что-то вас давно не видно на экране, — начал я с места в карьер.
Она непонимающе уставилась на меня. И вдруг выдала:
— Это все он.
— Кто?
— Муж. Если бы не он, я была бы... — Она обреченно покачала головой. И закончила неожиданно: — Была бы в Америке. На Майами... Я была бы знаменитой.
«Гм», — подумал я.
— Нет взаимопонимания? — заумничал я.
— Нету, — челка опять согласно мотнулась.
— Бывает.
— Если бы вы знали, какой человек меня любил. Миллионер...
«На черта ей та гвоздика, надо было взять бутылку», — мелькнула у меня мысль.
Но с этим проблем не было. Хозяйка провела меня на кухню. Усадила. Достала второй фужер. Набухала и мне из коньячной бутылки.
И тут вошел муж. Вошел спокойно, кротко даже. Без всяких ревнивых фокусов. Бросил тоскливый взгляд на жену, поздоровался со мной и предложил переместиться в комнату. Я послушался. По пути на всякий случай предупредил:
— Я из газеты. Думал взять интервью. Похоже, в другой раз...
— Вы не подумайте, — заволновался он. — Это у нее редко... Хотя... — Он вдруг передумал оправдываться. Пошел резать правду-матку: — Вы не поверите, буквально за полгода. Не знаю, что делать. Она возненавидела меня...
Я уже все понял. Почти все. Ай да Филя! Ай да простак!
— Буквально два слова, — попросил я, прорываясь на кухню.
Хозяйка сидела за столом, осовело глядя на стакан.
— Мне нужен адрес Филиппа, — строго сказал я. Надеялся, что строгость и неожиданность сработают.
Они и сработали.
Женщина испуганно дернулась взглядом. Мгновение силилась, вспоминая. Послушно произнесла:
— Пятая станция... Фонтан... — Она назвала номер дома и квартиры.
— Всего доброго, — попрощался я с горемыкой супругом.
Больше в этом доме мне делать было нечего...
На перекрестке Пятой станции Фонтана я задержался у цветочного лотка. Подумал, не взять ли гвоздику. Не взял.
Дом нашел сразу. Он в округе был один из немногих престижных. Дверь с нужным мне номером была бронированная, дорогая. Я прислушался. Услышал, что в глубине квартиры плачет грудной ребенок.
Занервничав, нажал кнопку звонка.
Такой я ее себе и представлял. Простой, миловидной, с выражением смиренности на лице. Правда, за полминуты успел представить ее себе с ребенком на руках, а ребенка не было. Он продолжал прерывисто плакать в комнате.
— Люба? — спросил я. Даже не поздоровавшись.
— Нет, — сказала она. — Меня зовут Надей. Проходите.
Я растерялся. Начались нестыковки. Сначала — ребенок, теперь —не Люба, а Надя.
Вошел в прихожую. И первым делом зачем-то посмотрел на вешалку. Ничего примечательного на ней не обнаружил. Да и не рассчитывал обнаружить.
— Проходите, — кротко предложила женщина и пошла в комнату.
Я — за ней.
Она обошла детскую кроватку. Продолжила качать ее. Малыш от неожиданности притих.
— Вы из милиции? — спросила она. Я растерялся. Не знал, что ответить. Какой ответ будет лучше. Да еще ребенок сбивал с толку.
— Нет, — сказал я. — Я друг Филиппа. Мы когда-то вместе работали грузчиками...
— Это неправда, — просто сказала она.
Я помолчал. Потом сказал:
— Я не из милиции.
— Я знаю.
И тогда я решил не врать. Насколько это возможно.
— Я из газеты. Из «Одесского вестника».
— Откуда у вас адрес?
— Мне его дала... Лариса.
Женщина кивнула.
— Я хотел бы поговорить о вашем муже. Согласитесь, судьба его вызывает интерес.
Она смотрела на меня кротко. Думала о чем-то своем.
— Это его ребенок? — спросил я. Шагнул к кроватке. Глянул на малыша: — Как зовут?
— Филипп.
В тот момент я почему-то не подумал: «Точно — сериал».
И имя малыша меня почему-то не обескуражило.
— Похож на отца?
Во взгляде ее мелькнуло что-то вроде сочувствия ко мне.
— Может, вы сами расскажете? — предложил я. — Что посчитаете нужным.
— Что рассказывать... — Она на мгновение запнулась. И продолжила явно заученно: — Филипп на Майами. У него свой дом. Двухэтажный. Недалеко от квартиры Пугачевой и Киркорова...
И вдруг я понял, что все это ложь. Нет никакого домика на Майами. У Пугачевой с Киркоровым, может, там жилплощадь и есть, а у бывшего мужа этой Любы—Нади — нет.
— Это неправда, — сказал я.
— Почему? — удивилась она.
— Вы не умеете обманывать.
Я оглянулся. И только теперь увидел на стене большую фотографию в раме. Портрет. Подошел к нему. Веснушчатый юноша щурился мне с портрета хитрющими добрыми глазами,
«Какой Майами? — подумал я. — Бред...»
Я обернулся к женщине. Та смотрела на малыша.
— Он — в Одессе? — спросил я.
— Он умер, — просто сказала она. Я сглотнул.
— Хватит, — после паузы продолжила женщина, устало глядя на малыша. — Пусть она успокоится. С нее хватит.
— С кого?
— С Ларисы. Можете написать как есть. Филипп умер восемь месяцев назад. Задохнулся во время приступа... Дубленки, конверты, марки — все правда. Только имя мне изменил, чтоб у меня не было проблем. И еще... Друг, который уехал первым, обманул его. Как теперь говорят — кинул. Квартира — это все, что у нас осталось. Дача, джип... Ничего этого нет. — Она помолчала и добавила: — И слава богу.
— А шубы... — встрял я. Женщина усмехнулась:
— Шуба была одна. Только для нее. Он так хотел. Он знал, что она напишет. У нас была «Ауди». Я продала.
Ну конечно. Этот наивный юноша просчитал свою бывшую женушку. Просчитал, что шуба ее доубедит, добьет.
— Милиция на вас вышла? — спросил я.
— Конечно. Первый раз после того, как Лариса побывала у нас в доме. Она написала анонимку про дубленки. Но Филипп замял вопрос. Тогда у него были деньги. Второй раз ко мне приводили насчет марок. Она опять написала. Получила шубу и как взбесилась. Но они пришли поздно.
«Я уверен, что меня уже не достанут», — вспомнил я одну из последних фраз письма. И подумал коротко: «Стерва».
И еще:
«Не напишу. Не только из-за сентиментальности. Пусть все остается как есть. Пусть мучается до...»
— Хватит с нее, — устало подытожила Надежда. — Как бы руки на себя не наложила...
И добавила:
— Не по-божески это... Напишите все как есть. Пусть успокоится.
И все же в тот момент я был еще уверен, что не напишу.
Одесские одуванчики
По статистике, больше всего успешных афер проворачивается с квартирами. Еще бы. Суммы приличные. При покупке-продаже всегда имеет место неодновременность действий. Либо покупатель деньги сначала выкладывает, потом ставится завершающая подпись в документе о продаже. Либо наоборот: сначала — подпись, потом — деньги. Было бы странно, если бы эту неодновременность не использовали аферисты. Причем и в ту, и в другую сторону. Мошенники продавцы берут плату, но оставлять автограф воздерживаются. Шельмующие покупатели ведут дело к тому, что хорошо бы подпись вперед.
Проста и беспечна для аферистов схема обмана, когда берется залог.
Но по беспечности и ей может дать фору афера со сдачей квартиры внаем. Этот фокус любому дилетанту по плечу.
Достаточно снять приличную квартирку на месяц-два и сдать ее на год-два. Можно и дешевле, но обязательно с предоплатой за весь срок. Причем хорошо бы нескольким клиентам.
Квартирных-то афер хватает. Людей кидают десятками, если не сотнями в день. А вот сочных, колоритных исполнителей, снискавших себе имя на этом поприще, — не густо.
И если уж рассказывать о ком-то, то стоит выбрать не какого-нибудь маклера-пройдоху, не фальшивое агентство по покупке-продаже недвижимости, а бабушку Александру Львовну.
Отдать предпочтение ей хочется еще и потому, что кидала она людей вполне безобидно и даже с некоторым идейным обоснованием.
Нет, Александра Львовна не прибегала к вульгарному обману на манер некоторых московских старушек.
Те продавали свои квартиры, а потом обращались в суд и требовали возврата. Утверждали, что их обманули, завладели жилплощадью, пообещав заплатить и не выполнив обещания. Если предъявлялась расписка в получении денег, старушенции утверждали, что они их давали во хмелю. Мол, их умышленно подпоили покупатели-жулики.
На жалость бабушки давили. И с успехом выдавливали ее. Кажется, не было ни одного случая неудачного для них процесса.
В Одессе этот способ кидания почему-то не в ходу. Может быть, пока не в ходу. Одесские бабушки действуют гуманнее. У них свое направление добывания средств к существованию. И Александра Львовна — яркий представитель этого направления. Одна из родоначальниц его.
Еще в те годы, когда не было газет, печатающих любое объявление, она начала свой промысел. Распускала через знакомых слух, что она, одинокая пенсионерка, готова оставить в наследство жилье тому, кто возьмет на себя заботы о ней. Знакомых у Александры Львовны было пол-Одессы, поэтому слух распространялся быстро. Если еще учесть, что квартира ее занимала весь этаж дома на Ришельевской и лет бабуле было за восемьдесят, можно представить ажиотаж вокруг них. Квартиры и бабули.
Предложение определяет спрос. Старушка могла позволить себе спрашивать с претендентов строго.
Житейская мудрость предостерегает: невесты, пользующиеся спросом, часто остаются в старых девах. Или: если слишком перебирать харчами, можно остаться голодным.
У Александры Львовны была своя мудрость. Харчами она еще как перебирала. Причем в прямом смысле. Но голодной не оставалась не только она, но и все ее престарелые подруги по двору. А то и по кварталу.
Что касается опасности заневеститься, то...
Молодой возраст невесты вдохновляет жениха, наполняет его сердце особым предвкушением. И готовностью пройти через любые испытания.
Возраст Львовны тоже вдохновлял претендентов. И тоже располагал их к приятному ожиданию. Ну а испытания? Претенденты были готовы к ним.
Да и какие испытания могли их ждать? Бельишко постирать? На то есть прачечные. Приодеть бабульку? О чем речь. В чулане обязательно сыщется что-то, соответствующее ее пониманию моды. Убрать в квартире? Накормить? Тоже не проблема. Такую квартиру, правда, за неделю не выдраишь. Но это смотря как драить. Подслеповатой старухе очки втереть несложно. Пылесосом пожужжал, комнаты проветрил — и сойдет. Зато с кормежкой и вовсе проблем не ожидалось. Когда человеку за восемьдесят, ему и овсянкой злоупотреблять нежелательно.
Ну да... Нашли дурочку. За семь комнат в центре Одессы — овсянку?
А икорочку на завтрак и на полдник? Правда, красную. Черную Александра Львовна почему-то не жаловала. Но не дай бог было подать ей мелкую! Очень сердилась. Даже любимая фаршированная рыба или запеченные лангусты могли не вернуть ей в течение дня доброго расположения.
Насчет стирки тоже вышла промашка. К прачечным бабуся относилась с недоверием. К стиральным машинам тоже. И в смысле моды оказалась на удивление продвинутой. Старческий маразм при отсутствии склероза у подопечной приводил опекунов в полнейшее уныние. И как только ей удавалось запоминать все эти «Валентино», «Пьер Карден», «Нина Ричи». Это еще был не худший вариант. Что было делать, если модница сыпала давними названиями фирм. Иногда довоенными. Хорошо хоть турецкие подделки за настоящие вещи проходили. Если, конечно, они не были грубыми.
И кстати, о склерозе. Он не то чтобы совсем отсутствовал. Нет-нет да и давал о себе знать. Тема уборки квартиры никак не давалась хозяйке, не запоминалась. Только закончится генеральная уборка (какое проветривание?! У бабули, видать, за счет ухудшения зрения усилилось осязание. Трехчасовую пыль пальцами ощущала)... так вот, только-только приглашенная домработница надраит этаж, как опять вызванивай ее. Бабуля запамятовала: серчает, что давно не прибирались.
Хотя больше всего проблем было все же с меню.
Такое впечатление, что старуха помнила все блюда, какие перепробовала за восемьдесят лет. Поди угоди ей, когда рецепты сохранились разве что в архивах КГБ. Как компромат на прошлое. Но угождать приходилось. Недоумевая: как только печень старческая выдерживает такие деликатесные нагрузки? И удивляясь, что продукты, которыми регулярно затоваривался холодильник, съедались за ночь. На старуху по ночам явно нападал жор.
«Ничего, — думали злорадно опекуны, — лопай... Быстрее угомонишься».
Конечно, мысленно произносилось другое слово. Но неловко цитировать их надежды дословно. Тем более что люди потом и сами жалели, что думали так.
Люди вообще жалели, что ввязались в это сомнительное предприятие. Но кто ж думал, что так все обернется. Что бабуля окажется капризней любой престижной невесты. И что бодрости у нее — впору и впрямь замуж.
Замуж Александра Львовна не собиралась. Зачем? Ей и так было неплохо. Какой бы муж позволял скармливать продовольственные припасы старикам соседям? И вещи отдавать?
Много люда прошло через опекунство Александры Львовны. Надежды многих были разбиты о ее привередливый нрав. Что многих — всех.
До девяноста шести лет дожила капризница. Последние годы промышляла в основном через газеты. Посредством объявлений.
Лохов опекунов уже не то что на удочку ловила или тралила сетью. Глушила динамитом!
Но в отличие от других предприимчивых стариков одесситов, у нее было и идейное обоснование обмана. Вернее, идея-то была у всех: мол, раз о нас, стариках, забыли, то мы сами о себе позаботимся. И вам напомним.
Но кроме этого, Александра Львовна была уверена, что делает доброе дело. Спасает Одессу от залетных. От тех, кто, на ее взгляд, виновен в том, что город все больше и больше теряет свое лицо. Которое она помнила.
Поправку на годы, на собственную молодость, на восприятие мира глазами молодости делать отказывалась. С молодости не спросишь, а спросить хотелось. Не может быть, чтобы никто не был виноват в том, что мир вообще и город в частности стали другими.
Самым удивительным было то, что она действительно все помнила. Как училась в одной школе с Ильей Ильфом, одним из авторов «Золотого теленка». Как дружила с ним, и не только с ним. Филатов, будущий знаменитый глазной профессор, тоже был в их компании. Помнила даже, что у поэта Семена Кирсанова была кличка Пяточник. Потому что, играя в футбол, тот часто пасовал пяткой.
Рассказывала, как однажды ночью она выглянула в окно на крик Ильи: «Шурка!» — и сердито заругалась:
— Чего орешь?.. Я уже сплю.
Шура была девочкой из приличной семьи и постоянно об этом помнила.
— Мне нужен чемодан, — сказал Илья. — Я еду в Москву.
— Прямо сейчас?
— Сейчас.
Вспоминая об этом в девяносто четвертом году, Александра Львовна заметила:
— И что вы думаете? Чемодан он мне до сих пор не вернул.
И, может быть, обиженная такой необязательностью, доверительно поведала:
— Он был такой невзрачный... Это потом он стал знаменитым, а тогда... У нас были мальчики интересней. И что он рассказывает, что он сын слесаря? Слушайте его больше. У него приличные состоятельные родители...
...Вот так, в силу своих возможностей и своего понимания, боролась за чистоту одесского духа Александра Львовна, бабушка Вити Линника, одесского тележурналиста. (Он, кстати, один из героев повести «Лохом быть неприятно».)
Квартира после бабушкиной смерти досталась не ему. Хватило и других наследников. Чтобы в таком возрасте да при такой одесской энергетике был недостаток в родне?.. Верить в такое могли только приезжие.
Потомков у Александры Львовны — не на один этаж. Слава богу.
Проста и беспечна для аферистов схема обмана, когда берется залог.
Но по беспечности и ей может дать фору афера со сдачей квартиры внаем. Этот фокус любому дилетанту по плечу.
Достаточно снять приличную квартирку на месяц-два и сдать ее на год-два. Можно и дешевле, но обязательно с предоплатой за весь срок. Причем хорошо бы нескольким клиентам.
Квартирных-то афер хватает. Людей кидают десятками, если не сотнями в день. А вот сочных, колоритных исполнителей, снискавших себе имя на этом поприще, — не густо.
И если уж рассказывать о ком-то, то стоит выбрать не какого-нибудь маклера-пройдоху, не фальшивое агентство по покупке-продаже недвижимости, а бабушку Александру Львовну.
Отдать предпочтение ей хочется еще и потому, что кидала она людей вполне безобидно и даже с некоторым идейным обоснованием.
Нет, Александра Львовна не прибегала к вульгарному обману на манер некоторых московских старушек.
Те продавали свои квартиры, а потом обращались в суд и требовали возврата. Утверждали, что их обманули, завладели жилплощадью, пообещав заплатить и не выполнив обещания. Если предъявлялась расписка в получении денег, старушенции утверждали, что они их давали во хмелю. Мол, их умышленно подпоили покупатели-жулики.
На жалость бабушки давили. И с успехом выдавливали ее. Кажется, не было ни одного случая неудачного для них процесса.
В Одессе этот способ кидания почему-то не в ходу. Может быть, пока не в ходу. Одесские бабушки действуют гуманнее. У них свое направление добывания средств к существованию. И Александра Львовна — яркий представитель этого направления. Одна из родоначальниц его.
Еще в те годы, когда не было газет, печатающих любое объявление, она начала свой промысел. Распускала через знакомых слух, что она, одинокая пенсионерка, готова оставить в наследство жилье тому, кто возьмет на себя заботы о ней. Знакомых у Александры Львовны было пол-Одессы, поэтому слух распространялся быстро. Если еще учесть, что квартира ее занимала весь этаж дома на Ришельевской и лет бабуле было за восемьдесят, можно представить ажиотаж вокруг них. Квартиры и бабули.
Предложение определяет спрос. Старушка могла позволить себе спрашивать с претендентов строго.
Житейская мудрость предостерегает: невесты, пользующиеся спросом, часто остаются в старых девах. Или: если слишком перебирать харчами, можно остаться голодным.
У Александры Львовны была своя мудрость. Харчами она еще как перебирала. Причем в прямом смысле. Но голодной не оставалась не только она, но и все ее престарелые подруги по двору. А то и по кварталу.
Что касается опасности заневеститься, то...
Молодой возраст невесты вдохновляет жениха, наполняет его сердце особым предвкушением. И готовностью пройти через любые испытания.
Возраст Львовны тоже вдохновлял претендентов. И тоже располагал их к приятному ожиданию. Ну а испытания? Претенденты были готовы к ним.
Да и какие испытания могли их ждать? Бельишко постирать? На то есть прачечные. Приодеть бабульку? О чем речь. В чулане обязательно сыщется что-то, соответствующее ее пониманию моды. Убрать в квартире? Накормить? Тоже не проблема. Такую квартиру, правда, за неделю не выдраишь. Но это смотря как драить. Подслеповатой старухе очки втереть несложно. Пылесосом пожужжал, комнаты проветрил — и сойдет. Зато с кормежкой и вовсе проблем не ожидалось. Когда человеку за восемьдесят, ему и овсянкой злоупотреблять нежелательно.
Ну да... Нашли дурочку. За семь комнат в центре Одессы — овсянку?
А икорочку на завтрак и на полдник? Правда, красную. Черную Александра Львовна почему-то не жаловала. Но не дай бог было подать ей мелкую! Очень сердилась. Даже любимая фаршированная рыба или запеченные лангусты могли не вернуть ей в течение дня доброго расположения.
Насчет стирки тоже вышла промашка. К прачечным бабуся относилась с недоверием. К стиральным машинам тоже. И в смысле моды оказалась на удивление продвинутой. Старческий маразм при отсутствии склероза у подопечной приводил опекунов в полнейшее уныние. И как только ей удавалось запоминать все эти «Валентино», «Пьер Карден», «Нина Ричи». Это еще был не худший вариант. Что было делать, если модница сыпала давними названиями фирм. Иногда довоенными. Хорошо хоть турецкие подделки за настоящие вещи проходили. Если, конечно, они не были грубыми.
И кстати, о склерозе. Он не то чтобы совсем отсутствовал. Нет-нет да и давал о себе знать. Тема уборки квартиры никак не давалась хозяйке, не запоминалась. Только закончится генеральная уборка (какое проветривание?! У бабули, видать, за счет ухудшения зрения усилилось осязание. Трехчасовую пыль пальцами ощущала)... так вот, только-только приглашенная домработница надраит этаж, как опять вызванивай ее. Бабуля запамятовала: серчает, что давно не прибирались.
Хотя больше всего проблем было все же с меню.
Такое впечатление, что старуха помнила все блюда, какие перепробовала за восемьдесят лет. Поди угоди ей, когда рецепты сохранились разве что в архивах КГБ. Как компромат на прошлое. Но угождать приходилось. Недоумевая: как только печень старческая выдерживает такие деликатесные нагрузки? И удивляясь, что продукты, которыми регулярно затоваривался холодильник, съедались за ночь. На старуху по ночам явно нападал жор.
«Ничего, — думали злорадно опекуны, — лопай... Быстрее угомонишься».
Конечно, мысленно произносилось другое слово. Но неловко цитировать их надежды дословно. Тем более что люди потом и сами жалели, что думали так.
Люди вообще жалели, что ввязались в это сомнительное предприятие. Но кто ж думал, что так все обернется. Что бабуля окажется капризней любой престижной невесты. И что бодрости у нее — впору и впрямь замуж.
Замуж Александра Львовна не собиралась. Зачем? Ей и так было неплохо. Какой бы муж позволял скармливать продовольственные припасы старикам соседям? И вещи отдавать?
Много люда прошло через опекунство Александры Львовны. Надежды многих были разбиты о ее привередливый нрав. Что многих — всех.
До девяноста шести лет дожила капризница. Последние годы промышляла в основном через газеты. Посредством объявлений.
Лохов опекунов уже не то что на удочку ловила или тралила сетью. Глушила динамитом!
Но в отличие от других предприимчивых стариков одесситов, у нее было и идейное обоснование обмана. Вернее, идея-то была у всех: мол, раз о нас, стариках, забыли, то мы сами о себе позаботимся. И вам напомним.
Но кроме этого, Александра Львовна была уверена, что делает доброе дело. Спасает Одессу от залетных. От тех, кто, на ее взгляд, виновен в том, что город все больше и больше теряет свое лицо. Которое она помнила.
Поправку на годы, на собственную молодость, на восприятие мира глазами молодости делать отказывалась. С молодости не спросишь, а спросить хотелось. Не может быть, чтобы никто не был виноват в том, что мир вообще и город в частности стали другими.
Самым удивительным было то, что она действительно все помнила. Как училась в одной школе с Ильей Ильфом, одним из авторов «Золотого теленка». Как дружила с ним, и не только с ним. Филатов, будущий знаменитый глазной профессор, тоже был в их компании. Помнила даже, что у поэта Семена Кирсанова была кличка Пяточник. Потому что, играя в футбол, тот часто пасовал пяткой.
Рассказывала, как однажды ночью она выглянула в окно на крик Ильи: «Шурка!» — и сердито заругалась:
— Чего орешь?.. Я уже сплю.
Шура была девочкой из приличной семьи и постоянно об этом помнила.
— Мне нужен чемодан, — сказал Илья. — Я еду в Москву.
— Прямо сейчас?
— Сейчас.
Вспоминая об этом в девяносто четвертом году, Александра Львовна заметила:
— И что вы думаете? Чемодан он мне до сих пор не вернул.
И, может быть, обиженная такой необязательностью, доверительно поведала:
— Он был такой невзрачный... Это потом он стал знаменитым, а тогда... У нас были мальчики интересней. И что он рассказывает, что он сын слесаря? Слушайте его больше. У него приличные состоятельные родители...
...Вот так, в силу своих возможностей и своего понимания, боролась за чистоту одесского духа Александра Львовна, бабушка Вити Линника, одесского тележурналиста. (Он, кстати, один из героев повести «Лохом быть неприятно».)
Квартира после бабушкиной смерти досталась не ему. Хватило и других наследников. Чтобы в таком возрасте да при такой одесской энергетике был недостаток в родне?.. Верить в такое могли только приезжие.
Потомков у Александры Львовны — не на один этаж. Слава богу.