Страница:
Однако братья так и не увидели своего кумира. Огорченные, попросив разрешения у матери, они пошли назад, к своему дому-театру.
Меж тем солнце уже поднялось высоко и палило нестерпимо. День выдался знойный. Мальчики обогнули густо поросшее рогозом озеро, спустились на дно оврага испить студеной воды из ключа и, наслаждаясь прохладой, забрели в лесок. Под ногами шелестит густая трава, на тугих стволах сосен шелушится в лучах солнца тонкая, румяная кожица, а над головами порхают и мелодично посвистывают, словно считают капель, пеночки.
В тенистом овраге без умолку кукует кукушка, мешает Денису сосредоточиться и выбрать укрытие для предстоящего сражения. Он остановился возле небольшой ямы у расщепленного молнией старого дуба, призадумался и вспомнил картинку, недавно виденную в военном журнале отца: на редут похоже.
– Глянь-ка, Евдоким! Здесь можно пушку ставить! – Денис прыгнул в яму, залег под дерево и приложил к плечу суковатую палку. – И видимость хороша, и укрытие есть!
– Где укрытие?
– Да вот же, яма глубокая.
– А пушка?
– Разве не видишь?
– Не-е-ет.
– Эх ты, Евдошка-картошка! Да вот же она, пушка, – разбитая телега. Оглобли – стволы. Колеса – лафеты.
– Куда ж ее ставить?
– Как куда? В укрытие, в яму.
– Пойдем-ка домой, Дениска.
– Зачем?
– Жарко больно. Уморился я.
– Разнюнился! «Жарко, уморился». А Суворову каково?
– Так я ж не Суворов.
– Знамо дело, что не Суворов. Но Суворов никогда бы не посмел унывать! Хочешь быть на него похожим?
– Зачем мне. Жаль только, что я из-за Суворова сладкое у тебя не выспорил!
– Да что там сладкое. Сладкое я тебе и так отдам. Только, чур, игра еще не окончена. Защищай-ка редут! Я нападаю!
– Эй, Дениска! Глянь-ка, всадники!
По опушке вилась одинокая тропа. И вдруг впереди, словно сквозь туман, Денис увидел всадников на конях. Вскорости казак пробежал, крича: «Скачет! Скачет!»
Сердце Дениса забилось часто, казалось, оно готово было выпрыгнуть из груди.
В нескольких саженях от него скакал худощавый и стройный всадник на гнедом калмыцком коне. Из-под копыт легким дымком вздымалась пыль.
Белая, с расстегнутым воротом рубаха, солдатская каска, шпага, блестящая на солнце, светло-голубые глаза – все это показалось Денису знакомым.
Сухое, обветренное, запыленное лицо было мужественно и вдохновенно. Денис не заметил на полководце ни ленты, ни крестов, ни других знаков отличия. А когда взмыленный калмыцкий конь поравнялся с мальчиками и чуть было не проскакал мимо, держа путь к командирской палатке, тут адъютант и бессменный ординарец Суворова Тищенко, человек весьма сметливый и зоркий, ехавший следом, крикнул:
– Граф! Больно лихо вы скачете! Посмотрите вот дети полкового командира Василия Денисовича Давыдова!
Александр Васильевич резко осадил коня и повернулся к мальчикам:
– Хороши молодцы!
Тем временем полководца окружили приотставшие офицеры и адъютанты.
Суворов приветливо кивнул мальчикам и спросил хрипловатым голосом:
– А нуте-ка, братцы, покажите, как бравый солдат честь отдает!
Евдоким съежился от испуга, опустил глаза и застыл на месте.
Коренастый, подтянутый Денис смело шагнул навстречу Суворову, вытянулся во фрунт, руки по швам, грудь колесом, подбородок приподнят, глаза сверкают. На миг замер, приложив ладонь к черным вьющимся волосам.
Александр Васильевич улыбнулся, вскинув тонкие брови.
– Хвалю за отвагу. Как же тебя зовут?
– Денис Давыдов.
– Ого! Слыхали? – Полководец многозначительно обвел свиту глазами. – Денис Давыдов! Только раз и навсегда запомни, Денис: к пустой голове не надлежит руку прикладывать! Ну а в остальном – все правильно. Где ж твоя шапка? Денис покраснел, смутился:
– В бою утеряна.
– О, видно, жаркая баталия была! А ты, друг мой, любишь солдат?
– Я люблю графа Суворова! – не помня себя от счастья, одним духом выпалил Денис. – В нем все: и солдаты, и победа, и слава!
– О, помилуй Бог, какой удалой! – Суворов легко спрыгнул с коня. – Весь в отца! – И, как бы продолжая свою мысль, добавил: – Этот будет истинно военный человек. Помяните слово, я, чай, еще не умру, а Денис, глядишь, три сражения выиграет! А это кто? – Суворов указал на толстяка.
– Мой брат, Евдоким.
– Вижу, вижу. Уж больно Евдоким пухлый да розовощекий, прямо кровь с молоком. Что ж ты такой робкий, Евдоким? Бери пример с Дениса. Слыхал пословицу «Без смелости сила попадает на вилы»?
– Я другую знаю, – стесняясь, ответил Евдоким.
– Нуте-ка, какую же? Сказывай!
– Сам не дерусь, а семерых не боюсь.
– Ого, брат, да ты, как погляжу, за словом в карман не лезешь! – усмехнулся Суворов. – По гражданской службе, считай, далеко пойдешь.
– Ваше сиятельство, а по утрам вы, по утрам, – Евдоким немного приободрился. – Как по утрам вы поднимаете войска?
– Как поднимаю? Да обыкновенно.
– Кукарекаете?
– Ну зачем мне кукарекать? – рассмеялся Суворов. – Я ведь не петух! Кстати, Евдоким, коль ты такой острый на язычок, скажи-ка, почему петух, когда поет, глаза закатывает?
– Н-н-не знаю...
– Да потому, что он все ноты наизусть выучил. Свита полководца дружно рассмеялась.
– А про кукареканье-то кто тебе сказывал? – поинтересовался Александр Васильевич.
– Наш гувернер, мсье Шарль Фремон.
– И ты небось поверил французу и поспорил с Денисом, что я и вправду по утрам кукарекаю?
– Ага, поспорил. Откуда вы знаете?
– По глазам вижу. Небось на сладкое спорил...
– И это правда...
– Не горюй, получишь сладкое. В древние времена воины, уходя в дальние походы, наряду с оружием брали с собой не медовые пряники, а горький лук. Так вот я – воин. И Денис – будущий воин! Правильно я говорю?
– В точности так, ваше сиятельство.
– А что касается мсье Фремона, то я ему еще прокукарекаю!
На прощание Суворов протянул братьям руку для поцелуя, наклонился к Денису, слегка обнял его за плечи и перекрестил:
– Благословляю тебя на ратные подвиги! А теперь беги к своей матушке. Передай ей от меня поклон! – Александр Васильевич сел в седло, приосанился и крикнул: «Вперед!» – показав, как надо увлекать за собою солдат. С этими словами он пришпорил коня и поскакал дальше, сопровождаемый свитой.
– Ура! – Денис побежал вслед за Суворовым, но, вспомнив о матушке, замедлил шаг, свернул на боковую тропу и помчался вместе с братом к дому.
На крыльце сидел друг Дениса Андрейка, сын полкового егеря, сопя, вытаскивал из ноги занозу.
Возбужденный, запыхавшийся Денис выпалил:
– Послушай-ка, что я тебе расскажу...
Андрейка с недоверием глянул на него:
– Чего вздумал?
– Суворов! – крикнул Денис. – Мы с Евдокимом только что видели Суворова!
– Врешь! – ошеломленный Андрей мигом слетел с крыльца, позабыв про занозу. – Когда? Где?
– Там! – Денис махнул рукой на ближний лесок. – Он говорил со мной... Назвал удалым!
Встречу с великим Суворовым, которая произошла в раннем детстве, Давыдов считал счастливейшей в жизни и помнил до самой смерти.
На званом обеде с графом Александром Васильевичем Суворовым
После утреннего смотра войск Полтавского кавалерийского полка радостная весть облетела лагерь в Грушевке.
– Завтра, – торжественно объявил братьям за ужином дядька Филипп Михайлович Ежов, – пожалует к нам на обед сам батюшка граф Александр Васильевич!
Розовощекий Евдоким разинул от удивления рот, выронил ложку и словно прирос к стулу.
– Не может быть! – вскрикнул Денис.
– А вот еще как пожалует! – с твердостью в голосе повторил казак. – Управляйтесь-ка с творогом живо! Утро вечера мудренее!
И правда, сразу же после ужина весь огромный дом Давыдовых, стоявший неподалеку от села, наполнился невообразимым шумом и предпраздничной суетой. В комнатах чистили, скребли, подметали. На кухне разделывали рыбу. Спать не ложились до поздней ночи – готовились к приему высокого гостя. В доме знали, что Суворов был скромен во всем, он не терпел роскоши и пышных приемов. Давыдовы же привыкли жить широко, как было принято в те годы во многих дворянских семьях. Поэтому прислуга, не теряя времени даром, стала выносить из комнат расписные ковры, мягкие пуховые кресла, дорогие картины в позолоченных рамах, зеркала.
К восьми вечера все было устроено как надлежало. В просторной гостиной установили большой круглый стол с постными закусками, с рюмками «благородного» размера и графином водки.
В столовой накрыли другой стол – длинный, на двадцать два прибора, опять-таки без малейших украшений, без фарфоровых кукол, столь модных в то время, без ваз с фруктами и вареньем. На белоснежной скатерти не ставили даже суповых чаш. Кушанья должны были подавать «с пылу, с жару», с кухонного огня. Хозяева знали, что так заведено у Суворова.
В отдельной горнице приготовили для полководца ванну – несколько ушатов с холодной водой, чистые простыни и одежду, которую накануне привез его расторопный ординарец Тищенко.
Маневры закончились в семь утра. Суворов в сопровождении одного из своих адъютантов первым прискакал в Грушевку. Без труда отыскал приметный издалека высокий и большой дом Давыдовых и быстрым шагом прошел вслед за Ежовым в специально отведенную для него горницу. Здесь полководец мог привести себя после бурных стремительных маневров и долгой езды по клубящейся пылью дороге в надлежащий порядок.
К крыльцу тем временем стали собираться званые гости: генералы, полковники, офицеры Полтавского полка, чиновники корпусного штаба... Все при полном параде.
Василий Денисович в полковничьем мундире и Елена Евдокимовна, одетая строго, со вкусом, держа маленькую дочку Сашеньку на руках, радушно приветствовали гостей и сопровождали их в гостиную. Возле хозяев стояли нарядно одетые дети – Денис, Евдоким и Лев, прифранченный по сему случаю мсье Фремон.
Гости приумолкли в ожидании полководца, который долго не выходил из горницы. Наконец двери распахнулись. Из крохотной горницы на залитый солнцем простор гостиной вышел улыбающийся Суворов. На нем был генерал-аншефский темно-синий, расшитый серебром мундир нараспашку. На груди сияли три алмазные звезды. По белому жилету – лента ордена святого Георгия 1-й степени.
Василий Денисович шагнул навстречу знатному гостю, представил ему жену, детей.
– Экую красавицу выбрал! – Суворов лукаво подмигнул Давыдову и расцеловал чуть покрасневшую и оттого необычайно похорошевшую Елену Евдокимовну в обе щеки. – Помнится, сударыня, с покойным батюшкой твоим, генералом Щербининым, дружбу водили. В жарких битвах не раз довелось нам вкусить пир штыков...
Суворов подошел к братьям, перекрестил их и дал им поцеловать руку.
– Ба! Да мы уж знакомы... – он по-отечески потрепал кудрявую голову Дениса и многозначительно повторил: – О, этот будет военным человеком! Чай, в отца.
Тут Василий Денисович взял у матери на руки трехлетнюю дочь:
– Вот наша кроха, Сашенька!
Суворов улыбнулся, легонько пожал ей тонкую ручку и поинтересовался:
– Что с тобою приключилось, моя голубушка? Отчего ты так худа и бледна?
– Лихорадка дочку замучила, – ответила Елена Евдокимовна.
– Вот как нехорошо! – Александр Васильевич покачал головой и нахмурился. – Помилуй Бог, как нехорошо! Надобно эту лихорадку хорошенько высечь розгами. Пусть-ка она уходит поскорей да и не возвращается к нам более... А Сашеньке теперь паче всего надобен свежий воздух... Поболее свежего воздуха, радости да веселия.
Сашенька, видно, не поняла слов знатного гостя, надула губки и громко, на весь дом, разрыдалась.
Мать поспешила забрать ее у мужа и отнесла в детскую.
А Суворов меж тем подошел к круглому столу в гостиной, налил рюмку водки, выпил ее единым духом и принялся плотно закусывать. Он ел так сладко и аппетитно, что смотреть было любо-дорого. Все заулыбались и последовали его примеру.
– А караси в сметане, голубушка Елена Евдокимовна, просто прелесть, – похвалил кушанья Александр Васильевич. – Как, мсье Фремон, нравятся вам русские караси в русской сметане?
– Русский карась, русский сметана – ко-ро-шо! – согласно закивал француз.
– Так-то, милостивый государь.
После чинной трапезы Александр Васильевич вновь завел речь о маневрах, а затем, хитро прищурившись, обратился к хозяину дома.
Нуте-ка, скажите мне, полковник Давыдов, отчего вы так тихо вели вторую линию во время атаки? Ведь вы же не Сашенька, у вас лихорадки нету? Так я полагаю?
– Нету, ваше сиятельство.
– Так что же мешкали, коль нету лихорадки? Я посылал к вам приказание прибавить скоку, а вы продолжали подвигаться не торопясь?
Василий Денисович Давыдов нимало не смутился внезапным вопросом полководца:
– Оттого, ваше сиятельство, что я не видел в том нужды.
– А почему так? – переспросил Суворов.
– От доброго обеда и к ужину останется...
– Ценю вашу находчивость, полковник! А ежели по-военному?
– Успех первой линии этого не требовал, она не переставала гнать неприятеля, – спокойно, с достоинством пояснил полковник Давыдов. – Вторая линия нужна была только для смены первой, когда та устанет от погони. Вот почему я берег лошадей, которым надлежало заменить выбившихся из сил.
– Резонно! А ежели бы неприятель ободрился и опрокинул первую линию? – спросил генерал-аншеф, и в глазах его вспыхнул дерзкий огонек. – Как действовал бы ваш полк?
– Такого быть не могло, – не растерявшись, смело парировал Давыдов, – ваше сиятельство были с нею!
– Ну и остер, полковник! Сметка в сражении – первое дело! – Суворов улыбнулся, слегка поморщился и перевел разговор на другую тему.
Отойдя к окну, он заговорил о саврасой калмыцкой лошади, любезно предоставленной ему на время маневров полковником Давыдовым.
– Взгляните, господа! Право, до чего хороша Стрела! Полководец хвалил коня за легкость, резвость, смекалку, уверял, что никогда на подобном не ездил.
– Разве что... – тут Александр Васильевич на минуту смолк, призадумался. – Пожалуй, один только раз. Давненько то было. В сражении под Кослуджи.
– Как же, как же, – кивнул высокий статный генерал с глубоким шрамом поперек щеки, шагнув вперед. – Помнится, жаркая сеча была.
– Я ведь не всегда наступал, как думают иные. Всякое бывало. Так в сем сражении, – продолжал рассказ Суворов, время от времени посматривая на гостей, – я был охвачен и преследуем турками долго. Немного зная турецкий язык, я слышал в криках за спиной, как янычары уговаривались меж собою не стрелять по мне, не рубить меня, а взять живым. Полоним, мол, Суворова! Видно, узнали меня. С тем намерением турки несколько раз настигали меня так близко, что почти руками хватали за куртку. Однако при каждом наскоке добрый конь меня выручал – пулей летел вперед. А гнавшиеся за мною турки отставали разом на несколько саженей. Наконец, чувствую, конь мой начал сдавать, устав от горячей погони, хотя и оторвался от янычар. Прискакал я в лесок ни жив ни мертв, с коня спрыгнул да и стеганул его хорошенько. Ужо прости меня за такую жестокость, мой верный конь! А сам под кустом схоронился. Конь же мой скрылся в чаще, сгинув с глаз янычар. Потом, вскорости, назад вернулся. И меня спас! Имя того верного коня век буду помнить! Орлик звали его. – Оглядев притихших гостей, Суворов обратился к завороженному его рассказом пылкому Денису: – Не правда ли, хорош был у меня конь?
– Очень даже хорош! Я ведь тоже люблю лошадей, Александр Васильевич!
– Молодец, Денис! – похвалил Суворов. – Еще пуще матушку свою люби. Отца чти. Отечество обороняй как зеницу ока ото всех недругов... Елена Евдокимовна, а что такое подали тому генералу?
– Перепелов, зажаренных в тесте, ваше сиятельство.
– Королевская еда! – усмехнувшись, воскликнул Суворов. – Но я ведь не король, голубушка, а простой русский солдат! Хоть и в чине генерала. В такой еде я проку не вижу. А вот мсье Фремону перепела в самый раз. Он ведь гурман. Верно я говорю, мсье Фремон?
– О, не знаю. Перепел кушаль наш славный король...
– Вот именно! Король! Пе-ре-пел! Каково звучит! Все дружно рассмеялись.
После обеда Суворов пробыл в гостеприимном доме Давыдовых около часа. На прощание он отдал приказ по итогам смотра кавалерийских маневров:
– Первый полк отличный! Второй полк хорош! Про третий умолчу. Четвертый же никуда не годится.
Здесь надлежит заметить, что первый номер принадлежал Полтавскому легкоконному полку, которым командовал Василий Денисович.
– Тищенко, коня! – распорядился Суворов.
– Конь готов, ваше сиятельство!
– Елена Евдокимовна, позвольте расцеловать вас, голубушка. Обед удался на славу! Полковника Давыдова поздравляю. Мсье Фремону – поклон за компанию и наше русское – ку-ка-ре-кууу! Евдоким, забирай-ка сладкое – я до него не охотник! А ты, Денис, служи Родине с честью, не посрами славной воинской династии Давыдовых. Люби солдата, а уж солдат тебя в бою не выдаст! Помяни мое слово...
В веселом расположении духа Суворов сел в коляску и отправился в лагерь, где находился полковой штаб, а затем далее в свою главную квартиру – в Херсон.
С того часа настроение солдат и офицеров Полтавского легкоконного полка сильно поднялось, ибо они преисполнились гордостью от столь высокой похвалы знаменитого полководца.
Мудрые изречения Суворова о ратном труде горячо полюбились юному Давыдову и стали путеводной звездой, которая помогала ему в самые трудные, роковые минуты жизни. Денис записал эти изречения в свой дневник и неоднократно поминал их при уместных случаях:
Мне солдат дороже себя.
Вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови.
С пленниками поступать человеколюбиво и стыдиться варварства.
Черты истинного героя:
смел без запальчивости,
скор без опрометчивости,
деятелен без легкомыслия,
подчинен без униженности,
победитель без тщеславия,
честолюбив без кичливости,
благороден без гордости,
непринужден без упрямства,
скромен без притворства,
целен без примеси,
услужлив без корыстолюбия.
В торжественный день званого обеда полковник Давыдов оставил себе на память о Суворове забытую им в Грушевке легкую курьерскую тележку. На ней Александр Васильевич пожаловал в полк из Стародубского лагеря.
Тележку Суворова Давыдов возил с собой с места на место повсюду и хранил долгие годы, словно священную реликвию. К сожалению, той знаменитой тележке полководца впоследствии была уготована печальная участь. Она сгорела в Бородине, подмосковном поместье Давыдовых, вместе с усадьбой, в огне и пылу одного из главных сражений двенадцатого года. Однако речь о Бородине впереди... А меж тем вещие слова и доброе расположение Суворова на всю жизнь запали в сердце юного Дениса и он с еще большим нетерпением стал горячо и страстно мечтать о военной службе.
Руки вверх!
Ищи! – крикнул Денис, и в ответ из ближнего леска донеслось протяжное:
– И-щи-и-и...
Голос плывет над кудрявыми серебристыми вязами, над шелковистым прибрежным лужком, над озерной ширью, теряясь далеко вдали. Дневной жар еще курится над соломенными крышами хат, над пожелтевшей, мягкой от пыли дорогой.
Денис спрятался в кустах у дороги и замаскировался: попробуй теперь найди!
Всматриваясь в ряды стройных пирамидальных тополей, выстроившихся вдоль дороги, Денис представил себе шеренгу воинов-великанов, готовых ринуться в бой по первому его приказу. Пусть только покажется враг!
Тем часом сын полкового егеря Андрейка, пригибаясь к земле и оглядываясь, осторожно пробирался к опушке леса. Его рыжая голова то и дело мелькала в кустах, словно солнечный одуванчик.
По уговору достаточно было подкрасться и дотронуться до плеча противника, чтобы тот считался побежденным.
Андрейка полз по траве, прислушиваясь, замирая и чутко ловя звуки и малейшие шорохи. У дороги он решил залезть на тополь, чтобы получше разглядеть с высоты опушку леса: не спрятался ли там Дениска? С трудом дотянулся до вершинной ветки дерева, осмотрелся кругом: не покажется ли где белая рубашка?
Вдалеке змейкой вился дымок над крохотными белоснежными хатами. По пыльной дороге спокойно и грузно ступал могучий вол. Зеленовато-голубым цветом отливала вода в озере, по которому плыли малые островки, словно куличи пасхальные, все в горящих свечах – золоте цветущих купан. Заглядевшись на эту красу земную, Андрейка на миг позабыл про Дениса. Его внимание привлекли круги, внезапно возникшие на середине озера.
«Что там? – удивился Андрейка. – Неужто резвятся рыбы?» Он соскользнул с дерева и, на беду, разорвал о сухой острый сук штанину. «Семь бед – один ответ! – махнул рукой Андрейка. – У Дениски и вовсе рукав оторван». И, пригибаясь к земле, побежал к озеру.
Едва голые пятки мальчика коснулись воды, как кто-то хлопнул его по плечу.
– Стой! – раздался звонкий голос Дениса, появившегося внезапно, будто выросшего из-под земли. – Теперь ты мой пленник! Руки вверх!
– А ты... ты от... ку... да? – заикаясь от неожиданности, спросил Андрейка. – Там... на воде круги какие-то чудные. Сплаваем, поглядим...
– Круги? – рассмеялся Денис. Он размахнулся и далеко бросил плоский камень-голыш вдоль озера, глядя, как он, проносясь пулей, скользнул и несколько раз вынырнул из воды, оставив на безмятежной глади круги. Лукаво подмигнул другу: – Военная хитрость!
«Хитрость!» – Андрей шмыгнул носом, поскреб с досады в затылке и, для острастки погрозив Денису кулаком, медленно поднял руки вверх...
А еще любил Денис разные загадки загадывать. Великое множество слышал он их от донского казака, своего мудрого дядьки Филиппа Михайловича Ежова.
– Сказывайте, что это за чудо-юдо? – спрашивал Денис.
– А вот и угодил пальцем в небо, – смеется Денис. – Разве Тега по-человечьи плавает? Да по-французски лопочет?
– Тогда кто ж еще?
– Думать надо. Это ж лягушка!
– А теперь ты сказывай! – грозит ему пальцем Андрей. – В озере по ночам ревом ревет, а из озера нейдет?
– Ясное дело, – лукаво усмехается Денис. – Выпь... Ее водным быком кличут.
– Верно, – кивает Андрей.
– А теперь отгадайте-ка: что за птица? – прикрывает глаза Денис.
Шило – впереди,
Клубок – середи,
А ножницы – сзади?
– Небось воробей, – отвечает за всех Егорка.
– А вот и нет! – теребит его за густой вихор Денис. – Да это ж ласточка-касатка! Гляньте на ее хвост. Вилку увидите.
В ту пору Денис крепко увлекся верховой ездой. Он не чаял души в поджаром саврасом калмыцком коне с черной растрепанной гривой, том самом коне, на котором скакал на маневрах Александр Васильевич Суворов и коего он так горячо хвалил на званом обеде. Теперь же, когда полковая жизнь пошла своим будничным чередом, отец счел возможным уважить просьбу сына и отдал на его попечение своего любимца-коня. Денис ухаживал за Стрелой: расчесывал ей гриву, кормил отборным овсом, купал ее в озере. И не было для него радости слаще, чем мчаться на резвой Стреле по неоглядной ковыльной степи и слушать, как вдалеке казаки поют старые русские песни:
Меж тем солнце уже поднялось высоко и палило нестерпимо. День выдался знойный. Мальчики обогнули густо поросшее рогозом озеро, спустились на дно оврага испить студеной воды из ключа и, наслаждаясь прохладой, забрели в лесок. Под ногами шелестит густая трава, на тугих стволах сосен шелушится в лучах солнца тонкая, румяная кожица, а над головами порхают и мелодично посвистывают, словно считают капель, пеночки.
В тенистом овраге без умолку кукует кукушка, мешает Денису сосредоточиться и выбрать укрытие для предстоящего сражения. Он остановился возле небольшой ямы у расщепленного молнией старого дуба, призадумался и вспомнил картинку, недавно виденную в военном журнале отца: на редут похоже.
– Глянь-ка, Евдоким! Здесь можно пушку ставить! – Денис прыгнул в яму, залег под дерево и приложил к плечу суковатую палку. – И видимость хороша, и укрытие есть!
– Где укрытие?
– Да вот же, яма глубокая.
– А пушка?
– Разве не видишь?
– Не-е-ет.
– Эх ты, Евдошка-картошка! Да вот же она, пушка, – разбитая телега. Оглобли – стволы. Колеса – лафеты.
– Куда ж ее ставить?
– Как куда? В укрытие, в яму.
– Пойдем-ка домой, Дениска.
– Зачем?
– Жарко больно. Уморился я.
– Разнюнился! «Жарко, уморился». А Суворову каково?
– Так я ж не Суворов.
– Знамо дело, что не Суворов. Но Суворов никогда бы не посмел унывать! Хочешь быть на него похожим?
– Зачем мне. Жаль только, что я из-за Суворова сладкое у тебя не выспорил!
– Да что там сладкое. Сладкое я тебе и так отдам. Только, чур, игра еще не окончена. Защищай-ка редут! Я нападаю!
– Эй, Дениска! Глянь-ка, всадники!
По опушке вилась одинокая тропа. И вдруг впереди, словно сквозь туман, Денис увидел всадников на конях. Вскорости казак пробежал, крича: «Скачет! Скачет!»
Сердце Дениса забилось часто, казалось, оно готово было выпрыгнуть из груди.
В нескольких саженях от него скакал худощавый и стройный всадник на гнедом калмыцком коне. Из-под копыт легким дымком вздымалась пыль.
Белая, с расстегнутым воротом рубаха, солдатская каска, шпага, блестящая на солнце, светло-голубые глаза – все это показалось Денису знакомым.
Сухое, обветренное, запыленное лицо было мужественно и вдохновенно. Денис не заметил на полководце ни ленты, ни крестов, ни других знаков отличия. А когда взмыленный калмыцкий конь поравнялся с мальчиками и чуть было не проскакал мимо, держа путь к командирской палатке, тут адъютант и бессменный ординарец Суворова Тищенко, человек весьма сметливый и зоркий, ехавший следом, крикнул:
– Граф! Больно лихо вы скачете! Посмотрите вот дети полкового командира Василия Денисовича Давыдова!
Александр Васильевич резко осадил коня и повернулся к мальчикам:
– Хороши молодцы!
Тем временем полководца окружили приотставшие офицеры и адъютанты.
Суворов приветливо кивнул мальчикам и спросил хрипловатым голосом:
– А нуте-ка, братцы, покажите, как бравый солдат честь отдает!
Евдоким съежился от испуга, опустил глаза и застыл на месте.
Коренастый, подтянутый Денис смело шагнул навстречу Суворову, вытянулся во фрунт, руки по швам, грудь колесом, подбородок приподнят, глаза сверкают. На миг замер, приложив ладонь к черным вьющимся волосам.
Александр Васильевич улыбнулся, вскинув тонкие брови.
– Хвалю за отвагу. Как же тебя зовут?
– Денис Давыдов.
– Ого! Слыхали? – Полководец многозначительно обвел свиту глазами. – Денис Давыдов! Только раз и навсегда запомни, Денис: к пустой голове не надлежит руку прикладывать! Ну а в остальном – все правильно. Где ж твоя шапка? Денис покраснел, смутился:
– В бою утеряна.
– О, видно, жаркая баталия была! А ты, друг мой, любишь солдат?
– Я люблю графа Суворова! – не помня себя от счастья, одним духом выпалил Денис. – В нем все: и солдаты, и победа, и слава!
– О, помилуй Бог, какой удалой! – Суворов легко спрыгнул с коня. – Весь в отца! – И, как бы продолжая свою мысль, добавил: – Этот будет истинно военный человек. Помяните слово, я, чай, еще не умру, а Денис, глядишь, три сражения выиграет! А это кто? – Суворов указал на толстяка.
– Мой брат, Евдоким.
– Вижу, вижу. Уж больно Евдоким пухлый да розовощекий, прямо кровь с молоком. Что ж ты такой робкий, Евдоким? Бери пример с Дениса. Слыхал пословицу «Без смелости сила попадает на вилы»?
– Я другую знаю, – стесняясь, ответил Евдоким.
– Нуте-ка, какую же? Сказывай!
– Сам не дерусь, а семерых не боюсь.
– Ого, брат, да ты, как погляжу, за словом в карман не лезешь! – усмехнулся Суворов. – По гражданской службе, считай, далеко пойдешь.
– Ваше сиятельство, а по утрам вы, по утрам, – Евдоким немного приободрился. – Как по утрам вы поднимаете войска?
– Как поднимаю? Да обыкновенно.
– Кукарекаете?
– Ну зачем мне кукарекать? – рассмеялся Суворов. – Я ведь не петух! Кстати, Евдоким, коль ты такой острый на язычок, скажи-ка, почему петух, когда поет, глаза закатывает?
– Н-н-не знаю...
– Да потому, что он все ноты наизусть выучил. Свита полководца дружно рассмеялась.
– А про кукареканье-то кто тебе сказывал? – поинтересовался Александр Васильевич.
– Наш гувернер, мсье Шарль Фремон.
– И ты небось поверил французу и поспорил с Денисом, что я и вправду по утрам кукарекаю?
– Ага, поспорил. Откуда вы знаете?
– По глазам вижу. Небось на сладкое спорил...
– И это правда...
– Не горюй, получишь сладкое. В древние времена воины, уходя в дальние походы, наряду с оружием брали с собой не медовые пряники, а горький лук. Так вот я – воин. И Денис – будущий воин! Правильно я говорю?
– В точности так, ваше сиятельство.
– А что касается мсье Фремона, то я ему еще прокукарекаю!
На прощание Суворов протянул братьям руку для поцелуя, наклонился к Денису, слегка обнял его за плечи и перекрестил:
– Благословляю тебя на ратные подвиги! А теперь беги к своей матушке. Передай ей от меня поклон! – Александр Васильевич сел в седло, приосанился и крикнул: «Вперед!» – показав, как надо увлекать за собою солдат. С этими словами он пришпорил коня и поскакал дальше, сопровождаемый свитой.
– Ура! – Денис побежал вслед за Суворовым, но, вспомнив о матушке, замедлил шаг, свернул на боковую тропу и помчался вместе с братом к дому.
На крыльце сидел друг Дениса Андрейка, сын полкового егеря, сопя, вытаскивал из ноги занозу.
Возбужденный, запыхавшийся Денис выпалил:
– Послушай-ка, что я тебе расскажу...
Андрейка с недоверием глянул на него:
– Чего вздумал?
– Суворов! – крикнул Денис. – Мы с Евдокимом только что видели Суворова!
– Врешь! – ошеломленный Андрей мигом слетел с крыльца, позабыв про занозу. – Когда? Где?
– Там! – Денис махнул рукой на ближний лесок. – Он говорил со мной... Назвал удалым!
Встречу с великим Суворовым, которая произошла в раннем детстве, Давыдов считал счастливейшей в жизни и помнил до самой смерти.
На званом обеде с графом Александром Васильевичем Суворовым
Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар,
И с проседью усов – все раб младой привычки.
Люблю разгульный шум, умов, речей пожар
И громогласные шампанского оттычки.
Денис Давыдов
После утреннего смотра войск Полтавского кавалерийского полка радостная весть облетела лагерь в Грушевке.
– Завтра, – торжественно объявил братьям за ужином дядька Филипп Михайлович Ежов, – пожалует к нам на обед сам батюшка граф Александр Васильевич!
Розовощекий Евдоким разинул от удивления рот, выронил ложку и словно прирос к стулу.
– Не может быть! – вскрикнул Денис.
– А вот еще как пожалует! – с твердостью в голосе повторил казак. – Управляйтесь-ка с творогом живо! Утро вечера мудренее!
И правда, сразу же после ужина весь огромный дом Давыдовых, стоявший неподалеку от села, наполнился невообразимым шумом и предпраздничной суетой. В комнатах чистили, скребли, подметали. На кухне разделывали рыбу. Спать не ложились до поздней ночи – готовились к приему высокого гостя. В доме знали, что Суворов был скромен во всем, он не терпел роскоши и пышных приемов. Давыдовы же привыкли жить широко, как было принято в те годы во многих дворянских семьях. Поэтому прислуга, не теряя времени даром, стала выносить из комнат расписные ковры, мягкие пуховые кресла, дорогие картины в позолоченных рамах, зеркала.
К восьми вечера все было устроено как надлежало. В просторной гостиной установили большой круглый стол с постными закусками, с рюмками «благородного» размера и графином водки.
В столовой накрыли другой стол – длинный, на двадцать два прибора, опять-таки без малейших украшений, без фарфоровых кукол, столь модных в то время, без ваз с фруктами и вареньем. На белоснежной скатерти не ставили даже суповых чаш. Кушанья должны были подавать «с пылу, с жару», с кухонного огня. Хозяева знали, что так заведено у Суворова.
В отдельной горнице приготовили для полководца ванну – несколько ушатов с холодной водой, чистые простыни и одежду, которую накануне привез его расторопный ординарец Тищенко.
Маневры закончились в семь утра. Суворов в сопровождении одного из своих адъютантов первым прискакал в Грушевку. Без труда отыскал приметный издалека высокий и большой дом Давыдовых и быстрым шагом прошел вслед за Ежовым в специально отведенную для него горницу. Здесь полководец мог привести себя после бурных стремительных маневров и долгой езды по клубящейся пылью дороге в надлежащий порядок.
К крыльцу тем временем стали собираться званые гости: генералы, полковники, офицеры Полтавского полка, чиновники корпусного штаба... Все при полном параде.
Василий Денисович в полковничьем мундире и Елена Евдокимовна, одетая строго, со вкусом, держа маленькую дочку Сашеньку на руках, радушно приветствовали гостей и сопровождали их в гостиную. Возле хозяев стояли нарядно одетые дети – Денис, Евдоким и Лев, прифранченный по сему случаю мсье Фремон.
Гости приумолкли в ожидании полководца, который долго не выходил из горницы. Наконец двери распахнулись. Из крохотной горницы на залитый солнцем простор гостиной вышел улыбающийся Суворов. На нем был генерал-аншефский темно-синий, расшитый серебром мундир нараспашку. На груди сияли три алмазные звезды. По белому жилету – лента ордена святого Георгия 1-й степени.
Василий Денисович шагнул навстречу знатному гостю, представил ему жену, детей.
– Экую красавицу выбрал! – Суворов лукаво подмигнул Давыдову и расцеловал чуть покрасневшую и оттого необычайно похорошевшую Елену Евдокимовну в обе щеки. – Помнится, сударыня, с покойным батюшкой твоим, генералом Щербининым, дружбу водили. В жарких битвах не раз довелось нам вкусить пир штыков...
Суворов подошел к братьям, перекрестил их и дал им поцеловать руку.
– Ба! Да мы уж знакомы... – он по-отечески потрепал кудрявую голову Дениса и многозначительно повторил: – О, этот будет военным человеком! Чай, в отца.
Тут Василий Денисович взял у матери на руки трехлетнюю дочь:
– Вот наша кроха, Сашенька!
Суворов улыбнулся, легонько пожал ей тонкую ручку и поинтересовался:
– Что с тобою приключилось, моя голубушка? Отчего ты так худа и бледна?
– Лихорадка дочку замучила, – ответила Елена Евдокимовна.
– Вот как нехорошо! – Александр Васильевич покачал головой и нахмурился. – Помилуй Бог, как нехорошо! Надобно эту лихорадку хорошенько высечь розгами. Пусть-ка она уходит поскорей да и не возвращается к нам более... А Сашеньке теперь паче всего надобен свежий воздух... Поболее свежего воздуха, радости да веселия.
Сашенька, видно, не поняла слов знатного гостя, надула губки и громко, на весь дом, разрыдалась.
Мать поспешила забрать ее у мужа и отнесла в детскую.
А Суворов меж тем подошел к круглому столу в гостиной, налил рюмку водки, выпил ее единым духом и принялся плотно закусывать. Он ел так сладко и аппетитно, что смотреть было любо-дорого. Все заулыбались и последовали его примеру.
– А караси в сметане, голубушка Елена Евдокимовна, просто прелесть, – похвалил кушанья Александр Васильевич. – Как, мсье Фремон, нравятся вам русские караси в русской сметане?
– Русский карась, русский сметана – ко-ро-шо! – согласно закивал француз.
– Так-то, милостивый государь.
После чинной трапезы Александр Васильевич вновь завел речь о маневрах, а затем, хитро прищурившись, обратился к хозяину дома.
Нуте-ка, скажите мне, полковник Давыдов, отчего вы так тихо вели вторую линию во время атаки? Ведь вы же не Сашенька, у вас лихорадки нету? Так я полагаю?
– Нету, ваше сиятельство.
– Так что же мешкали, коль нету лихорадки? Я посылал к вам приказание прибавить скоку, а вы продолжали подвигаться не торопясь?
Василий Денисович Давыдов нимало не смутился внезапным вопросом полководца:
– Оттого, ваше сиятельство, что я не видел в том нужды.
– А почему так? – переспросил Суворов.
– От доброго обеда и к ужину останется...
– Ценю вашу находчивость, полковник! А ежели по-военному?
– Успех первой линии этого не требовал, она не переставала гнать неприятеля, – спокойно, с достоинством пояснил полковник Давыдов. – Вторая линия нужна была только для смены первой, когда та устанет от погони. Вот почему я берег лошадей, которым надлежало заменить выбившихся из сил.
– Резонно! А ежели бы неприятель ободрился и опрокинул первую линию? – спросил генерал-аншеф, и в глазах его вспыхнул дерзкий огонек. – Как действовал бы ваш полк?
– Такого быть не могло, – не растерявшись, смело парировал Давыдов, – ваше сиятельство были с нею!
– Ну и остер, полковник! Сметка в сражении – первое дело! – Суворов улыбнулся, слегка поморщился и перевел разговор на другую тему.
Отойдя к окну, он заговорил о саврасой калмыцкой лошади, любезно предоставленной ему на время маневров полковником Давыдовым.
– Взгляните, господа! Право, до чего хороша Стрела! Полководец хвалил коня за легкость, резвость, смекалку, уверял, что никогда на подобном не ездил.
– Разве что... – тут Александр Васильевич на минуту смолк, призадумался. – Пожалуй, один только раз. Давненько то было. В сражении под Кослуджи.
– Как же, как же, – кивнул высокий статный генерал с глубоким шрамом поперек щеки, шагнув вперед. – Помнится, жаркая сеча была.
– Я ведь не всегда наступал, как думают иные. Всякое бывало. Так в сем сражении, – продолжал рассказ Суворов, время от времени посматривая на гостей, – я был охвачен и преследуем турками долго. Немного зная турецкий язык, я слышал в криках за спиной, как янычары уговаривались меж собою не стрелять по мне, не рубить меня, а взять живым. Полоним, мол, Суворова! Видно, узнали меня. С тем намерением турки несколько раз настигали меня так близко, что почти руками хватали за куртку. Однако при каждом наскоке добрый конь меня выручал – пулей летел вперед. А гнавшиеся за мною турки отставали разом на несколько саженей. Наконец, чувствую, конь мой начал сдавать, устав от горячей погони, хотя и оторвался от янычар. Прискакал я в лесок ни жив ни мертв, с коня спрыгнул да и стеганул его хорошенько. Ужо прости меня за такую жестокость, мой верный конь! А сам под кустом схоронился. Конь же мой скрылся в чаще, сгинув с глаз янычар. Потом, вскорости, назад вернулся. И меня спас! Имя того верного коня век буду помнить! Орлик звали его. – Оглядев притихших гостей, Суворов обратился к завороженному его рассказом пылкому Денису: – Не правда ли, хорош был у меня конь?
– Очень даже хорош! Я ведь тоже люблю лошадей, Александр Васильевич!
– Молодец, Денис! – похвалил Суворов. – Еще пуще матушку свою люби. Отца чти. Отечество обороняй как зеницу ока ото всех недругов... Елена Евдокимовна, а что такое подали тому генералу?
– Перепелов, зажаренных в тесте, ваше сиятельство.
– Королевская еда! – усмехнувшись, воскликнул Суворов. – Но я ведь не король, голубушка, а простой русский солдат! Хоть и в чине генерала. В такой еде я проку не вижу. А вот мсье Фремону перепела в самый раз. Он ведь гурман. Верно я говорю, мсье Фремон?
– О, не знаю. Перепел кушаль наш славный король...
– Вот именно! Король! Пе-ре-пел! Каково звучит! Все дружно рассмеялись.
После обеда Суворов пробыл в гостеприимном доме Давыдовых около часа. На прощание он отдал приказ по итогам смотра кавалерийских маневров:
– Первый полк отличный! Второй полк хорош! Про третий умолчу. Четвертый же никуда не годится.
Здесь надлежит заметить, что первый номер принадлежал Полтавскому легкоконному полку, которым командовал Василий Денисович.
– Тищенко, коня! – распорядился Суворов.
– Конь готов, ваше сиятельство!
– Елена Евдокимовна, позвольте расцеловать вас, голубушка. Обед удался на славу! Полковника Давыдова поздравляю. Мсье Фремону – поклон за компанию и наше русское – ку-ка-ре-кууу! Евдоким, забирай-ка сладкое – я до него не охотник! А ты, Денис, служи Родине с честью, не посрами славной воинской династии Давыдовых. Люби солдата, а уж солдат тебя в бою не выдаст! Помяни мое слово...
В веселом расположении духа Суворов сел в коляску и отправился в лагерь, где находился полковой штаб, а затем далее в свою главную квартиру – в Херсон.
С того часа настроение солдат и офицеров Полтавского легкоконного полка сильно поднялось, ибо они преисполнились гордостью от столь высокой похвалы знаменитого полководца.
Мудрые изречения Суворова о ратном труде горячо полюбились юному Давыдову и стали путеводной звездой, которая помогала ему в самые трудные, роковые минуты жизни. Денис записал эти изречения в свой дневник и неоднократно поминал их при уместных случаях:
Мне солдат дороже себя.
Вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови.
С пленниками поступать человеколюбиво и стыдиться варварства.
Черты истинного героя:
смел без запальчивости,
скор без опрометчивости,
деятелен без легкомыслия,
подчинен без униженности,
победитель без тщеславия,
честолюбив без кичливости,
благороден без гордости,
непринужден без упрямства,
скромен без притворства,
целен без примеси,
услужлив без корыстолюбия.
В торжественный день званого обеда полковник Давыдов оставил себе на память о Суворове забытую им в Грушевке легкую курьерскую тележку. На ней Александр Васильевич пожаловал в полк из Стародубского лагеря.
Тележку Суворова Давыдов возил с собой с места на место повсюду и хранил долгие годы, словно священную реликвию. К сожалению, той знаменитой тележке полководца впоследствии была уготована печальная участь. Она сгорела в Бородине, подмосковном поместье Давыдовых, вместе с усадьбой, в огне и пылу одного из главных сражений двенадцатого года. Однако речь о Бородине впереди... А меж тем вещие слова и доброе расположение Суворова на всю жизнь запали в сердце юного Дениса и он с еще большим нетерпением стал горячо и страстно мечтать о военной службе.
Руки вверх!
Давно ли, речка голубая,
Давно ли, ласковой волной
Мой челн привольно колыхая,
Владела ты, источник рая,
Моей блуждающей судьбой!
Денис Давыдов
Ищи! – крикнул Денис, и в ответ из ближнего леска донеслось протяжное:
– И-щи-и-и...
Голос плывет над кудрявыми серебристыми вязами, над шелковистым прибрежным лужком, над озерной ширью, теряясь далеко вдали. Дневной жар еще курится над соломенными крышами хат, над пожелтевшей, мягкой от пыли дорогой.
Денис спрятался в кустах у дороги и замаскировался: попробуй теперь найди!
Всматриваясь в ряды стройных пирамидальных тополей, выстроившихся вдоль дороги, Денис представил себе шеренгу воинов-великанов, готовых ринуться в бой по первому его приказу. Пусть только покажется враг!
Тем часом сын полкового егеря Андрейка, пригибаясь к земле и оглядываясь, осторожно пробирался к опушке леса. Его рыжая голова то и дело мелькала в кустах, словно солнечный одуванчик.
По уговору достаточно было подкрасться и дотронуться до плеча противника, чтобы тот считался побежденным.
Андрейка полз по траве, прислушиваясь, замирая и чутко ловя звуки и малейшие шорохи. У дороги он решил залезть на тополь, чтобы получше разглядеть с высоты опушку леса: не спрятался ли там Дениска? С трудом дотянулся до вершинной ветки дерева, осмотрелся кругом: не покажется ли где белая рубашка?
Вдалеке змейкой вился дымок над крохотными белоснежными хатами. По пыльной дороге спокойно и грузно ступал могучий вол. Зеленовато-голубым цветом отливала вода в озере, по которому плыли малые островки, словно куличи пасхальные, все в горящих свечах – золоте цветущих купан. Заглядевшись на эту красу земную, Андрейка на миг позабыл про Дениса. Его внимание привлекли круги, внезапно возникшие на середине озера.
«Что там? – удивился Андрейка. – Неужто резвятся рыбы?» Он соскользнул с дерева и, на беду, разорвал о сухой острый сук штанину. «Семь бед – один ответ! – махнул рукой Андрейка. – У Дениски и вовсе рукав оторван». И, пригибаясь к земле, побежал к озеру.
Едва голые пятки мальчика коснулись воды, как кто-то хлопнул его по плечу.
– Стой! – раздался звонкий голос Дениса, появившегося внезапно, будто выросшего из-под земли. – Теперь ты мой пленник! Руки вверх!
– А ты... ты от... ку... да? – заикаясь от неожиданности, спросил Андрейка. – Там... на воде круги какие-то чудные. Сплаваем, поглядим...
– Круги? – рассмеялся Денис. Он размахнулся и далеко бросил плоский камень-голыш вдоль озера, глядя, как он, проносясь пулей, скользнул и несколько раз вынырнул из воды, оставив на безмятежной глади круги. Лукаво подмигнул другу: – Военная хитрость!
«Хитрость!» – Андрей шмыгнул носом, поскреб с досады в затылке и, для острастки погрозив Денису кулаком, медленно поднял руки вверх...
А еще любил Денис разные загадки загадывать. Великое множество слышал он их от донского казака, своего мудрого дядьки Филиппа Михайловича Ежова.
– Сказывайте, что это за чудо-юдо? – спрашивал Денис.
– Кто? Кто? – первым вскрикивает, догадавшись, Андрей. – Да это же наш гусь Тега!
Выпуча глаза, садит,
По-французски говорит,
По-блошьи прыгает,
По-человечьи плавает?
– А вот и угодил пальцем в небо, – смеется Денис. – Разве Тега по-человечьи плавает? Да по-французски лопочет?
– Тогда кто ж еще?
– Думать надо. Это ж лягушка!
– А теперь ты сказывай! – грозит ему пальцем Андрей. – В озере по ночам ревом ревет, а из озера нейдет?
– Ясное дело, – лукаво усмехается Денис. – Выпь... Ее водным быком кличут.
– Верно, – кивает Андрей.
– А теперь отгадайте-ка: что за птица? – прикрывает глаза Денис.
Шило – впереди,
Клубок – середи,
А ножницы – сзади?
– Небось воробей, – отвечает за всех Егорка.
– А вот и нет! – теребит его за густой вихор Денис. – Да это ж ласточка-касатка! Гляньте на ее хвост. Вилку увидите.
В ту пору Денис крепко увлекся верховой ездой. Он не чаял души в поджаром саврасом калмыцком коне с черной растрепанной гривой, том самом коне, на котором скакал на маневрах Александр Васильевич Суворов и коего он так горячо хвалил на званом обеде. Теперь же, когда полковая жизнь пошла своим будничным чередом, отец счел возможным уважить просьбу сына и отдал на его попечение своего любимца-коня. Денис ухаживал за Стрелой: расчесывал ей гриву, кормил отборным овсом, купал ее в озере. И не было для него радости слаще, чем мчаться на резвой Стреле по неоглядной ковыльной степи и слушать, как вдалеке казаки поют старые русские песни:
Про великого полководца батюшку-свет Суворова:
Ни травушка-ковылушка к земле клонится,
Государева армеюшка
Богу молится,
Помолившись, наша армеюшка на конь садилася,
Закричали, загичали, сами на удар пошли,
На тую-то они на орду, на орду турецкую...
Они билися, рубились день до вечеру,
Осеннюю темную ночушку до белой зари...
Ой, звезда она, звездочка вечерняя,
Да звезда она высоко поднималася,
Ой, да светила она, эта звездочка,
Да, осветила она поле чистое,
Ой, да во этом поле чистом
Да стоит она, вся белая палатка.
Ой, да во этой она белой палатке,
Да горит она, свечушка восковая,
Ой, да перед свечушкой он сидит,
Да садит-то сам он, батюшка Суворов.
Ой, да лебединым пером он все пишет,
Да все по белой бумаге он пишет,
Ой да думает, братцы, он думушку,
Да думает он свою думушку,
Ой, да как на заре-то ему, на зорюшке
Да на зорюшке-то утренней,
Ой, да как вести свою армеюшку,
Да все ту ли армеюшку русскую,
Ой, да вести ему на крепость турецкую...
Да про широкую степь дороженьку:
Ой, да не пролегивала
Вот и степь-дороженька, она не широкая,
Она не широкая –
Шириною она,
Эта степь-дороженька, она конца-краю нет.