Барнфорд Ш.. Невероятное путешествие

когда качающееся дерево наклонилось к земле, кот весь собрался, так
что стал похож на свернутую пружину, и метнулся вниз. Рысь тоже была
ловка, но на волосок промахнулась и кот, резко свернув в сторону,
помчался в обратном направлении. На счастье в пригорке перед ним
оказалась кроличья нора, и кот, как пуля, влетел в нее. Теперь когти
рыси были ему не страшны. Он втиснулся в нору как можно глубже и
сжался в комок. Нора была настолько узка, что кот даже не мог
повернуться. Рысь тоже согнулась у норы и засунула в нее лапу. К
счастью, кота она не достала. Рысь опустила голову и опрометчиво
заглянула в отверстие. Ей пришлось тотчас отпрянуть в бессильной
ярости; из норы прямо ей в морду ударил фонтан земли - кот, работая
задними лапами, вышвыривал землю наружу.
Рысь попятилась и стала готовиться к новому наступлению. На
поляне воцарилась тишина и все выглядело мирным и тихим, в то время
как сердце у несчастного, попавшего в ловушку, кота дико колотилось.
Рысь начала разрывать землю вокруг входа в нору своими мощными
передними лапами и так занялась этим, что ничего вокруг не слышала и
не замечала.
Она не учуяла, как с подветренной стороны неслышно приблизился
мальчик и зашел в кусты. На нем была ярко-красная курточка и кепка, в
руках он нес ружье.
Мальчик двигался бесшумно не потому, что увидел рысь, а оттого,
что выслеживал оленя. Он и его отец продвигались параллельно, давая
друг другу знать о себе условленными сигналами. Мальчик был очень
взволнован и горд, ибо впервые отец счел сына достаточно
самостоятельным, чтобы взять его на охоту и доверить ему ружье.
Неожиданно мальчик увидел разъяренную рысь, с негромким рычанием
разгребающую грунт, в то время как на нее откуда-то непрерывно
сыпалась земля.
В этот момент рысь оглянулась и заметила мальчика. Она пригнулась
рыча и без страха, с ненавистью, глянула ему в глаза. Мгновение - и
рысь прыгнула - готовая и к бою и к бегству, и в тот же момент мальчик
поднял ружье, прицелился и выстрелил - все одним, быстрым движением.
Рысь перекувырнулась в воздухе и ударилась о землю, с жутким свистом
выпустив воздух из легких. Дернулись передние лапы, по телу пробежала
последняя судорога - рысь была мертва.
Мальчик подошел к неподвижному зверю. Он еще слегка дрожал, и был
не в силах забыть злобный свирепый взгляд рыси, которая теперь лежала
перед ним, обнажив белые клыки.
Мальчик стоял и глядел на рысь, не подходя к ней и не
дотрагиваясь, ожидая отца, который уже бежал, задыхающийся и
взволнованный, окликая на бегу сына. Мужчина остановился, пораженный,
увидев сначала рыжевато-серого зверя, распростертого на сосновой хвое,
а уже потом бледное лицо сына. Отец перевернул зверя и показал сыну
маленькое аккуратное отверстие, куда вошла пуля.
- Точно в сердце!
Он поднял глаза, усмехнувшись, и мальчик тоже неуверенно
улыбнулся. Сын перезарядил ружье и привязал к ветке красную косынку,
чтобы при возвращении легче было найти место, где лежала рысь.
Потом, оживленно переговариваясь, люди ушли вместе по тропе, а
кот сидя в своей норе слушал, как удалялись их голоса.
Когда все стихло, кот, пятясь задом, вылез оттуда и вышел на
покрытую солнечными бликами поляну. Он был весь грязный и, не обращая
никакого внимания на мертвого зверя, уселся шагах в десяти от него и
принялся невозмутимо чистить свой мех от кончика хвоста до носа.
Закончив свой туалет, он с наслаждением потянулся, а в заключение
презрительно повернулся к рыси спиной и задними лапами засыпал ей
морду землей.
После этого он пустился в путь, хладнокровный и самоуверенный,
как всегда.

Спустя два дня кот догнал собак. Он вышел на гребень холма, у
подножья которого лежала долина, прорезанная небольшим ручьем,
затененным зарослями ольхи.
На противоположной стороне долины, среди голых деревьев, он ясно
увидел две дорогие ему фигуры - золотистую и белую. Кот взволнованно
забил хвостом и пустил жалобный, призывный вопль.
Оба животных на холме напротив застыли, точно вкопанные, услыхав,
как эхо разнесло над спокойной долиной хорошо знакомый зов. Вспрыгнув
на скалу, кот вновь издал глухой хрипловатый вой, ясно донесшийся до
собак. Те вертелись, все еще не веря и не видя кота. Наконец, молодой
пес разглядел его, неистово залаял и помчался вниз и перемахнул через
ручей. За ним, не отставая, несся старый пес. Кот тоже ринулся
навстречу, делая огромные прыжки. Они встретились на берегу маленького
ручья.
Старый пес совсем обезумел от радости. Он неистово облизывал
кота, дважды сбил его с ног, нетерпеливо тыча головой. Потом, в
восторге начал крутиться вокруг кота, как тогда вокруг колли. Он
приближался кругами, и, очутившись рядом, ринулся на кота; тот спасся
от удара, вскочив на ствол дерева, затем перевернувшись, свалился
оттуда на спину псу.
Глядя на все это сияющими глазами, молодой пес стоял в стороне и
медленно, радостно помахивал хвостом, ожидая пока придет его черед.
Когда старый белый пес, изнемогая от восторга, свалился, едва не
задохнувшись, лабрадор подошел к коту. Тот встал на задние лапы и
сочувственно обследовал, разорванное ухо собаки.
Этой ночью трудно было бы найти более счастливых животных, чем
эти трое. Они улеглись под старой развесистой пихтой у берега ручья,
на душистой хвое. Между лапами старого терьера снова лежал его
любимец, теплый, мурлыкающий кот, и пес посапывал, глубоко
удовлетворенный. Лабрадор, их заботливый вожак, вновь, обрел своих
подопечных и мог с легким сердцем продолжать путь.

9

Позади лежало более двухсот миль, путники, как прежде, были
втроем, но среди них только кот остался целым и невредимым. Старый пес
все же упорно тащился вперед; хуже было лабрадору, Его некогда
прекрасная, блестящая шерсть свалялась и морда безобразно раздулась и
казалась странно огромной по сравнению с исхудавшим туловищем. Из-за
мучительной боли в воспаленной челюсти он почти не мог открыть рта,
так что буквально умирал от голода.
Его подпускали первым к любой добыче, убитой котом, и лабрадор
питался исключительно кровью, которую мог слизать со свежей дичи.
По заведенному порядку целый день они двигались вперед. Собаки
рысили бок о бок спокойно, целеустремленно: со стороны их можно было
принять за двух домашних баловней, выбежавших на небольшую прогулку.
Как-то утром, в глухих лесах Айронмаус, именно за таких и принял
собак лесник, возвращавшийся с обхода по заброшенной тропе к своему
джипу.
Собаки скрылись за поворотом вдали и лесник, занятый осмотром
деревьев, тут же о них забыл. Лишь значительно позже, уже под вечер,
его неожиданно осенила мысль, что в этих местах на тридцать миль
вокруг нет человеческого жилья.
Старший лесник, которому он рассказал о встрече, насмешливо
расхохотался и спросил, уж не видел ли он заодно и эльфов, прыгающих с
поганки на поганку?
А неделю спустя наступила очередь лесника посмеяться, когда
оказалось, что все это ему не приснилось...

Тем временем на Хирон-лейк Джон Лонгридж с братом готовились к
заключительной поездке сезона.
В Англии семья Хантеров собиралась в обратный путь, домой.
Миссис Оукс в старом каменном доме занималась чисткой и уборкой,
а ее муж складывал в сарай дрова.
Трое же друзей продолжали свой путь.
Теперь местность выглядела более обжитой. Раза два они видели
вдали маленькие одинокие деревушки. Молодой пес решительно избегал их,
стараясь всегда держаться леса или густого кустарника, чем вызвал
негодование старого пса, твердо уповавшего на доброту и отзывчивость
людей.
Но вожаком был молодой. Как ни влекли к себе бультерьера дальние
дымки из деревенских труб, ему приходилось сворачивать в сторону.
Однажды во второй половине дня на протяжении нескольких миль их
преследовал одинокий волк, которого, видимо, заинтересовал кот. Он не
представлял большой опасности: как бы ни был голоден волк, он никогда
не отважится напасть на двух собак.
Однако молодой пес, как и все собаки, испытывал к волку ненависть
и страх, чувства, восходящие должно быть, к тем давним временам, когда
они имели общего предка.
Лабрадора тревожила и смущала крадущаяся за ними серая тень,
мелькавшая в чаще всякий раз, когда пес оборачивался порычать. Солнце
уже садилось, и раздраженный измученный болью, понимая, что от
ненавистного волка им не избавиться, лабрадор избрал меньшее из двух
зол - вышел из кустарника на тихую сельскую дорогу. Вдоль нее, далеко
друг от друга, стояли фермы.
Молодой пес торопил своих товарищей. Он чуял, что волк не станет
преследовать их вблизи человеческого жилья.
В сумерках они приблизились к деревушке. Несколько маленьких
домиков обступили белую бревенчатую церковь и школу. Молодой пес уже
повернул, чтобы обойти деревню, но терьер неожиданно взбунтовался: он
был как всегда голоден и твердо знал, что в этот вечер, когда рядом
человеческое жилье, единственно разумный путь добыть пищу - получить
ее из человеческих рук? Его глазки заблестели. Пренебрегая грозным
ворчанием лабрадора, он затрусил дальше по запретной дороге, к домам,
вызывающе раскачивая округлыми поросячьими ляжками, упрямо прижав уши
к голове.
Молодой пес не стал более сопротивляться. У него разламывалась от
боли голова, и больше всего в эту минуту ему хотелось остановиться и
чесать, скрести и тереть о землю воспаленную морду.
Терьер миновал несколько первых коттеджей, таких привлекательных
для него, избалованного домашним уютом. В спокойном вечернем воздухе
стояли столбы дыма, отовсюду доносились мирные звуки голосов и запахи
человека.
Пес задержался у маленького белого коттеджа, с упоением вдыхая
чудесный аромат еды, смешанный с запахом древесного дыма.
Облизнувшись, он поднялся по ступенькам к двери, уверенно поднял лапу,
требовательно поскребся и сел, выжидательно навострив уши.
Он не был разочарован. Открылась дверь, и в полосе света
показалась маленькая девочка. От неожиданности старый пес замигал
своими косыми глазами и оскалился. Оскал этот должен был означать, что
бультерьер улыбается, но вряд ли могло быть что-нибудь более
безобразное, чем эта улыбка.
Почти тотчас последовал испуганный вопль:
- Папочка!..
И перед мордой терьера захлопнулась дверь. Пес был озадачен, но
все же настойчиво поскребся снова и склонил голову на бок,
выжидательно поставив большие треугольные уши. Внутри послышались
быстрые шаги, из окна выглянуло чье-то лицо. Пес вежливо полаял,
напоминая о себе.
Вдруг дверь распахнулась и выскочил человек с лицом, искаженным
злобой, держа в руке полное ведро. Он выплеснул содержимое прямо в
морду удивленной собаки и схватился за метлу.
- Пошел вон! Пошел вон отсюда! - завопил человек, так угрожающе
размахивая метлой, что терьер поджал хвост и промокший, жалкий
пустился наутек.
Он не был испуган, а лишь глубоко обижен: никогда еще за его
долгую жизнь человек не отвечал таким образом на дружеское
приветствие. Пес знал справедливый гнев, который обрушивался на него,
когда в молодости он обижал животных, принадлежавших людям. Он понимал
смех, - иногда раздражение, но грубое обращение и невоспитанность,
которые он увидел только что, - никогда!.. Расстроенный и
разочарованный, он скромненько пристроился позади своего вожака.
В двух милях за деревней от дороги, по которой они двигались,
отходил извилистый проселок, ведущий к ферме на холме. Они пересекли
темное поле, испугав пасшихся там старую белую лошадь и нескольких
коров, и направились к постройкам на некотором расстоянии от дома. Из
трубы над одним из строений поднималась тоненькая струйка дыма. Это
была коптильня, в ней жгли хворост орешника, и на медленном огне
коптили окорока.
Путешественники подошли ближе и прижались к чуть теплому
основанию дымохода. Здесь они решили переночевать.
Молодой пес провел беспокойную ночь. От непрерывного чесания раны
на его морде превратились в открытые язвы. Распространившееся на
железы воспаление вызвало лихорадку и жажду. Несколько раз лабрадор
оставлял товарищей и ходил пить к маленькому пруду неподалеку,
забираясь по грудь в прохладную, успокаивающую воду.
Когда старый пес проснулся, дрожа от холода, он был один.
Невдалеке распластался на брюхе, прижавшись к земле и возбужденно
подергивая хвостом кот; он подкрадывался к очередной жертве. В
утреннем воздухе, неодолимо маня терьера, разносился знакомый запах
дымка и чего-то съестного.
Над долиной подымался туман, сквозь который проглядывало тусклое
солнце. Старый пес миновал ветрозащитную аллею из высоких норвежских
сосен и подошел к двери фермы. Память у него была короткой:
человеческие существа снова водрузились на принадлежащий им по праву
пьедестал, держа в руках рог изобилия, наполненный едой.
Терьер жалобно заскулил. После вторичного, уже более громкого
призыва из-под соседнего амбара вылезло несколько кошек. Они принялись
с возмущением разглядывать его; глаза их сверкали как у тигров. В
любое другое время он немедленно обратил бы их в бегство, но сейчас у
него было более неотложное дело и он предпочел их не замечать.
Дверь отворилась и оттуда вырвался чудесный запах сала и яиц.
Терьер призвал на помощь все свои чары: заискивающе замахал хвостом,
прижав уши к голове и сморщил нос, глаза у него хитро заблестели.
Последовало изумленное молчание, а затем - низкий
добродушно-веселый мужской голос произнес: "Вот так гость!".
Обладатель голоса оглядывал странного посетителя, чьи глаза
теперь так закатились, что, почти исчезли подо лбом.
Человек обернулся назад и сказал что-то. Из помещения ему ответил
приятный, мягкий, женский голос. Послышались шаги. Терьер решительно
завилял хвостом.
На пороге остановилась женщина, с удивлением глядя на белое
чудище. Когда же ее лицо осветилось улыбкой, пес воспитанно протянул
ей лапу. Обезоруженная, женщина рассмеялась, нагнувшись, потрясла
лапу, потом пригласила пса за собой в дом. Терьер вошел вежливо и с
достоинством и пристально, с надеждой уставился на плиту.
На этот раз ему очень повезло, так как во всей округе не было
более гостеприимного дома и более добрых людей. Здесь жила немолодая
чета - Джеймс и Нэлл Маккензи. Теперь они были одни в просторном доме
фермы, где еще сохранилась атмосфера большой, дружной семьи, жившей
здесь. Маккензи хорошо относились к животным, так как у них выросли
восемь детей и в доме беспрерывно появлялись то осиротевшие котята, то
непризнанные дворняжки, то брошенные детеныши выдры, то какие-нибудь
другие беспризорные животные. Сначала они жили во дворе, но потом
неизменно, под самыми нелепыми предлогами, переселялись в дом. Мягкое
сердце Нэлл Маккензи было беззащитно перед ними, как прежде, так и
теперь.
Нэлл дала гостю миску объедков, он жадно их проглотил, не
прожевывая, и опять уставился на нее, прося добавки.
- Да он же умирает с голода! - воскликнула она в ужасе и отдала
псу собственный завтрак.
Все было так же, как много лет назад, - будто это один из ее
сыновей притащил очередную полудохлую от голода собаку. А пес
наслаждался, опустошал одну за другой миски, едва они оказывались на
полу. Джеймс молча протянул и свою тарелку, и... с тем же результатом.
За этим последовал поджаренный хлеб и целый кувшин молока.
Наконец, раздувшийся и довольный, старый пес растянулся на
коврике у теплой плиты, а Нэлл принялась готовить новый завтрак.
- Какой он породы? - спросила она немного погодя. - Я никогда не
видала такого уродца... Он выглядит так, будто его зачем-то втиснули в
чужую шкуру.
- Это английский бультерьер, - ответил ее муж. - Отличный
экземпляр, между прочим - настоящий старый боец! Я их очень люблю.
Видно, совсем недавно был в переделке, а ему должно быть добрых
десять-одиннадцать лет.
Почувствовав в голосе мужчины восхищение и уважение, столь редко
выпадающие на ее долю, собака от счастья заколотила хвостом о пол,
потом вскочила и ткнулась костлявой головой в колени хозяина.
Одобрительно посмеиваясь, Маккензи поглядел вниз:
- Самоуверен, как бес, но неотразим! Не правда ли? Все же - что
нам с тобой делать?
Нэлл погладила собаку по плечу и почувствовала под рукой шрамы.
Разглядев их поближе, она удивленно сказала мужу:
- Это следы когтей. Очень похоже на те, что медведь оставляет на
свежем дереве, только меньше...
Они молча смотрели на собаку у своих ног, думая, что за драма
разыгралась совсем недавно где-нибудь в лесу. Сейчас Маккензи впервые
разглядели, что в глубине веселых маленьких глазок собаки лежат тени,
что шея неестественно тонка, что хвост неутомимо и радостно колотящий
пол, облинял и истрепался. Перед ними была всего-навсего измученная
старая собака, изголодавшаяся не только по пище, но и по ласке.
Ни у одного из супругов не возникло и тени сомнения, что будет
дальше. Пес останется у них, если захочет и будет получать от них все,
в чем нуждается.
Они безуспешно обследовали белую шкуру и розовые уши, надеясь
найти клеймо с номером. Затем было решено, что когда Маккензи поедет
позднее в город за частями к новой маслобойке, то наведет справки,
сообщит о находке полиции и, может быть, даст объявление в городскую
газету. Ну, а если из этого ничего не выйдет...
- Тогда ты, надо думать, сел нам на шею на всю жизнь, старый
бродяга! - бодро сказал Маккензи, ловко подталкивая гостя носком
ботинка так, что тот перевернулся с блаженным вздохом на спину и
подставил подмышки, чтобы их почесали.
В это утро, открывая дверь, Маккензи увидел диких уток, летящих к
маленькому озеру, куда впадал ручей, бегущий мимо фермы. Было еще
достаточно рано, чтобы сходить поглядеть, там ли они.
Он сунул в карман пригоршню патронов, снял со стены старую
двухстволку и отправился к озеру. Нэлл стала убирать со стола, обходя
развалившуюся посреди комнаты собаку или перешагивая через нее. Собака
следила за каждым движением женщины полуприкрытыми глазами.
На пути через поле, еще покрытое туманом, Маккензи остановился
зарядить ружье, потом тихонько подкрался к маленькому, в зарослях
ольхи, озерку. Раздвинув ветви, он увидел примерно на середине шесть
диких уток. Они сидели вне выстрела. Поскольку ветер дул со стороны
Маккензи, не было надежды, что утки к нему подплывут, разве если
что-нибудь спугнет их с противоположного берега.
Не успел Маккензи повернуть назад, как заметил, что камыши на
противоположном берегу зашевелились. Встревоженные утки сразу же
поднялись, громко крякая. Маккензи дважды выстрелил, когда они
пролетали над ним. Одна шлепнулась в воду, а другая упала на берег
неподалеку. Эту утку он подобрал и только собрался пойти за легким
каноэ, чтобы достать вторую, как к своему удивлению увидел большую
голову плывущей к утке собаки.
Звук выстрела и плеск упавшей дичи подействовал на лабрадора, как
зов трубы на старого боевого коня. Он прыгнул в воду и поплыл к утке,
но тут же обнаружил, что не в состоянии открыть как следует пасть,
чтобы схватить тяжелую птицу, и был вынужден тащить ее к берегу за
конец крыла.
Шагах в двадцати от человека лабрадор вышел из воды. Красивая
сизо-зеленая голова селезня волочилась по земле, крыло растянулось,
радужное оперение блестело на солнце.
Лабрадор с сомнением смотрел на чужого человека, а тот, открыв от
изумления рот, разглядывал собаку. Оба застыли в немом молчании.
Наконец, человек пришел в себя:
- Молодец! - сказал он спокойно, протягивая руку. - Здорово
сработано! Теперь неси ко мне!
Пес нерешительно подвинулся вперед, волоча птицу.
- Дай! - приказал Маккензи, так как собака все еще колебалась.
Лабрадор медленно пошел вперед и отпустил птицу. Теперь Маккензи
с ужасом увидел, что его морда с одной стороны страшно раздулась,
глаза превратились в щелки, верхняя губа оттопырена. В коже глубоко
сидело несколько игл дикобраза - словно маленькие булавки в круглой
подушечке для иголок. Мокрая шерсть обрисовывала торчащие ребра и,
когда собака отряхивалась, Маккензи заметил, что она пошатнулась.
Человек быстро принял решение: неважно, чья это собака, но она
нуждается в срочном лечении. Необходимо извлечь иглы сейчас же, пока
воспаление не распространилось дальше.
Подняв утку, он ободряюще потрепал собаку по голове.
- К ноге! - сказал он твердо.
К его радости, собака без колебаний пошла позади него к дому.
Лабрадор так ослаб, что теперь страстно стремился лишь к одному -
снова быть в мире людей, в том незыблемом мире, где распоряжается
человек, а собака только подчиняется.
Пес покорно брел за человеком через поле, как вдруг Маккензи
вспомнил о другой собаке, и в замешательстве нахмурился. Сколько еще
таких нуждающихся в помощи собак приведет он сегодня в кухню своего
дома?
Длинная тень Маккензи упала на поленницу, где грелся сонный
сиамский кот; он насторожился при виде незнакомого человека, тот же
прошел мимо, не заметив его, но собака тотчас узнала кота и
приветствовала его коротким взмахом хвоста и движением головы.

Целый час Маккензи занимался собачьей мордой. Он удалил иглы
дикобраза плоскогубцами, одна из игл проткнула насквозь небо и ее
пришлось тащить изнутри, но собака ни разу не зарычала, а только
повизгивала, когда боль становилась невыносимой. Когда же Маккензи
кончил, она в знак благодарности пыталась лизнуть его руки.
Должно быть облегчение наступило сразу, так как гной обильно
вытекал через проколы и опухоль начала быстро спадать.
Пока продолжалась вся эта операция, дверь, ведущая из кухни в
заднюю комнату, тряслась и громыхала, за ней непрерывно, жалобно
скулил запертый терьер: он так мешал Маккензи, толкаясь ему в руки,
видимо, беспокоясь, что люди причинят зло его товарищу, что Нэлл была
вынуждена выманить его косточкой за дверь и быстро захлопнуть ее перед
собачьим носом. И теперь, все еще подозревая обман, пес всей тяжестью
кидался на дверь. Но Маккензи решили не пускать его пока вторая собака
не съест миску молока.
Джеймс пошел мыть руки, а Нэлл с тревогой слушала беспокойную
беготню и удары в дверь. Наконец, боясь, что пес себе что-нибудь
повредит, она отворила дверь. Терьер бешено влетел на кухню, готовый
защитить своего друга, - но остановился, как вкопанный. На его морде
появилось озадаченное, уморительное выражение, когда он увидел
лабрадора, спокойно лакающим молоко. Потом они уселись рядом около
двери, выказывая друг другу всяческие знаки внимания.
Их сильная взаимная привязанность и то, что они друг друга сразу
узнали, означало, что собаки пришли из одного дома, Нэлл думала, что
их выгнали оттуда, она все еще не могла забыть, как страшно выглядела
собака утром. Но сам Маккензи считал, что животные знали и заботу, и
внимание, так как оба были очень дружелюбны и уверены в ответном
расположении. Тем труднее было понять, что заставило их странствовать
по столь опасным, глухим местам.
- Может быть, их хозяин умер и оба они убежали из дома? Или
потерялись во время переезда через эти края и теперь пытаются найти
обратную дорогу к знакомым местам? - гадал Маккензи.
Предположениям не было конца, но достоверным было одно: путь
собак был настолько долгим, что раны от медвежьих когтей успели
зажить, иглы дикобраза прошли насквозь в пасть, а сами псы оказались
на грани голодной смерти.
- Они, вероятно, пробежали миль сто или даже больше, - говорил
Маккензи, - может, они из самой Манитобы! Удивительно, чем они жили
всю дорогу?
- Охотились? Попрошайничали на фермах? А может воровали? -
предполагала Нэлл, с улыбкой наблюдая в кухонном зеркале, как утренний
гость, видя, что хозяйка повернулась спиной, стянул с тарелки
оставшийся от завтрака кусочек бекона.
- Вряд ли они могли многим поживиться - задумчиво сказал ее муж.
- У лабрадора одна кожа да кости. Долго бы он не продержался. Когда
поеду в Дипуотер, запру их в конюшне. Нельзя допустить, чтобы они
опять удрали... Ну, как Нэлл уверена ли ты, что хочешь иметь в доме
двух чужих собак? Пройдет, вероятно, немало времени прежде, чем их
найдут, а может и никогда не найдут.
- Пусть живут сколько захотят, - просто ответила его жена. - Но
надо непременно подобрать им какие-нибудь клички, а то обращаемся к
ним только: "сюда" или "хорошая собака". Пока тебя не будет, я
что-нибудь придумаю, - добавила она, - да снесу еще молока в
конюшню...

Кот видел со своего наблюдательного пункта на поленнице, как
человек прошел через двор и ввел в теплую, хорошо пахнущую конюшню
обоих собак. Потом человек аккуратно запер за собой дверь. Вскоре по
дороге, ведущей от фермы, прогромыхал грузовик и все стихло.
Несколько любопытных кошек набрались смелости и подошли к
поленнице, негодуя на необычного пришельца, который завладел их
любимым местом на солнцепеке.
Сиамец и в лучшие-то времена недолюбливал других кошек, даже
своей породы, а уж деревенских и вовсе не переваривал. Он с ненавистью
разглядывал их, обдумывая план действий.
После двух-трех умелых ударов стая кошек рассеялась, а пират в
черной маске вернулся на свое ложе досыпать. Но скоро он проснулся,
всласть потянувшись, спрыгнул вниз, и, осторожно оглядевшись,
подкрался к двери конюшни. Тут он заунывно завыл, и в ответ