Страница:
Сейчас они казались столь же объяснимыми, как здешние утренние бури.
— Ну, и как же она себя ведет?
— Сидит. Слишком смирно сидит. Почти не разговаривает. Мне очень долго пришлось уговаривать ее послать от ее имени письмо ее общине. А когда она начинает говорить…
Жиро, мне кажется, она сейчас жить не хочет. Она во всем полагается на волю Бога — того Бога, в которого она всегда верила. Переворот, учиненный Сальтини и осуществленный самыми верующими фанатиками в Каледонии, заставил ее думать о том, что всю свою жизнь она ошибалась. Думаю, когда ее выпустят, она будет сидеть дома и смотреть в стену. В ней не осталось ни капельки сопротивления. Так всегда бывает, когда веришь во что-то, а потом оказывается, что это все обман. — Он встал и начал раздеваться. — Есть не хочется — я слишком устал. Мне надо поспать. Хотя бы отец держится молодцом. Единственное, чего добился Сальтини, так это того, что превратил его в отъявленного либерала. И я очень рад тому, что этот старый динозавр на нашей стороне. Он еще себя покажет.
— А еще как-то не задумывался о том, что мы — это «сторона», — признался я.
— О? Ничего, все впереди. — Он швырнул рубаху в стиральную машину. — В любом обществе всегда найдутся те, кого существующий режим не устраивает. Но покуда каждый имеет свой кусок, недовольство никогда не приобретает четкой формы. Вот тебе пример классической ошибки — перевороты в экономической теории игр. Небольшая группировка захватывает абсолютную власть, и тогда недовольными становятся все остальные. Готов об заклад побиться: через три стандартных года Сальтини будет стучаться в двери Посольства и умолять Шэна предоставить ему политическое убежище и беспрепятственное бегство на другую планету.
Я сидел в комнатке одного из двух зданий в многомиллионном городе, которые не были в руках Сальтини, и понимал, что на нашей стороне всего-то две сотни невооруженных, напуганных, измученных людей, в здешнем обществе считающихся неудачниками. Какой вывод я мог сделать из заявления Аймерика? Наверное, он просто сильно простудился.
Когда Аймерик бросил ботинки в угол и надел пижаму, появился Торвальд и принес Аймерику суп и булочки. Аймерик уселся есть с видом ребенка, который прогулял зимой весь день и ничего не ел с самого утра.
— Поешьте — и сразу в постель, — распорядился Торвальд совершенно по-матерински. — Мистер… ой, то есть… Жиро, мы там на кухне собрались, пьем какао. Может, хочешь к нам присоединиться и поговорить?
— Конечно, — кивнул я, и мы вышли из комнаты. Когда я закрыл за собой дверь, я сказал:
— Ваши сегодняшние достижения меня весьма впечатлили, мистер Спендерс.
Он усмехнулся.
— Ничего, я еще привыкну звать тебя по имени… Жиро. Надеюсь, и к твоим насмешкам привыкну.
Я рассмеялся и не стал оправдываться — решил, что смеха в качестве извинений вполне достаточно. Спускаясь по лестнице, я обратил внимание на непривычный гул голосов, наполнявший здание, и понял, что даже в таком просторном доме, каким был Центр, присутствие двух сотен человек всегда будет заметно. И еще меня порадовало то, что в Центре, который проектировался и строился по моему усмотрению, сразу стало как-то теплее, несмотря на всю суматоху, вызванную с расселением учащихся. Пожалуй, мне еще не доводилось жить в более уютном и теплом доме.
Мысль была случайная, побочная, но из нее мало-помалу сформировалась еще одна тема для песни. Я вспомнил об одном поэте докосмической эры, Вордсворте, который почерпнул массу вдохновения, пребывая во Франции во время падения «старого режима»… «Может быть, — подумал я, — потом мне будет хотя бы о чем спеть, пройдя через все это, и тогда я сумею превзойти любого аквитанского барда».
В кухне в итоге оказались только я, Торвальд, Пол, Маргарет и огромная лазанья, испеченная кем-то. В животе у меня заурчало. Я вдруг понял, что ничего не ел со времени наступления Первой Тьмы. Мы принялись с аппетитом уписывать прекрасную горячую лазанью.
— Итак, — сказал я, наевшись, — официально объявляю, что ты, Пол, также нанят на работу. Думаю, ты и сам догадывался, что дело идет к этому.
— Еще бы, — хмыкнул Пол, откинулся на спинку стула и вздохнул. — Если бы кто-нибудь сказал мне, что я буду рад должности, связанной с такой уймой работы… — Он усмехнулся. — Да, ты здорово постарался и всех нас обучил иррациональности.
Я воспринял это как комплимент и поинтересовался:
— Ну, как у тебя дела с базой данных ПСП?
— Боюсь, никак. Все коммерческие компьютерные сети завязаны воедино и устроены так, что не позволяют людям нарушить религиозные догмы. Этот принцип очень хитро вплетен в систему доступа, обойти его невозможно. Боюсь, две такие системы я довел до безумия и только тогда понял, что мои попытки напрасны. — Он отпил порядочный глоток подогретого розового вина из Вавилонской котловины. Оказалось, что Торвальд обнаружил в наших запасах пару больших бутылей этого напитка. — Кроме того, существует множество кибернетических компьютеров, которые уже сотни лет работают на ПСП, и некоторые из них включены на постоянную имитацию. За двадцать секунд после начала моих попыток проникнуть в базу данных эти компьютеры, практически не обладавшие системой защиты, преобразились и стали самосовершенствующимися устройствами.
Короче говоря, чтобы одолеть такую линию обороны, нам нужно не меньше десяти тысяч киберкомпьютеров, установленных за пределами Нансена. Только с их помощью мы могли бы провести массированную координированную атаку.
Я пожал плечами и кивнул. Именно таков был тысячелетний опыт попыток проникновения в базы данных. Тысяча единиц атаки могла быть отражена одной тысячной единицы обороны. И все же попробовать стоило. На мой взгляд, опытный взломщик всегда для начала обойдет дом и попробует все двери и окна — вдруг где-то не заперто.
— Одну систему файлов я все-таки выудил, — сообщил Пол, — но толку от нее не слишком много. Похоже, и Сальтини, и все его молодцы — селективисты»
— Что-что? — перепросил Торвальд и от изумления застыл с открытым ртом.
— Что именно ты раскопал? — спросила Маргарет.
— В этих файлах есть перечень постановлений, который Совет Рационализаторов должен ратифицировать в течение ближайших трех месяцев. Большей частью речь идет о том, чтобы узаконить принимаемые Сальтини «чрезвычайные меры». И внести их в постоянную политику. Еще кое-что насчет воскресных правил, которые «псипы» пытались пропихнуть через Совет все эти годы. Но кроме того, они желают превратить селективизм в государственную доктрину, и с нашей точки зрения — это самое лучшее, на что они способны. Начнутся разговоры о мятеже…
— Если вам не очень трудно, — вмешался я, — просветите меня, пожалуйста, насчет того, что такое «селективизм».
Маргарет усмехнулась.
— Эволюция происходит быстрее в присутствии разума, но еще быстрее — в присутствии рационального разума.
Наверное, вид у меня стал озадаченным, поскольку Торвальд поспешил объяснить:
— Таким образом наши ультрарелигиозные сограждане объясняют тот факт, почему ко времени прибытия колонистов на Нансене уже существовала жизнь. Они считают, что интеллект — рациональная цель жизни, и потому жизнь развивается быстрее, когда вокруг — множество интеллектов. И потому, дескать, что эта планета была самой судьбой предназначена для того, чтобы стать родиной Рационального Христианства, одного этого предназначения хватило для того, чтобы эволюция на Нансене пошла в тысячу раз быстрее, чем если бы это было не так.
Мне было очень трудно удержаться от смеха, но я удержался, поскольку дал себе слово ни над чем каледонским не потешаться.
Пол вздохнул и сказал:
— На самом деле такую теорию мог бы разнести в пух и прах не самый умный богослов. Ведь если Бог — это бесконечный разум и присутствует во вселенной повсюду, то тогда (если гипотеза селективистов верна) камни, звезды и даже вакуум были бы живыми.
— И что же, они на самом деле собираются сделать эту точку зрения всеобщей доктриной? — спросила Маргарет так, словно до сих пор не могла в это поверить.
— Может быть, кто-нибудь скажет мне, какое это имеет значение? — полюбопытствовал я.
— Ты должен будешь поклясться в том, что веришь в доктрину целиком и полностью, прежде чем примешь крещение, — объяснил Торвальд. — А крещение ты должен принять за три дня до голосования.
— Стало быть, они готовы предать анафеме всех, кроме тех безумцев, кто их поддерживает? Нам это как-то совсем не на руку.
— Ха! Погоди, еще не то будет. Посмотрим, что ты скажешь, когда обычному верующему, регулярно посещающему церковь, надо будет приносить клятву о том, что он верит в сущую чепуху, прежде чем ему будет позволено голосовать против повышения налогов. Лучшей поддержки нам и ожидать нечего.
Я поверил Торвальду на слово. Даже теперь, когда я по уши погряз в каледонской политике, умом я ее постичь не мог, как ни силился.
— Не стоит ли нам обсудить что-нибудь еще, помимо программы путчистов? — спросила Маргарет, отрезая себе еще кусок лазаньи. — У меня такое впечатление, что если в данный момент в Каледонии существует сопротивление, то нас можно считать его руководителями.
Торвальд усмехнулся и сказал:
— Есть у меня одна довольно дурацкая идея… Но интересно, как она вам понравится. Я думаю, нам стоит создать творческое объединение.
Эта мысль ни у кого не вызвала восторга. Даже мне, аквитанцу, трудно было представить менее достойный план деятельности сопротивления. Между тем хитрая усмешка Торвальда явно означала, что у него что-то есть на уме.
Проглотив еще куска три лазаньи. Пол посмотрел на меня, перевел взгляд на Торвальда и проговорил:
— Все, Торвальд, не томи. Почему именно творческое объединение? Почему тогда не клуб любителей кройки и шитья и не ассоциация гонщиков на лифтах?
— Тоже неплохие предложения, — весело осклабился Торвальд. — Но вы вот о чем подумайте: чем рационально заниматься участникам творческого объединения?
— Добиваться внимания публики, — мгновенно отозвался я. — Я понимаю, к чему ты клонишь. Можно будет говорить все что угодно и даже делать все что угодно, прикрываясь тем, что это — искусство. Но разве вам не заткнули рот не далее как вчера ночью?
— Заткнули, но тогда у нас еще не было манифеста, — преспокойно отозвался Торвальд.
— А теперь есть?
— Завтра будет, — пообещал Торвальд и отрезал себе еще один большой кусок лазаньи. — Между прочим. Жиро, эту лазанью приготовил Прескотт Дилидженс, и на мой взгляд, самое лучшее, что бы ты мог сделать с утра, так это официально взять его на должность шеф-повара.
На самом деле Прескотт блистал успехами исключительно в кулинарном классе, и я уже подумывал об этом, но сейчас у меня рот был набит лазаньей, и я ничего не сказал, только согласно кивнул.
— Ну, и кто же напишет этот творческий манифест? — осведомилась Маргарет. — Я ужасно устала, поэтому намереваюсь принять горячий душ и через пять минут улечься на любую свободную кровать. — Она допила вино и бросила посуду в регенератор. — Если мы и в самом деле не планируем завтра с утра начать революцию, то дел у нас будет по горло.
— Осталось две свободные кровати, — сообщил Торвальд. — Одна в моей комнате, и одна — в комнате Жиро. Маргарет и Пол, вам решать, кто где ляжет. Есть пожелания?
Маргарет залилась румянцем. Я-то догадывался, где бы она предпочла устроиться, но прежде чем успел придумать, что бы такое сказать по этому поводу (пригласить ее к себе и тем самым подать надежду? Пригласить к себе Пола и тем самым обидеть Маргарет, когда она так устала и измучена? ), Пол вытащил из кармана монетку и сказал:
— Орел или решка, Маргарет?
— Орел, — ответила она.
Пол подбросил монетку и поймал.
— Ты ночуешь у Аймерика и Жиро. В этой комнате есть душ, так что там можешь и вымыться.
— Спасибо, — буркнула она и пулей вылетела из кухни.
— А как легла монетка? — поинтересовался я.
— Решкой, конечно. Бедняжка проиграла, — ответил Пол с совершенно невинным выражением лица, но эта невинность не обманула бы и двухлетнего ребенка.
— Ага, — кивнул я. Наверное, вид у меня был не очень-то радостный.
— Жиро, — проговорил Торвальд.
— Что?
— Ты не обязан влюбляться в Маргарет. Тебе просто нужно быть подобрее с ней. Ты первый парень, которым она вообще заинтересовалась в жизни. Даже если тебе случится обидеть ее, ты уж постарайся поделикатнее. — Он улыбнулся мне. — А не то мне придется еще раз попробовать тебе нос разбить.
— Ты этому пока плохо обучен, — мрачновато буркнул я, бросая посуду в регенератор.
— Это верно, но если я смогу вынудить тебя, защищаясь поколотить меня, то ты потом будешь так переживать, что это будет похуже, чем если бы я тебе нос разбил.
— Самое ужасное, Торвальд, что ты прав. Но как бы то ни было, Маргарет — славная девушка, и нарочно обижать ее я не намерен. Юные сердца так ранимы…
— Ты все правильно понял.
Торвальд торжественно протянул мне руку, я пожал ее. И тут я вдруг понял, что здесь у меня, пожалуй, больше настоящих друзей, чем в Новой Аквитании.
Но с другой стороны, понял я, когда поднимался по лестнице, теперь я лишился всякой возможности ухаживать за Валери, и добился этого Пол.
Пора было перестать недооценивать навыки каледонцев в великой игре под названием «finamor».
Когда я вошел в свою комнату, Аймерик крепко спал, спала и Маргарет. Я принял решение не забывать о том, что усталость — лучшая защита, и уснул, как только голова моя коснулась подушки.
Глава 2
— Ну, и как же она себя ведет?
— Сидит. Слишком смирно сидит. Почти не разговаривает. Мне очень долго пришлось уговаривать ее послать от ее имени письмо ее общине. А когда она начинает говорить…
Жиро, мне кажется, она сейчас жить не хочет. Она во всем полагается на волю Бога — того Бога, в которого она всегда верила. Переворот, учиненный Сальтини и осуществленный самыми верующими фанатиками в Каледонии, заставил ее думать о том, что всю свою жизнь она ошибалась. Думаю, когда ее выпустят, она будет сидеть дома и смотреть в стену. В ней не осталось ни капельки сопротивления. Так всегда бывает, когда веришь во что-то, а потом оказывается, что это все обман. — Он встал и начал раздеваться. — Есть не хочется — я слишком устал. Мне надо поспать. Хотя бы отец держится молодцом. Единственное, чего добился Сальтини, так это того, что превратил его в отъявленного либерала. И я очень рад тому, что этот старый динозавр на нашей стороне. Он еще себя покажет.
— А еще как-то не задумывался о том, что мы — это «сторона», — признался я.
— О? Ничего, все впереди. — Он швырнул рубаху в стиральную машину. — В любом обществе всегда найдутся те, кого существующий режим не устраивает. Но покуда каждый имеет свой кусок, недовольство никогда не приобретает четкой формы. Вот тебе пример классической ошибки — перевороты в экономической теории игр. Небольшая группировка захватывает абсолютную власть, и тогда недовольными становятся все остальные. Готов об заклад побиться: через три стандартных года Сальтини будет стучаться в двери Посольства и умолять Шэна предоставить ему политическое убежище и беспрепятственное бегство на другую планету.
Я сидел в комнатке одного из двух зданий в многомиллионном городе, которые не были в руках Сальтини, и понимал, что на нашей стороне всего-то две сотни невооруженных, напуганных, измученных людей, в здешнем обществе считающихся неудачниками. Какой вывод я мог сделать из заявления Аймерика? Наверное, он просто сильно простудился.
Когда Аймерик бросил ботинки в угол и надел пижаму, появился Торвальд и принес Аймерику суп и булочки. Аймерик уселся есть с видом ребенка, который прогулял зимой весь день и ничего не ел с самого утра.
— Поешьте — и сразу в постель, — распорядился Торвальд совершенно по-матерински. — Мистер… ой, то есть… Жиро, мы там на кухне собрались, пьем какао. Может, хочешь к нам присоединиться и поговорить?
— Конечно, — кивнул я, и мы вышли из комнаты. Когда я закрыл за собой дверь, я сказал:
— Ваши сегодняшние достижения меня весьма впечатлили, мистер Спендерс.
Он усмехнулся.
— Ничего, я еще привыкну звать тебя по имени… Жиро. Надеюсь, и к твоим насмешкам привыкну.
Я рассмеялся и не стал оправдываться — решил, что смеха в качестве извинений вполне достаточно. Спускаясь по лестнице, я обратил внимание на непривычный гул голосов, наполнявший здание, и понял, что даже в таком просторном доме, каким был Центр, присутствие двух сотен человек всегда будет заметно. И еще меня порадовало то, что в Центре, который проектировался и строился по моему усмотрению, сразу стало как-то теплее, несмотря на всю суматоху, вызванную с расселением учащихся. Пожалуй, мне еще не доводилось жить в более уютном и теплом доме.
Мысль была случайная, побочная, но из нее мало-помалу сформировалась еще одна тема для песни. Я вспомнил об одном поэте докосмической эры, Вордсворте, который почерпнул массу вдохновения, пребывая во Франции во время падения «старого режима»… «Может быть, — подумал я, — потом мне будет хотя бы о чем спеть, пройдя через все это, и тогда я сумею превзойти любого аквитанского барда».
В кухне в итоге оказались только я, Торвальд, Пол, Маргарет и огромная лазанья, испеченная кем-то. В животе у меня заурчало. Я вдруг понял, что ничего не ел со времени наступления Первой Тьмы. Мы принялись с аппетитом уписывать прекрасную горячую лазанью.
— Итак, — сказал я, наевшись, — официально объявляю, что ты, Пол, также нанят на работу. Думаю, ты и сам догадывался, что дело идет к этому.
— Еще бы, — хмыкнул Пол, откинулся на спинку стула и вздохнул. — Если бы кто-нибудь сказал мне, что я буду рад должности, связанной с такой уймой работы… — Он усмехнулся. — Да, ты здорово постарался и всех нас обучил иррациональности.
Я воспринял это как комплимент и поинтересовался:
— Ну, как у тебя дела с базой данных ПСП?
— Боюсь, никак. Все коммерческие компьютерные сети завязаны воедино и устроены так, что не позволяют людям нарушить религиозные догмы. Этот принцип очень хитро вплетен в систему доступа, обойти его невозможно. Боюсь, две такие системы я довел до безумия и только тогда понял, что мои попытки напрасны. — Он отпил порядочный глоток подогретого розового вина из Вавилонской котловины. Оказалось, что Торвальд обнаружил в наших запасах пару больших бутылей этого напитка. — Кроме того, существует множество кибернетических компьютеров, которые уже сотни лет работают на ПСП, и некоторые из них включены на постоянную имитацию. За двадцать секунд после начала моих попыток проникнуть в базу данных эти компьютеры, практически не обладавшие системой защиты, преобразились и стали самосовершенствующимися устройствами.
Короче говоря, чтобы одолеть такую линию обороны, нам нужно не меньше десяти тысяч киберкомпьютеров, установленных за пределами Нансена. Только с их помощью мы могли бы провести массированную координированную атаку.
Я пожал плечами и кивнул. Именно таков был тысячелетний опыт попыток проникновения в базы данных. Тысяча единиц атаки могла быть отражена одной тысячной единицы обороны. И все же попробовать стоило. На мой взгляд, опытный взломщик всегда для начала обойдет дом и попробует все двери и окна — вдруг где-то не заперто.
— Одну систему файлов я все-таки выудил, — сообщил Пол, — но толку от нее не слишком много. Похоже, и Сальтини, и все его молодцы — селективисты»
— Что-что? — перепросил Торвальд и от изумления застыл с открытым ртом.
— Что именно ты раскопал? — спросила Маргарет.
— В этих файлах есть перечень постановлений, который Совет Рационализаторов должен ратифицировать в течение ближайших трех месяцев. Большей частью речь идет о том, чтобы узаконить принимаемые Сальтини «чрезвычайные меры». И внести их в постоянную политику. Еще кое-что насчет воскресных правил, которые «псипы» пытались пропихнуть через Совет все эти годы. Но кроме того, они желают превратить селективизм в государственную доктрину, и с нашей точки зрения — это самое лучшее, на что они способны. Начнутся разговоры о мятеже…
— Если вам не очень трудно, — вмешался я, — просветите меня, пожалуйста, насчет того, что такое «селективизм».
Маргарет усмехнулась.
— Эволюция происходит быстрее в присутствии разума, но еще быстрее — в присутствии рационального разума.
Наверное, вид у меня стал озадаченным, поскольку Торвальд поспешил объяснить:
— Таким образом наши ультрарелигиозные сограждане объясняют тот факт, почему ко времени прибытия колонистов на Нансене уже существовала жизнь. Они считают, что интеллект — рациональная цель жизни, и потому жизнь развивается быстрее, когда вокруг — множество интеллектов. И потому, дескать, что эта планета была самой судьбой предназначена для того, чтобы стать родиной Рационального Христианства, одного этого предназначения хватило для того, чтобы эволюция на Нансене пошла в тысячу раз быстрее, чем если бы это было не так.
Мне было очень трудно удержаться от смеха, но я удержался, поскольку дал себе слово ни над чем каледонским не потешаться.
Пол вздохнул и сказал:
— На самом деле такую теорию мог бы разнести в пух и прах не самый умный богослов. Ведь если Бог — это бесконечный разум и присутствует во вселенной повсюду, то тогда (если гипотеза селективистов верна) камни, звезды и даже вакуум были бы живыми.
— И что же, они на самом деле собираются сделать эту точку зрения всеобщей доктриной? — спросила Маргарет так, словно до сих пор не могла в это поверить.
— Может быть, кто-нибудь скажет мне, какое это имеет значение? — полюбопытствовал я.
— Ты должен будешь поклясться в том, что веришь в доктрину целиком и полностью, прежде чем примешь крещение, — объяснил Торвальд. — А крещение ты должен принять за три дня до голосования.
— Стало быть, они готовы предать анафеме всех, кроме тех безумцев, кто их поддерживает? Нам это как-то совсем не на руку.
— Ха! Погоди, еще не то будет. Посмотрим, что ты скажешь, когда обычному верующему, регулярно посещающему церковь, надо будет приносить клятву о том, что он верит в сущую чепуху, прежде чем ему будет позволено голосовать против повышения налогов. Лучшей поддержки нам и ожидать нечего.
Я поверил Торвальду на слово. Даже теперь, когда я по уши погряз в каледонской политике, умом я ее постичь не мог, как ни силился.
— Не стоит ли нам обсудить что-нибудь еще, помимо программы путчистов? — спросила Маргарет, отрезая себе еще кусок лазаньи. — У меня такое впечатление, что если в данный момент в Каледонии существует сопротивление, то нас можно считать его руководителями.
Торвальд усмехнулся и сказал:
— Есть у меня одна довольно дурацкая идея… Но интересно, как она вам понравится. Я думаю, нам стоит создать творческое объединение.
Эта мысль ни у кого не вызвала восторга. Даже мне, аквитанцу, трудно было представить менее достойный план деятельности сопротивления. Между тем хитрая усмешка Торвальда явно означала, что у него что-то есть на уме.
Проглотив еще куска три лазаньи. Пол посмотрел на меня, перевел взгляд на Торвальда и проговорил:
— Все, Торвальд, не томи. Почему именно творческое объединение? Почему тогда не клуб любителей кройки и шитья и не ассоциация гонщиков на лифтах?
— Тоже неплохие предложения, — весело осклабился Торвальд. — Но вы вот о чем подумайте: чем рационально заниматься участникам творческого объединения?
— Добиваться внимания публики, — мгновенно отозвался я. — Я понимаю, к чему ты клонишь. Можно будет говорить все что угодно и даже делать все что угодно, прикрываясь тем, что это — искусство. Но разве вам не заткнули рот не далее как вчера ночью?
— Заткнули, но тогда у нас еще не было манифеста, — преспокойно отозвался Торвальд.
— А теперь есть?
— Завтра будет, — пообещал Торвальд и отрезал себе еще один большой кусок лазаньи. — Между прочим. Жиро, эту лазанью приготовил Прескотт Дилидженс, и на мой взгляд, самое лучшее, что бы ты мог сделать с утра, так это официально взять его на должность шеф-повара.
На самом деле Прескотт блистал успехами исключительно в кулинарном классе, и я уже подумывал об этом, но сейчас у меня рот был набит лазаньей, и я ничего не сказал, только согласно кивнул.
— Ну, и кто же напишет этот творческий манифест? — осведомилась Маргарет. — Я ужасно устала, поэтому намереваюсь принять горячий душ и через пять минут улечься на любую свободную кровать. — Она допила вино и бросила посуду в регенератор. — Если мы и в самом деле не планируем завтра с утра начать революцию, то дел у нас будет по горло.
— Осталось две свободные кровати, — сообщил Торвальд. — Одна в моей комнате, и одна — в комнате Жиро. Маргарет и Пол, вам решать, кто где ляжет. Есть пожелания?
Маргарет залилась румянцем. Я-то догадывался, где бы она предпочла устроиться, но прежде чем успел придумать, что бы такое сказать по этому поводу (пригласить ее к себе и тем самым подать надежду? Пригласить к себе Пола и тем самым обидеть Маргарет, когда она так устала и измучена? ), Пол вытащил из кармана монетку и сказал:
— Орел или решка, Маргарет?
— Орел, — ответила она.
Пол подбросил монетку и поймал.
— Ты ночуешь у Аймерика и Жиро. В этой комнате есть душ, так что там можешь и вымыться.
— Спасибо, — буркнула она и пулей вылетела из кухни.
— А как легла монетка? — поинтересовался я.
— Решкой, конечно. Бедняжка проиграла, — ответил Пол с совершенно невинным выражением лица, но эта невинность не обманула бы и двухлетнего ребенка.
— Ага, — кивнул я. Наверное, вид у меня был не очень-то радостный.
— Жиро, — проговорил Торвальд.
— Что?
— Ты не обязан влюбляться в Маргарет. Тебе просто нужно быть подобрее с ней. Ты первый парень, которым она вообще заинтересовалась в жизни. Даже если тебе случится обидеть ее, ты уж постарайся поделикатнее. — Он улыбнулся мне. — А не то мне придется еще раз попробовать тебе нос разбить.
— Ты этому пока плохо обучен, — мрачновато буркнул я, бросая посуду в регенератор.
— Это верно, но если я смогу вынудить тебя, защищаясь поколотить меня, то ты потом будешь так переживать, что это будет похуже, чем если бы я тебе нос разбил.
— Самое ужасное, Торвальд, что ты прав. Но как бы то ни было, Маргарет — славная девушка, и нарочно обижать ее я не намерен. Юные сердца так ранимы…
— Ты все правильно понял.
Торвальд торжественно протянул мне руку, я пожал ее. И тут я вдруг понял, что здесь у меня, пожалуй, больше настоящих друзей, чем в Новой Аквитании.
Но с другой стороны, понял я, когда поднимался по лестнице, теперь я лишился всякой возможности ухаживать за Валери, и добился этого Пол.
Пора было перестать недооценивать навыки каледонцев в великой игре под названием «finamor».
Когда я вошел в свою комнату, Аймерик крепко спал, спала и Маргарет. Я принял решение не забывать о том, что усталость — лучшая защита, и уснул, как только голова моя коснулась подушки.
Глава 2
Зловредный будильник заверещал у меня над ухом:
«Пора вставать! Пора вставать!» Честно говоря, я бы запросто снова завалился спать, отключив будильник, если бы Аймерик, издавая жалобные стоны, не поднялся бы с кровати и не начал слоняться по комнате и если бы Маргарет не повторяла вслед за будильником те же самые противные четыре слова.
Встав, я обнаружил, что соседей по комнате выбрал себе не самых лучших. Аймерик уже успел оккупировать ванную, а Маргарет была второй по очереди.
Я отметил, что в пижаме она выглядела ничуть не лучше.
Муфрид еще не взошел, но в узкие окна проникал лунный свет, и потому было довольно светло. Я включил свет, и Маргарет болезненно зажмурилась.
— О Господи, — пробормотала она, — еще целый день впереди.
— Быть может, удастся выспаться во время Первой Тьмы, — без особой надежды проговорил я и подумал: «Мало того что Маргарет не слишком привлекательно выглядит в пижаме, так еще и имеет обыкновение по утрам ворчать».
Из ванной вышел Аймерик и, как только туда вошла Маргарет, принялся торопливо одеваться. Если бы я был в настроении, наблюдать за этим процессом было бы очень забавно. В итоге ко времени появления Маргарет относительно скромности все уже было в порядке, но вот чувство гордости Аймерика запуталось в рукавах рубахи, которую он отчаянно пытался натянуть через голову. Руки его метались в поисках рукавов, словно поросята в мешке.
— Мне бы, наверное, стоило выйти в коридор, — с кривой усмешкой проговорила Маргарет.
— Я бы ни за что не пропустил такое зрелище, — улыбнулся я.
Наконец из ворота рубахи показалась голова Аймерика.
Длинные волосы разметались во все стороны, так что с первого взгляда трудно было понять, где у него лицо, а где затылок. Откинув волосы за спину, он буркнул:
— Терпеть не могу людей, у которых с утра хорошее настроение.
А мне была нестерпима мысль о том, что я потихоньку превращаюсь в одного из таких людей. Я нырнул в ванную, а когда вышел, Аймерик причесывался, а Маргарет уже была почти одета. Может быть, каледонцы в отношении наготы придерживались более строгих правил, чем аквитанцы. Я решил, что надо будет спросить об этом Аймерика, но не прямо сейчас.
— В коридоре какой-то шум, — сказала Маргарет. — Пойду-ка посмотрю. Она вышла за дверь, на ходу приглаживая волосы, но какой в этом был смысл, я так и не понял.
Одеваясь, я шепотом задал Аймерику интересующий меня вопрос.
— Ну… — протянул он. — Вообще-то каледонцы могут себе позволить появиться голыми перед своими родственниками. Ну, или перед детьми или стариками, которым это неинтересно.
Из этого я сделал вывод о том, что его смущение значительно отличалось от моего. Наверное, оно было сродни тому, что ощущаешь, когда в Новой Аквитании какой-нибудь чиновник впервые называет тебя «сеньором». Тогда вдруг чувствуешь себя безнадежно старым.
Я проворно оделся, после чего мы втроем отправились завтракать, пребывая если не в приподнятом, то во вполне сносном настроении. Маргарет заранее составила график питания, и все мы попали в первую смену, и именно поэтому нам сегодня, оказывается, пришлось так рано подняться, но на самом деле всему персоналу Центра сегодня надо было встать пораньше и приготовиться к чему угодно.
«Что угодно» не заставило себя ждать. В то время, когда мы завтракали в маленькой кухне (кстати, Биерис была весела и бодра — во времена наших туристических вылазок она всегда отлично себя чувствовала по утрам), вдруг запищал интерком.
Звонил Прескотт, трудившийся на кухне, где занимался выполнением заказов и руководством маленькой бригадой поваров.
— Я надеялся, что вам удастся спокойно позавтракать, — сказал он извиняющимся тоном, — но, похоже, не получится. Думаю, всем нам надо приготовиться к плохим новостям. Через пять минут с Жиро желает говорить Сальтини. Он сказал, что разговор могут слушать все желающие.
Что ж, как минимум это означало, что он не собирается заключать со мной никаких приватных сделок. Я решил, что это неплохо, выпил еще чашку кофе и развернул экран интеркома так, чтобы он всем был виден.
— Я так и думал, что застану всех вас вместе, — кисло проговорил Сальтини. Я впервые не увидел на его физиономии извечной мерзкой полуулыбочки. — Хотя, признаться, удивлен, что все вы так рано поднялись.
«Наверное, — подумал я, — он так говорит, потому что пуритане всех времен и народов считают, что рано поднимаются только праведники». Мне ужасно хотелось сказать, что мы и не ложились, а всю ночь предавались содомским грехам, но я сдержался и полюбопытствовал:
— У вас ко мне какое-то срочное дело?
— О, речь всего лишь о маленьких изменениях в стратегий, которые вступят в силу через шесть часов после нашего с вами разговора. Мы полагаем, что многие из тех людей, которые поселились в Центре, весьма вероятно, представляют собой отрицательные, мятежные, иррациональные и антихристианские элементы в своих семействах. Как вам известно, из-за того что многие из этих людей не смогли получить высшего образования, до последнего времени они жили с родителями, хотя по возрасту уже давно должны были бы жить самостоятельно. Думаю, это типично для социальных неудачников. Как бы то ни было, нам представляется, что поскольку многие из этих семейств были ослаблены вредоносным присутствием данных элементов, сложившаяся ситуация не должна вызывать у нас возражения.
Самому провидению было угодно, чтобы они были удалены из своих жилищ. Поэтому мы решили — и судьи наше решение одобрили — составить перечень людей, которым впредь будет воспрещены любые контакты с родственниками и переезд в былые жилища. Поэтому я начну с того, что поздравлю вас с приобретением постоянных, а не временных жильцов.
— Что ж, — ответил я, — если позволите, я скажу исключительно как бизнесмен: никогда не стоит отказываться от дополнительного дохода. — А еще я подумал: «Размышляя как человек, я бы страсть как хотел остаться с тобой, скотина, наедине на пять минут и посчитать, сколько раз за это время я успею тебя стукнуть».
На самом деле я был потрясен мелочной мстительностью Сальтини. Она была под стать той, с которой Маркабру пытал поверженного противника.
— Если позволите, сэр, у меня есть вопрос, — вступил в разговор Торвальд.
— Минуточку… Торвальд Спендерс, я полагаю? Против вас выдвинуто обвинение в учинении беспорядков во время представления в так называемом «Временном передвижном кабаре»?
— Обвинение было связано с неоправданным вмешательством полиции в процесс проведения легального публичного развлекательного мероприятия. Да, сэр, вы верно назвали мое имя. Кроме того, здесь присутствует мой напарник по организации этого мероприятия. — Он указал на Пола. — Но мой вопрос не касается непосредственно этого события.
— В таком случае, если речь не идет о судебном обвинении, председатель Совета Рационализаторов может на легальной основе дать вам совет по любому поводу. Но не забывайте о том, что в данное время я очень занят.
— Хорошо, сэр. У меня в Центре тоже очень много работы.
Торвальд держался вежливо, но несколько официально и скованно — как и подобает, собственно, в разговоре с человеком, годившимся ему в отцы. Я старался не смотреть в сторону экрана, боясь, что мое лицо выдаст восхищение манерами Торвальда.
— Вопрос у меня вот какой; я никак не могу найти правил, регламентирующих верную процедуру регистрации в органах власти нового творческого объединения. Следует ли мне обратиться с прошением в главный консультативный комитет или оформить запрос в Совет Рационализаторов, дабы вы рассмотрели его как частное постановление?
Только потом Аймерик объяснил мне, насколько блестящим был заданный Торвальдом вопрос. Главный консультативный комитет представлял собой множество кибернетических компьютеров — тех же самых, которые частенько диктовали стратегию нашего Центра и решали, какая деятельность является рациональной, а какая — нет. Что-либо изменить в этом плане можно было только через какое-то время. Если бы Сальтини удалось долго продержаться у власти, затем компьютеры главного консультативного комитета непременно были бы перепрограммированы в соответствии в политикой новых властей. Пока же эти умные машины любой вопрос могли рассмотреть исключительно в рамках традиционных законов Каледонии, а это означало, что в их памяти можно было изыскать такой пункт закона, какой бы никак не удовлетворил Сальтини. Однако при том, что этот закоренелый бюрократище всегда так рьяно отстаивал букву закона, он по идее не должен был отсоветовать Торвальду обратиться в вышеупомянутый консультативный орган.
С другой стороны, если бы он дал согласие на рассмотрение запроса в свете принятия частного постановления, он бы тем самым создал прецедент, и с этих пор деятельность художественных объединений стала бы чем-то таким, что можно либо разрешать, либо запрещать, и тогда главный консультативный комитет начал бы автоматически действовать согласно этому прецеденту. Более того: если бы он ответил на запрос отказом, он обязан был бы указать причину отказа, каковую можно было бы затем обойти, имея дело с главным консультативным комитетом.
Посему у Сальтини был такой выбор: либо рискнуть направить Торвальда в консультативный комитет в надежде на то, что компьютеры ему сразу откажут, но тогда он лишал себя любой возможности вмешаться в процедуру принятия решения, либо он был вынужден придумать какую-то стратегию, полагаясь на то, что мы не сумеем обернуть все дело против него.
Хитрющий старик пастор ни за что не добился бы своей цели, если бы грешил растерянностью. Он улыбнулся, хотя улыбочка его скорее напомнила гримасу человека, мучающегося от зубной боли, и проговорил:
— Гм-м-м… Я понимаю, что вы имеете в виду. Прецедентов нет. Ну что же, давайте поступим так: обратитесь в главный консультативный комитет. Если возникнут какие-либо проблемы, тогда подумаем о варианте частного постановления.
Как потом объяснил мне Аймерик, это был откровенный риск. Если бы главный консультативный комитет Торвальду отказал, Сальтини бы выиграл, а если бы не отказал, то у Торвальда были бы развязаны руки. Просто-напросто Сальтини поспешил отделаться от этого малоприятного дела.
— Благодарю вас, сэр, — сдержанно улыбнулся и вежливо кивнул Торвальд. Что-то в наклоне его головы напомнило мне о том, чему я его учил во время занятий боевыми искусствами.
— Если вопросов больше нет…
Вопросов больше не было. Сальтини учтиво кивнул всем нам, и его физиономия исчезла с экрана. Теперь нам предстояло сообщить сотне с лишним молодых людей о том, что им официально запрещено общаться с родственниками. Естественно, я очень обрадовался, узнав, что Маргарет еще вчера вечером додумалась оповестить семьи всех учащихся Центра о том, где они и что с ними. Теперь родители хотя бы знали, что их дети пребывают в относительной безопасности.
Первый час после наступления Первого Света показался мне просто безумным. Я искренне жалел о том, что не наделен десятью лишними ушами и как минимум четырьмя лишними мозгами. Не сомневаюсь: если бы мне не помогала Маргарет, я бы в конце концов наверняка заперся у себя в комнате, забрался бы под одеяло и рыдал бы от отчаяния.
Во-первых, очень скоро выяснилось, что никто за пределами Центра не знал, что мы оповестили все семьи о том, где находятся их отпрыски. Поэтому на нас обрушились с вопросами не менее сотни каледонцев, у которых пропали без вести родственники. Утешить их нам было положительно нечем, поскольку мы, естественно, понятия не имели о том, где они находятся. Некоторые из пропавших без вести на самом деле являлись нашими студентами, но в Центре их не было. Четверо из них утром были найдены мертвыми. У кого-то был пробит череп, а кто-то валялся в луже, убитый дубинкой-парализатором. Мы не очень удивились, узнав о том, что они погибли «при попытке ограбления неизвестными преступниками во время недавних кратковременных беспорядков». Среди погибших была женщина по имени Элизабет Лавлок. Нам предстояло организовать ее похороны, поскольку ее родители категорически отказались этим заниматься.
«Пора вставать! Пора вставать!» Честно говоря, я бы запросто снова завалился спать, отключив будильник, если бы Аймерик, издавая жалобные стоны, не поднялся бы с кровати и не начал слоняться по комнате и если бы Маргарет не повторяла вслед за будильником те же самые противные четыре слова.
Встав, я обнаружил, что соседей по комнате выбрал себе не самых лучших. Аймерик уже успел оккупировать ванную, а Маргарет была второй по очереди.
Я отметил, что в пижаме она выглядела ничуть не лучше.
Муфрид еще не взошел, но в узкие окна проникал лунный свет, и потому было довольно светло. Я включил свет, и Маргарет болезненно зажмурилась.
— О Господи, — пробормотала она, — еще целый день впереди.
— Быть может, удастся выспаться во время Первой Тьмы, — без особой надежды проговорил я и подумал: «Мало того что Маргарет не слишком привлекательно выглядит в пижаме, так еще и имеет обыкновение по утрам ворчать».
Из ванной вышел Аймерик и, как только туда вошла Маргарет, принялся торопливо одеваться. Если бы я был в настроении, наблюдать за этим процессом было бы очень забавно. В итоге ко времени появления Маргарет относительно скромности все уже было в порядке, но вот чувство гордости Аймерика запуталось в рукавах рубахи, которую он отчаянно пытался натянуть через голову. Руки его метались в поисках рукавов, словно поросята в мешке.
— Мне бы, наверное, стоило выйти в коридор, — с кривой усмешкой проговорила Маргарет.
— Я бы ни за что не пропустил такое зрелище, — улыбнулся я.
Наконец из ворота рубахи показалась голова Аймерика.
Длинные волосы разметались во все стороны, так что с первого взгляда трудно было понять, где у него лицо, а где затылок. Откинув волосы за спину, он буркнул:
— Терпеть не могу людей, у которых с утра хорошее настроение.
А мне была нестерпима мысль о том, что я потихоньку превращаюсь в одного из таких людей. Я нырнул в ванную, а когда вышел, Аймерик причесывался, а Маргарет уже была почти одета. Может быть, каледонцы в отношении наготы придерживались более строгих правил, чем аквитанцы. Я решил, что надо будет спросить об этом Аймерика, но не прямо сейчас.
— В коридоре какой-то шум, — сказала Маргарет. — Пойду-ка посмотрю. Она вышла за дверь, на ходу приглаживая волосы, но какой в этом был смысл, я так и не понял.
Одеваясь, я шепотом задал Аймерику интересующий меня вопрос.
— Ну… — протянул он. — Вообще-то каледонцы могут себе позволить появиться голыми перед своими родственниками. Ну, или перед детьми или стариками, которым это неинтересно.
Из этого я сделал вывод о том, что его смущение значительно отличалось от моего. Наверное, оно было сродни тому, что ощущаешь, когда в Новой Аквитании какой-нибудь чиновник впервые называет тебя «сеньором». Тогда вдруг чувствуешь себя безнадежно старым.
Я проворно оделся, после чего мы втроем отправились завтракать, пребывая если не в приподнятом, то во вполне сносном настроении. Маргарет заранее составила график питания, и все мы попали в первую смену, и именно поэтому нам сегодня, оказывается, пришлось так рано подняться, но на самом деле всему персоналу Центра сегодня надо было встать пораньше и приготовиться к чему угодно.
«Что угодно» не заставило себя ждать. В то время, когда мы завтракали в маленькой кухне (кстати, Биерис была весела и бодра — во времена наших туристических вылазок она всегда отлично себя чувствовала по утрам), вдруг запищал интерком.
Звонил Прескотт, трудившийся на кухне, где занимался выполнением заказов и руководством маленькой бригадой поваров.
— Я надеялся, что вам удастся спокойно позавтракать, — сказал он извиняющимся тоном, — но, похоже, не получится. Думаю, всем нам надо приготовиться к плохим новостям. Через пять минут с Жиро желает говорить Сальтини. Он сказал, что разговор могут слушать все желающие.
Что ж, как минимум это означало, что он не собирается заключать со мной никаких приватных сделок. Я решил, что это неплохо, выпил еще чашку кофе и развернул экран интеркома так, чтобы он всем был виден.
— Я так и думал, что застану всех вас вместе, — кисло проговорил Сальтини. Я впервые не увидел на его физиономии извечной мерзкой полуулыбочки. — Хотя, признаться, удивлен, что все вы так рано поднялись.
«Наверное, — подумал я, — он так говорит, потому что пуритане всех времен и народов считают, что рано поднимаются только праведники». Мне ужасно хотелось сказать, что мы и не ложились, а всю ночь предавались содомским грехам, но я сдержался и полюбопытствовал:
— У вас ко мне какое-то срочное дело?
— О, речь всего лишь о маленьких изменениях в стратегий, которые вступят в силу через шесть часов после нашего с вами разговора. Мы полагаем, что многие из тех людей, которые поселились в Центре, весьма вероятно, представляют собой отрицательные, мятежные, иррациональные и антихристианские элементы в своих семействах. Как вам известно, из-за того что многие из этих людей не смогли получить высшего образования, до последнего времени они жили с родителями, хотя по возрасту уже давно должны были бы жить самостоятельно. Думаю, это типично для социальных неудачников. Как бы то ни было, нам представляется, что поскольку многие из этих семейств были ослаблены вредоносным присутствием данных элементов, сложившаяся ситуация не должна вызывать у нас возражения.
Самому провидению было угодно, чтобы они были удалены из своих жилищ. Поэтому мы решили — и судьи наше решение одобрили — составить перечень людей, которым впредь будет воспрещены любые контакты с родственниками и переезд в былые жилища. Поэтому я начну с того, что поздравлю вас с приобретением постоянных, а не временных жильцов.
— Что ж, — ответил я, — если позволите, я скажу исключительно как бизнесмен: никогда не стоит отказываться от дополнительного дохода. — А еще я подумал: «Размышляя как человек, я бы страсть как хотел остаться с тобой, скотина, наедине на пять минут и посчитать, сколько раз за это время я успею тебя стукнуть».
На самом деле я был потрясен мелочной мстительностью Сальтини. Она была под стать той, с которой Маркабру пытал поверженного противника.
— Если позволите, сэр, у меня есть вопрос, — вступил в разговор Торвальд.
— Минуточку… Торвальд Спендерс, я полагаю? Против вас выдвинуто обвинение в учинении беспорядков во время представления в так называемом «Временном передвижном кабаре»?
— Обвинение было связано с неоправданным вмешательством полиции в процесс проведения легального публичного развлекательного мероприятия. Да, сэр, вы верно назвали мое имя. Кроме того, здесь присутствует мой напарник по организации этого мероприятия. — Он указал на Пола. — Но мой вопрос не касается непосредственно этого события.
— В таком случае, если речь не идет о судебном обвинении, председатель Совета Рационализаторов может на легальной основе дать вам совет по любому поводу. Но не забывайте о том, что в данное время я очень занят.
— Хорошо, сэр. У меня в Центре тоже очень много работы.
Торвальд держался вежливо, но несколько официально и скованно — как и подобает, собственно, в разговоре с человеком, годившимся ему в отцы. Я старался не смотреть в сторону экрана, боясь, что мое лицо выдаст восхищение манерами Торвальда.
— Вопрос у меня вот какой; я никак не могу найти правил, регламентирующих верную процедуру регистрации в органах власти нового творческого объединения. Следует ли мне обратиться с прошением в главный консультативный комитет или оформить запрос в Совет Рационализаторов, дабы вы рассмотрели его как частное постановление?
Только потом Аймерик объяснил мне, насколько блестящим был заданный Торвальдом вопрос. Главный консультативный комитет представлял собой множество кибернетических компьютеров — тех же самых, которые частенько диктовали стратегию нашего Центра и решали, какая деятельность является рациональной, а какая — нет. Что-либо изменить в этом плане можно было только через какое-то время. Если бы Сальтини удалось долго продержаться у власти, затем компьютеры главного консультативного комитета непременно были бы перепрограммированы в соответствии в политикой новых властей. Пока же эти умные машины любой вопрос могли рассмотреть исключительно в рамках традиционных законов Каледонии, а это означало, что в их памяти можно было изыскать такой пункт закона, какой бы никак не удовлетворил Сальтини. Однако при том, что этот закоренелый бюрократище всегда так рьяно отстаивал букву закона, он по идее не должен был отсоветовать Торвальду обратиться в вышеупомянутый консультативный орган.
С другой стороны, если бы он дал согласие на рассмотрение запроса в свете принятия частного постановления, он бы тем самым создал прецедент, и с этих пор деятельность художественных объединений стала бы чем-то таким, что можно либо разрешать, либо запрещать, и тогда главный консультативный комитет начал бы автоматически действовать согласно этому прецеденту. Более того: если бы он ответил на запрос отказом, он обязан был бы указать причину отказа, каковую можно было бы затем обойти, имея дело с главным консультативным комитетом.
Посему у Сальтини был такой выбор: либо рискнуть направить Торвальда в консультативный комитет в надежде на то, что компьютеры ему сразу откажут, но тогда он лишал себя любой возможности вмешаться в процедуру принятия решения, либо он был вынужден придумать какую-то стратегию, полагаясь на то, что мы не сумеем обернуть все дело против него.
Хитрющий старик пастор ни за что не добился бы своей цели, если бы грешил растерянностью. Он улыбнулся, хотя улыбочка его скорее напомнила гримасу человека, мучающегося от зубной боли, и проговорил:
— Гм-м-м… Я понимаю, что вы имеете в виду. Прецедентов нет. Ну что же, давайте поступим так: обратитесь в главный консультативный комитет. Если возникнут какие-либо проблемы, тогда подумаем о варианте частного постановления.
Как потом объяснил мне Аймерик, это был откровенный риск. Если бы главный консультативный комитет Торвальду отказал, Сальтини бы выиграл, а если бы не отказал, то у Торвальда были бы развязаны руки. Просто-напросто Сальтини поспешил отделаться от этого малоприятного дела.
— Благодарю вас, сэр, — сдержанно улыбнулся и вежливо кивнул Торвальд. Что-то в наклоне его головы напомнило мне о том, чему я его учил во время занятий боевыми искусствами.
— Если вопросов больше нет…
Вопросов больше не было. Сальтини учтиво кивнул всем нам, и его физиономия исчезла с экрана. Теперь нам предстояло сообщить сотне с лишним молодых людей о том, что им официально запрещено общаться с родственниками. Естественно, я очень обрадовался, узнав, что Маргарет еще вчера вечером додумалась оповестить семьи всех учащихся Центра о том, где они и что с ними. Теперь родители хотя бы знали, что их дети пребывают в относительной безопасности.
Первый час после наступления Первого Света показался мне просто безумным. Я искренне жалел о том, что не наделен десятью лишними ушами и как минимум четырьмя лишними мозгами. Не сомневаюсь: если бы мне не помогала Маргарет, я бы в конце концов наверняка заперся у себя в комнате, забрался бы под одеяло и рыдал бы от отчаяния.
Во-первых, очень скоро выяснилось, что никто за пределами Центра не знал, что мы оповестили все семьи о том, где находятся их отпрыски. Поэтому на нас обрушились с вопросами не менее сотни каледонцев, у которых пропали без вести родственники. Утешить их нам было положительно нечем, поскольку мы, естественно, понятия не имели о том, где они находятся. Некоторые из пропавших без вести на самом деле являлись нашими студентами, но в Центре их не было. Четверо из них утром были найдены мертвыми. У кого-то был пробит череп, а кто-то валялся в луже, убитый дубинкой-парализатором. Мы не очень удивились, узнав о том, что они погибли «при попытке ограбления неизвестными преступниками во время недавних кратковременных беспорядков». Среди погибших была женщина по имени Элизабет Лавлок. Нам предстояло организовать ее похороны, поскольку ее родители категорически отказались этим заниматься.