Страница:
Шелли подняла брови.
— Это в Сент-Галене? Где во всей школе едва наберется полная команда? Не думаю.
Ник улыбнулся:
— Да уж. Ты, наверное, права. Но Джим Хардкасл, парень, с которым я подрался, начал ныть и жаловаться. Он всегда мутил воду, и тренер сказал ему, что сделает для него исключение: уберет на две игры. Это Хардкасла достало по-настоящему. Он начал орать, что это несправедливо, что это я начал драку, и что я не кто иной, как жалкий полукровка мексиканец, и если бы моим отцом не был Джош Грейнджер, меня бы давно вышвырнули из команды.
Шелли, наливавшая им следующую порцию молока, замерла на половине стакана.
— О! Это, должно быть, был шок.
— Слабо сказано, — криво усмехнулся Ник. — Я кинулся на Хардкасла, обозвал его лжецом и врезал кулаком в нос за то, что обзывает мою маму. — Он скривился. — Взрослые снова нас разняли, и меня отправили на скамью штрафников на три игры… что для нас практически значило на весь сезон. Тренер тут же отправил меня домой, даже не дал окончить тренировку.
— У тебя получается, что ты больше разозлился на это, а не на то, что узнал о Джоше и своей матери.
Ник ухмыльнулся:
— Ну-у. В каком-то смысле так и было. Я так ненавидел эти штрафы! А что до остального… Я не слишком-то поверил Хардкаслу. Я считал, что он просто болтун и зануда. Так что пока я не пришел домой и не уселся на кухне с молоком и тарелкой печенья и не стал рассказывать, какой этот Хардкасл гаденыш, и спрашивать маму, с чего это он решил, что кто-нибудь поверит в эту гнусную ложь… когда увидел выражение ее лица. — Ник покачал головой. — Один взгляд на нее, и у меня все внутри оборвалось.
Шелли перестала жевать печенье и сочувственно посмотрела на него:
— Это, должно быть, было очень тяжко. Что ты сделал потом?
— Я стал требовать объяснений, но ничего не добился. Ни тогда, ни теперь. — Он с мрачным видом отвел глаза в сторону. Глубоко вздохнув, он встретил доброжелательный взгляд Шелли и выпалил: — У тебя есть только мое слово. Мама просто не станет говорить об этом. Даже теперь, когда я начинаю настаивать, она плачет и твердит, что обещала молчать. Говорит, что поклялась никому ничего не рассказывать. Ее слезы меня добивают… В тот первый день она плакала долго-долго. — Ник опустил глаза и стиснул зубы. — Я раньше никогда не видел, чтобы мама плакала, и это меня потрясло… страшно. Я был в ярости. — Он улыбнулся с осуждением. — Как только может быть мужчина, которому чуть меньше шестнадцати. Я злился не на нее, — поспешно добавил он, — но мне была отвратительна сама ситуация. Как они посмели скрыть от меня правду и позволили мне узнать ее таким манером?
Шелли покачала головой.
— Зная Дубовую долину, они могли бы понимать, что рано или поздно кто-нибудь сообразит, в чем дело. Они должны были рассказать тебе сами. Не сделать этого было… бездумно и жестоко. Неужели они полагали, что ты никогда этого не обнаружишь?
Ник пожал плечами.
— Меня не спрашивай. Мама держит рот на замке, только повторяет, что твоя семья была к ней добра и поддержала ее, когда она нуждалась в помощи. Очевидно, что она никогда не рассчитывала на большее, чем получила, и была этим удовлетворена… Вот это-то и грызет… жжет меня изнутри. — Взгляд его стал жестким. — Твоя мать дала маме денег и оплатила ее обратный проезд в Мексику… и пребывание там… навсегда.
Шелли поморщилась.
— Это похоже на мою мать. Она слишком серьезно воспринимала свое положение в долине. Не хотела, чтобы хоть что-то бросило тень на имя Грейнджеров. — Она нахмурилась. — Но если твоя мама уехала, чтобы никогда не возвращаться, что произошло потом? Она ведь вернулась.
— Да, вернулась. — И поторопился добавить: — Но не потому, что хотела получить больше денег.
— Я в этом не сомневаюсь. Но почему она вернулась?
Он провел рукой по темным волосам.
— Не знаю, известно ли тебе, что мамин отец умер в Мексике, когда она была ребенком, и оставил семью в полной нищете. После смерти отца они практически жили на улицах. В общем, Инес, моя вторая бабушка, написала своему единственному брату, моему двоюродному деду Оливерно. Он устроился здесь раньше и работал на Боллинджеров. — Ник бросил нанес осторожный взгляд. — Когда же он получил письмо бабушки Инес с мольбой о помощи, он послал за всей семьей и помог им найти работу здесь, в Дубовой долине. — Он снова посмотрел на Шелли. — Она ведь жила здесь с одиннадцати лет. Здесь выросла… имела гражданство. Тут жили ее дядя, сестры и брат. А в Мексике оставались просто какие-то кузены или что-то вроде. Ей там было одиноко. Так что когда мне исполнилось полгода, она не могла больше терпеть и вернулась. К своим родственникам, а не к Грейнджерам.
Шелли махнула рукой:
— Я тебе верю. Остальное могу домыслить: Джош или кто-то из моих родителей узнал, что она возвратилась. И они, наверное, решили, что будет меньше разговоров, если она снова будет работать у них.
Ник кивнул.
— Мама никогда об этом не распространялась. Она умеет темнить, когда захочет. Но думаю, произошло что-то в этом роде.
Шелли с любопытством осведомилась:
— Она что, вообще на эту тему не говорит?
— Ни слова. Ты же видела ее сегодня. Даже ради меня она не стала откровенной. У нее какой-то заскок насчет того, как надо держать слово. Если бы от нее зависело, мы бы до сих пор притворялись, что этого не случилось. Она ненавидит, когда я завожу об этом речь. — Он ухмыльнулся. — Знаешь, как она выговаривала мне, когда мы вернулись домой? Ужас!
— Просто ум за разум заходит, когда думаешь, каково это было им всем здесь… в этой ситуации… Я никогда ни о чем не догадывалась.
— Ты и не могла. Ты же была ребенком, как и мы с Ракелью. А к тому времени как ты повзрослела и могла бы что-нибудь заметить или задать неудобные вопросы, тебя отослали в школу… Помнишь?
Шелли поморщилась.
— Как же не помнить. — Она снова схватила печенье и, откусывая маленькие кусочки, поинтересовалась: — Ты когда-нибудь спрашивал об этом Джоша? Прямо?
Ник глубоко вздохнул.
— О да. Но он только посмотрел на меня и сказал: «Очень жаль, что ты слушаешь сплетни». — Ник криво усмехнулся. — Я приврал немножко. Сказал, что мама призналась, а он только поморщился, ухмыльнулся и заявил, что не несет ответственности за россказни своей экономки ее сыну.
Шелли вытаращилась на него.
— Он так прямо и сказал? — потрясение прошептала она. Ник кивнул и тоже взял печенье.
— Да. Так и сказал. Господи! Я ненавидел его в тот момент. Хотел вколотить его в землю. Не столько за то, что не признал меня, но за презрительное отношение к маме… за то, как он выговорил это — «моя экономка». После этого между нами не было душевных бесед.
— Да уж догадываюсь.
Несколько минут они в дружеском молчании жевали печенье. Затем Ник тихо спросил:
— Ты мне веришь? У меня ведь нет особых доказательств. — Он горько рассмеялся. — Дьявольщина, да у меня нет никаких доказательств… Только сплетни и внутреннее чувство. И зеленые глаза. И отец, имя которого не хочет назвать моя мать.
Шелли вздохнула и положила на тарелку недоеденное печенье.
— Мне трудно поверить, что Джош мог быть таким жестоким и холодным, и все же… — Она посмотрела на Ника, внимательно вглядываясь в худощавое напряженное лицо. И на какой-то головокружительный миг ей показалось, что на нее ответно смотрит Джош. Она моргнула, и сходство исчезло, напротив нее сидел просто Ник.
Верила ли она ему? Это была фантастическая история, которая противоречила всему, что она знала о брате. Но было в ней что-то такое, что не могла она с легкостью отмести. И вовсе не было невероятным, что хорошенькая юная Мария поддалась обаянию двадцатилетнего Джоша. Место, где они жили тогда, было очень отдаленным, изолированным от других. У них не было ближайших соседей, до них нужно было добираться по извилистой пятимильной тропе. Через лес и кустарники. Когда Джош приезжал домой из колледжа, они большую часть времени проводили в доме и рядом. Да, их мир резко отличался от мира Марии в социальном и финансовом смысле… Но она жила поблизости, так сказать, под рукой… днем и ночью… Шелли сморщила нос. Вся эта ситуация, если дело было так, казалась гадкой. Это неприятно напомнило ей рассказы об отношениях хозяина с рабыней, которыми полна была история Юга… Все это «право сеньора» в старой Франции. Неужели Джош считал, что, занимаясь любовью с Марией, он осуществляет это право? Она вновь задумалась о брате, смутно сознавая, что он относился с беспечным равнодушием к тем, кого считал ниже себя по статусу. Он не был жестоким. Он был просто… Она скривила губы. Он считал себя выше массы. Он же был Грейнджер. И не просто какой-то Грейнджер, а Грейнджер из Дубовой долины. Это было одной из наименее привлекательных его черт. Но при этом он всегда был таким открытым и щедрым с теми, кто ему нравился, кого любил, что ему многое прощалось.
Прикосновение Ника к ее руке заставило Шелли подпрыгнуть.
— Ракель права: я иногда бываю таким вредным, — с отвращением заметил он. — Ты только посмотри: я ведь пришел сюда извиниться. Честно, только для этого. Я вовсе не собирался вываливать на тебя эту древнюю историю. — Он горько усмехнулся. — Кажется, я просто не умею сдерживаться. Это меня поедом ест. Понимаешь? Нет, не владение землей. Черт с ней, с землей! А тот факт, что он так и не признал меня своим сыном. Я даже не хочу имени Грейнджер. Сколько себя помню, меня всегда звали Риосом. Зачем же мне это менять? Но его признания я заслуживал. — Рот его горько скривился. — Я вечно болтался у него под ногами. Считай всю жизнь, но он ни разу не снизошел со своего пьедестала и не признал меня. Он должен был сделать это хотя бы наедине. Я нуждался в признании, что я его сын… а все остальное к черту. — Он передохнул секунду. Набрал в грудь больше воздуха и спросил: — Так ты мне веришь?
У Шелли сердце заныло при виде откровенной тоски на его лице. Ей отчаянно хотелось сказать ему, что верит. Внутреннее чувство подсказывало ей, что он говорит правду… Но тот же инстинкт обманывал ее раньше. Предостережение Сойера звучало в мозгу, и она сжала губы. Господи! Она ненавидела ситуацию, в которой оказалась. Почему все не может быть ясным и честным? Без всяких сомнений. Без проблем. Верит ли она Нику? Взгляд ее упал на опустевшую тарелку из-под печенья. В голове внезапно возникло воспоминание. Ей было тринадцать, а Нику около девяти. Стоял июнь, и ее мать устраивала ежегодное чаепитие. Это был, наверное, единственный раз в году, когда большинство женщин Сент-Галена надевали платья. Традиция этих чаепитий была установлена много десятков лет назад ее прабабушкой. Это было что-то такое, чем можно было утереть нос Боллинджерам. Естественно, ни Боллинджеров, ни их друзей на эти чаепития не приглашали. Ежегодное грейнджеровское чаепитие было традицией долины и одним из самых ярких празднеств сезона. Его всегда проводили в первую субботу июня. Шелли хорошо помниладлинные столы, уставленные блюдами с изящными сандвичами и хрупкими пирожными. Их размещали под дубами. А по всему пространству газона перед домом расставляли столики и стулья под разноцветными зонтами.
Дамы Сент-Галена, впервые за год надевшие легкие платья и нейлоновые чулки, пили чай, болтали, смеялись и наслаждались элегантной обстановкой. На какое-то время можно было позабыть о погоде, сенокосе, ценах на скот и овец, неудачах и успехах окота и отела, валке леса, сезонных пожарах и прочих повседневных заботах.
В тот самый год Ник, бойкий девятилетний мальчишка, начал собирать коллекцию молочных змеек. К тому моменту он поймал двух и держал этих маленьких черных, с белой полоской, красоток в огромном старом аквариуме, который Джош где-то для него отыскал и помог установить в сарае. Почти каждое субботнее утро Ник отправлялся с галлонной банкой из-под пикулей на ловлю змей, но чаще возвращался домой с пустыми руками.
Взрослые были заняты приготовлениями к приему гостей, а Шелли и Нику ведено было хорошо себя вести и не путаться под ногами. Ник был только рад заняться змеями, а она, чувствуя себя выше этого детского занятия — ведь была уже подростком, — устроилась в гамаке за домом и погрузилась в изучение журнала.
Чаепитие было в полном разгаре, когда Ник подкрался к ней и сунул в лицо банку с извивавшимися змейками. Она завопила и, отшвырнув журнал, выпала из гамака.
Умирая от смеха, Ник снова сунул ей банку, и началась погоня. С отчаянными криками она рванулась к фасаду дома, словно видела этих безвредных змеек впервые в жизни. Ник мчался за ней по пятам. Это была игра, и оба они это знали. В сущности, это был просто повод побегать, покричать и выпустить на волю бурлившую в них молодую энергию.
Совершенно позабыв о чаепитии, сверкая на солнце длинными жеребячьими ножками, она влетела прямо в середину материнского ежегодного гранд-приема. Прежде чем ее заметили, Шелли быстро свернула вбок и обогнула толпу гостей. Спрятавшись за громадным дубом, она поджидала Ника, чтобы продолжить игру. Ей не пришло в голову, что он не сообразит произвести тот же обходной маневр. Но он, увлеченный погоней, вылетел прямо на середину лужайки и врезался в миссис Мэтьюз, библиотекаршу средней школы. Миссис Мэтьюз была женщиной крупной, тяжеловесной и крикливой. Она отнюдь не входила в число любимых учителей Ника, который не раз по ее наветам в течение года представал перед директором. Придя в ужас от того, что оказался посреди приема сеньоры Грейнджер, он попытался немедленно скрыться, но миссис Мэтьюз его остановила.
— Ах, это Ник. Добрый день, — провозгласила она своим громоподобным басом. — Приятно видеть, что ты помогаешь матери подобным образом. — Снисходительно улыбаясь, она склонилась к нему и поинтересовалась: — А что это ты несешь на стол?
Конечно, он не должен был этого делать. Даже он понимал это. Но… бес попутал, и он сунул ей прямо в лицо банку со змейкам и.
— Змей! — со вкусом произнес он. Ее реакция ответила всем его мечтам.
Тяжеловесное лицо миссис Мэтьюз исказилось. Она испустила сотрясший небо и землю рев, дико попятилась и ударилась о край одного из столов, на которых стояли пунш и пирожные. Потеряв равновесие, она неуклюже размахивала Руками, чтобы удержаться на ногах, но все было тщетно. Стол, пирожные и миссис Мэтьюз с шумом свалились наземь беспорядочной кучей. Разговоры стихли. Воцарилась тишина.
Ник в ужасе замер, прижимая к тощей груди банку со змейками и не сводя глаз с развернувшейся перед ним картины разгрома. Он пропал!
Выражение лица сеньоры Грейнджер, когда она приблизилась к нему, подтвердило худшие опасения. С каменным видом — правда, ему показалось, что губы ее все же шевелятся, — она велела ему убраться в свою комнату. Он был изгнан с позором. Отправлен в постель без обеда. Хуже того, его коллекция змей была отнята. Он оказался в полном бесчестье. И ни разу, подумала Шелли, вглядываясь в черты лица сидящего напротив мужчины, он не упомянул о ее роли в этом злосчастии… не попрекнул ее. А она была слишком большой трусихой, чтобы разделить с ним вину. Она поморщилась. Кажется, трусость была вечной ее особенностью. «Но нет! Хватит, — решила она, — больше этому не бывать».
Шелли посмотрела на опустевшую тарелку. В ту ночь, когда все улеглись спать, она прокралась в его комнату в задней части дома с тарелкой печенья и половинкой галлона молока. Они молча ели печенье и пили из картонки молоко. Им не нужны были слова. Он принял ее мирный дар.
Он не предал ее тогда, подумала Шелли, а мог бы. Большинство ребят так бы и поступили. И хотя поступок девятилетнего ребенка вряд ли можно было считать истинной проверкой характера взрослого человека, она решила, что этого ей достаточно, и медленно кивнула.
— Да. Я тебе верю.
Ник громко и облегченно вздохнул.
— Спасибо. Мне нужно было это услышать. Они улыбнулись друг другу.
— Так что же мы теперь будем делать? — спросил Ник и взял с тарелки последнее печенье.
Глава 4
— Это в Сент-Галене? Где во всей школе едва наберется полная команда? Не думаю.
Ник улыбнулся:
— Да уж. Ты, наверное, права. Но Джим Хардкасл, парень, с которым я подрался, начал ныть и жаловаться. Он всегда мутил воду, и тренер сказал ему, что сделает для него исключение: уберет на две игры. Это Хардкасла достало по-настоящему. Он начал орать, что это несправедливо, что это я начал драку, и что я не кто иной, как жалкий полукровка мексиканец, и если бы моим отцом не был Джош Грейнджер, меня бы давно вышвырнули из команды.
Шелли, наливавшая им следующую порцию молока, замерла на половине стакана.
— О! Это, должно быть, был шок.
— Слабо сказано, — криво усмехнулся Ник. — Я кинулся на Хардкасла, обозвал его лжецом и врезал кулаком в нос за то, что обзывает мою маму. — Он скривился. — Взрослые снова нас разняли, и меня отправили на скамью штрафников на три игры… что для нас практически значило на весь сезон. Тренер тут же отправил меня домой, даже не дал окончить тренировку.
— У тебя получается, что ты больше разозлился на это, а не на то, что узнал о Джоше и своей матери.
Ник ухмыльнулся:
— Ну-у. В каком-то смысле так и было. Я так ненавидел эти штрафы! А что до остального… Я не слишком-то поверил Хардкаслу. Я считал, что он просто болтун и зануда. Так что пока я не пришел домой и не уселся на кухне с молоком и тарелкой печенья и не стал рассказывать, какой этот Хардкасл гаденыш, и спрашивать маму, с чего это он решил, что кто-нибудь поверит в эту гнусную ложь… когда увидел выражение ее лица. — Ник покачал головой. — Один взгляд на нее, и у меня все внутри оборвалось.
Шелли перестала жевать печенье и сочувственно посмотрела на него:
— Это, должно быть, было очень тяжко. Что ты сделал потом?
— Я стал требовать объяснений, но ничего не добился. Ни тогда, ни теперь. — Он с мрачным видом отвел глаза в сторону. Глубоко вздохнув, он встретил доброжелательный взгляд Шелли и выпалил: — У тебя есть только мое слово. Мама просто не станет говорить об этом. Даже теперь, когда я начинаю настаивать, она плачет и твердит, что обещала молчать. Говорит, что поклялась никому ничего не рассказывать. Ее слезы меня добивают… В тот первый день она плакала долго-долго. — Ник опустил глаза и стиснул зубы. — Я раньше никогда не видел, чтобы мама плакала, и это меня потрясло… страшно. Я был в ярости. — Он улыбнулся с осуждением. — Как только может быть мужчина, которому чуть меньше шестнадцати. Я злился не на нее, — поспешно добавил он, — но мне была отвратительна сама ситуация. Как они посмели скрыть от меня правду и позволили мне узнать ее таким манером?
Шелли покачала головой.
— Зная Дубовую долину, они могли бы понимать, что рано или поздно кто-нибудь сообразит, в чем дело. Они должны были рассказать тебе сами. Не сделать этого было… бездумно и жестоко. Неужели они полагали, что ты никогда этого не обнаружишь?
Ник пожал плечами.
— Меня не спрашивай. Мама держит рот на замке, только повторяет, что твоя семья была к ней добра и поддержала ее, когда она нуждалась в помощи. Очевидно, что она никогда не рассчитывала на большее, чем получила, и была этим удовлетворена… Вот это-то и грызет… жжет меня изнутри. — Взгляд его стал жестким. — Твоя мать дала маме денег и оплатила ее обратный проезд в Мексику… и пребывание там… навсегда.
Шелли поморщилась.
— Это похоже на мою мать. Она слишком серьезно воспринимала свое положение в долине. Не хотела, чтобы хоть что-то бросило тень на имя Грейнджеров. — Она нахмурилась. — Но если твоя мама уехала, чтобы никогда не возвращаться, что произошло потом? Она ведь вернулась.
— Да, вернулась. — И поторопился добавить: — Но не потому, что хотела получить больше денег.
— Я в этом не сомневаюсь. Но почему она вернулась?
Он провел рукой по темным волосам.
— Не знаю, известно ли тебе, что мамин отец умер в Мексике, когда она была ребенком, и оставил семью в полной нищете. После смерти отца они практически жили на улицах. В общем, Инес, моя вторая бабушка, написала своему единственному брату, моему двоюродному деду Оливерно. Он устроился здесь раньше и работал на Боллинджеров. — Ник бросил нанес осторожный взгляд. — Когда же он получил письмо бабушки Инес с мольбой о помощи, он послал за всей семьей и помог им найти работу здесь, в Дубовой долине. — Он снова посмотрел на Шелли. — Она ведь жила здесь с одиннадцати лет. Здесь выросла… имела гражданство. Тут жили ее дядя, сестры и брат. А в Мексике оставались просто какие-то кузены или что-то вроде. Ей там было одиноко. Так что когда мне исполнилось полгода, она не могла больше терпеть и вернулась. К своим родственникам, а не к Грейнджерам.
Шелли махнула рукой:
— Я тебе верю. Остальное могу домыслить: Джош или кто-то из моих родителей узнал, что она возвратилась. И они, наверное, решили, что будет меньше разговоров, если она снова будет работать у них.
Ник кивнул.
— Мама никогда об этом не распространялась. Она умеет темнить, когда захочет. Но думаю, произошло что-то в этом роде.
Шелли с любопытством осведомилась:
— Она что, вообще на эту тему не говорит?
— Ни слова. Ты же видела ее сегодня. Даже ради меня она не стала откровенной. У нее какой-то заскок насчет того, как надо держать слово. Если бы от нее зависело, мы бы до сих пор притворялись, что этого не случилось. Она ненавидит, когда я завожу об этом речь. — Он ухмыльнулся. — Знаешь, как она выговаривала мне, когда мы вернулись домой? Ужас!
— Просто ум за разум заходит, когда думаешь, каково это было им всем здесь… в этой ситуации… Я никогда ни о чем не догадывалась.
— Ты и не могла. Ты же была ребенком, как и мы с Ракелью. А к тому времени как ты повзрослела и могла бы что-нибудь заметить или задать неудобные вопросы, тебя отослали в школу… Помнишь?
Шелли поморщилась.
— Как же не помнить. — Она снова схватила печенье и, откусывая маленькие кусочки, поинтересовалась: — Ты когда-нибудь спрашивал об этом Джоша? Прямо?
Ник глубоко вздохнул.
— О да. Но он только посмотрел на меня и сказал: «Очень жаль, что ты слушаешь сплетни». — Ник криво усмехнулся. — Я приврал немножко. Сказал, что мама призналась, а он только поморщился, ухмыльнулся и заявил, что не несет ответственности за россказни своей экономки ее сыну.
Шелли вытаращилась на него.
— Он так прямо и сказал? — потрясение прошептала она. Ник кивнул и тоже взял печенье.
— Да. Так и сказал. Господи! Я ненавидел его в тот момент. Хотел вколотить его в землю. Не столько за то, что не признал меня, но за презрительное отношение к маме… за то, как он выговорил это — «моя экономка». После этого между нами не было душевных бесед.
— Да уж догадываюсь.
Несколько минут они в дружеском молчании жевали печенье. Затем Ник тихо спросил:
— Ты мне веришь? У меня ведь нет особых доказательств. — Он горько рассмеялся. — Дьявольщина, да у меня нет никаких доказательств… Только сплетни и внутреннее чувство. И зеленые глаза. И отец, имя которого не хочет назвать моя мать.
Шелли вздохнула и положила на тарелку недоеденное печенье.
— Мне трудно поверить, что Джош мог быть таким жестоким и холодным, и все же… — Она посмотрела на Ника, внимательно вглядываясь в худощавое напряженное лицо. И на какой-то головокружительный миг ей показалось, что на нее ответно смотрит Джош. Она моргнула, и сходство исчезло, напротив нее сидел просто Ник.
Верила ли она ему? Это была фантастическая история, которая противоречила всему, что она знала о брате. Но было в ней что-то такое, что не могла она с легкостью отмести. И вовсе не было невероятным, что хорошенькая юная Мария поддалась обаянию двадцатилетнего Джоша. Место, где они жили тогда, было очень отдаленным, изолированным от других. У них не было ближайших соседей, до них нужно было добираться по извилистой пятимильной тропе. Через лес и кустарники. Когда Джош приезжал домой из колледжа, они большую часть времени проводили в доме и рядом. Да, их мир резко отличался от мира Марии в социальном и финансовом смысле… Но она жила поблизости, так сказать, под рукой… днем и ночью… Шелли сморщила нос. Вся эта ситуация, если дело было так, казалась гадкой. Это неприятно напомнило ей рассказы об отношениях хозяина с рабыней, которыми полна была история Юга… Все это «право сеньора» в старой Франции. Неужели Джош считал, что, занимаясь любовью с Марией, он осуществляет это право? Она вновь задумалась о брате, смутно сознавая, что он относился с беспечным равнодушием к тем, кого считал ниже себя по статусу. Он не был жестоким. Он был просто… Она скривила губы. Он считал себя выше массы. Он же был Грейнджер. И не просто какой-то Грейнджер, а Грейнджер из Дубовой долины. Это было одной из наименее привлекательных его черт. Но при этом он всегда был таким открытым и щедрым с теми, кто ему нравился, кого любил, что ему многое прощалось.
Прикосновение Ника к ее руке заставило Шелли подпрыгнуть.
— Ракель права: я иногда бываю таким вредным, — с отвращением заметил он. — Ты только посмотри: я ведь пришел сюда извиниться. Честно, только для этого. Я вовсе не собирался вываливать на тебя эту древнюю историю. — Он горько усмехнулся. — Кажется, я просто не умею сдерживаться. Это меня поедом ест. Понимаешь? Нет, не владение землей. Черт с ней, с землей! А тот факт, что он так и не признал меня своим сыном. Я даже не хочу имени Грейнджер. Сколько себя помню, меня всегда звали Риосом. Зачем же мне это менять? Но его признания я заслуживал. — Рот его горько скривился. — Я вечно болтался у него под ногами. Считай всю жизнь, но он ни разу не снизошел со своего пьедестала и не признал меня. Он должен был сделать это хотя бы наедине. Я нуждался в признании, что я его сын… а все остальное к черту. — Он передохнул секунду. Набрал в грудь больше воздуха и спросил: — Так ты мне веришь?
У Шелли сердце заныло при виде откровенной тоски на его лице. Ей отчаянно хотелось сказать ему, что верит. Внутреннее чувство подсказывало ей, что он говорит правду… Но тот же инстинкт обманывал ее раньше. Предостережение Сойера звучало в мозгу, и она сжала губы. Господи! Она ненавидела ситуацию, в которой оказалась. Почему все не может быть ясным и честным? Без всяких сомнений. Без проблем. Верит ли она Нику? Взгляд ее упал на опустевшую тарелку из-под печенья. В голове внезапно возникло воспоминание. Ей было тринадцать, а Нику около девяти. Стоял июнь, и ее мать устраивала ежегодное чаепитие. Это был, наверное, единственный раз в году, когда большинство женщин Сент-Галена надевали платья. Традиция этих чаепитий была установлена много десятков лет назад ее прабабушкой. Это было что-то такое, чем можно было утереть нос Боллинджерам. Естественно, ни Боллинджеров, ни их друзей на эти чаепития не приглашали. Ежегодное грейнджеровское чаепитие было традицией долины и одним из самых ярких празднеств сезона. Его всегда проводили в первую субботу июня. Шелли хорошо помниладлинные столы, уставленные блюдами с изящными сандвичами и хрупкими пирожными. Их размещали под дубами. А по всему пространству газона перед домом расставляли столики и стулья под разноцветными зонтами.
Дамы Сент-Галена, впервые за год надевшие легкие платья и нейлоновые чулки, пили чай, болтали, смеялись и наслаждались элегантной обстановкой. На какое-то время можно было позабыть о погоде, сенокосе, ценах на скот и овец, неудачах и успехах окота и отела, валке леса, сезонных пожарах и прочих повседневных заботах.
В тот самый год Ник, бойкий девятилетний мальчишка, начал собирать коллекцию молочных змеек. К тому моменту он поймал двух и держал этих маленьких черных, с белой полоской, красоток в огромном старом аквариуме, который Джош где-то для него отыскал и помог установить в сарае. Почти каждое субботнее утро Ник отправлялся с галлонной банкой из-под пикулей на ловлю змей, но чаще возвращался домой с пустыми руками.
Взрослые были заняты приготовлениями к приему гостей, а Шелли и Нику ведено было хорошо себя вести и не путаться под ногами. Ник был только рад заняться змеями, а она, чувствуя себя выше этого детского занятия — ведь была уже подростком, — устроилась в гамаке за домом и погрузилась в изучение журнала.
Чаепитие было в полном разгаре, когда Ник подкрался к ней и сунул в лицо банку с извивавшимися змейками. Она завопила и, отшвырнув журнал, выпала из гамака.
Умирая от смеха, Ник снова сунул ей банку, и началась погоня. С отчаянными криками она рванулась к фасаду дома, словно видела этих безвредных змеек впервые в жизни. Ник мчался за ней по пятам. Это была игра, и оба они это знали. В сущности, это был просто повод побегать, покричать и выпустить на волю бурлившую в них молодую энергию.
Совершенно позабыв о чаепитии, сверкая на солнце длинными жеребячьими ножками, она влетела прямо в середину материнского ежегодного гранд-приема. Прежде чем ее заметили, Шелли быстро свернула вбок и обогнула толпу гостей. Спрятавшись за громадным дубом, она поджидала Ника, чтобы продолжить игру. Ей не пришло в голову, что он не сообразит произвести тот же обходной маневр. Но он, увлеченный погоней, вылетел прямо на середину лужайки и врезался в миссис Мэтьюз, библиотекаршу средней школы. Миссис Мэтьюз была женщиной крупной, тяжеловесной и крикливой. Она отнюдь не входила в число любимых учителей Ника, который не раз по ее наветам в течение года представал перед директором. Придя в ужас от того, что оказался посреди приема сеньоры Грейнджер, он попытался немедленно скрыться, но миссис Мэтьюз его остановила.
— Ах, это Ник. Добрый день, — провозгласила она своим громоподобным басом. — Приятно видеть, что ты помогаешь матери подобным образом. — Снисходительно улыбаясь, она склонилась к нему и поинтересовалась: — А что это ты несешь на стол?
Конечно, он не должен был этого делать. Даже он понимал это. Но… бес попутал, и он сунул ей прямо в лицо банку со змейкам и.
— Змей! — со вкусом произнес он. Ее реакция ответила всем его мечтам.
Тяжеловесное лицо миссис Мэтьюз исказилось. Она испустила сотрясший небо и землю рев, дико попятилась и ударилась о край одного из столов, на которых стояли пунш и пирожные. Потеряв равновесие, она неуклюже размахивала Руками, чтобы удержаться на ногах, но все было тщетно. Стол, пирожные и миссис Мэтьюз с шумом свалились наземь беспорядочной кучей. Разговоры стихли. Воцарилась тишина.
Ник в ужасе замер, прижимая к тощей груди банку со змейками и не сводя глаз с развернувшейся перед ним картины разгрома. Он пропал!
Выражение лица сеньоры Грейнджер, когда она приблизилась к нему, подтвердило худшие опасения. С каменным видом — правда, ему показалось, что губы ее все же шевелятся, — она велела ему убраться в свою комнату. Он был изгнан с позором. Отправлен в постель без обеда. Хуже того, его коллекция змей была отнята. Он оказался в полном бесчестье. И ни разу, подумала Шелли, вглядываясь в черты лица сидящего напротив мужчины, он не упомянул о ее роли в этом злосчастии… не попрекнул ее. А она была слишком большой трусихой, чтобы разделить с ним вину. Она поморщилась. Кажется, трусость была вечной ее особенностью. «Но нет! Хватит, — решила она, — больше этому не бывать».
Шелли посмотрела на опустевшую тарелку. В ту ночь, когда все улеглись спать, она прокралась в его комнату в задней части дома с тарелкой печенья и половинкой галлона молока. Они молча ели печенье и пили из картонки молоко. Им не нужны были слова. Он принял ее мирный дар.
Он не предал ее тогда, подумала Шелли, а мог бы. Большинство ребят так бы и поступили. И хотя поступок девятилетнего ребенка вряд ли можно было считать истинной проверкой характера взрослого человека, она решила, что этого ей достаточно, и медленно кивнула.
— Да. Я тебе верю.
Ник громко и облегченно вздохнул.
— Спасибо. Мне нужно было это услышать. Они улыбнулись друг другу.
— Так что же мы теперь будем делать? — спросил Ник и взял с тарелки последнее печенье.
Глава 4
Ответить на этот вопрос было нелегко, и упорное молчание Марии только усложняло ситуацию. Твердо решив, что постарается разговорить Марию, Шелли не слишком-то надеялась, что ей повезет больше, чем Нику в выяснении правды. Скорее всего беседа с Марией позволит ей лишь лучше прочувствовать положение дела. Они с Ником оба пришли к выводу, что раз тело Джоша кремировано, а пепел развеян, получить образец его ДНК невозможно.
Шелли робко предложила:
— Мы можем использовать мою. Результаты по крайней мере покажут, что мы родственники.
— Чтож, это лучше, чем ничего, — поморщился Ник. — Но это не докажет, что Джош был моим дорогим папочкой. — Он криво усмехнулся: — Спасибо за предложение. Возможно, я достаточно впаду в отчаяние, чтобы его принять. Но мне хотелось бы найти что-то более веское. Вот если бы он забыл где-то образчик своей крови, а мы смогли бы его отыскать…
Шелли кивнула:
— Согласна. Нам нужно законное подтверждение отцовства. — Она вздохнула. — Иначе мы будем просто сотрясать воздух.
Вытянув перед собой длинные ноги, Ник кивнул.
— Пока мне достаточно, что ты меня признала, — чуть севшим от волнения голосом пробормотал он. — Как хорошо, что есть человек, который верит мне. — Взгляд его стал жестким. — И что ты не послушалась этого лицемерного ублюдка Сойера.
— Так-то оно так. Только именно ханжей нам придется убеждать, если ты хочешь публичного признания, — нахмурилась Шелли. — Недостаточно, если я просто заявлю: «Эй, все вокруг, я ему верю!» И кстати, как нам поступить с этой стороной дела? Дать объявление в местную газету?
Ник засмеялся:
— Нет. Я не заставлю тебя пойти на такое. Давай пока пустим все по течению.
Шелли просто посмотрела на него, и он снова рассмеялся:
— Знаю, знаю. Да, я хочу признания, но теперь у меня чувство, что я преодолел самое большое препятствие — тебя. А раз это получилось, остальное вдруг показалось не таким уж и важным или хотя бы не срочным. — Он скорчил гримасу — — Мамас Ракелью правы. Сейчас не время отягощать тебя этой старой историей. Всем нам нужно справиться со смертью Джоша, а тебе придется еще разбираться с его имением. Когда ты с этим закончишь, мы подумаем, как раскрыть правду всем. — Он ухмыльнулся. — Разумеется, не вызывая лишних разговоров.
Шелли фыркнула.
— В этой-то долине? — Они обменялись понимающими взглядами, сознавая всю невозможность этого. — Ладно, об этом барьере мы подумаем, когда в него упремся.
Она подавила зевок. Ник понял намек и, подхватив поднос, направился к двери. Уже коснувшись ее ручки, он оглянулся через плечо и ухмыльнулся:
— Баюшки-баю, тетенька.
Шелли высунула язык.
— Доброй ночи, племянничек.
После его ухода она долго лежала без сна, размышляя о событиях дня. Она была даже благодарна Нику за то, что, вывалив на нее известие об отцовстве Джоша, он отвлек ее от мрачных мыслей о его смерти. Это не уменьшило ее горя от утраты брата, но как бы отвлекло. Впервые с той минуты, как она узнала о его самоубийстве, давящий груз, не позволявший ей дышать полной грудью, и готовые каждый миг пролиться слезы исчезли. Ник был прав еще в одном: пока не устроены дела с наследством Джоша, ей нужно отложить вопрос о его отцовстве в долгий ящик.
Назавтра Шелли проснулась и увидела, что за окном дождь. Не яростный ливень, а тусклая морось, накрывавшая влажным одеялом окрестности. Пожалуй, это и к лучшему. Она провела весь день в кабинете Джоша, стараясь разобраться в делах.
Дождь с перерывами продолжался несколько дней, ни разу не прекратившись на такой срок, чтобы захотелось выйти наружу. Шелли не могла заставить себя поехать в город. Она не была готова встретить любопытство, вопросы или восклицания, которые, конечно же, вызвало ее возвращение. Она понимала, что новость эта уже циркулирует в долине, и не собиралась скрываться, но пока, за исключением нескольких телефонных звонков от друзей, с которыми поддерживала переписку все эти годы, никто не посягал на ее уединение. Погода дала ей повод не выбираться из дома. Мария заботилась о покупках, еде и домашней уборке, так что у Шелли не было причин куда-то выезжать. Ника она видела почти каждый день. Обычно он появлялся в доме в обеденное время и разрешал уговорить себя остаться и присоединиться к трапезе. С молчаливого согласия о Джоше они не говорили. Они старались лучше узнать друг друга и потихоньку возобновить свою детскую дружбу. Ракель вернулась в Санта-Роса, а Мария делала вид, что ничего не изменилось. Она была простой семейной экономкой. И все. Шелли и Ник перемигивались, когда Мария чопорно отказывалась присоединиться к ним за столом, и взгляды, которые она бросала на сына, рассевшегося напротив Шелли, были полны неодобрения. Шелли тоже вызывала ее неудовольствие. Мария считала, что она ведет себя не так, как положено Грейнджерам, когда предпочитает есть в алькове на кухне, а не в столовой, как всегда делал Джош. Едва заходила речь о ее взаимоотношениях с Джошем, Мария поджимала губы и замыкалась. Шелли пыталась коснуться этой темы, когда они с Марией оставались наедине, но та рта не раскрывала, а раздражение, явно сквозившее в ее темных глазах, вынудило Шелли отказаться от намерения настаивать на ответе. Во всяком случае, пока. Придет момент, когда эту стену придется пробить. Но не сейчас. Большую часть времени Шелли проводила в кабинете Джоша и в телефонных беседах с Сойером. С ним она вела себя вежливо и деловито. Он отвечал в том же духе.
Раза два Ник вытаскивал ее из дома на мелкий дождичек, и они прогуливались по горным тропинкам. Дождь был не настолько сильным, чтобы сделать их непроходимыми. Ощущение нежного прохладного тумана на лице, напряжение мышц от подъема по крутым извилистым тропкам, влажный смолистый запах сосен и елей, заполнявший ноздри… После многочасового сидения за бумагами Джоша все это бодрило и питало энергией.
Пришел апрель, а с ним яркий блеск солнца, и Шелли поняла, что откладывать дольше поездку в Сент-Гален нельзя. Она была дома больше двух недель. Уютно устроилась в доме Джоша, освоилась с мыслью, что останется в Дубовой долине насовсем. Большая часть работы по устройству наследных дел была завершена, и, хотя многое еще оставалось, она могла с чистой совестью сделать перерыв в бумажной работе. Рассмотрение счетоводных книг постепенно выявляло тревожную картину перерасходов и залезания в основной капитал. Шелли подозревала, что ей придется копнуть глубже и потребовать некоторых подробных ответов от Сойера. Хуже того, получалось, что Джош повернулся спиной к Скотоводческой компании Грейнджеров — единственному источнику доходов семьи. В отличие от Боллинджеров Грейнджеры не были богаты деньгами. Их состояние заключалось в тысячах акров земли, им принадлежащей, и в сытом скоте, который по ней бродил. Теперь стадо породистых ангусов сократилось в десятки раз, скот был или распродан, или слишком постарел для разведения. Все, что осталось от некогда огромного и доходного стада, — это двенадцатилетний племенной бык, Идеальный Красавец Грейнджеров. Положение было угнетающим.
В тот день, после ленча, Шелли встала из-за стола и, поставив тарелку на кухонную мойку, небрежно сообщила:
— Сегодня я собираюсь поехать в город. Тебе что-нибудь там нужно?
Мария прервала чистку сверкающей раковины и посмотрела на нее. С тревогой в карих глазах она спросила:
— Ты готова ко всем этим вопросам? Все захотят поговорить с тобой насчет самоубийства Джоша. И твоего возвращения. И твоих дальнейших планов.
Шелли поморщилась.
— Знаю. Я к этому готова. Мне так кажется.
Когда Шелли приехала сюда первый раз, было темно и она неторопливо следовала по крутой извилистой дороге, ведущей на дно долины, оглядываясь по сторонам, чтобы вспомнить окрестности. За прошедшие годы дорога изрядно расширилась, а некоторые из самых неудобных поворотов исчезли. Густые кусты толокнянки, земляничного дерева, снежного ягодника и церциса уже покрылись красными цветочками. Близ дороги начала зацветать дикая сирень, белая и лиловая. В самых узких местах она скребла по бортам «бронко». Глядя на эти непроходимые заросли спутанных веток и кривых стволов, Шелли невольно подумала, какую же пожарную опасность они представляют. Некоторые места кустарник просто задушил, там даже звери не могли бы пролезть… Страшно подумать, что будет, если когда-нибудь сюда дойдет огонь. Она содрогнулась. Сельские жители боятся пожаров, особенно летом, когда вся местность представляет собой горы и холмы живого пороха, который только и ждет искры, чтобы вспыхнуть.
Спустившись в долину, она с радостью заметила, что перемен почти не произошло. Аэропорт выглядел таким же, как раньше, разве что прибавилось ангаров, а в остальном он больше походил на открытое поле с мощеной дорожкой посредине, чем на аэродром. Сегодня он был необычайно красив: золотые маки и синие люпины цвели во всю мощь, встречая тепло. У начальной школы, как заметила она, свернув на Сауорд-стрит, появилась красивая черная ограда. Средняя школа больше не была окрашена в гнусно-зеленый цвет. И над входом в гимнастический зал не сохранилась фреска с выполненным в примитивном стиле мустангом, которую она помнила с юности. Проезжая по улице, ведущей в сторону шоссе штата, она вдруг осознала, что все дома на ней покрашены либо отремонтированы. Конечно, были и заросшие сорняками пустыри, и с прошлых лет осталось несколько развалюх, но никаких шикарных построек или модных коттеджей на ней не было. Дома, не похожие один на другой, были выстроены в разное время и каждый в своем роде — от маленьких викторианских до более современных в стиле ранчо. Весь район выглядел как одна из улиц провинциального городка, на которой живут работающие люди небольшого достатка, вынужденные считать каждый грош. Кто-то мог счесть его жалким, но для Шелли это были родные края.
Шелли робко предложила:
— Мы можем использовать мою. Результаты по крайней мере покажут, что мы родственники.
— Чтож, это лучше, чем ничего, — поморщился Ник. — Но это не докажет, что Джош был моим дорогим папочкой. — Он криво усмехнулся: — Спасибо за предложение. Возможно, я достаточно впаду в отчаяние, чтобы его принять. Но мне хотелось бы найти что-то более веское. Вот если бы он забыл где-то образчик своей крови, а мы смогли бы его отыскать…
Шелли кивнула:
— Согласна. Нам нужно законное подтверждение отцовства. — Она вздохнула. — Иначе мы будем просто сотрясать воздух.
Вытянув перед собой длинные ноги, Ник кивнул.
— Пока мне достаточно, что ты меня признала, — чуть севшим от волнения голосом пробормотал он. — Как хорошо, что есть человек, который верит мне. — Взгляд его стал жестким. — И что ты не послушалась этого лицемерного ублюдка Сойера.
— Так-то оно так. Только именно ханжей нам придется убеждать, если ты хочешь публичного признания, — нахмурилась Шелли. — Недостаточно, если я просто заявлю: «Эй, все вокруг, я ему верю!» И кстати, как нам поступить с этой стороной дела? Дать объявление в местную газету?
Ник засмеялся:
— Нет. Я не заставлю тебя пойти на такое. Давай пока пустим все по течению.
Шелли просто посмотрела на него, и он снова рассмеялся:
— Знаю, знаю. Да, я хочу признания, но теперь у меня чувство, что я преодолел самое большое препятствие — тебя. А раз это получилось, остальное вдруг показалось не таким уж и важным или хотя бы не срочным. — Он скорчил гримасу — — Мамас Ракелью правы. Сейчас не время отягощать тебя этой старой историей. Всем нам нужно справиться со смертью Джоша, а тебе придется еще разбираться с его имением. Когда ты с этим закончишь, мы подумаем, как раскрыть правду всем. — Он ухмыльнулся. — Разумеется, не вызывая лишних разговоров.
Шелли фыркнула.
— В этой-то долине? — Они обменялись понимающими взглядами, сознавая всю невозможность этого. — Ладно, об этом барьере мы подумаем, когда в него упремся.
Она подавила зевок. Ник понял намек и, подхватив поднос, направился к двери. Уже коснувшись ее ручки, он оглянулся через плечо и ухмыльнулся:
— Баюшки-баю, тетенька.
Шелли высунула язык.
— Доброй ночи, племянничек.
После его ухода она долго лежала без сна, размышляя о событиях дня. Она была даже благодарна Нику за то, что, вывалив на нее известие об отцовстве Джоша, он отвлек ее от мрачных мыслей о его смерти. Это не уменьшило ее горя от утраты брата, но как бы отвлекло. Впервые с той минуты, как она узнала о его самоубийстве, давящий груз, не позволявший ей дышать полной грудью, и готовые каждый миг пролиться слезы исчезли. Ник был прав еще в одном: пока не устроены дела с наследством Джоша, ей нужно отложить вопрос о его отцовстве в долгий ящик.
Назавтра Шелли проснулась и увидела, что за окном дождь. Не яростный ливень, а тусклая морось, накрывавшая влажным одеялом окрестности. Пожалуй, это и к лучшему. Она провела весь день в кабинете Джоша, стараясь разобраться в делах.
Дождь с перерывами продолжался несколько дней, ни разу не прекратившись на такой срок, чтобы захотелось выйти наружу. Шелли не могла заставить себя поехать в город. Она не была готова встретить любопытство, вопросы или восклицания, которые, конечно же, вызвало ее возвращение. Она понимала, что новость эта уже циркулирует в долине, и не собиралась скрываться, но пока, за исключением нескольких телефонных звонков от друзей, с которыми поддерживала переписку все эти годы, никто не посягал на ее уединение. Погода дала ей повод не выбираться из дома. Мария заботилась о покупках, еде и домашней уборке, так что у Шелли не было причин куда-то выезжать. Ника она видела почти каждый день. Обычно он появлялся в доме в обеденное время и разрешал уговорить себя остаться и присоединиться к трапезе. С молчаливого согласия о Джоше они не говорили. Они старались лучше узнать друг друга и потихоньку возобновить свою детскую дружбу. Ракель вернулась в Санта-Роса, а Мария делала вид, что ничего не изменилось. Она была простой семейной экономкой. И все. Шелли и Ник перемигивались, когда Мария чопорно отказывалась присоединиться к ним за столом, и взгляды, которые она бросала на сына, рассевшегося напротив Шелли, были полны неодобрения. Шелли тоже вызывала ее неудовольствие. Мария считала, что она ведет себя не так, как положено Грейнджерам, когда предпочитает есть в алькове на кухне, а не в столовой, как всегда делал Джош. Едва заходила речь о ее взаимоотношениях с Джошем, Мария поджимала губы и замыкалась. Шелли пыталась коснуться этой темы, когда они с Марией оставались наедине, но та рта не раскрывала, а раздражение, явно сквозившее в ее темных глазах, вынудило Шелли отказаться от намерения настаивать на ответе. Во всяком случае, пока. Придет момент, когда эту стену придется пробить. Но не сейчас. Большую часть времени Шелли проводила в кабинете Джоша и в телефонных беседах с Сойером. С ним она вела себя вежливо и деловито. Он отвечал в том же духе.
Раза два Ник вытаскивал ее из дома на мелкий дождичек, и они прогуливались по горным тропинкам. Дождь был не настолько сильным, чтобы сделать их непроходимыми. Ощущение нежного прохладного тумана на лице, напряжение мышц от подъема по крутым извилистым тропкам, влажный смолистый запах сосен и елей, заполнявший ноздри… После многочасового сидения за бумагами Джоша все это бодрило и питало энергией.
Пришел апрель, а с ним яркий блеск солнца, и Шелли поняла, что откладывать дольше поездку в Сент-Гален нельзя. Она была дома больше двух недель. Уютно устроилась в доме Джоша, освоилась с мыслью, что останется в Дубовой долине насовсем. Большая часть работы по устройству наследных дел была завершена, и, хотя многое еще оставалось, она могла с чистой совестью сделать перерыв в бумажной работе. Рассмотрение счетоводных книг постепенно выявляло тревожную картину перерасходов и залезания в основной капитал. Шелли подозревала, что ей придется копнуть глубже и потребовать некоторых подробных ответов от Сойера. Хуже того, получалось, что Джош повернулся спиной к Скотоводческой компании Грейнджеров — единственному источнику доходов семьи. В отличие от Боллинджеров Грейнджеры не были богаты деньгами. Их состояние заключалось в тысячах акров земли, им принадлежащей, и в сытом скоте, который по ней бродил. Теперь стадо породистых ангусов сократилось в десятки раз, скот был или распродан, или слишком постарел для разведения. Все, что осталось от некогда огромного и доходного стада, — это двенадцатилетний племенной бык, Идеальный Красавец Грейнджеров. Положение было угнетающим.
В тот день, после ленча, Шелли встала из-за стола и, поставив тарелку на кухонную мойку, небрежно сообщила:
— Сегодня я собираюсь поехать в город. Тебе что-нибудь там нужно?
Мария прервала чистку сверкающей раковины и посмотрела на нее. С тревогой в карих глазах она спросила:
— Ты готова ко всем этим вопросам? Все захотят поговорить с тобой насчет самоубийства Джоша. И твоего возвращения. И твоих дальнейших планов.
Шелли поморщилась.
— Знаю. Я к этому готова. Мне так кажется.
Когда Шелли приехала сюда первый раз, было темно и она неторопливо следовала по крутой извилистой дороге, ведущей на дно долины, оглядываясь по сторонам, чтобы вспомнить окрестности. За прошедшие годы дорога изрядно расширилась, а некоторые из самых неудобных поворотов исчезли. Густые кусты толокнянки, земляничного дерева, снежного ягодника и церциса уже покрылись красными цветочками. Близ дороги начала зацветать дикая сирень, белая и лиловая. В самых узких местах она скребла по бортам «бронко». Глядя на эти непроходимые заросли спутанных веток и кривых стволов, Шелли невольно подумала, какую же пожарную опасность они представляют. Некоторые места кустарник просто задушил, там даже звери не могли бы пролезть… Страшно подумать, что будет, если когда-нибудь сюда дойдет огонь. Она содрогнулась. Сельские жители боятся пожаров, особенно летом, когда вся местность представляет собой горы и холмы живого пороха, который только и ждет искры, чтобы вспыхнуть.
Спустившись в долину, она с радостью заметила, что перемен почти не произошло. Аэропорт выглядел таким же, как раньше, разве что прибавилось ангаров, а в остальном он больше походил на открытое поле с мощеной дорожкой посредине, чем на аэродром. Сегодня он был необычайно красив: золотые маки и синие люпины цвели во всю мощь, встречая тепло. У начальной школы, как заметила она, свернув на Сауорд-стрит, появилась красивая черная ограда. Средняя школа больше не была окрашена в гнусно-зеленый цвет. И над входом в гимнастический зал не сохранилась фреска с выполненным в примитивном стиле мустангом, которую она помнила с юности. Проезжая по улице, ведущей в сторону шоссе штата, она вдруг осознала, что все дома на ней покрашены либо отремонтированы. Конечно, были и заросшие сорняками пустыри, и с прошлых лет осталось несколько развалюх, но никаких шикарных построек или модных коттеджей на ней не было. Дома, не похожие один на другой, были выстроены в разное время и каждый в своем роде — от маленьких викторианских до более современных в стиле ранчо. Весь район выглядел как одна из улиц провинциального городка, на которой живут работающие люди небольшого достатка, вынужденные считать каждый грош. Кто-то мог счесть его жалким, но для Шелли это были родные края.