Николай Басов
Проблема выживания
Часть I
Мир Вечного Полдня
Глава 1
Ростик проснулся, потому что солнце жгло глаза. Это было странно, он спал на отцовской «уличной» раскладушке, под любимой семейной вишней, а значит, солнце не могло его осветить. Оно появлялось тут лишь после одиннадцати, а сейчас не могло быть одиннадцать, он это знал наверняка, он не выспался.
Ему необходимо было поспать еще часа два, тем более что сегодня было бы желательно иметь соображающую голову. Потому что предстоял выпускной экзамен по математике, от которого зависело, что он будет делать дальше, куда направит свои стопы, как говаривал отец, обсуждая всевозможные институты и продолжение Ростикова образования.
Он открыл глаза… и скатился с раскладушки, запутавшись в одеяле, которым поверх пледа, под которым он спал, подражая отцу, должно быть, «утеплила» его мама, когда он уже уснул. Она не одобряла, когда кто-то спал во дворе только под пледом, говорила о росе, прохладном воздухе и возможных тарантулах. Все это ерунда, тарантулов у них сроду никто не видел, а прохладный воздух идет только на пользу. Как отцу.
И тогда понял, почему солнце светит сверху на его несчастную голову – он проспал. Ростик посмотрел на часы, оказалось, уже половина двенадцатого… Проспал!
Нет, на двенадцати стоит не маленькая, а большая стрелка, а маленькая… Она чуть зашла за шесть часов. Значит, сейчас начало седьмого?
Он поднял голову, посмотрел на солнечный диск, висевший в зените, пробивающий не только реденькие сероватые облачка, но и хитроумно обошедший спасительную вишню, под которой летом он спал сколько себя помнил, с младенчества, а ночевал уже года три, с тех пор, как мама поддалась уговорам отца, что Рост, мол, уже большой.
Итак, часы врали, они остановились, пока он спал, а потом пошли снова и сейчас, почти в полдень, пытаются утешить тем, что он может еще успеть на экзамен. Взвесив такую возможность, Ростик нашел шлепанцы, вырезанные из старых кедов, и пошел в дом.
– Мам, мама!
Ему не отвечали. Он дошел до третьей, самой дальней комнаты, где размещалась родительская спальня, и с удивлением уставился на кровать. Итак, мама не убрала за собой постель – определенно, мир сошел с ума!
Ну, с отцом все понятно, он еще месяц назад ушел на какую-то свою «летневку», потому что такая у него работа – он радиоинженер, связист, «маркони» и вообще у них в городе личность легендарная, поскольку один из немногих общался с живыми иностранцами на зимовках. Знает три чужих языка и говорит на них быстрее, чем по-русски. Его не будет почти до Нового года, да и то если его не уговорят остаться на зимовку, то есть на остаток года.
Но вот почему мама проявила такое несовместимое с ней вольнодумство, вернее сказать – распущенность? Она главврач «Скорой помощи», у нее страсть к чистоте и аккуратности – со студенческих времен или даже еще раньше, от воспитания… Что с ней-то произошло?
Ростик нашел крынку молока с куском хлеба, намазанным медом, чтобы хлеб как следует пропитался, как он любит. Значит, она все-таки о нем подумала, когда убегала невесть куда, невесть когда.
Над молоком на стене висели часы. Ростик подошел поближе. Так и есть, четверть седьмого, он не мог опоздать на экзамены, потому что часы эти отец выиграл на собачьих гонках года три назад на Аляске, они заводятся раз в две недели, и точность хода у них сравнима с морскими хронометрами. Так говорил отец, а значит, так и есть. В городе, говорил он, могли врать все остальные часы, особенно в головах начальников, но эти – показывали абсолютное астрономическое время.
Но как же тогда быть с солнцем? Значит ли это, что сегодня, второго июня шестьдесят седьмого года, в пятницу, в день его первого и самого важного из выпускных школьного экзамена мир сделался каким-то другим? Отца бы спросить, но он далеко, а установить прямую связь с ним почти невозможно, потому что из их широт до Арктики «досигналить» очень трудно.
Одевшись в свои любимые брезентовые черные «техасы» с заклепками и серую футболку, Ростик торопливо сжевал хлеб, махнул рукой на раскрытые где-то в середине учебники и вышел на улицу.
Их привычная Октябрьская улица уходила одним концом к парку Победы со стадионом, а другим – к центру Боловска, где располагался райком, Дом культуры и памятник вождю. Город был вовсе не так мал, как некоторые думали, в нем имелись филиалы Воронежского университета и Харьковского политеха, обсерватория и куча заводов.
Сейчас улица выглядела странно. И не потому, что их привычная скамейка у калитки, которую отец увековечил из кирпичей на месте старой, деревянной, на которой он когда-то сделал маме предложение, выглядела слишком резко, как на контрастной фотографии. И даже не из-за того, что двухсотлетняя акация, нависшая над скамейкой, самое старое дерево в городе, не дрожала ни единым листом. А потому, что почти все жители улицы вышли к калиткам своих палисадничков и слишком негромкими, опасливыми голосами переговаривались, нервно поглядывая в сторону центра. Или вверх, на солнце, которого не могло быть там, где оно находилось.
Здороваясь на ходу, Ростик побежал по улице. Школа – вот где сейчас должны были разрешиться его сомнения. Если экзамены уже начались, значит, врал даже отцовский призовой хронометр, а если нет… Ну, тогда Ростик не знал, что и думать.
Но далеко он пробежать не успел, на углу, разогнавшись под тополями, он врезался в Кима и Любаню, которые торопливо шли в противоположном направлении. Ким, корейская душа, успел выставить руки, а Люба, конечно, взвизгнула, впрочем, не очень, она была выдержанной девушкой.
– Ты чего так несешься? – спросил Ким в запале.
– Ким, что происходит? – спросил Ростик одновременно с ним.
– А мы идем к тебе, узнать, что ты думаешь по этому поводу, – пояснила Люба.
Все посмотрели вверх.
– Значит, у вас то же самое? – спросил Рост.
– Что значит «то же»? Ты думаешь, у нас в саду это выглядит иначе?.. Это во всем городе происходит. И со всеми разом.
Они помолчали, каждый переживал замечание Любани по-своему. Хотя выразить это словами было нелегко.
– Ладно, – решил перейти к конструктиву Ростик. – Экзаменов нет, как я понимаю?
– Для них слишком рано, – пояснил Ким. – Но если эти чудеса со временем не утрясутся, то их, похоже, перенесут.
– Каким же образом они могут утрястись? – как всегда, Любаня сумела задать главный вопрос, то есть такой, после которого все чувствуют себя немного дураками.
– Нужно идти в центр, может, на главной площади у народа есть дельные идеи? – сказал Ким.
– Народа и тут хватает, а дельности не замечается, – ответил Рост, поглядывая на соседей, которые не расходились по домам, словно действительно чего-то ждали.
Вдруг в конце улицы он заметил знакомую долговязую фигуру на велосипеде. Вот это было кстати. Торопливо, чтобы не опоздать, он сунул два пальца в рот и заливисто свистнул. Все обернулись на него. Но главное, велосипед замедлился, качнулся и свернул к ним.
На веле восседал, как всегда изрядно ссутулившись, Георг Пестель, Джордж, Жорка, Георгий – все зависело от того, кто к нему обращался, – с соседней улицы. Впрочем, Ростик всегда звал его просто – Пестелем. Фамилия была такая, что клички были уже не нужны.
Годом ранее Пестель отучился в той же школе, что сейчас кончала и эта троица, провалил в Московском универе, на биофаке, последний экзамен и сейчас готовился ко второй попытке. Через пару-тройку недель он должен был отбыть в престольную, но пока, как Ростик слышал от Любы, всего лишь уволился из зверосовхоза, где проработал этот год для практики.
Пестель был высоким, за метр девяносто, сутулым очкариком с веснушками, заливавшими его лицо от макушки до подбородка. Макушка его была видна потому, что он стригся исключительно под машинку, оставляя не больше сантиметра волос. Помимо первого разряда по волейболу, Пестель и в остальном был неординарной натурой. Ростик давно хотел сойтись с ним покороче, да как-то не получалось.
– Ты куда? – спросила его Любаня, словно это она свистела.
В отличие от Ростика она знала Пестеля давно и хорошо.
– Решил прокатиться за город, там что-то видели.
– Что? – спросил Ким.
– Не знаю. Приходил знакомый со станции и попросил прокатиться.
– Поехали вместе? – предложил Ростик и посмотрел на Пестеля. – Подождешь? Мы быстро.
О том, что Ким или Любаня могут не поддержать его предложения, он даже не подумал. Но они и не собирались.
Через пару минут все снова были в сборе. Все восседали на велах, разумеется, на «Украинах», кроме Любы. У той был дамский немецкий «Спорт» с тремя передачами – отличный аппарат и очень дорогой. Его привезли прямиком из Германии. На этом «Спорте» Любаня обгоняла в городе всех.
Они выкатили с Октябрьской, поднялись на холм, за которым начинались новостройки, спустились с той стороны, где находился вагоноремонтный завод, проскочили хутор Бобыри, который был практически рабочей слободой, построенной еще в прошлом веке, и вкатились в рощу грецких орехов. Это была одна из самых северных рощиц таких деревьев, что до всеобщего сведения еще в средней школе довел Пестель.
В стороне от дороги, на поляне, на которой лет десять солдаты местного гарнизона устраивали себе летние лагеря, происходила какая-то возня. Ростик и оглянуться не успел, как они все вчетвером скатили с дороги и подъехали к служивым.
Десяток квартирьеров, присланных сюда, чтобы разбить лагерь, голые по пояс, столпились у умывальников. Перед ними стоял лейтенантик, который растерянно поглядывал на подчиненных, на солнце над головой и на колодец.
Трое ребят вытаскивали из колодца четвертого, обвязанного толстой белой веревкой. Лейтенант спросил:
– Ну, что там, Квадратный?
Квадратный, уверенного вида паренек, видать, из старослужащих, с такой мускулатурой, что Ростик только завистливо вздохнул про себя, подтянулся на руках, сел на край колодца и негромко сказал:
– Товарищ лейтенант, нам не показалось… Там действительно никакой воды нет, лишь твердый, как асфальт, пол. Совершенно сухой.
– Как же так? – нахмурился лейтенант. – Вчера еще была вода…
– Этот колодец никогда не пересыхает, – веско произнес Пестель. – Он один из самых глубоких в округе, о нем упомянули даже в прошлом веке, описывая губернию.
Лейтенант сделал сердитое лицо. Он был растерян больше, чем хотел признаться.
– Вы кто такие? Что тут делаете?
– Мы ехали мимо, – ответила Люба.
– Вот и поезжайте… мимо.
– А грубить не стоит, – спокойно сказала Люба и повернула свой вел. – Даже если колодец пересох.
Ребята последовали за ней. Оказавшись на дороге, поехали медленнее. Почему-то никому теперь не хотелось торопиться, вдруг там, за ореховой рощей, окажется что-то, чего никто из них не ожидает? Внезапно Пестель произнес:
– Вообще-то еще пару веков назад у нас в городке жил какой-то юродивый, я забыл его имя… Михал, Михась… Нет, не помню. Говорят, у него было пятно на голове, и если хотели обидеть, то звали «Пятнышко».
– И что этот юродивый? – спросил Ким.
– Он умел предсказывать. Был у него такой дар.
Они молча проехали сотню метров, наконец Люба не выдержала:
– Дальше-то что?
– Дальше?.. Так вот, он предсказал, что когда-нибудь на наш город обрушится второе солнце, которое сожжет все степи, многие леса, и все станет по-другому.
– Что значит второе солнце? – спросил Ростик.
– Может, такое, что будет висеть над головой. А первое будет вставать, как полагается, с востока? – предположил Ким.
– Уже почти семь, – сказала Люба, – и нет никакого первого солнца на горизонте. Спрашивается – где же оно?
Рост автоматически посмотрел туда, где должен был находиться восток. По крайней мере, он там всегда находился. Разумеется, никакого первого солнца видно не было.
– Не знаю, – отозвался Ким.
– Второе – возможно, такое, которое отлично от нашего, земного? – высказался Пестель.
– Земного? – переспросила Люба. – Что ты имеешь в виду?
Роща кончилась. Они сразу, резко, будто мчались на машине, а не катили на велах, вылетели на простор… И затормозили, потому что дорога кончилась. Ровно, словно ее ножом отрезали, как полоску мягкого теста. И так же в обе стороны от дороги отрезали весь привычный мир. И начиналось там что-то… необычное.
Это была пронизанная редкими стебельками незнакомых растений, потрескавшаяся от жары, странная темно-красная земля.
Ростик вытянул шею и посмотрел вбок, туда, где в сотне метров должны были проходить железнодорожные пути вагоноремонтного завода. Их уровень остался чуть ниже взгорка, где ребята сейчас стояли. Поэтому ему хорошо было видно, что насыпь из щебенки кончалась точно так же, как и дорога. И разумеется, кончались рельсы – отрезанные гигантским аккуратнейшим скальпелем.
Но главное – то, что они видели перед собой, пространство, которое всегда обещало горизонт и привычно короткую перспективу, теперь вообще не имело края, не подразумевало никакой закругленности, покатости Земли. Горизонт исчез, а все стало плоским, ровным, лишь с холмами и взгорьями, протянувшимися в бесконечную даль, которая сменялась новой далью, а та, в свою очередь, следующей. И в этом пространстве было столько всего, что даже голова кружилась, как иногда кружится, если всматриваться в небо.
– Посмотрите, – произнес Пестель и вытянул руку. – Мне кажется, я вижу развалины.
Ему необходимо было поспать еще часа два, тем более что сегодня было бы желательно иметь соображающую голову. Потому что предстоял выпускной экзамен по математике, от которого зависело, что он будет делать дальше, куда направит свои стопы, как говаривал отец, обсуждая всевозможные институты и продолжение Ростикова образования.
Он открыл глаза… и скатился с раскладушки, запутавшись в одеяле, которым поверх пледа, под которым он спал, подражая отцу, должно быть, «утеплила» его мама, когда он уже уснул. Она не одобряла, когда кто-то спал во дворе только под пледом, говорила о росе, прохладном воздухе и возможных тарантулах. Все это ерунда, тарантулов у них сроду никто не видел, а прохладный воздух идет только на пользу. Как отцу.
И тогда понял, почему солнце светит сверху на его несчастную голову – он проспал. Ростик посмотрел на часы, оказалось, уже половина двенадцатого… Проспал!
Нет, на двенадцати стоит не маленькая, а большая стрелка, а маленькая… Она чуть зашла за шесть часов. Значит, сейчас начало седьмого?
Он поднял голову, посмотрел на солнечный диск, висевший в зените, пробивающий не только реденькие сероватые облачка, но и хитроумно обошедший спасительную вишню, под которой летом он спал сколько себя помнил, с младенчества, а ночевал уже года три, с тех пор, как мама поддалась уговорам отца, что Рост, мол, уже большой.
Итак, часы врали, они остановились, пока он спал, а потом пошли снова и сейчас, почти в полдень, пытаются утешить тем, что он может еще успеть на экзамен. Взвесив такую возможность, Ростик нашел шлепанцы, вырезанные из старых кедов, и пошел в дом.
– Мам, мама!
Ему не отвечали. Он дошел до третьей, самой дальней комнаты, где размещалась родительская спальня, и с удивлением уставился на кровать. Итак, мама не убрала за собой постель – определенно, мир сошел с ума!
Ну, с отцом все понятно, он еще месяц назад ушел на какую-то свою «летневку», потому что такая у него работа – он радиоинженер, связист, «маркони» и вообще у них в городе личность легендарная, поскольку один из немногих общался с живыми иностранцами на зимовках. Знает три чужих языка и говорит на них быстрее, чем по-русски. Его не будет почти до Нового года, да и то если его не уговорят остаться на зимовку, то есть на остаток года.
Но вот почему мама проявила такое несовместимое с ней вольнодумство, вернее сказать – распущенность? Она главврач «Скорой помощи», у нее страсть к чистоте и аккуратности – со студенческих времен или даже еще раньше, от воспитания… Что с ней-то произошло?
Ростик нашел крынку молока с куском хлеба, намазанным медом, чтобы хлеб как следует пропитался, как он любит. Значит, она все-таки о нем подумала, когда убегала невесть куда, невесть когда.
Над молоком на стене висели часы. Ростик подошел поближе. Так и есть, четверть седьмого, он не мог опоздать на экзамены, потому что часы эти отец выиграл на собачьих гонках года три назад на Аляске, они заводятся раз в две недели, и точность хода у них сравнима с морскими хронометрами. Так говорил отец, а значит, так и есть. В городе, говорил он, могли врать все остальные часы, особенно в головах начальников, но эти – показывали абсолютное астрономическое время.
Но как же тогда быть с солнцем? Значит ли это, что сегодня, второго июня шестьдесят седьмого года, в пятницу, в день его первого и самого важного из выпускных школьного экзамена мир сделался каким-то другим? Отца бы спросить, но он далеко, а установить прямую связь с ним почти невозможно, потому что из их широт до Арктики «досигналить» очень трудно.
Одевшись в свои любимые брезентовые черные «техасы» с заклепками и серую футболку, Ростик торопливо сжевал хлеб, махнул рукой на раскрытые где-то в середине учебники и вышел на улицу.
Их привычная Октябрьская улица уходила одним концом к парку Победы со стадионом, а другим – к центру Боловска, где располагался райком, Дом культуры и памятник вождю. Город был вовсе не так мал, как некоторые думали, в нем имелись филиалы Воронежского университета и Харьковского политеха, обсерватория и куча заводов.
Сейчас улица выглядела странно. И не потому, что их привычная скамейка у калитки, которую отец увековечил из кирпичей на месте старой, деревянной, на которой он когда-то сделал маме предложение, выглядела слишком резко, как на контрастной фотографии. И даже не из-за того, что двухсотлетняя акация, нависшая над скамейкой, самое старое дерево в городе, не дрожала ни единым листом. А потому, что почти все жители улицы вышли к калиткам своих палисадничков и слишком негромкими, опасливыми голосами переговаривались, нервно поглядывая в сторону центра. Или вверх, на солнце, которого не могло быть там, где оно находилось.
Здороваясь на ходу, Ростик побежал по улице. Школа – вот где сейчас должны были разрешиться его сомнения. Если экзамены уже начались, значит, врал даже отцовский призовой хронометр, а если нет… Ну, тогда Ростик не знал, что и думать.
Но далеко он пробежать не успел, на углу, разогнавшись под тополями, он врезался в Кима и Любаню, которые торопливо шли в противоположном направлении. Ким, корейская душа, успел выставить руки, а Люба, конечно, взвизгнула, впрочем, не очень, она была выдержанной девушкой.
– Ты чего так несешься? – спросил Ким в запале.
– Ким, что происходит? – спросил Ростик одновременно с ним.
– А мы идем к тебе, узнать, что ты думаешь по этому поводу, – пояснила Люба.
Все посмотрели вверх.
– Значит, у вас то же самое? – спросил Рост.
– Что значит «то же»? Ты думаешь, у нас в саду это выглядит иначе?.. Это во всем городе происходит. И со всеми разом.
Они помолчали, каждый переживал замечание Любани по-своему. Хотя выразить это словами было нелегко.
– Ладно, – решил перейти к конструктиву Ростик. – Экзаменов нет, как я понимаю?
– Для них слишком рано, – пояснил Ким. – Но если эти чудеса со временем не утрясутся, то их, похоже, перенесут.
– Каким же образом они могут утрястись? – как всегда, Любаня сумела задать главный вопрос, то есть такой, после которого все чувствуют себя немного дураками.
– Нужно идти в центр, может, на главной площади у народа есть дельные идеи? – сказал Ким.
– Народа и тут хватает, а дельности не замечается, – ответил Рост, поглядывая на соседей, которые не расходились по домам, словно действительно чего-то ждали.
Вдруг в конце улицы он заметил знакомую долговязую фигуру на велосипеде. Вот это было кстати. Торопливо, чтобы не опоздать, он сунул два пальца в рот и заливисто свистнул. Все обернулись на него. Но главное, велосипед замедлился, качнулся и свернул к ним.
На веле восседал, как всегда изрядно ссутулившись, Георг Пестель, Джордж, Жорка, Георгий – все зависело от того, кто к нему обращался, – с соседней улицы. Впрочем, Ростик всегда звал его просто – Пестелем. Фамилия была такая, что клички были уже не нужны.
Годом ранее Пестель отучился в той же школе, что сейчас кончала и эта троица, провалил в Московском универе, на биофаке, последний экзамен и сейчас готовился ко второй попытке. Через пару-тройку недель он должен был отбыть в престольную, но пока, как Ростик слышал от Любы, всего лишь уволился из зверосовхоза, где проработал этот год для практики.
Пестель был высоким, за метр девяносто, сутулым очкариком с веснушками, заливавшими его лицо от макушки до подбородка. Макушка его была видна потому, что он стригся исключительно под машинку, оставляя не больше сантиметра волос. Помимо первого разряда по волейболу, Пестель и в остальном был неординарной натурой. Ростик давно хотел сойтись с ним покороче, да как-то не получалось.
– Ты куда? – спросила его Любаня, словно это она свистела.
В отличие от Ростика она знала Пестеля давно и хорошо.
– Решил прокатиться за город, там что-то видели.
– Что? – спросил Ким.
– Не знаю. Приходил знакомый со станции и попросил прокатиться.
– Поехали вместе? – предложил Ростик и посмотрел на Пестеля. – Подождешь? Мы быстро.
О том, что Ким или Любаня могут не поддержать его предложения, он даже не подумал. Но они и не собирались.
Через пару минут все снова были в сборе. Все восседали на велах, разумеется, на «Украинах», кроме Любы. У той был дамский немецкий «Спорт» с тремя передачами – отличный аппарат и очень дорогой. Его привезли прямиком из Германии. На этом «Спорте» Любаня обгоняла в городе всех.
Они выкатили с Октябрьской, поднялись на холм, за которым начинались новостройки, спустились с той стороны, где находился вагоноремонтный завод, проскочили хутор Бобыри, который был практически рабочей слободой, построенной еще в прошлом веке, и вкатились в рощу грецких орехов. Это была одна из самых северных рощиц таких деревьев, что до всеобщего сведения еще в средней школе довел Пестель.
В стороне от дороги, на поляне, на которой лет десять солдаты местного гарнизона устраивали себе летние лагеря, происходила какая-то возня. Ростик и оглянуться не успел, как они все вчетвером скатили с дороги и подъехали к служивым.
Десяток квартирьеров, присланных сюда, чтобы разбить лагерь, голые по пояс, столпились у умывальников. Перед ними стоял лейтенантик, который растерянно поглядывал на подчиненных, на солнце над головой и на колодец.
Трое ребят вытаскивали из колодца четвертого, обвязанного толстой белой веревкой. Лейтенант спросил:
– Ну, что там, Квадратный?
Квадратный, уверенного вида паренек, видать, из старослужащих, с такой мускулатурой, что Ростик только завистливо вздохнул про себя, подтянулся на руках, сел на край колодца и негромко сказал:
– Товарищ лейтенант, нам не показалось… Там действительно никакой воды нет, лишь твердый, как асфальт, пол. Совершенно сухой.
– Как же так? – нахмурился лейтенант. – Вчера еще была вода…
– Этот колодец никогда не пересыхает, – веско произнес Пестель. – Он один из самых глубоких в округе, о нем упомянули даже в прошлом веке, описывая губернию.
Лейтенант сделал сердитое лицо. Он был растерян больше, чем хотел признаться.
– Вы кто такие? Что тут делаете?
– Мы ехали мимо, – ответила Люба.
– Вот и поезжайте… мимо.
– А грубить не стоит, – спокойно сказала Люба и повернула свой вел. – Даже если колодец пересох.
Ребята последовали за ней. Оказавшись на дороге, поехали медленнее. Почему-то никому теперь не хотелось торопиться, вдруг там, за ореховой рощей, окажется что-то, чего никто из них не ожидает? Внезапно Пестель произнес:
– Вообще-то еще пару веков назад у нас в городке жил какой-то юродивый, я забыл его имя… Михал, Михась… Нет, не помню. Говорят, у него было пятно на голове, и если хотели обидеть, то звали «Пятнышко».
– И что этот юродивый? – спросил Ким.
– Он умел предсказывать. Был у него такой дар.
Они молча проехали сотню метров, наконец Люба не выдержала:
– Дальше-то что?
– Дальше?.. Так вот, он предсказал, что когда-нибудь на наш город обрушится второе солнце, которое сожжет все степи, многие леса, и все станет по-другому.
– Что значит второе солнце? – спросил Ростик.
– Может, такое, что будет висеть над головой. А первое будет вставать, как полагается, с востока? – предположил Ким.
– Уже почти семь, – сказала Люба, – и нет никакого первого солнца на горизонте. Спрашивается – где же оно?
Рост автоматически посмотрел туда, где должен был находиться восток. По крайней мере, он там всегда находился. Разумеется, никакого первого солнца видно не было.
– Не знаю, – отозвался Ким.
– Второе – возможно, такое, которое отлично от нашего, земного? – высказался Пестель.
– Земного? – переспросила Люба. – Что ты имеешь в виду?
Роща кончилась. Они сразу, резко, будто мчались на машине, а не катили на велах, вылетели на простор… И затормозили, потому что дорога кончилась. Ровно, словно ее ножом отрезали, как полоску мягкого теста. И так же в обе стороны от дороги отрезали весь привычный мир. И начиналось там что-то… необычное.
Это была пронизанная редкими стебельками незнакомых растений, потрескавшаяся от жары, странная темно-красная земля.
Ростик вытянул шею и посмотрел вбок, туда, где в сотне метров должны были проходить железнодорожные пути вагоноремонтного завода. Их уровень остался чуть ниже взгорка, где ребята сейчас стояли. Поэтому ему хорошо было видно, что насыпь из щебенки кончалась точно так же, как и дорога. И разумеется, кончались рельсы – отрезанные гигантским аккуратнейшим скальпелем.
Но главное – то, что они видели перед собой, пространство, которое всегда обещало горизонт и привычно короткую перспективу, теперь вообще не имело края, не подразумевало никакой закругленности, покатости Земли. Горизонт исчез, а все стало плоским, ровным, лишь с холмами и взгорьями, протянувшимися в бесконечную даль, которая сменялась новой далью, а та, в свою очередь, следующей. И в этом пространстве было столько всего, что даже голова кружилась, как иногда кружится, если всматриваться в небо.
– Посмотрите, – произнес Пестель и вытянул руку. – Мне кажется, я вижу развалины.
Глава 2
– Что это может быть? – спросила Люба. – Не развалины, а вообще – все?
– Хотел бы и я знать, – буркнул Пестель, вздохнул и повернул руль велосипеда.
– Куда теперь? – спросил Ким.
– Есть одно место, – пояснил Пестель, посмотрев на часы. – Правда, они в это время заканчивают работу… Но, может быть, сегодня решили остаться.
Что за место, где кончают работать, едва наступает утро, гадал Ростик, но не очень долго. Стоило впереди мелькнуть куполу, который он привык видеть с самого детства, как у него рассеялись все сомнения. Обсерватория! Ай да Пестель, молодец. А он и не подумал об этом.
А ведь отец водил его сюда мальчишкой, но он посмотрел на какие-то машины, на медлительных людей в синих халатах и больше не интересовался этим заведением. Как оказалось, зря, отца тут любили, и публика, по его словам, собиралась прелюбопытная.
У входа в здание никого видно не было, даже вахтера. Ребята прошли по гулкому коридору, Пестель свернул в узкий, затемненный закуток, в конце которого мелькал сумрачный свет, и они вышли в довольно большую комнату, которая имела всего одно очень узкое окно с матовым стеклом. Тут было прохладно, на полках стояли какие-то приборы, над несколькими столами висели загадочные лампы, но они не горели.
– Есть тут кто? – громко спросил Пестель.
– Кто там? – отозвались из глубины, где тень была особенно густой.
Пестель уверенно пошел в ту сторону, он тут наверняка не редкий гость, решил Ростик, почему-то с завистью.
Они вышли к небольшому диванчику, на котором лежала подушка и скомканное армейское одеяло. На кушетке сидел лысый улыбающийся человечек в пестрой, заграничной футболке. Перед человечком стояли еще двое ребят. Одного Ростик знал. Это был Антон Бурскин, чемпион города по тяжелой атлетике, очень накачанный и красивый парень, от которого половина девчонок просто сходила с ума. Поговаривали, что, отслужив армию в спортроте, он пытался поступить в военное училище, но не получил каких-то рекомендаций. Что это были за рекомендации, Ростик не догадывался, отец, прознав про эту историю, нахмурился и покусал нижнюю губу, что было верным признаком крайнего раздражения.
Вторым оказался темноволосый, очень подвижный паренек с цыганскими или кавказскими глазами. Он весело кивнул несколько раз и всем по очереди протянул руку, каждый раз приговаривая:
– Эдик Сурданян.
Про него, как ни странно, слышал Ким. Он спросил:
– Вы тот самый Сурданян, корреспондент «Известки»?
«Известкой» называлась в народе газета «Боловские известия», которую за полную неинтересность прозвали этим малоаппетитным прозвищем. Эдик опять смущенно кивнул, эта привычка была у него укорененной.
– Пестель, проходите… И друзей своих ведите поближе, – предложил улыбающийся лысый человек в футболке. – Я хотел поспать немного, но вот, – он развел руками, – пока не удалось.
Пестель стал в официальную позу.
– Позвольте познакомить – Иосиф Ким, мой сосед, Люба и Ростислав…
– Вы сын Гринева? – спросил лысый. – Тогда мы знакомы, только виделись давно.
Ростик вдруг тоже кивнул, протянув руку. Рукопожатие лысого оказалось крепким. После этого Ростик сразу вспомнил, как его зовут.
– Директор обсерватории Борис Михалыч Перегуда, – для всех объявил Пестель.
Перегуда встал, он не мог сидеть при девушке.
– Итак, молодые люди, чем обязан?
Ростик прикинул его возраст, пожалуй, чуть старше отца. Или чуть моложе, но выглядит похуже – бледная кожа, воспаленные глаза.
– Что с нами произошло? – спросил Эдик.
– Где мы оказались? – одновременно с корреспондентом спросила Люба.
Перегуда, смешно наклонив голову вбок, вздохнул.
– Правильнее всего будет сказать не где, и даже не что произошло, а как такое оказалось возможно? Понимаете, этому нет никакого объяснения. Мы заступили на дежурство вчера в девять, произвели обычные технические замеры, даже вели наблюдения по плану до полуночи, а потом… Приборы стали врать, и большая их часть так и не пришла в себя.
– Например? – спросил Эдик, он уже достал блокнотик в твердой корочке и шариковую ручку, чтобы записывать.
– Например? Ну, что-то происходит со временем. Если судить по числу ударов сердца, а это один из самых точных наших природных хронометров, минута тут длится не 60 секунд, а, так сказать, сто восемь нормальных, земных секунд… – Перегуда стал чуть прямее. – Может быть, это очень смелое утверждение, может… Понимаете, мне пришло в голову, что мы скорее всего уже не на Земле.
И тут Пестель торопливо, часто сбиваясь, рассказал, как они доехали до края дороги, как увидели красную почву и что-то странное вдали. Ростику это показалось не очень важным, но Перегуда выслушал с интересом.
– Вы знаете, Георгий, – подтвердил он рассказ Пестеля, – вторую половину ночи я просидел за старым оптическим телескопом, только использовал его… Гм, как бы точнее выразиться? В общем, использовал его как подзорную трубу. И выяснил, что над нами теперь ходят определенным, весьма правильным в математическом смысле образом плотные облака, скорее даже туманности, причем по всему здешнему пространству, то закрывая, то открывая новые участки поверхности.
– Поверхности? – переспросил Эдик.
– Именно. Это просто поверхность. Она протянулась в немыслимую даль, и я даже подумал…
– Что вы подумали? – спросил Ростик немного невежливо.
– Понимаете, есть гипотеза… Хотя нет, об этом еще рано говорить.
– А жизнь тут есть? – спросила Люба. Она нервничала уже поменьше, но все-таки Ростик видел, что ее кулачки плотно сжаты.
– Что вы имеете в виду? – удивился Антон.
– Я хочу знать: как мы тут будем жить? Что будем делать, как будем существовать?
– Ну, если мне будет позволено предложить аналогию, я бы сравнил ближайшую нашу перспективу с переселением на дачу, где ведут упрощенное существование, – ответил Перегуда, немного смущенный, потому что изрядно недоговаривал.
И Ростик понял, что астроном будет недоговаривать все время.
– Значит, дача? – громко спросил Ростик.
– Я не утверждаю, а пытаюсь дать аналогию.
– Может, космическая лаборатория? – спросил Пестель. – Или ковчег? Живые существа, так сказать, каждой твари по паре, и…
Он не закончил. Эдик вдруг с энтузиазмом спросил:
– И что же, на Земле, там, где мы жили до сих пор, образовалось пустое место?
Перегуда поднял на него глаза, потом потер подбородок.
– Я полагаю, на «нашем», так сказать, месте на Земле пустоты не образовалось, все осталось как было. То есть нет нужды переносить нас, вырезав из определенного пространства. Достаточно просто скопировать, как… подобно тому, как объект отпечатывается на пластинке при фотографировании, понимаете?
– Значит, мы негатив? – спросила Люба.
Перегуда снова вздохнул.
– Если угодно.
– А почему звезд не видно? – спросил Эдик.
– Об этом нужно думать, отвечать на этот вопрос даже в такой вот приватной беседе пока рано.
– А звезды не могли затемниться тучами? – переспросил Эдик.
Перегуда улыбнулся.
– Я слишком долго смотрю на небо, чтобы совсем не заинтересоваться тучами. И могу вполне квалифицированно ответить – то, что закрывает от нас здешнее светило, тучами не является.
– А что же это? – прогудел Антон.
– Туманности, – с несколько озадаченным видом ответил директор обсерватории, – способные поглощать свет данного светила, потому что иначе обеспечить суточный цикл в этих условиях почему-то невозможно… Впрочем, отвечать на эти вопросы, как и на многие другие, пока рано.
– Хорошо, допустим, – снова спросил Эдик. – Когда же появятся ответы на все вопросы?
– На все вопросы ответов точно не появится. Этот мир… – Перегуда взлохматил волосы. – Ребята, в самом деле пока рано о чем-либо говорить. Необходимы наблюдения, достоверные данные, наконец, анализ, что требует времени.
– Вы говорите, тут очень далеко видно? – вмешалась Люба.
– Вы не поверите, насколько далеко тут можно увидеть окрестности, – с неожиданной горячностью заговорил директор обсерватории. – Я видел холмы на расстоянии тысячи километров, в этой цифре я абсолютно уверен, видел какие-то странные строения…
– Строения? Но вот они, – Эдик кивнул в сторону ребят, – подошли к концу дороги, к самому краю того места с Земли, которое, как вы говорите, было скопировано…
– У меня нет оснований думать, что на всей этой… гм, поверхности из разумных существ оказались только мы с вами, то есть люди. Я полагаю…
Перегуда вдруг умолк и опустил голову. Ростик понял, что теперь его будет трудно разговорить, ученый думал о чем-то в высшей степени серьезном.
– Скажите, как наши читатели еще могут установить, что они оказались не на Земле? – спросил Эдик.
У этого парня или абсолютно пусто в голове, или он потрясающе хладнокровен, подумал Ростик. Впрочем, он сам почему-то поймал себя на мысли, что воспринимает все происходящее достаточно спокойно, словно просто приехал на трамвае не на ту остановку и теперь выясняет, что есть интересного на новом месте.
– По тем приборам, которые есть у них дома, – отозвался Перегуда усталым, даже подавленным голосом.
– Например?
– Что-то странное происходит с компасом, – высказался Антон.
Перегуда покачал головой.
– Не только. У меня складывается впечатление, что весь приборный парк вышел из повиновения привычным нам законам природы. Термометры, барометры, ветряки, часы…
– А какой вывод из всего этого можно сделать? – спросил Эдик.
Вот идиот, решил Ростик, но тоже, как и остальные, с интересом повернулся к Перегуде.
– Вывод? Мы должны любой ценой наладить тут материальную базу для нормального существования города. Нам придется этим заняться, или… Или мы очень скоро погибнем.
– Это значит, – с непонятным удовлетворением прогудел Антон, – что главным будет умение выживать?
– Полагаю, – нехотя согласился Перегуда, – на ближайшие дни… или годы это составит нашу главную проблему.
– Хотел бы и я знать, – буркнул Пестель, вздохнул и повернул руль велосипеда.
– Куда теперь? – спросил Ким.
– Есть одно место, – пояснил Пестель, посмотрев на часы. – Правда, они в это время заканчивают работу… Но, может быть, сегодня решили остаться.
Что за место, где кончают работать, едва наступает утро, гадал Ростик, но не очень долго. Стоило впереди мелькнуть куполу, который он привык видеть с самого детства, как у него рассеялись все сомнения. Обсерватория! Ай да Пестель, молодец. А он и не подумал об этом.
А ведь отец водил его сюда мальчишкой, но он посмотрел на какие-то машины, на медлительных людей в синих халатах и больше не интересовался этим заведением. Как оказалось, зря, отца тут любили, и публика, по его словам, собиралась прелюбопытная.
У входа в здание никого видно не было, даже вахтера. Ребята прошли по гулкому коридору, Пестель свернул в узкий, затемненный закуток, в конце которого мелькал сумрачный свет, и они вышли в довольно большую комнату, которая имела всего одно очень узкое окно с матовым стеклом. Тут было прохладно, на полках стояли какие-то приборы, над несколькими столами висели загадочные лампы, но они не горели.
– Есть тут кто? – громко спросил Пестель.
– Кто там? – отозвались из глубины, где тень была особенно густой.
Пестель уверенно пошел в ту сторону, он тут наверняка не редкий гость, решил Ростик, почему-то с завистью.
Они вышли к небольшому диванчику, на котором лежала подушка и скомканное армейское одеяло. На кушетке сидел лысый улыбающийся человечек в пестрой, заграничной футболке. Перед человечком стояли еще двое ребят. Одного Ростик знал. Это был Антон Бурскин, чемпион города по тяжелой атлетике, очень накачанный и красивый парень, от которого половина девчонок просто сходила с ума. Поговаривали, что, отслужив армию в спортроте, он пытался поступить в военное училище, но не получил каких-то рекомендаций. Что это были за рекомендации, Ростик не догадывался, отец, прознав про эту историю, нахмурился и покусал нижнюю губу, что было верным признаком крайнего раздражения.
Вторым оказался темноволосый, очень подвижный паренек с цыганскими или кавказскими глазами. Он весело кивнул несколько раз и всем по очереди протянул руку, каждый раз приговаривая:
– Эдик Сурданян.
Про него, как ни странно, слышал Ким. Он спросил:
– Вы тот самый Сурданян, корреспондент «Известки»?
«Известкой» называлась в народе газета «Боловские известия», которую за полную неинтересность прозвали этим малоаппетитным прозвищем. Эдик опять смущенно кивнул, эта привычка была у него укорененной.
– Пестель, проходите… И друзей своих ведите поближе, – предложил улыбающийся лысый человек в футболке. – Я хотел поспать немного, но вот, – он развел руками, – пока не удалось.
Пестель стал в официальную позу.
– Позвольте познакомить – Иосиф Ким, мой сосед, Люба и Ростислав…
– Вы сын Гринева? – спросил лысый. – Тогда мы знакомы, только виделись давно.
Ростик вдруг тоже кивнул, протянув руку. Рукопожатие лысого оказалось крепким. После этого Ростик сразу вспомнил, как его зовут.
– Директор обсерватории Борис Михалыч Перегуда, – для всех объявил Пестель.
Перегуда встал, он не мог сидеть при девушке.
– Итак, молодые люди, чем обязан?
Ростик прикинул его возраст, пожалуй, чуть старше отца. Или чуть моложе, но выглядит похуже – бледная кожа, воспаленные глаза.
– Что с нами произошло? – спросил Эдик.
– Где мы оказались? – одновременно с корреспондентом спросила Люба.
Перегуда, смешно наклонив голову вбок, вздохнул.
– Правильнее всего будет сказать не где, и даже не что произошло, а как такое оказалось возможно? Понимаете, этому нет никакого объяснения. Мы заступили на дежурство вчера в девять, произвели обычные технические замеры, даже вели наблюдения по плану до полуночи, а потом… Приборы стали врать, и большая их часть так и не пришла в себя.
– Например? – спросил Эдик, он уже достал блокнотик в твердой корочке и шариковую ручку, чтобы записывать.
– Например? Ну, что-то происходит со временем. Если судить по числу ударов сердца, а это один из самых точных наших природных хронометров, минута тут длится не 60 секунд, а, так сказать, сто восемь нормальных, земных секунд… – Перегуда стал чуть прямее. – Может быть, это очень смелое утверждение, может… Понимаете, мне пришло в голову, что мы скорее всего уже не на Земле.
И тут Пестель торопливо, часто сбиваясь, рассказал, как они доехали до края дороги, как увидели красную почву и что-то странное вдали. Ростику это показалось не очень важным, но Перегуда выслушал с интересом.
– Вы знаете, Георгий, – подтвердил он рассказ Пестеля, – вторую половину ночи я просидел за старым оптическим телескопом, только использовал его… Гм, как бы точнее выразиться? В общем, использовал его как подзорную трубу. И выяснил, что над нами теперь ходят определенным, весьма правильным в математическом смысле образом плотные облака, скорее даже туманности, причем по всему здешнему пространству, то закрывая, то открывая новые участки поверхности.
– Поверхности? – переспросил Эдик.
– Именно. Это просто поверхность. Она протянулась в немыслимую даль, и я даже подумал…
– Что вы подумали? – спросил Ростик немного невежливо.
– Понимаете, есть гипотеза… Хотя нет, об этом еще рано говорить.
– А жизнь тут есть? – спросила Люба. Она нервничала уже поменьше, но все-таки Ростик видел, что ее кулачки плотно сжаты.
– Что вы имеете в виду? – удивился Антон.
– Я хочу знать: как мы тут будем жить? Что будем делать, как будем существовать?
– Ну, если мне будет позволено предложить аналогию, я бы сравнил ближайшую нашу перспективу с переселением на дачу, где ведут упрощенное существование, – ответил Перегуда, немного смущенный, потому что изрядно недоговаривал.
И Ростик понял, что астроном будет недоговаривать все время.
– Значит, дача? – громко спросил Ростик.
– Я не утверждаю, а пытаюсь дать аналогию.
– Может, космическая лаборатория? – спросил Пестель. – Или ковчег? Живые существа, так сказать, каждой твари по паре, и…
Он не закончил. Эдик вдруг с энтузиазмом спросил:
– И что же, на Земле, там, где мы жили до сих пор, образовалось пустое место?
Перегуда поднял на него глаза, потом потер подбородок.
– Я полагаю, на «нашем», так сказать, месте на Земле пустоты не образовалось, все осталось как было. То есть нет нужды переносить нас, вырезав из определенного пространства. Достаточно просто скопировать, как… подобно тому, как объект отпечатывается на пластинке при фотографировании, понимаете?
– Значит, мы негатив? – спросила Люба.
Перегуда снова вздохнул.
– Если угодно.
– А почему звезд не видно? – спросил Эдик.
– Об этом нужно думать, отвечать на этот вопрос даже в такой вот приватной беседе пока рано.
– А звезды не могли затемниться тучами? – переспросил Эдик.
Перегуда улыбнулся.
– Я слишком долго смотрю на небо, чтобы совсем не заинтересоваться тучами. И могу вполне квалифицированно ответить – то, что закрывает от нас здешнее светило, тучами не является.
– А что же это? – прогудел Антон.
– Туманности, – с несколько озадаченным видом ответил директор обсерватории, – способные поглощать свет данного светила, потому что иначе обеспечить суточный цикл в этих условиях почему-то невозможно… Впрочем, отвечать на эти вопросы, как и на многие другие, пока рано.
– Хорошо, допустим, – снова спросил Эдик. – Когда же появятся ответы на все вопросы?
– На все вопросы ответов точно не появится. Этот мир… – Перегуда взлохматил волосы. – Ребята, в самом деле пока рано о чем-либо говорить. Необходимы наблюдения, достоверные данные, наконец, анализ, что требует времени.
– Вы говорите, тут очень далеко видно? – вмешалась Люба.
– Вы не поверите, насколько далеко тут можно увидеть окрестности, – с неожиданной горячностью заговорил директор обсерватории. – Я видел холмы на расстоянии тысячи километров, в этой цифре я абсолютно уверен, видел какие-то странные строения…
– Строения? Но вот они, – Эдик кивнул в сторону ребят, – подошли к концу дороги, к самому краю того места с Земли, которое, как вы говорите, было скопировано…
– У меня нет оснований думать, что на всей этой… гм, поверхности из разумных существ оказались только мы с вами, то есть люди. Я полагаю…
Перегуда вдруг умолк и опустил голову. Ростик понял, что теперь его будет трудно разговорить, ученый думал о чем-то в высшей степени серьезном.
– Скажите, как наши читатели еще могут установить, что они оказались не на Земле? – спросил Эдик.
У этого парня или абсолютно пусто в голове, или он потрясающе хладнокровен, подумал Ростик. Впрочем, он сам почему-то поймал себя на мысли, что воспринимает все происходящее достаточно спокойно, словно просто приехал на трамвае не на ту остановку и теперь выясняет, что есть интересного на новом месте.
– По тем приборам, которые есть у них дома, – отозвался Перегуда усталым, даже подавленным голосом.
– Например?
– Что-то странное происходит с компасом, – высказался Антон.
Перегуда покачал головой.
– Не только. У меня складывается впечатление, что весь приборный парк вышел из повиновения привычным нам законам природы. Термометры, барометры, ветряки, часы…
– А какой вывод из всего этого можно сделать? – спросил Эдик.
Вот идиот, решил Ростик, но тоже, как и остальные, с интересом повернулся к Перегуде.
– Вывод? Мы должны любой ценой наладить тут материальную базу для нормального существования города. Нам придется этим заняться, или… Или мы очень скоро погибнем.
– Это значит, – с непонятным удовлетворением прогудел Антон, – что главным будет умение выживать?
– Полагаю, – нехотя согласился Перегуда, – на ближайшие дни… или годы это составит нашу главную проблему.
Глава 3
Ребята оседлали свои велосипеды и, оглянувшись на Эдика с Антоном, усевшихся в редакционный «уазик», покатили в город. Машина их не обогнала, значит, газетчики отправились выяснять, где проходит линия раздела земного мира и красной почвы.
До города доехали в полном молчании, да и ехали слишком быстро, переговариваться было неудобно. А потом уже и говорить было не нужно. На улицах людей стало еще больше, Ростик с удивлением обнаружил, что очень многие из них неторопливо, но вполне решительно направлялись в центр города. Поэтому, не договариваясь, даже не глядя друг на друга, все четверо покатили туда же.
В центре, на площадке перед памятником Ленину и райкомом людей было столько, что с велосипедов пришлось слезать. Ростик пожалел, что не завез машину домой, без нее было бы удобнее, но делать было нечего. Они проманеврировали между группками возбужденных или, наоборот, неестественно спокойных людей и оказались метрах в сорока от того места, где на Первомай или Седьмое ноября устанавливали трибуну для отцов-командиров города и района.
Сейчас прямо на асфальт были выставлены какие-то деревянные тумбы и с одной из них хрипло верещал какой-то тип. Ростик помнил его лицо, потому что на праздники он выкрикивал приветствия колоннам демонстрантов. Кажется, он работал на местном радио, но теперь орать ему приходилось без микрофона, и он изрядно выдохся. Ростик прислушался.
– Вспомним наших отцов и старших братьев! Они встретили войну со спокойной строгостью преданных идеям партии граждан. И нам выпала нелегкая ноша, но мы пройдем через испытание так, что не посрамим!..
Определенно, он работал на радио.
Народ тут стоял не слишком плотно, с велосипедами стало полегче. Сбоку от тумбы, с которой порол привычную чушь митингующий для начальства хрипун, стоял предисполкома Кошеваров и высокий, плечистый человек с чуть рассеянным, но в то же время уверенным взглядом.
До города доехали в полном молчании, да и ехали слишком быстро, переговариваться было неудобно. А потом уже и говорить было не нужно. На улицах людей стало еще больше, Ростик с удивлением обнаружил, что очень многие из них неторопливо, но вполне решительно направлялись в центр города. Поэтому, не договариваясь, даже не глядя друг на друга, все четверо покатили туда же.
В центре, на площадке перед памятником Ленину и райкомом людей было столько, что с велосипедов пришлось слезать. Ростик пожалел, что не завез машину домой, без нее было бы удобнее, но делать было нечего. Они проманеврировали между группками возбужденных или, наоборот, неестественно спокойных людей и оказались метрах в сорока от того места, где на Первомай или Седьмое ноября устанавливали трибуну для отцов-командиров города и района.
Сейчас прямо на асфальт были выставлены какие-то деревянные тумбы и с одной из них хрипло верещал какой-то тип. Ростик помнил его лицо, потому что на праздники он выкрикивал приветствия колоннам демонстрантов. Кажется, он работал на местном радио, но теперь орать ему приходилось без микрофона, и он изрядно выдохся. Ростик прислушался.
– Вспомним наших отцов и старших братьев! Они встретили войну со спокойной строгостью преданных идеям партии граждан. И нам выпала нелегкая ноша, но мы пройдем через испытание так, что не посрамим!..
Определенно, он работал на радио.
Народ тут стоял не слишком плотно, с велосипедами стало полегче. Сбоку от тумбы, с которой порол привычную чушь митингующий для начальства хрипун, стоял предисполкома Кошеваров и высокий, плечистый человек с чуть рассеянным, но в то же время уверенным взглядом.