Страница:
В этот темный зимний вечер Клуня пришла на квартиру Парфена Ивановича с туго набитой сумкой. Занавесив шторами окна, заперев дверь на засов, принялась извлекать из сумки пачки денег, каждая из которых была туго перетянута резинкой. Вместе они пересчитали деньги, уставив пачками половину стола. Затем Парфен Иванович извлек из ящика стола арифмометр, принялся бойко передвигать рычажки. Вроде бы все сошлось точно. Клуня протянула хозяину дома расписку, в которой говорилось, что «КБ» приняло у гражданки. К вышеозначенную сумму. Ни печатей, ни ясных росписей обе стороны не требовали. Вместе они спустились в подпол, где Парфен Иванович включил электрический свет, провел гостью мимо полок, заставленных трехлитровыми банками с салатами, помидорами и грибами, к груде всякого барахла, имеющегося в любом хозяйстве. Парфен Иванович отодвинул железную бочку, повернул камень, который, казалось, был замурован в стену, открыл перед Клуней тайник, похожий на прямоугольные выдвижные ящички в заграничных банках. Они аккуратно сложили деньги в тайник, поставили все на прежние места, поднялись наверх, в комнату.
Клуня достала бутылку с яркой этикеткой не на русском языке, налила себе заморской наливки, нарезала тонкими ломтиками финского сервелата, хлеб, вскрыла ножом банку лосося. Парфен Иванович пить спиртное не стал, намазал хлеб сливочным маслом, посыпал сверху сахарным песком и стал спокойно пить чай. Клуня, между тем, успела опрокинуть уже три рюмки, и ее потянуло на разговоры.
– А помнишь, Андрюша, сахалинскую «тройку»? Как мы там гужевались. Икру красную ложками жрали, лососину-свежатину? А ты… еще водил меня по местам, где тянула срок в прошлом веке Сонька Золотая Ручка.
– Ну, раскаркалась! – незлобиво остановил женщину хозяин дома. – В нашем деле первый друг – молчок-язычок. Вот весной кинемся на юг, там и оттаем. А пока… Иди-ка домой, дорогая. Как там Лорд на воле кантуется? Зачем спрашиваю? Раз «лапшу» приволок, значит, фартует. Провожать я тебя не стану, авось не ограбят…
Оставшись один, Парфен Иванович, он же Андрюша, налил в тазик горячей воды и стал парить ноги, вспоминая, какой «красючкой» была Клуня в молодости. Каких фраеров за нос водила, каких атаманов! А он… Он был у нее в первых любимцах. И поныне знает и чтит ее воровской мир, не тот, конечно, который хватает с прилавков у бабок на рынке морковки, а тот, «третий мир», у которого есть ясное понятие о чести и совести, у которого в крови понятие о благородстве. «Вор в законе» не возьмет у бедного последнюю ценность, не говоря уже о куске хлеба. В его бытность «действующим» обычно узнавал адреса бедолаг, побитых жизнью, тихо входил в квартиру, оставлял на видном месте деньги и всякую вкуснятину. Вспомнилось Парфену Ивановичу, как везли их, недавних штрафников, с западного фронта на восточный. Что творилось на станциях, мимо которых проходили воинские эшелоны? Высыпала солдатская братва, хватала с привокзальных «балочек» все подряд – яйца, сало, хлеб – и разбегалась. И тогда собрался «совет» из «воров в законе». Вопрос стоял один: «Как отучить шушеру позорить воровское имя?» И решили. Первых пятерых «хватальников» казнить на глазах всего эшелона. На прибайкальской станции Слюдянка попался первый. Он выхватил у старой бабки гуся. Старуха бежала следом, падала в грязь, рыдала в голос, но разве могла она догнать солдата. Кричала: «Вор несчастный! Чтоб тебе подавиться!» И верно, кровью своей захлебнулся «хватальник». Поначалу объявили по всем вагонам товарняка: открыть двери настежь и смотреть, как «честные воры» будут расправляться с «гнидами». «Хватальника» на полном ходу выбросили из вагона, да так, чтобы он с размаху врезался в столб…
«Сколько же у меня нынче общаковских грошей? – вдруг подумал Парфен Иванович. – Пожалуй, „лимона“ полтора наберется, на эти деньги можно закупить все здешние заводы, а ежели раздать неимущим бабушкам, то…» Недавно побывал с благотворительными целями в доме-интернате, где под видом инвалидов кантуются старые воры. Передал директору посылочку, а в ней десять коробок конфет. Была бы его воля, купил бы этих коробок целый воз, но… нельзя, гроши не его личные, общинные. Каждый «вор в законе», каждый «авторитет» обязан часть своего дохода добровольно вносить в «общак», кто сколько может, кто сколько пожелает. К примеру, Лорд за месяц на воле уже внес сорок тысяч, а какой-нибудь мелкий «скокарь» и сотню отдаст для успокоения совести и от страха быть «указанным». Ведь когда все они «тянут срок», то им из «общака» выделяется материальная помощь, передается в зоны теплая одежда, табак, сахар, колбаса. Да и родичам, оставшимся без кормильцев, постоянно помогает «общак». И еще. Выйдя из заключения, «вор в законе» и просто «вор» получают временное пособие без возврата. Не всем одинаковое, как у фраеров нынче пенсия – каждому «потолок» по сто двадцать, и живи. У них все по заслугам определяется: каков твой статус в «третьем мире», такова тебе и подмога. Потом каждый с лихвой возвернет взятое из «кассы».
Сегодня Парфена Ивановича почему-то потянуло на воспоминания. Нет, не бурную молодость вспоминал старый «вор в законе», а то время, когда на «тихом съезде» избирали «хозяина общака». Спорили до хрипоты. Одни были за него, другие тянули своих дружков. Точку поставил Никола Питерский, давным-давно отошедший от дел. Он поведал «совету» о том, как познакомился с Парфеном. И этот, казалось бы, не имеющий к делу отношения рассказ разом склонил «законников» на сторону Парфена. А рассказ был прост. В 1945 году, когда большая группа «воров в законе» была освобождена по письму, в котором просила товарища Сталина отправить их в штрафбаты, чтобы «добить проклятого недруга в Берлине», их батальон располагался в латышском городе Лиепае. Был у них, как положено, комбат, но по сути дела командовал всеми Никола Питерский, тогда еще здоровенный громила, сидевший не только в «Крестах», но и в Варшавской «Цитадели». Бывало, командир батальона подходит к Николаю и просит: «Разреши, Никола, послать сорок солдат канавы в городе прочистить». «Пусть идут!» – милостиво разрешал Никола. И однажды он заприметил шустрого Парфена, к тому времени уже награжденного медалью «За отвагу», но не ушедшего из штрафбата. Воскресным утром он приказал ему сопровождать себя на городской рынок. Парфен, помнится, взял корзину, и они направились на рынок. Пошли вдоль рядов, выбирая куски мяса подороже. А сзади них, третьим, следовал местный урка, который с почтением выполнял все указания Николы, платил деньги. И когда они возвратились в часть, Парфен неожиданно протянул Николе Питерскому почти тысячу рублей, которые успел вытащить у какого-то богача в меховой шубе. Никола рассмеялся, обнял его и сказал: «Будешь у меня за сынка. Я сделаю из тебя человека».
Вот уже второй год, как помер Никола Питерский – последний из могикан, «Иванов – красных рубах», а он, Парфен, все еще ходит в «начальниках» над «общаком», и больше ни одна живая душа не сомневается в правильности сделанного выбора. И то верно, не берет Парфен Иванович из общей кассы ни единого лишнего рубля – только то, что необходимо для проживания. А ежели предстоит какая крупная трата, собирает он из ближних округов «воров в законе» и держит с ними совет.
Плавные мысли Парфена Ивановича – его единственная нынче отрада – перенеслись на Клуню. Никакая она не Клуня, а умнейшая баба, но никак личную жизнь не устроит. Его ждет. А когда он сможет освободиться от «общака», неизвестно. «Держать» же кассу при семье не рекомендуется. Нынче Клуня тоже отошла от воровских дел, переключилась только «на связь»: носит деньги туда и обратно, разъезжает по городам и весям, где есть лагеря и тюрьмы, через «купленных» «вертухаев» передает «весточки с воли». За это платит ей Парфен Иванович, за это перепадает ей и ото всей братии. А неплохо бы им соединиться, уехать на юг, куда-нибудь в район города Адлера, купить домик на берегу моря, загорать, ловить скумбрию с лодки, не жить более под прессом вечного страха быть разоблаченным…
Вроде бы не ел он ничего острого сегодня, но желудок «зарезало» больше, чем обычно бывает при обострениях. Парфен Иванович попытался забыть о боли, переключился на обдумывание будущей жизни, походил по комнате. Боль не только не проходила, наоборот, усиливалась, рвала желудок. Он пожалел, что так рано отпустил Клуню.
«Нистяк, [2]отдышусь!» – подумал Парфен Иванович. И вдруг боль пронзила тело от желудка к пояснице, ударила в левый бок. Он открыл рот и никак не мог вытолкнуть из легких воздух. «Видать, прободная язва, – едва успел он подумать, как начался второй приступ. – Как же оставить кассу? Нельзя это, не по-воровски». Задыхаясь от резкой боли, Парфен Иванович, держась руками за живот, постанывая, поплелся на улицу. У Марфы, как у заслуженного пенсионера, имелся телефон. Он успел постучать в ее дверь и потерял сознание…
– Пантюха! – взволновался Парфен Иванович, не понимая, куда и к чему клонит этот фраер по фамилии Субботин. – Поди-ка сюда! Ты кого ко мне притащил, мента?
– Парфен, – склонился к лицу хозяина Пантюхин, – ты мне веришь?
– Тебе? Ну, допустим.
– Верь ему, как мне. Он не из лягавки.
– А бумажка? Что там?
– Не бумажка. Путевка. Видишь, по иностранному накалякано. В санаторий по желудку. В Чехословакию.
– Ку-да? – изумился Парфен Иванович.
– В санаторий, в Карловы Вары, в город такой…
Следователь оказался вовсе не грозным детективом, как его загодя пытался представить Русич. Его встретил молодой человек в модной голубой куртке. Футбольный календарь под стеклом, испещренный пометками, – все говорило о его молодости. Но глаза следователя, казалось, жили отдельно от лица: в них застыла подозрительность, откровенная неприязнь.
– Я к вам по вызову. – Русич оглядел узкую комнату довольно мрачного вида с забранным толстыми решетками окном.
– Прошу садиться! – следователь откровенно, в упор разглядывал Русича. – Кичкин Илья Ильич.
– Хотелось бы сразу выяснить причину вызова, – резко сказал Русич, продолжая стоять. – Не числю за собой грехов, уголовно наказуемых.
– Берете быка за рога! – почти продекламировал следователь. – И такое мы видывали. – Губы Кичкина тронула едва приметная усмешка. – Лично я на вашем месте не начинал бы с агрессивного тона. Сюда безвинных людей не приглашают. – Следователь аккуратно разложил на столе карандаши, стопку бумаги, включил боковой свет, хотя в кабинете и без того было достаточно светло, затем направил луч прямо в лицо Русича, тот зажмурился. Кичкин тотчас перевел свет на его руки. «Ну совсем как в детективном фильме», – подумал Алексей. Однако, когда из стола появилась уже знакомая красная папка с вензелем завода «Пневматика», ему стало не до иронии.
Следователь открыл папку, стал деловито листать документы, словно освежая в памяти обстоятельства дела. Действовал спокойно, сосредоточенно, как заправский хирург, готовящийся к сложной операции. Он, казалось, на какое-то время вообще забыл о Русиче. Наконец, поднял голову, спросил:
– Фамилия?
– Чья фамилия? Моя? Вы что, издеваетесь? Перед вами – повестка, в ней и фамилия, и должность.
– Прошу четко, ясно, без оговорок отвечать на поставленные мною вопросы! – жестко произнес Кичкин, сжал правый кулак, словно намереваясь ударить по столу, точь-в-точь, как это делал Петр Кирыч. – Мы с вами не на званом обеде. Идет официальный допрос. Итак, фамилия, имя, отчество?
– Пишите. Русич Алексей Борисович. Национальность – русский, год рождения – 1943, под судом и следствием не состоял, в плену и оккупации не был, в других партиях – тоже.
– Шутите? Знаю, в других партиях вы, конечно, не состояли, но по своим убеждениям и действиям вполне могли бы сыграть на руку врагу.
– Какому еще врагу? – Русич не мог скрыть презрения к этому самодовольному чинуше.
– А тому самому, что радуется каждому нашему проколу в экономике.
– Это демагогия. Спрашивайте по существу.
– Ладно. Коль вы такой скорый, гражданин Русич, я готов помочь вам быстрей завершить формальности. Скажите, вы занимали на заводе «Пневматика» должность начальника отдела технического контроля?
– Занимал? Я, кажется, пока еще не освобожден от должности. Или у вас есть иные сведения?
– Хотите добрый совет? – Следователь вышел из-за стола, подошел к Русичу.
– Хочу.
– Не стоит морочить друг другу голову. Дело ваше настолько прозрачно, документы и факты настолько точны, апробированы, юридически достоверны, что нет ничего лучше, чем сразу во всем чистосердечно признаться.
– В чем?
– С дураками – морока, умные люди понимают: чем раньше сядешь, тем быстрее выйдешь. – Кичкин упивался своей властью. Наверное, это было его первым крупным делом.
– Подскажите, в чем я должен признаться? В халатности? В злом умысле? – Алексей впился глазами в порозовевшее от волнения лицо Кичкина, подумал о том, что молодой следователь сейчас встанет из-за стола, громко рассмеется, обнимет за плечи: «Прости, дружище, мы с Петром Кирычем решили припугнуть тебя, малость подшутить». Мысль показалась вполне реальной. Достаточно насмотрелся на действия сыщиков и преступников по телевизору. Те действительно были изощренными рецидивистами, умели хитроумно заметать следы, стреляли из пистолетов, совершали головокружительные виражи на автомобилях, а он… какой к черту преступник? Ни умысла не имел, не нажился. На сберкнижке хранит заветные семьсот рэ на «черный день», который, судя по всему, приближается.
– Вы, конечно, безвинная овечка, ничегошеньки за собой не числите? – прищурился Кичкин. – Хорошо, я вам кое-что напомню, освежу память. Вы подозреваетесь в злостной халатности, разгильдяйстве, в незаконном присвоении денег. И еще, если этого мало, обвиняетесь в обмане руководства. Правда, статьи на этот счет в уголовном кодексе, на ваше счастье, не имеется.
– Послушайте, – не выдержал Русич, резко поднялся, обвинения звучали чудовищно, – если мне и суждено за что-то ответить перед законом, то это будет рукоприкладство.
– Минуточку! – Кичкин нажал кнопку, и тотчас на пороге комнаты вырос милиционер. – Повторите последнюю фразу! – повернул торжествующее лицо к Русичу.
– Я сказал, что если услышу еще одно оскорбление со стороны следователя, то набью ему морду.
– Слышали? – спросил следователь милиционера. Тот мотнул головой. – Прекрасно, – почти пропел Кичкин, – так и запишем: угроза должностному лицу во время исполнения служебных обязанностей. – Записав что-то в протокол, откинулся на спинку стула, отпустил милиционера, будто даже чему-то обрадовался. – Ударили бы меня, а? Семь бед – один ответ. Помните анекдот? Мужичок приходит к начальнику милиции: «Я убил свою тещу». «Прекрасно, – говорит начальник, – заодно убей и мою. Все равно получишь расстрел». Каково, а? Вы себя выдаете с головой, Русич. Честному человеку бояться нечего. Он спокойно отметет необоснованные обвинения. – Русич понял: Кичкин не так прост, как ему вначале показалось.
– Волнуюсь потому, что все обвинения ложны.
– Вот те раз! – удивился Кичкин. – Откуда же они взялись?
– Состряпаны по указанию директора завода «Пневматика». Скажите, что я ошибся?
– Грубый прокол, догадки, – Кичкин скривился, как от приступа зубной боли. – Зачем бросать тень на уважаемого человека, он виновен лишь в том, что долго терпел ваши выходки. Да, да! За оговор также имеется статья. Не стоит вам и дальше разматывать катушку, получите на полную. Возможно, я ошибаюсь? У вас есть против Щелочихина весомые факты? Молчите. Что ж, продолжим. Знакома вам эта красная папка?
– Видел на столе Щелочихина, примерно знаю, что в ней. – Русич хотел было пододвинуть стул ближе к столу Кичкина, дернулся и растерялся: стул был, оказывается, привинчен к полу.
– Посмотрите, Русич, все ли документы здесь подлинные?
Алексей взял папку, принялся торопливо просматривать подколотые и аккуратно пронумерованные докладные, акты, справки, заключения экспертов. Голова пошла кругом. Поискал глазами место, где можно было бы хоть на что-нибудь опереться, но взгляд следователя остановил: все правильно продумано. Тут и невиновный заерзает – боковой свет бьет прямо в лицо, глаз следователя не видно, а сам он как на ладони. Господи! Живет человек на земле, видит солнце, радуется теплу, искрящемуся снегу, любит. А где-то рядом, у самого плеча, неслышно идет боль – всю жизнь от рождения до смерти. Идет и выжидает своего часа, чтобы вскинуться, вцепиться в тело, в мозг, начинает рвать, метать, как бы мстя человеку за беспечность, за удовольствие. Недаром говорят: за все в жизни приходится платить. Прочитав заключения графологов, Русич закрыл глаза.
– Гражданин Русич! – почти выкрикнул Кичкин. – Вы не в доме отдыха! Читайте документы!
Русич, превозмогая самого себя, стал вчитываться в документы. Собственно, и не читая, легко было понять: «Это конец!». Не папка с бумагами, а обвинительное заключение. Кровь прилила к его лицу, запульсировала в висках. Он читал, перескакивая через строчки, боялся, что Кичкин прервет: «По предварительным, далеко не полным, данным действия начальника ОТК завода „Пневматика“ Русича А.В. нанесли государству материальный ущерб в сумме 160–170 тысяч рублей».
В глазах запрыгали яркие зайчики, они оживали от снопа яркой настольной лампы, двоились, троились перед глазами. Он невольно вцепился в сиденье стула.
– Выпейте воды! – насмешливо проговорил Кичкин, не вставая с места. – Такой битюг, а побледнел, как студент-первокурсник! – слова следователя падали тяжело, в них не было и тени сочувствия.
– И откуда только берутся такие люди, как вы, Кичкин? – с трудом вымолвил Русич. – Ни жалости, ни желания помочь.
– Жалость? – Кичкин даже приподнялся. – Я пришел в органы не жалеть, а карать! Когда-то нашу семью обобрали до нитки воры-домушники, оставили на столе издевательскую записку: «Взяли чемпионы мира по бегу, попробуй догони». И я решил посвятить жизнь борьбе со злом. Ненавижу ворье, жулье, – голос Кичкина набрал силу, зазвенел под потолком. – Воровать, грабить, создавать умышленную неразбериху и бесхозяйственность, чтобы удачно половить золотых рыбок в мутной воде, можно лишь надеясь на русский «авось», мол, как-нибудь, бог даст, пронесет. Воруют, не думая об ответственности. А как дойдет до ответа – кишка тонка.
– Моя вина еще не доказана! – взял себя в руки Русич. – Вы не там закинули свой бредень. Ваш протеже, Щелочихин, – подпольный миллионер, вот где нужно искать, а у меня, как говорится, в одном кармане – блоха на аркане, в другом – клоп на цепи.
– Согласен! – Кичкин сел в кресло. – Вина ваша не доказана. Мы просто знакомимся с делом, ведем предварительный допрос. Предлагаю построить работу следующим образом: я буду читать претензии к вам, а вы делайте себе пометки, чтобы сообща быстрей распутать все узелки. Согласны?
– Мне больше ничего не остается, как согласиться.
Кичкин ровным голосом начал читать все подряд, делая короткие паузы, чтобы Русич мог лучше усвоить услышанное: «…вменяется в вину сокрытие большого числа бракованной продукции, умышленное изготовление пневмомоторов сразу по двум различным чертежам… Вступив в преступный сговор с начальником производства Возницыным…»
– Стоп! – Алексей слышал голос следователя как бы сквозь слой ваты, но при упоминании фамилии начальника производства встрепенулся. – Возницына вычеркните! Я настаиваю.
– Благородный жест! – усмехнулся Кичкин. – Он вас топит, а вы его спасаете. Читаю дальше: «Вступив в преступный сговор с начальником производства Возницыным, Русич умышленно гнал брак трое суток, нанеся тем самым ущерб государству еще на 200 тысяч рублей… Кроме того, незаконно получил в виде различных премий и вознаграждений 12 тысяч 260 рублей… По предположениям экспертов Русич пошел на довольно хитрый ход, забросав письмами вышестоящие органы, в которых предлагал упразднить систему технического контроля».
– Это тоже подсудное дело – вносить предложения?
– О, вы хитрец! – Кичкин злорадно усмехнулся. – Мы ведь и этот ваш неудавшийся ребус расшифровали, с ОТК.
– Неужели? – притворно удивился Русич. – Просветите, коль так.
– Рано или поздно сплетенная вами на «Пневматике» преступная веревочка распустилась бы, тайное стало явным, а при ликвидации ОТК, при новой системе контроля следы крупномасштабных махинаций бесследно исчезли бы. Ловкость рук. Я прав?
Русич покачнулся. В голове словно бил набатный колокол. Не было силы даже возражать. Наверное, его состояние заметил Кичкин, плеснул воды из графина, поднес стакан. Русич отвел его руку, тихо спросил:
– Кажется, по закону я имею право дать вам отвод?
– Да, такое право вы имеете, – насторожился следователь, – а мотивы?
– Вы действуете злонамеренно, по чужой указке, вы куплены! Как можно верить такому «законнику»?
– Оскорбление при исполнении служебных обязанностей. – Кичкин, не поднимая головы, записал что-то в общую тетрадь. – Напишите заявление на имя прокурора. А пока отвод не сделан, продолжаю допрос. Скажите, какую материальную или моральную выгоду получили вы вкупе с начальником производства Возницыным, умышленно разрешив выпуск бракованной продукции?
– Абсолютно никакой. Хотели создать задел для выполнения плана. Мы и остановили чуть позже сборку, тем самым вынудив руководство ремонтировать поточную линию.
– Ясненько. Почему не опротестовали приказ о повышении вам заработной платы на 35 рублей в месяц? Вы, говорят, очень принципиальны.
– Мне вменили дополнительные обязанности. И не разумнее бы спросить об этом директора?
– В приказе о дополнительных обязанностях – ни слова, – хитровато прищурился Кичкин. Он явно игнорировал все, о чем говорил Русич, делал вид, будто видит подследственного насквозь. – Как вы объясните подобное разночтение?
– Вас ввели в заблуждение. Я лично читал копию приказа.
– Копию, – откровенно-издевательски заулыбался Кичкин, – а в оригинале приказа такой фразы нет. Вот, посмотрите! – протянул Русичу приказ директора. – Да, там фразы о дополнительных обязанностях не было. Объясняйте, объясняйте! Щелочихин – не артист Кио. Итак, вас крупно поощрили. За что именно?
– Хотели дешево купить.
– Это уже интересно. Повторите, пожалуйста, мысль. – Кичкин насторожился.
– Я пришел к единственному выводу: мне доплачивали, чтобы со временем сделать более сговорчивым.
– Очень интересно. Продолжайте. В чем именно сговорчивым? – следователь не выпускал из рук карандаша. Вся его фигура выражала явное напряжение.
Клуня достала бутылку с яркой этикеткой не на русском языке, налила себе заморской наливки, нарезала тонкими ломтиками финского сервелата, хлеб, вскрыла ножом банку лосося. Парфен Иванович пить спиртное не стал, намазал хлеб сливочным маслом, посыпал сверху сахарным песком и стал спокойно пить чай. Клуня, между тем, успела опрокинуть уже три рюмки, и ее потянуло на разговоры.
– А помнишь, Андрюша, сахалинскую «тройку»? Как мы там гужевались. Икру красную ложками жрали, лососину-свежатину? А ты… еще водил меня по местам, где тянула срок в прошлом веке Сонька Золотая Ручка.
– Ну, раскаркалась! – незлобиво остановил женщину хозяин дома. – В нашем деле первый друг – молчок-язычок. Вот весной кинемся на юг, там и оттаем. А пока… Иди-ка домой, дорогая. Как там Лорд на воле кантуется? Зачем спрашиваю? Раз «лапшу» приволок, значит, фартует. Провожать я тебя не стану, авось не ограбят…
Оставшись один, Парфен Иванович, он же Андрюша, налил в тазик горячей воды и стал парить ноги, вспоминая, какой «красючкой» была Клуня в молодости. Каких фраеров за нос водила, каких атаманов! А он… Он был у нее в первых любимцах. И поныне знает и чтит ее воровской мир, не тот, конечно, который хватает с прилавков у бабок на рынке морковки, а тот, «третий мир», у которого есть ясное понятие о чести и совести, у которого в крови понятие о благородстве. «Вор в законе» не возьмет у бедного последнюю ценность, не говоря уже о куске хлеба. В его бытность «действующим» обычно узнавал адреса бедолаг, побитых жизнью, тихо входил в квартиру, оставлял на видном месте деньги и всякую вкуснятину. Вспомнилось Парфену Ивановичу, как везли их, недавних штрафников, с западного фронта на восточный. Что творилось на станциях, мимо которых проходили воинские эшелоны? Высыпала солдатская братва, хватала с привокзальных «балочек» все подряд – яйца, сало, хлеб – и разбегалась. И тогда собрался «совет» из «воров в законе». Вопрос стоял один: «Как отучить шушеру позорить воровское имя?» И решили. Первых пятерых «хватальников» казнить на глазах всего эшелона. На прибайкальской станции Слюдянка попался первый. Он выхватил у старой бабки гуся. Старуха бежала следом, падала в грязь, рыдала в голос, но разве могла она догнать солдата. Кричала: «Вор несчастный! Чтоб тебе подавиться!» И верно, кровью своей захлебнулся «хватальник». Поначалу объявили по всем вагонам товарняка: открыть двери настежь и смотреть, как «честные воры» будут расправляться с «гнидами». «Хватальника» на полном ходу выбросили из вагона, да так, чтобы он с размаху врезался в столб…
«Сколько же у меня нынче общаковских грошей? – вдруг подумал Парфен Иванович. – Пожалуй, „лимона“ полтора наберется, на эти деньги можно закупить все здешние заводы, а ежели раздать неимущим бабушкам, то…» Недавно побывал с благотворительными целями в доме-интернате, где под видом инвалидов кантуются старые воры. Передал директору посылочку, а в ней десять коробок конфет. Была бы его воля, купил бы этих коробок целый воз, но… нельзя, гроши не его личные, общинные. Каждый «вор в законе», каждый «авторитет» обязан часть своего дохода добровольно вносить в «общак», кто сколько может, кто сколько пожелает. К примеру, Лорд за месяц на воле уже внес сорок тысяч, а какой-нибудь мелкий «скокарь» и сотню отдаст для успокоения совести и от страха быть «указанным». Ведь когда все они «тянут срок», то им из «общака» выделяется материальная помощь, передается в зоны теплая одежда, табак, сахар, колбаса. Да и родичам, оставшимся без кормильцев, постоянно помогает «общак». И еще. Выйдя из заключения, «вор в законе» и просто «вор» получают временное пособие без возврата. Не всем одинаковое, как у фраеров нынче пенсия – каждому «потолок» по сто двадцать, и живи. У них все по заслугам определяется: каков твой статус в «третьем мире», такова тебе и подмога. Потом каждый с лихвой возвернет взятое из «кассы».
Сегодня Парфена Ивановича почему-то потянуло на воспоминания. Нет, не бурную молодость вспоминал старый «вор в законе», а то время, когда на «тихом съезде» избирали «хозяина общака». Спорили до хрипоты. Одни были за него, другие тянули своих дружков. Точку поставил Никола Питерский, давным-давно отошедший от дел. Он поведал «совету» о том, как познакомился с Парфеном. И этот, казалось бы, не имеющий к делу отношения рассказ разом склонил «законников» на сторону Парфена. А рассказ был прост. В 1945 году, когда большая группа «воров в законе» была освобождена по письму, в котором просила товарища Сталина отправить их в штрафбаты, чтобы «добить проклятого недруга в Берлине», их батальон располагался в латышском городе Лиепае. Был у них, как положено, комбат, но по сути дела командовал всеми Никола Питерский, тогда еще здоровенный громила, сидевший не только в «Крестах», но и в Варшавской «Цитадели». Бывало, командир батальона подходит к Николаю и просит: «Разреши, Никола, послать сорок солдат канавы в городе прочистить». «Пусть идут!» – милостиво разрешал Никола. И однажды он заприметил шустрого Парфена, к тому времени уже награжденного медалью «За отвагу», но не ушедшего из штрафбата. Воскресным утром он приказал ему сопровождать себя на городской рынок. Парфен, помнится, взял корзину, и они направились на рынок. Пошли вдоль рядов, выбирая куски мяса подороже. А сзади них, третьим, следовал местный урка, который с почтением выполнял все указания Николы, платил деньги. И когда они возвратились в часть, Парфен неожиданно протянул Николе Питерскому почти тысячу рублей, которые успел вытащить у какого-то богача в меховой шубе. Никола рассмеялся, обнял его и сказал: «Будешь у меня за сынка. Я сделаю из тебя человека».
Вот уже второй год, как помер Никола Питерский – последний из могикан, «Иванов – красных рубах», а он, Парфен, все еще ходит в «начальниках» над «общаком», и больше ни одна живая душа не сомневается в правильности сделанного выбора. И то верно, не берет Парфен Иванович из общей кассы ни единого лишнего рубля – только то, что необходимо для проживания. А ежели предстоит какая крупная трата, собирает он из ближних округов «воров в законе» и держит с ними совет.
Плавные мысли Парфена Ивановича – его единственная нынче отрада – перенеслись на Клуню. Никакая она не Клуня, а умнейшая баба, но никак личную жизнь не устроит. Его ждет. А когда он сможет освободиться от «общака», неизвестно. «Держать» же кассу при семье не рекомендуется. Нынче Клуня тоже отошла от воровских дел, переключилась только «на связь»: носит деньги туда и обратно, разъезжает по городам и весям, где есть лагеря и тюрьмы, через «купленных» «вертухаев» передает «весточки с воли». За это платит ей Парфен Иванович, за это перепадает ей и ото всей братии. А неплохо бы им соединиться, уехать на юг, куда-нибудь в район города Адлера, купить домик на берегу моря, загорать, ловить скумбрию с лодки, не жить более под прессом вечного страха быть разоблаченным…
Вроде бы не ел он ничего острого сегодня, но желудок «зарезало» больше, чем обычно бывает при обострениях. Парфен Иванович попытался забыть о боли, переключился на обдумывание будущей жизни, походил по комнате. Боль не только не проходила, наоборот, усиливалась, рвала желудок. Он пожалел, что так рано отпустил Клуню.
«Нистяк, [2]отдышусь!» – подумал Парфен Иванович. И вдруг боль пронзила тело от желудка к пояснице, ударила в левый бок. Он открыл рот и никак не мог вытолкнуть из легких воздух. «Видать, прободная язва, – едва успел он подумать, как начался второй приступ. – Как же оставить кассу? Нельзя это, не по-воровски». Задыхаясь от резкой боли, Парфен Иванович, держась руками за живот, постанывая, поплелся на улицу. У Марфы, как у заслуженного пенсионера, имелся телефон. Он успел постучать в ее дверь и потерял сознание…
* * *
Первым после операции посетил Парфена в больнице его старый знакомец Пантюха. Принес две бутылки апельсинового сока и, как порядочному фраеру, цветы. В палате было четверо, поэтому малость пошептались они о своих делах. Парфен приказал Пантюхину лично отыскать Клуню в городе, и пусть она поживет в его домике, для сохранности жилплощади. А уже перед самым прощанием Пантюхин, как бы между прочим, сказал, что беседовал с главным врачом, тот рекомендовал обязательно подлечиться на курорте, самое лучшее, конечно, в Карловых Варах, но… как туда попадешь, сойдет и Железноводск. «Кстати, – зашептал Пантюхин, – у меня в городе кореш есть, большой человек, звезду с груди Андропова сымет. Могу у него насчет путевочки узнать. Лечиться, брат, обязательно нужно…»* * *
Ровно месяц и один день кантовался в больничке Парфен Иванович, а когда выписался, его ждала у выхода легковая автомашина. В ней, улыбаясь, сидели Пантюхин и незнакомый Парфену плечистый человек в смешной кепочке. Доставили Парфена Ивановича в его домик, помогли раздеться, уложили на кровать. Пантюхин поспешил на кухню вскипятить чай, а Субботин, представившись другом Пантюхина, положил на тумбочку какую-то бумажку, сказав: «Это вам от друзей!».– Пантюха! – взволновался Парфен Иванович, не понимая, куда и к чему клонит этот фраер по фамилии Субботин. – Поди-ка сюда! Ты кого ко мне притащил, мента?
– Парфен, – склонился к лицу хозяина Пантюхин, – ты мне веришь?
– Тебе? Ну, допустим.
– Верь ему, как мне. Он не из лягавки.
– А бумажка? Что там?
– Не бумажка. Путевка. Видишь, по иностранному накалякано. В санаторий по желудку. В Чехословакию.
– Ку-да? – изумился Парфен Иванович.
– В санаторий, в Карловы Вары, в город такой…
* * *
Окружающий мир в этот майский день словно нарочно для Русича поголубел от края до края – незамутненное сияло в безоблачной выси жаркое солнце. На углу, возле продуктового магазина, женщины продавали цветы. Проходя мимо Русича, длинноногая блондинка с откровенным интересом окинула его настойчивым взглядом. Он присел на скамейку, оттягивая время вызова к следователю. «Собственно, чему я удивляюсь? Подлость существует со времен появления рода человеческого. Однако все проходит, все забывается, людская гнусность тоже, хотя ничто не проходит бесследно, оставляя глубокие зарубки на сердце. Говорят, каждые семь лет у человека обновляются полностью нервные клетки, обновляется кожа, но зарубки на сердце остаются. Нужно смотреть на жизнь философски, не думать о гадостях. Жизнь – великое таинство, продолжается в миллионах кратких неповторимых явлениях. Остановись, оглянись, прислушайся». Выходя из дома во двор, он услышал треск – лопнула бочка, разбухшая от дождей. У входа в подъезд малыш грыз большую морковь, широко разевая рот. Женщина катила коляску с младенцем, на ходу читала книгу. А он, глядя вокруг, не мог поверить, что все происходило с ним всерьез…Следователь оказался вовсе не грозным детективом, как его загодя пытался представить Русич. Его встретил молодой человек в модной голубой куртке. Футбольный календарь под стеклом, испещренный пометками, – все говорило о его молодости. Но глаза следователя, казалось, жили отдельно от лица: в них застыла подозрительность, откровенная неприязнь.
– Я к вам по вызову. – Русич оглядел узкую комнату довольно мрачного вида с забранным толстыми решетками окном.
– Прошу садиться! – следователь откровенно, в упор разглядывал Русича. – Кичкин Илья Ильич.
– Хотелось бы сразу выяснить причину вызова, – резко сказал Русич, продолжая стоять. – Не числю за собой грехов, уголовно наказуемых.
– Берете быка за рога! – почти продекламировал следователь. – И такое мы видывали. – Губы Кичкина тронула едва приметная усмешка. – Лично я на вашем месте не начинал бы с агрессивного тона. Сюда безвинных людей не приглашают. – Следователь аккуратно разложил на столе карандаши, стопку бумаги, включил боковой свет, хотя в кабинете и без того было достаточно светло, затем направил луч прямо в лицо Русича, тот зажмурился. Кичкин тотчас перевел свет на его руки. «Ну совсем как в детективном фильме», – подумал Алексей. Однако, когда из стола появилась уже знакомая красная папка с вензелем завода «Пневматика», ему стало не до иронии.
Следователь открыл папку, стал деловито листать документы, словно освежая в памяти обстоятельства дела. Действовал спокойно, сосредоточенно, как заправский хирург, готовящийся к сложной операции. Он, казалось, на какое-то время вообще забыл о Русиче. Наконец, поднял голову, спросил:
– Фамилия?
– Чья фамилия? Моя? Вы что, издеваетесь? Перед вами – повестка, в ней и фамилия, и должность.
– Прошу четко, ясно, без оговорок отвечать на поставленные мною вопросы! – жестко произнес Кичкин, сжал правый кулак, словно намереваясь ударить по столу, точь-в-точь, как это делал Петр Кирыч. – Мы с вами не на званом обеде. Идет официальный допрос. Итак, фамилия, имя, отчество?
– Пишите. Русич Алексей Борисович. Национальность – русский, год рождения – 1943, под судом и следствием не состоял, в плену и оккупации не был, в других партиях – тоже.
– Шутите? Знаю, в других партиях вы, конечно, не состояли, но по своим убеждениям и действиям вполне могли бы сыграть на руку врагу.
– Какому еще врагу? – Русич не мог скрыть презрения к этому самодовольному чинуше.
– А тому самому, что радуется каждому нашему проколу в экономике.
– Это демагогия. Спрашивайте по существу.
– Ладно. Коль вы такой скорый, гражданин Русич, я готов помочь вам быстрей завершить формальности. Скажите, вы занимали на заводе «Пневматика» должность начальника отдела технического контроля?
– Занимал? Я, кажется, пока еще не освобожден от должности. Или у вас есть иные сведения?
– Хотите добрый совет? – Следователь вышел из-за стола, подошел к Русичу.
– Хочу.
– Не стоит морочить друг другу голову. Дело ваше настолько прозрачно, документы и факты настолько точны, апробированы, юридически достоверны, что нет ничего лучше, чем сразу во всем чистосердечно признаться.
– В чем?
– С дураками – морока, умные люди понимают: чем раньше сядешь, тем быстрее выйдешь. – Кичкин упивался своей властью. Наверное, это было его первым крупным делом.
– Подскажите, в чем я должен признаться? В халатности? В злом умысле? – Алексей впился глазами в порозовевшее от волнения лицо Кичкина, подумал о том, что молодой следователь сейчас встанет из-за стола, громко рассмеется, обнимет за плечи: «Прости, дружище, мы с Петром Кирычем решили припугнуть тебя, малость подшутить». Мысль показалась вполне реальной. Достаточно насмотрелся на действия сыщиков и преступников по телевизору. Те действительно были изощренными рецидивистами, умели хитроумно заметать следы, стреляли из пистолетов, совершали головокружительные виражи на автомобилях, а он… какой к черту преступник? Ни умысла не имел, не нажился. На сберкнижке хранит заветные семьсот рэ на «черный день», который, судя по всему, приближается.
– Вы, конечно, безвинная овечка, ничегошеньки за собой не числите? – прищурился Кичкин. – Хорошо, я вам кое-что напомню, освежу память. Вы подозреваетесь в злостной халатности, разгильдяйстве, в незаконном присвоении денег. И еще, если этого мало, обвиняетесь в обмане руководства. Правда, статьи на этот счет в уголовном кодексе, на ваше счастье, не имеется.
– Послушайте, – не выдержал Русич, резко поднялся, обвинения звучали чудовищно, – если мне и суждено за что-то ответить перед законом, то это будет рукоприкладство.
– Минуточку! – Кичкин нажал кнопку, и тотчас на пороге комнаты вырос милиционер. – Повторите последнюю фразу! – повернул торжествующее лицо к Русичу.
– Я сказал, что если услышу еще одно оскорбление со стороны следователя, то набью ему морду.
– Слышали? – спросил следователь милиционера. Тот мотнул головой. – Прекрасно, – почти пропел Кичкин, – так и запишем: угроза должностному лицу во время исполнения служебных обязанностей. – Записав что-то в протокол, откинулся на спинку стула, отпустил милиционера, будто даже чему-то обрадовался. – Ударили бы меня, а? Семь бед – один ответ. Помните анекдот? Мужичок приходит к начальнику милиции: «Я убил свою тещу». «Прекрасно, – говорит начальник, – заодно убей и мою. Все равно получишь расстрел». Каково, а? Вы себя выдаете с головой, Русич. Честному человеку бояться нечего. Он спокойно отметет необоснованные обвинения. – Русич понял: Кичкин не так прост, как ему вначале показалось.
– Волнуюсь потому, что все обвинения ложны.
– Вот те раз! – удивился Кичкин. – Откуда же они взялись?
– Состряпаны по указанию директора завода «Пневматика». Скажите, что я ошибся?
– Грубый прокол, догадки, – Кичкин скривился, как от приступа зубной боли. – Зачем бросать тень на уважаемого человека, он виновен лишь в том, что долго терпел ваши выходки. Да, да! За оговор также имеется статья. Не стоит вам и дальше разматывать катушку, получите на полную. Возможно, я ошибаюсь? У вас есть против Щелочихина весомые факты? Молчите. Что ж, продолжим. Знакома вам эта красная папка?
– Видел на столе Щелочихина, примерно знаю, что в ней. – Русич хотел было пододвинуть стул ближе к столу Кичкина, дернулся и растерялся: стул был, оказывается, привинчен к полу.
– Посмотрите, Русич, все ли документы здесь подлинные?
Алексей взял папку, принялся торопливо просматривать подколотые и аккуратно пронумерованные докладные, акты, справки, заключения экспертов. Голова пошла кругом. Поискал глазами место, где можно было бы хоть на что-нибудь опереться, но взгляд следователя остановил: все правильно продумано. Тут и невиновный заерзает – боковой свет бьет прямо в лицо, глаз следователя не видно, а сам он как на ладони. Господи! Живет человек на земле, видит солнце, радуется теплу, искрящемуся снегу, любит. А где-то рядом, у самого плеча, неслышно идет боль – всю жизнь от рождения до смерти. Идет и выжидает своего часа, чтобы вскинуться, вцепиться в тело, в мозг, начинает рвать, метать, как бы мстя человеку за беспечность, за удовольствие. Недаром говорят: за все в жизни приходится платить. Прочитав заключения графологов, Русич закрыл глаза.
– Гражданин Русич! – почти выкрикнул Кичкин. – Вы не в доме отдыха! Читайте документы!
Русич, превозмогая самого себя, стал вчитываться в документы. Собственно, и не читая, легко было понять: «Это конец!». Не папка с бумагами, а обвинительное заключение. Кровь прилила к его лицу, запульсировала в висках. Он читал, перескакивая через строчки, боялся, что Кичкин прервет: «По предварительным, далеко не полным, данным действия начальника ОТК завода „Пневматика“ Русича А.В. нанесли государству материальный ущерб в сумме 160–170 тысяч рублей».
В глазах запрыгали яркие зайчики, они оживали от снопа яркой настольной лампы, двоились, троились перед глазами. Он невольно вцепился в сиденье стула.
– Выпейте воды! – насмешливо проговорил Кичкин, не вставая с места. – Такой битюг, а побледнел, как студент-первокурсник! – слова следователя падали тяжело, в них не было и тени сочувствия.
– И откуда только берутся такие люди, как вы, Кичкин? – с трудом вымолвил Русич. – Ни жалости, ни желания помочь.
– Жалость? – Кичкин даже приподнялся. – Я пришел в органы не жалеть, а карать! Когда-то нашу семью обобрали до нитки воры-домушники, оставили на столе издевательскую записку: «Взяли чемпионы мира по бегу, попробуй догони». И я решил посвятить жизнь борьбе со злом. Ненавижу ворье, жулье, – голос Кичкина набрал силу, зазвенел под потолком. – Воровать, грабить, создавать умышленную неразбериху и бесхозяйственность, чтобы удачно половить золотых рыбок в мутной воде, можно лишь надеясь на русский «авось», мол, как-нибудь, бог даст, пронесет. Воруют, не думая об ответственности. А как дойдет до ответа – кишка тонка.
– Моя вина еще не доказана! – взял себя в руки Русич. – Вы не там закинули свой бредень. Ваш протеже, Щелочихин, – подпольный миллионер, вот где нужно искать, а у меня, как говорится, в одном кармане – блоха на аркане, в другом – клоп на цепи.
– Согласен! – Кичкин сел в кресло. – Вина ваша не доказана. Мы просто знакомимся с делом, ведем предварительный допрос. Предлагаю построить работу следующим образом: я буду читать претензии к вам, а вы делайте себе пометки, чтобы сообща быстрей распутать все узелки. Согласны?
– Мне больше ничего не остается, как согласиться.
Кичкин ровным голосом начал читать все подряд, делая короткие паузы, чтобы Русич мог лучше усвоить услышанное: «…вменяется в вину сокрытие большого числа бракованной продукции, умышленное изготовление пневмомоторов сразу по двум различным чертежам… Вступив в преступный сговор с начальником производства Возницыным…»
– Стоп! – Алексей слышал голос следователя как бы сквозь слой ваты, но при упоминании фамилии начальника производства встрепенулся. – Возницына вычеркните! Я настаиваю.
– Благородный жест! – усмехнулся Кичкин. – Он вас топит, а вы его спасаете. Читаю дальше: «Вступив в преступный сговор с начальником производства Возницыным, Русич умышленно гнал брак трое суток, нанеся тем самым ущерб государству еще на 200 тысяч рублей… Кроме того, незаконно получил в виде различных премий и вознаграждений 12 тысяч 260 рублей… По предположениям экспертов Русич пошел на довольно хитрый ход, забросав письмами вышестоящие органы, в которых предлагал упразднить систему технического контроля».
– Это тоже подсудное дело – вносить предложения?
– О, вы хитрец! – Кичкин злорадно усмехнулся. – Мы ведь и этот ваш неудавшийся ребус расшифровали, с ОТК.
– Неужели? – притворно удивился Русич. – Просветите, коль так.
– Рано или поздно сплетенная вами на «Пневматике» преступная веревочка распустилась бы, тайное стало явным, а при ликвидации ОТК, при новой системе контроля следы крупномасштабных махинаций бесследно исчезли бы. Ловкость рук. Я прав?
Русич покачнулся. В голове словно бил набатный колокол. Не было силы даже возражать. Наверное, его состояние заметил Кичкин, плеснул воды из графина, поднес стакан. Русич отвел его руку, тихо спросил:
– Кажется, по закону я имею право дать вам отвод?
– Да, такое право вы имеете, – насторожился следователь, – а мотивы?
– Вы действуете злонамеренно, по чужой указке, вы куплены! Как можно верить такому «законнику»?
– Оскорбление при исполнении служебных обязанностей. – Кичкин, не поднимая головы, записал что-то в общую тетрадь. – Напишите заявление на имя прокурора. А пока отвод не сделан, продолжаю допрос. Скажите, какую материальную или моральную выгоду получили вы вкупе с начальником производства Возницыным, умышленно разрешив выпуск бракованной продукции?
– Абсолютно никакой. Хотели создать задел для выполнения плана. Мы и остановили чуть позже сборку, тем самым вынудив руководство ремонтировать поточную линию.
– Ясненько. Почему не опротестовали приказ о повышении вам заработной платы на 35 рублей в месяц? Вы, говорят, очень принципиальны.
– Мне вменили дополнительные обязанности. И не разумнее бы спросить об этом директора?
– В приказе о дополнительных обязанностях – ни слова, – хитровато прищурился Кичкин. Он явно игнорировал все, о чем говорил Русич, делал вид, будто видит подследственного насквозь. – Как вы объясните подобное разночтение?
– Вас ввели в заблуждение. Я лично читал копию приказа.
– Копию, – откровенно-издевательски заулыбался Кичкин, – а в оригинале приказа такой фразы нет. Вот, посмотрите! – протянул Русичу приказ директора. – Да, там фразы о дополнительных обязанностях не было. Объясняйте, объясняйте! Щелочихин – не артист Кио. Итак, вас крупно поощрили. За что именно?
– Хотели дешево купить.
– Это уже интересно. Повторите, пожалуйста, мысль. – Кичкин насторожился.
– Я пришел к единственному выводу: мне доплачивали, чтобы со временем сделать более сговорчивым.
– Очень интересно. Продолжайте. В чем именно сговорчивым? – следователь не выпускал из рук карандаша. Вся его фигура выражала явное напряжение.