Страница:
Короткую минуту она упивалась своей победой, глядя, как он расстроенно хмурится. Но затем он прищурился, и лицо его приняло решительное выражение.
– Возможно, сэр Уильям определит своего наследника, когда увидит мальчика. Возможно, какая-нибудь черточка позволит узнать, кто его сын.
– Никто его здесь не собирается принимать. Не вздумай привезти его в Раднор, иначе я…
– Угрозы бесполезны, Уинн, так что побереги дыхание. Кроме того, я и не думал привозить его сюда.
– Тогда как же… – Она замолчала, словно ее оглушил истинный смысл его слов. – Не хочешь же ты сказать, что… Нет, даже ты не сможешь совершить такую жестокость – забрать их всех.
Но именно так он и собирался поступить. Она поняла это по тому, как он отвел глаза, чуть откинувшись назад. Он понимал, что поступает дурно, и даже испытывал легкое чувство стыда. Но что означает легкий укор совести по сравнению с наградой, которая ждала его в Англии? Уинн с трудом отдышалась, когда сильная боль сковала ее грудь. Как он мог решиться забрать всех трех ее мальчиков? Как он мог? И все же боль была вызвана не только страхом за своих детей, но и глубоким разочарованием в этом человеке. Несмотря на их непримиримые разногласия, Уинн все же отдавала ему должное – как человеку чести, благородному и порядочному. Но теперь…
Она покачала головой, не веря ему, устремив неподвижный взгляд на затененное лицо. С одной стороны его освещал фонарь, а другая половина лица оказалась в темноте. Как добро и зло. Как красота и уродство, которое часто прячется под маской красоты. Таких привлекательных мужчин Уинн еще не встречала. Но его душа… его душа была черна, как смертный грех.
– Я ни за что не позволю, – предупредила она дрожащим голосом. – Ни за что, – повторила Уинн, мысленно приказывая ему не отводить трусливо глаз.
– Как только все выяснится, остальные дети вернутся в Уэльс, – сказал он, выдержав ее угрожающий взгляд.
Лицо Клива оставалось абсолютно бесстрастным, оно не выражало ни торжества победы, ни вины. Все его эмоции, казалось, были подчинены строгому контролю и спрятаны в глубине холодных глаз. И все же Уинн неожиданно прочитала его мысли так ясно, словно он их выразил вслух.
Ей бы следовало возрадоваться, потому что раднорское видение не посещало ее в последние дни, с тех пор как он приехал. Только раз, после того как она почувствовала его присутствие в лесу, на Уинн снизошло смутное озарение, которое обычно помогало ей, – это когда она поняла, что он намерен жениться на одной из дочерей сэра Уильяма. А теперь она поняла, что он намеревается забрать с собой в Англию не только трех ее мальчиков, но и ее.
Она в панике отпрянула, охваченная внезапным ужасом. Англия – источник всех ее бед. Край, который она ненавидела всю жизнь. Одна мысль о том, чтобы поехать туда, заставила ее содрогнуться.
– Я не поеду, – категорично заявила она, хотя и еле слышно. – Не поеду, и, что бы ты ни говорил и ни делал, тебе не заставить меня.
Одна его бровь поползла вверх, и он с удивлением уставился на нее.
– Как ты догадалась… – Но тут он стиснул зубы. – Впрочем, не важно. Как не важно и то, что ты не согласна. Мальчики отправятся со мной. Неужели ты отпустишь их одних в такое путешествие? Неужели ты откажешься быть рядом с ними, когда их встретит отец, откажешься увидеть дом, который их ожидает? – Клив склонился пониже. – Откажешься удостовериться, что наследник огромного поместья выбран правильно?
Раздираемая волнением за детей и собственным страхом, Уинн отшатнулась и, запутавшись в мокрой одежде, упала на ворох соломы, спеша отдалиться от него на безопасное расстояние. Но каково же это безопасное расстояние? Хотя глаза его исчезли в глубокой тьме, его мысли по-прежнему достигали ее и мучили.
«Поедем со мной, Уинн, – дошел до нее молчаливый призыв. – Все равно ты, так или иначе, будешь моей. Мы оба знаем, что это неизбежно».
– Нет, нет, – пробормотала она, все еще неловко отступая в темноту конюшни.
Но он настиг ее, словно сам дьявол, легко скрутив по рукам и ногам, хотя она изо всех сил вырывалась. Только когда она исчерпала все силы и ее руки оказались крепко зажатыми, он схватил ее за длинные мокрые волосы и заставил взглянуть прямо в глаза.
– Черт бы тебя побрал, женщина! Да выслушай же ты меня, наконец!
– Зачем? – почти прорыдала она. – Чтобы ты мог исказить правду и сделать из нее то, во что ты сам хочешь верить? Чтобы ты мог успокоить свою совесть?
Она ощутила его учащенное дыхание и поняла, что сама так же дышит, они были крепко прижаты друг к другу, и их разделял только древний кристалл ее амулета. Сейчас ей не нужно было никакого раднорского видения, чтобы понять, какие мысли проносились у него в голове. Ее тело само почувствовало их и с порочностью, которую она никак не могла постичь, потянулось навстречу ему.
Он тут же зло выругался. Затем отстранил ее на расстояние вытянутой руки.
– Нет, ты поедешь, Уинн. Хотя бы только для того, чтобы решить, что лучше всего для ребенка сэра Уильяма. Ты поедешь, чтобы убедиться, насколько легко Артур или Рис с Мэдоком привыкнут к новому дому. Ты поедешь потому, что так будет лучше для твоих детей.
С этими словами он оттолкнул ее еще дальше и прижал руки к бокам.
– А теперь ступай, иначе я за себя не отвечаю. Ни перед Дрюсом, ни перед тобой.
Кливу не пришлось повторять дважды. Позабыв о буре и не заботясь о том, что ее плащ брошен где-то на полу в конюшне, Уинн молниеносно повернулась и бросилась к двери. Она выбежала в дождь, ослепивший ее своей яростью, ветер рвал на ней промокшее платье. Она неслась к единственному крову, который знала, к единственному утешению, которое было у нее целых семь лет.
Бабушка Гуинет была ее последней надеждой. Уинн успокаивала себя, с трудом перебирая босыми ногами по грязи и скользким камням. Бабушка Гуинет должна помочь ей. Обязательно.
Уинн стояла неподвижно, как каменное изваяние, устремив взгляд на Черную гору, и хотя низкие облака скрыли две неровные вершины, она все равно мысленно представляла их. На грязном дворе перед замком кипела жизнь.
На лошадей навьючивали провизию. Воины проверяли седла и подпруги. Дети бегали с возбужденными криками и всем мешали, пытаясь помочь.
Кук плакала, прикладывая к лицу фартук, даже когда вручала Дрюсу еще один круг твердого козьего сыра. Но она одна проливала слезы, с горечью отметила Уинн.
Хотя бурные хлопоты протекали у нее за спиной, Уинн не нужно было смотреть, чтобы знать, что происходит. Гуинет наверняка восседает в своем любимом кресле, наслаждаясь скудным теплом прозрачных солнечных лучей, которые иногда прорывались сквозь утренние облака. Она уже успела подозвать к себе всех детей по очереди и с каждым тихо переговорила. Дрюс и его брат Баррис тоже уже получили наставления от Гуинет.
Теперь она поджидала Уинн, но та не была уверена, что сумеет заставить себя проститься с бабушкой по-дружески. Неужели Гуинет надеется на это?
И все же Уинн не могла больше злиться ни на бабушку, ни на Дрюса, хотя они того заслуживали. Она была слишком измождена и душевно, и физически, у нее остались силы только на то, чтобы стоять в стороне от всех, упиваясь своим одиночеством и несчастьем.
Те, кого она всегда считала самыми надежными людьми, предали ее. И Гуинет, и Дрюс встали на сторону этого коварного англичанина. Всю ночь напролет, когда за окном бушевала буря, она спорила сначала с бабушкой, а затем с тем, кто считался когда-то ее другом. Уинн ругалась и кричала. Угрожала и запугивала, затем, когда это не помогло, умоляла и плакала.
Но, несмотря на все ее бурные сцены, эти двое остались тверды – хотя Дрюс пару раз, казалось, начинал сомневаться. Но Гуинет сама стойко держалась своего и его заставила не отступать. Этот Сомервилл желал передать значительное наследство своему сыну, хотя ребенок был всего лишь бастардом да еще наполовину валлийцем. «Какие возможности для ребенка!» – снова и снова повторял Дрюс. «Какое благо для Уэльса!» – без конца твердила Гуинет.
Уинн ни за что не соглашалась, но, в конце концов, ее уговорили. Что могла сделать одна женщина, когда противник объединил свои усилия с ее домашними?
Она тяжело вздохнула, усилием воли подавляя слезы и не выпуская из рук раднорский амулет. Ей казалось, что она выплакала все слезы. Кляв Фицуэрин, расположившийся в главном холле, наверняка слышал каждое злобное слово, произнесенное ею в спальне у бабушки, как и все ее слезные мольбы. Но он не слышал, как она рыдала на исходе прошлой ночи. Она плакала в тишине, завернувшись в простыни, пока слезы не иссякли.
Вчера она почти не видела Фицуэрина, потому что провала все время в лесу, где прятала свою боль и искала утешения в знакомых уголках. Но напрасно. День отъезда настал, а она и теперь не была готова ехать, как и раньше.
– Уинн!
Услышав робкий голосок Изольды, Уинн очнулась. Она безуспешно попыталась улыбнуться, а потом просто взяла племянницу за руку и крепко сжала.
– Я… Я думаю, тебя ждет бабушка Гуинет.
Уинн, всхлипнув, кивнула:
– Да. Я знаю.
Затем, решив показаться такой же непреклонной, как прежде, Уинн гордо вздернула подбородок и направилась к бабушке.
Она увидела, что с десяток или более лошадей уже готовы отправиться в путь. Дети сбились в кучку. Воины, англичане и валлийцы ждали только сигнала «по коням». Приказ, наверное, отдаст Клив, подумала она. А тот медлил, ожидая, пока она попрощается с Гуинет.
Интересно, сколько он так сможет ждать? А что, если она откажется подойти к бабушке? Что, если она откажется сесть на лошадь? Но на это было глупо надеяться. Незачем дольше откладывать расставание. Собрав все высокомерие и гордость, она подобрала одной рукой простую дорожную юбку из грубой шерсти и осторожно ступила на грязный двор.
– До свидания, бабушка. Не болей, пока меня не будет. Ответа не последовало, и решительность Уинн была слегка поколеблена. Взгляд Уинн, вперившийся куда-то повыше бабушкиного плеча, скользнул на ее невидящие глаза.
Только тогда старая женщина заговорила:
– С нами все будет в порядке. Но мы будем ждать твоего возвращения каждый долгий день, пока тебя не будет.
– Даже, несмотря на то, что я вернусь, лишившись одного, а то и двух своих сыновей?
Гуинет не отреагировала на укор, прозвучавший в тихом голосе внучки.
– Может случиться так, что ты вернешься с большим достатком, чем увозишь, – загадочно произнесла старушка.
Уннн хотела было съязвить, но замолкла на полуслове, открыв рот. Она склонилась к седовласой женщине.
– У тебя было видение? – спросила она, отбросив враждебность.
Лицо Гуинет приняло серьезное выражение, знакомое Уинн с детства.
– Я уже стара, внучка. И зрение, и видения давно покинули меня. Но некоторые вещи лучше видит сердце, а не глаза. Этот путь, который ты начинаешь с такой болью, закончится радостно. Я чувствую это здесь, – проговорила она, прижав шишковатый кулачок к костлявой груди.
Уинн широко распахнула глаза, и в ее сердце зажглась крохотная искорка надежды. Она опустилась перед бабушкой на колени, не заботясь, что грязь пристанет к юбкам, и схватила руку Гуинет.
– Значит ли это… возможно, ни один из наших мальчиков не приходится сыном английскому лорду? Возможно, как только он увидит их, то поймет…
Уинн замолчала, потому что старушка печально покачала головой.
– Дитя мое, да ты более слепа, чем я, раз видишь только то, что хочешь видеть. Разве я не учила тебя, что Богиня-мать, да и Бог-творец видят гораздо лучше нас? Так доверься им и позволь указать тебе путь.
Надежда, которая было, затеплилась в душе Уинн, моментально угасла.
– Довериться им? – презрительно бросила она. – Они дважды присылали сюда англичан. Они лишили меня родителей и единственной сестры. Теперь они пытаются отнять у меня детей. И я еще должна им довериться? – Уинн покачала головой. – Нет никогда. Старушка вздохнула.
– Бог послал тебе детей взамен потерянной семьи, – расстроенно напомнила она внучке. – Если будешь здесь вещуньей, ты должна чувствовать больше, чем обыкновенный человек. Ты должна научиться видеть не только глазами.
Но Уинн была не в настроении слушать. Она резко поднялась и отступила от бабушки.
– Прощай. Кажется, всем не терпится отправиться в путь. За исключением меня, разумеется.
На секунду их глаза встретились: одни – потухшие от возраста, но в то же время очень целеустремленные, другие – молодые и блестящие, тем не менее, наполненные страхом и неуверенностью. И болью.
– Подойди поцелуй меня, – сказала бабушка, протягивая руку.
Уинн неловко наклонилась и коснулась губами морщинистой щеки. Хоть она и злилась из-за бабушкиного упрямства, ее внезапно охватило чувство любви к старой женщине.
Гуинет тоже, должно быть, это почувствовала, потому что улыбнулась, когда Уинн выпрямилась.
– Доверься будущему, дитя мое. Доверься Богине-матери и Богу-творцу. Судьбе, если хочешь.
Уинн попыталась найти в бабушкиных словах утешение, но не смогла. Она пересекла двор и, избегая взглядов Дрюса и Фицуэрина, подошла к спокойной кобыле, которую для нее подготовил Дрюс. Посмотрев на детей, которые, наконец, притихли, Уинн ободряюще улыбнулась им.
Потом все сели на коней. Изольда и Бронуин ехали с Дрюсом и Баррисом, Рис и Мэдок устроились впереди двух англичан. Уинн предполагала, что Артур поедет с ней, но мальчик настаивал на том, чтобы ехать с Кливом. Прежде чем она смогла возразить, вмешался Дрюс и напомнил ей, что она не очень часто сидела в седле и что, возможно, так даже лучше, по крайней мере, пока она не привыкнет к лошади.
Уинн почувствовала комок в горле. Никогда еще ей не было так одиноко. Выезжая со двора, она слышала дружелюбные выкрики тех, кто остался, и громкое завывание Кук. Но Уинн устремила взор вперед, изо всех сил моргая, чтобы не расплакаться.
«Доверься судьбе». Все дело в том, что существовал всего один человек, к которому у нее было доверие, – она сама. Если ей суждено спасти своих детей из лап бездушного английского лорда, придется доверять только себе.
А разве ей самой не нужно спасаться от Клива Фицуэрина?
Странная дрожь пробежала у нее по спине, но Уинн стойко поборола ее. Рука скользнула к увесистому кисету на талии. В нем она везла небольшой запас монет. Но, что было важнее, в кожаных складках разместилась настоящая кладовая. Пусть он только попробует смутить ее своими обжигающими прикосновениями и дурманящими поцелуями. На этот раз она не растеряется. Самые быстродействующие порошки. Самые коварные коренья и мази. Увезти удалось лишь крошечные порции, поэтому придется все время быть начеку, выжидая удобного случая. Из своих обширных запасов она выбрала самые сильные и действенные снадобья. Остальное можно будет найти в лесу.
Уинн вздернула подбородок и уставилась Кливу в затылок. В лучах восходящего солнца его темные волосы блестели, неожиданно напомнив ей, как она вплетала пальцы в эти длинные пряди.
Какая же она все-таки порочная!
Уинн отвела взгляд от проклятого англичанина и снова уставилась на Черную гору, оставшуюся слева. Дрюс сказал, им предстоит провести в пути четыре или пять дней. За это время ей нужно придумать, как отделаться от сэра Уильяма.
Уинн напомнила себе, что отныне ей не придется воевать с англичанами, Дрюс и Гуинет не позволят. Теперь ей предстояло убедить английского лорда, что ни один из ее мальчиков не приходится ему сыном.
А если ничего не выйдет?
Если ничего не выйдет, тогда опасные для здоровья снадобья, которые она везла в кисете, помогут ей только в одном – отомстить.
И если это все, чем они окажутся полезными для нее, значит, так тому и быть.
Глава 13
– Возможно, сэр Уильям определит своего наследника, когда увидит мальчика. Возможно, какая-нибудь черточка позволит узнать, кто его сын.
– Никто его здесь не собирается принимать. Не вздумай привезти его в Раднор, иначе я…
– Угрозы бесполезны, Уинн, так что побереги дыхание. Кроме того, я и не думал привозить его сюда.
– Тогда как же… – Она замолчала, словно ее оглушил истинный смысл его слов. – Не хочешь же ты сказать, что… Нет, даже ты не сможешь совершить такую жестокость – забрать их всех.
Но именно так он и собирался поступить. Она поняла это по тому, как он отвел глаза, чуть откинувшись назад. Он понимал, что поступает дурно, и даже испытывал легкое чувство стыда. Но что означает легкий укор совести по сравнению с наградой, которая ждала его в Англии? Уинн с трудом отдышалась, когда сильная боль сковала ее грудь. Как он мог решиться забрать всех трех ее мальчиков? Как он мог? И все же боль была вызвана не только страхом за своих детей, но и глубоким разочарованием в этом человеке. Несмотря на их непримиримые разногласия, Уинн все же отдавала ему должное – как человеку чести, благородному и порядочному. Но теперь…
Она покачала головой, не веря ему, устремив неподвижный взгляд на затененное лицо. С одной стороны его освещал фонарь, а другая половина лица оказалась в темноте. Как добро и зло. Как красота и уродство, которое часто прячется под маской красоты. Таких привлекательных мужчин Уинн еще не встречала. Но его душа… его душа была черна, как смертный грех.
– Я ни за что не позволю, – предупредила она дрожащим голосом. – Ни за что, – повторила Уинн, мысленно приказывая ему не отводить трусливо глаз.
– Как только все выяснится, остальные дети вернутся в Уэльс, – сказал он, выдержав ее угрожающий взгляд.
Лицо Клива оставалось абсолютно бесстрастным, оно не выражало ни торжества победы, ни вины. Все его эмоции, казалось, были подчинены строгому контролю и спрятаны в глубине холодных глаз. И все же Уинн неожиданно прочитала его мысли так ясно, словно он их выразил вслух.
Ей бы следовало возрадоваться, потому что раднорское видение не посещало ее в последние дни, с тех пор как он приехал. Только раз, после того как она почувствовала его присутствие в лесу, на Уинн снизошло смутное озарение, которое обычно помогало ей, – это когда она поняла, что он намерен жениться на одной из дочерей сэра Уильяма. А теперь она поняла, что он намеревается забрать с собой в Англию не только трех ее мальчиков, но и ее.
Она в панике отпрянула, охваченная внезапным ужасом. Англия – источник всех ее бед. Край, который она ненавидела всю жизнь. Одна мысль о том, чтобы поехать туда, заставила ее содрогнуться.
– Я не поеду, – категорично заявила она, хотя и еле слышно. – Не поеду, и, что бы ты ни говорил и ни делал, тебе не заставить меня.
Одна его бровь поползла вверх, и он с удивлением уставился на нее.
– Как ты догадалась… – Но тут он стиснул зубы. – Впрочем, не важно. Как не важно и то, что ты не согласна. Мальчики отправятся со мной. Неужели ты отпустишь их одних в такое путешествие? Неужели ты откажешься быть рядом с ними, когда их встретит отец, откажешься увидеть дом, который их ожидает? – Клив склонился пониже. – Откажешься удостовериться, что наследник огромного поместья выбран правильно?
Раздираемая волнением за детей и собственным страхом, Уинн отшатнулась и, запутавшись в мокрой одежде, упала на ворох соломы, спеша отдалиться от него на безопасное расстояние. Но каково же это безопасное расстояние? Хотя глаза его исчезли в глубокой тьме, его мысли по-прежнему достигали ее и мучили.
«Поедем со мной, Уинн, – дошел до нее молчаливый призыв. – Все равно ты, так или иначе, будешь моей. Мы оба знаем, что это неизбежно».
– Нет, нет, – пробормотала она, все еще неловко отступая в темноту конюшни.
Но он настиг ее, словно сам дьявол, легко скрутив по рукам и ногам, хотя она изо всех сил вырывалась. Только когда она исчерпала все силы и ее руки оказались крепко зажатыми, он схватил ее за длинные мокрые волосы и заставил взглянуть прямо в глаза.
– Черт бы тебя побрал, женщина! Да выслушай же ты меня, наконец!
– Зачем? – почти прорыдала она. – Чтобы ты мог исказить правду и сделать из нее то, во что ты сам хочешь верить? Чтобы ты мог успокоить свою совесть?
Она ощутила его учащенное дыхание и поняла, что сама так же дышит, они были крепко прижаты друг к другу, и их разделял только древний кристалл ее амулета. Сейчас ей не нужно было никакого раднорского видения, чтобы понять, какие мысли проносились у него в голове. Ее тело само почувствовало их и с порочностью, которую она никак не могла постичь, потянулось навстречу ему.
Он тут же зло выругался. Затем отстранил ее на расстояние вытянутой руки.
– Нет, ты поедешь, Уинн. Хотя бы только для того, чтобы решить, что лучше всего для ребенка сэра Уильяма. Ты поедешь, чтобы убедиться, насколько легко Артур или Рис с Мэдоком привыкнут к новому дому. Ты поедешь потому, что так будет лучше для твоих детей.
С этими словами он оттолкнул ее еще дальше и прижал руки к бокам.
– А теперь ступай, иначе я за себя не отвечаю. Ни перед Дрюсом, ни перед тобой.
Кливу не пришлось повторять дважды. Позабыв о буре и не заботясь о том, что ее плащ брошен где-то на полу в конюшне, Уинн молниеносно повернулась и бросилась к двери. Она выбежала в дождь, ослепивший ее своей яростью, ветер рвал на ней промокшее платье. Она неслась к единственному крову, который знала, к единственному утешению, которое было у нее целых семь лет.
Бабушка Гуинет была ее последней надеждой. Уинн успокаивала себя, с трудом перебирая босыми ногами по грязи и скользким камням. Бабушка Гуинет должна помочь ей. Обязательно.
Уинн стояла неподвижно, как каменное изваяние, устремив взгляд на Черную гору, и хотя низкие облака скрыли две неровные вершины, она все равно мысленно представляла их. На грязном дворе перед замком кипела жизнь.
На лошадей навьючивали провизию. Воины проверяли седла и подпруги. Дети бегали с возбужденными криками и всем мешали, пытаясь помочь.
Кук плакала, прикладывая к лицу фартук, даже когда вручала Дрюсу еще один круг твердого козьего сыра. Но она одна проливала слезы, с горечью отметила Уинн.
Хотя бурные хлопоты протекали у нее за спиной, Уинн не нужно было смотреть, чтобы знать, что происходит. Гуинет наверняка восседает в своем любимом кресле, наслаждаясь скудным теплом прозрачных солнечных лучей, которые иногда прорывались сквозь утренние облака. Она уже успела подозвать к себе всех детей по очереди и с каждым тихо переговорила. Дрюс и его брат Баррис тоже уже получили наставления от Гуинет.
Теперь она поджидала Уинн, но та не была уверена, что сумеет заставить себя проститься с бабушкой по-дружески. Неужели Гуинет надеется на это?
И все же Уинн не могла больше злиться ни на бабушку, ни на Дрюса, хотя они того заслуживали. Она была слишком измождена и душевно, и физически, у нее остались силы только на то, чтобы стоять в стороне от всех, упиваясь своим одиночеством и несчастьем.
Те, кого она всегда считала самыми надежными людьми, предали ее. И Гуинет, и Дрюс встали на сторону этого коварного англичанина. Всю ночь напролет, когда за окном бушевала буря, она спорила сначала с бабушкой, а затем с тем, кто считался когда-то ее другом. Уинн ругалась и кричала. Угрожала и запугивала, затем, когда это не помогло, умоляла и плакала.
Но, несмотря на все ее бурные сцены, эти двое остались тверды – хотя Дрюс пару раз, казалось, начинал сомневаться. Но Гуинет сама стойко держалась своего и его заставила не отступать. Этот Сомервилл желал передать значительное наследство своему сыну, хотя ребенок был всего лишь бастардом да еще наполовину валлийцем. «Какие возможности для ребенка!» – снова и снова повторял Дрюс. «Какое благо для Уэльса!» – без конца твердила Гуинет.
Уинн ни за что не соглашалась, но, в конце концов, ее уговорили. Что могла сделать одна женщина, когда противник объединил свои усилия с ее домашними?
Она тяжело вздохнула, усилием воли подавляя слезы и не выпуская из рук раднорский амулет. Ей казалось, что она выплакала все слезы. Кляв Фицуэрин, расположившийся в главном холле, наверняка слышал каждое злобное слово, произнесенное ею в спальне у бабушки, как и все ее слезные мольбы. Но он не слышал, как она рыдала на исходе прошлой ночи. Она плакала в тишине, завернувшись в простыни, пока слезы не иссякли.
Вчера она почти не видела Фицуэрина, потому что провала все время в лесу, где прятала свою боль и искала утешения в знакомых уголках. Но напрасно. День отъезда настал, а она и теперь не была готова ехать, как и раньше.
– Уинн!
Услышав робкий голосок Изольды, Уинн очнулась. Она безуспешно попыталась улыбнуться, а потом просто взяла племянницу за руку и крепко сжала.
– Я… Я думаю, тебя ждет бабушка Гуинет.
Уинн, всхлипнув, кивнула:
– Да. Я знаю.
Затем, решив показаться такой же непреклонной, как прежде, Уинн гордо вздернула подбородок и направилась к бабушке.
Она увидела, что с десяток или более лошадей уже готовы отправиться в путь. Дети сбились в кучку. Воины, англичане и валлийцы ждали только сигнала «по коням». Приказ, наверное, отдаст Клив, подумала она. А тот медлил, ожидая, пока она попрощается с Гуинет.
Интересно, сколько он так сможет ждать? А что, если она откажется подойти к бабушке? Что, если она откажется сесть на лошадь? Но на это было глупо надеяться. Незачем дольше откладывать расставание. Собрав все высокомерие и гордость, она подобрала одной рукой простую дорожную юбку из грубой шерсти и осторожно ступила на грязный двор.
– До свидания, бабушка. Не болей, пока меня не будет. Ответа не последовало, и решительность Уинн была слегка поколеблена. Взгляд Уинн, вперившийся куда-то повыше бабушкиного плеча, скользнул на ее невидящие глаза.
Только тогда старая женщина заговорила:
– С нами все будет в порядке. Но мы будем ждать твоего возвращения каждый долгий день, пока тебя не будет.
– Даже, несмотря на то, что я вернусь, лишившись одного, а то и двух своих сыновей?
Гуинет не отреагировала на укор, прозвучавший в тихом голосе внучки.
– Может случиться так, что ты вернешься с большим достатком, чем увозишь, – загадочно произнесла старушка.
Уннн хотела было съязвить, но замолкла на полуслове, открыв рот. Она склонилась к седовласой женщине.
– У тебя было видение? – спросила она, отбросив враждебность.
Лицо Гуинет приняло серьезное выражение, знакомое Уинн с детства.
– Я уже стара, внучка. И зрение, и видения давно покинули меня. Но некоторые вещи лучше видит сердце, а не глаза. Этот путь, который ты начинаешь с такой болью, закончится радостно. Я чувствую это здесь, – проговорила она, прижав шишковатый кулачок к костлявой груди.
Уинн широко распахнула глаза, и в ее сердце зажглась крохотная искорка надежды. Она опустилась перед бабушкой на колени, не заботясь, что грязь пристанет к юбкам, и схватила руку Гуинет.
– Значит ли это… возможно, ни один из наших мальчиков не приходится сыном английскому лорду? Возможно, как только он увидит их, то поймет…
Уинн замолчала, потому что старушка печально покачала головой.
– Дитя мое, да ты более слепа, чем я, раз видишь только то, что хочешь видеть. Разве я не учила тебя, что Богиня-мать, да и Бог-творец видят гораздо лучше нас? Так доверься им и позволь указать тебе путь.
Надежда, которая было, затеплилась в душе Уинн, моментально угасла.
– Довериться им? – презрительно бросила она. – Они дважды присылали сюда англичан. Они лишили меня родителей и единственной сестры. Теперь они пытаются отнять у меня детей. И я еще должна им довериться? – Уинн покачала головой. – Нет никогда. Старушка вздохнула.
– Бог послал тебе детей взамен потерянной семьи, – расстроенно напомнила она внучке. – Если будешь здесь вещуньей, ты должна чувствовать больше, чем обыкновенный человек. Ты должна научиться видеть не только глазами.
Но Уинн была не в настроении слушать. Она резко поднялась и отступила от бабушки.
– Прощай. Кажется, всем не терпится отправиться в путь. За исключением меня, разумеется.
На секунду их глаза встретились: одни – потухшие от возраста, но в то же время очень целеустремленные, другие – молодые и блестящие, тем не менее, наполненные страхом и неуверенностью. И болью.
– Подойди поцелуй меня, – сказала бабушка, протягивая руку.
Уинн неловко наклонилась и коснулась губами морщинистой щеки. Хоть она и злилась из-за бабушкиного упрямства, ее внезапно охватило чувство любви к старой женщине.
Гуинет тоже, должно быть, это почувствовала, потому что улыбнулась, когда Уинн выпрямилась.
– Доверься будущему, дитя мое. Доверься Богине-матери и Богу-творцу. Судьбе, если хочешь.
Уинн попыталась найти в бабушкиных словах утешение, но не смогла. Она пересекла двор и, избегая взглядов Дрюса и Фицуэрина, подошла к спокойной кобыле, которую для нее подготовил Дрюс. Посмотрев на детей, которые, наконец, притихли, Уинн ободряюще улыбнулась им.
Потом все сели на коней. Изольда и Бронуин ехали с Дрюсом и Баррисом, Рис и Мэдок устроились впереди двух англичан. Уинн предполагала, что Артур поедет с ней, но мальчик настаивал на том, чтобы ехать с Кливом. Прежде чем она смогла возразить, вмешался Дрюс и напомнил ей, что она не очень часто сидела в седле и что, возможно, так даже лучше, по крайней мере, пока она не привыкнет к лошади.
Уинн почувствовала комок в горле. Никогда еще ей не было так одиноко. Выезжая со двора, она слышала дружелюбные выкрики тех, кто остался, и громкое завывание Кук. Но Уинн устремила взор вперед, изо всех сил моргая, чтобы не расплакаться.
«Доверься судьбе». Все дело в том, что существовал всего один человек, к которому у нее было доверие, – она сама. Если ей суждено спасти своих детей из лап бездушного английского лорда, придется доверять только себе.
А разве ей самой не нужно спасаться от Клива Фицуэрина?
Странная дрожь пробежала у нее по спине, но Уинн стойко поборола ее. Рука скользнула к увесистому кисету на талии. В нем она везла небольшой запас монет. Но, что было важнее, в кожаных складках разместилась настоящая кладовая. Пусть он только попробует смутить ее своими обжигающими прикосновениями и дурманящими поцелуями. На этот раз она не растеряется. Самые быстродействующие порошки. Самые коварные коренья и мази. Увезти удалось лишь крошечные порции, поэтому придется все время быть начеку, выжидая удобного случая. Из своих обширных запасов она выбрала самые сильные и действенные снадобья. Остальное можно будет найти в лесу.
Уинн вздернула подбородок и уставилась Кливу в затылок. В лучах восходящего солнца его темные волосы блестели, неожиданно напомнив ей, как она вплетала пальцы в эти длинные пряди.
Какая же она все-таки порочная!
Уинн отвела взгляд от проклятого англичанина и снова уставилась на Черную гору, оставшуюся слева. Дрюс сказал, им предстоит провести в пути четыре или пять дней. За это время ей нужно придумать, как отделаться от сэра Уильяма.
Уинн напомнила себе, что отныне ей не придется воевать с англичанами, Дрюс и Гуинет не позволят. Теперь ей предстояло убедить английского лорда, что ни один из ее мальчиков не приходится ему сыном.
А если ничего не выйдет?
Если ничего не выйдет, тогда опасные для здоровья снадобья, которые она везла в кисете, помогут ей только в одном – отомстить.
И если это все, чем они окажутся полезными для нее, значит, так тому и быть.
Глава 13
Клив почувствовал, как голова Артура тяжело упала ему на грудь. Весь последний час мальчик боролся со сном. Каждый раз, начиная засыпать, он встряхивал головой и принимался задавать бесконечные вопросы о деревьях, под которыми они проезжали, о птицах и зверюшках, вспугнутых ими, а больше всего – о местах, куда они направлялись.
Но сейчас Артур не проронил ни звука, и Клив улыбнулся, бросив взгляд на крепко спящего ребенка. Маленькое личико излучало покой, ручки ослабели.
Поразительный парнишка, в который раз подумал Клив. Слишком смышленый для своих шести лет. Ясно, что Уинн поощряла любознательность ребенка и его склонность к мечтательности. Тут, как теперь часто с ним случалось, Клив погрузился в размышления о непокорной женщине, которую он вез с собой в Англию.
События разворачивались самым лучшим образом – или самым худшим, вынужден был признать он с тяжелым вздохом. Она ехала с ним в Англию, и это радовало его непонятно почему.
Клив подавил желание обернуться и посмотреть на нее. Нет, ничего необъяснимого в этом не было. Все очень ясно и просто. Он вожделел ее. Его желание было всепоглощающим и безмерно глупым. А как же младшая дочь лорда Сомервилла, на которой ему предстоит жениться, как только он выполнит поручение хозяина? И как тогда быть с Уинн?
Охваченный внезапной тоской, Клив быстро натянул поводья и остановил лошадь. Когда к нему подъехала Уинн, он зло посмотрел на нее.
– Возьми Артура, – пробормотал он.
Поймав настороженный взгляд Уинн, он отметил про себя ее бледность и тени под глазами. Из-за него она подверглась большому испытанию. Это очевидно. Но как иначе он мог поступить?
Подавив проклятие, он передал ей на руки Артура и резко рванул поводья. И хотя резвая Сита быстро оставила позади неспешно передвигающуюся колонну путников, убежать от внезапно нахлынувшего чувства вины Кливу не удалось.
Он хотел заполучить Уинн и ради этого готов был пойти на все. Сегодня утром Дрюс взял с него клятву никоим образом ни к чему не принуждать Уинн, но Клив понимал, что соблазнить ее не составит труда. Она легко воспламенялась, судя хотя бы по двум случаям.
– Черт бы все побрал! – выругался Клив, останавливая Ситу. Если вовремя не удастся обуздать назойливые мысли, поездка в замок Керкстон превратится для него в невыносимую пытку.
Но стоило ему подумать об Уинн – такой мягкой и податливой в его объятиях, такой теплой и пылкой от поцелуев, – как его чресла начинали ныть. Затем он мысленно представлял, как они завершат то, что уже не раз начинали, и от этого ему становилось совсем скверно.
Еще раз, злобно выругавшись, он соскользнул на землю и грузно повис на животном, стараясь загасить разбушевавшееся в душе пламя. А ведь они проехали совсем немного. Как же ему выдержать до конца пути?
Когда Клив передал Уинн спящего Артура, а сам ускакал неизвестно куда ярость девушки не знала границ. По какому праву он так грубо с ней обращается? Хотя чего еще от него можно было ожидать? Ему не нужен повод, чтобы проявить жестокость. Она у него в крови.
Но, даже устраивая Артура удобнее у себя на руках, Уинн не смогла долго испытывать праведный гнев. В ее сердце затеплилось другое, непонятное чувство, и все закончилось тем, что ей стало еще более одиноко, чем прежде. Она крепче прижала к себе Артура, молясь, чтобы ей не пришлось потерять его, затем оглянулась на близнецов и произнесла такую же горячую молитву, чтобы не потерять и их.
Сыновья. Почему мужчин не устраивают дочери? Почему они не принимают их в расчет, отписывая наследство?
Но так уж заведено и среди англичан, и среди валлийцев. Да и в других странах, насколько она знает. Мужчины неизменно предпочитают завещать свои с трудом отвоеванные земли сыновьям. Все очень просто. Неужели и ее мальчики станут такими же непреклонными, когда повзрослеют?
Уинн взглянула на двух девчушек, которые ехали с Дрюсом и Баррисом. Обе ничуть не глупее мальчишек, хотя и разнятся, как день и ночь. Как сложится их дальнейшая судьба?
В самом деле, как сложится судьба всех пятерых? Чем они будут заниматься? Где будут жить? Ей стало неприятно от мысли, что, возможно, она поступает эгоистично, ведь богатство лорда Сомервилла открыло бы перед одним из ее подопечных безграничные возможности. Но Уинн тут же справилась с минутной слабостью. Ее дети не нуждаются в английском богатстве, чтобы быть счастливыми. Раднорский лес и обширные земли дадут им, да и многим другим, все, что нужно. Кроме того, в данный момент детей, как видно, не очень заботило их будущее, потому что все они клевали носами, их клонило ко сну.
Артур заерзал, и Уинн почувствовала в левой руке резкую боль. Руки у нее все-таки слабоваты. Бросив взгляд на небо, она определила, что скоро полдень. Пора делать привал, нужно отдохнуть и поесть. Не сказав никому ни слова, Уинн направила свою кобылу с главной дороги к небольшой поляне, окруженной молодыми березками.
– Уинн, – позвал ее Дрюс громким шепотом. – Что ты делаешь?
Она гневно посмотрела на него через плечо. В ближайшее время ему нечего ждать прощения.
– Я устала и хочу есть. Дети тоже. Мы остановимся здесь. Дрюс на секунду замялся, надеясь на поддержку Барриса.
Но брат только пожал плечами и последовал за Уинн. А вскоре за ними потянулись и англичане.
Она велела им расстелить в тени коврики для детей, а своим питомцам сказала, чтобы те продолжали спать, пока она приготовит еду. Но как только близнецов потревожили, им было уже не до сна. Очень скоро все пятеро стряхнули с себя дремоту и живо заинтересовались новым окружением.
– Глядите, какие здесь камешки, – сказал Рис, поддав пинком один из них на краю дороги.
– Совсем как монеты – такие же плоские и круглые – сказал Мэдок.
– Давайте играть в базарный день, – предложила Бронуин, присаживаясь на корточки и собирая «монеты» по одной в подол платья.
– Я буду продавать лекарства и травы, – сказала Изольда. – И любовные зелья и магические снадобья, – добавила она с улыбкой.
Пока дети увлеченно занимались новой игрой, Артур, однако, только хмуро оглядывал небольшой лагерь.
– Где Клив? – спросил он, ни к кому не обращаясь. Не получив ответа, мальчик потянул Уинн за юбку. – Где Клив? – подозрительно повторил он.
– Поехал вперед, – спокойно ответила она, хотя ее тоже занимало, куда мог подеваться этот человек.
– Он ведь не бросил нас?
Уинн обернулась, услышав в голосе Артура неподдельный страх, и сразу отложила в сторону нож и буханку хлеба. Она взяла руки ребенка в свои и серьезно взглянула ему в глаза.
– Он вернется, дорогой мой. Не волнуйся. Он, скорее всего, поехал разведать путь, чтобы мы не заблудились.
Артур облегченно вздохнул.
– Да, наверное. Он скоро вернется.
После этого мальчик побежал к остальным ребятишкам и присоединился к их игре. Но беспокойство Уинн только усилилось. Было ясно, что Артур обожает Клива. То, что начиналось как простое поклонение перед героем, видимо, теперь переросло в нечто большее. И вместо того чтобы положить этому конец, ее безуспешные попытки помешать Кливу выполнить его жестокое поручение послужили только тому, что укрепили связь между ним и Артуром.
Уинн сосредоточилась на приготовлении нехитрой еды, разделяя хлеб и сыр на пять маленьких порций, но все это время ее не покидало беспокойство. Кливу и Артуру все равно придется расстаться. Сохранит ли она при себе всех своих мальчиков или, не дай Бог, кто-то из них останется в Англии. Клив не будет играть никакой роли в жизни Артура. Тем не менее, с каждым днем связь между ними, видимо, упрочивалась.
К тому времени как Уинн удалось усадить ребятишек за еду, она твердо решила поговорить с Кливом об Артуре. Хотя она считала этого высокомерного англичанина самым себялюбивым и злобным человеком на всем свете, он, как видно, по-настоящему привязался к мальчику. И если Уинн затронет в нем эту струну, то он поймет, какой вред причиняет Артуру своей дружбой.
Ей удалось осуществить свое намерение только вечером. В течение долгого дня Клив несколько раз мелькал где-то впереди, но так и не приблизился к ним. Один раз Дрюс подъехал к нему о чем-то посоветоваться и вскоре вернулся с задумчивым выражением на лице.
– Ну и что же сказал этот англичанин? – поинтересовалась Уинн, не сумев скрыть ни раздражения, ни любопытства.
Дрюс пожал плечами:
– Только, что он должен подумать.
– Подумать? Ха! Готова поклясться, он затевает какую-нибудь новую гнусную интригу, чтобы убедить этого Сомервилла, что один из моих мальчиков – его сын. – Уинн со злостью посмотрела на пустую дорогу впереди, пытаясь разглядеть объект своего гнева, а когда ей это не удалось, она обратила все негодование на Дрюса. – Но я забыла. Тебе ведь теперь все равно, кто из моих малышей попадет в лапы английского насильника, раз мальчик станет наследником проклятых земель. Да ты и сам был бы не прочь назваться его сыном, если бы знал, что тогда тебе перепадет какой-нибудь замок, а то и два!
Дрюс ничего не ответил. Только придержал коня, и Уинн поехала впереди в полном одиночестве. Так она провела весь день, наедине со своим страхом и гневом, горевшим огнем, как глубокая рана.
Теперь, направив кобылу к английскому солдату по имени Деррик, Уинн обдумывала свой следующий шаг.
Мысль об отравлении придется оставить, по крайней мере на ближайшее время. Она, разумеется, не упустила бы случая расправиться с англичанами, но нельзя же было подвергать риску жизни Дрюса и Барриса. К тому же, раз Дрюс и Гуинет поддерживают затею Клива, детям от этого все равно не было бы пользы. Нет, ей осталось только одно – заставить всех англичан бояться ее колдовских чар. Возможно, этот страх не позволит им забрать у нее ребенка. План, конечно, слабоват, она понимала, но другого у нее не было.
Но сейчас Артур не проронил ни звука, и Клив улыбнулся, бросив взгляд на крепко спящего ребенка. Маленькое личико излучало покой, ручки ослабели.
Поразительный парнишка, в который раз подумал Клив. Слишком смышленый для своих шести лет. Ясно, что Уинн поощряла любознательность ребенка и его склонность к мечтательности. Тут, как теперь часто с ним случалось, Клив погрузился в размышления о непокорной женщине, которую он вез с собой в Англию.
События разворачивались самым лучшим образом – или самым худшим, вынужден был признать он с тяжелым вздохом. Она ехала с ним в Англию, и это радовало его непонятно почему.
Клив подавил желание обернуться и посмотреть на нее. Нет, ничего необъяснимого в этом не было. Все очень ясно и просто. Он вожделел ее. Его желание было всепоглощающим и безмерно глупым. А как же младшая дочь лорда Сомервилла, на которой ему предстоит жениться, как только он выполнит поручение хозяина? И как тогда быть с Уинн?
Охваченный внезапной тоской, Клив быстро натянул поводья и остановил лошадь. Когда к нему подъехала Уинн, он зло посмотрел на нее.
– Возьми Артура, – пробормотал он.
Поймав настороженный взгляд Уинн, он отметил про себя ее бледность и тени под глазами. Из-за него она подверглась большому испытанию. Это очевидно. Но как иначе он мог поступить?
Подавив проклятие, он передал ей на руки Артура и резко рванул поводья. И хотя резвая Сита быстро оставила позади неспешно передвигающуюся колонну путников, убежать от внезапно нахлынувшего чувства вины Кливу не удалось.
Он хотел заполучить Уинн и ради этого готов был пойти на все. Сегодня утром Дрюс взял с него клятву никоим образом ни к чему не принуждать Уинн, но Клив понимал, что соблазнить ее не составит труда. Она легко воспламенялась, судя хотя бы по двум случаям.
– Черт бы все побрал! – выругался Клив, останавливая Ситу. Если вовремя не удастся обуздать назойливые мысли, поездка в замок Керкстон превратится для него в невыносимую пытку.
Но стоило ему подумать об Уинн – такой мягкой и податливой в его объятиях, такой теплой и пылкой от поцелуев, – как его чресла начинали ныть. Затем он мысленно представлял, как они завершат то, что уже не раз начинали, и от этого ему становилось совсем скверно.
Еще раз, злобно выругавшись, он соскользнул на землю и грузно повис на животном, стараясь загасить разбушевавшееся в душе пламя. А ведь они проехали совсем немного. Как же ему выдержать до конца пути?
Когда Клив передал Уинн спящего Артура, а сам ускакал неизвестно куда ярость девушки не знала границ. По какому праву он так грубо с ней обращается? Хотя чего еще от него можно было ожидать? Ему не нужен повод, чтобы проявить жестокость. Она у него в крови.
Но, даже устраивая Артура удобнее у себя на руках, Уинн не смогла долго испытывать праведный гнев. В ее сердце затеплилось другое, непонятное чувство, и все закончилось тем, что ей стало еще более одиноко, чем прежде. Она крепче прижала к себе Артура, молясь, чтобы ей не пришлось потерять его, затем оглянулась на близнецов и произнесла такую же горячую молитву, чтобы не потерять и их.
Сыновья. Почему мужчин не устраивают дочери? Почему они не принимают их в расчет, отписывая наследство?
Но так уж заведено и среди англичан, и среди валлийцев. Да и в других странах, насколько она знает. Мужчины неизменно предпочитают завещать свои с трудом отвоеванные земли сыновьям. Все очень просто. Неужели и ее мальчики станут такими же непреклонными, когда повзрослеют?
Уинн взглянула на двух девчушек, которые ехали с Дрюсом и Баррисом. Обе ничуть не глупее мальчишек, хотя и разнятся, как день и ночь. Как сложится их дальнейшая судьба?
В самом деле, как сложится судьба всех пятерых? Чем они будут заниматься? Где будут жить? Ей стало неприятно от мысли, что, возможно, она поступает эгоистично, ведь богатство лорда Сомервилла открыло бы перед одним из ее подопечных безграничные возможности. Но Уинн тут же справилась с минутной слабостью. Ее дети не нуждаются в английском богатстве, чтобы быть счастливыми. Раднорский лес и обширные земли дадут им, да и многим другим, все, что нужно. Кроме того, в данный момент детей, как видно, не очень заботило их будущее, потому что все они клевали носами, их клонило ко сну.
Артур заерзал, и Уинн почувствовала в левой руке резкую боль. Руки у нее все-таки слабоваты. Бросив взгляд на небо, она определила, что скоро полдень. Пора делать привал, нужно отдохнуть и поесть. Не сказав никому ни слова, Уинн направила свою кобылу с главной дороги к небольшой поляне, окруженной молодыми березками.
– Уинн, – позвал ее Дрюс громким шепотом. – Что ты делаешь?
Она гневно посмотрела на него через плечо. В ближайшее время ему нечего ждать прощения.
– Я устала и хочу есть. Дети тоже. Мы остановимся здесь. Дрюс на секунду замялся, надеясь на поддержку Барриса.
Но брат только пожал плечами и последовал за Уинн. А вскоре за ними потянулись и англичане.
Она велела им расстелить в тени коврики для детей, а своим питомцам сказала, чтобы те продолжали спать, пока она приготовит еду. Но как только близнецов потревожили, им было уже не до сна. Очень скоро все пятеро стряхнули с себя дремоту и живо заинтересовались новым окружением.
– Глядите, какие здесь камешки, – сказал Рис, поддав пинком один из них на краю дороги.
– Совсем как монеты – такие же плоские и круглые – сказал Мэдок.
– Давайте играть в базарный день, – предложила Бронуин, присаживаясь на корточки и собирая «монеты» по одной в подол платья.
– Я буду продавать лекарства и травы, – сказала Изольда. – И любовные зелья и магические снадобья, – добавила она с улыбкой.
Пока дети увлеченно занимались новой игрой, Артур, однако, только хмуро оглядывал небольшой лагерь.
– Где Клив? – спросил он, ни к кому не обращаясь. Не получив ответа, мальчик потянул Уинн за юбку. – Где Клив? – подозрительно повторил он.
– Поехал вперед, – спокойно ответила она, хотя ее тоже занимало, куда мог подеваться этот человек.
– Он ведь не бросил нас?
Уинн обернулась, услышав в голосе Артура неподдельный страх, и сразу отложила в сторону нож и буханку хлеба. Она взяла руки ребенка в свои и серьезно взглянула ему в глаза.
– Он вернется, дорогой мой. Не волнуйся. Он, скорее всего, поехал разведать путь, чтобы мы не заблудились.
Артур облегченно вздохнул.
– Да, наверное. Он скоро вернется.
После этого мальчик побежал к остальным ребятишкам и присоединился к их игре. Но беспокойство Уинн только усилилось. Было ясно, что Артур обожает Клива. То, что начиналось как простое поклонение перед героем, видимо, теперь переросло в нечто большее. И вместо того чтобы положить этому конец, ее безуспешные попытки помешать Кливу выполнить его жестокое поручение послужили только тому, что укрепили связь между ним и Артуром.
Уинн сосредоточилась на приготовлении нехитрой еды, разделяя хлеб и сыр на пять маленьких порций, но все это время ее не покидало беспокойство. Кливу и Артуру все равно придется расстаться. Сохранит ли она при себе всех своих мальчиков или, не дай Бог, кто-то из них останется в Англии. Клив не будет играть никакой роли в жизни Артура. Тем не менее, с каждым днем связь между ними, видимо, упрочивалась.
К тому времени как Уинн удалось усадить ребятишек за еду, она твердо решила поговорить с Кливом об Артуре. Хотя она считала этого высокомерного англичанина самым себялюбивым и злобным человеком на всем свете, он, как видно, по-настоящему привязался к мальчику. И если Уинн затронет в нем эту струну, то он поймет, какой вред причиняет Артуру своей дружбой.
Ей удалось осуществить свое намерение только вечером. В течение долгого дня Клив несколько раз мелькал где-то впереди, но так и не приблизился к ним. Один раз Дрюс подъехал к нему о чем-то посоветоваться и вскоре вернулся с задумчивым выражением на лице.
– Ну и что же сказал этот англичанин? – поинтересовалась Уинн, не сумев скрыть ни раздражения, ни любопытства.
Дрюс пожал плечами:
– Только, что он должен подумать.
– Подумать? Ха! Готова поклясться, он затевает какую-нибудь новую гнусную интригу, чтобы убедить этого Сомервилла, что один из моих мальчиков – его сын. – Уинн со злостью посмотрела на пустую дорогу впереди, пытаясь разглядеть объект своего гнева, а когда ей это не удалось, она обратила все негодование на Дрюса. – Но я забыла. Тебе ведь теперь все равно, кто из моих малышей попадет в лапы английского насильника, раз мальчик станет наследником проклятых земель. Да ты и сам был бы не прочь назваться его сыном, если бы знал, что тогда тебе перепадет какой-нибудь замок, а то и два!
Дрюс ничего не ответил. Только придержал коня, и Уинн поехала впереди в полном одиночестве. Так она провела весь день, наедине со своим страхом и гневом, горевшим огнем, как глубокая рана.
Теперь, направив кобылу к английскому солдату по имени Деррик, Уинн обдумывала свой следующий шаг.
Мысль об отравлении придется оставить, по крайней мере на ближайшее время. Она, разумеется, не упустила бы случая расправиться с англичанами, но нельзя же было подвергать риску жизни Дрюса и Барриса. К тому же, раз Дрюс и Гуинет поддерживают затею Клива, детям от этого все равно не было бы пользы. Нет, ей осталось только одно – заставить всех англичан бояться ее колдовских чар. Возможно, этот страх не позволит им забрать у нее ребенка. План, конечно, слабоват, она понимала, но другого у нее не было.