Страница:
Шедший справа Борисов даже ухитрился в открытую форточку показать большой палец и счастливую улыбку. А Емельянов подошел впритык к левому борту самолета ведущего, и Вендичанскому было хорошо видно, как его скуластое лицо выдавало возбужденное настроение.
С начала войны техники уже успели всего насмотреться: и как летчики на Су-2 привозили мертвые тела своих штурманов, и как садились с поврежденными рулями управления. Но такого еще не приходилось видеть в полку никому.
Как только Вендичанский зарулил на свою стоянку и выключил мотор, механик самолета остолбенел: лопасти винта были… в крови. Иван Петрович вылез из кабины, подошел вплотную к воздушному винту, долго стоял неподвижно и все смотрел в одну точку. Он сам не верил тому, что видел. Да, все три лопасти были окровавлены. Иван закрыл глаза. И сейчас мысленно снова проносится над вражьими солдатами.
– Только так с фашистами надо счеты сводить. Я готов им глотки грызть, – жестко сказал Вендичанский как бы самому себе, хотя механик стоял рядом, и, закинув планшет через плечо, направился к ожидавшей его полуторке.
Но оказалось, что с окровавленными лопастями прилетел не один Вендичанский. Не отстал от него и Борисов. Над целью он ни на шаг не отходил от своего командира. Анатолий с каким-то детским увлечением смотрел, как на пути его полета падали гитлеровские солдаты, был горд за свою силу и прижимался еще ниже. Сейчас он стоял возле своей машины, которую рассматривало человек двадцать летчиков и техников, и не мог скрыть своего радостного возбуждения.
– Ну, как я им дал? – обратился Борисов как бы сразу ко всем стоявшим и озорно засмеялся.
Не успел Вендичанский приехать на командный пункт для доклада о выполнении задания, а командир и комиссар полка уже знали о необыкновенной атаке. После донесения командира группы Павел Иванович и Алексей Николаевич пожали ему руку и поблагодарили за отличные действия. Вендичанский хотел было уже уходить, но командир задержал его.
– Вот что, Иван Петрович, – начал Мироненко. – Нам понятно, – он посмотрел на стоявшего рядом Немтинова, – твое стремление как можно больше уничтожать фашистской сволочи. Но впредь так не делай. И подчиненным не вели. История авиации еще не знает случая, чтобы летчик рубил винтом самолета пехоту противника, как кавалерист саблей. А ведь вы с Борисовым сами были на волоске от гибели. Малейшая неосторожность – и все. Не было бы ни вас, ни самолетов. – Мироненко задумался, он в уме подводил итог сказанному, а потом заключил: – Воевать надо с холодным расчетом, неоправданных потерь нам не надо.
– Я вас понял, товарищ подполковник, – сказал Вендичанский и вышел.
На коротком разборе полетов командиры эскадрилий рассказали всем летчикам о действиях на поле боя Вендичанского. Никто не осуждал ни ведущего, ни младшего лейтенанта Борисова: они воевали так, как подсказывало сердце и чувство ненависти к гитлеровцам. Но летчики были предупреждены, чтобы подобные случаи в полку больше не повторялись.
Наши войска с нечеловеческими усилиями продолжали сдерживать оборону на перешейке. Днем и ночью земля и небо были накалены смертоносным огнем. Штурмовиков прикрывали истребители, но наши ЛаГГ-3 в каждом вылете встречались с намного превосходящими силами немецких истребителей. Воздушные бои были тяжелыми, от разрывов зенитных снарядов чернело небо, полк нес потери.
Хотя Ил-2 не шел ни в какое сравнение с Су-2 по огневой мощи и живучести, но война есть война: в бою горят не только самолеты, горят танки, корабли – наши и вражеские.
Первого октября полк понес тяжелую утрату: погиб опытнейший летчик, командир первой эскадрильи капитан Яковенко. Еще в войне с Финляндией он на бомбардировщике СБ не раз бомбил линию Маннергейма, скопления вражеских войск, железнодорожные эшелоны. С орденом Красного Знамени возвратился Михаил Андреевич с финской кампании в родной полк.
Как-то Яковенко в непринужденной беседе с летчиками рассказал кое-что из своей биографии. С тех пор они между собой называли своего командира не иначе, как кубанский казак. Михаил об этом, конечно, знал, но не обижался, наоборот, в душе гордился таким именем, как гордился Кубанью.
Его детство и юность прошли в хуторе Сухие Челбасы близ станицы Каневской. По комсомольской путевке был принят в Луганскую (ныне Ворошиловград) военную школу летчиков. На мандатной комиссии познакомился с таким же пареньком, как и он сам, Тимофеем Хрюкиным, позже они стали неразлучными друзьями. Но после учебы пришлось расстаться: Яковенко и Хрюкин были направлены в разные части. Они оживленно переписывались, но через некоторое время связь оборвалась, письма Михаила оставались без ответа – Хрюкин как в воду канул. Яковенко забеспокоился, судьба Тимофея оставалась для него неизвестной. Прошло немало времени, пока два друга снова встретились, но теперь на груди Тимофея Тимофеевича сверкала Золотая Звезда Героя. Только сейчас Михаил узнал, что его друг сражался с фашизмом в небе Испании.
В этот день Яковенко шестеркой «илов» штурмовал вражеские войска, атаковавшие Ишуньские позиции. Трижды заводил ведущий самолеты на цель, трижды летчики снижались до бреющего полета и в упор расстреливали живую силу противника. И надо же такому случиться: ведущий вывел группу уже на свою территорию, как на нее обрушились «мессеры». Часть из них связала боем наши «лагги», остальные – их было много – атаковали «илы». Один «месс» ударил прямо по кабине Яковенко.
Боевые товарищи похоронили его на кладбище в селе Михайловка. Командиром первой эскадрильи был назначен капитан Попов.
Если бы Ил-2 имел огневую защиту задней полусферы, то потери от вражеских истребителей резко бы уменьшились. С каждым днем летчики все больше убеждались в этом. А у нас в тот период еще явно не хватало истребителей для сопровождения штурмовиков. Ни один самолет в мире не имел такой огневой мощи, как Ил-2. Но этот огонь был направлен только вперед, задняя же полусфера лишена активной защиты. Фашистские истребители это хорошо знали и страшно боялись попасть в зону обстрела штурмовика, а когда вынужденно попадали, то или как ошпаренные мгновенно выскакивали из нее, или так же мгновенно их сбивали. Зато при атаке сзади гитлеровские летчики проявляли сверхнахальство. Находились такие наглецы – это когда они атаковали одиночку, – что подходили на минимально возможный интервал к штурмовику и жестами показывали, что сейчас собьют «ил» и за это получат железные кресты.
«Дорогой Сергей Владимирович, – мысленно обращались мы к конструктору, – какой же прекрасный самолет создал ты, умнейшая голова у тебя! А вот посадить сзади штурмана да дать ему хорошее оружие ты не догадался».
Тогда мы еще не знали, что конструктор Ильюшин не только догадался, но и посадил воздушного стрелка с крупнокалиберным пулеметом конструкции Березина и за такой вариант самолета много попортил себе нервов: нашлись военные авторитеты, которые сумели доказать, что «илу» сзади оружие ни к чему, такой, мол, вариант только утяжелит самолет – двухместный штурмовик в серию не пошел. Но жизнь подтвердила, насколько был прав Сергей Владимирович Ильюшин. Хотя с большим опозданием, 10 октября 1942 года впервые были применены двухместные машины на Центральном фронте.
3 октября полк перелетел на аэродром Новоцарицыно и выполнял прежнюю задачу: поддерживал войска 51-й Отдельной армии, которые продолжали держать оборону на Крымском перешейке. Чем тяжелее становились бои, тем бесстрашнее сражались летчики. Каждый день уносил в бессмертие смелых и отважных молодых парней.
11 октября командир звена 2-й авиаэскадрильи Григорий Кузнецов повел четверку «илов» в район Перекопа. С ним пошли Малышенко, Емельянов и Борисов. Надо было во что бы то ни стало подавить огонь вражеской артиллерии, которая прямо-таки засыпала снарядами окопы наших обороняющихся войск. И Кузнецов не только подавил этот огонь, но со своими товарищами не менее двадцати минут носился над вражескими траншеями, расстреливая засевших в них гитлеровцев. По самолетам били зенитки, строчили пулеметы, когда штурмовики снижались до самой земли. В эти страшные для гитлеровцев атаки ведущий вкладывал всю силу гнева и ненависти. Ведомые понимали: их командир упивался этой ненавистью. Только когда стрелять было уже нечем, он начал уводить группу от цели.
Гитлеровцы видели, что делали эти смельчаки, поэтому сатанели от злобы. Там, где пролетала отважная четверка, небо чернело от разрывов зенитных снарядов. Уже совсем недалеко, рукой подать до своей территории. Но что случилось с командиром? Его самолет стал так рыскать по курсу и высоте, что ведомые не могли удерживаться на своих местах и боевой порядок распался. Потом Кузнецов снова выровнял машину и летчики тут же примкнули к нему. Так повторялось несколько раз. А вот и Новоцарицыно. Командир группы покачал крыльями, резко клюнул носом – сигнал роспуска – и, не выпуская шасси, с ходу пошел на посадку.
К нему подбежали техники Андрей Фурдуй, Анатолий Лукшин, Георгий Жорник, Иван Алексеенко и еще несколько человек. Когда открыли фонарь, Кузнецов… был мертв. У него под левым глазом торчал осколок зенитного снаряда.
Сколько же надо было иметь силы воли, терпения, мужества этому человеку, чтобы в таком состоянии довести летчиков на свой аэродром и еще дать сигнал роспуска на посадку. Был бы передатчик, многие услышали бы последние слова Григория Кузнецова. Но таких самолетов насчитывалось единицы. И он мог только помахать крыльями и «клюнуть» носом самолета, как бы призывая летчиков идти на посадку.
На Новоцарицынском кладбище вырос небольшой холмик с непокрашенным фанерным обелиском, на верху которого боевые товарищи прикрепили пятиконечную дюралюминиевую звездочку, вырезанную из крыла разбитого самолета.
Действия штурмовиков за последнее время усложнялись тем, что они летали в одной группе с самолетами И-5. Это был одноместный биплан, его скорость уступала «илу» чуть ли не в два раза. Вместе со штурмовиками они идти не могли, сильно отставали. Из-за этого сопровождающие ЛаГГ-3 попадали в крайне тяжелые условия: и без того их малочисленные группы вынуждены были разделяться, чтобы прикрыть и тех и других, и, конечно, они не могли надежно обеспечить работу «илов» и И-5. Трудно сказать, по каким соображениям командование приняло такое решение. На мой взгляд, оно только сковывало работу нашей авиации.
Но несмотря на неимоверную сложность обстановки, летчики дрались отчаянно. Особенно выделялся среди других Иван Вендичанский. Товарищи, летавшие с ним, восхищались его мужеством и бесстрашием, которое теперь уже никогда не было безрассудным. Иван действовал с удивительной расчетливостью. Недавно он четверкой штурмовал в районе Армянска до ста вражеских автомашин. Их прикрывал сильнейший зенитный огонь. От такого огня уже небо раскалилось, а Вендичанский не уходил от цели. В колонне пылают несколько десятков машин, он злится, что горят не все, и снова идет в атаку. А когда стрелять было нечем, Иван прошел над колонной на такой высоте, что летчикам казалось, будто они даже видели глаза насмерть перепуганных гитлеровцев.
Часто приходилось летать над морем, над заливами, а спасательных средств не было и, случалось, от этого гибли люди. Алексей Николаевич отправился к морякам и привез от них пять спасательных жилетов.
– Слезно просил, – рассказывал потом военком, – видел, что у них самих очень мало этих жилетов, а они им тоже нужны вот так, – он провел ребром ладони по горлу, – а все же поделились. Молодцы моряки.
Однажды Вендичанский проговорился, что не умеет плавать. Поэтому Немтинов Ивану первому вручил жилет, и надо было видеть, как повеселел отважный летчик.
– Спасибо, товарищ комиссар, может быть, пригодится, – поблагодарил Вендичанский, принимая жилет.
Но случилось так, что и жилет не мог его спасти.
Ранним утром 16 октября тройка «илов» после взлета взяла курс на вражеский аэродром Ново-Павловка. Ведущим шел Вендичанский, слева Маслов справа Емельянов. Их сопровождали пять ЛаГГ-3. При подходе к цели летчики увидели на стоянках восемь Me-109, девятый рулил на старт, но наш истребитель соколом ринулся на него, в крутом пикировании дал длинную очередь и в небо взметнулся столб дыма. После первой атаки загорелись три вражеских самолета, но зенитчики словно взбесились. Казалось, невозможно вырваться из этого пекла. Тем не менее ведущий решился на вторую атаку. В стороне от истребителей он увидел двухмоторный бомбардировщик и «эрэсами» поджег его, а Маслов и Емельянов взорвали еще по одному.
По маршруту от цели летчиков сопровождал сильный зенитный огонь. Ведущий решил кратчайшим путем выйти на свою территорию и взял курс на Каркинитский залив. Уже вот он берег и конец зенитному огню. Но неожиданно самолет Вендичанского с дымом пошел на снижение. Над заливом очень плотная дымка. Маслов и Емельянов подошли вплотную к своему командиру, они видели его лицо, видели, как их командир и товарищ делал отчаянные попытки, чтобы мотор заработал. Но нет, он продолжал дымить еще сильнее, самолет снижался, заметно падала скорость. На высоте, непрерывно меняя курс, шли «лагги», зорко охраняя штурмовиков от вражеских истребителей.
Видимо поняв, что уже все кончено, Иван качнул с крыла на крыло и в открытую левую форточку помахал Маслову рукой. Это был последний взмах руки боевого командира, любимца полка, верного друга, бесстрашного летчика. Самолет пошел на крутое снижение и… скрылся в дымке в трех километрах от нашего берега. Весь день спасательные катера вели поиск Вендичанского, но из-за плохой видимости безуспешно.
Гибель Ивана Петровича Вендичанского потрясла весь полк. Но особенно тяжело воспринял ее Сергей Попов, ведь он потерял самого дорогого для него человека. На митинге этот мужественный боевой летчик плакал навзрыд, как ребенок, не стесняясь слез.
Неразлучной тройки не стало: Андрей Буханов странствовал где-то по госпиталям, Иван Вендичанский погиб, остался один Сергей Попов.
У войны свои законы
С начала войны техники уже успели всего насмотреться: и как летчики на Су-2 привозили мертвые тела своих штурманов, и как садились с поврежденными рулями управления. Но такого еще не приходилось видеть в полку никому.
Как только Вендичанский зарулил на свою стоянку и выключил мотор, механик самолета остолбенел: лопасти винта были… в крови. Иван Петрович вылез из кабины, подошел вплотную к воздушному винту, долго стоял неподвижно и все смотрел в одну точку. Он сам не верил тому, что видел. Да, все три лопасти были окровавлены. Иван закрыл глаза. И сейчас мысленно снова проносится над вражьими солдатами.
– Только так с фашистами надо счеты сводить. Я готов им глотки грызть, – жестко сказал Вендичанский как бы самому себе, хотя механик стоял рядом, и, закинув планшет через плечо, направился к ожидавшей его полуторке.
Но оказалось, что с окровавленными лопастями прилетел не один Вендичанский. Не отстал от него и Борисов. Над целью он ни на шаг не отходил от своего командира. Анатолий с каким-то детским увлечением смотрел, как на пути его полета падали гитлеровские солдаты, был горд за свою силу и прижимался еще ниже. Сейчас он стоял возле своей машины, которую рассматривало человек двадцать летчиков и техников, и не мог скрыть своего радостного возбуждения.
– Ну, как я им дал? – обратился Борисов как бы сразу ко всем стоявшим и озорно засмеялся.
Не успел Вендичанский приехать на командный пункт для доклада о выполнении задания, а командир и комиссар полка уже знали о необыкновенной атаке. После донесения командира группы Павел Иванович и Алексей Николаевич пожали ему руку и поблагодарили за отличные действия. Вендичанский хотел было уже уходить, но командир задержал его.
– Вот что, Иван Петрович, – начал Мироненко. – Нам понятно, – он посмотрел на стоявшего рядом Немтинова, – твое стремление как можно больше уничтожать фашистской сволочи. Но впредь так не делай. И подчиненным не вели. История авиации еще не знает случая, чтобы летчик рубил винтом самолета пехоту противника, как кавалерист саблей. А ведь вы с Борисовым сами были на волоске от гибели. Малейшая неосторожность – и все. Не было бы ни вас, ни самолетов. – Мироненко задумался, он в уме подводил итог сказанному, а потом заключил: – Воевать надо с холодным расчетом, неоправданных потерь нам не надо.
– Я вас понял, товарищ подполковник, – сказал Вендичанский и вышел.
На коротком разборе полетов командиры эскадрилий рассказали всем летчикам о действиях на поле боя Вендичанского. Никто не осуждал ни ведущего, ни младшего лейтенанта Борисова: они воевали так, как подсказывало сердце и чувство ненависти к гитлеровцам. Но летчики были предупреждены, чтобы подобные случаи в полку больше не повторялись.
Наши войска с нечеловеческими усилиями продолжали сдерживать оборону на перешейке. Днем и ночью земля и небо были накалены смертоносным огнем. Штурмовиков прикрывали истребители, но наши ЛаГГ-3 в каждом вылете встречались с намного превосходящими силами немецких истребителей. Воздушные бои были тяжелыми, от разрывов зенитных снарядов чернело небо, полк нес потери.
Хотя Ил-2 не шел ни в какое сравнение с Су-2 по огневой мощи и живучести, но война есть война: в бою горят не только самолеты, горят танки, корабли – наши и вражеские.
Первого октября полк понес тяжелую утрату: погиб опытнейший летчик, командир первой эскадрильи капитан Яковенко. Еще в войне с Финляндией он на бомбардировщике СБ не раз бомбил линию Маннергейма, скопления вражеских войск, железнодорожные эшелоны. С орденом Красного Знамени возвратился Михаил Андреевич с финской кампании в родной полк.
Как-то Яковенко в непринужденной беседе с летчиками рассказал кое-что из своей биографии. С тех пор они между собой называли своего командира не иначе, как кубанский казак. Михаил об этом, конечно, знал, но не обижался, наоборот, в душе гордился таким именем, как гордился Кубанью.
Его детство и юность прошли в хуторе Сухие Челбасы близ станицы Каневской. По комсомольской путевке был принят в Луганскую (ныне Ворошиловград) военную школу летчиков. На мандатной комиссии познакомился с таким же пареньком, как и он сам, Тимофеем Хрюкиным, позже они стали неразлучными друзьями. Но после учебы пришлось расстаться: Яковенко и Хрюкин были направлены в разные части. Они оживленно переписывались, но через некоторое время связь оборвалась, письма Михаила оставались без ответа – Хрюкин как в воду канул. Яковенко забеспокоился, судьба Тимофея оставалась для него неизвестной. Прошло немало времени, пока два друга снова встретились, но теперь на груди Тимофея Тимофеевича сверкала Золотая Звезда Героя. Только сейчас Михаил узнал, что его друг сражался с фашизмом в небе Испании.
В этот день Яковенко шестеркой «илов» штурмовал вражеские войска, атаковавшие Ишуньские позиции. Трижды заводил ведущий самолеты на цель, трижды летчики снижались до бреющего полета и в упор расстреливали живую силу противника. И надо же такому случиться: ведущий вывел группу уже на свою территорию, как на нее обрушились «мессеры». Часть из них связала боем наши «лагги», остальные – их было много – атаковали «илы». Один «месс» ударил прямо по кабине Яковенко.
Боевые товарищи похоронили его на кладбище в селе Михайловка. Командиром первой эскадрильи был назначен капитан Попов.
Если бы Ил-2 имел огневую защиту задней полусферы, то потери от вражеских истребителей резко бы уменьшились. С каждым днем летчики все больше убеждались в этом. А у нас в тот период еще явно не хватало истребителей для сопровождения штурмовиков. Ни один самолет в мире не имел такой огневой мощи, как Ил-2. Но этот огонь был направлен только вперед, задняя же полусфера лишена активной защиты. Фашистские истребители это хорошо знали и страшно боялись попасть в зону обстрела штурмовика, а когда вынужденно попадали, то или как ошпаренные мгновенно выскакивали из нее, или так же мгновенно их сбивали. Зато при атаке сзади гитлеровские летчики проявляли сверхнахальство. Находились такие наглецы – это когда они атаковали одиночку, – что подходили на минимально возможный интервал к штурмовику и жестами показывали, что сейчас собьют «ил» и за это получат железные кресты.
«Дорогой Сергей Владимирович, – мысленно обращались мы к конструктору, – какой же прекрасный самолет создал ты, умнейшая голова у тебя! А вот посадить сзади штурмана да дать ему хорошее оружие ты не догадался».
Тогда мы еще не знали, что конструктор Ильюшин не только догадался, но и посадил воздушного стрелка с крупнокалиберным пулеметом конструкции Березина и за такой вариант самолета много попортил себе нервов: нашлись военные авторитеты, которые сумели доказать, что «илу» сзади оружие ни к чему, такой, мол, вариант только утяжелит самолет – двухместный штурмовик в серию не пошел. Но жизнь подтвердила, насколько был прав Сергей Владимирович Ильюшин. Хотя с большим опозданием, 10 октября 1942 года впервые были применены двухместные машины на Центральном фронте.
3 октября полк перелетел на аэродром Новоцарицыно и выполнял прежнюю задачу: поддерживал войска 51-й Отдельной армии, которые продолжали держать оборону на Крымском перешейке. Чем тяжелее становились бои, тем бесстрашнее сражались летчики. Каждый день уносил в бессмертие смелых и отважных молодых парней.
11 октября командир звена 2-й авиаэскадрильи Григорий Кузнецов повел четверку «илов» в район Перекопа. С ним пошли Малышенко, Емельянов и Борисов. Надо было во что бы то ни стало подавить огонь вражеской артиллерии, которая прямо-таки засыпала снарядами окопы наших обороняющихся войск. И Кузнецов не только подавил этот огонь, но со своими товарищами не менее двадцати минут носился над вражескими траншеями, расстреливая засевших в них гитлеровцев. По самолетам били зенитки, строчили пулеметы, когда штурмовики снижались до самой земли. В эти страшные для гитлеровцев атаки ведущий вкладывал всю силу гнева и ненависти. Ведомые понимали: их командир упивался этой ненавистью. Только когда стрелять было уже нечем, он начал уводить группу от цели.
Гитлеровцы видели, что делали эти смельчаки, поэтому сатанели от злобы. Там, где пролетала отважная четверка, небо чернело от разрывов зенитных снарядов. Уже совсем недалеко, рукой подать до своей территории. Но что случилось с командиром? Его самолет стал так рыскать по курсу и высоте, что ведомые не могли удерживаться на своих местах и боевой порядок распался. Потом Кузнецов снова выровнял машину и летчики тут же примкнули к нему. Так повторялось несколько раз. А вот и Новоцарицыно. Командир группы покачал крыльями, резко клюнул носом – сигнал роспуска – и, не выпуская шасси, с ходу пошел на посадку.
К нему подбежали техники Андрей Фурдуй, Анатолий Лукшин, Георгий Жорник, Иван Алексеенко и еще несколько человек. Когда открыли фонарь, Кузнецов… был мертв. У него под левым глазом торчал осколок зенитного снаряда.
Сколько же надо было иметь силы воли, терпения, мужества этому человеку, чтобы в таком состоянии довести летчиков на свой аэродром и еще дать сигнал роспуска на посадку. Был бы передатчик, многие услышали бы последние слова Григория Кузнецова. Но таких самолетов насчитывалось единицы. И он мог только помахать крыльями и «клюнуть» носом самолета, как бы призывая летчиков идти на посадку.
На Новоцарицынском кладбище вырос небольшой холмик с непокрашенным фанерным обелиском, на верху которого боевые товарищи прикрепили пятиконечную дюралюминиевую звездочку, вырезанную из крыла разбитого самолета.
Действия штурмовиков за последнее время усложнялись тем, что они летали в одной группе с самолетами И-5. Это был одноместный биплан, его скорость уступала «илу» чуть ли не в два раза. Вместе со штурмовиками они идти не могли, сильно отставали. Из-за этого сопровождающие ЛаГГ-3 попадали в крайне тяжелые условия: и без того их малочисленные группы вынуждены были разделяться, чтобы прикрыть и тех и других, и, конечно, они не могли надежно обеспечить работу «илов» и И-5. Трудно сказать, по каким соображениям командование приняло такое решение. На мой взгляд, оно только сковывало работу нашей авиации.
Но несмотря на неимоверную сложность обстановки, летчики дрались отчаянно. Особенно выделялся среди других Иван Вендичанский. Товарищи, летавшие с ним, восхищались его мужеством и бесстрашием, которое теперь уже никогда не было безрассудным. Иван действовал с удивительной расчетливостью. Недавно он четверкой штурмовал в районе Армянска до ста вражеских автомашин. Их прикрывал сильнейший зенитный огонь. От такого огня уже небо раскалилось, а Вендичанский не уходил от цели. В колонне пылают несколько десятков машин, он злится, что горят не все, и снова идет в атаку. А когда стрелять было нечем, Иван прошел над колонной на такой высоте, что летчикам казалось, будто они даже видели глаза насмерть перепуганных гитлеровцев.
Часто приходилось летать над морем, над заливами, а спасательных средств не было и, случалось, от этого гибли люди. Алексей Николаевич отправился к морякам и привез от них пять спасательных жилетов.
– Слезно просил, – рассказывал потом военком, – видел, что у них самих очень мало этих жилетов, а они им тоже нужны вот так, – он провел ребром ладони по горлу, – а все же поделились. Молодцы моряки.
Однажды Вендичанский проговорился, что не умеет плавать. Поэтому Немтинов Ивану первому вручил жилет, и надо было видеть, как повеселел отважный летчик.
– Спасибо, товарищ комиссар, может быть, пригодится, – поблагодарил Вендичанский, принимая жилет.
Но случилось так, что и жилет не мог его спасти.
Ранним утром 16 октября тройка «илов» после взлета взяла курс на вражеский аэродром Ново-Павловка. Ведущим шел Вендичанский, слева Маслов справа Емельянов. Их сопровождали пять ЛаГГ-3. При подходе к цели летчики увидели на стоянках восемь Me-109, девятый рулил на старт, но наш истребитель соколом ринулся на него, в крутом пикировании дал длинную очередь и в небо взметнулся столб дыма. После первой атаки загорелись три вражеских самолета, но зенитчики словно взбесились. Казалось, невозможно вырваться из этого пекла. Тем не менее ведущий решился на вторую атаку. В стороне от истребителей он увидел двухмоторный бомбардировщик и «эрэсами» поджег его, а Маслов и Емельянов взорвали еще по одному.
По маршруту от цели летчиков сопровождал сильный зенитный огонь. Ведущий решил кратчайшим путем выйти на свою территорию и взял курс на Каркинитский залив. Уже вот он берег и конец зенитному огню. Но неожиданно самолет Вендичанского с дымом пошел на снижение. Над заливом очень плотная дымка. Маслов и Емельянов подошли вплотную к своему командиру, они видели его лицо, видели, как их командир и товарищ делал отчаянные попытки, чтобы мотор заработал. Но нет, он продолжал дымить еще сильнее, самолет снижался, заметно падала скорость. На высоте, непрерывно меняя курс, шли «лагги», зорко охраняя штурмовиков от вражеских истребителей.
Видимо поняв, что уже все кончено, Иван качнул с крыла на крыло и в открытую левую форточку помахал Маслову рукой. Это был последний взмах руки боевого командира, любимца полка, верного друга, бесстрашного летчика. Самолет пошел на крутое снижение и… скрылся в дымке в трех километрах от нашего берега. Весь день спасательные катера вели поиск Вендичанского, но из-за плохой видимости безуспешно.
Гибель Ивана Петровича Вендичанского потрясла весь полк. Но особенно тяжело воспринял ее Сергей Попов, ведь он потерял самого дорогого для него человека. На митинге этот мужественный боевой летчик плакал навзрыд, как ребенок, не стесняясь слез.
Неразлучной тройки не стало: Андрей Буханов странствовал где-то по госпиталям, Иван Вендичанский погиб, остался один Сергей Попов.
У войны свои законы
18 октября 1941 года 11-я армия Манштейна начала штурм Крымского перешейка. Воины 51-й отдельной армии с большим упорством отстаивали свои позиции. Бои приняли ожесточенный характер. Немецкие бомбардировщики под прикрытием большого количества истребителей непрерывно атаковали наши войска на поле боя.
Отдельная Приморская армия, героически оборонявшая Одессу, сейчас спешила на помощь защитникам Крымского перешейка. Дорог был каждый день, каждый час. Приморская опаздывала: ее передовые части подошли только 20 октября и сразу же вступили в бой. Гитлеровское командование бросило сюда еще две дивизии. В конце октября противник прорвал Ишуньские позиции и советские войска вынуждены были отходить в глубь Крымского полуострова.
В эти трудные дни летчики 103-го штурмового авиаполка с утра до вечера не вылезали из кабин. А сколько же надо было иметь сил техническому составу, чтобы обеспечить эти боевые вылеты! И он их обеспечивал.
В первый день штурма гитлеровцами перешейка Маслов повел четверку на скопление пехоты и автомашин вдоль восточного берега озера Старое. Вслед за ним пошли Попов с Ильиным и Ермиловым в сопровождении четырех «лаггов». Они видели, как небо и земля тяжело дышали огнем. Далеко на высоте шел воздушный бой. Самолет горящим факелом устремился вниз и над Гнилым морем взметнулся огромный столб воды. От другого беспорядочно падающего «ила» отделилась черная точка, над которой сверкнул на солнце купол парашюта. Ветер сносил его в море, за Арабатскую стрелку. Чей взорвался самолет, кто повис на парашютных стропах и удалялся от берега – узнать было невозможно. А над Сивашом дымка, черная копоть, сотни, тысячи взрывов, подымавших тонны земли и воды, ослепительно яркие вспышки орудийной канонады – все смешалось. Как опознать в этом клокочущем горниле, где наши, а где гитлеровцы? Но разобраться надо обязательно, иначе можно ударить по своим.
Имея солидный боевой опыт, Попов действовал уверенно Он выбрал наибольшее скопление вражеских машин и всей группой устремился в пикирование. Потом еще атака и еще. И это в сплошном зенитном огне! После посадки по команде Николая Романкова техники немедленно принялись за свое привычное дело – восстановление поврежденных самолетов.
23 октября гитлеровцы на правом фланге перекопского направления продолжали развивать наступление. Их авиация наносила удары по нашим войскам и прикрывала наступление своих.
Надо было с воздуха всеми имеющимися силами преграждать путь этому наступлению. Исправных самолетов в полку осталось мало. В полдень Маслов повел четверку в район Бой-Казак-Татарск. Из-за неисправности мотора младший лейтенант Ильин вернулся на аэродром. Осталось три «ила», которые, не дойдя до цели, были атакованы девяткой Me-109. Самолет младшего лейтенанта Шкиндера получил большие повреждения, лететь дальше не мог и с перебитыми рулями управления все же сел на своем аэродроме. Маслов и Емельянов вступили в воздушный бой. В самолете Тимофея был пробит маслорадиатор, изрешечены покрышки колес, плоскости, поврежден воздушный винт. Маслов приземлился невдалеке от переднего края, в трех километрах севернее Айбары.
Одному Емельянову удалось пробиться к цели. Он успел сбросить бомбы в большое скопление вражеской пехоты и пустить в нее «эрэсы», но гитлеровские истребители не отставали от него, пока не сбили. На полуразрушенном самолете, раненный в голову и руку, Григорий приземлился в расположении своих войск в четырех километрах северо-западнее Онгар Найман. Но уже идя на вынужденную посадку, Емельянов увидел справа фашистский двухмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111». Превозмогая боль в руке, он довернул самолет и прошил фашиста пушечным огнем. Потеряв управление, бомбардировщик врезался в землю.
Вечером в полк поступило сообщение, что Емельянов находится в медсанбате стрелковой части, ранение не тяжелое и он через пару дней будет в полку. Действительно, на третий день он на перекладных добрался домой. Как приятно, когда товарищ, которого почти похоронили, вдруг возвращается. Это был счастливый день.
Сегодня он счастливый вдвойне. Почти месяц прошел, как был сбит Валерий Плотников, а майор Березовский по совету Немтинова все тянул время с отправкой жене извещения. Медлил потому, что она уже получила такое, а Валерий всем чертям назло и на радость товарищам вернулся в полк. Теперь уже пролетело столько времени, а о нем ни слуху, ни духу. Совсем недавно, всего несколько дней тому назад за подписью Мироненко, Немтинова и Березовского ушло жене Плотникова извещение:
Багровое солнце приближалось к тусклому от гари и копоти горизонту, когда к командному пункту подошел заросший, в оборванной гимнастерке щуплый человек. Немтинов первый встретился с ним, подозрительно посмотрел, и Валерий понял, что тот не узнал его.
– Товарищ военком, и теперь не узнаете? – Плотников улыбнулся, снял измятый, в засохшей грязи шлемофон, похлопал ладонью по большой лысине. – Вот мой пароль.
– Валерий Павлович, родной, ты ли это? – и Немтинов схватил его в крепкие объятия.
– Я самый и есть, товарищ батальонный комиссар, – Алексей Николаевич обнял военкома эскадрильи, и они пошли на КП.
Известие о возвращении Плотникова молнией облетело весь полк. Попов первый прибежал на КП, и два боевых летчика – командир и военком первой эскадрильи – долго тискали друг друга, целовались и радовались, как дети одной матери.
– Да полегче тисни, видишь, у него одной кожей кости обтянуты, – говорит Мироненко Попову. – Садись, Валерий, рассказывай все по порядку.
– Я уже распорядился, – обратился к Плотникову Немтинов, – чтобы сейчас сюда явился Шапиро и занялся тобой. Ужин уже готовят, но в столовую пойдешь вместе с врачом.
Валерий устало опустился на табурет, и все, кто был на командном пункте приготовились, слушать, как он уже второй раз, можно сказать, заново родился.
Рядом было поле выспевшей неубранной кукурузы, но Валерий направился в противоположную сторону, в открытую степь, изрытую множеством воронок. «В кукурузе, наверняка, будут искать, если увидят самолет, а здесь не догадаются», – решил Плотников, удаляясь в поле. Оглянулся в сторону самолета, но его уже не было видно. На какое-то мгновение остановился, потом сполз на дно глубокой воронки, сейчас такой уютной и надежной. Стало тихо-тихо, только где-то далеко, там, наверху, слышался сплошной гул, и временами Валерию казалось, что то стонала сама земля. Его нервы немного расслабились, и он сразу почувствовал сильную усталость. «Надо хорошенько сориентироваться, чтобы ночью двинуться в путь», – подумал Плотников. Как бы пригодился ему сейчас наручный компас. Но тогда летчики их не имели.
А когда темное южное небо усеяли тысячи звезд, Валерий выбрался наверх и взял направление на вспыхивающие на горизонте зарницы. Изредка останавливался, вслушивался в замершую степь, но кроме неугомонных сверчков ничего не было слышно.
Рассвет застал летчика у одного из многочисленных здесь озер. Обошел его, залег в канаве и стал наблюдать. В километре, по дороге на юг, к линии фронта то и дело мчались немецкие автомашины и мотоциклы. Пролежав так часа два, Плотников почувствовал острый голод, а еще больше ему хотелось пить. А воды нет – озера здесь соленые. Единственная надежда – с наступлением темноты попытаться зайти в какую-нибудь хату. Село виднелось недалеко, но там могли быть немцы. Риск большой…
Как только стемнело, Валерий все же направился к селу. Чем ближе подходил, тем отчетливее слышал лай собак, урчание моторов, людские голоса. По невыключенным фарам можно было определить, что там много гитлеровцев, всякой техники. Плотников обогнул село и снова, как в прошлую ночь, пошел полем на юго-восток. Каждый шаг становился все тяжелее. «Отпить бы хоть несколько глотков воды», – сейчас он больше ни о чем не думал.
Если немцам удастся прорвать оборону наших войск, линия фронта удалится. Нужно спешить. Валерий это знал, но чувствовал, что силы его на исходе. И вот он наткнулся на небольшой участок кукурузы. Ощупью нашел початок, тут же очистил его и начал с жадностью обгрызать зерна. «Находка-то какая», – повторял от счастья Валерий, обламывая еще и еще початки и пряча их за пазуху. Натолкав сколько влезло, пошел дальше. Вдруг впереди заметил какой-то темный силуэт. Выхватив из-за ремня пистолет, присел и начал всматриваться, что это могло быть. Осторожно подполз ближе – о радость! Это колодец!
«Не иначе, как до войны здесь была колхозная ферма», – мелькнула мысль. На коловороте висела тонкая цепь без ведра. Вначале Плотников растерялся, но его сразу осенила счастливая идея: пусть сослужит добрую службу шлемофон. Концы шлемофона привязал к цепи и начал ее раскручивать. Через некоторое время услышал глухой всплеск, от радости у него заколотилось сердце. Он начал наматывать цепь на коловорот и все время слышал, как из шлемофона гулко выплескивались живительные капли. Вытащив «ведро», Валерий осторожно взял его в обе руки и стал жадно пить. Вода была на редкость вкусной и холодной. Ему казалось, что он никогда не напьется, но уже после третьего приема жажда была утолена. В четвертый раз он вытащил из колодца шлемофон, связал концы и двинулся в путь. У Плотникова теперь было и питание, и вода, которую он уже мысленно распределил по нескольку глотков в день.
Рассвет застал летчика в открытой степи: ни леска тебе, ни оврага, ни лощинки. Кругом равнина. Дальше идти он не мог. Километрах в двух оказалась дорога, по которой непрерывно шли вражеские танки, машины. Шли весь день, и Валерий пролежал до вечера за небольшим ракушником, на который так кстати наткнулся. Надеялся на ночь, но пришлось оставаться на месте еще двое суток, пока, наконец, где-то перед рассветом на дороге наступила тишина.
Шли девятые сутки скитаний Плотникова. За пазухой оставалось два початка кукурузы, пил воду из луж, которые еще не просохли после дождя. Обходил все населенные пункты, потому что везде были немцы.
На десятый день, совсем обессиленный, Валерий отдыхал в неубранных подсолнухах. Мимо по безлюдной дороге шел какой-то старик. Плотников тихо окликнул его, и тот оторопело остановился. Увидев поднимающегося человека, хотел было бежать, но, наверное, голубые петлицы с птичками остановили его.
Отдельная Приморская армия, героически оборонявшая Одессу, сейчас спешила на помощь защитникам Крымского перешейка. Дорог был каждый день, каждый час. Приморская опаздывала: ее передовые части подошли только 20 октября и сразу же вступили в бой. Гитлеровское командование бросило сюда еще две дивизии. В конце октября противник прорвал Ишуньские позиции и советские войска вынуждены были отходить в глубь Крымского полуострова.
В эти трудные дни летчики 103-го штурмового авиаполка с утра до вечера не вылезали из кабин. А сколько же надо было иметь сил техническому составу, чтобы обеспечить эти боевые вылеты! И он их обеспечивал.
В первый день штурма гитлеровцами перешейка Маслов повел четверку на скопление пехоты и автомашин вдоль восточного берега озера Старое. Вслед за ним пошли Попов с Ильиным и Ермиловым в сопровождении четырех «лаггов». Они видели, как небо и земля тяжело дышали огнем. Далеко на высоте шел воздушный бой. Самолет горящим факелом устремился вниз и над Гнилым морем взметнулся огромный столб воды. От другого беспорядочно падающего «ила» отделилась черная точка, над которой сверкнул на солнце купол парашюта. Ветер сносил его в море, за Арабатскую стрелку. Чей взорвался самолет, кто повис на парашютных стропах и удалялся от берега – узнать было невозможно. А над Сивашом дымка, черная копоть, сотни, тысячи взрывов, подымавших тонны земли и воды, ослепительно яркие вспышки орудийной канонады – все смешалось. Как опознать в этом клокочущем горниле, где наши, а где гитлеровцы? Но разобраться надо обязательно, иначе можно ударить по своим.
Имея солидный боевой опыт, Попов действовал уверенно Он выбрал наибольшее скопление вражеских машин и всей группой устремился в пикирование. Потом еще атака и еще. И это в сплошном зенитном огне! После посадки по команде Николая Романкова техники немедленно принялись за свое привычное дело – восстановление поврежденных самолетов.
23 октября гитлеровцы на правом фланге перекопского направления продолжали развивать наступление. Их авиация наносила удары по нашим войскам и прикрывала наступление своих.
Надо было с воздуха всеми имеющимися силами преграждать путь этому наступлению. Исправных самолетов в полку осталось мало. В полдень Маслов повел четверку в район Бой-Казак-Татарск. Из-за неисправности мотора младший лейтенант Ильин вернулся на аэродром. Осталось три «ила», которые, не дойдя до цели, были атакованы девяткой Me-109. Самолет младшего лейтенанта Шкиндера получил большие повреждения, лететь дальше не мог и с перебитыми рулями управления все же сел на своем аэродроме. Маслов и Емельянов вступили в воздушный бой. В самолете Тимофея был пробит маслорадиатор, изрешечены покрышки колес, плоскости, поврежден воздушный винт. Маслов приземлился невдалеке от переднего края, в трех километрах севернее Айбары.
Одному Емельянову удалось пробиться к цели. Он успел сбросить бомбы в большое скопление вражеской пехоты и пустить в нее «эрэсы», но гитлеровские истребители не отставали от него, пока не сбили. На полуразрушенном самолете, раненный в голову и руку, Григорий приземлился в расположении своих войск в четырех километрах северо-западнее Онгар Найман. Но уже идя на вынужденную посадку, Емельянов увидел справа фашистский двухмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111». Превозмогая боль в руке, он довернул самолет и прошил фашиста пушечным огнем. Потеряв управление, бомбардировщик врезался в землю.
Вечером в полк поступило сообщение, что Емельянов находится в медсанбате стрелковой части, ранение не тяжелое и он через пару дней будет в полку. Действительно, на третий день он на перекладных добрался домой. Как приятно, когда товарищ, которого почти похоронили, вдруг возвращается. Это был счастливый день.
Сегодня он счастливый вдвойне. Почти месяц прошел, как был сбит Валерий Плотников, а майор Березовский по совету Немтинова все тянул время с отправкой жене извещения. Медлил потому, что она уже получила такое, а Валерий всем чертям назло и на радость товарищам вернулся в полк. Теперь уже пролетело столько времени, а о нем ни слуху, ни духу. Совсем недавно, всего несколько дней тому назад за подписью Мироненко, Немтинова и Березовского ушло жене Плотникова извещение:
«Ваш муж, Плотников Валерий Павлович, 26 сентября 1941 года, выполняя свой долг перед Родиной в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, не вернулся с боевого задания и пропал без вести. Память о храбром летчике, замечательном товарище и умелом воспитателе – военкоме эскадрильи младшем политруке Валерии Павловиче навсегда останется в сердцах личного состава нашей части».Но Валерий не пропал без вести, он жив!
Багровое солнце приближалось к тусклому от гари и копоти горизонту, когда к командному пункту подошел заросший, в оборванной гимнастерке щуплый человек. Немтинов первый встретился с ним, подозрительно посмотрел, и Валерий понял, что тот не узнал его.
– Товарищ военком, и теперь не узнаете? – Плотников улыбнулся, снял измятый, в засохшей грязи шлемофон, похлопал ладонью по большой лысине. – Вот мой пароль.
– Валерий Павлович, родной, ты ли это? – и Немтинов схватил его в крепкие объятия.
– Я самый и есть, товарищ батальонный комиссар, – Алексей Николаевич обнял военкома эскадрильи, и они пошли на КП.
Известие о возвращении Плотникова молнией облетело весь полк. Попов первый прибежал на КП, и два боевых летчика – командир и военком первой эскадрильи – долго тискали друг друга, целовались и радовались, как дети одной матери.
– Да полегче тисни, видишь, у него одной кожей кости обтянуты, – говорит Мироненко Попову. – Садись, Валерий, рассказывай все по порядку.
– Я уже распорядился, – обратился к Плотникову Немтинов, – чтобы сейчас сюда явился Шапиро и занялся тобой. Ужин уже готовят, но в столовую пойдешь вместе с врачом.
Валерий устало опустился на табурет, и все, кто был на командном пункте приготовились, слушать, как он уже второй раз, можно сказать, заново родился.
* * *
Самолет, почти неуправляемый, тяжело плюхнулся о землю, но летчик сознания не потерял. Он мгновенно выскочил из кабины, огляделся вокруг. Вблизи никого не видно, но слышно, как километрах, может, в десяти грохотали и сверкали, словно молнии, орудийные залпы. Там шел бой. Валерий решил прежде всего убежать подальше от самолета. Бежал он долго, по крайней мере ему так казалось, пока на пути начали встречаться воронки. Вскочил в первую попавшуюся, чтобы дух перевести. Немного отдохнул, прислушался, осмотрелся и снова пустился дальше.Рядом было поле выспевшей неубранной кукурузы, но Валерий направился в противоположную сторону, в открытую степь, изрытую множеством воронок. «В кукурузе, наверняка, будут искать, если увидят самолет, а здесь не догадаются», – решил Плотников, удаляясь в поле. Оглянулся в сторону самолета, но его уже не было видно. На какое-то мгновение остановился, потом сполз на дно глубокой воронки, сейчас такой уютной и надежной. Стало тихо-тихо, только где-то далеко, там, наверху, слышался сплошной гул, и временами Валерию казалось, что то стонала сама земля. Его нервы немного расслабились, и он сразу почувствовал сильную усталость. «Надо хорошенько сориентироваться, чтобы ночью двинуться в путь», – подумал Плотников. Как бы пригодился ему сейчас наручный компас. Но тогда летчики их не имели.
А когда темное южное небо усеяли тысячи звезд, Валерий выбрался наверх и взял направление на вспыхивающие на горизонте зарницы. Изредка останавливался, вслушивался в замершую степь, но кроме неугомонных сверчков ничего не было слышно.
Рассвет застал летчика у одного из многочисленных здесь озер. Обошел его, залег в канаве и стал наблюдать. В километре, по дороге на юг, к линии фронта то и дело мчались немецкие автомашины и мотоциклы. Пролежав так часа два, Плотников почувствовал острый голод, а еще больше ему хотелось пить. А воды нет – озера здесь соленые. Единственная надежда – с наступлением темноты попытаться зайти в какую-нибудь хату. Село виднелось недалеко, но там могли быть немцы. Риск большой…
Как только стемнело, Валерий все же направился к селу. Чем ближе подходил, тем отчетливее слышал лай собак, урчание моторов, людские голоса. По невыключенным фарам можно было определить, что там много гитлеровцев, всякой техники. Плотников обогнул село и снова, как в прошлую ночь, пошел полем на юго-восток. Каждый шаг становился все тяжелее. «Отпить бы хоть несколько глотков воды», – сейчас он больше ни о чем не думал.
Если немцам удастся прорвать оборону наших войск, линия фронта удалится. Нужно спешить. Валерий это знал, но чувствовал, что силы его на исходе. И вот он наткнулся на небольшой участок кукурузы. Ощупью нашел початок, тут же очистил его и начал с жадностью обгрызать зерна. «Находка-то какая», – повторял от счастья Валерий, обламывая еще и еще початки и пряча их за пазуху. Натолкав сколько влезло, пошел дальше. Вдруг впереди заметил какой-то темный силуэт. Выхватив из-за ремня пистолет, присел и начал всматриваться, что это могло быть. Осторожно подполз ближе – о радость! Это колодец!
«Не иначе, как до войны здесь была колхозная ферма», – мелькнула мысль. На коловороте висела тонкая цепь без ведра. Вначале Плотников растерялся, но его сразу осенила счастливая идея: пусть сослужит добрую службу шлемофон. Концы шлемофона привязал к цепи и начал ее раскручивать. Через некоторое время услышал глухой всплеск, от радости у него заколотилось сердце. Он начал наматывать цепь на коловорот и все время слышал, как из шлемофона гулко выплескивались живительные капли. Вытащив «ведро», Валерий осторожно взял его в обе руки и стал жадно пить. Вода была на редкость вкусной и холодной. Ему казалось, что он никогда не напьется, но уже после третьего приема жажда была утолена. В четвертый раз он вытащил из колодца шлемофон, связал концы и двинулся в путь. У Плотникова теперь было и питание, и вода, которую он уже мысленно распределил по нескольку глотков в день.
Рассвет застал летчика в открытой степи: ни леска тебе, ни оврага, ни лощинки. Кругом равнина. Дальше идти он не мог. Километрах в двух оказалась дорога, по которой непрерывно шли вражеские танки, машины. Шли весь день, и Валерий пролежал до вечера за небольшим ракушником, на который так кстати наткнулся. Надеялся на ночь, но пришлось оставаться на месте еще двое суток, пока, наконец, где-то перед рассветом на дороге наступила тишина.
Шли девятые сутки скитаний Плотникова. За пазухой оставалось два початка кукурузы, пил воду из луж, которые еще не просохли после дождя. Обходил все населенные пункты, потому что везде были немцы.
На десятый день, совсем обессиленный, Валерий отдыхал в неубранных подсолнухах. Мимо по безлюдной дороге шел какой-то старик. Плотников тихо окликнул его, и тот оторопело остановился. Увидев поднимающегося человека, хотел было бежать, но, наверное, голубые петлицы с птичками остановили его.