Белов Руслан Альбертович. Цветы зла

   – Убив или оскорбив его, вы обидите и оскорбите меня... – увидев вороненую сталь, отрезвела женщина.
   – Ну, в таком случае это исключено, – пошел на попятный хозяин ресторана.
   – Тогда вам остается только рассказывать. А потом мы с вами посидим, поговорим и посмотрим, на что способны ваши повара.
   – А можно я вас буду называть Машей?
   – Тогда мне придется звать вас Вовой...
   – Договорились. Я сейчас отойду на минуточку, а вы ешьте пирожные – они славятся по всей Москве.
   Когда Эгисиани вернулся, на блюде оставалось всего одно пирожное. Довольно улыбнувшись этому факту, он спросил:
   – Так на чем, Маша, мы остановились?
   – Мы остановились на том, что, познакомившись с Кристиной, вы решили ее перевоспитать.
   – Я разве говорил об этом?
   – Да...
   Марья Ивановна погрустнела – вспомнила, как в прошлом году она, прежняя, она вкупе с ей подобными, перевоспитывали Смирнова. Как заставили его убить Пашу, как заставляли убить Бориса Михайловича. И как он не перевоспитался, и как ей от этого стало хорошо. А Кристина перевоспиталась. И умерла.
   – Я вижу, вы не слушаете... – Эгисиани понял, что его собеседница думает о муже.
   – Нет, нет, я слушаю, рассказывайте!
   – К десяти часам Кристина наклюкалась. Я отнес ее в свой кабинет, уложил на диван, напоил кофе... Потом...
   – Потом раздел...
   – Да, раздел. Мне захотелось увидеть ее голой. Нагую женщину сразу видно, изнутри видно. И я увидел, что она не хочет спать со мной, что ей стыдно, противно, плохо, гадко, увидел, что она хотела бы показать себя человеком, но у нее нет на это ни сил, ни привычки, ни самоуважения. Как любой мужчина я понадеялся, что мои ласки изменят ситуацию в лучшую сторону, но жестоко ошибся. Потянувшись к ее губам губами, я увидел в ее замутившихся глазах желание, чтобы я как можно быстрее сделал свое дело и оставил ее в покое. И я не тронул ее, хотя лежал рядом и, – что скрывать? – нуждался в женщине.
   Она проснулась в пять утра... Увидев ее безвольную, опустошенную, одутловатую от выпитого вина, я поклялся, что через год я сделаю из нее человека, который сам будет определять свою судьбу.
   – А к чему вам все это было надо?
   – Я боролся за свои интересы несколько лет, ни на минуту не расслабляясь, потом соперников и врагов вдруг не стало. И я заскучал. У меня к этому времени уже было два совершенно разных по стилю ресторана, а, трех, пяти, десяти ресторанов, Москвы или Газпрома мне было не надо. И я решил бороться с ней. Привел своего друга, показал ему Кристину, и поклялся, что через два месяца сделаю из нее человека, при виде которого люди будут вставать...
   – А зачем вам это было надо? – повторила вопрос Марья Ивановна.
   – Что надо? – вынырнул из прошлого Эгисиани.
   – Приводить друга и клясться перед ним?
   – А... Это восточное... Понимаете, когда клянешься себе, это... ну как бы вам сказать...
   – Тайный грех – это не грех, а тайный зарок – не зарок?
   – Совершенно верно...
   – И сколько стоила ваша клятва?
   Марья Ивановна смотрела на собеседника, как Шерлок Холмс смотрел бы в Шанхае на саксонца в американских ботинках, испачканных, хм, балчугской грязью.
   Эгисиани посмотрел на Марью Ивановну с показным уважением и ответил:
   – Тысячу...
   – Долларов?
   – Естественно.
   – Судя по всему, вы игрок и заядлый спорщик?
   – В общем-то, да. А что остается делать? Надо же как-то деньги тратить... Я ведь не пью, не уважаю проституток, а также обжорство, туризм и политику.
   – Ну и что было дальше? – поощрительно улыбнулась Марья Ивановна. – Ну, после того, как вы поклялись?
   – Весь день Кристина провалялась в моем кабинете, не выказывая ровно никаких желаний. С утра я был занят, в обед, как черти из коробочки, появились важные люди, и отвезти ее домой я смог только к вечеру...
   – Представляю себе картину "Возвращение блудной жены святому семейству"... – усмехнулась Марья Ивановна, с прищуром рассматривая чувственные губы визави.
   – Привез и без обиняков рассказал все мужу, – продолжил Эгисиани не отреагировав на реплику. Как она пришла в ресторан, как сидела, глядя в одну точку, и так далее.
   Святослав Валентинович был равнодушен. Мать его тоже. Сама Кристина, безучастно улыбаясь, сидела на диване. Когда к ней подошла дочь, она механически погладила ее по головке.
   Сцена, короче, получилась отвратительной, я чувствовал, что сам играю в ней отвратительную роль. В общем, я плюнул, мысленно, конечно, и ушел с одним лишь желанием немедленно вручить другу проигранную тысячу долларов. Но на следующий день все вспомнил, и... возмутился. Возмутился тому, какие они никчемные и как никчемно живут...
   – Как по чье-то злой воле, – уточнила Марья Ивановна, кивая.
   – Совершенно верно. И все потому безразличные, и всем друг на друга наплевать. Ни любви, не ненависти. Ничего, одна серость, одна протоплазма, одно равнодушие, одно проживание. Ну, я и взял букет белых роз, хорошего коньяку с шампанским, шоколаду и поехал к ним. Посидели, попили, говоря ни о чем, потом в меня вселился бес, и я всенародно предложил Кристине ехать в театр. Она, пожав плечами, согласилась. Когда мы уходили, Святослав Валентинович полусонно смотрел телевизор, Вероника Анатольевна убиралась на кухне, дочь в своей комнате играла в куклы. Так целый месяц я приходил и уводил ее в рестораны, кабаре, казино. Постепенно привык к ней, она тоже... И, желая, чем-то ее оживить...
   – И выиграть тысячу баксов...
   – О них к тому времени я забыл, к тому же, что мой друг был должен мне много больше...
   Эгисиани замолк, вспоминая, о чем он говорил до того, как собеседница его прервала.
   – Вы говорили, что, желая ее чем-то оживить, вы...
   – Я привлек ее к делу, – вернулся в колею хозяин ресторана. – Уже зная о специальности Кристины, я попросил ее оформить новый ресторан моего лучшего друга.
   – И она согласилась?
   – Да. Без энтузиазма, со словами: "Я все давно забыла, но, если ты этого хочешь", но согласилась. И оформила, и очень здорово и необычно оформила. Я почти каждый день заходил смотреть, как обычный подвал превращается в нечто особенное... И как она сама превращается в особенного человека. Потом Кристина по моей просьбе взялась за другой ресторан, за второй, за третий... И знаешь, – Марья Ивановна вздернула бровь, показывая, что обращение на "ты" ее удивляет – знаешь, она в самом деле оказалась весьма талантливым дизайнером. Можно сказать, от бога дизайнером. Ни одна ее работа не была похожа на другую...
   – А ваш ресторан? Не похоже, что в нем поработал талантливый оформитель?
   – Его оформлял мой младший брат. Его убили, – потемнел лицом Эгисиани.
   – Простите...
   – Кроме него у меня никого не было...
   – Продолжайте, пожалуйста, я вас внимательно слушаю, – попросила Марья Ивановна, когда следы тягостных воспоминаний перестали искажать лицо собеседника.
   – Кристина занималась не только оформлением помещений, – продолжил тот свой рассказ. – Она еще находила певиц и певцов, клоунов и поэтов и тому подобный кордебалет. И всегда в самую масть, всегда шансон был продолжением интерьера, кухни, хозяина, наконец... Не прошло и полутора месяцев, как она стала совсем другим человеком... Уверенным, энергичным, ищущим...
   – Вы полюбили ее?..
   – Нет... Не полюбил...
   – Почему?
   – Наверное, я ждал вас.
   Марья Ивановна пропустила признание мимо ушей. Грузин – есть грузин. Что с него возьмешь?
   – Короче, пари было выиграно... – проговорила она, посмотрев на свою пустую рюмку.
   – Да. За день до ее смерти я получил тысячу долларов... – сказал Эгисиани, наливая ей коньяку.
   "Получил и прикончил, за то, что вынужден был унижаться", – подумала Марья Ивановна и сказала:
   – Замечательно. А кто же все-таки ее отравил?
   – Не знаю. Я душу вынул из Святослава Валентиновича, и эта голая душа призналась мне, что не имеет к смерти Кристины прямого отношения. А мои друзья с подлинными чекистскими документами в это же время опросили соседей, некоторых с пристрастием. Все они сказали, что не ничего не знают и никого не подозревают.
   Марья Ивановна посмотрела на часы. Был десятый час. Покопавшись в сумочке, обнаружила, что мобильного телефона в ней нет.
   "Бог мой, я же выбросила его в урну вместе с одеждой! Смирнов меня растерзает! Попросить у этого красавчика? Нет, не солидно..."
   – Мыслями вы уже дома? – спросил ее Эгисиани язвительно. – Муж, наверное, ходит сейчас по углам, сжимая кулаки и бормоча проклятья?
   – Это точно. Пожалуй, я поеду, а не то придется новую мебель покупать.
   – А как же беззаботный треп и моя кухня? Кстати, мой малый зал вам, без сомнения, понравится. У меня там на полах и стенах шкуры медведей, тигров, лев даже есть. И еще великолепная коллекция подлинного оружия – старинные пищали, копья, луки со стрелами и тому подобное.
   – Как-нибудь в другой раз, Вова, как-нибудь в другой раз. Давайте выпьем на прощанье, да я поеду.

* * *

   Эгисиани хотел проводить Марью Ивановну до вызванного им такси, но, когда они уже выходили из зала, к нему подошел смуглый человек с большим животом, азербайджанец по национальности и, отозвав в сторону, зашептал что-то на ухо. Не дослушав, хозяин ресторана, обернулся к Марье Ивановне с виноватой улыбкой: – Бога ради обождите меня минутку, – и спешно ушел.
   Некоторое время, приличия ради, Марья Ивановна постояла у двери. Затем, посмотрев на пузатого азербайджанца и отметив, что у него необычайно умные и наблюдательные глаза, развела руками и пошла к такси, стоявшему у подъезда. Не успела она расположиться на сидении, как из раскрытого окна ей на колени упал комок белой писчей бумаги.

10. Получается черт те что

   На Пушкинской площади Марья Ивановна попросила таксиста остановиться. Пакет с трикотажным костюмом и мобильным телефоном был на месте. Переодевшись в "своей" кабине, она поехала домой.
   Смирнова в наличии не было. Позвонила ему. Он, обрадовавшись, сообщил, что направляется в ресторан Эгисиани, так как решил, что с ней что-то случилось. Марья Ивановна, сказав, что у нее все в порядке, попросила немедленно поворачивать и ехать домой. Положив трубку, пошла в ванную, умылась, слегка подкрасилась (мама говорила ей, что мужчина должен знать, что его женщина красится не только лишь для своего удовольствия и удовольствия посторонних лиц), переоделась в домашнее, уселась удобнее в свое кресло и только тогда развернула записку.
   В ней было написано:
   "Вовчик знает об убийстве Крысы все".
   Когда она пришла к выводу, что Крыса – это Кристина, в замочной скважине задвигался ключ Смирнова.
   Лишь только дверь открылась, и в ее проеме появился Евгений Александрович – в чужих брюках, скособоченный, вымученно улыбающийся, – у Марии Ивановны упало сердце.
   – Что с тобой? – спросила она, подавшись к нему.
   – Видишь ли, оказывается, у Регины Родионовны домовой никто иной, как Робин Гуд...
   – Какой Робин Гуд? У тебя рубашка в крови!
   – Робин Гуд, потому что в заднице у меня торчит арбалетная стрела...
   Марья Ивановна выгнулась, чтобы посмотреть на упомянутое место.
   – Ну, торчала. Мне до сих пор кажется, что она там. Посмотри, если не веришь.
   Смирнов вынул из кармана свернутый в трубочку рентгеновский снимок и вручил супруге.
   Уставившись в дыру в тазовой кости, дыру размером чуть меньше российской копейки, Марья Ивановна побелела. Увидев, что женщина готова заплакать, Смирнов обнял ее и заулыбался:
   – Да не беспокойся ты, врач сказал, что стоять будет.
   Потом она его кормила. Евгений Александрович ел стоя и рассказывал о своих визитах к Святославу Валентиновичу и Регине Родионовне.
   – Так кто же в тебя стрелял? – спросила Марья Ивановна, когда Смирнов закончил свое повествование.
   – Если честно – не знаю.
   – Сумасшедший какой-нибудь?
   – Вряд ли. Единственно, что можно сказать, так это то, что стрелял человек, не желавший, чтобы я лез не в свои дела.
   – Ты хочешь сказать, что теперь ты никого из известных нам лиц не подозреваешь?
   – Да. Этот выстрел не лезет ни в какие ворота.
   Смирнов не кривил душой. По дороге домой он пришел к выводу, что выстрел из арбалета пробил насквозь не только его тазовую кость, но и версию.
   – В том числе и в мои ворота, – покивала Марья Ивановна. – Полчаса назад я была уверена, что Кристину убил Эгисиани, а теперь не знаю, что и думать.
   Закончив с ужином, они перешли в гостиную. Смирнов улегся на ковер животом вниз, Марья Ивановна села рядом в позу лотоса и начала рассказывать о своем посещении ресторана Эгисиани.
   – Значит, у тебя тоже ничего... – расстроился Евгений Александрович, когда женщина дошла до момента прощания с настырным грузином.
   – Да нет. Смотри, что у меня есть.
   Поднявшись, Марья Ивановна взяла с сидения кресла записку и передала ее Смирнову. Тот прочитал ее, затем осмотрел внимательно с обеих сторон и сказал:
   – Если Крыса – это Кристина, то получается черт те что. Простую женщину Крысой не называют. Крысой называют женщину скрытную и на все способную.
   – Да, ты прав, черт те что получается. Я тоже думаю, что ее недаром Крысой прозвали. Похоже, она не только дизайном занималась и артистов для варьете подбирала. И в таком случае нам с тобой светит разборка классной криминальной помойки.
   – Расскажи об Эгисиани подробнее. Ты же женщина, ты должна была его прочувствовать.
   Марья Ивановна о чем-то думала.
   – Ты что? – Смирнов почувствовал, что она нашла какую-то ниточку.
   – Зря я не осталась... Он ведь предлагал продолжить разговор в малом зале...
   – А потом в кабинете?
   Марья Ивановна посмотрела удивленно.
   – Естественно. Но дело не в том...
   – А в чем?
   – Он говорил, что стены малого зала увешаны шкурами. И старинным подлинным оружием – пищалями, луками со стрелами и тому подобное. Может там и арбалет есть? Кстати, как он выглядит?
   – Это такая штука вроде комбинации обреза с коротким, но очень мощным луком, – Наморщившись, Смирнов провел ладонью по ране. – Ну, очень мощным.
   – Значит, мне придется сходить к нему еще раз?
   – Что, симпатичный парень?
   – Да, – покивала Марья Ивановна. – Знаешь, он из тех, которые говорят: "Я это сделаю" и делают. Или "Ты моя" и всю жизнь...
   – Заботятся о тебе, как о личной вещи?
   – Ну, примерно...
   – Я ревную и очень хочу его увидеть...
   – Не надо. Вы сцепитесь, а у него пистолет под мышкой.
   – Ну и что? – набычился Смирнов.
   – Да ты не думай, я только о тебе и говорила. Рассказывала о твоей картине с бумерангом...
   – Я боюсь тебя потерять...
   – А я тебя...
   – Ты такая лапушка... Знаешь, я сегодня прочитал японскую танку:
   Подует ветер – и встает волна,
   Затихнет ветер – и волна спадает.
   Они, наверно, добрые друзья
   Коль так легко друг друга понимают...
   Это ведь про нас... Мне так хорошо с тобой – ты такая любимая и... и такая любящая...
   – Нет, я подлая, – опустив глаза, горестно вздохнула Марья Ивановна. И застенчиво заулыбавшись, рассказала, как переодевалась в уличном туалете. И как вместе с одеждой выбросила в урну для мусора свой мобильный телефон.
   Некоторое время они целовались. Оторвавшись от женщины, Смирнов спросил:
   – Сегодня "ни-ни"?
   – Нет, милый... Я сегодня столько о тебе наговорила, что мне не терпится проверить, не фантазировала ли я? Да и боль твою хочется хоть как-то успокоить...
   – Так пойдем на кроватку?
   – Нет, давай сначала договоримся, что будем делать завтра. С тобой все ясно – ты должен с недельку посидеть дома...
   – А ты поедешь к нему?
   – Да. Только надо придумать под каким поводом...
   – Не надо ничего придумывать. Спорим, он сам тебе позвонит? Будет извиняться, что не смог проводить.
   – Он не знает номера моего телефона...
   – Как не знает? Ты что, визитку ему не оставила?
   – Оставила.
   – Ну так! Как позвонит, скажи, что будешь во второй половине дня на Пушкинской площади по делам и зайдешь к нему пообедать.
   – Не буду я ничего придумывать, – смущенно улыбнулась Марья Ивановна. – Я свою любимую заколку на стуле оставила.
   Смирнов, засмеявшись, поднялся на ноги, взял женщину за руку и повел ее в спальную.

11. Женщины благодарны

   Эгисиани позвонил в начале первого. Извинившись за спешный свой вчерашний уход, сказал, что в течение часа завезет заколку по любому российскому адресу. В ответ Марья Ивановна сообщила, что к двум часам будет по делам на Пушкинской площади, и там они смогут встретиться.
   – Может быть, в таком случае пообедаете у меня? – предложил настойчивый грузин.
   – В малом зале? Шкуры на полу, таинственный свет, жаркое из кабаньей... мм... кабаньего окорока?
   – Естественно.
   – Нет, к сожалению не получится. У меня сегодня целый воз неотложных дел.
   – Ну что ж. Так значит, в два под Пушкином?
   "Под Пушкином" у нее выделилось само собой.
   – Да. И не опаздывайте, у меня на вас пять минут.
   Сделав перевязку Евгению Александровичу, Марья Ивановна переоделась в строгий бежевый костюм-тройку (с юбкой) и поехала на Пушкинскую площадь.
   К памятнику она подошла ровно в два. Эгисиани минут пять говорил комплименты, в том числе и экспромтом, затем вручил заколку. Еще не взяв ее в руки, Марья Ивановна увидела, что в самой ее середине сверкает бриллиант стоимостью не менее пяти тысяч долларов.
   – Это мой маленький подарок за вчерашний вечер, – сказал Эгисиани просто. И, ничтоже сумняшися, добавил:
   – Вы по-прежнему торопитесь?
   – Да нет, обстоятельства изменились, – ответила не Марья Ивановна, а кто другой, доселе прятавшийся в ее подсознании. – Похоже, вы наколдовали, и почти все мои сегодняшние дела чудесным образом уладились в пятнадцать минут.
   – И у вас найдутся часа полтора на неторопливую беседу со мной и обед с шампанским?
   Кивнув, женщина отвела локоть в сторону, показывая, что ее можно взять под руку, и пошла по направлению к ресторану Эгисиани.

* * *

   Малый зал Марье Ивановне понравился. Не низкий, не высокий, повсюду звериные шкуры – ухоженные и пушистые, низкие восточные столики, инкрустированные костью и цветным камнем, за которыми можно было сидеть, откинувшись на мягкие подушки – кожаные, атласные, бархатные, маленькие и большие, с бахромой и без нее.
   Марья Ивановна выбрала столик, стоявший у стены с фальшивым витражным окном. На витраже была изображена сцена охоты на лисицу, а сам столик охранялся оскаленным белым медведем, точнее тем, что осталось от оскаленного большого белого медведя после его фатальной встречи с хладнокровным охотником, а затем и с искусным скорняком. Встав на безопасном расстоянии от его устрашающих зубов, Марья Ивановна взглянула в большое зеркало, вделанное в противоположную стену.
   "В своем костюме я выгляжу здесь, как Маргарет Тэтчер выглядела бы в манильском борделе", – усмехнулась она, пристально себя рассматривая.
   – В принципе вы могли бы переодеться, – прочитал ее мысли Эгисиани. – Рядом с зеркалом в стену вделан шкаф. В нем хранятся одеяния на любой вкус.
   – Одеяния на любой вкус? – удивилась женщина?
   – Совершенно верно. Мои гости нередко переодеваются в платья, соответствующие обстановке...
   – Идея Кристины?
   – Да, ее, вы угадали. Я пойду, отдам кое-какие распоряжения, а вы покопайтесь в шкафу, может, и найдете что-нибудь по вкусу.
   Оставшись наедине, Марья Ивановна прошлась по залу. Интересовало ее, естественно, оружие. Луки с колчанами, древние мушкеты, пищали и рогатины не задержали надолго внимания женщины, а вот нечто подобное обрезу с воротом и небольшим стальным луком заставило ее сердце замереть. А когда она увидела рядом набор коротких стрел, скорее снарядов, с внушавшими трепет массивными острейшими наконечниками, сострадание к Евгению Александровичу заставило ее сердце ощутимо сжаться.
   "Бог мой, – подумала она, – неужели такая штука вонзилась в его попу!? Бедный Женечка!"
   Сострадание недолго ее мучило – она обнаружила (пришлось испачкать мизинец), что стрелы немного, но опылены, а арбалет совершенно чист.
   – Вы и в самом деле неплохой сыщик, – вывел ее из оцепенения голос неслышно подошедшего Эгисиани.
   – Почему вы так думаете? – обернулась к нему Марья Ивановна. Секунды ей хватило, чтобы разгладить напрягшееся лицо мягкой улыбкой.
   – Этот самострел принесла Кристина.
   – Кристина!?
   – Да.
   – И где же она его взяла?
   – Она сказала, что купила его в антикварном магазине специально для этого зала...
   – Замечательный самострел... – проговорила Марья Ивановна, уже разглядывая широкую двустворчатую дверь красного дерева, занимавшую чуть ли не половину торцовой стены.
   – Она ведет в часть ресторана, не имеющую прямого отношения к Кристине, – встал Эгисиани меж гостьей и дверью – К тому же там сейчас ведутся строительные работы.
   – А к вам она имеет отношение?
   – Конечно. После того, как ремонт будет закончен, а наше знакомство укрепится, мы непременно там повеселимся.
   – А почему вы сказали "не имеющую прямого отношения к Кристине"? – спросила Марья Ивановна, посматривая на таинственную дверь – ей казалось, что за нею кто-то есть.
   – Гм... Видите ли, люди творческие распространяют вокруг себя... ну, как бы вам сказать...
   – Волны творчества? Или созидания?
   – Да... И эти волны рождают в казалось бы простых людях желание творить, и не только желание творить, но и еще что-то, дающее человеку возможность делать что-то необыкновенное...
   – Вы хотите сказать, что под влиянием Кристины вы принялись созидать? То есть делать что-то необыкновенное?
   – Ну, не созидать, а придумывать разные оригинальные вещи.
   Марья Ивановна хотела уточнить понятие "оригинальные вещи", но Эгисиани упредил ее:
   – Так вы станете переодеваться к обеду? Я боюсь, что вы опять убежите, не попробовав творений моей кухни.
   – Надо сначала посмотреть, что там у вас есть.
   – В чем же вопрос, пойдемте, посмотрим.
   В мужском отделении гардероба висели набедренные шкуры и накидки (Марья Ивановна усмехнулась, представив хозяина ресторана в непритязательном одеянии троглодита), кожаные с бахромой костюмы американских трапперов, английские и немецкие охотничьи одежды с иголочки и даже шерстяной наряд бедуина.
   – Наденьте вот это! – игриво ткнула женщина в последний. И осеклась: она предложила мужчине сделать первый ход и если он сделает его, то ей придется ответить.
   Невозмутимо сняв с вешалки и перекинув через плечо бедуинское платье, Эгисиани распахнул створки дамского отделения. Марья Ивановна замерла, растерянно приоткрыв рот: в гардеробе висели преимущественно набедренные повязки из светлого каракуля и накидки из шкур ангорских коз.
   Улыбнувшись ее реакции, Эгисиани со словами: – Видите ли, именно эти наряды пользуются повышенным спросом у подруг большинства моих друзей, – отодвинул их в сторону.
   С облегчением Марья Ивановна увидела висевшие в глубине шкафа прозрачные одежды, видимо, считавшиеся нарядами амазонок и, не удержавшись, принялась их один за другим рассматривать.
   – Вы выбирайте, а я пойду, переоденусь, – сказал Эгисиани, поощрительно улыбаясь. – Я постучу, когда вернусь. И имейте в виду, эти одежды дважды не используются.
   – А в той комнате за красными дверями кто-нибудь есть? Я переоденусь, а потом войдут рабочие с длинной лестницей... – сказала Марья Ивановна и тотчас зарумянилась.
   Смирнов ей как-то говорил, что по Фрейду лестница – это символ полового акта. А длинная лестница – символ полового акта, достающего до печенок.
   – Никто, кроме меня, сюда не войдет, – улыбнулся Эгисиани. – По поводу вашего высочайшего визита, все рабочие отправлены домой к своим женам, а ресторан закрыт на переучет.
   Не дождавшись ответа (Марья Ивановна думала о всеведущем Фрейде), он поцеловал гостье руку и ушел, размашисто ступая.

* * *

   Через пять минут Марья Ивановна стояла перед зеркалом, облаченная в длинную голубую накидку, такие же трусики и лифчик.
   "Убьет Смирнов, когда расскажу, – подумала она, поворачиваясь то так, то эдак. – Ну, ничего, куда он от меня денется? Ведь любит же... Еще как любит..."

* * *

   Первостепенная черта всякой женщины, – как-то говорил ей Смирнов, – это умение быть признательной. Они с лихвой вознаграждают за щедрость и внимание. И, конечно же, Марья Ивановна переоделась в легкомысленные и многообещающие одежды не только потому, что они привлекли ее своей необычностью. Просто блеск алмаза, вставленного этим человеком в заколку, продолжал играть в ее сердце. Продолжал играть, призывая к благодарности и поощрению в его лице всех истинных, то есть щедрых мужчин.

* * *

   Эгисиани вошел весь в белом, открыто лишь спокойное лицо аскета, пригвожденное к черепу агатовыми глазами. Марья Ивановна возлежала на беломедвежьей шкуре. Головка ее покоилась на большой подушке, надежно прикрывавшей свирепые глаза и ужасные зубы лишенного плоти животного.
   – Муж не заругает? – спросил Эгисиани, усевшись подле нее по-восточному.
   – Поживем – увидим, – философски улыбнулась женщина и, не мешкая, взяла быка за рога:
   – Вы знаете, Владимир, мне кажется, что вы знаете, как умерла Кристина. Насколько я поняла, последние месяцы перед смертью она вращалась в кругу ваших ближайших друзей, которые вряд ли занимались заготовками метел для московских дворников...