Страница:
И я мчусь... Бешенство скачки влечет возможностью вобрать в себя больше, больше пространства... Впереди, за вечно отступающим горизонтом – тайна грани! Вперед, вперед!
...Но вот, наконец, все позади... Сожженные города, растерзанные соперники, изнасилованные женщины... Мой конь издох... Я один, в моей груди – меч. Я умираю, я пришел... Но что это? Что-то бессмертное покидает мое уставшее от жизни тело и мчится ребенком в степь, мчится к следующей битве! Вперед! Вперед!! Вперед!!!
– Я до смерти Котара с ним был, – ответил Бельмондо.
– Я тоже... – зевнул я. – Как только душенька Клита с его телом распрощалась, так я домой и вернулся. То есть сюда, в этот загон. А ты Македонский?
– Не помню, клянусь... – почему-то смутился Баламут.
– Колись, давай! – вперился в его глаза Бельмондо. – Вижу, что помнишь...
– Ну ладно, смейтесь! В общем, как Македонский окочурился, наша с ним душа в дочку перса-скотовода вселилась... Ну и пахла она!
– А когда ты самоопределился? – спросил я.
– Когда она половой зрелости достигла и вышла замуж за погонщика верблюдов... Не смог я к нему привыкнуть и отделился...
Посмеявшись, Ольга продолжила осмыслять действительность:
– А как вы думаете, знает Худосоков о наших полетах в прошлое?
– Ты хочешь сказать: хватился ли он своих пилюль, которые Баламут из бушлата его вытащил? – уточнил Бельмондо.
– Да...
– Я ду-у-у-маю, нет, – зевнул Баламут. – Они под подкладкой...
– Слушайте, орлы и орлицы, а помните Худосоков, тогда Сильвер, пел нам об омолаживании посредством употребления внутрь этих шариков? – перебил его Бельмондо, уже минут пять с разных ракурсов разглядывавший свое загорелое лицо в маленькое карманное зеркальце. – Чевой-то я не чувствую в себе...
– Мужских гормонов!!! – прыснул я, подымаясь на ноги, чтобы немного размяться.
– Дурак ты, – посочувствовал Николай. – Ты что, кошку забыл? Как он ее в забегаловке об стенку трахнул, а она только сильнее и красивше от этого стала?
– Я бы сказала, что вы все выглядите куда лучше, чем в городе, – оглядев нас, улыбнулась Ольга. – Хотя, как вы знаете, молодость мужчины определяется не только внешним видом...
– Курсант Чернов готов приступить к испытаниям немедленно! – отрапортовал я, выгнув грудь колесом и отдав под козырек. – Тем более, что ты после этих шариков тянешь на шестнадцать с половиной... Наверное, и растяжек не осталось, Да? Посмотри, ведь все свои...
Ольга, ничтоже сумняшеся, сунула руку за пазуху и начала внимательно рассматривать свои груди. Рассмотрев, радостно воскликнула:
– Ой! Нет растяжек! Совсем как до тебя, Черный! Пошли, покажу – упадешь от удивления!
И, схватив меня за руку, подняла с места и, недвусмысленно улыбаясь, потащила в штольню.
– Либо у него ничего не получается, либо по третьему разу пошел... – завистливо сказал Бельмондо, сидевший, как и Баламут, спиной к нам.
Услышав эти слова, Ольга прыснула, друзья обернулись и по нашим лицам безошибочно выбрали правильный вариант ответа.
9. Хохот режет души. – Нашего полку прибыло. – У дьявола падает давление.
10. Что он хочет? – Все вышло на "браво". – Идея, лежавшая на дне последней бутылки.
11. Предлагают развлечься. – Дерби-87. – Никто не верил, что он сорвется...
...Но вот, наконец, все позади... Сожженные города, растерзанные соперники, изнасилованные женщины... Мой конь издох... Я один, в моей груди – меч. Я умираю, я пришел... Но что это? Что-то бессмертное покидает мое уставшее от жизни тело и мчится ребенком в степь, мчится к следующей битве! Вперед! Вперед!! Вперед!!!
* * *
– Послушайте, мальчики... – закончил мое путешествие в прошлое тихий голос Ольги. – Я вот о чем думаю... О продолжительности этих полетов в прошлое... До каких пор они продолжаются? Моя душа как-то неожиданно от Роксаниной отделилась. Раз – и отчалила... А ваши?– Я до смерти Котара с ним был, – ответил Бельмондо.
– Я тоже... – зевнул я. – Как только душенька Клита с его телом распрощалась, так я домой и вернулся. То есть сюда, в этот загон. А ты Македонский?
– Не помню, клянусь... – почему-то смутился Баламут.
– Колись, давай! – вперился в его глаза Бельмондо. – Вижу, что помнишь...
– Ну ладно, смейтесь! В общем, как Македонский окочурился, наша с ним душа в дочку перса-скотовода вселилась... Ну и пахла она!
– А когда ты самоопределился? – спросил я.
– Когда она половой зрелости достигла и вышла замуж за погонщика верблюдов... Не смог я к нему привыкнуть и отделился...
Посмеявшись, Ольга продолжила осмыслять действительность:
– А как вы думаете, знает Худосоков о наших полетах в прошлое?
– Ты хочешь сказать: хватился ли он своих пилюль, которые Баламут из бушлата его вытащил? – уточнил Бельмондо.
– Да...
– Я ду-у-у-маю, нет, – зевнул Баламут. – Они под подкладкой...
– Слушайте, орлы и орлицы, а помните Худосоков, тогда Сильвер, пел нам об омолаживании посредством употребления внутрь этих шариков? – перебил его Бельмондо, уже минут пять с разных ракурсов разглядывавший свое загорелое лицо в маленькое карманное зеркальце. – Чевой-то я не чувствую в себе...
– Мужских гормонов!!! – прыснул я, подымаясь на ноги, чтобы немного размяться.
– Дурак ты, – посочувствовал Николай. – Ты что, кошку забыл? Как он ее в забегаловке об стенку трахнул, а она только сильнее и красивше от этого стала?
– Я бы сказала, что вы все выглядите куда лучше, чем в городе, – оглядев нас, улыбнулась Ольга. – Хотя, как вы знаете, молодость мужчины определяется не только внешним видом...
– Курсант Чернов готов приступить к испытаниям немедленно! – отрапортовал я, выгнув грудь колесом и отдав под козырек. – Тем более, что ты после этих шариков тянешь на шестнадцать с половиной... Наверное, и растяжек не осталось, Да? Посмотри, ведь все свои...
Ольга, ничтоже сумняшеся, сунула руку за пазуху и начала внимательно рассматривать свои груди. Рассмотрев, радостно воскликнула:
– Ой! Нет растяжек! Совсем как до тебя, Черный! Пошли, покажу – упадешь от удивления!
И, схватив меня за руку, подняла с места и, недвусмысленно улыбаясь, потащила в штольню.
* * *
Через час мы стояли с Ольгой на устье штольни и жмурились на солнце.– Либо у него ничего не получается, либо по третьему разу пошел... – завистливо сказал Бельмондо, сидевший, как и Баламут, спиной к нам.
Услышав эти слова, Ольга прыснула, друзья обернулись и по нашим лицам безошибочно выбрали правильный вариант ответа.
* * *
Поужинав килькой в томатном соусе и размоченными в воде буханками, мы разлеглись на траве и задремали. Страха не было совсем – нам казалось, что арба нашей жизни просто зависла над пропастью, на дне которой – следующая жизнь...
9. Хохот режет души. – Нашего полку прибыло. – У дьявола падает давление.
Однако Худосоков в который раз заставил нас содрогнуться. Как только блаженство достигло апогея, мы услышали сверху его призывный крик, а затем голоса Софии, подруги Баламута, Вероники, жены Бельмондо и, как всем показалось, нескольких девочек.
"Полина и Лена!!!" – похолодел я. "Леночка" – вздрогнула Ольга. Ужас, немедленно охвативший нас, тугим взрывом раздвинул стены колодца и тут же бросил их к нашим похолодевшим сердцам. Вглядываясь друг другу в глаза, мы видели в них одно желание – желание немедленно исчезнуть, хоть в бухенвальдской печи, хоть в тонущем Титанике, хоть в пасти нильского крокодила, исчезнуть, лишь бы не ощущать более этой жуткой беспомощности...
И тут сверху раздался демонический хохот Худосокова. Он стоял на самом краю обрыва и смеялся раскатисто, от души наслаждаясь нашим оцепенением...
– Ну и пусть базлает... – сказал Бельмондо, делая вид, что прочищает уши мизинцами. – Худосоков никогда не смеялся последним.
Ленчик, услышав эти слова, замолчал и, переведя дух, заорал вниз срывающимся голосом:
– Вы еще не знаете, что вас ожидает! Не знаете!!!
И, швырнув в нас веревочной лестницей, вновь заполнил весь белый свет своим леденящим кровь хохотом. От него воздух в нашем колодце затрепетал, но я уже взял себя в руки – дети не смогли бы спуститься по лестнице, значит, у Худосокова их просто нет.
– А сколько их там, наверху?
– В лагере под Кырк-Шайтаном три человека, таджики наемные. И недалеко отсюда у родника палатка стоит, в ней трое уголовников живут, матери не пожалеют. А где сам Худосоков обретает, не знаю... В своем "лендкрузере", наверное... Хотя вряд ли – очень уж он чист и выглажен...
– А как вы в его лапы угодили? – спросил Баламут, на глазах теплея от возможности прикасаться к своей, хоть и ветреной, но обожаемой супруге.
– Позвонила женщина и сказала, что ты просил кое-что купить из альпинистского снаряжения и через нее передать его тебе... Она так говорила, как будто бы все знала о нас с тобой, и у меня сомнений-то никаких не возникло... Договорились встретиться, я пошла и очутилась в пропахшем бензином багажнике...
– В багажнике! – сжал кулаки Баламут.
– И Веронику таким же образом выкрали... – продолжила София. – Когда ее привезли, я уже полдня в подвале сидела... К вечеру пришел мужик в защитной форме и в сапогах на шнуровке и стал бить меня ладонью по носу. Маньяк какой-то – нравилось ему смотреть, как кровь течет и одежду мою пропитывает... Ударит и смотрит... Остановится кровь – опять бьет. Потом точно так же начал Веронику бить. Перед уходом приказал нам в штормовки и брюки походные переодеться, а нашу окровавленную одежду с собой взял. Я так поняла – нужна она им была... Наверное... наверное, чтобы мертвыми нас объявить... На следующий день погрузили нас в одномоторный самолет и в Самарканд привезли – минареты голубые мы видели – и оттуда, в крытом фургоне под сеном – сюда...
София хотела еще что-то сказать, но тут сверху раздались крики. Мы задрали головы и вовремя – прямо на нас, размахивая руками и ногами, летел человек... Мы бросились врассыпную и вовремя – человек шмякнулся животом вниз на то самое место, на котором мы секунду назад стояли. Брызги крови (упавший был голым по пояс) оросили наши одежду и лица... Картина была ужасной – череп бедняги раскололся, обнажив мозги, из открытых переломов рук торчали кости...
– Это Савцилло! – придя в себя от испуга, вскричала София. – Правая рука Худосокова! Это он нас бил в подвале, а сегодня ночью хотел изнасиловать, но Худосоков сказал: "Успеешь еще..." и он отстал...
Услышав это, Баламут подскочил к трупу и начал разъяренно пинать его ногами. Мы с Бельмондо бросились к другу, оттащили в сторону и, с трудом сдерживая, стали успокаивать. Придя в себя, Николай заметил, что его кроссовки испачканы кровью обидчика жены и брезгливо отер их о траву. А мы с Борисом подошли к угловатому от побоев Савцилло и принялись его рассматривать.
– Ни черта не пойму... – пробормотал я, отнимая у Бельмондо сигарету. – Он, что, споткнулся? Или Ленчик его сбросил?
– Смотри, на спине у него какие-то странные ссадины, – сказал Борис, присев на корточки.
Действительно, чуть ниже поясницы у трупа были две свежие продольные ссадины. Мы рассматривали их несколько минут и, в конце концов, пришли к мнению, что беднягу, в самом деле, столкнули к нам посредством сильного толчка в спину каким-то или какими-то предметами.
– Вполне в духе гражданина Худосокова... – проговорил Баламут, присоединившись к нашему консилиуму. – Послал к нам провинившегося подручного для полноты натюрморта... Ну и фиг с ним! Человек ко всему привыкает, и мы привыкнем к такого рода атмосферным осадкам. А там что-нибудь придумаем... Да и хватиться нас должны... В Самарканде нас видели, в Пенджикенте видели, в Айни видели... Самый тупой сыщик нас запросто отыщет...
– Похоронить его надо... – вздохнул Бельмондо. – Завоняет а то...
Не успел он договорить, как с неба упала саперная лопатка. Подняв и осмотрев ее, Баламут сказал шепотом:
– Похоже, Худосоков нас слышит... Акустика что ли здесь такая? Сечете масть?
И, взяв с собой Бельмондо, отправился рыть могилу.
А я принялся исследовать наш крааль на предмет ртутеточения и выяснил, что ранее обнаруженный источник этого зловредного металла единственный. Я не стал пытаться как-то его осушить – ртуть весьма летучий химический элемент. Вместо этого просто поставил под скалу пустую баночку из-под кильки и, удостоверившись, что серебристые капельки падают точно в нее, отправился помогать похоронной команде.
Закопав Савцилло без траурных речей, мы прибирали свой тюремный дворик, а попросту собрали валявшиеся повсюду кости и также погребли их. Затем в противоположном водопаду его конце сложили каменную загородку, выкопали за ней ямку и назвали все это Ольгой Осиповной, то бишь уборной. При рытье ям под Савцилло и мусор мы нашли несколько полусгнивших бревен, захороненных, видимо, во времена проходки штольни (позже они пригодились для изготовления палочек и угольев для шашлыка).
Закончив субботник, мы сели ужинать разогретыми мясными консервами и ячневой кашей.
– В этой дыре Худосоков достанет нас только голодом, – сказала Ольга, протягивая мне ложку. – Мы с Софией решили, что когда кончатся продукты, первым мы съедим Баламута.
– Почему Баламута? – поинтересовался Николай.
– У Черного дети, а жена Бельмондо беременна... – пряча улыбку, ответила София.
Днем, подойдя к источнику ртути, я обнаружил, что он пересох.
– Просто-напросто землетрясение перекрыло каналы ее поступления, – предположил Бельмондо.
– Да нет, просто у нашего дьявола падает кровяное давление! – пошутил я. – Это добрый знак!
"Полина и Лена!!!" – похолодел я. "Леночка" – вздрогнула Ольга. Ужас, немедленно охвативший нас, тугим взрывом раздвинул стены колодца и тут же бросил их к нашим похолодевшим сердцам. Вглядываясь друг другу в глаза, мы видели в них одно желание – желание немедленно исчезнуть, хоть в бухенвальдской печи, хоть в тонущем Титанике, хоть в пасти нильского крокодила, исчезнуть, лишь бы не ощущать более этой жуткой беспомощности...
И тут сверху раздался демонический хохот Худосокова. Он стоял на самом краю обрыва и смеялся раскатисто, от души наслаждаясь нашим оцепенением...
– Ну и пусть базлает... – сказал Бельмондо, делая вид, что прочищает уши мизинцами. – Худосоков никогда не смеялся последним.
Ленчик, услышав эти слова, замолчал и, переведя дух, заорал вниз срывающимся голосом:
– Вы еще не знаете, что вас ожидает! Не знаете!!!
И, швырнув в нас веревочной лестницей, вновь заполнил весь белый свет своим леденящим кровь хохотом. От него воздух в нашем колодце затрепетал, но я уже взял себя в руки – дети не смогли бы спуститься по лестнице, значит, у Худосокова их просто нет.
* * *
...Первой спустилась Вероника, за ней – София. Последняя, стараясь не смотреть нам с Ольгой в глаза, сказала, что Худосоков обещал прислать Полину с Леночкой в следующий раз... Покрывшись холодным потом, я спросил:– А сколько их там, наверху?
– В лагере под Кырк-Шайтаном три человека, таджики наемные. И недалеко отсюда у родника палатка стоит, в ней трое уголовников живут, матери не пожалеют. А где сам Худосоков обретает, не знаю... В своем "лендкрузере", наверное... Хотя вряд ли – очень уж он чист и выглажен...
– А как вы в его лапы угодили? – спросил Баламут, на глазах теплея от возможности прикасаться к своей, хоть и ветреной, но обожаемой супруге.
– Позвонила женщина и сказала, что ты просил кое-что купить из альпинистского снаряжения и через нее передать его тебе... Она так говорила, как будто бы все знала о нас с тобой, и у меня сомнений-то никаких не возникло... Договорились встретиться, я пошла и очутилась в пропахшем бензином багажнике...
– В багажнике! – сжал кулаки Баламут.
– И Веронику таким же образом выкрали... – продолжила София. – Когда ее привезли, я уже полдня в подвале сидела... К вечеру пришел мужик в защитной форме и в сапогах на шнуровке и стал бить меня ладонью по носу. Маньяк какой-то – нравилось ему смотреть, как кровь течет и одежду мою пропитывает... Ударит и смотрит... Остановится кровь – опять бьет. Потом точно так же начал Веронику бить. Перед уходом приказал нам в штормовки и брюки походные переодеться, а нашу окровавленную одежду с собой взял. Я так поняла – нужна она им была... Наверное... наверное, чтобы мертвыми нас объявить... На следующий день погрузили нас в одномоторный самолет и в Самарканд привезли – минареты голубые мы видели – и оттуда, в крытом фургоне под сеном – сюда...
София хотела еще что-то сказать, но тут сверху раздались крики. Мы задрали головы и вовремя – прямо на нас, размахивая руками и ногами, летел человек... Мы бросились врассыпную и вовремя – человек шмякнулся животом вниз на то самое место, на котором мы секунду назад стояли. Брызги крови (упавший был голым по пояс) оросили наши одежду и лица... Картина была ужасной – череп бедняги раскололся, обнажив мозги, из открытых переломов рук торчали кости...
– Это Савцилло! – придя в себя от испуга, вскричала София. – Правая рука Худосокова! Это он нас бил в подвале, а сегодня ночью хотел изнасиловать, но Худосоков сказал: "Успеешь еще..." и он отстал...
Услышав это, Баламут подскочил к трупу и начал разъяренно пинать его ногами. Мы с Бельмондо бросились к другу, оттащили в сторону и, с трудом сдерживая, стали успокаивать. Придя в себя, Николай заметил, что его кроссовки испачканы кровью обидчика жены и брезгливо отер их о траву. А мы с Борисом подошли к угловатому от побоев Савцилло и принялись его рассматривать.
– Ни черта не пойму... – пробормотал я, отнимая у Бельмондо сигарету. – Он, что, споткнулся? Или Ленчик его сбросил?
– Смотри, на спине у него какие-то странные ссадины, – сказал Борис, присев на корточки.
Действительно, чуть ниже поясницы у трупа были две свежие продольные ссадины. Мы рассматривали их несколько минут и, в конце концов, пришли к мнению, что беднягу, в самом деле, столкнули к нам посредством сильного толчка в спину каким-то или какими-то предметами.
– Вполне в духе гражданина Худосокова... – проговорил Баламут, присоединившись к нашему консилиуму. – Послал к нам провинившегося подручного для полноты натюрморта... Ну и фиг с ним! Человек ко всему привыкает, и мы привыкнем к такого рода атмосферным осадкам. А там что-нибудь придумаем... Да и хватиться нас должны... В Самарканде нас видели, в Пенджикенте видели, в Айни видели... Самый тупой сыщик нас запросто отыщет...
– Похоронить его надо... – вздохнул Бельмондо. – Завоняет а то...
Не успел он договорить, как с неба упала саперная лопатка. Подняв и осмотрев ее, Баламут сказал шепотом:
– Похоже, Худосоков нас слышит... Акустика что ли здесь такая? Сечете масть?
И, взяв с собой Бельмондо, отправился рыть могилу.
А я принялся исследовать наш крааль на предмет ртутеточения и выяснил, что ранее обнаруженный источник этого зловредного металла единственный. Я не стал пытаться как-то его осушить – ртуть весьма летучий химический элемент. Вместо этого просто поставил под скалу пустую баночку из-под кильки и, удостоверившись, что серебристые капельки падают точно в нее, отправился помогать похоронной команде.
Закопав Савцилло без траурных речей, мы прибирали свой тюремный дворик, а попросту собрали валявшиеся повсюду кости и также погребли их. Затем в противоположном водопаду его конце сложили каменную загородку, выкопали за ней ямку и назвали все это Ольгой Осиповной, то бишь уборной. При рытье ям под Савцилло и мусор мы нашли несколько полусгнивших бревен, захороненных, видимо, во времена проходки штольни (позже они пригодились для изготовления палочек и угольев для шашлыка).
Закончив субботник, мы сели ужинать разогретыми мясными консервами и ячневой кашей.
– В этой дыре Худосоков достанет нас только голодом, – сказала Ольга, протягивая мне ложку. – Мы с Софией решили, что когда кончатся продукты, первым мы съедим Баламута.
– Почему Баламута? – поинтересовался Николай.
– У Черного дети, а жена Бельмондо беременна... – пряча улыбку, ответила София.
* * *
...Ночью случилось землетрясение баллов в пять-шесть. Мы выскочили наружу, но тут же вернулись в штольню – сверху после толчков сыпались камни. Афтершоки продолжались почти всю ночь и никто не смог заснуть. "Сердце Дьявола бьется" – пошутил Баламут уже под утро.Днем, подойдя к источнику ртути, я обнаружил, что он пересох.
– Просто-напросто землетрясение перекрыло каналы ее поступления, – предположил Бельмондо.
– Да нет, просто у нашего дьявола падает кровяное давление! – пошутил я. – Это добрый знак!
10. Что он хочет? – Все вышло на "браво". – Идея, лежавшая на дне последней бутылки.
К середине четвертого дня нашего заключения в краале стало тоскливо – тяжелые мысли посещали нас все чаще и чаще. Что хочет от нас Худосоков? Просто поиздеваться и убить? Ведь говорил он в забегаловке, что мечтает поставить пьеску-триллер со старыми друзьями, то есть нами, в главных ролях? Или наше заключение в краале как-то связано с чудодейственной силой пилюль из Волос Медеи? А может быть, Худосоков задумал что-то со временем? А путешествия в прошлое, то есть реинкарнация наоборот? Может быть, все это лишь галлюцинации, то есть Волосы Медеи просто-напросто являются галлюцигеном, похлестче мухомора и ЛСД? И тогда то, что придает нам сейчас силы – просто миф? И эти наши жизни последние, и, после того, как мы будем убиты, нас встретят не новенькие услужливые тела, а бесконечный мрак смерти?
...Не находя ответов на эти и другие вопросы, мы нервничали и, не желая ссор, избегали друг друга... Баламут доставал всех бесцельным хождением из угла в угол, я – заунывным и фальшивым пением песен Булата Окуджавы. Когда, лежа на траве, я в десятый раз пел "И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она явилась из ночных огней...", с неба упал знак в виде записки на куске коричневого картона.
"Ящик прекрасного вина за одну прекрасную драку до качественного нокаута. Знак согласия – три зеленых свистка", – было написано на нем синим шариком.
Баламут, прочитав надпись, повеселел глазами, но мы с Бельмондо отвернулись от него и принялись трепаться – я рассказал Борису, с пеленок болевшему за киевских динамовцев, как после сакраментального гола забитого хохлами в ворота российской сборной, ночная Москва несколько минут сотрясалась криками с отчетливой слезой: "Филимонов – чмо! Чмо Филимонов!!!". Скоро Баламут, пламенный спартаковец по натуре, ввязался в нашу беседу и мы забыли о записке на картоне (или сделали вид, что забыли).
Утром следующего дня с неба упала на рога манна небесная в виде молодой самки архара и мы, уже начисто запамятовав о записке, принялись за ней, отупевшей от падения, гоняться. Догнав и освежевав, занялись приготовлением шашлыка. Когда он был готов, Коля брезгливо завертел своей палочкой перед глазами.
– Шашлык насухо – это пошло! Шашлык насухо – это издевательство над многовековыми традициями общепита на пленэре... – сказал он, наконец, и отложив палочку, уселся в позе сироты (то есть устроил поникшую голову на ладони).
– Ну, ладно, уговорил... – вздохнул Борис, бросив в кострище второй по счету шампур. – Давай, алкоголик, свисти зелеными... Морду тебе буду бить.
Они сражались минут пятнадцать. Смотреть на них было весело, выглядели они реслингистами, отчаянно колотящими друг друга бейсбольными битами или велосипедными цепями. В конце концов, Баламут картинно упал и затих. Полежав минуты две с прикрытыми глазами, он встал, отряхнулся и требовательно уставился в небо. Через некоторое время в нем появилась сине-красная полулитровая баночка из-под джина с тоником. Определив на расстоянии, что она издевательски пуста и помята, Коля рассердился и весьма профессионально пнул ее с лета подъемом ноги и банка, шмякнувшись о стену почти на трехметровой высоте, бесшумно упала в равнодушно зеленевшую траву...
Дожевав остывший уже шашлык, я подошел к месту приземления банки, поднял, посмотрел внутрь и увидел свернутую в трубочку записку.
– Табе пакет, – сказал я Коле, бросая ему банку.
Коля разрезал банку перочинным ножом (благодетель Худосоков при нашем заключении в крааль не тронул личных вещей), достал записку, прочитал ее, стараясь казаться равнодушным, затем бросил ее мне и принялся разогревать на углях свой остывший шашлык.
В записке было написано:
«Не делайте из меня фраера, умоляю. Договор оставляю в силе. Сигнал тот же».
Целую, искренне ваш. Леонид Худосоков.
– Теперь я, кажется, догадываюсь, какими будут его дальнейшие действия по нашему разложению на молекулы, – сказал я товарищам, скомкав и выбросив записку в кострище.
– Сексом заставит заниматься, факт, – усмехнулась Ольга. – А потом с неба будут сыпаться бумажки с оценками за мастерство и артистизм: 5.5, 5.5, 5.6, 5.4... Или гнилые помидоры...
– А что? – пожала плечами легкомысленная София. – Привыкнем, войдем во вкус.
– Дурочка... – вздохнула Ольга. – Ленчик такое придумает, что всю оставшуюся жизнь голые мужчины у тебя никаких чувств, кроме омерзения, вызывать не будут...
– Ну, почему мужчины, – пыталась шутить София, – может быть, только Коля...
Поняв, что шутка получилась неудачной, София замолчала.
– Давай, что ли, Черный с тобой подеремся, а? – спросил Баламут, когда молчание стало невыносимым. – И винцо заработаем, и напряжение сбросим?
– Да ведь побью... Я на пятнадцать килограмм тяжелее...
– А двое на одного?
– Двое на одного? Тяжеловат я стал...
– Так ведь ящик вина...
– Наверняка кисляк...
– Щас узнаю! – обрадовался Баламут, почувствовав брешь в моей обороне. И, сложив ладони рупором, заорал в небеса:
– Ви-и-но как-о-е?
И, к моему удивлению, небеса ответили довольно внятно:
– Марсала... Сицилия... Разлив восемьдесят пятого.
– Хоп, ладно! – сломался я, усаживаясь рядом с друзьями. – Только костей не ломать, зубов не выбивать и ниже пояса не бить. Есть вопросы по регламенту?
– Много говоришь... – сузил глаза Баламут, почувствовав плечо Бельмондо. – Начнем, пожалуй...
Мы подождали, пока женщины усядутся рядом с устьем штольни и после трех свистков в небо начали поединок.
Сначала я уклонялся от прямого мордобоя и заставил ребят побегать за собой. Но, в конце концов, они все-таки зажали меня в угол и принялись основательно греть и красить в красный цвет мою физиономию. После прямого удара в бровь (Бельмондо разошелся) мне пришлось набрать под ногами песка и кинуть его в их глаза, алчущие вина и крови. Друзья, конечно, не ожидали такой ослепительной пакости, захлопали веками и в результате такого промедления были один за другим уложены на землю любимыми моими ударами (правой в живот до слома пополам, затем замком по затылку и навстречу коленом в лицо). Когда я выравнивал очертания рукотворного штабеля ногами, кто-то ударил меня сзади по голове тяжелым тупым предметом и я, в который раз за свою драчливую жизнь, стал невольным наблюдателем взрыва в моих мозгах сверхновой звезды...
Но люди злопамятны и Баламут, оправившись от побоев, подозвал к себе Бориса и вполголоса предложил набить мне все-таки за подлость морду до равноценного с их лицами состояния.
– Окстись, там ящик вина, колбаса, буженина, фрукты... – пытался отвлечь его Бельмондо.
– На фиг! Сначала бровь за бровь, губу за губу и нос за нос!
– Да ты не знаешь – София его буханкой вырубила... Он только-только зенки вылупил...
– Да?
– Видишь, до сих пор звезды считает...
Баламут внимательно посмотрел на меня и, удостоверившись в моем отвратительном состоянии, закричал фальцетом:
– Что, хреново тебе, Черный?
– Как хочешь, Коля, – ответил я хрипом.
– До ящика доползешь? – после минутной паузы спросил Баламут уже примирительно.
– Не... Не могу головой вперед передвигаться – килевая качка у меня, понимаешь...
Поверив, друзья понесли меня к ящику.
– Ты чего, братан? Крыша поехала? – изумился я, сразу не врубившись в какой области эстрадного искусства выступает Коля.
– Это у тебя крыша поехала! – ответил Баламут, с удовольствием рассматривая стакан вина на просвет. – Понимаешь, сейчас у нас все, как раньше! Сверху спускают директивы, а если мы их выполняем, то становится тепло и сытно.
– Ну, ну... – усмехнулась Вероника. – Ты хочешь сказать, что если мы будем паиньками, то Леонид Ильич проведет нам тепло и воду?
– Правильно мыслишь! – похвалил Баламут, с удовольствием понюхав вино. – Давайте верить в светлое коммунистическое будущее нашей отдельно взятой дыры и все будет тип-топ.
И не спеша, смакуя, выпил.
Мы с Бельмондо почти не обиделись – Баламут не был бы Баламутом если бы не припрятал выпивку на утреннюю реабилитацию. В душах наших бродила благодать – накануне ничего не намешали, похмелиться есть чем, да и небеса молчат, как им и полагается – на дворе понедельник, а каждый из нас, каждой своей клеточкой происходя из славной прослойки совслужащих, знал, что в понедельник у всех мало-мальски значительных руководителей обязательная планерка.
– А неплохой парень Николай... – проронил Бельмондо, когда Баламут ушел за второй припрятанной бутылкой.
– Ага... – ответил я, вспоминая, сколько же десятилетий они знают друг друга. Получалось, что ровно три. "Славно, когда через тридцать лет близкого знакомства, люди так говорят друг о друге... – подумал я, опрокидываясь в согревшуюся уже траву. – Следующий раз пусть дерутся между собой" (это вдруг задергала болью травмированная вчера шея).
Раскупорив последнюю бутылку, Баламут взял слово и сказал, что всю ночь думал. Бельмондо искренне удивился и недоверчиво посмотрел на товарища.
– Живот, что ли болел? – догадался я.
– Нет, я буквально думал. И, кажется, придумал, как нам отсюда сачкануть...
– Ван Го-оген! Людвиг ван Бефстроган! – восхитился Бельмондо. – А как, если не секрет?
– Очень просто. Там шариков в мешочке шесть штук осталось. Глотаем их, и в наших прошлых жизнях что-нибудь предпринимаем по поводу своего спасения...
– Ну, ну... – усмехнулся я криво. – Конгениальная идея! Пишем, например, записку: "Потомок мой, мужского ли, женского ли ты рода, соизволь 30 июня такого то года явиться на гору Кырк-Шайтан, что возвышается близ озера Искандеркуль в Центральном Таджикистане; явившись, составь себе труд обнаружить там гражданина Худосокова Леонида Ильича (среднего роста, брюнет, шрам через все лицо, на носу родинка, на лбу другая, правая ступня отсутствует) и столкнуть его в колодец, рядом с которым он ошивается" и завещаем кому-нибудь передавать эту записку по наследству вплоть до соответствующего поколения.
– А что? – уставился на меня Баламут вопросительно. – По-моему, клевая идея. Во-первых, что-нибудь там накоцаем, непременно накоцаем, а во вторых... а во-вторых, я очень хочу убедиться, что вся эта реинкарнация наоборот есть не пошлая галлюцинация, а объективная реальность, данная нам в наших ощущениях... И хочу я это знать не из пустого интереса, а корысти ради...
Баламут сделал паузу, в течение которой решал рассказывать или не рассказывать друзьям о спрятанных где-то рядом сокровищах Александра Македонского. Но решить не успел – увидел, что с неба в крааль неспешной спиралью спускается маленький бумажный самолетик...
...Не находя ответов на эти и другие вопросы, мы нервничали и, не желая ссор, избегали друг друга... Баламут доставал всех бесцельным хождением из угла в угол, я – заунывным и фальшивым пением песен Булата Окуджавы. Когда, лежа на траве, я в десятый раз пел "И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она явилась из ночных огней...", с неба упал знак в виде записки на куске коричневого картона.
"Ящик прекрасного вина за одну прекрасную драку до качественного нокаута. Знак согласия – три зеленых свистка", – было написано на нем синим шариком.
Баламут, прочитав надпись, повеселел глазами, но мы с Бельмондо отвернулись от него и принялись трепаться – я рассказал Борису, с пеленок болевшему за киевских динамовцев, как после сакраментального гола забитого хохлами в ворота российской сборной, ночная Москва несколько минут сотрясалась криками с отчетливой слезой: "Филимонов – чмо! Чмо Филимонов!!!". Скоро Баламут, пламенный спартаковец по натуре, ввязался в нашу беседу и мы забыли о записке на картоне (или сделали вид, что забыли).
Утром следующего дня с неба упала на рога манна небесная в виде молодой самки архара и мы, уже начисто запамятовав о записке, принялись за ней, отупевшей от падения, гоняться. Догнав и освежевав, занялись приготовлением шашлыка. Когда он был готов, Коля брезгливо завертел своей палочкой перед глазами.
– Шашлык насухо – это пошло! Шашлык насухо – это издевательство над многовековыми традициями общепита на пленэре... – сказал он, наконец, и отложив палочку, уселся в позе сироты (то есть устроил поникшую голову на ладони).
– Ну, ладно, уговорил... – вздохнул Борис, бросив в кострище второй по счету шампур. – Давай, алкоголик, свисти зелеными... Морду тебе буду бить.
Они сражались минут пятнадцать. Смотреть на них было весело, выглядели они реслингистами, отчаянно колотящими друг друга бейсбольными битами или велосипедными цепями. В конце концов, Баламут картинно упал и затих. Полежав минуты две с прикрытыми глазами, он встал, отряхнулся и требовательно уставился в небо. Через некоторое время в нем появилась сине-красная полулитровая баночка из-под джина с тоником. Определив на расстоянии, что она издевательски пуста и помята, Коля рассердился и весьма профессионально пнул ее с лета подъемом ноги и банка, шмякнувшись о стену почти на трехметровой высоте, бесшумно упала в равнодушно зеленевшую траву...
Дожевав остывший уже шашлык, я подошел к месту приземления банки, поднял, посмотрел внутрь и увидел свернутую в трубочку записку.
– Табе пакет, – сказал я Коле, бросая ему банку.
Коля разрезал банку перочинным ножом (благодетель Худосоков при нашем заключении в крааль не тронул личных вещей), достал записку, прочитал ее, стараясь казаться равнодушным, затем бросил ее мне и принялся разогревать на углях свой остывший шашлык.
В записке было написано:
«Не делайте из меня фраера, умоляю. Договор оставляю в силе. Сигнал тот же».
Целую, искренне ваш. Леонид Худосоков.
– Теперь я, кажется, догадываюсь, какими будут его дальнейшие действия по нашему разложению на молекулы, – сказал я товарищам, скомкав и выбросив записку в кострище.
– Сексом заставит заниматься, факт, – усмехнулась Ольга. – А потом с неба будут сыпаться бумажки с оценками за мастерство и артистизм: 5.5, 5.5, 5.6, 5.4... Или гнилые помидоры...
– А что? – пожала плечами легкомысленная София. – Привыкнем, войдем во вкус.
– Дурочка... – вздохнула Ольга. – Ленчик такое придумает, что всю оставшуюся жизнь голые мужчины у тебя никаких чувств, кроме омерзения, вызывать не будут...
– Ну, почему мужчины, – пыталась шутить София, – может быть, только Коля...
Поняв, что шутка получилась неудачной, София замолчала.
– Давай, что ли, Черный с тобой подеремся, а? – спросил Баламут, когда молчание стало невыносимым. – И винцо заработаем, и напряжение сбросим?
– Да ведь побью... Я на пятнадцать килограмм тяжелее...
– А двое на одного?
– Двое на одного? Тяжеловат я стал...
– Так ведь ящик вина...
– Наверняка кисляк...
– Щас узнаю! – обрадовался Баламут, почувствовав брешь в моей обороне. И, сложив ладони рупором, заорал в небеса:
– Ви-и-но как-о-е?
И, к моему удивлению, небеса ответили довольно внятно:
– Марсала... Сицилия... Разлив восемьдесят пятого.
– Хоп, ладно! – сломался я, усаживаясь рядом с друзьями. – Только костей не ломать, зубов не выбивать и ниже пояса не бить. Есть вопросы по регламенту?
– Много говоришь... – сузил глаза Баламут, почувствовав плечо Бельмондо. – Начнем, пожалуй...
Мы подождали, пока женщины усядутся рядом с устьем штольни и после трех свистков в небо начали поединок.
Сначала я уклонялся от прямого мордобоя и заставил ребят побегать за собой. Но, в конце концов, они все-таки зажали меня в угол и принялись основательно греть и красить в красный цвет мою физиономию. После прямого удара в бровь (Бельмондо разошелся) мне пришлось набрать под ногами песка и кинуть его в их глаза, алчущие вина и крови. Друзья, конечно, не ожидали такой ослепительной пакости, захлопали веками и в результате такого промедления были один за другим уложены на землю любимыми моими ударами (правой в живот до слома пополам, затем замком по затылку и навстречу коленом в лицо). Когда я выравнивал очертания рукотворного штабеля ногами, кто-то ударил меня сзади по голове тяжелым тупым предметом и я, в который раз за свою драчливую жизнь, стал невольным наблюдателем взрыва в моих мозгах сверхновой звезды...
* * *
Очнувшись, я увидел форменное кино: Ольга за волосы таскала во весь голос вопящую Софию, Вероника, причитая, шла за ними, а сверху, со скал, раздавались аплодисменты и крики "Браво!". Внимательно взглянув в лицо своей подруги, я понял, что в ближайшие пятнадцать минут смены картин не будет. Еще из всей этой сцены, я сделал вывод, что вырубила меня София, следовательно, последний удар коленкой в лицо получил Баламут. Я обернулся к приятелям и увидел, что не ошибся – Баламут только-только приходил в себя. А Бельмондо сидел, опершись плечами о скалу, и куда-то по особенному проникновенно смотрел. Я осторожно развернул гудящую голову в ту же сторону и у скалы напротив, – со временем это место мы начали называть посадочной площадкой, – увидел ящик, не двенадцати местный импортный, картонный, а наш родимый, в цельных двадцать ячеек, из строевого леса, утыканный перевязанными проволокой гнутыми гвоздями... Увидев это сокровище, я микрон за микроном начал вытягивать шею, дабы удостовериться, что все ячейки заполнены...Но люди злопамятны и Баламут, оправившись от побоев, подозвал к себе Бориса и вполголоса предложил набить мне все-таки за подлость морду до равноценного с их лицами состояния.
– Окстись, там ящик вина, колбаса, буженина, фрукты... – пытался отвлечь его Бельмондо.
– На фиг! Сначала бровь за бровь, губу за губу и нос за нос!
– Да ты не знаешь – София его буханкой вырубила... Он только-только зенки вылупил...
– Да?
– Видишь, до сих пор звезды считает...
Баламут внимательно посмотрел на меня и, удостоверившись в моем отвратительном состоянии, закричал фальцетом:
– Что, хреново тебе, Черный?
– Как хочешь, Коля, – ответил я хрипом.
– До ящика доползешь? – после минутной паузы спросил Баламут уже примирительно.
– Не... Не могу головой вперед передвигаться – килевая качка у меня, понимаешь...
Поверив, друзья понесли меня к ящику.
* * *
– Я, дорогие мои друзья, хочу выпить за наш налаживающийся социалистический быт, – начал говорить с пафосом Баламут, когда мы наполнили марсалой свои стаканы.– Ты чего, братан? Крыша поехала? – изумился я, сразу не врубившись в какой области эстрадного искусства выступает Коля.
– Это у тебя крыша поехала! – ответил Баламут, с удовольствием рассматривая стакан вина на просвет. – Понимаешь, сейчас у нас все, как раньше! Сверху спускают директивы, а если мы их выполняем, то становится тепло и сытно.
– Ну, ну... – усмехнулась Вероника. – Ты хочешь сказать, что если мы будем паиньками, то Леонид Ильич проведет нам тепло и воду?
– Правильно мыслишь! – похвалил Баламут, с удовольствием понюхав вино. – Давайте верить в светлое коммунистическое будущее нашей отдельно взятой дыры и все будет тип-топ.
И не спеша, смакуя, выпил.
* * *
...Выбравшись на следующее утро в крааль, я обнаружил, что в ящике осталось всего пять бутылок марсалы, хотя должно было оставаться восемь, ну, в крайнем случае – семь. После короткого разбирательства с выползшими вслед за мной на солнышко друзьями выяснилось, что две бутылки спрятал Баламут. После того, как вылил в себя третью.Мы с Бельмондо почти не обиделись – Баламут не был бы Баламутом если бы не припрятал выпивку на утреннюю реабилитацию. В душах наших бродила благодать – накануне ничего не намешали, похмелиться есть чем, да и небеса молчат, как им и полагается – на дворе понедельник, а каждый из нас, каждой своей клеточкой происходя из славной прослойки совслужащих, знал, что в понедельник у всех мало-мальски значительных руководителей обязательная планерка.
– А неплохой парень Николай... – проронил Бельмондо, когда Баламут ушел за второй припрятанной бутылкой.
– Ага... – ответил я, вспоминая, сколько же десятилетий они знают друг друга. Получалось, что ровно три. "Славно, когда через тридцать лет близкого знакомства, люди так говорят друг о друге... – подумал я, опрокидываясь в согревшуюся уже траву. – Следующий раз пусть дерутся между собой" (это вдруг задергала болью травмированная вчера шея).
Раскупорив последнюю бутылку, Баламут взял слово и сказал, что всю ночь думал. Бельмондо искренне удивился и недоверчиво посмотрел на товарища.
– Живот, что ли болел? – догадался я.
– Нет, я буквально думал. И, кажется, придумал, как нам отсюда сачкануть...
– Ван Го-оген! Людвиг ван Бефстроган! – восхитился Бельмондо. – А как, если не секрет?
– Очень просто. Там шариков в мешочке шесть штук осталось. Глотаем их, и в наших прошлых жизнях что-нибудь предпринимаем по поводу своего спасения...
– Ну, ну... – усмехнулся я криво. – Конгениальная идея! Пишем, например, записку: "Потомок мой, мужского ли, женского ли ты рода, соизволь 30 июня такого то года явиться на гору Кырк-Шайтан, что возвышается близ озера Искандеркуль в Центральном Таджикистане; явившись, составь себе труд обнаружить там гражданина Худосокова Леонида Ильича (среднего роста, брюнет, шрам через все лицо, на носу родинка, на лбу другая, правая ступня отсутствует) и столкнуть его в колодец, рядом с которым он ошивается" и завещаем кому-нибудь передавать эту записку по наследству вплоть до соответствующего поколения.
– А что? – уставился на меня Баламут вопросительно. – По-моему, клевая идея. Во-первых, что-нибудь там накоцаем, непременно накоцаем, а во вторых... а во-вторых, я очень хочу убедиться, что вся эта реинкарнация наоборот есть не пошлая галлюцинация, а объективная реальность, данная нам в наших ощущениях... И хочу я это знать не из пустого интереса, а корысти ради...
Баламут сделал паузу, в течение которой решал рассказывать или не рассказывать друзьям о спрятанных где-то рядом сокровищах Александра Македонского. Но решить не успел – увидел, что с неба в крааль неспешной спиралью спускается маленький бумажный самолетик...
11. Предлагают развлечься. – Дерби-87. – Никто не верил, что он сорвется...
Самолетик приземлился недалеко от общественного туалета. Но никто из нас не спешил узнать, какие новые муки придумал нам Худосоков. Баламут – само равнодушие – поднял лежавшую рядом с ним бутылку из-под марсалы и принялся на просвет изучать ее внутренности. Затем тяжело вздохнул, занес бутылку над головой и дал нескольким каплям конденсата проникнуть в свой жаждущий организм.
– Бутылку не бей... – попросил я, заметя, что Коля хочет откинуть ее в сторону.
– Сдавать будешь? – спросил Бельмондо, не раскрывая глаз придвигаясь к сидевшей рядом Веронике.
– Нет, для почты пригодится, – ответил я. – Бутылочной...
Некоторое время все молчали. Первым, конечно, сломался Баламут. Он заорал:
– София!!!
– Что, милый? – раздался из штольни услужливый голос (все неверные жены, да и мужья, необычайно покладисты).
– Принеси записку...
София, не сказав и слова, пошла к самолетику (его местонахождение кивком определила Ольга).
Внимательно изучив содержимое записки, Баламут встал и начал измерять крааль шагами. Мы с удивлением наблюдали за его действиями. Отчаявшись понять, зачем он это делает, я поднял записку, оставленную Колей на своей лежанке и прочитал:
"Вижу, вы заскучали. Предлагаю вам поразвлечься, а именно поиграть в мяч трое на трое. Без правил, конечно. Будете филонить – останетесь с буханкой, поиграете с азартом – ставлю победителю ящик марочного вина и жратвы на неделю.
P.S. Есть идея! По марке призового вина соревнования предлагаю именовать Дерби-87.
Ваш Л.Х".
Прочитав записку, ваш покорный слуга воодушевился не меньше Баламута – "Дербент" он всегда любил и, более того, употреблял в весьма памятных, да-с, ситуациях.
– Бутылку не бей... – попросил я, заметя, что Коля хочет откинуть ее в сторону.
– Сдавать будешь? – спросил Бельмондо, не раскрывая глаз придвигаясь к сидевшей рядом Веронике.
– Нет, для почты пригодится, – ответил я. – Бутылочной...
Некоторое время все молчали. Первым, конечно, сломался Баламут. Он заорал:
– София!!!
– Что, милый? – раздался из штольни услужливый голос (все неверные жены, да и мужья, необычайно покладисты).
– Принеси записку...
София, не сказав и слова, пошла к самолетику (его местонахождение кивком определила Ольга).
Внимательно изучив содержимое записки, Баламут встал и начал измерять крааль шагами. Мы с удивлением наблюдали за его действиями. Отчаявшись понять, зачем он это делает, я поднял записку, оставленную Колей на своей лежанке и прочитал:
"Вижу, вы заскучали. Предлагаю вам поразвлечься, а именно поиграть в мяч трое на трое. Без правил, конечно. Будете филонить – останетесь с буханкой, поиграете с азартом – ставлю победителю ящик марочного вина и жратвы на неделю.
P.S. Есть идея! По марке призового вина соревнования предлагаю именовать Дерби-87.
Ваш Л.Х".
Прочитав записку, ваш покорный слуга воодушевился не меньше Баламута – "Дербент" он всегда любил и, более того, употреблял в весьма памятных, да-с, ситуациях.