Страница:
— Как дела?
— Нормально.
— А я не помню это синее платье.
— Я увидела в нем Анну и решила купить такое же. Она просила тебя поцеловать.
«Нет, она не просила меня поцеловать, она считает, что мне нужно лечиться. Она твоя лучшая подруга, ее можно понять, она на меня злится».
— Напомни ей, что мой брезентовый пыльник все еще у нее. Мне нравится эта тряпка.
«Об этой мелочи ты вспомнишь в полиции. Человек, который требует вернуть старый брезентовый пыльник, не собирается исчезать».
— Что будем делать со страховкой?
— Можно я еще пару месяцев попользуюсь твоей, пока снова не начну работать?
— Ты собираешься вернуться к работе?
— Мне надоело болтаться без дела.
— Скучно?
«Удивлена? Я пытался сделать вид, что мои ночные эскапады меня увлекают. Даже немного переборщил. Ты пыталась понять, заводила разговоры о кризисе среднего возраста, желании столкнуться с опасностью. Развитие событий показано, что ты была права».
— Возможно, я снова займусь «Синей рамой».
— Если у тебя проблемы с квартирой, я могу пока одолжить тебе денег.
— Спасибо, не надо, у меня пока осталось немного.
«Ты прекрасно знаешь, что я занимал деньги у приятелей, и они были уверены, что никогда их больше не увидят. Они говорили тебе об этом, собственно, в этом и состояла цель операции».
— Давай ты не будешь придуриваться передо мной! Если ты в долгах…
— Долги? Какие долги?
— Похоже, ты продолжаешь играть… «Отличная работа!»
— Брось, Надин… Поговорим лучше о тебе. Где ты теперь живешь?
— Улица де Прони, в двух шагах от работы, невероятно, сколько времени я теперь экономлю.
«Ты пока никого не встретила, но это скоро случится, я чувствую, у тебя снова проснулось желание кокетничать и соблазнять».
— Ты торопишься? Может, выпьем еще по чашечке?
— Мне пора.
«Когда они явятся к тебе, чтобы сообщить о моем исчезновении, не забудь ничего, запах алкоголя и пряных духов, галстуки, которые я совал в карман перед выходом, банковский счет, опустошенный меньше чем за год, а особенно выписки со счета с адресом сомнительного бара, которые я предусмотрительно „забыл“ на ночном столике. Скажи им что-то вроде: „Видимо, он познакомился с плохими людьми, которые втянули его в свои темные делишки“. А так как лгать тебе не придется, то они поверят».
— В пятницу вечером я устраиваю небольшое новоселье. Придешь?
— В пятницу, семнадцатого? Я свободен, так что договорились. Я сделаю волованы.
«У меня все лицо будет исполосовано, но я буду думать о вас. Особенно о тебе».
— Нормально.
— А я не помню это синее платье.
— Я увидела в нем Анну и решила купить такое же. Она просила тебя поцеловать.
«Нет, она не просила меня поцеловать, она считает, что мне нужно лечиться. Она твоя лучшая подруга, ее можно понять, она на меня злится».
— Напомни ей, что мой брезентовый пыльник все еще у нее. Мне нравится эта тряпка.
«Об этой мелочи ты вспомнишь в полиции. Человек, который требует вернуть старый брезентовый пыльник, не собирается исчезать».
— Что будем делать со страховкой?
— Можно я еще пару месяцев попользуюсь твоей, пока снова не начну работать?
— Ты собираешься вернуться к работе?
— Мне надоело болтаться без дела.
— Скучно?
«Удивлена? Я пытался сделать вид, что мои ночные эскапады меня увлекают. Даже немного переборщил. Ты пыталась понять, заводила разговоры о кризисе среднего возраста, желании столкнуться с опасностью. Развитие событий показано, что ты была права».
— Возможно, я снова займусь «Синей рамой».
— Если у тебя проблемы с квартирой, я могу пока одолжить тебе денег.
— Спасибо, не надо, у меня пока осталось немного.
«Ты прекрасно знаешь, что я занимал деньги у приятелей, и они были уверены, что никогда их больше не увидят. Они говорили тебе об этом, собственно, в этом и состояла цель операции».
— Давай ты не будешь придуриваться передо мной! Если ты в долгах…
— Долги? Какие долги?
— Похоже, ты продолжаешь играть… «Отличная работа!»
— Брось, Надин… Поговорим лучше о тебе. Где ты теперь живешь?
— Улица де Прони, в двух шагах от работы, невероятно, сколько времени я теперь экономлю.
«Ты пока никого не встретила, но это скоро случится, я чувствую, у тебя снова проснулось желание кокетничать и соблазнять».
— Ты торопишься? Может, выпьем еще по чашечке?
— Мне пора.
«Когда они явятся к тебе, чтобы сообщить о моем исчезновении, не забудь ничего, запах алкоголя и пряных духов, галстуки, которые я совал в карман перед выходом, банковский счет, опустошенный меньше чем за год, а особенно выписки со счета с адресом сомнительного бара, которые я предусмотрительно „забыл“ на ночном столике. Скажи им что-то вроде: „Видимо, он познакомился с плохими людьми, которые втянули его в свои темные делишки“. А так как лгать тебе не придется, то они поверят».
— В пятницу вечером я устраиваю небольшое новоселье. Придешь?
— В пятницу, семнадцатого? Я свободен, так что договорились. Я сделаю волованы.
«У меня все лицо будет исполосовано, но я буду думать о вас. Особенно о тебе».
НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ
В то утро Николя проснулся с абсолютно новым чувством — он жутко хотел есть. Лорен, как всегда, ушла из отеля задолго до его пробуждения и лишила его зрелища «Завтрак в постели». Проснувшись, она набрасывалась на свежие фрукты, тосты с маслом, чай и все остальное. Он привык к этому ритуалу, ничего не трогая на подносе, ему было достаточно иногда отвлекать ее ласками, пока она слизывала варенье с пальцев. Ему подумалось, что человек, просыпающийся голодным, должен очень любить жизнь. Зарывшись лицом в подушку Лорен, он, побуждаемый утренней эрекцией, беспокойно заерзал по кровати.
Они встречались примерно три раза в неделю уже почти год, большая часть их встреч заканчивалась именно в этом отеле, как обычно, в номере 318, где произошло их первое свидание. Они никогда не назначали время заранее, Николя подстраивался под расписание Лорен. Когда он пытался уловить какие-то знаки, они противоречили тому, что было в следующий раз. Лорен повиновалась логике, известной только ей одной, что делало ее повседневную жизнь непредсказуемой. Со временем Николя привык к этому, даже если в течение дня он отдал бы все на свете за то, чтобы узнать, чем она занимается именно в эту минуту.
Однако приходилось признать, что пробуждения его стали легче. С той самой ночи, когда Лорен исчезла еще до рассвета, он не боялся проснуться в одиночестве. С присущим ей изяществом она разрешила проблему, которая разделяла пары с сотворения мира:
— Мне надо вставать в пять утра.
— Я позвоню консьержу, чтобы он нас разбудил.
— Не надо, ты потом не сможешь снова заснуть. Она была права. Как только Николя осознавал, что мир существует, бесполезно было отрицать, приходилось нести этот крест. Так было всегда. Все эти блеяния («уверяю тебя, это не важно, мне очень жаль, ты уверен, мне это правда не мешает, ты можешь поспать еще пару часов после моего ухода» и т.д.) внезапно закончились, когда изобретательная Лорен схватила свой мобильник:
— Я запрограммирую будильник в телефоне на пять часов, поставлю на вибрацию и положу себе под подушку…
Ничего не поняв в этих манипуляциях, он заснул, считая ее сумасшедшей. Через два часа, когда он плавал кролем в озере, полном сказочной живности, Лорен почувствовала легкую вибрацию у левого уха и открыла глаза. Она поцеловала спящего в щеку и на цыпочках ушла во все еще темную ночь. Николя мог спокойно досматривать сны о потерянном рае. Ни больше ни меньше, речь шла о великом открытии для человечества.
Не говоря уже о ее воображении, он обожал ту свободу, что проявлялась у нее в самых неожиданных вещах. Обрывки фраз без начала и конца, но приносящие успокоение, озадачивающие жесты, гораздо более продуманные, чем казалось, открытия, которые объявлялись глупыми только для того, чтобы не принимать их всерьез.
Но не только Лорен придавала ему уверенности в себе. «Ночной человек», его альтер эго, посылавший ему сообщения, теперь присматривал за ним. Сначала Николя ненавидел этого неистового другого, который пил и обрекал его на похмелье, который сжигал его вечера, не заботясь о пробуждениях. Но со временем Николя научился прислушиваться к нему и даже смог подружиться. Откуда он черпал все эти знания, которых так не хватало Николя в повседневной жизни? Как он умудрялся организовать импровизацию, чувство ритма и перспективу? Откуда взялась эта ловкость канатоходца на проволоке мгновения? Как он смог стать единственным философом в мире, который понял все? Николя уже чувствовал потребность как можно чаще обращаться к своему мистеру Хайду, прибегать к его знаниям и опыту. Как другие открывают почтовый ящик, так он, не вставая с постели, хватал черный блокнотик, где накануне безмятежный другой, стараясь не потревожить сон Лорен, начирикал несколько категорических строчек. На этих листках было все: и приказы, и общие места, которые необходимо иногда повторять, и решения бытовых проблем, и даже лирические отступления, изложенные без стыда, потому что искренне.
Перед тем как пойти в душ, Николя открыл блокнот. Как обычно, он ничего не помнил.
«Те, что презрительно смотрят на тебя, когда ты пьешь коньяк, это люди, главное желание которых — вставить слово „коньяк“ при игре в „эрудит“.
«Сходи к зубному. Я настаиваю».
«Говорят: „После нас — хоть потоп“. Но все хотят своими глазами увидеть этот потоп!»
Он вышел из отеля и пешком направился к башням империи «Парена», задержавшись в кафетерии, где купил пару круассанов и банку холодного пива. Он позавтракал в своем кабинете, чувствуя себя полностью удовлетворенным. Он любил Лорен, но ему была приятна мысль, что все его окружение предостерегает его против этой чертовки. Он любил вкус пива по утрам и любил прятать его в «Трикпак», он любил представлять себе, какие рожи скорчили бы коллеги, если бы узнали, что в его «коке» шесть градусов алкоголя. Он любил все свои последние открытия, он любил дорогу, что вела его к миру с самим собой, а больше всего он любил выпавшее ему счастье стать тем, кем он достоин был быть. Ночь оказалась коротка, как и все предыдущие, и Николя, не подавая виду, ждал встряски, которую принесет с собой пенящийся хмель, настоящая радость утра — это стало такой же привычкой, как чашка крепкого чая или чистая рубашка. Пузырьки ударяли в голову, от них щипало в носу.
Пришло время посвятить всю свою энергию работе. Назначение на должность начальника художественного отдела не сильно изменило его жизнь. Он не чувствовал никакого давления, связанного с новыми обязанностями, он управлял по наитию, ориентируясь на видимые результаты, стараясь поощрять работу в команде, а не давить авторитетом. Он имел слабость считать, что доверие — это форма сотрудничества, и принимал во внимание мнение как можно большего количества народу. Бар-дан блестяще уговаривал клиентов, обещая им невозможное, потом позволял себе роскошь драть чубы, если никто не находил чудотворного решения. Николя и так потерял слишком много времени, чтобы идти той же колеей. Он периодически интересовался мнением ответственного за производство и дизайнеров — трех женщин и двух мужчин примерно одного возраста. Его забавляло проверять знаменитую концепцию «синергии». Никогда он не был лидером, руководителем и, сколько себя помнил, всегда избегал даже мысли о соревновании. У него никогда не было разряда по теннису, он никогда не воевал за место на парковке, и, обобщая, можно сказать, что он никогда не пытался пробиться куда бы то ни бьшо. Только упертый человек вроде Бардана мог считать, что Гредзински способен хоть кого-то подсидеть.
— У меня есть новости о твоем бывшем начальнике, — сообщил Жозе за обедом.
Бардан ушел из «Группы» по обоюдному согласию, которое позволило ему сохранить лицо и подыскивать новое место работы, где он больше не совершит ошибки и не будет унижать одного сотрудника, чтобы другим было неповадно. Через полгода после его ухода его имя прозвучало как на поминальной службе. Николя было на это глубоко наплевать.
— У меня в отделе работает Молен, сын Бардана — его крестник. Вы знали, что у Бардана двое детей от его нынешней жены, один от бывшей и четвертый приемный?
По причинам, которые Николя не хотел даже упоминать, он предпочел бы сменить тему разговора. Жозе его смущение только забавляло, и он настойчиво продолжал:
— Он так и не нашел работу. Заметьте, это вполне логично, в коммерции, когда тебе уже за пятьдесят… Амбер предложил ему должность ответственного за производство на двадцать тысяч франков, он, естественно, отказался. Проблема в том, что он жутко гордый. Говорят, что он дни напролет ругается с женой, которая готова пойти на любую работу. А пока что они продают дом в Монфоре.
Жозе не удалось смутить душевный покой Николя — слишком многим людям в этом мире приходится гораздо хуже, чем Бардану, — поэтому он оборвал рассказчика и поднялся в свой кабинет. Там его уже ждало сообщение от некоей мадам Лемарье, которая просила срочно ей перезвонить.
— Кто это, Мюриэль?
— Она сказала, что это по личному делу.
Николя не жаловал незнакомцев, звонивших по личному делу, так же как и рекомендательные письма и любые приглашения. Потенциальная опасность, повод для беспокойства, самое время заключить свою жизнь в скобки, пока все не прояснится. Он снял трубку, глядя на часы:
— Мадам Лемарье? Это Николя Гредзински.
— Счастлива с вами познакомиться, я веду ваш счет в банке «Креди агриколь». Раньше этим занимался месье Нгуэн, но его назначили начальником отделения в Лионе.
У Николя не сохранилось ни малейшего воспоминания о месье Нгуэне, равно как и о любом другом сотруднике банка, с тех пор как он открыл у них счет двадцать два года назад. Ему никогда ничего не было нужно от банка, он не умел ни пользоваться предоставляемыми благами, ни обходить их ловушки, он не просил ссуды, и ни разу в жизни ему не пришлось выслушивать наставлений из-за овердрафта. Банк был для него промежуточным звеном между его зарплатой и его тратами, две колонки «доходы» и «расходы» никогда не должны были стать предметом интереса. Никогда.
— Полагаю, что 435 000 франков, которые только что поступили на ваш счет, там не останутся?
Как ответишь на этот вопрос, если он еще не успел свыкнуться с мыслью, что алюминиевый цилиндр, возможно, перевернул всю его жизнь?
— Если вы захотите их поместить, я могу предложить вам некоторые наши акции, которые хорошо зарекомендовали себя на рынке. Хорошо бы вы к нам зашли. У вас будет время на следующей неделе?
— Нет.
— А через неделю?
Мадам Лемарье уже преизрядно допекла Николя, и он позволил себе роскошь сбить ее с толку, о чем он и не подумал бы месяц назад.
— Сначала я сделаю себе приятное, истрачу сорок или пятьдесят тысяч на всякие глупости. Буду транжирить без сожаления, жизнь коротка.
— Вы не согласны, что жизнь коротка?
— Согласна, согласна…
— Потом я сделаю подарки людям, которым повезло меньше меня.
— Не забудьте про налоги.
— Эти 435 000 франков всего лишь задаток, у меня друг — бухгалтер, он проследит за всем, не беспокойтесь. Спасибо за то, что позвонили.
Мысль, которую она только что внушила ему, сама о том не подозревая, была не такой уж глупой. Николя надел куртку, вышел из кабинета и сказал Мюриэль, что у него встреча вне офиса, которая займет всю вторую половину дня. Через полчаса он уже вышагивал по «Галери Лафайет», сунув руки в карманы и готовый чем-нибудь соблазниться.
Первым человеком, достойным его щедрот, должна стать мадам Забель, кругленькая женщина в очках-полумесяцах, которая приняла его документы в НИПС. Советы, которые она ему дала, чтобы выйти на промышленников, которые могли бы заинтересоваться его «Трикпаком», принесли свои плоды. Производитель гэджетов, среди которых, кроме одной-единственной вещи, все было функционально (он, например, сделал серию очень ярких пластмассовых вещиц для кухни и ванной), предложил Николя контракт, вдумчиво изученный юристом, предложенным все той же мадам Забель. Все остальное — производство и продажа — проходило без его участия. Ему даже не потребовалось объяснять, как можно использовать «Трикпак», производитель безделушек сам нашел ему применение, начав с американского рынка, где закон запрещает демонстрировать публично любые марки алкоголя, поэтому на улице часто можно увидеть людей, подносящих к губам коричневые бумажные пакеты, — они-то и станут первыми покупателями «Трикпака».
Компания Altux S.A. только что запустила серию из девяти «Трикпаков», четыре из них — несуществующие напитки с искаженными логотипами известных газировок. Остальные пять, вопреки ожиданиям, вполне реальны — пять широко распространенных марок, и среди них — апогей — пиво. Эти пятеро согласились на использование их логотипа на «Трикпаке» — реклама с оттенком самоиронии тоже не повредит. Продажа «Трикпаков» в магазинах безделушек и в отделах подарков уже принесла создателю чек на 435 000 франков.
Впервые в жизни Николя мог сделать себе приятное, не задумываясь о деньгах. Он представил себе экстравагантный подарок, в котором не было ни малейшей необходимости, но который бы просто стал символом. Двадцать или тридцать тысяч, потраченные за раз, не задумываясь, — и он навсегда сохранит приятнейшее воспоминание о минуте безумия. Он помечтал о костюме, в каких ходят в фильмах про мафию — парочка полосок превращает вас в гангстера и вызывает восхищенный присвист типов вроде Маркеши. Николя померил один, потом другой, на третьем он сломался — достаточно было увидеть такой пиджак на своих плечах, чтобы представить, как его пожирает моль в шкафу. Желание остаться незамеченным с детства стало его единственным костюмом, сшитым из ткани «анонимность» и исключительно ему идущим. Он попытал счастья в других отделах: сотни дисков, которые он бы послушал, пусть даже единожды, тысячи книг, которые когда-то он обещал себе прочесть, фильмы, которые напомнят ему о сегодняшнем дне. Но ничего этого ему не хотелось, необходимо было другое — дни и ночи напролет, здесь и сейчас. Что прежде приводило его в возбуждение? Ничего, прежде вообще не существовало.
Ему пришлось смириться с очевидным: с тех пор как он стал проводить ночи в отеле — где ничто ему не принадлежало, разве что главное — время, жизнь, тело, — материальные ценности потеряли для него всякий интерес, теперь он предпочитал просто проходить сквозь пейзаж. Ему уже прискучило в «Галери Лафайет», желание сделать себе подарок притупилось. Если бы у него осталось какое-нибудь детское увлечение!.. Он вспомнил, как завидовал увлечениям других детей — авиамоделизм, марки, календарики, рыбалка, иногда он даже пытался по традиции заинтересоваться чем-нибудь из этого, но ему быстро надоедало. Он был из тех редких детей, которые могут часами неподвижно лежать на диване. Взрослые видят в этом преждевременную мудрость, но на самом деле это просто сосредоточенность на себе. Кто бы мог догадаться? У детей нет поводов для переживаний, именно так предпочитают думать родители.
Неохваченным остался последний этаж — кровати и постельные принадлежности. Мысль пойти взглянуть на все это не показалась ему такой уж нелепой. В конце концов, почему бы и не кровать? Рано или поздно ему понадобится гигантская мягкая до неприличия кровать, чтобы отоспаться после всех бессонных ночей, проведенных с Лорен. Такая немыслимая кровать, против которой даже она не сможет устоять и тоже захочет на ней поваляться. Самая лучшая кровать в мире. Сочетающая в себе медицинские советы и гедонизм. Какое-то время он забавлялся этой мыслью, пока не осознал, что у Лорен уже — бог ее знает где — есть своя кровать.
Стойка из столетнего дуба. Патина дерева, его теплый цвет — и хотелось выпить чего-нибудь такого же благородного оттенка. Образцы стояли тут же на полках, стройными рядами — множество незнакомых бутылок, с которыми стоило сойтись поближе. До конца жизни Николя явно не успеет перепробовать все, классифицировать, изучить как энциклопедист, написать большую книгу опьянения, которую академики назовут классикой и предложат ему кафедру в Сорбонне.
— Что вам налить?
— Что-нибудь покрепче. Посоветуйте. Вы бы чего сейчас выпили?
— Я редко пью на работе. Тем более так рано.
— А что там в рыжей бутылке с белой этикеткой?
— Довольно сладкий бурбон, «Саутерн Комфорт», на мой вкус даже слишком сладкий, многовато для печени за раз. Если вы любите бурбон, могу предложить вам один из лучших, у меня еще осталась американская бутыль с тех пор, когда еще тут это не было запрещено.
Николя посмотрел на часы — десять минут четвертого. Время летит, жизнь тоже.
— Только учтите, это 50, 5 градуса.
— Тащите.
В конце концов он все-таки нашел себе подарок, мысль пришла ему на эскалаторе, в толпе нагруженных покупками, озабоченных людей. Николя уже мечтал о выпивке, — которую бармен сейчас наконец-то ему нальет, — и поспешил прямиком в отдел мужских аксессуаров, где ему предложили на выбор три вида фляжек. Он выбрал одну на двести миллиграммов, слегка выгнутую, чтобы лучше прилегала к груди, в черной коже, привязанной к горлышку пробкой. Объем показался ему вполне достаточным — в самый раз, чтобы расхрабриться, если потеряешься в лесу, или продержаться, если застрянешь в лифте, два алиби для оправдания подарка. Теперь он будет счастлив, засовывая руку во внутренний карман пиджака; и одновременно несчастен. И все это за 140 франков. Мадам Лемарье не будет делать круглые глаза.
— Да уж, забирает эта ваша штука, но привыкнуть можно.
Он сказал это, только чтобы успокоить бармена, на самом деле внутри у него все горело адским пламенем. Грудь готова была разорваться, дышать невозможно, потом вырвался легкий вздох. И с ним все остальное — дыхание приходит в норму, плечи распрямляются, сердце бьется нормально, расцветает внутренняя улыбка, воображение начинает работать. По-настоящему важное таким и остается, остальное — отходы, помехи, проволочки, тщетные сомнения, разные недоразумения, время, потраченное попусту, вместо того чтобы жить, — забывается.
— Можете налить мне сюда? — спросил он, помахивая фляжкой.
— Боевое крещение?
— В некотором роде.
— Чем желаете наполнить?
— Самым лучшим. Водкой. У вас нет польского родственника вашего бурбона?
— Преимущество фляжки в том, что никто не замечает, как вы пьете, но запах изо рта выдает вас. Глоток водки на ходу легко определить, но у меня есть коньяк, с которым вы перейдете на четвертую скорость так, что никто и не заметит. Хотите попробовать?
— Нет, пусть лучше будет сюрприз.
Вот теперь день наконец-то начался, все предшествующее было всего лишь летаргией, теперь проявилось главное, а вместе с ним и уверенность — он все-таки еще неблагодарнее, чем он считал! Как он мог забыть мадам Забель! Он сунул фляжку в карман, залпом выпил еще один Wild Turkey и вернулся в магазин исправить ошибку.
В атаку!
— Это мне приятно, мадам Забель. Всегда надо помнить, кому ты обязан и чем. Что бы произошло, если бы я зашел в соседний кабинет?
— Моя коллега объяснила бы вам все так же, как я, и сегодня ей бы достался этот прекрасный платок от Hennes, от которого она бы отказалась, так же как это приходится делать мне.
— Но, мадам Забель, это же не взятка, а просто выражение благодарности. И цвет желтой охры — ваш цвет, вы не можете отказаться.
Несмотря на 50, 5 градуса, которые обеспечили самовозгорание его щедрости, Николя чувствовал легкое беспокойство за веселой улыбкой своей благодетельницы.
Если она решит, что он пьян, это испортит и его хорошее настроение и его искреннюю признательность. И однако он был действительно пьян, даже слишком, на его собственный взгляд.
— Пожалуйста, мадам Забель… Возьмите…
— Не надо смотреть на меня так угрюмо, месье Гред-зински, а то я растрогаюсь.
— В добрый час!
Его речь была связной, дыхание не выдавало его.
— Мадам Забель, раз уж я здесь, я бы хотел обсудить с вами одну идею, которая может перерасти в проект, если вы сочтете, что она заслуживает внимания. Надо вам сказать, что уже некоторое время я привык засыпать в объятиях очаровательной женщины.
— ?..
— И случилось так, что мы не всегда просыпаемся в одно и то же время, потому что вышеупомянутая красавица исчезает на заре, окутанная своей тайной, пока я прихожу в себя после лихорадочной ночи, полной обильных возлияний. Представьте себе, она делает все, чтобы не разбудить меня, и я благодарен ей за это, несмотря на желание последний раз сжать ее в объятиях. Надо вам сказать, что я с самого детства просыпаюсь, как по щелчку, я открываю глаза, и — раз! — я уже совершенно проснулся, все пружины натянуты, просто кошмар. Я не из тех счастливцев, к которым вы, возможно, принадлежите, что могут тут же заснуть снова.
— Со мной такое случается.
— Считайте, что вам повезло. А я из тех, кто не знает, что значит дремать, кемарить, не ведает сиесты по три раза на дню. Нас точит тревога, и глыба реальности придавливает нас. Как только мы возвращаемся в сознание, начинается обратный отсчет, осталось две-три минуты, пока все остальные симптомы проснутся, первая внятная мысль, естественно, пессимистична и с каждой секундой становится все серьезнее. Внезапно вспоминаешь, что живешь в этом мире, построенном другими, но который ты никогда не пытался изменить, что день будет таким, как ты и опасаешься, и жвачку эту придется жевать до самого вечера. Чувствуешь себя практически виноватым, что дал Морфею укачать себя, а этот подлец не раскроет тебе объятий снова, пока ты не проковыляешь свою ежедневную долину слез. Вот и представьте себе всеобщую проблему пробуждения в разное время. Она должна быть на посту в шесть утра, а он вкалывал до ночи и хочет прийти в себя, и таких ситуаций множество, миллиарды людей спят вдвоем в одной постели, но встают в разное время. Как не слышать будильник другого? Как оградить свой собственный сон? Такой вот глупый на первый взгляд вопрос. В вашем августейшем заведении кто-нибудь уже должен был задаться этим вопросом. Только не говорите мне, что я первый! Потому что если это действительно так, я могу предложить вам суперлегкие часы-браслет, снабженные вибратором, дающим точный и достаточный импульс, который будит одного, не тревожа другого. Я продумал все до мелочей, рассказывать?
Его продвижение внутри «Группы» ничего не изменило в ежевечернем ритуале. Все сердечно поздравили Николя, Маркеши велел ему угостить всех шампанским и счел делом чести поставить вторую бутылку, а через год все устаканилось, больше никто и не вспоминал об этом. Сборища продолжались и осенью, столик на террасе сменился столиком внутри кафе рядом с флиппером, вместо пастиса — вино, только время и главная тема разговоров (Жозе называл ее «единственным блюдом») остались неизменными. «Группа» была сериалом, нашпигованным персонажами, обсуждали их по одному в день, и конца не предвиделось. Единственная тема, которая могла конкурировать, был Маркеши собственной персоной, его жизнь и творчество.
— Надо бы рассказать вам об опаснейшем человеке, который мне очень дорог, зовут его Реми Шак, таинственный инвестор, который иногда встряхивает Биржу. Кто-нибудь знаком с ним?
Все чувствовали, что вопрос с подвохом, и молчали.
— Это естественно, я был не вправе раскрывать его существование до сегодняшнего дня. Месяц назад я получил указание дать объявление о готовности купить акции сети «Отоньель», которыми кроме нас интересовались «Дитрих» из Кельна и…
Николя больше не слушал. Похождения Маркеши имели то преимущество, что позволяли невидимой, постоянно улыбающейся, иногда обнаженной Лорен подсесть к ним за столик. Она не произносила ни слова, но была здесь. Он тоже молчал, позволяя своему воображению воссоздать все детали — безупречную линию носа, светлые тени под глазами, придававшие непонятный оттенок синеве зрачков, завитки волос над ушами. Выписанная до мельчайшей детали, она скрещивала руки на груди, словно передразнивая его, и оба они долго пожирали друг друга взглядом. Ничто не могло вырвать Николя из забытья, кроме пронзительного голоса Маркеши.
Они встречались примерно три раза в неделю уже почти год, большая часть их встреч заканчивалась именно в этом отеле, как обычно, в номере 318, где произошло их первое свидание. Они никогда не назначали время заранее, Николя подстраивался под расписание Лорен. Когда он пытался уловить какие-то знаки, они противоречили тому, что было в следующий раз. Лорен повиновалась логике, известной только ей одной, что делало ее повседневную жизнь непредсказуемой. Со временем Николя привык к этому, даже если в течение дня он отдал бы все на свете за то, чтобы узнать, чем она занимается именно в эту минуту.
Однако приходилось признать, что пробуждения его стали легче. С той самой ночи, когда Лорен исчезла еще до рассвета, он не боялся проснуться в одиночестве. С присущим ей изяществом она разрешила проблему, которая разделяла пары с сотворения мира:
— Мне надо вставать в пять утра.
— Я позвоню консьержу, чтобы он нас разбудил.
— Не надо, ты потом не сможешь снова заснуть. Она была права. Как только Николя осознавал, что мир существует, бесполезно было отрицать, приходилось нести этот крест. Так было всегда. Все эти блеяния («уверяю тебя, это не важно, мне очень жаль, ты уверен, мне это правда не мешает, ты можешь поспать еще пару часов после моего ухода» и т.д.) внезапно закончились, когда изобретательная Лорен схватила свой мобильник:
— Я запрограммирую будильник в телефоне на пять часов, поставлю на вибрацию и положу себе под подушку…
Ничего не поняв в этих манипуляциях, он заснул, считая ее сумасшедшей. Через два часа, когда он плавал кролем в озере, полном сказочной живности, Лорен почувствовала легкую вибрацию у левого уха и открыла глаза. Она поцеловала спящего в щеку и на цыпочках ушла во все еще темную ночь. Николя мог спокойно досматривать сны о потерянном рае. Ни больше ни меньше, речь шла о великом открытии для человечества.
Не говоря уже о ее воображении, он обожал ту свободу, что проявлялась у нее в самых неожиданных вещах. Обрывки фраз без начала и конца, но приносящие успокоение, озадачивающие жесты, гораздо более продуманные, чем казалось, открытия, которые объявлялись глупыми только для того, чтобы не принимать их всерьез.
Но не только Лорен придавала ему уверенности в себе. «Ночной человек», его альтер эго, посылавший ему сообщения, теперь присматривал за ним. Сначала Николя ненавидел этого неистового другого, который пил и обрекал его на похмелье, который сжигал его вечера, не заботясь о пробуждениях. Но со временем Николя научился прислушиваться к нему и даже смог подружиться. Откуда он черпал все эти знания, которых так не хватало Николя в повседневной жизни? Как он умудрялся организовать импровизацию, чувство ритма и перспективу? Откуда взялась эта ловкость канатоходца на проволоке мгновения? Как он смог стать единственным философом в мире, который понял все? Николя уже чувствовал потребность как можно чаще обращаться к своему мистеру Хайду, прибегать к его знаниям и опыту. Как другие открывают почтовый ящик, так он, не вставая с постели, хватал черный блокнотик, где накануне безмятежный другой, стараясь не потревожить сон Лорен, начирикал несколько категорических строчек. На этих листках было все: и приказы, и общие места, которые необходимо иногда повторять, и решения бытовых проблем, и даже лирические отступления, изложенные без стыда, потому что искренне.
Перед тем как пойти в душ, Николя открыл блокнот. Как обычно, он ничего не помнил.
«Те, что презрительно смотрят на тебя, когда ты пьешь коньяк, это люди, главное желание которых — вставить слово „коньяк“ при игре в „эрудит“.
«Сходи к зубному. Я настаиваю».
«Говорят: „После нас — хоть потоп“. Но все хотят своими глазами увидеть этот потоп!»
Он вышел из отеля и пешком направился к башням империи «Парена», задержавшись в кафетерии, где купил пару круассанов и банку холодного пива. Он позавтракал в своем кабинете, чувствуя себя полностью удовлетворенным. Он любил Лорен, но ему была приятна мысль, что все его окружение предостерегает его против этой чертовки. Он любил вкус пива по утрам и любил прятать его в «Трикпак», он любил представлять себе, какие рожи скорчили бы коллеги, если бы узнали, что в его «коке» шесть градусов алкоголя. Он любил все свои последние открытия, он любил дорогу, что вела его к миру с самим собой, а больше всего он любил выпавшее ему счастье стать тем, кем он достоин был быть. Ночь оказалась коротка, как и все предыдущие, и Николя, не подавая виду, ждал встряски, которую принесет с собой пенящийся хмель, настоящая радость утра — это стало такой же привычкой, как чашка крепкого чая или чистая рубашка. Пузырьки ударяли в голову, от них щипало в носу.
Пришло время посвятить всю свою энергию работе. Назначение на должность начальника художественного отдела не сильно изменило его жизнь. Он не чувствовал никакого давления, связанного с новыми обязанностями, он управлял по наитию, ориентируясь на видимые результаты, стараясь поощрять работу в команде, а не давить авторитетом. Он имел слабость считать, что доверие — это форма сотрудничества, и принимал во внимание мнение как можно большего количества народу. Бар-дан блестяще уговаривал клиентов, обещая им невозможное, потом позволял себе роскошь драть чубы, если никто не находил чудотворного решения. Николя и так потерял слишком много времени, чтобы идти той же колеей. Он периодически интересовался мнением ответственного за производство и дизайнеров — трех женщин и двух мужчин примерно одного возраста. Его забавляло проверять знаменитую концепцию «синергии». Никогда он не был лидером, руководителем и, сколько себя помнил, всегда избегал даже мысли о соревновании. У него никогда не было разряда по теннису, он никогда не воевал за место на парковке, и, обобщая, можно сказать, что он никогда не пытался пробиться куда бы то ни бьшо. Только упертый человек вроде Бардана мог считать, что Гредзински способен хоть кого-то подсидеть.
— У меня есть новости о твоем бывшем начальнике, — сообщил Жозе за обедом.
Бардан ушел из «Группы» по обоюдному согласию, которое позволило ему сохранить лицо и подыскивать новое место работы, где он больше не совершит ошибки и не будет унижать одного сотрудника, чтобы другим было неповадно. Через полгода после его ухода его имя прозвучало как на поминальной службе. Николя было на это глубоко наплевать.
— У меня в отделе работает Молен, сын Бардана — его крестник. Вы знали, что у Бардана двое детей от его нынешней жены, один от бывшей и четвертый приемный?
По причинам, которые Николя не хотел даже упоминать, он предпочел бы сменить тему разговора. Жозе его смущение только забавляло, и он настойчиво продолжал:
— Он так и не нашел работу. Заметьте, это вполне логично, в коммерции, когда тебе уже за пятьдесят… Амбер предложил ему должность ответственного за производство на двадцать тысяч франков, он, естественно, отказался. Проблема в том, что он жутко гордый. Говорят, что он дни напролет ругается с женой, которая готова пойти на любую работу. А пока что они продают дом в Монфоре.
Жозе не удалось смутить душевный покой Николя — слишком многим людям в этом мире приходится гораздо хуже, чем Бардану, — поэтому он оборвал рассказчика и поднялся в свой кабинет. Там его уже ждало сообщение от некоей мадам Лемарье, которая просила срочно ей перезвонить.
— Кто это, Мюриэль?
— Она сказала, что это по личному делу.
Николя не жаловал незнакомцев, звонивших по личному делу, так же как и рекомендательные письма и любые приглашения. Потенциальная опасность, повод для беспокойства, самое время заключить свою жизнь в скобки, пока все не прояснится. Он снял трубку, глядя на часы:
— Мадам Лемарье? Это Николя Гредзински.
— Счастлива с вами познакомиться, я веду ваш счет в банке «Креди агриколь». Раньше этим занимался месье Нгуэн, но его назначили начальником отделения в Лионе.
У Николя не сохранилось ни малейшего воспоминания о месье Нгуэне, равно как и о любом другом сотруднике банка, с тех пор как он открыл у них счет двадцать два года назад. Ему никогда ничего не было нужно от банка, он не умел ни пользоваться предоставляемыми благами, ни обходить их ловушки, он не просил ссуды, и ни разу в жизни ему не пришлось выслушивать наставлений из-за овердрафта. Банк был для него промежуточным звеном между его зарплатой и его тратами, две колонки «доходы» и «расходы» никогда не должны были стать предметом интереса. Никогда.
— Полагаю, что 435 000 франков, которые только что поступили на ваш счет, там не останутся?
Как ответишь на этот вопрос, если он еще не успел свыкнуться с мыслью, что алюминиевый цилиндр, возможно, перевернул всю его жизнь?
— Если вы захотите их поместить, я могу предложить вам некоторые наши акции, которые хорошо зарекомендовали себя на рынке. Хорошо бы вы к нам зашли. У вас будет время на следующей неделе?
— Нет.
— А через неделю?
Мадам Лемарье уже преизрядно допекла Николя, и он позволил себе роскошь сбить ее с толку, о чем он и не подумал бы месяц назад.
— Сначала я сделаю себе приятное, истрачу сорок или пятьдесят тысяч на всякие глупости. Буду транжирить без сожаления, жизнь коротка.
— Вы не согласны, что жизнь коротка?
— Согласна, согласна…
— Потом я сделаю подарки людям, которым повезло меньше меня.
— Не забудьте про налоги.
— Эти 435 000 франков всего лишь задаток, у меня друг — бухгалтер, он проследит за всем, не беспокойтесь. Спасибо за то, что позвонили.
Мысль, которую она только что внушила ему, сама о том не подозревая, была не такой уж глупой. Николя надел куртку, вышел из кабинета и сказал Мюриэль, что у него встреча вне офиса, которая займет всю вторую половину дня. Через полчаса он уже вышагивал по «Галери Лафайет», сунув руки в карманы и готовый чем-нибудь соблазниться.
Первым человеком, достойным его щедрот, должна стать мадам Забель, кругленькая женщина в очках-полумесяцах, которая приняла его документы в НИПС. Советы, которые она ему дала, чтобы выйти на промышленников, которые могли бы заинтересоваться его «Трикпаком», принесли свои плоды. Производитель гэджетов, среди которых, кроме одной-единственной вещи, все было функционально (он, например, сделал серию очень ярких пластмассовых вещиц для кухни и ванной), предложил Николя контракт, вдумчиво изученный юристом, предложенным все той же мадам Забель. Все остальное — производство и продажа — проходило без его участия. Ему даже не потребовалось объяснять, как можно использовать «Трикпак», производитель безделушек сам нашел ему применение, начав с американского рынка, где закон запрещает демонстрировать публично любые марки алкоголя, поэтому на улице часто можно увидеть людей, подносящих к губам коричневые бумажные пакеты, — они-то и станут первыми покупателями «Трикпака».
Компания Altux S.A. только что запустила серию из девяти «Трикпаков», четыре из них — несуществующие напитки с искаженными логотипами известных газировок. Остальные пять, вопреки ожиданиям, вполне реальны — пять широко распространенных марок, и среди них — апогей — пиво. Эти пятеро согласились на использование их логотипа на «Трикпаке» — реклама с оттенком самоиронии тоже не повредит. Продажа «Трикпаков» в магазинах безделушек и в отделах подарков уже принесла создателю чек на 435 000 франков.
Впервые в жизни Николя мог сделать себе приятное, не задумываясь о деньгах. Он представил себе экстравагантный подарок, в котором не было ни малейшей необходимости, но который бы просто стал символом. Двадцать или тридцать тысяч, потраченные за раз, не задумываясь, — и он навсегда сохранит приятнейшее воспоминание о минуте безумия. Он помечтал о костюме, в каких ходят в фильмах про мафию — парочка полосок превращает вас в гангстера и вызывает восхищенный присвист типов вроде Маркеши. Николя померил один, потом другой, на третьем он сломался — достаточно было увидеть такой пиджак на своих плечах, чтобы представить, как его пожирает моль в шкафу. Желание остаться незамеченным с детства стало его единственным костюмом, сшитым из ткани «анонимность» и исключительно ему идущим. Он попытал счастья в других отделах: сотни дисков, которые он бы послушал, пусть даже единожды, тысячи книг, которые когда-то он обещал себе прочесть, фильмы, которые напомнят ему о сегодняшнем дне. Но ничего этого ему не хотелось, необходимо было другое — дни и ночи напролет, здесь и сейчас. Что прежде приводило его в возбуждение? Ничего, прежде вообще не существовало.
Ему пришлось смириться с очевидным: с тех пор как он стал проводить ночи в отеле — где ничто ему не принадлежало, разве что главное — время, жизнь, тело, — материальные ценности потеряли для него всякий интерес, теперь он предпочитал просто проходить сквозь пейзаж. Ему уже прискучило в «Галери Лафайет», желание сделать себе подарок притупилось. Если бы у него осталось какое-нибудь детское увлечение!.. Он вспомнил, как завидовал увлечениям других детей — авиамоделизм, марки, календарики, рыбалка, иногда он даже пытался по традиции заинтересоваться чем-нибудь из этого, но ему быстро надоедало. Он был из тех редких детей, которые могут часами неподвижно лежать на диване. Взрослые видят в этом преждевременную мудрость, но на самом деле это просто сосредоточенность на себе. Кто бы мог догадаться? У детей нет поводов для переживаний, именно так предпочитают думать родители.
Неохваченным остался последний этаж — кровати и постельные принадлежности. Мысль пойти взглянуть на все это не показалась ему такой уж нелепой. В конце концов, почему бы и не кровать? Рано или поздно ему понадобится гигантская мягкая до неприличия кровать, чтобы отоспаться после всех бессонных ночей, проведенных с Лорен. Такая немыслимая кровать, против которой даже она не сможет устоять и тоже захочет на ней поваляться. Самая лучшая кровать в мире. Сочетающая в себе медицинские советы и гедонизм. Какое-то время он забавлялся этой мыслью, пока не осознал, что у Лорен уже — бог ее знает где — есть своя кровать.
Стойка из столетнего дуба. Патина дерева, его теплый цвет — и хотелось выпить чего-нибудь такого же благородного оттенка. Образцы стояли тут же на полках, стройными рядами — множество незнакомых бутылок, с которыми стоило сойтись поближе. До конца жизни Николя явно не успеет перепробовать все, классифицировать, изучить как энциклопедист, написать большую книгу опьянения, которую академики назовут классикой и предложат ему кафедру в Сорбонне.
— Что вам налить?
— Что-нибудь покрепче. Посоветуйте. Вы бы чего сейчас выпили?
— Я редко пью на работе. Тем более так рано.
— А что там в рыжей бутылке с белой этикеткой?
— Довольно сладкий бурбон, «Саутерн Комфорт», на мой вкус даже слишком сладкий, многовато для печени за раз. Если вы любите бурбон, могу предложить вам один из лучших, у меня еще осталась американская бутыль с тех пор, когда еще тут это не было запрещено.
Николя посмотрел на часы — десять минут четвертого. Время летит, жизнь тоже.
— Только учтите, это 50, 5 градуса.
— Тащите.
В конце концов он все-таки нашел себе подарок, мысль пришла ему на эскалаторе, в толпе нагруженных покупками, озабоченных людей. Николя уже мечтал о выпивке, — которую бармен сейчас наконец-то ему нальет, — и поспешил прямиком в отдел мужских аксессуаров, где ему предложили на выбор три вида фляжек. Он выбрал одну на двести миллиграммов, слегка выгнутую, чтобы лучше прилегала к груди, в черной коже, привязанной к горлышку пробкой. Объем показался ему вполне достаточным — в самый раз, чтобы расхрабриться, если потеряешься в лесу, или продержаться, если застрянешь в лифте, два алиби для оправдания подарка. Теперь он будет счастлив, засовывая руку во внутренний карман пиджака; и одновременно несчастен. И все это за 140 франков. Мадам Лемарье не будет делать круглые глаза.
— Да уж, забирает эта ваша штука, но привыкнуть можно.
Он сказал это, только чтобы успокоить бармена, на самом деле внутри у него все горело адским пламенем. Грудь готова была разорваться, дышать невозможно, потом вырвался легкий вздох. И с ним все остальное — дыхание приходит в норму, плечи распрямляются, сердце бьется нормально, расцветает внутренняя улыбка, воображение начинает работать. По-настоящему важное таким и остается, остальное — отходы, помехи, проволочки, тщетные сомнения, разные недоразумения, время, потраченное попусту, вместо того чтобы жить, — забывается.
— Можете налить мне сюда? — спросил он, помахивая фляжкой.
— Боевое крещение?
— В некотором роде.
— Чем желаете наполнить?
— Самым лучшим. Водкой. У вас нет польского родственника вашего бурбона?
— Преимущество фляжки в том, что никто не замечает, как вы пьете, но запах изо рта выдает вас. Глоток водки на ходу легко определить, но у меня есть коньяк, с которым вы перейдете на четвертую скорость так, что никто и не заметит. Хотите попробовать?
— Нет, пусть лучше будет сюрприз.
Вот теперь день наконец-то начался, все предшествующее было всего лишь летаргией, теперь проявилось главное, а вместе с ним и уверенность — он все-таки еще неблагодарнее, чем он считал! Как он мог забыть мадам Забель! Он сунул фляжку в карман, залпом выпил еще один Wild Turkey и вернулся в магазин исправить ошибку.
В атаку!
— Это мне приятно, мадам Забель. Всегда надо помнить, кому ты обязан и чем. Что бы произошло, если бы я зашел в соседний кабинет?
— Моя коллега объяснила бы вам все так же, как я, и сегодня ей бы достался этот прекрасный платок от Hennes, от которого она бы отказалась, так же как это приходится делать мне.
— Но, мадам Забель, это же не взятка, а просто выражение благодарности. И цвет желтой охры — ваш цвет, вы не можете отказаться.
Несмотря на 50, 5 градуса, которые обеспечили самовозгорание его щедрости, Николя чувствовал легкое беспокойство за веселой улыбкой своей благодетельницы.
Если она решит, что он пьян, это испортит и его хорошее настроение и его искреннюю признательность. И однако он был действительно пьян, даже слишком, на его собственный взгляд.
— Пожалуйста, мадам Забель… Возьмите…
— Не надо смотреть на меня так угрюмо, месье Гред-зински, а то я растрогаюсь.
— В добрый час!
Его речь была связной, дыхание не выдавало его.
— Мадам Забель, раз уж я здесь, я бы хотел обсудить с вами одну идею, которая может перерасти в проект, если вы сочтете, что она заслуживает внимания. Надо вам сказать, что уже некоторое время я привык засыпать в объятиях очаровательной женщины.
— ?..
— И случилось так, что мы не всегда просыпаемся в одно и то же время, потому что вышеупомянутая красавица исчезает на заре, окутанная своей тайной, пока я прихожу в себя после лихорадочной ночи, полной обильных возлияний. Представьте себе, она делает все, чтобы не разбудить меня, и я благодарен ей за это, несмотря на желание последний раз сжать ее в объятиях. Надо вам сказать, что я с самого детства просыпаюсь, как по щелчку, я открываю глаза, и — раз! — я уже совершенно проснулся, все пружины натянуты, просто кошмар. Я не из тех счастливцев, к которым вы, возможно, принадлежите, что могут тут же заснуть снова.
— Со мной такое случается.
— Считайте, что вам повезло. А я из тех, кто не знает, что значит дремать, кемарить, не ведает сиесты по три раза на дню. Нас точит тревога, и глыба реальности придавливает нас. Как только мы возвращаемся в сознание, начинается обратный отсчет, осталось две-три минуты, пока все остальные симптомы проснутся, первая внятная мысль, естественно, пессимистична и с каждой секундой становится все серьезнее. Внезапно вспоминаешь, что живешь в этом мире, построенном другими, но который ты никогда не пытался изменить, что день будет таким, как ты и опасаешься, и жвачку эту придется жевать до самого вечера. Чувствуешь себя практически виноватым, что дал Морфею укачать себя, а этот подлец не раскроет тебе объятий снова, пока ты не проковыляешь свою ежедневную долину слез. Вот и представьте себе всеобщую проблему пробуждения в разное время. Она должна быть на посту в шесть утра, а он вкалывал до ночи и хочет прийти в себя, и таких ситуаций множество, миллиарды людей спят вдвоем в одной постели, но встают в разное время. Как не слышать будильник другого? Как оградить свой собственный сон? Такой вот глупый на первый взгляд вопрос. В вашем августейшем заведении кто-нибудь уже должен был задаться этим вопросом. Только не говорите мне, что я первый! Потому что если это действительно так, я могу предложить вам суперлегкие часы-браслет, снабженные вибратором, дающим точный и достаточный импульс, который будит одного, не тревожа другого. Я продумал все до мелочей, рассказывать?
Его продвижение внутри «Группы» ничего не изменило в ежевечернем ритуале. Все сердечно поздравили Николя, Маркеши велел ему угостить всех шампанским и счел делом чести поставить вторую бутылку, а через год все устаканилось, больше никто и не вспоминал об этом. Сборища продолжались и осенью, столик на террасе сменился столиком внутри кафе рядом с флиппером, вместо пастиса — вино, только время и главная тема разговоров (Жозе называл ее «единственным блюдом») остались неизменными. «Группа» была сериалом, нашпигованным персонажами, обсуждали их по одному в день, и конца не предвиделось. Единственная тема, которая могла конкурировать, был Маркеши собственной персоной, его жизнь и творчество.
— Надо бы рассказать вам об опаснейшем человеке, который мне очень дорог, зовут его Реми Шак, таинственный инвестор, который иногда встряхивает Биржу. Кто-нибудь знаком с ним?
Все чувствовали, что вопрос с подвохом, и молчали.
— Это естественно, я был не вправе раскрывать его существование до сегодняшнего дня. Месяц назад я получил указание дать объявление о готовности купить акции сети «Отоньель», которыми кроме нас интересовались «Дитрих» из Кельна и…
Николя больше не слушал. Похождения Маркеши имели то преимущество, что позволяли невидимой, постоянно улыбающейся, иногда обнаженной Лорен подсесть к ним за столик. Она не произносила ни слова, но была здесь. Он тоже молчал, позволяя своему воображению воссоздать все детали — безупречную линию носа, светлые тени под глазами, придававшие непонятный оттенок синеве зрачков, завитки волос над ушами. Выписанная до мельчайшей детали, она скрещивала руки на груди, словно передразнивая его, и оба они долго пожирали друг друга взглядом. Ничто не могло вырвать Николя из забытья, кроме пронзительного голоса Маркеши.