На этот раз он шагал до тех пор, пока не очутился в краях, показавшихся ему действительно пустынными. Здесь были леса, где скалы вырастали из земли куда охотнее, чем хлеб. Жерве нашел пещеру, достаточно просторную и удобную для проживания в ней. Он принес туда несколько больших камней, превратив их в мебель для своей «кельи». Воды тут тоже хватало. Поблизости от нового жилища отшельника имелся клочок земли, где можно было выращивать кое-какие растения, чтобы питаться ими. Дикие плоды, как и в прежнем месте обитания, обеспечили его вполне достаточным количеством припасов на зиму. Именно здесь, убежденный, что лучшего места для спокойной жизни в мире с господом не найти, Жерве попытался окончательно забыть о своей прошлой жизни и думать лишь о спасении души.
Но пока Ларош выстраивал жизнь по собственному вкусу, выходя из пещеры лишь для того, чтобы посетить во время больших праздников ближайший монастырь, расположенный в нескольких лье от его пещеры, и причаститься там, бедняжка Эме начала думать, что время тянется слишком долго.
За все прошедшее время у нее так и не было никаких иных известий о муже, кроме пресловутого письма. Она перечитала его тысячу раз, зачитала до дыр, выучила наизусть и тем не менее вновь и вновь перечитывала в надежде почерпнуть оттуда хоть какие-то еще сведения. После нескольких месяцев, проведенных в тщетном ожидании возвращения мужа, графиня умолила своих братьев отправиться в Париж, чтобы разузнать там о его судьбе. Неужели несчастный все-таки приговорен к худшему и казнен? Братья вернулись с новостями столь же разнообразными, сколь и обнадеживающими. Нет, Жерве не был приговорен и казнен… Да, дело было прекращено за отсутствием состава преступления… А после этого он некоторое время вел достаточно веселую жизнь и в конце концов… исчез. А вот куда исчез? Здесь мнения людей расходились. Одни утверждали, что он поступил на службу к правителю Домба, маленького княжества в Бургундии, другие – что он ушел в плавание на одной из королевских каравелл, третьи – что отправился искать счастья на Антильских островах, перед этим совершив путешествие по Испании… Но никто не мог и вообразить, что граф де Ларош выращивает репу в затерянном уголке Бретани, вознося хвалы господу…
Так прошло восемь долгих лет. Соломенная вдова, проявляя завидные терпение и мужество, все-таки не теряла надежды на встречу с мужем. Однако у семьи д'Обиньи было совершенно иное мнение на этот счет. Они полагали, что Жерве давно закончил свое бренное существование. Впрочем, они об этом ни минуты не жалели. Разумеется, семья настаивала на том, чтобы Эме снова вышла замуж. Бедняжке пришлось выдержать настоящую осаду! Ее убеждали в том, что она еще очень молода, очень красива, у нее вполне достаточно собственных средств… Ее заставляли как можно скорее забыть этого негодяя с разрубленным пополам носом и найти хорошего человека, с которым можно начать наконец нормальную, достойную жизнь и обзавестись кучей ребятишек, радостный смех которых скрасит ее существование.
Но Эме держалась стойко. Ей был нужен только ее Жерве. Она не могла поверить в то, что он умер вот так, даже не подав ей знака о том, что оставляет этот мир. И очень скоро она получила доказательства своей правоты.
Видимо, господь решил, что в добровольном отшельничестве Жерве есть немалая доля эгоизма. Поэтому однажды в своей деревенской церкви Эме повстречала двух монахов-францисканцев, которые, казалось, очень устали после долгой дороги. Поскольку у молодой женщины вошло в обычай расспрашивать всех чужаков, появлявшихся в ее краях, о том, что они видели в пути, она расспросила и этих монахов. Не встречался ли им где-нибудь в их долгих путешествиях господин, который выглядит так-то и так-то. Он особенно приметен, поскольку перенес ужасное ранение, превратившее его единственный нос почти в два.
Обычно ответы были похожи один на другой. Чужестранец качал головой и с сокрушенным видом отвечал, что никогда не видел господина с двумя носами. Но на этот раз случилось по-другому! Братья-францисканцы явились из Бретани, где какое-то время прожили в монастыре, куда Жерве два или три раза за это время являлся причаститься. Знатный господин им не встречался, но вот смиренного отшельника они видели. Как ни странно, он был, судя по описанию, удивительно похож на мужа, так упорно разыскиваемого этой молодой и пленительной женщиной. Чего монахи не могли понять, так это зачем ему понадобилось удаляться в леса, чтобы служить там господу, если в Бурбонне у него есть все условия для счастья и служения Ему самым что ни на есть законным образом.
Вслух монахи этого не высказали. Просто сказали, что встречали вроде бы похожего человека, из осторожности не углубляясь в подробности. Правда, они пообещали, вернувшись в Бретань, убедиться в правильности своих предположений. Эме, в которой вновь разгорелась надежда, щедро нагрузила их провизией, справедливо полагая, что чем больше они будут есть, тем быстрее дойдут до цели.
Францисканцы постарались выполнить свое обещание. Однажды весьма озадаченный и расстроенный Жерве увидел, как они подходят к его пещере. Выйдя им навстречу, он выслушал подробный рассказ о том, что с ними приключилось.
– Брат мой, – сказал один из монахов, – вам следует вернуться к жене. Ведь это, несомненно, рука господня привела нас к ней. Нельзя противиться его воле!
Вернуться к Эме? Отшельник не мог и подумать об этом. Прошло много времени, и любовь его несколько поутихла. Жерве отлично себя чувствовал в своей лесной чащобе. Он вел ту жизнь, которая вполне его устраивала, спокойную и лишенную всяческих тревог. По сравнению с дорогим его сердцу одиночеством постоянное присутствие рядом женщины представлялось ему невыносимым.
– Брат мой, – попытался сопротивляться он, – но я же выбрал для себя это суровое существование только потому, что хочу искупить свои грехи…
– Возможно, но вы совершаете еще более тяжкий грех, чем все остальные, покинув ту, которую – перед богом и людьми – поклялись до конца своих дней любить и защищать. Вы же дали обет быть с ней в радости и в горе! Надо возвращаться, брат мой!
Совет был высказан столь категорически, что отказаться выполнить его было невозможно. Тяжело вздыхая, Жерве отправился в путь. Шел он очень медленно, настроение его было дурным, и добрался он отнюдь не до Бурбонне, а всего лишь до Пуатье. Там он остановился в монастыре и стал писать к Эме. Ему явно не хватало мужества идти дальше.
Письмо, о котором идет речь, сразило бы наповал любую здравомыслящую женщину. Любезный Жерве просил жену… удалиться в монастырь, чтобы позволить ему и дальше беспрепятственно вести милую его сердцу отшельническую жизнь. Он обильно цитировал основателя ордена бенедиктинцев, святого Бенуа, и его сестру, святую Схоластику, приводя их в пример супруге, а закончил свое послание, подписавшись так, как привык представляться: «Жерве, недостойный отшельник…».
Эме, конечно, была здравомыслящей женщиной, но она безумно любила мужа. Едва получив от него столь ласковую весточку, она помчалась в Пуатье, проникла в монастырь, где нашел убежище ее ненаглядный Жерве. Она тотчас узнала его, несмотря на отросшую за долгие годы бородищу, и без лишних слов бросилась ему на шею. Она даже не обратила внимания на то, что муж только что предложил ей сию же минуту постричься в монашки!
Ее нежный порыв, выразившийся в столь недвусмысленной форме, заставил «недостойного отшельника» возмутиться. Более того, он продемонстрировал чуть ли не оскорбленную гордость. Человеческая любовь? Фи! Все, чего он хочет, это – молиться богу, вернувшись в свою пустынь. Если Эме его и на самом деле любит, то… Но нет, Эме вовсе не желала уходить в монастырь. Все, чего хотела она, – это снова жить вместе со своим Жерве.
– Если ты вернешься к своему отшельничеству, я отправлюсь туда с тобой! – заявила она, и грозная решимость прозвучала в ее обычно таком нежном голосе.
Это совершенно не устраивало святого человека. Он вознегодовал еще больше, когда вслед за Эме к нему явилась ее семья. Потом – и его собственная. Все присоединили свои укоры и свои настойчивые мольбы к мольбам его жены. Мало того. Духовенство Пуатье во главе с епископом вмешалось в это дело. А вскоре и весь город ополчился на упрямого отшельника, никак не желавшего признать себя женатым человеком.
Не способного выдержать подобную осаду, весьма удрученного Жерве вынудили предстать перед судом теологов. Разобравшись в сути вопроса, ученые мужи признали его виновным по всем пунктам и вынесли приговор – обязан возвратиться к семейному очагу. Для особого блеска было решено, что брак необходимо снова торжественно благословить в кафедральном соборе.
Получилось зрелище, которому не было равных. Весь Пуатье собрался на эту повторную свадьбу! Никогда еще собор Великой Пресвятой Девы не видел подобного стечения народа. Впрочем, и публика никогда так не веселилась. Особенно много смеха вызвал вид «новобрачных»: рядом с графиней, разряженной в пух и прах, стоял отшельник в своем грубом монашеском одеянии, с постной миной, опустив глаза долу. Жерве наотрез отказался от костюма, который ему следовало надеть по такому случаю!
Точно так же, когда епископ благословил чету, он наотрез отказался поцеловать жену и только под официальной угрозой отлучения от церкви едва дотронулся губами до ее щеки. Он обильно сдабривал свои действия горючими слезами, вздохами и выражавшими крайнюю степень мучительности для него всего происходящего возгласами «увы! увы!..».
После торжественного бракосочетания был устроен настоящий пир, на котором тоже было чем поразвлечься. Жерве, на этот раз одетый в соответствии со своим положением в обществе, стоял у стола, заставленного самыми разнообразными яствами, и брюзжал по поводу угощения. Он утверждал, что ему в тысячу раз милее репа и дикие плоды, чем все эти дурацкие соусы. Эме смеялась, слишком счастливая для того, чтобы обидеться.
На следующий день они отправились в свой родовой замок в Экс. Горожане Пуатье веселым смехом провожали странную пару, в которой жена только что не пела от радости, а сидящий рядом с нею муж бормотал «Отче наш», по-прежнему смиренно опустив глаза на непрерывно перебираемые им четки.
А потом? О дальнейшем можно только догадываться. Скорее всего, Эме и ее страстной любви удалось выиграть битву. Жажда ее мужа очиститься любой ценой пошла на убыль. Примерно через год Эме произвела на свет прекрасного крепкого мальчишку. Впрочем, наверное, чересчур крепкого. Ребенок высосал из несчастной женщины все жизненные силы, и через несколько дней после его рождения она умерла.
Неизвестно, много ли и долго ли оплакивал жену Жерве, известно только, что, как только это стало возможно, он вернулся к привычному образу жизни. Это, вероятно, пошло ему на пользу. Только в почтенном возрасте девяносто двух лет от роду он согласился наконец покинуть эту землю, плоды дикой природы которой он так любил, что, отдавая им должное, стал одним из первых в мире приверженцев диеты!
ШАРЛЬ де БАТЦ-КАСТЕЛЬМОР, ГРАФ Д'АРТАНЬЯН
Но пока Ларош выстраивал жизнь по собственному вкусу, выходя из пещеры лишь для того, чтобы посетить во время больших праздников ближайший монастырь, расположенный в нескольких лье от его пещеры, и причаститься там, бедняжка Эме начала думать, что время тянется слишком долго.
За все прошедшее время у нее так и не было никаких иных известий о муже, кроме пресловутого письма. Она перечитала его тысячу раз, зачитала до дыр, выучила наизусть и тем не менее вновь и вновь перечитывала в надежде почерпнуть оттуда хоть какие-то еще сведения. После нескольких месяцев, проведенных в тщетном ожидании возвращения мужа, графиня умолила своих братьев отправиться в Париж, чтобы разузнать там о его судьбе. Неужели несчастный все-таки приговорен к худшему и казнен? Братья вернулись с новостями столь же разнообразными, сколь и обнадеживающими. Нет, Жерве не был приговорен и казнен… Да, дело было прекращено за отсутствием состава преступления… А после этого он некоторое время вел достаточно веселую жизнь и в конце концов… исчез. А вот куда исчез? Здесь мнения людей расходились. Одни утверждали, что он поступил на службу к правителю Домба, маленького княжества в Бургундии, другие – что он ушел в плавание на одной из королевских каравелл, третьи – что отправился искать счастья на Антильских островах, перед этим совершив путешествие по Испании… Но никто не мог и вообразить, что граф де Ларош выращивает репу в затерянном уголке Бретани, вознося хвалы господу…
Так прошло восемь долгих лет. Соломенная вдова, проявляя завидные терпение и мужество, все-таки не теряла надежды на встречу с мужем. Однако у семьи д'Обиньи было совершенно иное мнение на этот счет. Они полагали, что Жерве давно закончил свое бренное существование. Впрочем, они об этом ни минуты не жалели. Разумеется, семья настаивала на том, чтобы Эме снова вышла замуж. Бедняжке пришлось выдержать настоящую осаду! Ее убеждали в том, что она еще очень молода, очень красива, у нее вполне достаточно собственных средств… Ее заставляли как можно скорее забыть этого негодяя с разрубленным пополам носом и найти хорошего человека, с которым можно начать наконец нормальную, достойную жизнь и обзавестись кучей ребятишек, радостный смех которых скрасит ее существование.
Но Эме держалась стойко. Ей был нужен только ее Жерве. Она не могла поверить в то, что он умер вот так, даже не подав ей знака о том, что оставляет этот мир. И очень скоро она получила доказательства своей правоты.
Видимо, господь решил, что в добровольном отшельничестве Жерве есть немалая доля эгоизма. Поэтому однажды в своей деревенской церкви Эме повстречала двух монахов-францисканцев, которые, казалось, очень устали после долгой дороги. Поскольку у молодой женщины вошло в обычай расспрашивать всех чужаков, появлявшихся в ее краях, о том, что они видели в пути, она расспросила и этих монахов. Не встречался ли им где-нибудь в их долгих путешествиях господин, который выглядит так-то и так-то. Он особенно приметен, поскольку перенес ужасное ранение, превратившее его единственный нос почти в два.
Обычно ответы были похожи один на другой. Чужестранец качал головой и с сокрушенным видом отвечал, что никогда не видел господина с двумя носами. Но на этот раз случилось по-другому! Братья-францисканцы явились из Бретани, где какое-то время прожили в монастыре, куда Жерве два или три раза за это время являлся причаститься. Знатный господин им не встречался, но вот смиренного отшельника они видели. Как ни странно, он был, судя по описанию, удивительно похож на мужа, так упорно разыскиваемого этой молодой и пленительной женщиной. Чего монахи не могли понять, так это зачем ему понадобилось удаляться в леса, чтобы служить там господу, если в Бурбонне у него есть все условия для счастья и служения Ему самым что ни на есть законным образом.
Вслух монахи этого не высказали. Просто сказали, что встречали вроде бы похожего человека, из осторожности не углубляясь в подробности. Правда, они пообещали, вернувшись в Бретань, убедиться в правильности своих предположений. Эме, в которой вновь разгорелась надежда, щедро нагрузила их провизией, справедливо полагая, что чем больше они будут есть, тем быстрее дойдут до цели.
Францисканцы постарались выполнить свое обещание. Однажды весьма озадаченный и расстроенный Жерве увидел, как они подходят к его пещере. Выйдя им навстречу, он выслушал подробный рассказ о том, что с ними приключилось.
– Брат мой, – сказал один из монахов, – вам следует вернуться к жене. Ведь это, несомненно, рука господня привела нас к ней. Нельзя противиться его воле!
Вернуться к Эме? Отшельник не мог и подумать об этом. Прошло много времени, и любовь его несколько поутихла. Жерве отлично себя чувствовал в своей лесной чащобе. Он вел ту жизнь, которая вполне его устраивала, спокойную и лишенную всяческих тревог. По сравнению с дорогим его сердцу одиночеством постоянное присутствие рядом женщины представлялось ему невыносимым.
– Брат мой, – попытался сопротивляться он, – но я же выбрал для себя это суровое существование только потому, что хочу искупить свои грехи…
– Возможно, но вы совершаете еще более тяжкий грех, чем все остальные, покинув ту, которую – перед богом и людьми – поклялись до конца своих дней любить и защищать. Вы же дали обет быть с ней в радости и в горе! Надо возвращаться, брат мой!
Совет был высказан столь категорически, что отказаться выполнить его было невозможно. Тяжело вздыхая, Жерве отправился в путь. Шел он очень медленно, настроение его было дурным, и добрался он отнюдь не до Бурбонне, а всего лишь до Пуатье. Там он остановился в монастыре и стал писать к Эме. Ему явно не хватало мужества идти дальше.
Письмо, о котором идет речь, сразило бы наповал любую здравомыслящую женщину. Любезный Жерве просил жену… удалиться в монастырь, чтобы позволить ему и дальше беспрепятственно вести милую его сердцу отшельническую жизнь. Он обильно цитировал основателя ордена бенедиктинцев, святого Бенуа, и его сестру, святую Схоластику, приводя их в пример супруге, а закончил свое послание, подписавшись так, как привык представляться: «Жерве, недостойный отшельник…».
Эме, конечно, была здравомыслящей женщиной, но она безумно любила мужа. Едва получив от него столь ласковую весточку, она помчалась в Пуатье, проникла в монастырь, где нашел убежище ее ненаглядный Жерве. Она тотчас узнала его, несмотря на отросшую за долгие годы бородищу, и без лишних слов бросилась ему на шею. Она даже не обратила внимания на то, что муж только что предложил ей сию же минуту постричься в монашки!
Ее нежный порыв, выразившийся в столь недвусмысленной форме, заставил «недостойного отшельника» возмутиться. Более того, он продемонстрировал чуть ли не оскорбленную гордость. Человеческая любовь? Фи! Все, чего он хочет, это – молиться богу, вернувшись в свою пустынь. Если Эме его и на самом деле любит, то… Но нет, Эме вовсе не желала уходить в монастырь. Все, чего хотела она, – это снова жить вместе со своим Жерве.
– Если ты вернешься к своему отшельничеству, я отправлюсь туда с тобой! – заявила она, и грозная решимость прозвучала в ее обычно таком нежном голосе.
Это совершенно не устраивало святого человека. Он вознегодовал еще больше, когда вслед за Эме к нему явилась ее семья. Потом – и его собственная. Все присоединили свои укоры и свои настойчивые мольбы к мольбам его жены. Мало того. Духовенство Пуатье во главе с епископом вмешалось в это дело. А вскоре и весь город ополчился на упрямого отшельника, никак не желавшего признать себя женатым человеком.
Не способного выдержать подобную осаду, весьма удрученного Жерве вынудили предстать перед судом теологов. Разобравшись в сути вопроса, ученые мужи признали его виновным по всем пунктам и вынесли приговор – обязан возвратиться к семейному очагу. Для особого блеска было решено, что брак необходимо снова торжественно благословить в кафедральном соборе.
Получилось зрелище, которому не было равных. Весь Пуатье собрался на эту повторную свадьбу! Никогда еще собор Великой Пресвятой Девы не видел подобного стечения народа. Впрочем, и публика никогда так не веселилась. Особенно много смеха вызвал вид «новобрачных»: рядом с графиней, разряженной в пух и прах, стоял отшельник в своем грубом монашеском одеянии, с постной миной, опустив глаза долу. Жерве наотрез отказался от костюма, который ему следовало надеть по такому случаю!
Точно так же, когда епископ благословил чету, он наотрез отказался поцеловать жену и только под официальной угрозой отлучения от церкви едва дотронулся губами до ее щеки. Он обильно сдабривал свои действия горючими слезами, вздохами и выражавшими крайнюю степень мучительности для него всего происходящего возгласами «увы! увы!..».
После торжественного бракосочетания был устроен настоящий пир, на котором тоже было чем поразвлечься. Жерве, на этот раз одетый в соответствии со своим положением в обществе, стоял у стола, заставленного самыми разнообразными яствами, и брюзжал по поводу угощения. Он утверждал, что ему в тысячу раз милее репа и дикие плоды, чем все эти дурацкие соусы. Эме смеялась, слишком счастливая для того, чтобы обидеться.
На следующий день они отправились в свой родовой замок в Экс. Горожане Пуатье веселым смехом провожали странную пару, в которой жена только что не пела от радости, а сидящий рядом с нею муж бормотал «Отче наш», по-прежнему смиренно опустив глаза на непрерывно перебираемые им четки.
А потом? О дальнейшем можно только догадываться. Скорее всего, Эме и ее страстной любви удалось выиграть битву. Жажда ее мужа очиститься любой ценой пошла на убыль. Примерно через год Эме произвела на свет прекрасного крепкого мальчишку. Впрочем, наверное, чересчур крепкого. Ребенок высосал из несчастной женщины все жизненные силы, и через несколько дней после его рождения она умерла.
Неизвестно, много ли и долго ли оплакивал жену Жерве, известно только, что, как только это стало возможно, он вернулся к привычному образу жизни. Это, вероятно, пошло ему на пользу. Только в почтенном возрасте девяносто двух лет от роду он согласился наконец покинуть эту землю, плоды дикой природы которой он так любил, что, отдавая им должное, стал одним из первых в мире приверженцев диеты!
ШАРЛЬ де БАТЦ-КАСТЕЛЬМОР, ГРАФ Д'АРТАНЬЯН
Когда провинциал приезжал в Париж во времена молодого короля Людовика XIV, как, впрочем, и во все времена, вплоть до наших дней, первым делом ему следовало найти кого-нибудь из своих соотечественников, устроившихся в столице раньше его самого. Таким образом легче всего было избежать ощущения одиночества и покинутости, которое неизбежно чувствуешь, попадая в совсем не знакомый или мало знакомый город.
Сеньор Франсуа де Рабастан, расставшись со своим родным Беарном, проехал столько лье в компании лишь своей лошади и двух лакеев, что сейчас мечтал только о трех вещах: о кувшине холодного вина, о достаточно удобном трактире и об обществе своего друга д'Артаньяна. Два первых условия оказалось не так уж трудно выполнить: под сенью трактира «Зеленый Дуб» он вдоволь напился, оставил в обнаруженном им благословенном месте всю дорожную пыль, переоделся в совершенно чистый и не слишком отдающий провинцией костюм и отправился на поиски третьей необходимой ему для полного счастья составляющей.
Рабастан знал три вещи, уже непосредственно касающиеся его друга детства: во-первых, он являлся капитан-лейтенантом королевских мушкетеров, во-вторых, мушкетеры составляют личную гвардию Его Величества, и, наконец, в-третьих, король обитает в Лувре. Снабженный всеми этими ценными сведениями, он сел на свежую лошадь и, взяв с собою лакеев, направился к старинной крепости на берегах Сены по улице д'Отриш. Он обогнул зал для игры в мяч, проехал по подъемному мосту и приблизился к Бурбонским воротам, где… ему неожиданно преградил дорогу караульный.
– Здесь нет проезда!
– Но я должен повидаться с капитаном д'Артаньяном! Мы – земляки! – воскликнул Рабастан с убедительнейшим гасконским акцентом.
– Очень может быть. Но если вы хотите пройти в эти ворота, оставьте здесь лошадь. Только сам король, принцы крови и… мушкетеры имеют право въезжать сюда верхом.
Рабастан, гасконская гордыня для которого была столь же характерна, как и акцент, с отвращением подумал о том, что придется идти пешком, как какому-нибудь нотариусу. Дискуссия, возможно, продолжалась бы довольно долго, если бы в этот самый момент не показался бы отряд мушкетеров. Во главе отряда гарцевал сухощавый человек в лазурном плаще, украшенном серебряным крестом и золотыми королевскими лилиями. Он был среднего роста, но такого решительного вида, что просто взгляда не оторвать. Лицо его было худым и смуглым, усы – лихо закрученными, изящная бородка – в стиле покойного короля Людовика XIII. Прекрасные черные волосы, блестящие, волнистые и явно служившие предметом особо тщательного ухода, спускались на воротник из венецианских кружев из-под широкополой серой шляпы с голубыми перьями.
Едва Рабастан заметил великолепного всадника, как бросился чуть ли не под копыта его лошади.
– Д'Артаньян! Наконец-то я тебя нашел! Скажи этому человеку, что я не какой-то воришка, а достойный беарнский дворянин, подобно тебе самому и нашему славному королю Генриху!
– Черт меня побери! Рабастан! Да что ты тут делаешь? – воскликнул мушкетер, спрыгивая с лошади столь же ловко, как если бы он был совсем молодым.
– Ищу тебя, старина! Я только что приехал со своими людьми и первый же визит хотел нанести именно тебе.
– Этот господин хотел проехать верхом! – заявил караульный.
– Это запрещено. Можешь войти во дворец вместе со мной, но лошадь тебе придется оставить д'Обиаку. Караульный имел полное право не пропускать тебя – таков приказ. Впрочем, я и сам пройду пешим.
Капитан мушкетеров бросил поводья лошади юному корнету, следовавшему за ним, взял друга под руку и вошел вместе с ним в просторный двор.
– Я приехал сюда на минутку, – объяснил он Рабастану. – Мне нужно получить указания от Его Величества и кардинала Мазарини. А потом мы пойдем поужинаем в какой-нибудь славный кабачок. Ты явился вовремя: мне надо много чего тебе сказать!
Все обязанности капитана были и впрямь исполнены довольно быстро. К счастью, никто в этот вечер не нуждался в услугах д'Артаньяна. Очень скоро двое гасконцев, не скрывая удовольствия, уже сидели друг против друга за накрытым столом в лучшем, самом тихом уголке знаменитого кабачка «Сосновая шишка» на улице Жюивери.
Приступив к закускам и запивая их первыми глотками доброго бургундского, они принялись обмениваться новостями, как это всегда бывает с людьми, долгое время находившимися в разлуке. Но все новости, которые привез Рабастан с родины, разом померкли перед единственной, припасенной для него д'Артаньяном. Удивительное сообщение было преподнесено им другу одновременно с тем, как была подана истекающая жиром пулярка.
– Рабастан, я женюсь!
Беарнец чуть не подавился, другу пришлось крепко похлопать его по спине.
– Смеешься, что ли? Ты – женишься?! Но зачем?
Мушкетер пожал плечами и опустошил свой кубок, прежде чем наполнить его снова.
– Может, дело в возрасте, но главное – приказ! Кардинал дал мне понять, что капитан мушкетеров должен принимать гостей в собственном доме. Чтобы вести дом, нужна хозяйка. Ну, я и послушался: выбрал одну женщину, и мы должны пожениться через три дня. Ты будешь присутствовать на свадьбе!
Тяжелый вздох, которым сопровождалось это объяснение, и новый стакан вина, который должен был помочь подавить этот вздох, яснее ясного говорили о том, как д'Артаньян сожалеет, что приходится расставаться с веселой холостяцкой жизнью. Что же до Рабастана, то он глаз не сводил с друга. На лице растерянного беарнца читалось недоверие, смешанное с состраданием.
– Да никто же не поверит в это там, у нас дома! Ты – и вдруг женишься! Анри д'Арамиц просто лопнет со смеху. О, он будет смеяться, не переставая, не меньше недели!
– Что уж так веселиться, – ответил д'Артаньян, задетый за живое. – В конце концов, он сам женат уже десять лет! Наш бывший Арамис очень давно отказался от безумств, которые мы совершали во времена нашей юности вместе с Атосом и нашим дорогим Портосом…
Когда д'Артаньян произносил последние два имени, выразительное лицо капитана мушкетеров омрачилось, и Рабастан инстинктивно понизил голос.
– Они оба уже умерли, правда? И сеньор Арман де Силлеж д'Атос и сеньор Исаак де Портос?
– Да. Один был убит на дуэли, другой погиб на войне, – вздохнул д'Артаньян. – Из нас четверых в живых остались лишь д'Арамиц да я сам. Вот видишь, теперь настало время остепениться и мне…
– Может быть, ты и прав… А потом, я думаю, ты любишь свою суженую?
– Разумеется, я люблю ее, – чуть-чуть живее, чем можно было ожидать, откликнулся д'Артаньян. – Все любят своих суженых! Впрочем, – поторопился он добавить, – у нее масса достоинств: она богата, она меня любит, и она очень хороша собой. Чего же еще требовать от женщины?
– Верно, – заметил Рабастан, продолжавший пристально смотреть на друга. – Выпьем за твою будущую женитьбу! Желаю тебе большого счастья!
Друзья чокнулись, но Рабастану все равно казалось подозрительным слишком уж хорошее настроение мушкетера. Он поставил бы свою лошадь против корзины капустных кочанов на то, что д'Артаньяну в тысячу раз было бы приятнее не жениться!
Однако три дня спустя в луврской часовне гасконец стал свидетелем бракосочетания. Какая прекрасная была свадьба! Присутствовали сам король, королева-мать Анна Австрийская, уже порядком одряхлевший кардинал Мазарини и весь французский двор. В первых рядах собравшихся блистали красотой племянницы кардинала, прелестные Манчини, с которых глаз не спускал молодой Людовик XIV.
Что касается невесты, это была женщина лет примерно тридцати пяти, темноволосая, довольно пухленькая и к тому же еще сохранившая почти девичью свежесть. Она выглядела бы весьма соблазнительно, если бы не чрезмерная стыдливость и набожность, которые, на взгляд Рабастана, отнимали у нее большую часть природного очарования. Глядя на невесту, друг детства капитана мушкетеров не уставал думать о том, как такой бонвиван и озорник, как д'Артаньян, мог выбрать для себя подобную супругу. Зато он теперь гораздо лучше понимал, почему тот так тяжело вздыхал в вечер их первой после долгой разлуки встречи три дня назад. Тем не менее вдовствующая баронесса Шарлотта-Анна де Сен-Круа де ла Клейетт время от времени, поворачиваясь к жениху, бросала на него красноречивые взгляды. Шарлотта пыталась скрыть свои чувства, находясь в святом месте, но взгляды эти совершенно откровенно говорили об истинной природе ее отношения к д'Артаньяну. Женщина была влюблена в обольстительного капитана, как кошка. «Господи боже мой, когда речь заходит о любви, никогда нельзя терять надежду», – в утешение себе думал Рабастан.
Однако и он не смог сдержать вздоха сожаления, когда новобрачные вышли из часовни и направились в Большую Галерею, чтобы принять там поздравления от королевской семьи. Он приехал в Париж исключительно для того, чтобы встретиться с д'Артаньяном, хорошо провести время в его обществе и вспомнить хоть отчасти на деле счастливые времена их юных дней! А попал на эту дурацкую свадьбу! Похоже, что даже последние искорки буйного пламени, которое, как ему казалось, всегда будет бушевать в груди его друга, угаснут в семейной скуке! Нет, жизнь решительно потеряла всякий смысл, и Рабастан твердо пообещал себе завтра же пуститься в обратный путь… Домой! Там он, по крайней мере, сможет обсудить волнующую новость с Анри д'Арамицем за несколькими бутылками доброго старого жюрансона…
Пока Рабастан наедине с самим собой предавался всем этим размышлениям, стараясь по-философски отнестись к случившемуся, новобрачные переступили порог красивого особняка на набережной Гренуйер. Д'Артаньян только что купил его специально по случаю женитьбы и немало гордился своим приобретением. Он очень рассчитывал на то, что роскошь и элегантность дома помогут ему хоть немножко «разморозить» супругу, которая в течение всего пути из королевского дворца не проронила ни слова.
Он и сам, сильно смущенный ее явной холодностью, не предпринимал никаких попыток завязать разговор. Бурная жизнь, которую он вел до сих пор как в Париже, так и на поле брани, приучила его к легкой удаче и к быстрым любовным победам. К тому же он довольно плохо знал ту, с которой только что сочетался законным браком. Ее странная замкнутость попросту парализовала его.
Сидя рядом с ним в карете, смиренно сложив руки на коленях и опустив глаза, госпожа д'Артаньян не бросила ни одного взгляда ни направо, ни налево. Она упорно молчала, хотя губы ее постоянно шевелились, видимо, она повторяла молитвы. Конечно, весьма почтенное занятие. Но разве оно способно вдохновить мужчину! Тем не менее, когда карета переехала через Красный мост, мушкетер сделал робкую попытку взять жену за руку. Увы, она сразу же испуганно отдернула ее и, отпрянув в свой угол, непонимающе уставилась на мужа. Д'Артаньян почувствовал обиду и глухое раздражение. Подобное поведение было бы понятно, если б речь шла о совсем юной девушке, только что вышедшей из стен монастыря, но вдова, сочетающаяся вторым браком!..
Шарлотта согласилась протянуть мужу руку, только когда тот предложил ей помочь выйти из кареты у подъезда особняка.
– Вот вы и дома, мадам, – вздохнул д'Артаньян. – Надеюсь, вам здесь понравится…
– О, да!.. Хотя… раз мы будем жить вместе…
Она не закончила фразы, но у любящего супруга возродились кое-какие надежды. Ничего! Прелестная толстушка всего лишь слегка взволнована… Все, конечно, уладится наилучшим образом, пусть чуть-чуть позже…
Итак, они принялись вместе обходить комнату за комнатой своего большого дома, окна которого выходили на Сену, Лувр и Тюильри. Новобрачная соизволила признать, что новое жилище пришлось ей по вкусу. Но, видимо, спальня мужа показалась ей не слишком приятным местом. Она не смогла сдержать возгласа, в котором послышались изумление и крайнее неодобрение.
– Как, сударь?!.. В вашей спальне?!.. В вашей спальне – портрет женщины?!
Действительно, в самом центре самой большой стены, освещенный как нельзя лучше, висел портрет очень красивой блондинки с ослепительной кожей, белизну которой подчеркивал роскошный туалет. Блондинка в позолоченной раме приветливо улыбалась.
– Но… – начал д'Артаньян, ошеломленный суровостью тона, – дорогая, это же не женщина! Вы же отлично видите: это – королева!
– Королева она или нет, все равно она – женщина, и ей не место в спальне мужчины!
Удивлению д'Артаньяна не было границ. Он растерянно смотрел на жену и просто не знал, что сказать. Много странных речей слышал он за свою долгую жизнь, но только что сказанное превосходило все возможное и невозможное! Ему бы никогда и в голову не пришло, что жена способна приревновать мужа… к королеве-матери! Он всегда испытывал по отношению к Анне Австрийской глубокую преданность. Он так гордился этим портретом, считая его самым драгоценным из завоеванных им трофеев. Резкие слова уже вертелись у него на языке, но, поскольку сегодня все-таки был день свадьбы, он сдержался.
– Дорогая моя Шарлотта, слово «женщина» применительно к королеве кажется мне куда более неприличным, чем наличие портрета Ее Величества в спальне ее верного слуги. Вы сразу же это поймете, как только узнаете, что сама Ее Величество одарила меня этим драгоценным портретом в благодарность за оказанную услугу. Следовательно, я не могу расстаться с картиной!
– А кто говорит, что вам надо расстаться с ней? Ее место – в моих апартаментах, на моей половине! Тогда все будет выглядеть прилично. Именно такое почтение следует нам проявлять к Ее Величеству…
Д'Артаньян постепенно начинал терять самообладание. Впрочем, терпение никогда не было главной его добродетелью.
– Сожалею, что должен огорчить вас отказом выполнить вашу просьбу в первый же день нашей совместной жизни. Портрет останется там, где он сейчас находится! Он принадлежит мне, и я сохраню его у себя! Может быть, вы еще потребуете, чтобы я убрал и эту статуэтку Богоматери? В конце концов, она ведь тоже «женщина», если судить по-вашему!
На этот раз он не смог сдержать гнева. Шарлотта залилась слезами и прорыдала:
– Зачем вы на мне женились? Вы меня не любите! Вы никогда меня не любили… Вы вот так выходите из себя из-за такого пустяка.
– Прошу прощения, мадам, – сказал он, внезапно успокоившись. – Я не хотел огорчать вас, и вы отлично знаете, я очень вас люблю. Но подумайте, как я дорожу этим портретом! Если мне придется перевесить его в другую комнату, мне его будет страшно не хватать. Необходимо, чтобы вы это поняли! А теперь осушите ваши слезы и позвольте мне проводить вас на вашу половину. Мы немножко устали, осматривая дом, и настало время подумать о самих себе… о нашем счастье! Ведь до сих пор мы никогда еще не оказывались наедине? Вы всегда относились ко мне чересчур сурово, Шарлотта!
Сеньор Франсуа де Рабастан, расставшись со своим родным Беарном, проехал столько лье в компании лишь своей лошади и двух лакеев, что сейчас мечтал только о трех вещах: о кувшине холодного вина, о достаточно удобном трактире и об обществе своего друга д'Артаньяна. Два первых условия оказалось не так уж трудно выполнить: под сенью трактира «Зеленый Дуб» он вдоволь напился, оставил в обнаруженном им благословенном месте всю дорожную пыль, переоделся в совершенно чистый и не слишком отдающий провинцией костюм и отправился на поиски третьей необходимой ему для полного счастья составляющей.
Рабастан знал три вещи, уже непосредственно касающиеся его друга детства: во-первых, он являлся капитан-лейтенантом королевских мушкетеров, во-вторых, мушкетеры составляют личную гвардию Его Величества, и, наконец, в-третьих, король обитает в Лувре. Снабженный всеми этими ценными сведениями, он сел на свежую лошадь и, взяв с собою лакеев, направился к старинной крепости на берегах Сены по улице д'Отриш. Он обогнул зал для игры в мяч, проехал по подъемному мосту и приблизился к Бурбонским воротам, где… ему неожиданно преградил дорогу караульный.
– Здесь нет проезда!
– Но я должен повидаться с капитаном д'Артаньяном! Мы – земляки! – воскликнул Рабастан с убедительнейшим гасконским акцентом.
– Очень может быть. Но если вы хотите пройти в эти ворота, оставьте здесь лошадь. Только сам король, принцы крови и… мушкетеры имеют право въезжать сюда верхом.
Рабастан, гасконская гордыня для которого была столь же характерна, как и акцент, с отвращением подумал о том, что придется идти пешком, как какому-нибудь нотариусу. Дискуссия, возможно, продолжалась бы довольно долго, если бы в этот самый момент не показался бы отряд мушкетеров. Во главе отряда гарцевал сухощавый человек в лазурном плаще, украшенном серебряным крестом и золотыми королевскими лилиями. Он был среднего роста, но такого решительного вида, что просто взгляда не оторвать. Лицо его было худым и смуглым, усы – лихо закрученными, изящная бородка – в стиле покойного короля Людовика XIII. Прекрасные черные волосы, блестящие, волнистые и явно служившие предметом особо тщательного ухода, спускались на воротник из венецианских кружев из-под широкополой серой шляпы с голубыми перьями.
Едва Рабастан заметил великолепного всадника, как бросился чуть ли не под копыта его лошади.
– Д'Артаньян! Наконец-то я тебя нашел! Скажи этому человеку, что я не какой-то воришка, а достойный беарнский дворянин, подобно тебе самому и нашему славному королю Генриху!
– Черт меня побери! Рабастан! Да что ты тут делаешь? – воскликнул мушкетер, спрыгивая с лошади столь же ловко, как если бы он был совсем молодым.
– Ищу тебя, старина! Я только что приехал со своими людьми и первый же визит хотел нанести именно тебе.
– Этот господин хотел проехать верхом! – заявил караульный.
– Это запрещено. Можешь войти во дворец вместе со мной, но лошадь тебе придется оставить д'Обиаку. Караульный имел полное право не пропускать тебя – таков приказ. Впрочем, я и сам пройду пешим.
Капитан мушкетеров бросил поводья лошади юному корнету, следовавшему за ним, взял друга под руку и вошел вместе с ним в просторный двор.
– Я приехал сюда на минутку, – объяснил он Рабастану. – Мне нужно получить указания от Его Величества и кардинала Мазарини. А потом мы пойдем поужинаем в какой-нибудь славный кабачок. Ты явился вовремя: мне надо много чего тебе сказать!
Все обязанности капитана были и впрямь исполнены довольно быстро. К счастью, никто в этот вечер не нуждался в услугах д'Артаньяна. Очень скоро двое гасконцев, не скрывая удовольствия, уже сидели друг против друга за накрытым столом в лучшем, самом тихом уголке знаменитого кабачка «Сосновая шишка» на улице Жюивери.
Приступив к закускам и запивая их первыми глотками доброго бургундского, они принялись обмениваться новостями, как это всегда бывает с людьми, долгое время находившимися в разлуке. Но все новости, которые привез Рабастан с родины, разом померкли перед единственной, припасенной для него д'Артаньяном. Удивительное сообщение было преподнесено им другу одновременно с тем, как была подана истекающая жиром пулярка.
– Рабастан, я женюсь!
Беарнец чуть не подавился, другу пришлось крепко похлопать его по спине.
– Смеешься, что ли? Ты – женишься?! Но зачем?
Мушкетер пожал плечами и опустошил свой кубок, прежде чем наполнить его снова.
– Может, дело в возрасте, но главное – приказ! Кардинал дал мне понять, что капитан мушкетеров должен принимать гостей в собственном доме. Чтобы вести дом, нужна хозяйка. Ну, я и послушался: выбрал одну женщину, и мы должны пожениться через три дня. Ты будешь присутствовать на свадьбе!
Тяжелый вздох, которым сопровождалось это объяснение, и новый стакан вина, который должен был помочь подавить этот вздох, яснее ясного говорили о том, как д'Артаньян сожалеет, что приходится расставаться с веселой холостяцкой жизнью. Что же до Рабастана, то он глаз не сводил с друга. На лице растерянного беарнца читалось недоверие, смешанное с состраданием.
– Да никто же не поверит в это там, у нас дома! Ты – и вдруг женишься! Анри д'Арамиц просто лопнет со смеху. О, он будет смеяться, не переставая, не меньше недели!
– Что уж так веселиться, – ответил д'Артаньян, задетый за живое. – В конце концов, он сам женат уже десять лет! Наш бывший Арамис очень давно отказался от безумств, которые мы совершали во времена нашей юности вместе с Атосом и нашим дорогим Портосом…
Когда д'Артаньян произносил последние два имени, выразительное лицо капитана мушкетеров омрачилось, и Рабастан инстинктивно понизил голос.
– Они оба уже умерли, правда? И сеньор Арман де Силлеж д'Атос и сеньор Исаак де Портос?
– Да. Один был убит на дуэли, другой погиб на войне, – вздохнул д'Артаньян. – Из нас четверых в живых остались лишь д'Арамиц да я сам. Вот видишь, теперь настало время остепениться и мне…
– Может быть, ты и прав… А потом, я думаю, ты любишь свою суженую?
– Разумеется, я люблю ее, – чуть-чуть живее, чем можно было ожидать, откликнулся д'Артаньян. – Все любят своих суженых! Впрочем, – поторопился он добавить, – у нее масса достоинств: она богата, она меня любит, и она очень хороша собой. Чего же еще требовать от женщины?
– Верно, – заметил Рабастан, продолжавший пристально смотреть на друга. – Выпьем за твою будущую женитьбу! Желаю тебе большого счастья!
Друзья чокнулись, но Рабастану все равно казалось подозрительным слишком уж хорошее настроение мушкетера. Он поставил бы свою лошадь против корзины капустных кочанов на то, что д'Артаньяну в тысячу раз было бы приятнее не жениться!
Однако три дня спустя в луврской часовне гасконец стал свидетелем бракосочетания. Какая прекрасная была свадьба! Присутствовали сам король, королева-мать Анна Австрийская, уже порядком одряхлевший кардинал Мазарини и весь французский двор. В первых рядах собравшихся блистали красотой племянницы кардинала, прелестные Манчини, с которых глаз не спускал молодой Людовик XIV.
Что касается невесты, это была женщина лет примерно тридцати пяти, темноволосая, довольно пухленькая и к тому же еще сохранившая почти девичью свежесть. Она выглядела бы весьма соблазнительно, если бы не чрезмерная стыдливость и набожность, которые, на взгляд Рабастана, отнимали у нее большую часть природного очарования. Глядя на невесту, друг детства капитана мушкетеров не уставал думать о том, как такой бонвиван и озорник, как д'Артаньян, мог выбрать для себя подобную супругу. Зато он теперь гораздо лучше понимал, почему тот так тяжело вздыхал в вечер их первой после долгой разлуки встречи три дня назад. Тем не менее вдовствующая баронесса Шарлотта-Анна де Сен-Круа де ла Клейетт время от времени, поворачиваясь к жениху, бросала на него красноречивые взгляды. Шарлотта пыталась скрыть свои чувства, находясь в святом месте, но взгляды эти совершенно откровенно говорили об истинной природе ее отношения к д'Артаньяну. Женщина была влюблена в обольстительного капитана, как кошка. «Господи боже мой, когда речь заходит о любви, никогда нельзя терять надежду», – в утешение себе думал Рабастан.
Однако и он не смог сдержать вздоха сожаления, когда новобрачные вышли из часовни и направились в Большую Галерею, чтобы принять там поздравления от королевской семьи. Он приехал в Париж исключительно для того, чтобы встретиться с д'Артаньяном, хорошо провести время в его обществе и вспомнить хоть отчасти на деле счастливые времена их юных дней! А попал на эту дурацкую свадьбу! Похоже, что даже последние искорки буйного пламени, которое, как ему казалось, всегда будет бушевать в груди его друга, угаснут в семейной скуке! Нет, жизнь решительно потеряла всякий смысл, и Рабастан твердо пообещал себе завтра же пуститься в обратный путь… Домой! Там он, по крайней мере, сможет обсудить волнующую новость с Анри д'Арамицем за несколькими бутылками доброго старого жюрансона…
Пока Рабастан наедине с самим собой предавался всем этим размышлениям, стараясь по-философски отнестись к случившемуся, новобрачные переступили порог красивого особняка на набережной Гренуйер. Д'Артаньян только что купил его специально по случаю женитьбы и немало гордился своим приобретением. Он очень рассчитывал на то, что роскошь и элегантность дома помогут ему хоть немножко «разморозить» супругу, которая в течение всего пути из королевского дворца не проронила ни слова.
Он и сам, сильно смущенный ее явной холодностью, не предпринимал никаких попыток завязать разговор. Бурная жизнь, которую он вел до сих пор как в Париже, так и на поле брани, приучила его к легкой удаче и к быстрым любовным победам. К тому же он довольно плохо знал ту, с которой только что сочетался законным браком. Ее странная замкнутость попросту парализовала его.
Сидя рядом с ним в карете, смиренно сложив руки на коленях и опустив глаза, госпожа д'Артаньян не бросила ни одного взгляда ни направо, ни налево. Она упорно молчала, хотя губы ее постоянно шевелились, видимо, она повторяла молитвы. Конечно, весьма почтенное занятие. Но разве оно способно вдохновить мужчину! Тем не менее, когда карета переехала через Красный мост, мушкетер сделал робкую попытку взять жену за руку. Увы, она сразу же испуганно отдернула ее и, отпрянув в свой угол, непонимающе уставилась на мужа. Д'Артаньян почувствовал обиду и глухое раздражение. Подобное поведение было бы понятно, если б речь шла о совсем юной девушке, только что вышедшей из стен монастыря, но вдова, сочетающаяся вторым браком!..
Шарлотта согласилась протянуть мужу руку, только когда тот предложил ей помочь выйти из кареты у подъезда особняка.
– Вот вы и дома, мадам, – вздохнул д'Артаньян. – Надеюсь, вам здесь понравится…
– О, да!.. Хотя… раз мы будем жить вместе…
Она не закончила фразы, но у любящего супруга возродились кое-какие надежды. Ничего! Прелестная толстушка всего лишь слегка взволнована… Все, конечно, уладится наилучшим образом, пусть чуть-чуть позже…
Итак, они принялись вместе обходить комнату за комнатой своего большого дома, окна которого выходили на Сену, Лувр и Тюильри. Новобрачная соизволила признать, что новое жилище пришлось ей по вкусу. Но, видимо, спальня мужа показалась ей не слишком приятным местом. Она не смогла сдержать возгласа, в котором послышались изумление и крайнее неодобрение.
– Как, сударь?!.. В вашей спальне?!.. В вашей спальне – портрет женщины?!
Действительно, в самом центре самой большой стены, освещенный как нельзя лучше, висел портрет очень красивой блондинки с ослепительной кожей, белизну которой подчеркивал роскошный туалет. Блондинка в позолоченной раме приветливо улыбалась.
– Но… – начал д'Артаньян, ошеломленный суровостью тона, – дорогая, это же не женщина! Вы же отлично видите: это – королева!
– Королева она или нет, все равно она – женщина, и ей не место в спальне мужчины!
Удивлению д'Артаньяна не было границ. Он растерянно смотрел на жену и просто не знал, что сказать. Много странных речей слышал он за свою долгую жизнь, но только что сказанное превосходило все возможное и невозможное! Ему бы никогда и в голову не пришло, что жена способна приревновать мужа… к королеве-матери! Он всегда испытывал по отношению к Анне Австрийской глубокую преданность. Он так гордился этим портретом, считая его самым драгоценным из завоеванных им трофеев. Резкие слова уже вертелись у него на языке, но, поскольку сегодня все-таки был день свадьбы, он сдержался.
– Дорогая моя Шарлотта, слово «женщина» применительно к королеве кажется мне куда более неприличным, чем наличие портрета Ее Величества в спальне ее верного слуги. Вы сразу же это поймете, как только узнаете, что сама Ее Величество одарила меня этим драгоценным портретом в благодарность за оказанную услугу. Следовательно, я не могу расстаться с картиной!
– А кто говорит, что вам надо расстаться с ней? Ее место – в моих апартаментах, на моей половине! Тогда все будет выглядеть прилично. Именно такое почтение следует нам проявлять к Ее Величеству…
Д'Артаньян постепенно начинал терять самообладание. Впрочем, терпение никогда не было главной его добродетелью.
– Сожалею, что должен огорчить вас отказом выполнить вашу просьбу в первый же день нашей совместной жизни. Портрет останется там, где он сейчас находится! Он принадлежит мне, и я сохраню его у себя! Может быть, вы еще потребуете, чтобы я убрал и эту статуэтку Богоматери? В конце концов, она ведь тоже «женщина», если судить по-вашему!
На этот раз он не смог сдержать гнева. Шарлотта залилась слезами и прорыдала:
– Зачем вы на мне женились? Вы меня не любите! Вы никогда меня не любили… Вы вот так выходите из себя из-за такого пустяка.
– Прошу прощения, мадам, – сказал он, внезапно успокоившись. – Я не хотел огорчать вас, и вы отлично знаете, я очень вас люблю. Но подумайте, как я дорожу этим портретом! Если мне придется перевесить его в другую комнату, мне его будет страшно не хватать. Необходимо, чтобы вы это поняли! А теперь осушите ваши слезы и позвольте мне проводить вас на вашу половину. Мы немножко устали, осматривая дом, и настало время подумать о самих себе… о нашем счастье! Ведь до сих пор мы никогда еще не оказывались наедине? Вы всегда относились ко мне чересчур сурово, Шарлотта!