— Во время нашего плавания Фаншон однажды ночью явилась ко мне в каюту, и я лишь принял то, что она сама мне предложила.
   Что же до Жюдит, то она моя жена, и я имею на нее все законные права супруга. Я страстно любил ее, пока не встретил вас, но теперь я люблю вас, Мадалена, люблю всем своим существом и ничего не могу с собой поделать. Всем существом, слышите? И мне не стыдно признаться, что я желаю вас так же страстно, как люблю.
   Мадалена перестала плакать. Нервными, неловкими движениями она пыталась подобрать волосы и спрятать их снова под тонкий чепец.
   — Я вам не верю. Мне нужно держаться от вас подальше и перестать вас любить. Это Господь меня наказал за то, что я привязалась к женатому мужчине, но теперь я знаю, как мне поступить.
   Я скажу маме, что согласна выйти за Неда Биллинга.
   Кровавый туман застлал глаза Жиля, в нем проснулась буйная кровь Турнеминов. Упрямство очаровательной Мадалены сводило его с ума.
   И он закричал, забыв о приличиях:
   — А его вы, случаем, не считаете бесплотным духом? Чем, думаете, будет заниматься с вами Нед Биллинг в первую же брачную ночь? Он снимет с вас одежду, ваше прекрасное белое платье.
   Обнажит ваше тело и будет его ласкать. Разденется сам, ляжет на вас и…
   Мадалена в ужасе зажала ладонями уши и побежала прочь через кладбище, пытаясь скрыться от безжалостно преследовавшего ее, нарушавшего ее целомудренные представления голоса.
   — Замолчите! Замолчите! Я не желаю ничего об этом знать! Вы чудовище…
   — Нет. Повторяю, я не чудовище, я просто мужчина, который до смерти любит тебя. И запомни хорошенько, Мадалена: если ты выйдешь замуж за Неда Биллинга, я его убью.
   Жиль смотрел, как она бежит через поляну, на опушке леса проскакивает мимо опешившего Понго, державшего лошадей, и исчезает под покровом деревьев. Оставшись один. Жиль медленно вернулся к могиле Розенны, преклонил колена и припал губами к покрытой цветами земле, в которой покоилась та, что была им любима более родной матери.
   — Прости меня, Розенна! Ты так хорошо меня понимала…
   Она простила. Жиль не сомневался. Розенна знала, что ее выкормыш никому не позволит себя дурачить, да и вообще она никогда не смотрела строго на взрывы его темперамента. Он даже был уверен, что она с удовольствием наблюдала за сценой, разыгравшейся на кладбище, а когда стал подниматься с колен, ему показалось, что ветерок с реки донес до него смех старой няни.
   Турнемин размашистым шагом вернулся к Понго. Тот добросовестно отвел глаза, увидев хозяина, и протянул ему поводья Мерлина, не говоря ни слова. Но Жиль все же вылил на него остатки гнева.
   — Что ты, лицемер такой, отворачиваешься? — обругал он индейца. — Ты же все слышал. Мы ого-го как кричали. А что, интересно, сделал бы ты, если б девушка призналась в любви, а потом тут же обозвала тебя
   сатиром?
   — Моя объяснять ей, что она полностью права, — бесстрастно ответил Понго. — Она бы сначала кричать на меня, а потом ворковать, как горлица! Надо красивый маленький лес, чтобы учить осторожная девушка любви.
   Жиль в изумлении посмотрел на друга — уж не шутит ли он? Но Понго, восседавший прямо и с большим достоинством в седле, и не думал улыбаться. Тогда Жиль сам расхохотался, и его смех весело прокатился по лесу, чьи ветки резали лазурь неба на замысловатые, словно фрагменты мозаики, кусочки.
   — Ты прав, приятель, — сказал Жиль, — мне бы только не забыть твои наставления в следующий раз. А теперь — домой. Нужно еще кое с кем объясниться.
   И, пришпорив коня, он галопом помчался по склону, ведущему к «Маунт Моррису».
   Дверь в спальню Жюдит открыла ему Анна Готье. Фаншон ушла во флигель, чтобы что-то там попросить у миссис Хантер. Потому Жиль отложил пока беседу с ней и отправился к жене.
   Жюдит сидела в постели, обложенная со всех сторон подушками в кружевных наволочках, по которым разметались ее рыжие волосы, и пила молоко. Из пены белого шелка и зеленых лент выглядывали худые запястья и тонкая изящная шея. Все еще бледная, с темными кругами, из-за которых ее темные глаза казались еще больше, Жюдит казалась очень хрупкой и словно потерянной в огромной белоснежной постели под белым же балдахином — Жиль не мог без смутного стыда глядеть на поддерживавшие его тонкие столбики красного дерева, хоть и не испытывал сколько-нибудь теплых чувств к жене.
   — Как вы себя чувствуете? — спросил он, предварительно поприветствовав ее по всем правилам этикета.
   Он ждал резкого отпора, отказа от разговора, даже гнева после всего, что с ней сделал, но, к его крайнему изумлению, Жюдит даже слегка улыбнулась.
   — Уже лучше, спасибо. Обо мне заботились умело и самоотверженно. — И она посмотрела на Анну, закрывавшую за собой дверь в спальню. — Скоро все это… будет казаться лишь страшным сном.
   В комнате стоял сильный запах лекарств, и Жиль горько пожалел, что они сейчас не в море, где гуляет соленый ветер. Он хотел улыбнуться, но вышла какая-то невнятная гримаса.
   — Благодарю за снисходительность, — произнес он чуть иронично.
   — Снисходительность? О чем вы?
   — Мне кажется, я должен принести вам извинения за… несколько грубоватое обращение. Боюсь, в том, что с вами случилось, моя вина.
   Жюдит покраснела и принялась то накручивать на палец, то распускать кудрявую прядь.
   — Даже если бы вы поступили со мной во сто раз хуже, мне не на что было бы жаловаться, — произнесла она глухо. — По-моему, теперь наши отношения упростятся, так что все к лучшему.
   Жиль не нашелся, что ответить, так он был поражен произошедшей за столь краткий срок переменой в поведении молодой женщины. Куда делась та вызывающая Жюдит, что предстала ему в блеске горделивой красоты, когда он вернулся с берегов Освего? Куда делась дикая разъяренная кошка, отчаянно дравшаяся с ним в этой самой комнате: разве не вынужден был он прибегнуть к насилию, как солдат-победитель в осажденном городе? Неужто пережитая травма до такой степени переменила молодую женщину… или она ломает комедию? А может, это попытка усыпить его бдительность и рассеять подозрения, связанные со смертью Розенны, если вдруг таковые у него появятся?
   Мозг его все еще был занят этими вопросами, когда он услышал свой голос:
   — Вы и в самом деле считаете, что все к лучшему в этом лучшем из миров?
   На этот раз она подняла голову и прямо посмотрела на него темными, спокойными, как ночное озеро, глазами.
   — Я уже два дня размышляю над тем, что произошло. Может, оттого, что почувствовала, как уходит из моего тела вместе с кровью жизнь, услыхала снова дыхание смерти, но мне показалось, что это предупреждение свыше. Хотим мы того или нет, мы связаны навеки и ничто не может нас разъединить. Здесь нам придется жить вместе…
   — Не здесь! Я как раз пришел предупредить вас, что, как только вы окрепнете, мы покидаем Нью-Йорк и перебираемся на остров Санто-Доминго, где я только что приобрел плантацию индиго. Надеюсь, это не слишком нарушит ваши планы, — добавил он не без сарказма.
   Она грустно усмехнулась.
   — Мои планы? Разве у меня могут быть личные, не связанные с вашими, намерения? Санто-Доминго так Санто-Доминго! Мне не раз приходилось слышать, что там очень красиво. Думаю, через неделю я уже вполне смогу следовать за вами.
   — Благодарю вас за понимание, Жюдит, — Турнемин небрежно поклонился. — Обещаю: то, что случилось прошлой ночью, больше никогда не повторится.
   Теперь они оба молчали, лишь крик ласточки, сорвавшейся с крыши и метнувшейся в синеву неба, нарушил тишину. Жиль смотрел, как его жена снова начала накручивать на палец рыжую прядь. Поскольку она больше ничего не говорила, он уже собрался откланяться, как вдруг Жюдит подняла ресницы и устремила на него взор сверкавших, как пара черных бриллиантов, глаз.
   — Незачем давать бессмысленные обещания, — прошептала она. — Я вас об этом и не просила.
   Спокойной ночи, друг мой.
   И, коротко вздохнув, она закрыла глаза и отвернулась к окну, словно собралась заснуть. Жиль медленно вышел из ее комнаты в совершенной растерянности. Прикрыв за собой дверь, он еще стоял некоторое время, пытаясь постичь, что же за перемены произошли в голове Жюдит. Искренне она говорила или играла новую роль: роль послушной и самоотверженной супруги? Но разве во взгляде, что она бросила на него напоследок, была хоть капля самоотречения или кротости?
   Да и вообще, от такой непредсказуемой женщины, склонной без конца менять свои настроения, можно ожидать чего угодно. Он понимал, что Жюдит уверена в своей красоте и неотразимости. Да разве сам он, как последний дурак, не показал ей прошлой ночью, какую власть имеет еще над ним ее красота? Может, это часть ее черной мести, первым действием которой стала смерть Розенны?
   Жиль решил на первый случай бдительней следить за действиями жены и собственным поведением. Не дай Бог она обнаружит, что он любит Мадалену: девушка окажется в опасности если не из-за ревности Жюдит, то из-за ее желания нанести ему удар побольнее…
   Из размышлений вывело его появление Анны, и он тут же вспомнил, что еще собирался сделать — надо же, совсем забыл предупредить жену о своем намерении выгнать ее горничную.
   — Будьте так добры, — сказал он Анне, — сходите за Фаншон, скажите, что я жду ее в библиотеке.
   — Хорошо, господин Жиль, я сейчас.
   Через десять минут Фаншон поскреблась в дверь библиотеки и, получив разрешение, вошла в просторную залитую солнцем комнату, где ожидал ее Турнемин. Он стоял, скрестив руки на груди, возле стола, на котором лежали кошелек и письмо.
   — Господин шевалье просил меня прийти? — спросила она с улыбкой, непринужденно присев в реверансе. Но улыбка быстро сбежала с ее губ, едва она встретила его ледяной взгляд.
   — Да, просил. Чтобы сказать, что больше не нуждаюсь в ваших услугах.
   — Что больше…
   Но он не дал ей себя прервать.
   — Сегодня вечером из Нью-Йорка отплывает французский корабль «Граф де Ноэ», следующий в Нант. Вот вам оплата за год, деньги на проезд и письмо к капитану Раффену, командующему судном. Живо собирайтесь! Через четверть часа Хантер отвезет вас в порт.
   Она стала белее, чем ее фартук, а в вырезе платья было видно, как судорожно бьется от волнения жилка у нее на груди.
   — Вы… гоните меня? — выговорила наконец горничная. — Не может быть.
   — Может. Я вас выгоняю.
   — Но разве выбрасывают человека на улицу безо всякой причины? Что я сделала?
   — Случилось так, что мне стало известно ваше прекрасное мнение о моем характере, да еще оказалось, вам мало подслушивать под дверью — вы на кухне обсуждаете то, что происходит в спальне хозяйки. Я больше не желаю вас видеть! Убирайтесь!
   Он говорил, а лицо молодой женщины все больше и больше наливалось гневом. Обычно розовое и свежее, оно словно пропитывалось желчью и из белого превратилось в желтое. Приговор не согнул Фаншон, она, напротив, выпрямилась и приготовилась к броску, как ядовитая змея.
   — Я не уйду. Вы не имеете права. После всего, что между нами было…
   — Между нами никогда ничего не было. Вам приснилось, моя девочка.
   — Госпожа не позволит меня выкинуть.
   — Не советую вам обращаться к своей госпоже за помощью, а то ведь я могу рассказать жене, как вы живописуете по углам ее альковные секреты. Я дал вам, напоминаю, на сборы пятнадцать минут, пять из них уже прошло.
   — Я поняла: это маленькая дрянь вам наболтала. Недотрога Мадалена несла черт-те что, а вы ей и поверили, конечно — она же в вас по уши влюблена…
   Жилю надоели пререкания камеристки, и он пошел к двери.
   — Вы не желаете уходить, поэтому уйду я, но через десять минут Хантер и Понго сунут вас в повозку, хотите вы или нет, успеете собраться или нет.
   — Ладно! Я иду! Но не думайте, что вам так легко удастся от меня избавиться. Я ведь тоже вас люблю… и мы расстаемся не навсегда.
   Она выскочила из библиотеки, схватив на ходу кошелек и письмо, влетела в свою комнату, побросала все, что можно, в дорожную сумку, а остальное завязала в большой носовой платок. Руки ее дрожали от волнения и гнева, она даже и не думала утереть слезы, катившиеся безостановочно из глаз. Фаншон словно раскаленным железом жгло унижение, которому только что подверг ее Жиль, и ненависть желчью подкатывала к горлу.
   Разве могла она предположить, что эта идиотка с замашками святой девы пойдет и выложит хозяину ее, Фаншон, признания, может и не слишком осторожные, — ведь она-то надеялась, что секреты такого рода Мадалене противны? Как могут быть противны влюбленной девчонке рассказы о любовных победах предмета ее воздыханий? Фаншон готова была убить себя за то, что действовала так по-идиотски… Уж лучше бы она отравила Мадалену, пока Жиль был в отлучке» — сначала-то она так и хотела, когда поняла, что хозяин пылает к девчонке нежной страстью.
   Но ее, к несчастью, застала эта старая дура Розенна, так что пришлось ее убрать, чтобы не выдала, но уж Фаншон постаралась, чтобы все было шито-крыто — она оторвала от самой красивой нижней юбки Жюдит клок и бросила его возле того места, где оставила старуху. Жюдит она тоже уничтожит, придет время… а оно рано или поздно придет.
   Любовь Фаншон к Жилю, после того как она побывала у него в постели, странным образом перекроила ее и без того не слишком здоровый рассудок, посеяла в молодой женщине немыслимые надежды… В конце концов она пришла к выводу, что, убрав с дороги женщин, которые стояли сейчас между ней и ее бывшим любовником, она сможет привязать его к себе, завладеть им безраздельно — ведь нравились же ему ее ласки. И Фаншон сочла, что вполне может воспользоваться советами мужчин, с которыми жила в Фоли-Ришелье.
   И вот все ее планы полетели в тартарары из-за проклятой Мадалены. Во всяком случае, приходится их откладывать — Фаншон не желала признавать поражения, отказываться навсегда от единственного мужчины, который мог так ее разжечь. Нет, во Францию она не вернется. Она не позволит, чтобы ее, как какую-нибудь скотину или воровку, посадили на корабль, а спустя несколько недель выбросили на набережную Нанта, где она будет нищенствовать или пойдет по рукам. Мужчина, которого она хочет, плывет на Санто-Доминго? Прекрасно, значит, она тоже туда отправится, и нет на свете силы, способной теперь помешать ей осуществить святую месть. А любовные утехи можно отложить на потом, это никуда не убежит…
   Приняв решение, Фаншон попросила правившего экипажем Дэвида Хантера остановиться, едва они выехали на набережную Ист-Ривер, и высадить ее там.
   — Я не маленькая, на корабль сама сяду, — сказала она ему жалобно, сквозь слезы. — И потом, ужасно неприятно, когда тебя сдают с рук на руки, как какую-нибудь поклажу. Прошу вас, господин Хантер, возвращайтесь назад. Пожалейте мою… мою гордость Американец пожал плечами, но лошадей придержал. Вечно у французов какие-то немыслимые истории, никогда ему их до конца не понять.
   Да и жаль ему было несчастную девушку, всю дорогу проливавшую горькие слезы. В конце концов, ему приказано доставить ее в порт, он и доставил. А дальше пусть сама разбирается как хочет…
   — Ну, значит, вы приехали, — сказал он и нагнулся, чтобы открыть дверцу. — Желаю приятного путешествия.
   — Спасибо, господин Хантер. Оно и будет приятным, не сомневайтесь…
   Достав свой багаж, Фаншон проследила, как Хантер развернул лошадей и как экипаж растворился в облаке пыли на Брод-стрит. Потом она решительно повернулась спиной к выстроившимся у причала судам, заприметив вывеску одного из многочисленных портовых постоялых дворов, подхватила сумку и узелок и легкой походкой двинулась к избранному пристанищу.
   Пока она ехала в экипаже, в голове у нее созрел дерзкий план, на осуществление которого оставалось еще несколько дней: в нее был влюблен кок с «Кречета», и ей ничего не стоило добиться всего, что нужно, в обмен на несколько часов любви. Хочет этот дурень, чтобы она стала его любовницей, — пусть проведет ее тайно на корабль, прежде чем тот возьмет курс на Антильские острова… Может, там ей будет еще проще осуществить задуманное.
   А тем временем Жиль в «Маунт Моррисе» наслаждался покоем тихого вечера. После отъезда фаншон он почувствовал облегчение, без сомнения, из эгоизма: даже если бы она избавила невинную Мадалену от своих гнусных откровений, его бы тяготило ее постоянное присутствие — горничная, вопреки обещаниям, без конца шпионила за ним и, словно копьем, потрясала напоминанием об их мимолетной связи.
   Все в этот вечер было чудесно, насколько вообще может быть чудесно в доме, где жила преступница. Близится день отъезда, скоро они все покинут «Маунт Моррис», все — только что прибегал счастливый Пьер и сообщил, что его сестра, к великому огорчению миссис Хантер, отказала Неду Биллингу.
   После ужина Жиль вместе с Понго вышел в парк, освещенный алыми закатными лучами, выкурить трубку. Воздух был удивительно свеж и прозрачен, как стекло. Они медленным шагом прошлись по аллее и сели на скамью под магнолией — вечер был напоен ароматом ее цветов. И просидели там молча, просто радуясь, что они вместе, пока ночь не зажгла на бархатном небе все свои звезды.

Часть вторая. ОСТРОВ НА СЕМИ ВЕТРАХ

МОИСЕЙ

   «Кречету» оставалось пройти около двухсот миль до узкого пролива между островами Терке Багамского архипелага, за которым открывался путь к Санто-Доминго, когда молодой матрос, посланный капитаном Малавуаном за бутылкой рома в трюм, обнаружил там Фаншон.
   Молодая женщина лежала неподвижно между бочками и мешками, куда ее швырнул ураган, настигший судно при прохождении Тропика Рака. Стояла середина июля, наступил сезон тропических ливней, скверное время, когда над Мексиканским заливом и Карибским морем властвуют бури и туманы.
   Фаншон была вся перепачкана грязью, на ободранном лбу на глазах вспухала шишка, а когда женщину подняли, чтобы вынести на палубу, она пришла в себя и, громко вскрикнув, снова потеряла сознание. Только тогда заметили, что у нее сломана рука.
   Горничную осторожно положили на кушетку и предоставили заботам женщин, которые старались облегчить ее страдания, забыв на время о естественном любопытстве и удивлении.
   Анна и Мадалена с помощью самой Жюдит, прекрасно перенесшей тяготы путешествия, раздели нежданно-негаданно появившуюся на корабле пассажирку, как смогли, вымыли ее, переодели в чистую ночную рубашку, после чего капитан Малавуан занялся ее рукой — за долгие годы плавания он стал неплохо разбираться в медицине. Капитан вправил поврежденную кость — Фаншон при этом взвыла от боли, затем наложил шину и крепкую повязку.
   — До Кай-Франсе она вполне дотянет, — заверил он Жюдит, внимательно наблюдавшую за происходящим. — А там настоящие врачи и больница. О вашей горничной позаботятся.
   Жюдит задумчиво смотрела на Фаншон. Ее раздосадовало сообщение Жиля: даже не посоветовавшись с ней, он рассчитал девушку, а Жюдит ценила услуги камеристки и успела к ней привязаться. Объяснение мужа неприятно поразило ее — какой госпоже понравится, что секреты алькова обсуждаются на кухне, — но не оскорбило: она хорошо знала, как любит прислуга подсматривать за хозяевами и судачить о том, что удается узнать. Более того, в чрезмерном любопытстве Фаншон она видела неподдельный интерес и симпатию к себе. Жюдит и в голову не приходило, что камеристка может ревновать ее, она скорее жалела прислугу: наверняка Жиль ее выгнал, когда она возмутилась его грубым отношением к беременной жене.
   С той страшной ночи в замке Тресессон после ее свадьбы с доктором Керноа Жюдит затаила подозрительность и настороженность к мужчинам.
   Лишь огромная магнетическая сила Калиостро смогла избавить ее от ужасных кошмаров и ночных видений. Выздоровев, Жюдит решила следовать исключительно своим внутренним побуждениям, плохи они были или хороши: сближаться только с тем, кто ей нравится, мстить оскорбителю, не обременять себя при этом философскими, моральными или религиозными соображениями.
   И потом, Жюдит не понравилось, что у нее деспотично отняли Фаншон, ставшую уже неотъемлемой частью того образа жизни, который ее устраивал. Заменившая Фаншон строгая и молчаливая Анна Готье ничем не напоминала прежнюю камеристку — веселую и всегда готовую пошутить, настоящую комедийную субретку, прекрасно сочетавшую в себе наперсницу, шута и расторопную прислугу. Что касается Мадалены, то Жюдит сразу почувствовала неприязнь к этой слишком красивой, тихой и молчаливой, никогда не смеявшейся девушке.
   Столь не правдоподобное, почти сказочное появление своей бывшей камеристки Жюдит сочла настоящим подарком судьбы. Капитан закончил перевязку, Жюдит его поблагодарила и устроилась у изголовья раненой, предварительно отослав остальных женщин. Флакон с нашатырем, поднесенный к ее ноздрям в третий раз, привел Фаншон в чувство, и она тут же увидела лицо госпожи. Глаза горничной наполнились слезами.
   — Мадам!.. О мадам! Это действительно вы? 01 Слава Богу! Я уже боялась, что никогда больше не увижу ни вас, ни солнца.
   Она попыталась подняться, но сломанная рука причинила ей такую боль, что она со стоном упала на подушку.
   — Успокойтесь, Фаншон, вы в безопасности.
   Что за причуда скрываться в душном трюме, без света и в такую жару?! Вы же могли задохнуться.
   — Знаю, мадам, знаю, но… мне так нужно было вас увидеть, чтобы сказать… Хозяин выгнал меня, даже не дал возможности оправдаться, не позволил увидеть мадам. Я так не могла… Да и куда мне идти? С тех пор как мы вместе, я очень к вам привязалась. О! Я очень страдала, но была готова страдать во сто раз больше. А все зря…
   И Фаншон разрыдалась в три ручья. Жюдит стало жаль горничную, она отдала свой платок, и он промок в одно мгновение.
   — Почему же зря?
   — Но… но хозяин точно меня выгонит. Как только мы пристанем к берегу, он меня пересадит на другой корабль. Лучше бы меня не нашли!
   На земле-то уж я бы нашла возможность увидеть вас, мадам, и все рассказать…
   — Ну же, Фаншон, успокойтесь! Не терзайте себя. Не нужно заранее расстраиваться, ведь вы не знаете, как поведет себя мой муж.
   — Нет, нет, я знаю… Он меня ненавидит, а все из-за этой девчонки, она тоже меня ненавидит.
   Жюдит насторожилась и нахмурила брови.
   — Из-за девчонки? Какой же это?
   — Глупышки Мадалены, она ничего не поняла из того, что я ей сказала. Я знаю, она влюблена в господина, и хотела ей объяснить, что не стоит попусту терять время… хозяин любит и будет любить только госпожу. Конечно, это ей не понравилось, и она наговорила бог знает что…
   Фаншон могла бы рассказывать еще долго, но Жюдит ее больше не слушала. Откровения служанки заставили ее другими глазами взглянуть на поведение Жиля. Жюдит вдруг вспомнила их недавний разговор: она призналась мужу в том, что глубоко и искренне продолжает любить того человека, хотя теперь не знает даже его имени, а Турнемин неожиданно бросил ей в ответ: «И я больше не люблю вас, дорогая. Постарайтесь удержать это в своей хорошенькой головке…» Она ему не поверила, сочла, что в нем говорит мужская гордость, но теперь это короткое объяснение приобретало иное значение и встревожило ее до глубины души.
   Если он не любит ее, значит, полюбил другую.
   Чутье подсказывало Жюдит, что этой другой вполне могла стать очаровательная блондинка, которую он откопал где-то в бретонской глуши и повез с собой на край света.
   Чем больше молодая женщина размышляла, тем больше убеждалась что нашла ключ к разгадке. Весьма красноречивым выглядел теперь тот факт, что после заурядного доноса Жиль выгнал Фаншон, даже не выслушав ее. Наверное, он был вне себя от гнева, если так поступил, а тогда вывод напрашивается сам: Жиль влюбился. Жюдит больше в этом не сомневалась.
   Фаншон замолчала и из-под полуприкрытых век следила за своей госпожой, на лице которой рассеивались последние тени сомнения. Когда Жюдит собралась уходить, Фаншон снова запричитала:
   — Сжальтесь, госпожа, не позволяйте хозяину меня выгонять! Я умру… Я не виновата, что так привязана к вам…
   — Отдохните, Фаншон. Во второй раз вас уже не выгонят. Вы останетесь со мной, я сама об этом позабочусь.
   Она вышла из тесной каюты, а Фаншон осталась один на один с приступами ноющей боли в Руке и голове; у нее начинался жар. Однако она чувствовала необъяснимую радость и благословляла судьбу за то, что ее нашли в столь плачевном состоянии. Теперь блестящий кавалер с голубовато-ледяным взором и профилем хищной птицы не сможет отослать ее, если не захочет прослыть самым деспотичным из тиранов. Ее ждала новая жизнь, которая с лихвой вознаградит ее за страдания, перенесенные в ужасном трюме. Размышляя с нежностью и надеждой о будущем, она задремала.
   Поднявшись на палубу, еще хранившую следы недавнего шторма и искрящуюся от морской влаги, Жюдит увидела, что весь экипаж собрался около длинного полуюта, на котором стоял Жиль рядом с капитаном Малавуаном и старшим помощником Пьером Менаром. Море утихло, опять выглянуло солнце, и корабль, подгоняемый свежим ветерком, летел на всех парусах к гряде островов, появившихся на горизонте, но на «Кречете» царила полная тишина, какая бывает во время церковной службы. Раздавались только крики чаек и свист ветра в корабельных снастях.
   При появлении жены Турнемин быстро взглянул на нее, потом громко повторил вопрос, который, вероятно, уже задавал:
   — Итак, кто может мне сказать, как эта женщина оказалась на борту?
   Матросы переглядывались, качали головами, хмурились, но никто не проронил ни слова.