Страница:
— Жюдит! Вы ранены… Где ваша кобыла?
Женщина указала здоровой рукой на туннель из зелени, а из глаз ее хлынули слезы, оставляя на запыленных щеках красные полосы.
— Там, чуть дальше… Со сломанным хребтом.
Она бросилась с утеса. Вивиана обезумела, я спаслась лишь потому, что вылетела из седла. Бедняжка! Я… я так ее любила, знаете?
— Как это произошло? — спросил Жиль, все же довольно подозрительно.
Черные глаза Жюдит облили его невыразимым презрением.
— Здесь не было змеи. А потому разве не вам лучше всех известно, что тут произошло? Я хотела, как вы сами сказали, убить эту курицу! Идите же к ней. Вон она закудахтала. Вас требует…
А обо мне можете больше не беспокоиться: я уступаю ей место. Предавайтесь радостям сельской любви.
— Жюдит! — сказал Финнеган. — Я должен вас перевязать… Давайте я отнесу вас в вашу комнату. Надо осмотреть вашу руку, а вы едва стоите.
— Я сама дойду, дорогой доктор, если только вы меня поддержите. Надеюсь, вас не посетила мысль уложить меня на носилки рядом с этой девкой?
Пришедшую в себя Мадалену унесли на носилках, а Жюдит, опираясь на руку Финнегана, пошла к дому, не удостоив супруга ни единым взглядом. Тот не знал, что и думать. Он же сам видел! Может, все дальнейшее только хитрость?
Жюдит вполне могла загнать Вивиану и раниться сама.
Жиль в задумчивости сел на лошадь и тут увидел Понго — прознав о сразу двух происшествиях, тот прибежал ему на помощь. Турнемин вкратце объяснил индейцу, что случилось, и протянул ему руку.
— Садись сзади! — сказал он. — Поехали взглянем на кобылу…
Как и сказала Жюдит, Вивиана лежала мертвой — она свалилась с трехметровой высоты и сломала хребет. У Жиля сжалось сердце при виде прекрасного животного, он дал возможность Понго осмотреть кобылу.
— Погляди, нет ли чего, что могло заставить ее закусить удила? Может, след от шпоры? — попросил он, все еще цепляясь за мысль, что его жена специально все подстроила.
Осмотр длился недолго. Не прошло и нескольких минут, как Понго снова вернулся к Жилю, стоявшему в тени большой сосны.
— И что?
— Нет шпора, ничего… но странная рана на ухо, как след от пуля.
— От пули? Но я видел, как она вздыбилась, а выстрела никакого не слышал.
Индеец задумался, а потом сказал:
— Твоя может сказать, где стоять лошадь, когда подниматься на дыбы?
— Да… Как раз возле того куста, за которым начинается сад Пьера.
Понго кивнул — вижу, мол.
— Наша возвращаться, — сказал он.
Мадалена была ранена неопасно, так чуть позже ледяным тоном объяснил Жилю Финнеган.
Кобыла ударила осла, а тот сбросил девушку и она ударилась о ствол кокосовой пальмы, потеряла сознание. Она просто сильно испугалась, дня через два-три полностью оправится, может быть, на лбу только останется небольшой шрам.
— А Жюдит? — спросил Жиль.
Финнеган бросил на него злой взгляд.
— Слава Богу, хоть вспомнил! С рукой все в порядке или почти все, но у нее сломано ребро… не представляю, как можно специально сделать такое, — добавил он, предвосхищая ход мыслей Турнемина. — И потом, умерла ее кобыла, это печалит ее куда больше, чем собственные раны.
— Не понимаю. Ничего не понимаю…
— А почему? Да потому что, говорят тебе, перестань цепляться за то, что якобы видел собственными глазами… или вообразил, что видел!
Уверяю тебя, Жюдит тут ни при чем: происшествие чуть не стоило ей жизни и обошлось куда дороже, чем Мадалене.
— Ты, конечно, прав, но Жюдит способна на все! Ты же понятия не имеешь о нашей жизни с тех пор, как мы с ней встретились. Это странная женщина, взрывная и скрытная, с очень неустойчивой психикой…
— А у кого она останется устойчивой, если его закопать живьем в землю? — вступился за Жюдит врач, которому был известен этот эпизод. — А ты не слишком-то с ней ласков…
— Ей это и не нужно. И даже если сегодня она не виновата, не забывай о смерти Розенны.
— Да, ты недавно упоминал о ней. Что это за история?
Жиль в нескольких словах описал, что случилось одним ранним утром на берегах реки Гарлем и как постепенно скопились улики против Жюдит. Финнеган выслушал его не перебивая, но когда Жиль замолчал, посмотрел на друга с откровенной жалостью.
— Пращой, говоришь? И ты действительно думаешь, что Жюдит стала бы пользоваться пращой?
— А почему бы нет? Она росла полудикаркой с двумя мальчишками, те были настоящие дикари. Нет на свете мальчишки в бретонских, нормандских, пикардийских дюнах или где еще, который не умел бы обращаться с пращой…
— Почему бы не научиться и девочке, в самом-то деле? Тем более если она дочь бедного крестьянина из Обервилье, и ей приходилось стрелять по птицам — и отцовский урожай оберегала, и навар к ужину добывала.
— Что ты хочешь сказать?
— Один раз я возвращался утром из поселка рыбаков, где принимал роды, и увидел горничную твоей жены: так вот, она развлекалась, сбивая кокосовые орехи из пращи. Тогда мне это показалось невинной забавой, но, оказывается, эта забава проливает свет на твою историю…
Он замолчал, потому что к ним стремительным шагом подошел Понго. В руке индеец сжимал два острых камешка.
— Находить это около поваленное дерево за изгородь. Кто-то влезть на ствол и кидать камни. Рана на ухо белая кобыла от камень, не от пуля…
Жиль побледнел как полотно. Он машинально сжал в ладони камешки. Фаншон! Так, значит, Фаншон убила Розенну? И пыталась убить и Жюдит и Мадалену! Прозрение было горьким, но еще больше Жиля мучила мысль, что он так долго обвинял ни в чем не повинную Жюдит, на которую он вообще после истории с Фоли-Ришелье готов был взвалить все мыслимые и немыслимые преступления.
Горькие слова Финнегана прервали воцарившееся молчание:
— Неужели так тяжело признавать свои ошибки?
Жиль взглянул на ирландца, потом на индейца и тяжело вздохнул.
— Пошли со мной, — сказал он друзьям.
Вытянувшись в кресле возле открытого окна, Жюдит смотрела на окутанное прозрачной дымкой море цвета индиго. Несмотря на настояния врача, она встала с постели — не хотела чувствовать себя более больной, чем была. И потом, полусидя в кресле, ей было легче дышать, чем лежа в кровати. Финнеган туго перебинтовал ее, и ребро почти не причиняло женщине боли, смазанная целебным бальзамом рана на руке совсем перестала гореть, но Жюдит все же внимательно прислушивалась к себе, к каждому уколу или неприятному ощущению. Счастье еще, что сильнейший удар при падении не вызвал немедленного кровотечения и не унес ее надежду дать «Верхним Саваннам» наследника.
Этот ребенок у нее в чреве был ее тайным оружием против Мадалены — Жюдит каждую минуту боялась, что та отберет у нее Жиля — оружием, о котором знали лишь они с Финнеганом, но молодая женщина строго запретила врачу рассказывать о ее беременности мужу. Она собиралась воспользоваться этим оружием лишь в самом крайнем случае: Жюдит со звериной чуткостью понимала, что приближаются какие-то важные события, что-то должно произойти…
Жиль иногда разговаривал во сне, и Жюдит отлично знала, что он больше не сможет долго жить между двумя женщинами, одна из которых — а ее он желал сильнее — все еще отказывала ему, дожидаясь Бог знает чего! Наверное, пока он откажется от законной супруги и сделает ее, Мадалену, госпожой де Турнемин… Жюдит не верила в чистоту человеческих намерений.
Никогда она еще никого так не ненавидела, как Мадалену. Ненавидела и боялась. Чего хочет девушка, живущая чуть ли не под одной с ней крышей, внешне чрезвычайно набожная, ведущая почти монашеский образ жизни, отказываясь даже глядеть на молодых людей — а уже не один хотел бы на ней жениться. Пьер Менар — первый помощник капитана «Кречета», молодой управляющий из «Трех рек» Луи Лефран — Дениза де Ла Валле сама сказала ей, что он влюблен в Мадалену. Наконец, Лайам Финнеган, чей секрет не мог долго укрываться от наблюдательных глаз Жюдит. Но нет же, красавица бретонка не хотела никого. Она хотела Жиля, и только Жиля, вместе с его имением, сидела себе в уголке, белокурая паучиха, завернувшись в свою мягкую паутину, и ждала, пока любовный пыл хозяина не приведет ее к цели.
Может, она и не так уж далека от нее. Видела же Жюдит, тащась еле-еле по красной пыльной дороге, как ее супруг обнимал потерявшую сознание девушку и целовал ее руки, лицо, губы…
Если теперь из-за этого злосчастного происшествия Жюдит потеряет уже любимое ею дитя, то ее ждет поражение, она знала, что будет вынуждена уехать, покинуть все, к чему так привязана: домашний очаг, о котором мечтала с самого своего неприкаянного детства, дорогого мужчину — затмение рассудка вырвало его ненадолго из ее сердца, зато теперь он воцарился в нем вновь, она любила его сильнее, чем когда-либо…
Беззвучно сновавшая по комнате Фаншон укладывала белье; она накинула на хозяйку просторный мягкий халат из тонкой белой шерсти и обложила ее самыми мягкими подушками, но Жюдит преследовало странное ощущение, что она покинула собственное тело. Ее дух витал в кронах залитого солнцем сада, ища среди его успокоительно зеленых ветвей столь необходимый ему покой.
Жюдит почти удалось уснуть, когда раздался властный стук в дверь и на пороге, не дожидаясь разрешения, появился Жиль в сопровождении Финнегана. Жюдит даже не успела махнуть рукой в знак протеста — ледяной взгляд ее супруга скользнул не к ней, а к Фаншон, бросившейся к дверям, чтобы выполнить приказ хозяйки и помешать им войти.
— Простите, что потревожил вас, Жюдит, — сказал Турнемин, не глядя на жену, — но преступница должна быть наказана. Покажите нам, Фаншон, где вы прячете пращу, ту самую пращу, из которой убили Розенну, а сегодня пытались убить свою хозяйку, не говоря о Мадалене Готье?
Жюдит возмущенно вскрикнула, но протест застрял у нее в горле, потому что камеристка вдруг позеленела, словно желчь бросилась ей в лицо.
— Праща? У меня? — Горничная вызывающе нагло смотрела в глаза хозяину. — Что за глупости?
— Вы лучше всех знаете, что это не глупости.
Бесполезно отпираться: клянусь памятью моей дорогой Розенны, подло убитой вами, что заставлю вас признаться… и заплатить за злодейство.
— Вы с ума сошли? — возмутилась Жюдит. — Разве можно бездоказательно бросать такие обвинения?
— Вот доказательство!
В комнату вошел Понго с пращой в руке и положил оружие на кресло Жюдит.
— Найти в комната Фаншон, карман пальто…
Молодая женщина отпрянула при виде совершенно невинной с виду штуки, которая между тем несла смерть. Доказательство действительно налицо, Жюдит вдруг обнаружила полную ненависти соперницу в девушке, которую защищала, оберегала и считала преданной себе. Она доверяла ей, сделала чуть не своей подругой, и вот результат.
Жюдит устало отвернулась, снова устремив взгляд под сень густой листвы, к синеве моря.
— Заберите это, Понго! И ее уведите.
Однако Фаншон воспользовалась тем, что Понго, доставив смертоносное оружие, невольно отвлек от нее внимание, и выскочила из комнаты. Слышно было, как она торопливо сбегает по лестнице.
— Догони ее, Понго! Догони и запри хорошенько.
Индеец пулей вылетел из спальни.
— Что ты собираешься с ней сделать? — спросил Финнеган, а сам подошел к побледневшей Жюдит и взял ее за запястье.
— Отвезу в Кап-Франсе и посажу на корабль, идущий в Луизиану. Туда ссылают девиц легкого поведения, ее место среди них. Думаю, новый губернатор, господин де Венсан, сам этим займется. Она заслужила смерть, но я не хочу быть ни палачом, ни судьей.
Жюдит вдруг повернулась к мужу:
— Вы не имеете права так с ней поступать. Если хотите выслать Фаншон, то пусть возвращается во Францию и без цепей. Если бы вам не вздумалось уложить эту несчастную к себе в постель, когда мы были в море, то она, возможно, никогда бы в вас не влюбилась и, уж во всяком случае, не стала бы пытаться уничтожить окружающих вас женщин, чтобы занять их место…
— Уничтожить окружающих меня женщин?
Занять их место? Вы соображаете, что говорите?
Да эта девица просто спятила.
— Отчего же? Америка — страна свободы, здесь любая мулатка может нажить целое состояние только благодаря своей красоте, а служанки, случается, становятся хозяйками. Так почему хорошенькой прислуге не возмечтать о месте вашей жены? Пока вы не вошли в нашу жизнь, Фаншон преданно служила мне. Вы, и только вы, сделали ее убийцей, и, если хотите знать мое мнение, вы сами виноваты больше всех. Пусть возвращается туда, откуда приехала!
Финнеган решил, что ему пора оставить супругов наедине, аккуратно положил руку Жюдит на белое одеяние, беззвучно развернулся и исчез за дверью.
— Хоть она и повинна в смерти Розенны, которую я любил как родную мать, пусть будет так, как вы хотите. Я не смею вам отказывать. Не имею права после того, как я возвел на вас такую напраслину…
— Напраслину? Ах да, вы считали, что я хотела убить эту девицу? И еще, вы только что сказали Финнегану, что я убила старуху Розенну.
Это для меня новость…
— Вы должны меня понять, Жюдит. Фаншон сделала все, что могла, чтобы бросить подозрение на вас. На том месте, откуда она стреляла, Понго нашел на кусте клочок кружева с вашей юбки…
Жюдит грустно и горько усмехнулась.
— И по какому-то клочку вы заключили, что я могла хладнокровно убить старую женщину, которая, правда, меня не любила, но и зла не причиняла никакого, свою соотечественницу? — В ее голосе зазвучала болезненная гордость, и Жилю стало стыдно. — Представляю, как вы меня ненавидели и презирали.
— Нет, умоляю вас…
— Как же нет? Впрочем, я сама дала вам право себя презирать, потому что в затмении разума вела неподобающий образ жизни — мой отец умер бы от стыда, если б только мог вообразить себе что-то подобное. Теперь мне кажется, что это была не я. С тех пор как граф Калиостро оказал мне честь и взял в помощницы, во мне что-то переменилось… Бывают минуты, когда я сама не знаю…
— Жюдит, вам больно говорить об этом. Умоляю, не надо…
Но она его не слышала. Устремив взгляд на синий горизонт, продолжила:
— Зачем вы привезли меня с собой. Жиль, если больше не любите? Почему не оставили там, где нашли, влачить презренное существование?
Вы были бы свободны — ведь я не считала вас супругом.
— Но я им был. Перед Богом, перед моей совестью вы по-прежнему моя жена и будете ею…
— Пока нас не разлучит смерть? Знаю, знаю…
А теперь, прошу, оставьте меня, мне надо побыть одной.
Он хотел было подойти к жене, взять ее за руку, но не посмел.
— Сможете ли вы простить мне не праведные подозрения и боль, которую они вам причинили?
Плечи Жюдит устало дернулись под мягкой белой тканью.
— Я на вас не сержусь, если вы это хотели услышать. Я лишь сожалею о прошлом, но тут вы ничего не можете поделать. Оставьте меня, прошу…
Он больше не стал настаивать и на цыпочках прошел к двери. И не видел, как по щекам Жюдит покатились слезы, которые она больше не в силах была сдерживать…
Как ни странно, догнать Фаншон Понго не удалось, чем и был несказанно возмущен. Девушка словно бросила вызов его умению читать следы и охотничьему нюху, исчезнув совершенно непостижимым образом у него из-под носа и не оставив ни единого свидетельства своего пребывания за порогом дома. Словно она растворилась в прихожей, и лишь на следующий день не прекращавший поиски Понго обнаружил в одном из подвалов узенький проход, замаскированный охапками хвороста, который вел в небольшой грот на склоне холма. Любопытная, как кошка, горничная, вероятно, немало пошныряла по дому и сохранила свою находку в тайне.
— Представим ее судьбу воле Господа, — сказал Жиль, когда индеец доложил ему, к чему привели поиски. — Но подземный ход надо перегородить. Мне совсем не нравится, что кто-то может незаметно пробраться в дом. Наверное, Легро просто не знал о нем, иначе бы не преминул воспользоваться.
— Его не появляться? Может, уезжать? Или отказаться?
— Вряд ли. Такие никогда не отказываются от своих намерений. Правда, он вот уже два месяца ничего против нас не предпринимал, но, уж поверь мне, это не значит, что он решил оставить нас в покое. Уж скорее, готовит какую-то гадость.
— Может, умирать? — спросил Понго с такой откровенной надеждой, что Жиль рассмеялся.
— Хорошо бы, я с тобой согласен. Даже не исключено, что ты прав. Иногда бандит попадается в собственную ловушку, и потому у него на острове не только друзья, но и враги…
Однако Симон Легро был жив.
ЧЕРЕПАШИЙ ГРОТ
Женщина указала здоровой рукой на туннель из зелени, а из глаз ее хлынули слезы, оставляя на запыленных щеках красные полосы.
— Там, чуть дальше… Со сломанным хребтом.
Она бросилась с утеса. Вивиана обезумела, я спаслась лишь потому, что вылетела из седла. Бедняжка! Я… я так ее любила, знаете?
— Как это произошло? — спросил Жиль, все же довольно подозрительно.
Черные глаза Жюдит облили его невыразимым презрением.
— Здесь не было змеи. А потому разве не вам лучше всех известно, что тут произошло? Я хотела, как вы сами сказали, убить эту курицу! Идите же к ней. Вон она закудахтала. Вас требует…
А обо мне можете больше не беспокоиться: я уступаю ей место. Предавайтесь радостям сельской любви.
— Жюдит! — сказал Финнеган. — Я должен вас перевязать… Давайте я отнесу вас в вашу комнату. Надо осмотреть вашу руку, а вы едва стоите.
— Я сама дойду, дорогой доктор, если только вы меня поддержите. Надеюсь, вас не посетила мысль уложить меня на носилки рядом с этой девкой?
Пришедшую в себя Мадалену унесли на носилках, а Жюдит, опираясь на руку Финнегана, пошла к дому, не удостоив супруга ни единым взглядом. Тот не знал, что и думать. Он же сам видел! Может, все дальнейшее только хитрость?
Жюдит вполне могла загнать Вивиану и раниться сама.
Жиль в задумчивости сел на лошадь и тут увидел Понго — прознав о сразу двух происшествиях, тот прибежал ему на помощь. Турнемин вкратце объяснил индейцу, что случилось, и протянул ему руку.
— Садись сзади! — сказал он. — Поехали взглянем на кобылу…
Как и сказала Жюдит, Вивиана лежала мертвой — она свалилась с трехметровой высоты и сломала хребет. У Жиля сжалось сердце при виде прекрасного животного, он дал возможность Понго осмотреть кобылу.
— Погляди, нет ли чего, что могло заставить ее закусить удила? Может, след от шпоры? — попросил он, все еще цепляясь за мысль, что его жена специально все подстроила.
Осмотр длился недолго. Не прошло и нескольких минут, как Понго снова вернулся к Жилю, стоявшему в тени большой сосны.
— И что?
— Нет шпора, ничего… но странная рана на ухо, как след от пуля.
— От пули? Но я видел, как она вздыбилась, а выстрела никакого не слышал.
Индеец задумался, а потом сказал:
— Твоя может сказать, где стоять лошадь, когда подниматься на дыбы?
— Да… Как раз возле того куста, за которым начинается сад Пьера.
Понго кивнул — вижу, мол.
— Наша возвращаться, — сказал он.
Мадалена была ранена неопасно, так чуть позже ледяным тоном объяснил Жилю Финнеган.
Кобыла ударила осла, а тот сбросил девушку и она ударилась о ствол кокосовой пальмы, потеряла сознание. Она просто сильно испугалась, дня через два-три полностью оправится, может быть, на лбу только останется небольшой шрам.
— А Жюдит? — спросил Жиль.
Финнеган бросил на него злой взгляд.
— Слава Богу, хоть вспомнил! С рукой все в порядке или почти все, но у нее сломано ребро… не представляю, как можно специально сделать такое, — добавил он, предвосхищая ход мыслей Турнемина. — И потом, умерла ее кобыла, это печалит ее куда больше, чем собственные раны.
— Не понимаю. Ничего не понимаю…
— А почему? Да потому что, говорят тебе, перестань цепляться за то, что якобы видел собственными глазами… или вообразил, что видел!
Уверяю тебя, Жюдит тут ни при чем: происшествие чуть не стоило ей жизни и обошлось куда дороже, чем Мадалене.
— Ты, конечно, прав, но Жюдит способна на все! Ты же понятия не имеешь о нашей жизни с тех пор, как мы с ней встретились. Это странная женщина, взрывная и скрытная, с очень неустойчивой психикой…
— А у кого она останется устойчивой, если его закопать живьем в землю? — вступился за Жюдит врач, которому был известен этот эпизод. — А ты не слишком-то с ней ласков…
— Ей это и не нужно. И даже если сегодня она не виновата, не забывай о смерти Розенны.
— Да, ты недавно упоминал о ней. Что это за история?
Жиль в нескольких словах описал, что случилось одним ранним утром на берегах реки Гарлем и как постепенно скопились улики против Жюдит. Финнеган выслушал его не перебивая, но когда Жиль замолчал, посмотрел на друга с откровенной жалостью.
— Пращой, говоришь? И ты действительно думаешь, что Жюдит стала бы пользоваться пращой?
— А почему бы нет? Она росла полудикаркой с двумя мальчишками, те были настоящие дикари. Нет на свете мальчишки в бретонских, нормандских, пикардийских дюнах или где еще, который не умел бы обращаться с пращой…
— Почему бы не научиться и девочке, в самом-то деле? Тем более если она дочь бедного крестьянина из Обервилье, и ей приходилось стрелять по птицам — и отцовский урожай оберегала, и навар к ужину добывала.
— Что ты хочешь сказать?
— Один раз я возвращался утром из поселка рыбаков, где принимал роды, и увидел горничную твоей жены: так вот, она развлекалась, сбивая кокосовые орехи из пращи. Тогда мне это показалось невинной забавой, но, оказывается, эта забава проливает свет на твою историю…
Он замолчал, потому что к ним стремительным шагом подошел Понго. В руке индеец сжимал два острых камешка.
— Находить это около поваленное дерево за изгородь. Кто-то влезть на ствол и кидать камни. Рана на ухо белая кобыла от камень, не от пуля…
Жиль побледнел как полотно. Он машинально сжал в ладони камешки. Фаншон! Так, значит, Фаншон убила Розенну? И пыталась убить и Жюдит и Мадалену! Прозрение было горьким, но еще больше Жиля мучила мысль, что он так долго обвинял ни в чем не повинную Жюдит, на которую он вообще после истории с Фоли-Ришелье готов был взвалить все мыслимые и немыслимые преступления.
Горькие слова Финнегана прервали воцарившееся молчание:
— Неужели так тяжело признавать свои ошибки?
Жиль взглянул на ирландца, потом на индейца и тяжело вздохнул.
— Пошли со мной, — сказал он друзьям.
Вытянувшись в кресле возле открытого окна, Жюдит смотрела на окутанное прозрачной дымкой море цвета индиго. Несмотря на настояния врача, она встала с постели — не хотела чувствовать себя более больной, чем была. И потом, полусидя в кресле, ей было легче дышать, чем лежа в кровати. Финнеган туго перебинтовал ее, и ребро почти не причиняло женщине боли, смазанная целебным бальзамом рана на руке совсем перестала гореть, но Жюдит все же внимательно прислушивалась к себе, к каждому уколу или неприятному ощущению. Счастье еще, что сильнейший удар при падении не вызвал немедленного кровотечения и не унес ее надежду дать «Верхним Саваннам» наследника.
Этот ребенок у нее в чреве был ее тайным оружием против Мадалены — Жюдит каждую минуту боялась, что та отберет у нее Жиля — оружием, о котором знали лишь они с Финнеганом, но молодая женщина строго запретила врачу рассказывать о ее беременности мужу. Она собиралась воспользоваться этим оружием лишь в самом крайнем случае: Жюдит со звериной чуткостью понимала, что приближаются какие-то важные события, что-то должно произойти…
Жиль иногда разговаривал во сне, и Жюдит отлично знала, что он больше не сможет долго жить между двумя женщинами, одна из которых — а ее он желал сильнее — все еще отказывала ему, дожидаясь Бог знает чего! Наверное, пока он откажется от законной супруги и сделает ее, Мадалену, госпожой де Турнемин… Жюдит не верила в чистоту человеческих намерений.
Никогда она еще никого так не ненавидела, как Мадалену. Ненавидела и боялась. Чего хочет девушка, живущая чуть ли не под одной с ней крышей, внешне чрезвычайно набожная, ведущая почти монашеский образ жизни, отказываясь даже глядеть на молодых людей — а уже не один хотел бы на ней жениться. Пьер Менар — первый помощник капитана «Кречета», молодой управляющий из «Трех рек» Луи Лефран — Дениза де Ла Валле сама сказала ей, что он влюблен в Мадалену. Наконец, Лайам Финнеган, чей секрет не мог долго укрываться от наблюдательных глаз Жюдит. Но нет же, красавица бретонка не хотела никого. Она хотела Жиля, и только Жиля, вместе с его имением, сидела себе в уголке, белокурая паучиха, завернувшись в свою мягкую паутину, и ждала, пока любовный пыл хозяина не приведет ее к цели.
Может, она и не так уж далека от нее. Видела же Жюдит, тащась еле-еле по красной пыльной дороге, как ее супруг обнимал потерявшую сознание девушку и целовал ее руки, лицо, губы…
Если теперь из-за этого злосчастного происшествия Жюдит потеряет уже любимое ею дитя, то ее ждет поражение, она знала, что будет вынуждена уехать, покинуть все, к чему так привязана: домашний очаг, о котором мечтала с самого своего неприкаянного детства, дорогого мужчину — затмение рассудка вырвало его ненадолго из ее сердца, зато теперь он воцарился в нем вновь, она любила его сильнее, чем когда-либо…
Беззвучно сновавшая по комнате Фаншон укладывала белье; она накинула на хозяйку просторный мягкий халат из тонкой белой шерсти и обложила ее самыми мягкими подушками, но Жюдит преследовало странное ощущение, что она покинула собственное тело. Ее дух витал в кронах залитого солнцем сада, ища среди его успокоительно зеленых ветвей столь необходимый ему покой.
Жюдит почти удалось уснуть, когда раздался властный стук в дверь и на пороге, не дожидаясь разрешения, появился Жиль в сопровождении Финнегана. Жюдит даже не успела махнуть рукой в знак протеста — ледяной взгляд ее супруга скользнул не к ней, а к Фаншон, бросившейся к дверям, чтобы выполнить приказ хозяйки и помешать им войти.
— Простите, что потревожил вас, Жюдит, — сказал Турнемин, не глядя на жену, — но преступница должна быть наказана. Покажите нам, Фаншон, где вы прячете пращу, ту самую пращу, из которой убили Розенну, а сегодня пытались убить свою хозяйку, не говоря о Мадалене Готье?
Жюдит возмущенно вскрикнула, но протест застрял у нее в горле, потому что камеристка вдруг позеленела, словно желчь бросилась ей в лицо.
— Праща? У меня? — Горничная вызывающе нагло смотрела в глаза хозяину. — Что за глупости?
— Вы лучше всех знаете, что это не глупости.
Бесполезно отпираться: клянусь памятью моей дорогой Розенны, подло убитой вами, что заставлю вас признаться… и заплатить за злодейство.
— Вы с ума сошли? — возмутилась Жюдит. — Разве можно бездоказательно бросать такие обвинения?
— Вот доказательство!
В комнату вошел Понго с пращой в руке и положил оружие на кресло Жюдит.
— Найти в комната Фаншон, карман пальто…
Молодая женщина отпрянула при виде совершенно невинной с виду штуки, которая между тем несла смерть. Доказательство действительно налицо, Жюдит вдруг обнаружила полную ненависти соперницу в девушке, которую защищала, оберегала и считала преданной себе. Она доверяла ей, сделала чуть не своей подругой, и вот результат.
Жюдит устало отвернулась, снова устремив взгляд под сень густой листвы, к синеве моря.
— Заберите это, Понго! И ее уведите.
Однако Фаншон воспользовалась тем, что Понго, доставив смертоносное оружие, невольно отвлек от нее внимание, и выскочила из комнаты. Слышно было, как она торопливо сбегает по лестнице.
— Догони ее, Понго! Догони и запри хорошенько.
Индеец пулей вылетел из спальни.
— Что ты собираешься с ней сделать? — спросил Финнеган, а сам подошел к побледневшей Жюдит и взял ее за запястье.
— Отвезу в Кап-Франсе и посажу на корабль, идущий в Луизиану. Туда ссылают девиц легкого поведения, ее место среди них. Думаю, новый губернатор, господин де Венсан, сам этим займется. Она заслужила смерть, но я не хочу быть ни палачом, ни судьей.
Жюдит вдруг повернулась к мужу:
— Вы не имеете права так с ней поступать. Если хотите выслать Фаншон, то пусть возвращается во Францию и без цепей. Если бы вам не вздумалось уложить эту несчастную к себе в постель, когда мы были в море, то она, возможно, никогда бы в вас не влюбилась и, уж во всяком случае, не стала бы пытаться уничтожить окружающих вас женщин, чтобы занять их место…
— Уничтожить окружающих меня женщин?
Занять их место? Вы соображаете, что говорите?
Да эта девица просто спятила.
— Отчего же? Америка — страна свободы, здесь любая мулатка может нажить целое состояние только благодаря своей красоте, а служанки, случается, становятся хозяйками. Так почему хорошенькой прислуге не возмечтать о месте вашей жены? Пока вы не вошли в нашу жизнь, Фаншон преданно служила мне. Вы, и только вы, сделали ее убийцей, и, если хотите знать мое мнение, вы сами виноваты больше всех. Пусть возвращается туда, откуда приехала!
Финнеган решил, что ему пора оставить супругов наедине, аккуратно положил руку Жюдит на белое одеяние, беззвучно развернулся и исчез за дверью.
— Хоть она и повинна в смерти Розенны, которую я любил как родную мать, пусть будет так, как вы хотите. Я не смею вам отказывать. Не имею права после того, как я возвел на вас такую напраслину…
— Напраслину? Ах да, вы считали, что я хотела убить эту девицу? И еще, вы только что сказали Финнегану, что я убила старуху Розенну.
Это для меня новость…
— Вы должны меня понять, Жюдит. Фаншон сделала все, что могла, чтобы бросить подозрение на вас. На том месте, откуда она стреляла, Понго нашел на кусте клочок кружева с вашей юбки…
Жюдит грустно и горько усмехнулась.
— И по какому-то клочку вы заключили, что я могла хладнокровно убить старую женщину, которая, правда, меня не любила, но и зла не причиняла никакого, свою соотечественницу? — В ее голосе зазвучала болезненная гордость, и Жилю стало стыдно. — Представляю, как вы меня ненавидели и презирали.
— Нет, умоляю вас…
— Как же нет? Впрочем, я сама дала вам право себя презирать, потому что в затмении разума вела неподобающий образ жизни — мой отец умер бы от стыда, если б только мог вообразить себе что-то подобное. Теперь мне кажется, что это была не я. С тех пор как граф Калиостро оказал мне честь и взял в помощницы, во мне что-то переменилось… Бывают минуты, когда я сама не знаю…
— Жюдит, вам больно говорить об этом. Умоляю, не надо…
Но она его не слышала. Устремив взгляд на синий горизонт, продолжила:
— Зачем вы привезли меня с собой. Жиль, если больше не любите? Почему не оставили там, где нашли, влачить презренное существование?
Вы были бы свободны — ведь я не считала вас супругом.
— Но я им был. Перед Богом, перед моей совестью вы по-прежнему моя жена и будете ею…
— Пока нас не разлучит смерть? Знаю, знаю…
А теперь, прошу, оставьте меня, мне надо побыть одной.
Он хотел было подойти к жене, взять ее за руку, но не посмел.
— Сможете ли вы простить мне не праведные подозрения и боль, которую они вам причинили?
Плечи Жюдит устало дернулись под мягкой белой тканью.
— Я на вас не сержусь, если вы это хотели услышать. Я лишь сожалею о прошлом, но тут вы ничего не можете поделать. Оставьте меня, прошу…
Он больше не стал настаивать и на цыпочках прошел к двери. И не видел, как по щекам Жюдит покатились слезы, которые она больше не в силах была сдерживать…
Как ни странно, догнать Фаншон Понго не удалось, чем и был несказанно возмущен. Девушка словно бросила вызов его умению читать следы и охотничьему нюху, исчезнув совершенно непостижимым образом у него из-под носа и не оставив ни единого свидетельства своего пребывания за порогом дома. Словно она растворилась в прихожей, и лишь на следующий день не прекращавший поиски Понго обнаружил в одном из подвалов узенький проход, замаскированный охапками хвороста, который вел в небольшой грот на склоне холма. Любопытная, как кошка, горничная, вероятно, немало пошныряла по дому и сохранила свою находку в тайне.
— Представим ее судьбу воле Господа, — сказал Жиль, когда индеец доложил ему, к чему привели поиски. — Но подземный ход надо перегородить. Мне совсем не нравится, что кто-то может незаметно пробраться в дом. Наверное, Легро просто не знал о нем, иначе бы не преминул воспользоваться.
— Его не появляться? Может, уезжать? Или отказаться?
— Вряд ли. Такие никогда не отказываются от своих намерений. Правда, он вот уже два месяца ничего против нас не предпринимал, но, уж поверь мне, это не значит, что он решил оставить нас в покое. Уж скорее, готовит какую-то гадость.
— Может, умирать? — спросил Понго с такой откровенной надеждой, что Жиль рассмеялся.
— Хорошо бы, я с тобой согласен. Даже не исключено, что ты прав. Иногда бандит попадается в собственную ловушку, и потому у него на острове не только друзья, но и враги…
Однако Симон Легро был жив.
ЧЕРЕПАШИЙ ГРОТ
—Мать мертва, а Мадалена похищена…
Пьер Готье с белым как мел лицом, растрепанными волосами, всем своим весом наваливался на палку — он едва держался и делал героическое усилие, чтобы не упасть на ковер.
Жиль поднялся так резко, что стул его упал, бросился к молодому человеку, заботливо поддерживая, подвел его к креслу и усадил. И хорошо, что успел. Колени Пьера подогнулись, а глаза закатились.
— Шарло! Водки! — крикнул шевалье.
Но Жюдит уже выскочила из-за стола — они как раз заканчивали ужинать, — налила полный бокал старого коньяка и поспешила к Жилю, отметив не без горечи, что он почти так же бледен, как и Пьер. Но вслух ничего не сказала. Вдвоем им удалось влить в рот несчастному парню несколько капель крепкой жидкости, и на его белых щеках появилась легкая краска. А через несколько секунд он открыл глаза.
— Пусть еще немного выпьет, — посоветовала Жюдит, стараясь отогреть в ладонях ледяные руки молодого человека.
На этот раз Пьер сам сделал несколько глотков. Он вздрогнул, словно его ударило током.
— Мне уже лучше, — произнес он. — Спасибо… мне… мне жаль, что я вас побеспокоил…
— Не говори глупостей! Что случилось?
— Точно не знаю… Я сегодня задержался в Порт-Марго, заговорился с господином Берне; он оставлял меня ужинать, но я не согласился — не хотел, чтобы мать и сестра беспокоились, и так уже было поздно. Когда я вернулся, то увидел… о, господин Жиль, в доме все так перевернуто, словно там шло сражение. Моя мать лежала на полу возле кровати, бездыханная. Наверное, она пыталась защищать Мадалену…
— Но с чего ты взял, что сестру похитили?
— Вот, посмотрите, это лежало на столе.
Пьер вынул из кармана и протянул Жилю сложенный клочок бумаги.
«Девка у меня, Турнемин, — прочитал тот. — Если не хочешь, чтобы я отдал на забаву своим ребятам, не пробуй нас преследовать. Я сам укажу день и час, когда ты сможешь ее забрать.»
И подпись — Симон Легро…
Кровь бросилась Жилю в голову. Он в ярости скомкал листок и хотел уже его бросить на пол, но Жюдит забрала у мужа наглое послание.
— Дайте мне! — сказала она. И добавила, прочитав написанное:
— Что вы собираетесь делать?
— А что я могу сделать? — завопил Жиль. — Ничего! Я ничего не могу предпринять! Этот подлец убил женщину практически под моей крышей, другую похитил, но и этого мало — я должен дожидаться его указаний, иначе…
— Вполне допускаю, что мысль об этом для вас непереносима, — тихо проговорила Жюдит. — Однако кое-что все же сделать можно…
— Что? Объясните, что? Стоит мне пустить по его следу своих людей, и…
— Разумеется. А потому не следует пускать по следу, как вы выражаетесь, «своих людей», достаточно и одного. Сам Господь дал вам в друзья человека, для которого самые запутанные следы — открытая книга, он пройдет так, что трава не шелохнется под ногами, ни один лист не согнется, он может становиться невидимым. У вас есть Понго, как же вы осмеливаетесь жаловаться на вынужденное бездействие? Куда делся ловкий Кречет со всем своим умением устраивать засады?
Жиль посмотрел на жену так, словно видел ее впервые: он был сражен ее решимостью.
— И это говорите мне вы? Неужели вас беспокоит судьба несчастной девушки?
— Прежде всего меня беспокоит судьба «Верхних Саванн». Вы что же, не понимаете, чего хочет добиться Легро с помощью этого шантажа?
Не догадываетесь, какую он запросит цену за то, чтобы вернуть вам ее живой… и невредимой?
Только ловкость Понго может нас спасти. Так чего вы ждете?
— Вы правы… Тысячу раз правы! Понго! Понго!
И Жиль бросился вон из дома, оставив в комнате Жюдит и Пьера.
— Госпожа Жюдит, — произнес молодой человек срывающимся голосом, — не хотите же вы сказать, что Легро осмелится требовать поместье в обмен на жизнь моей сестры?
— В этом нет сомнений, бедный мой Пьер. Так оно и есть. Ведь именно обладание плантацией — цель этого человека, все, что он делал с момента нашего приезда, направлено на это. Но не надо так убиваться. Мадалене ничто не угрожает, пока Легро не сообщил свои условия моему мужу, а тот их не отверг… чего он, впрочем, никогда не сделает. Нужно опередить негодяя, а это благодаря умению Понго вполне возможно, поверьте…
Сегодня на ночь останетесь в доме. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили комнату…
— Нет, благодарю вас. Я не оставлю тело матери.
— В разгромленном доме? Ни в коем случае, Пьер. Я позову Дезире и служанок, и мы принесем вашу бедную матушку сюда. Уверяю вас, ей воздадут все почести, будут соблюдены все ритуалы, которые приняты у нас в родном краю, в Бретани. Ночное бдение состоится в библиотеке.
Напоминание об обычаях родной земли переполнило чашу — из сухих глаз Пьера брызнули слезы. Жюдит всего несколькими словами стерла разделявшую их социальную дистанцию, теперь они были просто земляками, о чем Пьер и помыслить не мог. Она сказала «в родном краю, в Бретани», и словно гранитные скалы, подставлявшие испокон века щеки зеленым слезам океана, распахнули пасть своих пещер и впились в этот тропический остров, утверждая свою власть и превосходство.
Он молча взял молодую женщину за руку и прижался к ней мокрым лицом.
— Да благословит вас Господь! — сказал он на бретонском наречии той, что только что признала себя его сестрой по родству земли. — Бог не позволит, чтобы ваш дом стал ценой жизни Мадалены…
Через час, когда служанки под руководством Жюдит затягивали белым полотном стены библиотеки, Понго, долго изучавший следы в разгромленном жилище Готье, отправился в путь — в руке у него был фонарь, за поясом длинный нож и томагавк. Он снял белую одежду плантатора, снова надел свои замшевые штаны, в которых ходят индейцы, и мягкие мокасины: в них он ступал беззвучно, как кошка.
Глубокой ночью Анну Готье одели в парадное платье с бархатной тесьмой и золотой вышивкой, кружевной чепец, скрывший рану на голове, положили на погребальное ложе и зажгли чуть не все свечи, какие имелись в запасе.
Посмотрев на одеревеневшее, наряженное в великолепный бретонский костюм тело женщины, вся жизнь которой сводилась к молчаливому послушанию, Финнеган озабоченно качнул головой.
— Немедленно пошлите за аббатом Ле Гоффом, — посоветовал он. — Пусть приезжает утром, ее нужно похоронить как можно быстрее.
— Утром? Зачем такая спешка? — спросила Жюдит и положила в ноги покойной ветку жасмина.
— Ночь очень теплая, а днем будет и вовсе жарко. Кровь из раны почти не вытекала. Уже через несколько часов лицо почернеет… я уж не говорю о запахе.
— Ее нельзя хоронить, пока не вернется дочь, — сказал Жиль — он как раз вошел в комнату и слышал последние слова.
Врач спокойно посмотрел на него.
— Когда вернется девушка, нам неизвестно, а вот что завтра к вечеру ты сам не сможешь смотреть на тело ее матери, это я гарантирую…
— Я сделаю, как ты говоришь, Лайам, — оборвала их Жюдит. — Немедленно пошлю Купидона за аббатом Ле Гоффом. А потом объясни все Пьеру.
— Не утруждайте себя, — произнес со вздохом Жиль. — Я займусь этим сам.
И он пошел искать Пьера не только потому, что его надо было найти, но и потому, что торопился покинуть любимую библиотеку, где на время поселилась смерть. И еще ему было невыносимо встречаться с бесстрастным взглядом Жюдит.
Он не понимал, что таится на дне ее бездонных черных глаз. Почему они так блестели — от сдерживаемых слез? И что было в них, когда Жюдит смотрела на мужа: гнев, жалость или безразличие?
Да и куда ему разгадать тайные помыслы супруги, если он в собственных чувствах не в силах был разобраться? Он просто сходил с ума, когда представлял себе нежную, хрупкую, светлую Мадалену в руках Легро. Воображение рисовало ему такие страшные картины, что он готов был волком завыть в ночи. Он должен спасти девушку, вырвать ее из власти этого негодяя, прежде чем тот присвоил себе то, о чем сам он. Жиль, не осмеливался просить на коленях… Он должен, если хочет еще хоть раз заснуть спокойно…
А между тем на ум ему приходили тяжелые, как пророчества Кассандры, слова Жюдит. Неужели действительно придется отдать «Верхние Саванны» подлецу, который не останавливается «ни перед каким преступлением? „Верхние Саванны“ вместе с тремя сотнями работников, которые создавали богатства плантации и которых она кормила? Нет, это невозможно! Нельзя допустить, чтобы вернулся Легро со своими палачами, кнутами, орудиями пыток, чтобы он снова посадил манцениллу — пожирательницу человеческой плоти, чтобы изгнал мир и свободу из этого уголка, только что обретшего покой, и принес взамен страх, насилие и ненависть… И все же, если Понго не справится с поручением, не успеет вовремя, они не смогут обложить зверя в его логове, волей-неволей придется решать: отдать свою землю, дом, который Жиль любил больше жизни, или обречь Мадалену на смерть после самых страшных надругательств. Этого он тоже не мог допустить. Что же делать?
Пьер Готье с белым как мел лицом, растрепанными волосами, всем своим весом наваливался на палку — он едва держался и делал героическое усилие, чтобы не упасть на ковер.
Жиль поднялся так резко, что стул его упал, бросился к молодому человеку, заботливо поддерживая, подвел его к креслу и усадил. И хорошо, что успел. Колени Пьера подогнулись, а глаза закатились.
— Шарло! Водки! — крикнул шевалье.
Но Жюдит уже выскочила из-за стола — они как раз заканчивали ужинать, — налила полный бокал старого коньяка и поспешила к Жилю, отметив не без горечи, что он почти так же бледен, как и Пьер. Но вслух ничего не сказала. Вдвоем им удалось влить в рот несчастному парню несколько капель крепкой жидкости, и на его белых щеках появилась легкая краска. А через несколько секунд он открыл глаза.
— Пусть еще немного выпьет, — посоветовала Жюдит, стараясь отогреть в ладонях ледяные руки молодого человека.
На этот раз Пьер сам сделал несколько глотков. Он вздрогнул, словно его ударило током.
— Мне уже лучше, — произнес он. — Спасибо… мне… мне жаль, что я вас побеспокоил…
— Не говори глупостей! Что случилось?
— Точно не знаю… Я сегодня задержался в Порт-Марго, заговорился с господином Берне; он оставлял меня ужинать, но я не согласился — не хотел, чтобы мать и сестра беспокоились, и так уже было поздно. Когда я вернулся, то увидел… о, господин Жиль, в доме все так перевернуто, словно там шло сражение. Моя мать лежала на полу возле кровати, бездыханная. Наверное, она пыталась защищать Мадалену…
— Но с чего ты взял, что сестру похитили?
— Вот, посмотрите, это лежало на столе.
Пьер вынул из кармана и протянул Жилю сложенный клочок бумаги.
«Девка у меня, Турнемин, — прочитал тот. — Если не хочешь, чтобы я отдал на забаву своим ребятам, не пробуй нас преследовать. Я сам укажу день и час, когда ты сможешь ее забрать.»
И подпись — Симон Легро…
Кровь бросилась Жилю в голову. Он в ярости скомкал листок и хотел уже его бросить на пол, но Жюдит забрала у мужа наглое послание.
— Дайте мне! — сказала она. И добавила, прочитав написанное:
— Что вы собираетесь делать?
— А что я могу сделать? — завопил Жиль. — Ничего! Я ничего не могу предпринять! Этот подлец убил женщину практически под моей крышей, другую похитил, но и этого мало — я должен дожидаться его указаний, иначе…
— Вполне допускаю, что мысль об этом для вас непереносима, — тихо проговорила Жюдит. — Однако кое-что все же сделать можно…
— Что? Объясните, что? Стоит мне пустить по его следу своих людей, и…
— Разумеется. А потому не следует пускать по следу, как вы выражаетесь, «своих людей», достаточно и одного. Сам Господь дал вам в друзья человека, для которого самые запутанные следы — открытая книга, он пройдет так, что трава не шелохнется под ногами, ни один лист не согнется, он может становиться невидимым. У вас есть Понго, как же вы осмеливаетесь жаловаться на вынужденное бездействие? Куда делся ловкий Кречет со всем своим умением устраивать засады?
Жиль посмотрел на жену так, словно видел ее впервые: он был сражен ее решимостью.
— И это говорите мне вы? Неужели вас беспокоит судьба несчастной девушки?
— Прежде всего меня беспокоит судьба «Верхних Саванн». Вы что же, не понимаете, чего хочет добиться Легро с помощью этого шантажа?
Не догадываетесь, какую он запросит цену за то, чтобы вернуть вам ее живой… и невредимой?
Только ловкость Понго может нас спасти. Так чего вы ждете?
— Вы правы… Тысячу раз правы! Понго! Понго!
И Жиль бросился вон из дома, оставив в комнате Жюдит и Пьера.
— Госпожа Жюдит, — произнес молодой человек срывающимся голосом, — не хотите же вы сказать, что Легро осмелится требовать поместье в обмен на жизнь моей сестры?
— В этом нет сомнений, бедный мой Пьер. Так оно и есть. Ведь именно обладание плантацией — цель этого человека, все, что он делал с момента нашего приезда, направлено на это. Но не надо так убиваться. Мадалене ничто не угрожает, пока Легро не сообщил свои условия моему мужу, а тот их не отверг… чего он, впрочем, никогда не сделает. Нужно опередить негодяя, а это благодаря умению Понго вполне возможно, поверьте…
Сегодня на ночь останетесь в доме. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили комнату…
— Нет, благодарю вас. Я не оставлю тело матери.
— В разгромленном доме? Ни в коем случае, Пьер. Я позову Дезире и служанок, и мы принесем вашу бедную матушку сюда. Уверяю вас, ей воздадут все почести, будут соблюдены все ритуалы, которые приняты у нас в родном краю, в Бретани. Ночное бдение состоится в библиотеке.
Напоминание об обычаях родной земли переполнило чашу — из сухих глаз Пьера брызнули слезы. Жюдит всего несколькими словами стерла разделявшую их социальную дистанцию, теперь они были просто земляками, о чем Пьер и помыслить не мог. Она сказала «в родном краю, в Бретани», и словно гранитные скалы, подставлявшие испокон века щеки зеленым слезам океана, распахнули пасть своих пещер и впились в этот тропический остров, утверждая свою власть и превосходство.
Он молча взял молодую женщину за руку и прижался к ней мокрым лицом.
— Да благословит вас Господь! — сказал он на бретонском наречии той, что только что признала себя его сестрой по родству земли. — Бог не позволит, чтобы ваш дом стал ценой жизни Мадалены…
Через час, когда служанки под руководством Жюдит затягивали белым полотном стены библиотеки, Понго, долго изучавший следы в разгромленном жилище Готье, отправился в путь — в руке у него был фонарь, за поясом длинный нож и томагавк. Он снял белую одежду плантатора, снова надел свои замшевые штаны, в которых ходят индейцы, и мягкие мокасины: в них он ступал беззвучно, как кошка.
Глубокой ночью Анну Готье одели в парадное платье с бархатной тесьмой и золотой вышивкой, кружевной чепец, скрывший рану на голове, положили на погребальное ложе и зажгли чуть не все свечи, какие имелись в запасе.
Посмотрев на одеревеневшее, наряженное в великолепный бретонский костюм тело женщины, вся жизнь которой сводилась к молчаливому послушанию, Финнеган озабоченно качнул головой.
— Немедленно пошлите за аббатом Ле Гоффом, — посоветовал он. — Пусть приезжает утром, ее нужно похоронить как можно быстрее.
— Утром? Зачем такая спешка? — спросила Жюдит и положила в ноги покойной ветку жасмина.
— Ночь очень теплая, а днем будет и вовсе жарко. Кровь из раны почти не вытекала. Уже через несколько часов лицо почернеет… я уж не говорю о запахе.
— Ее нельзя хоронить, пока не вернется дочь, — сказал Жиль — он как раз вошел в комнату и слышал последние слова.
Врач спокойно посмотрел на него.
— Когда вернется девушка, нам неизвестно, а вот что завтра к вечеру ты сам не сможешь смотреть на тело ее матери, это я гарантирую…
— Я сделаю, как ты говоришь, Лайам, — оборвала их Жюдит. — Немедленно пошлю Купидона за аббатом Ле Гоффом. А потом объясни все Пьеру.
— Не утруждайте себя, — произнес со вздохом Жиль. — Я займусь этим сам.
И он пошел искать Пьера не только потому, что его надо было найти, но и потому, что торопился покинуть любимую библиотеку, где на время поселилась смерть. И еще ему было невыносимо встречаться с бесстрастным взглядом Жюдит.
Он не понимал, что таится на дне ее бездонных черных глаз. Почему они так блестели — от сдерживаемых слез? И что было в них, когда Жюдит смотрела на мужа: гнев, жалость или безразличие?
Да и куда ему разгадать тайные помыслы супруги, если он в собственных чувствах не в силах был разобраться? Он просто сходил с ума, когда представлял себе нежную, хрупкую, светлую Мадалену в руках Легро. Воображение рисовало ему такие страшные картины, что он готов был волком завыть в ночи. Он должен спасти девушку, вырвать ее из власти этого негодяя, прежде чем тот присвоил себе то, о чем сам он. Жиль, не осмеливался просить на коленях… Он должен, если хочет еще хоть раз заснуть спокойно…
А между тем на ум ему приходили тяжелые, как пророчества Кассандры, слова Жюдит. Неужели действительно придется отдать «Верхние Саванны» подлецу, который не останавливается «ни перед каким преступлением? „Верхние Саванны“ вместе с тремя сотнями работников, которые создавали богатства плантации и которых она кормила? Нет, это невозможно! Нельзя допустить, чтобы вернулся Легро со своими палачами, кнутами, орудиями пыток, чтобы он снова посадил манцениллу — пожирательницу человеческой плоти, чтобы изгнал мир и свободу из этого уголка, только что обретшего покой, и принес взамен страх, насилие и ненависть… И все же, если Понго не справится с поручением, не успеет вовремя, они не смогут обложить зверя в его логове, волей-неволей придется решать: отдать свою землю, дом, который Жиль любил больше жизни, или обречь Мадалену на смерть после самых страшных надругательств. Этого он тоже не мог допустить. Что же делать?