Бенцони Жюльетта. Пора свиданий

   — Он убил мэтра Кера? — вскрикнула Катрин с болью.
   — Да нет. Ваш эмиссар, получив свое золото, отбыл на корабле. Бриллиант остался у еврея. Он не хотел отдавать его посланцам кузена… и поплатился жизнью.
   Катрин ужаснулась, а потом нервно рассмеялась, сказав с иронией:
   — Смерть! Еще одна смерть!.. И вы хотите получить этот проклятый камень. Он приносит несчастье, кровь, страдания. Тот, кто им обладает, испытывает жестокие удары судьбы или просто погибает. Я надеюсь, что это ожидает и вашего кузена. Если вам нужен этот дьявольский бриллиант, добывайте его сами!
   Ее отчаявшийся голос поднялся до крика. Жиль грубо обрушился на нее, схватил за плечи, его лицо, искаженное от ярости и страха, приблизилось вплотную к ее лицу.
   — Я меньше боюсь Сатану, чем твоего колдовства, проклятая ведьма! И у тебя нет выбора. Завтра я передам тебя Ла Тремуйлю или ты украдешь бриллиант для меня, или умрешь в муках, и твоя цыганка вместе с тобой. Ты здесь никто, просто бродяжка, которую можно спокойно уничтожить. Жители этой страны так радуются при виде твоих соплеменников, болтающихся на виселице.
   — Тогда мне надо вырезать язык, — бросила холодно Катрин. — Потому что на допросе я скажу, кто я такая и зачем вы притащили меня сюда. В любом случае я умру. Вы не выпустите меня отсюда живой. Поэтому у меня нет никаких оснований красть этот камень для вас.
   — Нет! В обмен на камень ты получишь жизнь. Тебе придется действовать ночью. Ла Тремуйль живет в этой башне. Заполучив бриллиант, ты принесешь его мне, и я выпущу» тебя отсюда. Тебе останется только увести табор, и ваше спасение будет зависеть от быстроты ваших ног. Убежать вы должны ночью… потому что, разумеется, во всем будешь обвинена ты и вместе с тобой все цыгане.
   — Солдаты нас быстро найдут, — сказала Катрин. — Ваше обещание сохранить жизнь — это всего-навсего замаскированная отсрочка казни, и за ним потекут реки крови ни в чем не повинных людей.
   — Это меня не касается. Твоя забота сделать так, чтобы не попасть на виселицу. К тому же знай, тебе ни в чем не поможет твоя «правда». Никто не станет выбирать между словом цыганской девки и словом королевского военачальника. Тебе не поверят и посмеются над тобой.
   — А… если я откажусь?
   — Твоя Сара в тот же час попадет в камеру пыток, а ты сможешь присутствовать на этом спектакле.
   Катрин с отвращением отвернулась от него. В лице Жиля, перекошенном конвульсией, было что-то сатанинское и отталкивающее.
   Катрин пожала плечами и вздохнула.
   — Хорошо. Я подчиняюсь. У меня, кажется, нет другого выхода.
   — Ты украдешь бриллиант и принесешь его мне?
   — Да, — ответила она, обессилев. — Я отдам его с надеждой, что он принесет вам несчастье. К тому же я действительно не хочу держать при себе…
   Пощечина не дала ей закончить. Она вскрикнула от боли: казалось, что голова слетела с плеч.
   — Мне не нужны твои предсказания, мерзавка. Твое дело подчиняться, если не хочешь, чтобы тебя сварили живьем. Подчиняться! Слышишь? И делать это с готовностью!
   От боли потекли слезы, повиснув жемчужными каплями на ресницах. Она спокойно вытерла их, но в голове все еще звенело. Катрин с ненавистью посмотрела на Жиля, стоявшего перед ней.
   — Помоги мне раздеться, — приказал он, сев на скамейку и протянув ей сапог.
   Катрин заколебалась, но ненадолго: она больше не могла сопротивляться. Да и к чему? Чтобы получить удар кинжалом от разгневанного шевалье? Ясно, он показывал свое превосходство, чтобы унизить ее… Вздохнув, она стала на колени.
   Пока Катрин раздевала его. Жиль схватил со стола кувшин и принялся пить вино огромными глотками. Опустошив кувшин, он отбросил его и взял другой, продолжая пить с такой же жадностью. Затем схватил третий. Испуганная Катрин видела, как раздувается и краснеет его лицо, а глаза наливаются кровью, словно вино растекалось у него под кожей.
   Оставшись совершенно голым. Жиль схватил со скамейки черный бархатный халат, надел его, подпоясался, затем похотливо посмотрел на Катрин, подошел к столику с различными флаконами и приказал:
   — Теперь раздевайся сама!
   Молодая женщина покраснела, руки сжались в кулаки. Катрин в отчаянии прокричала:
   — Нет!
   Она ожидала взрыва гнева. Но ничего подобного не произошло. Жиль де Рэ вздохнул, спокойно пошел в угол комнаты, взял со скамейки охотничью плетку.
   — Хорошо, — процедил он. — Я сделаю это сам с помощью… плетки. — И изо всей силы ударил. Длинный гибкий хлыст просвистел над ухом Катрин, с дьявольской ловкостью обвился вокруг свисавшего рукава и сорвал его. Боль обожгла руку Катрин, с трудом сдержавшей крик. Она поняла, что вынуждена подчиниться, иначе этот зверь забьет ее до полусмерти.
   — Прекратите, — сказала она глухим голосом. — Я все сделаю.
   В следующий момент шелковая далматика и тонкая рубашка упали к ее ногам.
   Когда пришло утро, Катрин все еще находилась во власти пережитых страхов. Об этой ночи, проведенной в объятиях сира де Рэ, она сохранит ужасные неизгладимые воспоминания…
   Он был маньяк — других объяснений нет. Настоящий маньяк в своей безудержной похоти! Часами несчастная испытывала на себе отвратительные фантазии, навязываемые Жилю его болезненным воображением и убывающей мужской силой. Разбитое, исцарапанное, поруганное тело не давало Катрин заснуть. Кровь текла из плеча, в которое изверг в порыве, вожделения впился зубами. Всю кошмарную ночь он пил, доходя до состояния бреда, и Катрин не раз думала, что пришел ее последний час, но Жиль удовлетворялся побоями и площадной руганью.
   Прикинув количество вина, выпитого ее палачом, Катрин надеялась, что он уснет, но и с рассветом, отмеченным звуками рожков, оповещавших об открытии городских ворот, Жиль еще не сомкнул глаз.
   Он отбросил одеяло, подошел к окну и подставил свое обнаженное тело утренней свежести. Потом оделся и, не взглянув на молодую женщину, неподвижно лежавшую на кровати, вышел. Мессир де Рэ отправился на охоту, как делал это ежедневно. Прикрыв занавески и пытаясь поудобнее устроиться, Катрин услышала призыв трубы, лай нетерпеливых собак, а потом грохот опускаемого моста.
   За окном начинался весенний день, обещавший солнце и хорошую погоду, но сквозь толстые стены главной башни, шероховатые и серые, сквозь узкие маленькие окна со свинцовыми переплетами, в которые были забраны маленькие стекла, он проникал с трудом. Огонь в камине потух, гасли и свечи.
   Плечо Катрин ныло. Несмотря на усталость, она поднялась взять кувшин с водой, стоявший поодаль. Едва она опустила ноги на пол, комната закружилась, глаза застлало пеленой. Она вскрикнула и, обессиленная, упала на кровать. Ужасная слабость растекалась по ее телу; она почувствовала свою ничтожность. Стало прохладно, и Катрин прикрыла измученное тело. А может быть, позвать служанок?
   В этот момент дверь начала медленно открываться, и в нее сперва просунулось бородатое лицо, а затем и все огромное тело Ла Тремуйля. Не переступая порога, толстый камергер окинул комнату взглядом и, убедившись в отсутствии Жиля, закрыл за собой дверь и потихоньку, на цыпочках приблизился к кровати.
   Широко раскрытыми глазами Катрин смотрела на него. На камергере был халат зеленого шелка, обильно украшенный золотом, и ночной колпак, прикрывавший лысоватую голову. Такой наряд вызвал беспокойство у Катрин: не намеревается ли он немедленно занять место, покинутое Жилем? Чтобы не закричать, Катрин схватила зубами простыню. Однако Ла Тремуйль, широко улыбаясь, наклонился к ней, видя, что она не спит.
   — Я слышал, как мой кузен уехал, и решил заглянуть на минутку, милая козочка. Всю ночь я не спал, вспоминая тебя. К счастью, эта проклятая ночь кончилась, и теперь ты моя.
   Его жирная рука потянулась к плечу, прикрытому простыней, и нетерпеливо скользнула под нее, желая прикоснуться к мягкой нежной коже. Катрин застонала: это было плечо, укушенное Жилем. Ла Тремуйль поспешно отдернул руку и, остолбенев, принялся рассматривать кровь на ней.
   — Сжальтесь, — упрашивала Катрин, — не трогайте меня. Мне больно!
   Вместо ответа Ла Тремуйль отбросил одеяло. Его взору предстало покрытое синяками, царапинами, запачканное кровью тело. Толстый камергер побагровел от злости.
   — Грязная собака! Как он посмел проделать такое, когда она предназначалась мне! Он мне за это дорого заплатит!
   Катрин с замиранием сердца наблюдала за этой дрожащей, словно желе, массой. Но Ла Тремуйль принял ее удивление за страх. С неожиданной нежностью он аккуратно прикрыл шелковым одеялом истерзанное тело.
   — Не бойся, малышка! Я тебе не сделаю ничего плохого… Я не бесчувственная скотина и слишком ценю красоту, чтобы пользоваться ею по варварски. Ты принадлежишь мне, а он посмел бить тебя, всю изранил, тогда как тебе с утра надлежало быть у меня…
   «Вероятно, — подумала Катрин, — такое он не может простить: ведь Жиль осмелился испортить вещь, уже принадлежавшую ему. Его возмущение было бы не менее энергично, если бы побили его собаку, лошадь или испортили ювелирное украшение…» И она решила этим воспользоваться.
   — Сеньор, — запричитала она, — не могли бы вы прислать служанку, чтобы она занялась моим плечом. Мне так больно!
   — Я пошлю к тебе не только служанок, но и слуг. Они немедленно перенесут тебя ко мне, милая Чалан… Так тебя зовут? За тобой будут ухаживать, лечить; я подожду твоего полного выздоровления.
   — Да… но как же мессир де Рэ?
   Злая складка пролегла в уголках толстогубого, жирного рта.
   — Ты больше о нем не услышишь! Ко мне никто не смеет входить без моего разрешения, и он в том числе! Он хорошо знает, что, если ослушается, я немедленно отправлю его в Анжу, в родовое имение. Подожди, я сейчас вернусь.
   Он уже уходил, но, влекомый страстью, не в силах сдержать себя, ласково погладил Катрин поверх одеяла.
   — Скорее поправляйся, малышка! Ведь ты будешь ласкова со мной? Не так ли?
   — Я ваша покорная слуга, сеньор… — пробормотала Катрин, боявшаяся возбудить его чувства, — но сейчас мне так плохо, так плохо…
   Он с сожалением убрал руку, потрепав ее по щеке.
   — Ну, будь умницей! Поправляйся! Я жду от тебя море удовольствий!
   Он удалился так стремительно, что Катрин не успела и рта раскрыть. Дверь громко захлопнулась. Не желая больше ни о чем думать, молодая женщина закрыла глаза, ожидая прихода слуг. Мысль о том, что она идет к Ла Тремуйлю, не страшила ее. Ничто не могло быть хуже, чем присутствие Жиля де Рэ… И потом, разве не за этим она приехала сюда: попасть в логово своего врага?
   Через некоторое время к ней явились две старые служанки, страшные и морщинистые, напоминавшие цыганскую «фюри дай». Ее раны промыли, смазали мазью, перевязали. Все это сделали совершенно молча. Они удивительно походили друг на друга в своих черных платьях и скорее напоминали плакальщиц, но руки у них были ловкие и нежные. Когда все необходимое было сделано, Катрин почувствовала себя значительно лучше. Она поблагодарила, но старушки только молча поклонились и уселись в ногах кровати, где замерли в неподвижной позе, словно два старых сучка. Потом одна из них хлопнула в ладоши, и в комнату вошли Двое слуг с носилками, на которые старушки усадили Катрин, переодетую в чистую рубашку, белую далматику и прикрытую шерстяным одеялом.
   Кортеж двинулся по узкой лестнице на верхний этаж к двери, у которой ожидали слуги с факелами. Один из них наклонился, когда носилки поравнялись с ним, и Катрин чуть было не вскрикнула от удивления. В слуге, одетом в ливрею с голубыми орлами Ла Тремуйля, бородатом и длинноволосом, она признала Тристана Эрмита.
   Она даже не пыталась понять, как он здесь очутился. Ей стало спокойнее, она была не одна среди врагов. Закрыв глаза, она проследовала в свою новую тюрьму.

Глава пятая. ГОСПОЖА ДЕ ЛА ТРЕМУЙЛЬ

   Торжественность, с которой Катрин устроили на новом месте, показала, какое большое значение главный камергер придавал своей персоне. Когда ее привели в одну из боковых башен, примыкающих к донжону, она прежде всего увидела роскошную кровать, закрытую занавесями из красной саржи, занимавшую большую часть этой комнатки с малюсеньким окном. Ее заботливо уложили на мягкий матрац и оставили под наблюдением двух старух, что ей не доставило никакого удовольствия. Одна из них все время находилась в комнате, сидя в ногах кровати, неподвижная и молчаливая, как каменная статуя.
   Вскоре молодая женщина открыла причину этой молчаливости: обе женщины-близнецы были немые. Когда-то им вырезали языки, чтобы они не выдавали секретов. Как сказал Ла Тремуйль, они родом из Греции, но неизвестно, какими путями попали на невольничий рынок в Александрию, а оттуда — к королю Карлу VII. Главный камергер выиграл их в шахматы у принца Орлеанского. С тех пор Криссула и Ница преданно служили ему и знали о самых темных сторонах его жизни. Они были так похожи, что даже через пять дней знакомства Катрин их не различала.
   Постоянное присутствие этих женщин утомляло. Она предпочитала одиночество этим молчаливым теням, этим лицам, на которых живыми остались только глаза, скрывавшие чужие тайны. Катрин становилось не по себе, когда она ловила их взгляды. К тому же радость, которую она испытала, узнав Тристана, улетучилась.
   Она надеялась, что он зайдет к ней в ближайшее время, но, кроме Ла Тремуйля, ни один мужчина не переступил порога ее комнаты. Только старые гречанки имели, видимо, право на это.
   Раз в два дня к ней приходил главный камергер, и это было большим испытанием для молодой женщины. Он проявлял по отношению к ней приветливость, коробившую ее, тем более что она была вынуждена отвечать любезностями, приправленными унижением, как это следовало делать бедной дочери кочевого племени.
   Ей приходилось поглубже забираться в постель и притворяться более слабой и больной, чем это было на самом деле. Она боялась, как бы он не потребовал быть «милой» с ним. Сама идея близости с этим жирным боровом холодила душу. Она желала ему смерти и ненавидела всем сердцем, она жаждала отомстить ему за Арно, за своих родных и за себя, покарать этого подлого тирана, повергшего в нищету и руины целое королевство. Ей приходилось каждый раз прилагать нечеловеческие усилия, чтобы не выдавать своих истинных чувств и улыбаться. Она заставляла себя думать о том моменте, когда ее враг будет мертв. Это придавало ей новые силы.
   После дьявольской ночи, проведенной с Жилем де Рэ, она дала себе зарок: даже ради успеха своей миссии, ради того, чтобы заманить Ла Тремуйля в Шинон, она не согласится на близость с этим продажным существом, один вид которого вызывает отвращение. Если ей не удастся сохранять дистанцию, прежде чем убедить его поехать в Шинон, она просто-напросто убьет Ла Тремуйня, и пусть это будет ей стоить жизни.
   Но, чтобы убивать, нужно оружие, а его-то у нее не было. Она надеялась на Тристана, с ним следовало как-то связаться. Все эти мысли будоражили молодую женщину в течение долгих часов неподвижного лежания за красными занавесями кровати.
   Шум в замке, крики стражников, смена караулов, голоса слуг, воинские команды, галоп лошадей отзвуки, музыки были единственным развлечением Катрин, умиравшей от скуки. Все остальное время она рассматривала статую архангела Михаила, стоявшую на маленьком алтаре напротив кровати, удивляясь тому, что обнаружила эту статую в комнате, предназначенной Ла Тремуйлем для своих мимолетных любовниц. Но в этой жизни были и свои положительные стороны. За эти дни Катрин восстановила здоровье. Благодаря вынужденному отдыху, хорошей еде, уходу к ней возвращались жизненные силы.
   На шестой день Катрин решила перейти к действиям, небольшое происшествие напомнило ей о необходимости ускорить ход событий. В это утро, после мессы, когда весь замок завтракал, старая Криссула (хотя это могла быть и Ница) принесла Катрин еду: блюдо жареных жаворонков, кружку вина и хлеб, в котором молодая женщина обнаружила тонкую полоску скрученного пергамента.
   Она постаралась спрятать ее поскорее от острых глаз своей охранницы и развернула рулончик, когда старуха относила посуду. Там было всего два слова, но таких тревожных, что Катрин остолбенела. «Вспомни Сару», — прочитала она в записке и поняла, что это Жиль де Рэ, сеньор с синей бородой, проявлял нетерпение в своем желании стать обладателем сказочного бриллианта. Это было угрозой.
   Как вырвать Сару из его рук? Украсть бриллиант? Катрин охотно сделала бы это ради спасения Сары, но ей самой нужно было остаться в замке, к тому же она не имела представления о том, где Ла Тремуйль прячет свое сокровище. Попросить Ла Тремуйля освободить Сару? Безусловно, это нетрудно сделать: тучный камергер так хотел понравиться молоденькой цыганочке, что не отказал бы ей в просьбе освободить ее тетушку. Разве не он накануне принес для нее красивую золотую цепь, заявив при этом, что от ее любезности будет зависеть количество и красота подарков, которые она получит? Но, если отнять Сару силой у Жиля де Рэ, не будет ли он мстить, выдав секрет Катрин? И тогда ее уже ничто не спасет.
   Затворническая жизнь показалась ей невыносимой. Она больше не могла оставаться в кровати, и, когда старуха вернулась, Катрин была на ногах.
   Одень меня, — потребовала Катрин, — я хочу выйти.
   Старуха посмотрела на нее недоверчиво, потом отрицательно покачала головой и показала пальцем на дверь комнатки, выходившую в круглый зал, где жил Ла Тремуйль. Катрин поняла, что старуха ничего не будет делать без приказа.
   — Позови хозяина, — сказала Катрин сухо, — скажи, что я хочу его видеть.
   Испуганный вид женщины, стоявшей перед ней, не вызвал у Катрин никакого сочувствия.
   — Я сильнее, чем ты, — сказала она с угрозой. — Если ты не пойдешь за хозяином, клянусь, что выйду отсюда сама. Желаешь ты того или нет, прямо в одной рубашке.
   Решительный вид Катрин вынудил старуху выйти из комнаты, тщательно прикрыв дверь. Катрин подошла к маленькому окошку, приподнялась на цыпочки, чтобы посмотреть во двор. Из своей кровати, освещенной узким лучом света, она видела только полоску замечательного синего неба и чувствовала свежий воздух, который проникал в комнату через овальное окно уже нагретым и ласковым.
   Она увидела блестящую ленту реки, зеленую траву и несколько деревьев на острове Сен-Жан. Какая-то птица прочертила небо быстрыми крыльями, и Катрин пришла безумная мысль: сбежать из этой крепости, окунуться в самую гущу этой пробудившейся, победоносной весны. Ее проснувшаяся молодость настоятельно требовала жизни, сметая одним ударом жажду мщения, тревоги, заботу о завтрашнем дне. Ах! Вот если бы иметь совсем маленький домик с цветущим садом и жить в нем спокойно с сыном и любимым человеком! Почему же судьба отказала ей в таком простом выборе, предоставив его многим женщинам?
   Возвращение старухи прервало ее грустные размышления. Горничная принесла одежду. В сопровождавшем ее слуге Катрин с радостью узнала Тристана.
   — Хозяин не может явиться, — заявил он бесстрастным голосом, даже не глядя на Катрин. — Он разрешил, чтобы ты оделась и пошла погулять во двор. Но Криссула должна сопровождать тебя. Ты останешься под ее наблюдением и вернешься, как только она прикажет.
   В голосе фламандца звучали угрожающие нотки.
   — Старайся подчиняться, дочь Египта, потому что нехорошо противиться хозяину.
   Катрин приняла смиренный вид и скромно ответила:
   — Я буду покорной, мессир. Хозяин добр ко мне. Он еще что-нибудь сказал?
   Умоляющий взгляд Катрин встретился с серыми неподвижными глазами Тристана, в которых мелькнула искорка.
   Да, он выразил радость, что ты вернулась к нормальной жизни. Он просил передать, что сегодня вечером у короля будет праздник, но ты еще слаба, чтобы там танцевать. Поэтому он придет после праздника сегодня ночью… удостовериться, что ты здорова.
   Неприятная дрожь пробежала по телу Катрин. Она поняла. Сегодня вечером Ла Тремуйль явится с притязаниями на свои права. И поскольку он придет после веселого вечера, то будет пьян, даже наверняка пьян, значит, мало что будет соображать. Перспектива не радовала Катрин. Между тем Тристан, строгий и высокомерный, как подобает слуге в большом доме, вынужденному иметь дело с чернью, направился к двери. Он остановился, обернулся и, держась за ручку двери, небрежно произнес:
   Ax! Я забыл сказать, что твои личные вещи положили в кошель. Монсеньор с добротой относится к таким девушкам, как ты. Он хотел, чтобы тебе были возвращены все вещи.
   Присутствие Криссулы остановило Катрин, желавшую поскорее заглянуть в кошель. «Все твои вещи». Но у нее ничего не было, кроме рваной рубашки, когда Жиль де Рэ привел ее к себе. Да еще двух коробочек от Гийома, сохранившихся в кармане рубашки и переложенных ею после банк в полосатую далматику, бывшую сейчас на ней. О чем же тогда говорил Тристан?
   После осторожного умывания — ей казалось, что за последнее время кожа и корни волос посветлели, — она оделась в чистое, но скромное платье из серой бумазеи, рубашку из тонкого полотна и косынку с нагрудником. Белый чепчик украсил голову. И, наконец, подпоясалась поясом, на котором висел большой кожаный тяжелый кошель.
   По всей видимости, Ла Тремуйль хотел, чтобы она ничем не отличалась от многочисленных служанок и не привлекала внимания жителей замка. Пристраивая кошель к поясу, Катрин немного волновалась. Она сгорала от любопытства, но плотная кожа не позволяла прощупать руками содержимое. Ей пришлось усилием воли заставить себя не раскрывать кошель. Увидев, что ей еще полагается широкая накидка из тонкой шерсти, она набросила ее на плечи и знаком показала Криссуле, что готова к прогулке.
   Старуха открыла дверь и пошла впереди Катрин через огромную, богато обставленную комнату главного камергера — настоящий дворец из золота, где даже занавеси у кровати и подушки на скамейках отливали волшебным блеском благородного металла. Потом они вышли на узкую лестницу донжона. Здесь было темно, и руки Катрин под накидкой торопливо изучили содержимое кошеля: там лежал носовой платок, четки, несколько монет. Потом она нащупала трубочку пергамента и, наконец, предмет, заставивший ее руки затрястись от радости, они вместе еще раз ощупывали его, чтобы убедиться, что это был кинжал с гербом Монсальви, который она оставила вместе с костюмом пажа. Сердце Катрин наполнилось горячей благодарностью к Тристану. Он все предусмотрел, обо всем подумал! Этот человек действительно заботился о ней и догадался, что она хочет первой нанести удар…
   Катрин легким шагом спустилась по последнем ступенькам, идя сзади Криссулы, семенившей, славно мышка.
   Она была свободна! Свободна в выборе жить или умереть, убить или помиловать. Выйдя во двор, Катрин посмотрела на небо, залитое солнечным светом. Теперь она имела в руках оружие, чтобы разделаться с противником, нанести карающий удар! И последствия не имели для нее никакого значения.
   И все же Катрин не совсем потеряла голову от радости и по-прежнему сгорала от нетерпения узнать, что было написано на кусочке пергамента. Наверняка Тристан сообщал важную новость. Но как же прочитать записку? Может быть, сказаться больной и вернуться назад? Нет, еще рано! Это покажется подозрительным. Лучше подождать. На полчаса раньше или позже, это не имело никакого значения.
   В просторном дворе замка было многолюдно. Отряд лучников направлялся на обзорную тропу вокруг крепостной стены, солнечные лучи блестели на их железных шлемах. На крутом подъеме, ведущем к широкой арке ворот, где уже была поднята решетка, появились повозки, груженные дровами. Они медленно тянулись в направлении высоко приподнятого двора. Им навстречу шли к реке прачки, гордо неся на головах корзины с бельем. Около величественного, но мрачного королевского дома собралась группа охотников на лошадях. На руках в толстых перчатках они держали соколов, головы которых были накрыты колпачками, и, судя по всему, ожидали охотника высокого ранга. Словно стайка болтливых попугаев, группа придворных дам в высоких головных уборах направлялась в сад. Катрин, сопровождаемая старой Криссулой, побродила среди этой толпы, вкушая удовольствие от тепла ласкового солнца.
   Май был в самом разгаре, буйствовал в цветении садов, раскинувшихся на широкой террасе высоко над рекой. Казалось, что природа сбросила наконец зимний кошмар, что омертвевшая земля королевства пыталась взять реванш за все разрушения, кровь и слезы. Катрин с изумлением открыла, что в тени крепости росли розы. Ей так давно не приходилось их видеть! Привлеченная свежей зеленью сада, она медленно направилась к нему, когда несколько придворных дам, сопровождаемых пажами, появились на ее пути. Самые молодые из них с венками на распущенных волосах были одеты в одинаковые светло-голубые платья. В их окружении шла важная красивая дама. Великолепное платье из оранжевой парчи с золотом, казалось, было сделано из того же материала, что и ее пышные волосы. Оно придавало ее гордой красоте еще более царственный вид.
   На декольтированной шее и высоком, как шпиль церкви, хеннене сверкали изумруды. Прохожие уступали ей дорогу и почтительно кланялись.
   Можно было подумать, что это сама королева, но Катрин узнала женщину. Сердце ее
   забилось и готово было выскочить из груди. Ноги вросли в пыль двора, глаза загорелись ненавистью. Она смотрела, как приближалась в окружении грациозных фрейлин госпожа Ла Тремуйль, та самая, которая домогалась любви Арно и приказала мучить его, когда он отверг ее притязания, та самая женщина, которой Катрин желала только смерти.