В эту минуту у одного из наших верблюдов ослабела подпруга, плохо, по-видимому, подтянутая. Часть лежавшей на его горбе поклажи покачнулась и упала на землю.
Эг-Антеуэн соскочил с своего животного и бросился помогать Бу-Джеме поднимать свалившиеся вещи.
Когда все было приведено в порядок, я пустил своего мехари рядом с дромадером Бу-Джемы.
— Надо будет на следующей стоянке покрепче подтянуть подпруги у наших верблюдов: ведь им придется идти в гору.
Проводник посмотрел на меня с удивлением. До тех пор я считал бесполезным сообщать ему о наших новых планах, полагая, что ему расскажет обо всем Эг-Антеуэн.
— Но, поручик, ведь дорога по белой равнине, вплоть до Ших-Салы, совсем не гористая, — сказал Бу-Джема.
— Мы поедем не по белой равнине. Мы спустимся к югу, через Хоггар.
— Через Хоггар? — пробормотал он. — Но…
— Что… но?
— Я не знаю дороги.
— Нас поведет Эг-Антеуэн.
— Эг-Антеуэн!
При этом восклицании Бу-Джемы, которое, как мне показалось, он не успел подавить, я взглянул на его лицо.
Его глаза с выражением изумления и ужаса устремились на туарега.
Верблюд Эг-Антеуэна шел метрах в двенадцати впереди нас, рядом с дромадером Моранжа. Туарег и капитан разговаривали. Я понял, что Моранж толковал с Эг-Антеуэном о знаменитых надписях. Но мы не настолько отстали от них, чтобы я не мог слышать их слов.
Еще раз я взглянул на своего проводника. Меня поразила бледность его лица.
— Что с тобой, Бу-Джема? Что с тобой? — спросил я его тихим голосом.
— Не здесь… Вечером, на привале, когда он повернется лицом к западу, чтобы помолиться… вечером, когда зайдет солнце… Тогда позови меня к себе. Я тебе скажу… Но не здесь. Он разговаривает, но все слышит. Держись от меня подальше. Поезжай рядом с капитаном…
— Что еще за история, — проворчал я, сжимая шею своему мехари, чтобы нагнать Моранжа.
Было около пяти часов вечера, когда Эг-Антеуэн, ехавший впереди нашего отряда, остановился.
— Здесь, — произнес он, сойдя с верблюда.
Место, где мы находились, дышало дикой красотой.
Слева от нас высилась гранитная стена фантастического вида, чертившая на красном небе свои серые зубцы. Эту стену раскалывал сверху донизу извилистый проход, высо3* тою, примерно, около тысячи метров, но довольно тесный, так как местами в него с трудом проходили три верблюда в ряд.
— Здесь, — повторил туарег.
В западном направлении, прямо против нас, в лучах заходившего солнца, тянулась бледной лентой узкая тропа, с которой нам предстояло расстаться. С одной стороны — белая равнина, дорога в Ших-Салу, хорошо знакомые стоянки и колодцы… А с другой — черная стена на мальвовом небе и врезающийся в нее мрачный и тесный проход.
Я посмотрел на Моранжа.
— Сделаем привал, — сказал он просто. — Эг-Антеуэн советует нам пополнить насколько возможно наши запасы воды.
С общего согласия мы решили, прежде чем углубиться в горы, провести в этом месте ночь.
В темном углублении бил небольшой источник, ниспадавший вниз красивыми каскадами; вокруг него росли несколько кустов и кое-какие растения.
Стреноженные верблюды принялись тотчас же щипать траву.
Бу-Джема поставил на огромный плоский камень наши походные приборы — оловянные тарелки и кружки. Он раскрыл коробку консервов, к которой присоединил блюдо с каким-то салатом, им самим собранным на сырых берегах ключа. Его порывистые движения, когда он размещал все эти предметы на скале, доказывали, что он сильно волновался.
В тот момент, когда он наклонился ко мне, чтобы передать тарелку, его рука, сделав мрачный жест, указала на коридор, куда мы намеревались вступить на следующий день.
— Блад-эль-Хуф! — прошептал он.
— Что он говорит? — спросил Моранж, уловивший движение проводника.
— Блад-эль-Хуф, т. е. «Страна ужаса». Так арабы называют Хоггар.
Бу-Джема отошел в сторону, чтобы не мешать нам обедать. Сидя на корточках, он стал есть листья салата, оставленные им на свою долю.
Эг-Антеуэн сидел неподвижно.
Вдруг он встал с своего места. На западе солнце горело огромным раскаленным факелом. Туарег подошел к роднику, разостлал на земле свой голубой бурнус и опустился на колени.
— Я не знал, что туареги так свято соблюдают мусульманские обычаи, — сказал Моранж.
— И я тоже, — задумчиво произнес я.
Но мое удивление было кратковременным, так как меня ожидал совсем другой сюрприз.
— Бу-Джема! — позвал я.
В то же время я взглянул на Эг-Антеуэна. Погруженный в молитву, с обращенным к западу лицом, он, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Он собирался пасть ниц, когда я крикнул еще раз, более громким голосом: — Бу-Джема! Пойдем со мной к моему мехари: мне надо кое-что достать из седельной сумки.
Медленно и важно, не поднимаясь с земли, Эг-Антеуэн продолжал шептать свою молитву.
Но Бу-Джема не двинулся с места.
В ответ на мой зов прозвучал лишь глухой стон.
Мы моментально вскочили на ноги, Моранж и я, и подбежали к проводнику. Эг-Антеуэн очутился возле него в одно время с нами.
С закатившимися глазами и с уже остывшими конечностями, туземец хрипел в объятиях Моранжа. Я схватил одну из его рук. Эг-Антеуэн взял другую. Каждый по-своему, мы старались понять и разгадать, в чем дело.
Вдруг Эг-Антеуэн привскочил. Он заметил маленький пузатый котелок, который несчастный араб держал за несколько минут до того между своими коленями и который лежал теперь опрокинутым на земле.
Схватив несколько листьев салата, еще оставшихся в горшке, туарег быстро повертел их один за другим в руках и испустил хриплое восклицание.
— Ну, вот, — проворчал Моранж, — теперь, кажется, он сходит с ума!
Я впился глазами в Эг-Антеуэна и увидел, что, не говоря ни слова, он стремительно помчался к камню, служившему нам столом; через секунду он снова был возле нас, держа в руках блюдо с салатом, до котого мы еще не прикасались.
Он вытащил из котелка Бу-Джемы широкий мясистый Лист бледно-зеленого цвета и приблизил его к другому, выхваченному из нашей тарелки.
— Афалеле! — сказал он полным страха голосом.
Холодная дрожь пробежала по спине у меня и Моранжа: так это афалеле — «фалестез» арабов Сахары; так это — то страшное растение, которое истребило, вернее и быстрее, чем оружие туарегов, часть экспедиции Флятерса!..
Эг-Антеуэн поднялся с земли. Его высокий силуэт обрисовывался черной фигурой на небе, принявшем внезапно бледно-сиреневую окраску. Он посмотрел на нас.
Видя, что мы все еще хлопочем около несчастного проводника, он покачал головой и повторил:
— Афалеле!
Бу-Джема умер в полночь, не приходя в сознание.
VII. «СТРАНА УЖАСА»
Эг-Антеуэн соскочил с своего животного и бросился помогать Бу-Джеме поднимать свалившиеся вещи.
Когда все было приведено в порядок, я пустил своего мехари рядом с дромадером Бу-Джемы.
— Надо будет на следующей стоянке покрепче подтянуть подпруги у наших верблюдов: ведь им придется идти в гору.
Проводник посмотрел на меня с удивлением. До тех пор я считал бесполезным сообщать ему о наших новых планах, полагая, что ему расскажет обо всем Эг-Антеуэн.
— Но, поручик, ведь дорога по белой равнине, вплоть до Ших-Салы, совсем не гористая, — сказал Бу-Джема.
— Мы поедем не по белой равнине. Мы спустимся к югу, через Хоггар.
— Через Хоггар? — пробормотал он. — Но…
— Что… но?
— Я не знаю дороги.
— Нас поведет Эг-Антеуэн.
— Эг-Антеуэн!
При этом восклицании Бу-Джемы, которое, как мне показалось, он не успел подавить, я взглянул на его лицо.
Его глаза с выражением изумления и ужаса устремились на туарега.
Верблюд Эг-Антеуэна шел метрах в двенадцати впереди нас, рядом с дромадером Моранжа. Туарег и капитан разговаривали. Я понял, что Моранж толковал с Эг-Антеуэном о знаменитых надписях. Но мы не настолько отстали от них, чтобы я не мог слышать их слов.
Еще раз я взглянул на своего проводника. Меня поразила бледность его лица.
— Что с тобой, Бу-Джема? Что с тобой? — спросил я его тихим голосом.
— Не здесь… Вечером, на привале, когда он повернется лицом к западу, чтобы помолиться… вечером, когда зайдет солнце… Тогда позови меня к себе. Я тебе скажу… Но не здесь. Он разговаривает, но все слышит. Держись от меня подальше. Поезжай рядом с капитаном…
— Что еще за история, — проворчал я, сжимая шею своему мехари, чтобы нагнать Моранжа.
Было около пяти часов вечера, когда Эг-Антеуэн, ехавший впереди нашего отряда, остановился.
— Здесь, — произнес он, сойдя с верблюда.
Место, где мы находились, дышало дикой красотой.
Слева от нас высилась гранитная стена фантастического вида, чертившая на красном небе свои серые зубцы. Эту стену раскалывал сверху донизу извилистый проход, высо3* тою, примерно, около тысячи метров, но довольно тесный, так как местами в него с трудом проходили три верблюда в ряд.
— Здесь, — повторил туарег.
В западном направлении, прямо против нас, в лучах заходившего солнца, тянулась бледной лентой узкая тропа, с которой нам предстояло расстаться. С одной стороны — белая равнина, дорога в Ших-Салу, хорошо знакомые стоянки и колодцы… А с другой — черная стена на мальвовом небе и врезающийся в нее мрачный и тесный проход.
Я посмотрел на Моранжа.
— Сделаем привал, — сказал он просто. — Эг-Антеуэн советует нам пополнить насколько возможно наши запасы воды.
С общего согласия мы решили, прежде чем углубиться в горы, провести в этом месте ночь.
В темном углублении бил небольшой источник, ниспадавший вниз красивыми каскадами; вокруг него росли несколько кустов и кое-какие растения.
Стреноженные верблюды принялись тотчас же щипать траву.
Бу-Джема поставил на огромный плоский камень наши походные приборы — оловянные тарелки и кружки. Он раскрыл коробку консервов, к которой присоединил блюдо с каким-то салатом, им самим собранным на сырых берегах ключа. Его порывистые движения, когда он размещал все эти предметы на скале, доказывали, что он сильно волновался.
В тот момент, когда он наклонился ко мне, чтобы передать тарелку, его рука, сделав мрачный жест, указала на коридор, куда мы намеревались вступить на следующий день.
— Блад-эль-Хуф! — прошептал он.
— Что он говорит? — спросил Моранж, уловивший движение проводника.
— Блад-эль-Хуф, т. е. «Страна ужаса». Так арабы называют Хоггар.
Бу-Джема отошел в сторону, чтобы не мешать нам обедать. Сидя на корточках, он стал есть листья салата, оставленные им на свою долю.
Эг-Антеуэн сидел неподвижно.
Вдруг он встал с своего места. На западе солнце горело огромным раскаленным факелом. Туарег подошел к роднику, разостлал на земле свой голубой бурнус и опустился на колени.
— Я не знал, что туареги так свято соблюдают мусульманские обычаи, — сказал Моранж.
— И я тоже, — задумчиво произнес я.
Но мое удивление было кратковременным, так как меня ожидал совсем другой сюрприз.
— Бу-Джема! — позвал я.
В то же время я взглянул на Эг-Антеуэна. Погруженный в молитву, с обращенным к западу лицом, он, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Он собирался пасть ниц, когда я крикнул еще раз, более громким голосом: — Бу-Джема! Пойдем со мной к моему мехари: мне надо кое-что достать из седельной сумки.
Медленно и важно, не поднимаясь с земли, Эг-Антеуэн продолжал шептать свою молитву.
Но Бу-Джема не двинулся с места.
В ответ на мой зов прозвучал лишь глухой стон.
Мы моментально вскочили на ноги, Моранж и я, и подбежали к проводнику. Эг-Антеуэн очутился возле него в одно время с нами.
С закатившимися глазами и с уже остывшими конечностями, туземец хрипел в объятиях Моранжа. Я схватил одну из его рук. Эг-Антеуэн взял другую. Каждый по-своему, мы старались понять и разгадать, в чем дело.
Вдруг Эг-Антеуэн привскочил. Он заметил маленький пузатый котелок, который несчастный араб держал за несколько минут до того между своими коленями и который лежал теперь опрокинутым на земле.
Схватив несколько листьев салата, еще оставшихся в горшке, туарег быстро повертел их один за другим в руках и испустил хриплое восклицание.
— Ну, вот, — проворчал Моранж, — теперь, кажется, он сходит с ума!
Я впился глазами в Эг-Антеуэна и увидел, что, не говоря ни слова, он стремительно помчался к камню, служившему нам столом; через секунду он снова был возле нас, держа в руках блюдо с салатом, до котого мы еще не прикасались.
Он вытащил из котелка Бу-Джемы широкий мясистый Лист бледно-зеленого цвета и приблизил его к другому, выхваченному из нашей тарелки.
— Афалеле! — сказал он полным страха голосом.
Холодная дрожь пробежала по спине у меня и Моранжа: так это афалеле — «фалестез» арабов Сахары; так это — то страшное растение, которое истребило, вернее и быстрее, чем оружие туарегов, часть экспедиции Флятерса!..
Эг-Антеуэн поднялся с земли. Его высокий силуэт обрисовывался черной фигурой на небе, принявшем внезапно бледно-сиреневую окраску. Он посмотрел на нас.
Видя, что мы все еще хлопочем около несчастного проводника, он покачал головой и повторил:
— Афалеле!
Бу-Джема умер в полночь, не приходя в сознание.
VII. «СТРАНА УЖАСА»
— Не странно ли, — сказал Моранж, — что наша экспедиция, столь бедная приключениями от самой Варглы, начинает приобретать неспокойный характер?
Он произнес эти слова после того, как, опустившись на минуту на колени и помолившись, он снова встал на ноги на краю ямы, которую мы с трудом вырыли, чтобы похоронить нашего проводника.
Я не верую в бога. Но если есть что-либо на свете, могущее повлиять на сверхъестественные силы, добрые или злые, темные или светлые, то только молитва такого человека.
В продолжение двух дней мы подвигались вперед среди необъятного хаоса нагроможденных друг на друга черных скал, среди какого-то лунного пейзажа, созданного смертью и разрушением. Мы не слышали ничего, кроме шума камней, которые, вырываясь из-под ног верблюдов, летели в пропасти и ложились там с треском, напоминавшим пушечные выстрелы.
То было поистине удивительное путешествие! В течение первых его часов, не выпуская из рук компаса, я пытался заносить на бумагу путь, по которому мы следовали. Но мой чертеж скоро запутался, — без сомнения, вследствие ошибки, вызванной неправильным ходом верблюдов. Тогда я сунул бусоль обратно в одну из моих седельных сумок. Не имея больше возможности контролировать дорогу, мы очутились во власти Эг-Антеуэна. Нам оставалось только довериться ему и всецело на него положиться.
Он ехал впереди. Моранж следовал за ним, а я замыкал караван. Мне попадались на каждом шагу замечательные образцы вулканических скал, но они не привлекали моего внимания. Мною овладела новая страсть. Безумная затея Моранжа захватила и меня. Если бы мой спутник мне вдруг сказал: «Да мы с ума сошли! Вернемся назад, на знакомую дорогу… вернемся назад», — я ответил бы: «Вы можете делать, что хотите, но я поеду дальше».
К вечеру второго дня мы добрались до подножия черной горы, истерзанные уступы которой поднимались над нашими головами на высоту до двух тысяч метров. Она имела вид огромного мрачного бастиона, увенчанного по краям круглыми, как у феодальных замков, башнями, выделявшимися с поразительной отчетливостью на оранжевом небе.
Неподалеку находился колодец, окруженный несколькими деревьями, — первыми, которые мы увидели после того, как углубились в Хоггар.
Возле него толпилась кучка людей. Их стреноженные верблюды искали мало вероятный в этих местах подножный корм.
Завидев нас, люди сдвинулись плотнее, встревожились и насторожились.
Эг-Антеуэн, обратясь к ним лицом, сказал:
— Это туареги-аггали.
И направился в их сторону.
Эти эггали были молодцами на подбор. То были самые рослые из всех встречавшихся мне до тех пор туземцев.
С неожиданной для нас готовностью, они отошли от колодца, предоставив его в наше распоряжение. Эг-Антеуэн сказал им несколько слов. Они посмотрели на нас, на меня и Моранжа, с любопытством, смешанным со страхом и, во всяком случае, с уважением.
Их сдержанное поведение вызвало во мне удивление, которое еще возросло, когда их предводитель отказался принять несколько мелких подарков, извлеченных мною из моих седельных сумок. Казалось, он боялся даже моего взгляда.
Когда они удалились, я выразил Эг-Антеуэну свое изумление по поводу поразительной скромности этих туземцев, столь непохожих в этом отношении на своих других собратьев, с которыми мне приходилось до этой встречи сталкицаться в Сахаре.
— Они разговаривали с тобой с почтением и даже со страхом,-. заметил я ему. — А между тем, эггали считаются племенем независимым и благородным, в то время как кельтахаты, к которым, как ты мне сказал, ты принадлежишь, являются племенем подвластным.
В мрачных глазах Эг-Антеуэна засветилась улыбка.
— Это правда, — подтвердил он.
— Как же понять, что…
— Я сказал им, что веду капитана и тебя к «Горе демонов».
И движением руки он показал на высившуюся перед нами черную массу.
— Они были очень испуганы. Все туареги Хоггара очень боятся «Горы демонов». Ты видел, как при одном этом имени они сразу же отступили.
— И ты ведешь нас к «Горе демонов»? — спросил его Моранж.
— Да, — ответил туарег. — Надписи, о которых я тебе говорил, находятся там.
— Об этом ты меня не предупредил.
— Зачем? Туземцы боятся ильиненов, рогатых и хвостатых демонов, с шерстью вместо одежды, умерщвляющих стада и поражающих столбняком людей. Но я знаю, что руми28 их не боятся и даже смеются над этими страхами туарегов.
— А ты, — сказал я, — ведь, ты — туарег: почему же ты не боишься ильиненов?
Эг-Антеуэн показал нам красный кожаный мешочек, прикрепленный к четкам из белых бусин и висевший у него на груди.
— У меня есть амулет, — возразил он с важными видом, — амулет, который освятил сам высокочтимый СидиМусса. Кроме того, я еду вместе с вами. Вы спасли мне жизнь. Вы захотели посмотреть на надписи. Да свершится воля Аллаха.
С этими словами он уселся на корточки, вытащил свою длинную тростниковую трубку с медной крышечкой и начал сосредоточенно курить.
— Все это начинает казаться мне очень странным, — тихо проговорил Моранж, подходя ко мне.
— Не надо ничего преувеличивать, — ответил я. — Вы помните так же хорошо, как и я, то место в книге Барта, где он рассказывает о своей экспедиции на Идинен, который является «Горой демонов» азджерских туарегов. Место это пользовалось такой дурной славой, что ни один туземец не соглашался с ним туда ехать. И все же он оттуда вернулся.
— Да, он, конечно, вернулся, — возразил мой спутник, — но, во-первых он заблудился. А во-вторых, без воды и пищи он едва не погиб мучительной смертью и дошел до того, что был вынужден вскрыть себе вену, чтобы утолить хоть своей кровью невыносимую жажду. В этой перспективе — мало привлекательного.
Я пожал плечами: в конце концов я буду не яри чем, если и мы дойдем до этого.
Моранж понял мое движение и счел своим долгом оправдаться.
— Впрочем, мне было бы очень интересно, — продолжал он с напускной веселостью, — свести знакомство с одним из этих демонов и проверить рассказы Помпония Мелы, который знал этих духов и, действительно, считал их местопребыванием туарегские горы. Он называет их эгипанами, блемиенами, гамфазантами, сатирами… По его словам, гамфазанты ходят обнаженными; у блемиенов нет головы, а лицо помещается у них на груди; у сатиров нет ничего общего с человеком, кроме туловища; эгипаны же, как принято говорить, не отличаются ничем особенным… Сатиры, эгипаны… не правда ли, как странно звучат все эти греческие имена, которыми окрестили духов берберийских стран?
Поверьте, мы напали на очень интересный след, и я не сомневаюсь, что Антинея послужит нам ключом для многих оригинальных открытий.
— Тс! — остановил я его, приложив палец к губам. — Вы слышите?
В полумраке быстро надвигавшегося вечера вокруг нас начали раздаваться необычайные звуки. Что-то трещало со всех сторон, неслись чьи-то долгие душу раздирающие жалобы, рассыпавшиеся бесчисленными отголосками в окружавших нас оврагах. Казалось, что черная горая принялась стонать сверху донизу.
Мы взглянули на Эг-Антеуэна. Он по-прежнему сидел неподвижно и курил.
— Ильинены просыпаются, — кратко сообщил он.
Моранж слушал молча. Как и я, он понимал, без сомнения, в чем дело: раскаленные скалы, треск остывающих камней — целый ряд физических явлений… Нам обоим припоминалась поющая статуя Мемнона… И все же этот неожиданный концерт тяжело подействовал на наши напряженные до крайности нервы.
Я вспомнил о последних словах несчастного Бу-Джемы.
— «Страна ужаса», — прошептал я вполголоса.
И Моранж повторил вслед за мной: — «Страна ужаса».
Странный концерт прекратился, как только на небе замелькали первые звезды. С бесконечным волнением наблюдал» мы, как загорались в высоте, один за другим, крохотные бледнолазурные огни. В эту трагическую минуту они соединили нас — блуждающие души пустынников, двух осужденных на гибель людей, — с нашими братьями там, на севере, с теми, которые в этот час, в шумных городах, внезапно засверкавших ослепительно белым светом электрических шаров, бросались в безумный вихрь мимолетных и бурных наслаждений.
Шет-Ахад эсса Хетисенет:
Матереджрэ д-Эрреджаот, Матезексек д-Эссекаот, Мателярляр д-Эллерхаот, Эттас дженен, барад тит-эннит абатет.
Это пел своим тягучим горловым голосом Эг-Антеуэн.
Печально и величественно звучала мелодия в плотно окутавшей землю глубокой тишине.
Я дотронулся до руки туарега. Движением головы он пригласил меня взглянуть на усеянный мигающими созвездиями небосвод.
— Плеяды, — тихо шепнул я Моранжу, указывая ему на семь бледных звезд, между тем как Эг-Антеуэн снова принялся выводить, все тем же монотонным голосом, свою мрачную песню.
У Ночи — семь дочерей: Матереджрэ и Эрреджаот, Матезексек и Эссекаот, Мателярляр и Эллерхаот, А седьмая — мальчик одноглазый.
Внезапно мною овладело какое-то тяжелое, тревожное чувство. Я схватил туарега за руку в ту самую минуту, когда он собирался затянуть в третий раз свой томительно-грустный напев.
— Когда доберемся мы до пещеры с надписями? — резко спросил я его.
Он посмотрел на меня и ответил со свойственным ему спокойствием:
— Мы уже добрались.
— Уже добрались? Так чего же ты ждешь, чтобы нам ее показать?
— Чтобы вы меня об этом попросили, — ответил он не без наглости.
Моранж вскочил на ноги.
— Пещера тут? Мы дошли до нее?
— Она тут, — уверенным тоном ответил Эг-Антеуэн, поднимаясь с земли.
— Веди нас туда!
— Послушайте, Моранж, — сказал я, ощутив вдруг беспокойство, — наступает ночь. Мы ничего там не увидим. К тому же, до пещеры, может быть, еще далеко.
— Шагов пятьсот, не больше, — возразил Эг-Антеуэн.Там много сухой травы. Ее можно зажечь, и капитану будет видно, как днем.
— Пойдем! — повторил мой спутник.
— А верблюды? — попытался я еще раз его остановить.
— Они стреножены, — сказал Эг-Антеуэн, — и мы уйдем ненадолго.
И он направился к черной горе. Моранж, охваченный нервной дрожью, пошел за ним; я последовал его примеру с тяжелым чувством на душе, которое с той минуты меня уже не покидало. В висках у меня стучало… «Я не боюсь,
— уверял я самого себя, — клянусь, что мне не страшно».
И я, действительно, не испытывал страха. Но как странно кружилась у меня голова. Мне казалось, что на мои глаза набросили завесу. В ушах у меня шумело. Я снова услышал голос Эг-Антеуэна, но уже раскатистый, необъятный и, вместе с тем, такой глухой, глухой…
У Ночи — семь дочерей…
И мне казалось, что таившиеся в горе неведомые существа отвечали бесконечными отголосками на последнюю, так зловеще звучавшую строфу песни: А седьмая — мальчик одноглазый.
— Здесь, — сказал туарег.
В стене зияла черная дыра. Эг-Антеуэн согнулся и полез в углубление. Мы последовали за ним. Нас охватил непроницаемый мрак.
Вдруг вспыхнуло желтоватое пламя. Это Эг-Антеуэн высек огонь. Он поджег кучу травы, лежавшей у самого входа. Сначала мы не видели ничего, так как дым слепил нам глаза.
Эг-Антеуэн остался у костра.
Он уселся возле огня и, спокойнее обыкновенного, принялся курить свою трубку, пуская густые клубы серого дыма.
Трава разгорелась и скоро запылала ярким, шумно потрескивавшим пламенем. Только тогда я мог разглядеть Морднжа. Он показался мне необычайно бледным. Упираясь обеими руками в стену, он напряженно всматривался в целую сеть начертанных на ней знаков, которые я едва различал.
Я заметил, тем не менее, что руки его дрожали.
«Неужели, черт возьми, ему так же не по себе, как и мне», — подумал я, чувствуя, что никак не могу собраться с мыслями. Вдруг он громкр крикнул, как мне показалось, ЭгАнтеуэну: — Отойди в сторону! Дай доступ воздуху! Какой дым!
И все лихорадочнее и напряженнее он всматривался в знаки на стене.
Вдруг я снова услышал его голос, но очень плохо. Мне показалось, что звуки были тоже окутаны дымом.
— Антинея… Наконец-то… Антинея… Но это не вырезано на камне… это выведено охрой… лет десять, может быть, пять тому назад… О!
Он схватился руками за голову, испустив дикий вопль.
— Это обман! Ужасный обман!
Я насмешливо пробормотал:
— Ну, ну, мой дорогой, не злитесь.
Он стиснул мою руку и сильно ее тряс. В его широко раскрытых глазах я увидел ужас и изумление.
— Да вы с ума сошли! — заорал он мне прямо в лицо.
— Не кричите так громко, — ответил я все тем же насмешливым тоном.
Он еще раз взглянул на меня и, словно обессилев, опустился на лежавший против меня камень. А у входа в пещеру Эг-Антеуэн, все так же невозмутимо, продолжал курить свою трубку, медная крышечка которой слабо блестела во мраке.
— Безумец, безумец! — повторял Моранж, и мне казалось, что голос его становится все глуше и глуше.
Вдруг он быстро наклонился к костру, который, угасая, взметнулся неожиданно кверху последним ярким пламенем.
Он схватил стебелек травы, еще не успевший обгореть, и стал внимательно его рассматривать. Через несколько секунд, пронзительно вскрикнув, он бросил его обратно в огонь.
— О! о! Вот так штука!
Покачиваясь, точно пьяный, он подошел к Эг-Антеуэну и указал ему на костер.
— Ведь, это конопля, а? Гашиш? гашиш? О! о! Вот так штука!
— Вот так штука! — повторил я, расхохотавшись.
Словно одобряя Нас, засмеялся тихим смехом и Эг-Антеуэн: Умиравший огонь освещал его закрытое покрывалом лицо и сверкал в его страшных, мрачных глазах…
…На минуту воцаряется молчание. Вдруг, быстрым движением Моранж схватывает туарега за руку.
— Я тоже хочу покурить! — говорит он. — Дай мне твою трубку.
Призрак невозмутимо исполняет просьбу моего спутника.
— Вот как! Европейская трубка…
— Европейская трубка, — повторяю за ним и я, становясь все веселее и веселее.
— С монограммой М. Какое совпадение… М— капитан Моранж.
— Капитан Массой, — спокойно поправляет его Эг-Антеуэн.
— Капитан Массой! — восклицаем в один голос Моранж и я.
И мы снова смеемся.
— Ха-ха-ха!.. Капитан Массой!.. Полковник Флятерс… Колодец в Гараме. Его убили, чтобы завладеть его трубкой, вот этой самой… Ведь, капитана Массона убил Сегейрбен-Шейх.
— Да, Сегейр-бен-Шейх, — отвечает туарег, не изменяя ни на секунду своему спокойствию статуи.
— Капитан Массой отделился от каравана вместе с полковником Флятерсом, чтобы определить местонахождение колодца, — говорит Моранж, разражаясь хохотом.
— И в это время на них напали туареги, — прибавляю я, задыхаясь от смеха.
— Один из хоггарских туарегов схватил за узду коня капитана Массона, — говорит Моранж.
— А Сегейр-бен-Шейх держал лошадь полковника Флятерса, — подсказывает Эг-Антеуэн.
— Полковник хотел вложить ногу в стремя, но в то же мгновение Сегейр-бен-Шейх ударил его саблей, — говорю я.
— Капитан Массой выхватил свой револьвер и выстрелил в Сегейр-бен-Шейха, снеся ему три пальца с левой руки, — прибавляет Моранж.
— Но, — заканчивает невозмутимо Эг-Антеуэн, — Сегейр-бен-Шейх взмахнул саблей и разрубил капитану Массону череп…
Произнеся эти слова, он тихо смеется беззвучным и самодовольным смехом. Угасающий костер освещает его лицо. Мы видим его черную блестящую трубку. Он держит ее в левой руке. На ней один… только два пальца. Странно, что до тех пор я не замечал этой подробности.
Моранж тоже обращает на это внимание, ибо, разразившись громким хохотом, он доводит до конца рассказ Эг-Антеуэна: — А разрубив ему череп, ты его ограбил и завладел его трубкой. Браво, Сегейр-бен-Шейх! Сегейр-бен-Шейх не отвечает. Но чувствуется, что он очень доволен. Он продолжает курить. Я слабо вижу его черты. Огонь костра бледнеет, огонь погас… Еще никогда я так не смеялся, как в этот вечер. И Моранж тоже, я в том уверен. Может быть, он позабудет о своем монастыре…
И все это только потому, что Сегейр-бен-Шейх похитил у капитана Массона его трубку… Верьте после этого духовному призванию!..
И опять эта проклятая песня: «А седьмая — мальчик одноглазый». Трудно себе представить более бессмысленные слова. Как забавно, не правда ли? Мы сидим вчетвером в пещере… Я сказал — вчетвером? Нет, нас — пятеро, шестеро… Нас — семь, восемь… Не стесняйтесь, мои друзья. Что такое? Куда все девались?.. Наконец-то я узнаю, какой вид имеют здешние духи, разные гамфазанты и блемиены… Моранж говорит, что у блемиенов лицо — посредине груди. Ну, значит, тот, который хочет меня схватить, — не блемиен. Вот он тащит меня вон из пещеры. А Моранж? Я не хочу, чтобы его забыли…
Но о нем не забыли: вон он сидит, я вижу, на верблюде, выступающем впереди того, к которому привязан я сам. Они хорошо сделали, что привязали меня, — иначе я, наверное, скатился бы вниз. Эти демоны совсем уже не такие плохие черти. Но когда же мы, наконец, доедем? Мне так хочется растянуться. Заснуть! Мы только что миновали, должно быть, O4ejilj» длинный и узкий проход, а потом вышли на свежий воздух. А теперь мы опять вступили в какой-то бесконечный коридор, где можно задохнуться. Снова показались звезды… Как долго будет тянуться это странное путешествие?..
Ах, свет!.. Может быть, звезды… Нет, именно — свет!..
Это — лестница… честное слово, лестница, высеченная как будто в скале, но все-таки лестница… Не понимаю, как могут верблюды… Но это совсем не верблюд: меня несет человек.
Он весь в белом, — но это ни гамфазант, ни блемиен…
Моранж, должно быть, очень сконфужен со всеми его историческими догадками, которые ни на чем не основаны…
Повторяю вам: они ни на чем не основаны. Славный Моранж! Как бы его гамфазант не уронил его с этой бесконечной лестницы… Что-то блестит там, на потолке… Ну, да, это лампа… медная лампа, какие бывают в Тунисе… А вот опять ничего не видать. Но мне это безразлично: теперь я лежу и могу заснуть. Какой глупый день!.. Послушайте, господа, — вы напрасно меня вяжете: уверяю вас, что я не имею ни малейшего желания бежать от вас на парижские бульвары…
Опять темно. Кто-то уходит. Тишина…
Но только на одну минуту. Рядом разговаривают. Послушайте, что они такое говорят!.. Нет, это невозможно!..
Ведь, это звон металла, а этот голос… Знаете ли вы, что он выкрикивает, знаете ли вы, что кричит этот голос, и притом с выражением привычного к этому делу человека? Он кричит: — Делайте вашу игру, господа! Делайте вашу игру!
В банке десять тысяч луидоров! Делайте вашу игру, господа!
Да что же это такое, черт побери! В Хоггаре я или нет?..
Он произнес эти слова после того, как, опустившись на минуту на колени и помолившись, он снова встал на ноги на краю ямы, которую мы с трудом вырыли, чтобы похоронить нашего проводника.
Я не верую в бога. Но если есть что-либо на свете, могущее повлиять на сверхъестественные силы, добрые или злые, темные или светлые, то только молитва такого человека.
В продолжение двух дней мы подвигались вперед среди необъятного хаоса нагроможденных друг на друга черных скал, среди какого-то лунного пейзажа, созданного смертью и разрушением. Мы не слышали ничего, кроме шума камней, которые, вырываясь из-под ног верблюдов, летели в пропасти и ложились там с треском, напоминавшим пушечные выстрелы.
То было поистине удивительное путешествие! В течение первых его часов, не выпуская из рук компаса, я пытался заносить на бумагу путь, по которому мы следовали. Но мой чертеж скоро запутался, — без сомнения, вследствие ошибки, вызванной неправильным ходом верблюдов. Тогда я сунул бусоль обратно в одну из моих седельных сумок. Не имея больше возможности контролировать дорогу, мы очутились во власти Эг-Антеуэна. Нам оставалось только довериться ему и всецело на него положиться.
Он ехал впереди. Моранж следовал за ним, а я замыкал караван. Мне попадались на каждом шагу замечательные образцы вулканических скал, но они не привлекали моего внимания. Мною овладела новая страсть. Безумная затея Моранжа захватила и меня. Если бы мой спутник мне вдруг сказал: «Да мы с ума сошли! Вернемся назад, на знакомую дорогу… вернемся назад», — я ответил бы: «Вы можете делать, что хотите, но я поеду дальше».
К вечеру второго дня мы добрались до подножия черной горы, истерзанные уступы которой поднимались над нашими головами на высоту до двух тысяч метров. Она имела вид огромного мрачного бастиона, увенчанного по краям круглыми, как у феодальных замков, башнями, выделявшимися с поразительной отчетливостью на оранжевом небе.
Неподалеку находился колодец, окруженный несколькими деревьями, — первыми, которые мы увидели после того, как углубились в Хоггар.
Возле него толпилась кучка людей. Их стреноженные верблюды искали мало вероятный в этих местах подножный корм.
Завидев нас, люди сдвинулись плотнее, встревожились и насторожились.
Эг-Антеуэн, обратясь к ним лицом, сказал:
— Это туареги-аггали.
И направился в их сторону.
Эти эггали были молодцами на подбор. То были самые рослые из всех встречавшихся мне до тех пор туземцев.
С неожиданной для нас готовностью, они отошли от колодца, предоставив его в наше распоряжение. Эг-Антеуэн сказал им несколько слов. Они посмотрели на нас, на меня и Моранжа, с любопытством, смешанным со страхом и, во всяком случае, с уважением.
Их сдержанное поведение вызвало во мне удивление, которое еще возросло, когда их предводитель отказался принять несколько мелких подарков, извлеченных мною из моих седельных сумок. Казалось, он боялся даже моего взгляда.
Когда они удалились, я выразил Эг-Антеуэну свое изумление по поводу поразительной скромности этих туземцев, столь непохожих в этом отношении на своих других собратьев, с которыми мне приходилось до этой встречи сталкицаться в Сахаре.
— Они разговаривали с тобой с почтением и даже со страхом,-. заметил я ему. — А между тем, эггали считаются племенем независимым и благородным, в то время как кельтахаты, к которым, как ты мне сказал, ты принадлежишь, являются племенем подвластным.
В мрачных глазах Эг-Антеуэна засветилась улыбка.
— Это правда, — подтвердил он.
— Как же понять, что…
— Я сказал им, что веду капитана и тебя к «Горе демонов».
И движением руки он показал на высившуюся перед нами черную массу.
— Они были очень испуганы. Все туареги Хоггара очень боятся «Горы демонов». Ты видел, как при одном этом имени они сразу же отступили.
— И ты ведешь нас к «Горе демонов»? — спросил его Моранж.
— Да, — ответил туарег. — Надписи, о которых я тебе говорил, находятся там.
— Об этом ты меня не предупредил.
— Зачем? Туземцы боятся ильиненов, рогатых и хвостатых демонов, с шерстью вместо одежды, умерщвляющих стада и поражающих столбняком людей. Но я знаю, что руми28 их не боятся и даже смеются над этими страхами туарегов.
— А ты, — сказал я, — ведь, ты — туарег: почему же ты не боишься ильиненов?
Эг-Антеуэн показал нам красный кожаный мешочек, прикрепленный к четкам из белых бусин и висевший у него на груди.
— У меня есть амулет, — возразил он с важными видом, — амулет, который освятил сам высокочтимый СидиМусса. Кроме того, я еду вместе с вами. Вы спасли мне жизнь. Вы захотели посмотреть на надписи. Да свершится воля Аллаха.
С этими словами он уселся на корточки, вытащил свою длинную тростниковую трубку с медной крышечкой и начал сосредоточенно курить.
— Все это начинает казаться мне очень странным, — тихо проговорил Моранж, подходя ко мне.
— Не надо ничего преувеличивать, — ответил я. — Вы помните так же хорошо, как и я, то место в книге Барта, где он рассказывает о своей экспедиции на Идинен, который является «Горой демонов» азджерских туарегов. Место это пользовалось такой дурной славой, что ни один туземец не соглашался с ним туда ехать. И все же он оттуда вернулся.
— Да, он, конечно, вернулся, — возразил мой спутник, — но, во-первых он заблудился. А во-вторых, без воды и пищи он едва не погиб мучительной смертью и дошел до того, что был вынужден вскрыть себе вену, чтобы утолить хоть своей кровью невыносимую жажду. В этой перспективе — мало привлекательного.
Я пожал плечами: в конце концов я буду не яри чем, если и мы дойдем до этого.
Моранж понял мое движение и счел своим долгом оправдаться.
— Впрочем, мне было бы очень интересно, — продолжал он с напускной веселостью, — свести знакомство с одним из этих демонов и проверить рассказы Помпония Мелы, который знал этих духов и, действительно, считал их местопребыванием туарегские горы. Он называет их эгипанами, блемиенами, гамфазантами, сатирами… По его словам, гамфазанты ходят обнаженными; у блемиенов нет головы, а лицо помещается у них на груди; у сатиров нет ничего общего с человеком, кроме туловища; эгипаны же, как принято говорить, не отличаются ничем особенным… Сатиры, эгипаны… не правда ли, как странно звучат все эти греческие имена, которыми окрестили духов берберийских стран?
Поверьте, мы напали на очень интересный след, и я не сомневаюсь, что Антинея послужит нам ключом для многих оригинальных открытий.
— Тс! — остановил я его, приложив палец к губам. — Вы слышите?
В полумраке быстро надвигавшегося вечера вокруг нас начали раздаваться необычайные звуки. Что-то трещало со всех сторон, неслись чьи-то долгие душу раздирающие жалобы, рассыпавшиеся бесчисленными отголосками в окружавших нас оврагах. Казалось, что черная горая принялась стонать сверху донизу.
Мы взглянули на Эг-Антеуэна. Он по-прежнему сидел неподвижно и курил.
— Ильинены просыпаются, — кратко сообщил он.
Моранж слушал молча. Как и я, он понимал, без сомнения, в чем дело: раскаленные скалы, треск остывающих камней — целый ряд физических явлений… Нам обоим припоминалась поющая статуя Мемнона… И все же этот неожиданный концерт тяжело подействовал на наши напряженные до крайности нервы.
Я вспомнил о последних словах несчастного Бу-Джемы.
— «Страна ужаса», — прошептал я вполголоса.
И Моранж повторил вслед за мной: — «Страна ужаса».
Странный концерт прекратился, как только на небе замелькали первые звезды. С бесконечным волнением наблюдал» мы, как загорались в высоте, один за другим, крохотные бледнолазурные огни. В эту трагическую минуту они соединили нас — блуждающие души пустынников, двух осужденных на гибель людей, — с нашими братьями там, на севере, с теми, которые в этот час, в шумных городах, внезапно засверкавших ослепительно белым светом электрических шаров, бросались в безумный вихрь мимолетных и бурных наслаждений.
Шет-Ахад эсса Хетисенет:
Матереджрэ д-Эрреджаот, Матезексек д-Эссекаот, Мателярляр д-Эллерхаот, Эттас дженен, барад тит-эннит абатет.
Это пел своим тягучим горловым голосом Эг-Антеуэн.
Печально и величественно звучала мелодия в плотно окутавшей землю глубокой тишине.
Я дотронулся до руки туарега. Движением головы он пригласил меня взглянуть на усеянный мигающими созвездиями небосвод.
— Плеяды, — тихо шепнул я Моранжу, указывая ему на семь бледных звезд, между тем как Эг-Антеуэн снова принялся выводить, все тем же монотонным голосом, свою мрачную песню.
У Ночи — семь дочерей: Матереджрэ и Эрреджаот, Матезексек и Эссекаот, Мателярляр и Эллерхаот, А седьмая — мальчик одноглазый.
Внезапно мною овладело какое-то тяжелое, тревожное чувство. Я схватил туарега за руку в ту самую минуту, когда он собирался затянуть в третий раз свой томительно-грустный напев.
— Когда доберемся мы до пещеры с надписями? — резко спросил я его.
Он посмотрел на меня и ответил со свойственным ему спокойствием:
— Мы уже добрались.
— Уже добрались? Так чего же ты ждешь, чтобы нам ее показать?
— Чтобы вы меня об этом попросили, — ответил он не без наглости.
Моранж вскочил на ноги.
— Пещера тут? Мы дошли до нее?
— Она тут, — уверенным тоном ответил Эг-Антеуэн, поднимаясь с земли.
— Веди нас туда!
— Послушайте, Моранж, — сказал я, ощутив вдруг беспокойство, — наступает ночь. Мы ничего там не увидим. К тому же, до пещеры, может быть, еще далеко.
— Шагов пятьсот, не больше, — возразил Эг-Антеуэн.Там много сухой травы. Ее можно зажечь, и капитану будет видно, как днем.
— Пойдем! — повторил мой спутник.
— А верблюды? — попытался я еще раз его остановить.
— Они стреножены, — сказал Эг-Антеуэн, — и мы уйдем ненадолго.
И он направился к черной горе. Моранж, охваченный нервной дрожью, пошел за ним; я последовал его примеру с тяжелым чувством на душе, которое с той минуты меня уже не покидало. В висках у меня стучало… «Я не боюсь,
— уверял я самого себя, — клянусь, что мне не страшно».
И я, действительно, не испытывал страха. Но как странно кружилась у меня голова. Мне казалось, что на мои глаза набросили завесу. В ушах у меня шумело. Я снова услышал голос Эг-Антеуэна, но уже раскатистый, необъятный и, вместе с тем, такой глухой, глухой…
У Ночи — семь дочерей…
И мне казалось, что таившиеся в горе неведомые существа отвечали бесконечными отголосками на последнюю, так зловеще звучавшую строфу песни: А седьмая — мальчик одноглазый.
— Здесь, — сказал туарег.
В стене зияла черная дыра. Эг-Антеуэн согнулся и полез в углубление. Мы последовали за ним. Нас охватил непроницаемый мрак.
Вдруг вспыхнуло желтоватое пламя. Это Эг-Антеуэн высек огонь. Он поджег кучу травы, лежавшей у самого входа. Сначала мы не видели ничего, так как дым слепил нам глаза.
Эг-Антеуэн остался у костра.
Он уселся возле огня и, спокойнее обыкновенного, принялся курить свою трубку, пуская густые клубы серого дыма.
Трава разгорелась и скоро запылала ярким, шумно потрескивавшим пламенем. Только тогда я мог разглядеть Морднжа. Он показался мне необычайно бледным. Упираясь обеими руками в стену, он напряженно всматривался в целую сеть начертанных на ней знаков, которые я едва различал.
Я заметил, тем не менее, что руки его дрожали.
«Неужели, черт возьми, ему так же не по себе, как и мне», — подумал я, чувствуя, что никак не могу собраться с мыслями. Вдруг он громкр крикнул, как мне показалось, ЭгАнтеуэну: — Отойди в сторону! Дай доступ воздуху! Какой дым!
И все лихорадочнее и напряженнее он всматривался в знаки на стене.
Вдруг я снова услышал его голос, но очень плохо. Мне показалось, что звуки были тоже окутаны дымом.
— Антинея… Наконец-то… Антинея… Но это не вырезано на камне… это выведено охрой… лет десять, может быть, пять тому назад… О!
Он схватился руками за голову, испустив дикий вопль.
— Это обман! Ужасный обман!
Я насмешливо пробормотал:
— Ну, ну, мой дорогой, не злитесь.
Он стиснул мою руку и сильно ее тряс. В его широко раскрытых глазах я увидел ужас и изумление.
— Да вы с ума сошли! — заорал он мне прямо в лицо.
— Не кричите так громко, — ответил я все тем же насмешливым тоном.
Он еще раз взглянул на меня и, словно обессилев, опустился на лежавший против меня камень. А у входа в пещеру Эг-Антеуэн, все так же невозмутимо, продолжал курить свою трубку, медная крышечка которой слабо блестела во мраке.
— Безумец, безумец! — повторял Моранж, и мне казалось, что голос его становится все глуше и глуше.
Вдруг он быстро наклонился к костру, который, угасая, взметнулся неожиданно кверху последним ярким пламенем.
Он схватил стебелек травы, еще не успевший обгореть, и стал внимательно его рассматривать. Через несколько секунд, пронзительно вскрикнув, он бросил его обратно в огонь.
— О! о! Вот так штука!
Покачиваясь, точно пьяный, он подошел к Эг-Антеуэну и указал ему на костер.
— Ведь, это конопля, а? Гашиш? гашиш? О! о! Вот так штука!
— Вот так штука! — повторил я, расхохотавшись.
Словно одобряя Нас, засмеялся тихим смехом и Эг-Антеуэн: Умиравший огонь освещал его закрытое покрывалом лицо и сверкал в его страшных, мрачных глазах…
…На минуту воцаряется молчание. Вдруг, быстрым движением Моранж схватывает туарега за руку.
— Я тоже хочу покурить! — говорит он. — Дай мне твою трубку.
Призрак невозмутимо исполняет просьбу моего спутника.
— Вот как! Европейская трубка…
— Европейская трубка, — повторяю за ним и я, становясь все веселее и веселее.
— С монограммой М. Какое совпадение… М— капитан Моранж.
— Капитан Массой, — спокойно поправляет его Эг-Антеуэн.
— Капитан Массой! — восклицаем в один голос Моранж и я.
И мы снова смеемся.
— Ха-ха-ха!.. Капитан Массой!.. Полковник Флятерс… Колодец в Гараме. Его убили, чтобы завладеть его трубкой, вот этой самой… Ведь, капитана Массона убил Сегейрбен-Шейх.
— Да, Сегейр-бен-Шейх, — отвечает туарег, не изменяя ни на секунду своему спокойствию статуи.
— Капитан Массой отделился от каравана вместе с полковником Флятерсом, чтобы определить местонахождение колодца, — говорит Моранж, разражаясь хохотом.
— И в это время на них напали туареги, — прибавляю я, задыхаясь от смеха.
— Один из хоггарских туарегов схватил за узду коня капитана Массона, — говорит Моранж.
— А Сегейр-бен-Шейх держал лошадь полковника Флятерса, — подсказывает Эг-Антеуэн.
— Полковник хотел вложить ногу в стремя, но в то же мгновение Сегейр-бен-Шейх ударил его саблей, — говорю я.
— Капитан Массой выхватил свой револьвер и выстрелил в Сегейр-бен-Шейха, снеся ему три пальца с левой руки, — прибавляет Моранж.
— Но, — заканчивает невозмутимо Эг-Антеуэн, — Сегейр-бен-Шейх взмахнул саблей и разрубил капитану Массону череп…
Произнеся эти слова, он тихо смеется беззвучным и самодовольным смехом. Угасающий костер освещает его лицо. Мы видим его черную блестящую трубку. Он держит ее в левой руке. На ней один… только два пальца. Странно, что до тех пор я не замечал этой подробности.
Моранж тоже обращает на это внимание, ибо, разразившись громким хохотом, он доводит до конца рассказ Эг-Антеуэна: — А разрубив ему череп, ты его ограбил и завладел его трубкой. Браво, Сегейр-бен-Шейх! Сегейр-бен-Шейх не отвечает. Но чувствуется, что он очень доволен. Он продолжает курить. Я слабо вижу его черты. Огонь костра бледнеет, огонь погас… Еще никогда я так не смеялся, как в этот вечер. И Моранж тоже, я в том уверен. Может быть, он позабудет о своем монастыре…
И все это только потому, что Сегейр-бен-Шейх похитил у капитана Массона его трубку… Верьте после этого духовному призванию!..
И опять эта проклятая песня: «А седьмая — мальчик одноглазый». Трудно себе представить более бессмысленные слова. Как забавно, не правда ли? Мы сидим вчетвером в пещере… Я сказал — вчетвером? Нет, нас — пятеро, шестеро… Нас — семь, восемь… Не стесняйтесь, мои друзья. Что такое? Куда все девались?.. Наконец-то я узнаю, какой вид имеют здешние духи, разные гамфазанты и блемиены… Моранж говорит, что у блемиенов лицо — посредине груди. Ну, значит, тот, который хочет меня схватить, — не блемиен. Вот он тащит меня вон из пещеры. А Моранж? Я не хочу, чтобы его забыли…
Но о нем не забыли: вон он сидит, я вижу, на верблюде, выступающем впереди того, к которому привязан я сам. Они хорошо сделали, что привязали меня, — иначе я, наверное, скатился бы вниз. Эти демоны совсем уже не такие плохие черти. Но когда же мы, наконец, доедем? Мне так хочется растянуться. Заснуть! Мы только что миновали, должно быть, O4ejilj» длинный и узкий проход, а потом вышли на свежий воздух. А теперь мы опять вступили в какой-то бесконечный коридор, где можно задохнуться. Снова показались звезды… Как долго будет тянуться это странное путешествие?..
Ах, свет!.. Может быть, звезды… Нет, именно — свет!..
Это — лестница… честное слово, лестница, высеченная как будто в скале, но все-таки лестница… Не понимаю, как могут верблюды… Но это совсем не верблюд: меня несет человек.
Он весь в белом, — но это ни гамфазант, ни блемиен…
Моранж, должно быть, очень сконфужен со всеми его историческими догадками, которые ни на чем не основаны…
Повторяю вам: они ни на чем не основаны. Славный Моранж! Как бы его гамфазант не уронил его с этой бесконечной лестницы… Что-то блестит там, на потолке… Ну, да, это лампа… медная лампа, какие бывают в Тунисе… А вот опять ничего не видать. Но мне это безразлично: теперь я лежу и могу заснуть. Какой глупый день!.. Послушайте, господа, — вы напрасно меня вяжете: уверяю вас, что я не имею ни малейшего желания бежать от вас на парижские бульвары…
Опять темно. Кто-то уходит. Тишина…
Но только на одну минуту. Рядом разговаривают. Послушайте, что они такое говорят!.. Нет, это невозможно!..
Ведь, это звон металла, а этот голос… Знаете ли вы, что он выкрикивает, знаете ли вы, что кричит этот голос, и притом с выражением привычного к этому делу человека? Он кричит: — Делайте вашу игру, господа! Делайте вашу игру!
В банке десять тысяч луидоров! Делайте вашу игру, господа!
Да что же это такое, черт побери! В Хоггаре я или нет?..