Бердник Олесь. Призрак идет по земле

Бердник Олесь
Призрак идет по земле

   O.Бердник
   ПРИЗРАК ИДЕТ ПО ЗЕМЛЕ
   ПРОЛОГ
   Педро вышел из хижины, остановился на скалистом берегу. Долго смотрел на безбрежный океан, словно прислушивался к его дыханию. Водная гладь сверкала призрачными искрами, манила к себе. Казалось, там, за этим зыбким, эфемерным сиянием, творится небывалое, тайное.
   Как жаль оставлять этот скалистый остров, бедную отцовскую хижину, суровый быт рыбаков! Именно здесь, среди простых сердечных людей, рождались в нем лучшие мысли, светлые чувства. А ныне призывает его далекий человеческий муравейник, грохочущий ад. Там тонкие чувства, необычные мысли кажутся иллюзорными, нереальными, заменяются жутким ритмом машинного бесчеловечного бытия.
   Но это необходимо. Надо ехать. Окончить университет, а затем искать иные пути, чтобы они пролегли рядом с дорогами этих родных, безропотных, суровых людей, не ведающих о том, что они держат на плечах своих страшную тяжесть мира...
   За спиной Педро послышалось покашливание, тихие шаги.
   - Отец, это ты?
   - Да, Педро, сынок... Любуешься океаном?
   - Не хочется уезжать, отец.
   - Знаю. Но мал наш остров для тебя. Лети, сынок, в иные края. И не забывай нас. Тут встретишь всегда радость. И любовь... Устанешь - приходи отдохнуть. Не станет меня - даже скала эта утешит тебя.
   - Не говори так, отец. Ты должен еще долго жить. Я окончу учебу, буду работать, заберу тебя к себе. Ты должен изведать иную жизнь.
   Старик ласково смотрел на вдохновенные, сверкающие глаза сына, на его бронзовое, мужественное лицо, тайно любуясь им. Покачав головой, сказал:
   - Нет, сынок, не надо обманываться. Знаю - скоро уйду. Но ты не печалься. И еще ... Давно хотел я тебе открыть большую тайну, но... не осмеливался.
   - У тебя есть тайна, отец? - улыбнулся Педро.
   - Да, сынок. Не знаю, как примешь ты ее. Но я обязан открыть эту тайну. Быть может, это поможет тебе найти новый путь. Кто знает...
   - Отец, ты меня заинтриговал!
   - Я не отец тебе, Педро!
   - Ты шутишь? - вспыхнул юноша.
   На темно-коричневом лице старого рыбака появилась добрая, грустная улыбка.
   - Разве можно шутить этим, сынок. Я правду сказал: я не родной отец тебе. Я только воспитал тебя... Погоди, не мешай мне все рассказать. Ведь я тоже волнуюсь... Так вот, на острове Боала, что рядом с нашим островом, когда-то началось большое строительство.
   - На Чертовом острове? - удивился Педро.
   - Да, потом его так назвали. Но слушай. Туда плыли корабли, летели самолеты. Там появились сооружения, вокруг плавали сторожевые катера. Но вдруг на острове раздался ужасный взрыв. В одно мгновение все было разрушено. Пылали строения, по волнам плыли немногие уцелевшие люди. Я спас несколько человек. Затем поплыл на своей лодке к острову, начал искать среди развалин. В одной из комнат я увидел ребенка лет двух. Я взял его и... воспитал.
   - Это был я? - прошептал Педро.
   - Да, сынок. Я тебе не говорил ничего, когда ты подрос. Так было лучше. Я сказал, что мама твоя погибла в море. Ты привык к этому, не думал. Но теперь это необходимо знать!
   - Но кто же мои родители? - спросил пораженный Педро.
   - Не знаю, - развел руками старый рыбак. - Никто не искал тебя. Видимо, они погибли.
   - И ничего не осталось в развалинах? Никаких документов?
   - Нет... Впрочем, погоди. Я подобрал в той же комнате на столе одну тетрадку. Там что-то записано.
   - Она сохранилась?
   - Да, сынок. Я сейчас найду...
   Старик ушел в хижину. Педро остался на берегу, взволнованный, удивленный, захлестнутый лавиной новых чувств. Нет, он не надеялся найти настоящих родителей, тем более что настоящим всегда останется старый рыбак Себастьян. Но чудилось ему, что странная тайна, так внезапно открывшаяся ему, принесет неожиданные возможности.
   Старик появился на пороге хижины, подал сыну старую тетрадь в матовом коричневом переплете.
   - Не знаю, что это, о чем - ведь я не умею читать. Я даже забыл о ней, но сейчас вспомнил. Возьми, взгляни. Быть может, там что-то есть... А я уйду чинить сети. Если надо будет, позови, сынок. Но не забудь отдохнуть - завтра утром поплывем в порт.
   - Хорошо, отец. Спасибо тебе!
   Старик ушел. Педро бережно погладил старую обложку. Эту тетрадь, может быть, держал в своих руках отец. Его отец!.. Каков он? Кто? Что он делал там, на острове?
   Педро сел на камне. Теплый ветер с океана ласкал лицо, шевелил волосы. Как все странно... Иногда внезапный, страшный смерч появляется на горизонте, врывается в селения, города, рушит строения, убивает людей. Не будет ли таким смерчем открытая тайна?
   Пусть! Неведомое может быть и врагом, но надо идти навстречу ему.
   Педро открыл тетрадь...
   Часть первая. СКВОЗЬ ВРАТА СМЕРТИ
   Моя родина Затланд.
   Странное понятие - родина. Для всех она разная. Одному это остров, где живут веселые рыбаки и бесшабашные, вечно танцующие девушки. Другому - синева океана или запах цветов.
   Для меня родина неразрывна с памятью детства.
   Бледное лицо матери. Оно не имеет четких очертаний, родное, нежное, будто легкий сон, лицо. Рано умерла она - жена рабочего, полунищая, вечная мученица.
   Скоро прошли детские годы. Я подрастал.
   Отец, оставшись вдовцом, совсем забыл обо мне. Он всегда был пьян и угрюм. Придя с работы, не интересовался, был ли я в школе, учил ли уроки, ел ли...
   Мы жили на окраине Филтона, столицы. Столица!.. Она гордо стояла на берегу океана, грозно целясь в небо копьями небоскребов.
   Я целые дни проводил на улице. Не буду подробно говорить об этом. Достаточно сказать, что скоро я уже научился пить, курить... и, наконец, красть! Да, я стал вором. Меня приняли в определенный "клан", научили своему "мастерству".
   Мне везло. Не было случая, чтобы я попал в полицию. Воровское ремесло стало привычкой. И я не думал о другом пути.
   Но судьба послала мне спасение.
   До сих пор в памяти то чудесное утро...
   Я посетил рынок на севере столицы. Там были давка, шум, неописуемая толкотня. В таких условиях легко было "работать". Обобрав несколько жертв, я направился к овощным рядам, чтобы купить фруктов. И остолбенел. Да, это было удивительно! Ничего подобного я не встречал. Рядом с крикливыми торговками стояла молодая девушка. Но какая девушка!
   Она взглянула на меня, улыбнулась. Торговки зашептали, захихикали. Я ничего не слышал, не видел. Только ее глаза... Я стоял как заколдованный, не мог двинуться с места.
   - Вот тебе и жених, Люси! - ехидно воскликнула соседка.
   Кругом засмеялись. Девушка покраснела, сердито взглянув на меня. Я растерянно переступал с ноги на ногу, потом, оглядываясь, ушел прочь.
   Но сердце мое пело. Что это было - я не знал. Чувствовал лишь одно - отныне в мою жизнь, в помыслы, в душу вошло что-то волнующее, великое, таинственное.
   Люси! Ее зовут Люси! Имя это звучало музыкой, Люси! Надо встретиться с нею, говорить с нею, глядеть в ее синие глаза, звать ее по имени. Люси. Люси. Люси!..
   Я забыл, зачем приехал на рынок, что хотел делать. Бездумно бродил в толпе, издалека поглядывая на высокую фигуру девушки. Только теперь я рассмотрел, что она продавала помидоры и морковь. Кто же она? Фермерша? Крестьянка? Где живет? Как узнать о ней?
   Наступал вечер. Рынок опустел. Девушка собрала в корзины остатки овощей, медленно двинулась к остановке автобуса. Я заметил, как она, уходя, оглянулась вокруг. Или мне показалось? Вот ее глаза на секунду задержались на мне, и будто что-то остановилось горячим комком в груди.
   Я не выдержал, бросился за ней, догнал. Люси обернулась, поставила корзины на землю и, серьезно глядя на меня, спросила:
   - Почему вы идете за мной?
   Она хотела выглядеть сердитой, но не могла. Может быть, мешал мой жалкий, виноватый вид. Девушка долго смотрела, молчала, потом в ее удивленных глазах появилась теплота.
   Я прошептал:
   - Хочу познакомиться с вами, Люси...
   - О! - улыбнулась девушка. - Вы уже имя мое знаете?
   - Вас так называла соседка, - осмелев, сказал я.
   Растерянность, напряженность таяли. Какие-то незримые нити протягивались между нами...
   Люси позволила проводить себя до автобуса. Не более... Но сказала, что бывает на рынке через день.
   Мы полюбили друг друга. Не только красотой меня покорила Люси, но и сердечностью, простыми, светлыми взглядами на жизнь. Она была сиротой, жила на окраине городка Симпа, за тридцать километров от Филтона. Там она имела старенькую хижину и небольшой огород, где выращивала овощи для рынка.
   Я долго не мог отважиться на откровенный разговор. Не мог рассказать ей о своем ремесле. Наконец решился. Мне казалось, что я прыгаю в ледяную воду. Не глядя ей в глаза, я раскрыл свою тайну, свой позор, о котором не знал даже отец.
   Люси долго плакала, сидела целый вечер молча, глядя, как за окном кровавым багрянцем наливается закат, У меня упало сердце. Конец! Разве можно любить вора?! Вот и потерял я свою первую, свою дивную любовь!.. Но плохо мы знаем сердце женщины. Вовсе не знаем.
   Люси не отвернулась от меня. Полюбила еще крепче, нежнее. Но решительно потребовала бросить опасный и страшный путь. Я поклялся. И она помогла мне стать другим человеком.
   Я вспомнил мечту моей матери. Она хотела, чтобы ее сын учился. Люси настояла, чтобы я поступил в университет.
   Наука давалась мне легко, еще в школе я учился лучше других.
   А потом я хорошо выдержал экзамен и поступил на факультет физики.
   Тот день был праздником, большим праздником. Отец поздравил меня, похвалил невесту, пил ром, плакал, вспоминая свою молодость.
   Вскоре мы с Люси поженились. Отец не дожил до этого. Он умер в кабачке по дороге с фабрики. Не знаю даже, где его похоронили.
   Время шло. Мы были счастливы, мечтали, как нам будет хорошо, когда я окончу учение и стану работать в лаборатории. Люси тоже не сидела, сложа руки. Она штудировала физику, математику.
   - Зачем тебе это? - удивлялся я.
   - Чтобы тебе помогать, - усмехалась Люси. - Разве тебе лучше иметь жену-служанку, не смыслящую ничего?
   Но вот грянул гром...
   Кончились деньги, вырученные за отцовскую хибару. Я начал пропускать лекции в университете, пропадал на станции, чтобы немного заработать на погрузке. Иногда это удавалось.
   Но наступил голод. Я ходил как тень, искал выход. Его не было. Не было!.. Никто не приходил на помощь. Никто не протягивал дружеской руки. Радио, телевидение болтали о ликвидации бедности, метровые заголовки газет вопили об обществе благоденствия, но нам не было от этого легче.
   Мне стало ясно одно - я должен спасти Люси и себя. Любой ценой!
   И вот голод заставил вспомнить старое ремесло...
   Меня поймали с краденым чемоданом в вагоне поезда. Специальный суд присудил меня к десяти годам каторги. Это было ужасно! Нет, не приговор суда - воспаленные глаза Люси, несбывшиеся мечты в ее взгляде! Все это разрывало мою душу, заставляло страдать неописуемо.
   Пятиминутное прощание. Что можно было сказать?
   Я только шептал, целуя сквозь железные прутья ее руки:
   - Прости!.. Прости, любимая!..
   Она ушла, грустно улыбнувшись на прощание. А потом... Северные горы, спецлагерь в глубоком ущелье, где добывали мрамор.
   Нас, восемь человек, поместили в небольшой камере, сковали общей цепью Мы спали на жестких нарах, укрываясь обрывками старых одеял. Ночью было холодно - тюрьма стояла на высокой горе.
   На рассвете нас кормили жидкой похлебкой, выводили рядами во двор, окружали собаками и вели в карьер, в ущелье. Издалека грохотали взрывы - то подготавливали работу для нас. Мы приходили туда по узкой каменистой дороге; с воем ползли груженые самосвалы, увозя мрамор в далекий, уже призрачный для меня мир. Этот мрамор ложился в стены дворцов, приобретал под руками ваятелей округлость скульптуры, чарующую таинственность фонтанов. Кто-то любуется ими, не зная, не ведая, какая цена заплачена за это чудо!
   Мало кто уходил живым из каторжного лагеря. Путь был один - на тот свет. Большинство узников не выдерживало страшных мук и побоев.
   Поняв это, я твердо решил - надо сражаться. Но как? Писал просьбы о помиловании, о пересмотре дела. Молчание, отказ! Тогда возникла мысль о побеге. Я долго лелеял ее. Мне удалось за несколько паек хлеба купить волосяную пилу - мечту беглецов. Я спрятал ее в ботинке.
   И вот приблизился тот день. Никогда не забуду его...
   Я всегда шел в паре со старым Миасом. Миас - метис, сухощавый, высокий, с бронзовым лицом, всегда молчаливый, нелюдимый. В тот день он что-то заметил.
   И когда я слишком долго смотрел на вершины гор, Миас буркнул сквозь зубы:
   - Напрасно надеешься, Генрих. Отсюда не уйдешь!
   Во мне вспыхнуло недоброе чувство. Откуда он знает?
   - Почему ты решил?
   - Вижу. Не слепой... Оглядываешься, словно загнанный волк.
   Я вытер пот со лба, передохнул, взглянул на старика. Кто его знает, может быть, он и добрый человек. Глаза глядят из-под седых нависших бровей приветливо, морщинистое лицо осветилось дружеской, ласковой улыбкой. Но доверять нельзя. Вокруг много продажных душ. Промолвишь слово - оно сразу же откликнется у старшего надзирателя. Надо придержать язык.
   - Боишься? - печально спросил Миас. - Напрасно. Я за двадцать лет никого не продал.
   - Ты здесь... двадцать лет? - поразился я. - Как же ты?..
   - Как вытерпел? - Миас иронически пожал плечами. - Вот так. Осужден навечно. И ты тоже...
   - Что я?
   - Вытерпишь. Привыкнешь.
   - Никогда! - горячо воскликнул я.
   - Тише! - испуганно прошептал Миас. - Услышат. Пути отсюда нет!
   Я угрюмо огляделся. Да, он говорит правду. По дороге в карьер нас вел такой конвой, что мышь не уйдет. Здесь карабинеры стоят вокруг за пятнадцать - двадцать метров один от другого. Один шаг за обозначенную флажками линию - и меткая пуля догонит безумца. Много вариантов перебрал я в уме, но все пришлось отбросить. Оставался один-единственный, самый безумный и самый верный...
   - Номер триста двадцать пятый! - послышался громкий возглас начальника охраны. - Почему не работаешь?
   Я согнулся, остервенело долбя ломом камень.
   Миас ехидно хихикнул.
   - Вот так, парень, день за днем... - прошептал он, складывая камни в штабеля. - На тебя будут беспрерывно кричать, словно на животное, называть номером. Ты привыкнешь, внутренний бунт постепенно угаснет. Ты захочешь сохранить себя, свое здоровье. А потом... Потом будешь считать, что все это в порядке вещей.
   - Ложь! - прохрипел я. - Все равно убегу!
   - Как?
   - Не знаю. Как угодно!
   - Поймают, - уверил Миас. - Наша полиция имеет такую агентуру, что беглецу некуда податься. Разве за границу.
   - Пусть поймают. А я снова убегу!
   Миас покачал головой, тяжело вздохнул.
   - После побега здесь не оставляют. Видишь гору? Там, за нею, есть специальная каторжная тюрьма. Наша в сравнении с той - курорт. Вот туда ты попадешь! Тюрьма Маро-Маро.
   - Разве оттуда нет путей?
   - Оттуда, парень, разве что дух уйдет. Ни днем, ни ночью не выйдешь на воздух. Вонючая камера, пойло, фунт черного хлеба. И так до смерти. Теперь понял?
   Да, я все понял. Шутки здесь плохи. Любой шаг грозит смертью. Оставалась тоненькая, почти невидимая ниточка надежды. Надежда на провидение!
   Второй путь - ждать. Авось выживу. Пройдет десять лет. Я выйду на свободу. Люси дождется - я знаю. И снова мы заживем радостно, дружно...
   Но дожидаться в этом аду? Среди бесконечного унижения? Среди побоев? Под лучами палящего солнца, под дыханием зимних стуж? Напрасные мечты. Несколько лет никчемного прозябания, а потом смерть!
   Я решил - пусть лучше сразу смерть!
   - Если решил уйти, - прошептал Миас, - выбирай ночь, когда туча с моря. Гроза смоет след, собаки не найдут. Перейдешь реку Еро - там уже легче.
   - Спасибо, Миас!
   - Кстати, гляди. Видишь, над горой темнеет? Туча...
   Я задрожал от внутреннего напряжения. Глубоко вдохнул воздух.
   - Туча с моря? - переспросил я.
   - Да. Если решил, уходи сегодня. Отложишь раз - потеряешь силу воли, привыкнешь. Станешь таким, как я...
   На склон горы, где мы работали, налетел вихрь. В воздухе закружились тучи пыли. Солнце быстро садилось за горизонт, наливалось багрянцем, темнело.
   - Будет сильная буря, - сказал Миас, - Когда-то и я в такие минуты готовился и... ни разу не попробовал.
   - Кончай работу! - прозвучала над карьером громкая команда.
   Надзиратели шли вдоль рядов каторжников, принимали инструмент. Мы сложили ломы и кирки в кучу, присели на камне отдохнуть.
   - Попрощаемся? - тихо спросил Миас.
   Я молча кивнул.
   Миас крепко пожал руку мне, поспешно отошел в сторону. К нам приближался надзиратель, Он проверил инструменты, подозрительно взглянул на нас.
   - О чем говорили? - крикнул он. - Почему мало работали?
   - Как и вчера, - смиренно сказал Миас.
   - Молчать! Еще раз увижу - накажу!
   - За что? - не выдержал я.
   - Молчать! - налился кровью надзиратель. Резко размахнувшись, он ударил меня дубинкой.
   В голове потемнело. Я застонал, но сдержался. Молчание! Молчание! На карту поставлено все...
   - В колонну! - крикнул надзиратель.
   Построившись в ряды, мы двинулись к дороге. Зазвенели цепи. Зарычали собаки. Десять рядов. Тридцать каторжников.
   Двадцать карабинеров и десять собак окружали колонну. Молча шли мы к своей тюрьме. Добраться до нар, прилечь, протянуть занемевшие ноги.
   Туча ползла медленно, но неуклонно. Она затягивала непроницаемой пеленой звезды. Загрохотал гром. В зарешеченном окне замерцало зеленоватое пламя молнии, четко выделялись на фоне грозового неба вышки.
   Я тихо поднялся с нар. Прислушался. Тишину нарушало лишь грохотанье грозы да храп каторжников. Я быстро вытащил пилочку, начал пилить общую цепь. Дело пошло на лад. Тонкий волосок лез в металл, как в масло. За четверть часа я освободился от кандалов. Схватив сверток у изголовья, тихонько сполз с нар. Кто-то коснулся моего плеча. Я вздрогнул, оглянулся. Миас!
   Старый каторжник протягивал ко мне костлявые руки. В сверкании молний я увидел, как блестели слезы на его глазах.
   - Пусть бог благословит тебя, сынок! - прошептал он. Пусть хоть тебе повезет!
   Он поцеловал меня сухими губами в лоб. Я кинулся к окну, остервенело заработал пилочкой. Гроза бушевала, заглушая тонкое визжание.
   За полчаса я распилил несколько прутьев, отогнул их, с трудом вылез наружу. Упал на скалистую землю, замер на мгновение, прислушиваясь. Влажный, грозовой воздух ударил в лицо, наполнил легкие, хмельная волна прокатилась по всему телу. Но я недолго лежал. Нельзя было терять ни секунды!
   Лагерь был обнесен высокой оградой из колючей проволоки. Маленькая электростанция давала ток для освещения запретной зоны. Вокруг лагеря торчало шесть вышек. Там сторожили карабинеры, которых каторжники прозвали "попугаями". Я хотел пробраться между двумя часовыми. Погода помогала замыслу. Погуще бы дождь - "попугаи" носа не высунут из-под укрытия.
   Несколько месяцев назад я достал кусачки. Теперь они были кстати. Лишь бы псы не лаяли. На этот случай я захватил две пайки хлеба.
   Стало совсем темно. Фонари на ограде еле мерцали, качаясь под порывами бешеного ветра. Упали крупные капли дождя, зачастили, потом хлынул теплый ливень.
   - Слава тебе, боже! - прошептал я. - Теперь можно.
   Я надел брезентовую куртку и, прижимаясь к стене, пополз к ограде. На вышке молчали. Значит, не заметили.
   За оградой зарычал пес. Проклятый! Что тебе нужно? Моя жизнь? Но ведь я тебе не сделал ничего плохого! Вот возьми мою пайку и молчи!
   Пес жадно схватил кусок хлеба и замолчал, давясь вязкой краюхой. Я быстро заработал кусачками. Одна проволока, вторая, третья... Еще немного, еще недолго. .. Мгновения проходят, как века. Они молчат! Не видят, не слышат! Спасибо тебе, гроза! Ослепи им глаза, закрой уши!
   Слепящий блеск молнии расколол небо. Грохнуло так сильно, что я замер от ужаса. Потом огляделся. Стало темно. Погасли лампочки, где-то произошло замыкание. Отверстие готово, теперь можно уходить.
   Я проскользнул, словно змея, на ту сторону, поцарапав руки. Пустое, это не страшно. Лишь бы вырваться на свободу!
   Пес глухо рычал, доедая хлеб. Я вскочил с земли и бросился в чернильную тьму ночи, прочь от лагеря. Сердце бешено стучало, будто хотело выскочить из груди, мешало бежать. Я на минуту остановился, несколько раз судорожно вздохнул. Подняв лицо к небу, я ловил раскрытым ртом потоки благодатной влаги.
   Вдруг на вышке что-то резко хлопнуло - в тумакное небо с шипением полетела ракета. Мерцающий призрачный фейерверк озарил все вокруг. Меня заметили, на вышках закричали. Тупо затрещали выстрелы. Взвизгнули пули. Собаки подняли лай.
   Ракета погасла. Я какое-то мгновение неподвижно стоял на месте, будто окаменел. Все пропало! Теперь уже не уйдешь!
   Эта мысль ударила в сознание, отобрала силы, волю к сопротивлению. Ноги автоматически несли меня дальше и дальше, но в мозгу стучали тупые, мертвые слова! "Напрасно! Напрасно! Напрасно!.."
   Снова вспыхнули ракеты, но они были уже далеко. Стена дождя закрыла меня от преследователей. Может быть, все-таки удастся? Может быть, не догонят?
   Но судьба отвернулась от меня. Невдалеке послышался лай собак. Они идут по следу. Возле лагеря беспрерывно взлетают в небо ракеты, соревнуются с молниями, освещая каменистую долину. Передо мной возникает моя огромная качающаяся тень. Будь она проклята! О, если бы сделаться невидимым, растаять во мраке!
   Преследователи уже рядом. Даже сквозь шум дождя слышно сопение разъяренных собак. Грозно закричал карабинер, пуская автоматную очередь над моей головой:
   - Стой! Стой, тебе говорят!
   Но я не останавливался. Мне вдруг показалось, что все это происходит во сне. Бывает так. Тебя кто-то преследует, ты стараешься уйти, уползти, спрятаться. Еще немного, еще мгновение, еще одно усилие, а потом просыпаешься с облегчением!
   Да, мне показалось, что это в кошмаре я бегу по каменистому плато и за мной гонится чудище. Сейчас я проснусь... Одно усилие! Все исчезнет, а рядом будет милая Люси, наша бедная хижина и звездная ночь за окном...
   - Стой, проклятый! - рявкнул хриплый голос над самым ухом, и страшный удар упал на мой затылок,
   Потом будто сквозь вату донеслось:
   - Хватит с него! В тюрьму Маро-Маро!
   Огненными обручами сжимало виски, жгло ступени ног, горячо было в груди. Но сознание возвращалось ко мне, жизнь еще крепко держалась в изувеченном теле.
   Я ощутил касание ласковых пальцев на лбу и с трудом открыл глаза. Болели веки. Надо мной тускло светила лампочка. Она висела в небольшом углублении на белом потолке.
   Затем появилось чье-то лицо. Глаза незнакомца усмехались. И вообще все в нем смеялось: круглые щеки, вздернутый нос, высокий бледный лоб, покрытый мелкими морщинами.
   - Кто вы? Где я?
   - Добрый день! - весело ответил незнакомец. - Познакомимся. Я Морис. Морис Потр. А вы?
   - Генрих... Лосс...
   - Рад приветствовать товарища! - живо сказал Потр. - Рад за вас. Вы поправляетесь. Замечательный организм. Вас так обработали, что живого места не найдешь.
   - Где я?
   - Маро-Маро.
   - Каторжная тюрьма?
   - Да. А вы разве не знали?
   - Знал... - прошептал я, бессильно опуская голову.
   Да, все случилось так, как пророчил старый Миас. Не захотел быть в лагере, где все же был свежий воздух и работа, а теперь подыхай в мрачной камере.
   - Конец! - простонал я, сжимая зубы от боли.
   - "Конец"? - послышался вопрос. - Какой конец? Чей?
   Я открыл глаза, удивленно взглянул в лицо Мориса. Оно смеялось - лицо нового товарища по несчастью. Что такое? Он сумасшедший?
   - Так почему же конец? - переспросил Морис, подкладывая под мою голову туго свернутую куртку.
   - Как? Неужели это надо объяснять? - бессильно прошептал я. - Отсюда не выйдешь. Там, в лагере, еще была надежда. А теперь...
   - Да, это правда, - весело подтвердил Морис, оглядывая маленькую черно-серую камеру быстрым взором. - Отсюда уйти невозможно, если...
   - Если? - с неясной надеждой переспросил я.
   - ...если не будет чуда, - серьезно окончил Морис.
   Я разочарованно отвернулся к стенке, махнул рукой.
   - Разве можно шутить в нашем положении?
   - Я не шучу, - ответил Морис.
   - Чудеса! Кто теперь поверит в чудеса? Бывают ли они?
   - Да, - уверенно сказал Потр. - Да, бывают. Только люди слепы и глухи. Все вокруг чудо. Каждый наш шаг - чудо. Вся жизнь - осуществление чуда: от рождения до ухода с земли. Даже смерть - чудо, равноценное рождению.
   - Не понимаю, - равнодушно сказал я.
   - Почему же? - возразил Морис. - Вы остались живы после побега - разве не чудо? Это - редчайшее явление. Обычно карабинеры убивают беглецов.
   Я удивленно взглянул на него. Да, он верно говорит. Провидение хранило меня. Что стоило преследователям полоснуть по мне очередью? Но этого не случилось. Судьба помиловала меня.
   - К тому же, - продолжал Морис, - в лагере вы были в цепях, а здесь без них. Итак, с одной стороны, потеря, а с другой - выигрыш! Тоже чудо!
   - Просто здесь цепи ни к чему! - пробормотал я. - Отсюда и тень не уйдет.
   - Человек не уйдет, а тень, именно тень, уйдет, - загадочно сказал Морис.
   Что-то необычное слышалось в шутливом тоне Потра. Нельзя было понять, смеялся он или говорил серьезно. Кто этот человек? Почему в его голосе, во взгляде непоколебимая уверенность? Я, пересиливая боль, повернулся к нему, с надеждой взглянул в его лицо.
   - Что вы имеете в виду... товарищ?
   - Когда-нибудь узнаете, - подмигнул мне Морис. - Не все сразу. А сейчас скажу лишь одно - в любом положении не следует отчаиваться. Это недостойно человека. Надо надеяться, верить, мечтать...
   - "Мечтать"! - иронически буркнул я. - Мечта не пробьет стен!
   - Ошибаетесь, - возразил Морис. - Нет силы более могучей, нежели мечта!..
   Металлическая дверь загрохотала. Открылось маленькое окошечко, в которое заключенным подают пищу. Усатая морда с сизым носом алкоголика рявкнула: