Бермонт-Авалов П Р
Документы и воспоминания
П.Р.Бермонт-Авалов
Документы и воспоминания
Политический архив ХХ века
Вопросы истории, Москва, 2003, NoNo 1, 2, 5, 6, 7
Полковник П.Р. Бермонт-Авалов. Документы и воспоминания
Публикацию подготовили: доктор исторических наук Ю.Г. Фельштинский, доктор исторических наук Г.З. Иоффе (предисловие), доктор исторических наук Г.И. Чернявский (примечания).
Авалов: "Единственное спасение России в союзе с Германией".
Деникин: "К черту Авалова с его немцами".
Эти документы никогда раньше не публиковались 1. Сами по себе они освещают локальное событие, не получившее к тому же сколько-нибудь существенного развития. Но взятые в контексте всей истории белого движения, они проливают свет на его все еще малоизученные стороны. С точки зрения как географической, так и военно-политической, белое движение в основе своей имело антантофильский характер. Оно возникло и развивалось как борьба с большевистской властью, которую, по убеждению белых, "насадила" в России Германия. Вследствие этого война с большевиками во многом рассматривалась белыми как продолжение войны против Германии совместно с союзниками России -- странами Антанты. По существу, и "верхи" стран Антанты -- Англии, Франции и примкнувших к ним США -- также склонны были видеть в белом движении продолжение войны "национальной" России с общим врагом -- Германией и всем Четверным союзом. В этом прежде всего и заключалась для Антанты главная ценность белого движения. Именно в этом мотивы так называемой антантовской военной интервенции в Россию (если не считать восстания Чехословацкого корпуса весной 1918 г.; масштабы этой интервенции были малы, и вряд ли она существенно повлияла на ход военных действий) и военно-экономической помощи, оказанной белым на севере (генерал Е.К. Миллер), на востоке (адмирал А.В. Колчак) и юге (генерал А.И. Деникин), значение которой было действительно существенно.
Если красные, а впоследствии и советская историография изображали свою борьбу с белыми чуть ли не как войну со всем "международным империализмом", то белые (и особенно белоэмигрантская историография) считали, что союзники России -- страны Антанты, руководствуясь своекорыстными политическими соображениями, не оказали белому движению необходимой помощи и поддержки, что во многом и объясняет его неуспех.
Такого рода оценки более громко зазвучали к концу гражданской войны, но и в ходе ее они особенно не засекречивались в белогвардейском лагере 2. Эти оценки порождали у белых разочарование в союзниках, и антиантантовские настроения нарастали. Верховный правитель Колчак в узком кругу говорил, что союзники (особенно после поражения Германии осенью 1918 г.) не стремятся к быстрой и решительной победе белых над большевиками, потому что в их интересах ослабление России в ходе гражданской войны. Это был взгляд, вероятно, не лишенный оснований.
Но и сами белые давали немало поводов для "осторожного" отношения к ним союзников. Отпугивали и отталкивали их тенденции реакционности в белом движении, проявление в нем реваншизма, неспособность объединить свои силы, амбиции "полевых командиров" и т.д. Политические руководящие "сферы" стран Антанты не могли не учитывать давление левого общественного мнения, подозревавшего белых в желании восстановить царизм.
Вопрос о действительных целях политики Антанты -- вопрос особый. Ему посвящено немало исторической литературы. Здесь важно констатировать ту политическую и психологическую основу, на которой в белом движении возникало недовольство бывшими союзниками России (Антантой) и стремление найти новую опору для борьбы с большевиками во вчерашнем противнике -- Германии. Такие настроения особенно нарастали после подписания большевиками сепаратного Брестского мира в марте 1918 года.
Этот мир спас большевистскую власть. Вместе с тем Брестский мир, передав Германии и ее союзникам огромную территорию на западе бывшей Российской империи (Прибалтику, часть Белоруссии, Польшу, Украину, часть Закавказья), создавал для большевиков и потенциальную угрозу. В случае падения большевиков Германия могла оказаться перед лицом такой власти, которая (если бы она была составлена из представителей антантофильских -демократических и либеральных -- партий) восстановила бы антигерманский Восточный фронт. Учитывая такую возможность, германское военное и политическое руководство на подконтрольных ему бывших российских территориях стало оказывать поддержку тем антибольшевистским силам (преимущественно правым, монархическим организациям и группировкам), которые готовы были создать лояльную по отношению к Германии власть. "Русская политика" Германии после Бреста была двойственной. Поддержание мирных отношений с большевиками позволяло немцам избавиться от кошмара войны на два фронта, с этим сочеталась помощь антибольшевикам из правого (монархического) лагеря, консолидировавшим свои силы на оккупированной немцами территории и придерживавшимся германской ориентации.
Центром осуществления второго направления политики стал Киев -настоящая "Мекка" русских монархистов в 1918 году.
В Бресте Германия подписала с украинской Центральной радой отдельный мирный договор и ввела на Украину свои войска. Но уже в конце апреля 1918 г. немцы, расценив деятельность Рады как недостаточно прогерманскую, устранили ее. На Украине была установлена власть гетмана - быывшего царского генерала П.П. Скоропадского, зависевшего от германских властей 3.
"Украинская модель" всколыхнула в сердцах и умах многих русских монархистов радужные надежды: почему бы немцам со временем не реализовать ее в общероссийском масштабе? Многое, конечно, зависело от позиции гетмана и его окружения. Кто он: "щирый украинец", сепаратист, отрывающий Украину от России, или скрытый "великодержавник", вынашивающий планы восстановления Российской империи с опорой на Украину? Вокруг гетмана шла напряженная политическая борьбе. В Киеве побывал даже признанный антантофил, лидер кадетской партии П.Н. Милюков, который вел здесь переговоры с некоторыми гетманскими министрами и германскими представителями о совместном походе немцев и белогвардейцев на Москву 4.
Однако наибольшими силами располагала тогда Добровольческая армия М.В. Алексеева и Деникина, базировавшаяся на Дону и Северном Кавказе и, несмотря на определенное недовольство союзниками, твердо проводившая антантофильскую линию. Склонить Алексеева и Деникина к перемене внешнеполитической ориентации Милюкову не удалось. Несмотря на многочисленность в Добровольческой армии офицеров-монархистов, ее командование следовало лозунгу непредрешения государственного строя России до разгрома большевиков. Считалось, что этот лозунг позволит сплотить вокруг армии широкие антибольшевистские силы. По этой причине на совещании общественных деятелей в Яссах (декабрь 1918 г.) была отклонена кандидатура великого князя Николая Николевича на роль главы белого движения.
Между тем германские правящие круги еще не пришли к выводу о необходимости отказаться и от расчета на большевиков: "завоевания" Брестского договора еще представляли для них пока большую ценность, чем не вполне ясные прожекты "похода" на Москву. Однако и от поддержки косолидирующихся на "их" территории монархических сил они не считали нужным отказаться. Те русские правые организации и группы, которые появлялись в сфере их воздействия и влияния, получали помощь.
Значительную активность в Киеве и вообще на Украине развил союз "Наша Родина", возглавленный герцогом Г. Лейхтенбергским. Если добровольческие вожди отвергали содействие Германии и тех русских белых, которые искали у нее покровительства, то донской атаман П.Н. Краснов, получивший свое "атаманство" весной 1918 г. не без поддержки немцев, вел прогерманскую линию. Благодаря ему на территории Богучарского и Новохоперского уездов Воронежской губернии, захваченных у большевистской России донскими казаками, "Наша Родина" начала формировать так называемую Южную армию. Краснов рассматривал ее как возможное прикрытие своих северных рубежей, а немцы видели в ней противовес антантофильской Добровольческой армии и не отказывали Южной армии в снабжении оружием и деньгами. Помимо Южной армии, в этом регионе под германским покровительством формировались еще два соединения -- Астраханский и Саратовский корпуса. Существовали планы их слияния с Южной армией, а в качестве командующего намечался кавалерийский генерал граф Ф.А. Келлер.
Одновременно с созданием "германофильского" войска в Донском районе (а по некоторым данным -- раньше) такие же войска начали формироваться под Витебском и Псковом, на северной оконечности германской оккупационной линии, на русской территории, примыкавшей к Прибалтике. Здесь русские монархисты, возглавляемые такими деятелями, как бывший премьер-министр А.Ф. Трепов, правый думский депутат Н.Е. Марков и др., добились германской поддержки формированию белогвардейской Северной армии. В командующие армией проектировались генералы В.И. Гурко, Н.Н. Юденич или Келлер.
Кандидатура Келлера котировалась высоко. Он был одним из двух известных генералов (другой -- Хан-Нахичеванский), в первые мартовские дни 1917 г. выразивший отрекшемуся от престола Николаю II свою поддержку и готовность "постоять за престол". Поскольку формировавшиеся в зоне германской оккупации белогвардейские войска открыто провозглашали себя монархическими, Келлер как один из очень немногих оказавшихся верными престолу монархистов пользовался здесь большим авторитетом. Играли роль, конечно, и его боевые заслуги.
На германофильского направления в белом движении повлияло ухудшение военного положения и, наконец, капитуляция Германии в ноябре 1918 года. Германские войска начали эвакуацию из Украины. Зашатался и в декабре пал "трон" гетмана Скоропадского. На Украину двинулись красноармейские части из России. Резко активизировались "самостийные" войска С.В. Петлюры 5. Ушел (февраль 1919 г.) с донского атаманства Краснов, связанный со Скоропадским.
Вместе с германскими и австро-венгерскими войсками Украину покидали и многие русские офицеры, служившие либо в армии Скоропадского, либо через специальные вербовочные пункты вступившие или готовившиеся вступить в Южную или Северную армию. Часть из них уходила к Деникину, часть немцы предусмотрительно перебрасывали в Германию. Вот среди этой части и находился ротмистр П.Р. Бермонт-Авалов. Он был участником русско-японской войны, в мировую войну воевал в казачьих (уссурийских) частях Юго-Западного фронта. Вскоре после Февраля оказался в Петрограде и, что очень любопытно, был участником какой-то заговорщической группы (или групп), связанных с Колчаком, который после ухода с поста командующего Черноморским флотом (июнь 1917 г.) прибыл в Петроград и находился здесь до начала августа. О деятельности этой группы известно, к сожалению, мало, но, по некоторым данным, можно предположить, что за ней стоял бывший военный министр Временного правительства А.И. Гучков (он ушел из правительства в начале мая). В одном из писем, написанных уже в эмиграции, Гучков слегка приподнял завесу над своей деятельностью до и сразу после ухода в отставку. Для него было ясно, писал он, что переворот, скорее всего, военный, неизбежен, и потому он старался "стянуть" в столицу наиболее способных и энергичных генералов. Особенно рассчитывал он на Колчака, однако не решился "оголять" Черноморский флот, где Колчак "держал" матросскую массу в руках 6. Когда Колчак приехал в Петроград, Гучкова уже не было на посту военного министра, но своей деятельности по сбору сил для будущего переворота он не прекращал. Возможно, это он связал Колчака с "Республиканским центром" -- организацией, готовившей не только ликвидацию Советов, но и "перестройку" правительства.
В августе Колчак убыл в США, откуда выехал в день большевистского переворота; в Японии он узнал о подписании Брестского перемирия и решил в Россию не возвращаться. А Бермонт-Авалов? Как сообщал он Колчаку в письме, написанном, когда адмирал уже был "верховным правителем" в Сибири, первое время он "работал" в столице, затем "перенес свою деятельность в Киев" и помогал "группировать офицеров бывшей российской армии под флагом Южной армии".
Герцог Лейхтенбергский в своих воспоминаниях характеризует Авалова как "человека мелкого", к тому же германского агента. Авалов в своих мемуарах, естественно, не прошел мимо этого последнего утверждения. "Будь это в обстановке незыблемых традиций, на территории России, я не замедлил бы предложить герцогу дать мне объяснение у барьера", -- писал он 7.
Когда пал гетман Скоропадский и Киев занял "самостийный" Петлюра, Авалов за свою "работу по воссозданию единой и неделимой России" угодил в тюрьму. Впереди была еще худшая перспектива -- к Киеву уже подходили большевики, и тогда распоряжением немецкого командования как разоруженные, так и арестованные офицеры, в том числе и Авалов, были вывезены с эшелонами германских войск, возвращавшихся на родину.
В письме Колчаку Бермонт-Авалов утверждал, что еще в Киеве его деятельность снискала ему большой авторитет в среде офицерства. Но это сомнительно. Имеются свидетельства 8, что в эшелоне, где находились русские офицеры, Бермонта фактически никто не знал. Тем не менее он "сделался" комендантом эшелона, ходил в форме полковника, заявлял, что является представителем генерала Деникина. По прибытии в лагерь для военнопленных Зальцведель Бермонт объявил себя его комендантом, "бегал и наводил порядки". Однако когда у офицеров стали проверять документы, "Бермонт в 24 минуты скрылся из лагеря".
Он, по всем данным, был близок к тому типу авантюристов, которых выбрасывали на поверхность волны анархии революционной эпохи и чьи головы туманили мечты о наполеоновских лаврах. Этих людей было немало в обоих противоборствующих лагерях. Были такие авантюристы и у зеленых, здесь они чаще всего становились разбитными атаманскими батьками.
Об аваловском "наполеоновском синдроме" и непомерном тщеславии, пожалуй, лучше всего говорят его мемуары "В борьбе с большевизмом". Этот прекрасно изданный в Гамбурге в 1925 г. пухлый том, нашпигованный множеством иллюстраций, должен был создавать представление об авторе как о чуть ли не одном из главных борцов с большевиками. Больше написали только Деникин и, может быть, Врангель. Но они несопоставимы с Аваловым по той роли, которую действительно играли в борьбе с большевиками, да и писали они (особенно Деникин) не о себе и своей борьбе, а о революции и гражданской войне в России вообще и на юге ее, в частности.
Довольно подробно Авалов рассказал о своей деятельности в Зальцведеле. Еще в Киеве он познакомился с несколькими германскими офицерами, от которых узнал, что "на севере, близ Петербурга, германцы тоже приступили к совместной работе с русскими монархистами и намерены в ближайшее время свергнуть общими усилиями большевистскую власть" 9.
Планы эти, видимо, увлекли Бермонта. Там же, в Киеве, он, по его выражению, "столкнулся" с группой общественных и политических деятелей, которая называла себя "Советом обороны Северо-Западной области". Это были отнюдь не первые "номера" российского антибольшевизма: те отвергали германофильство. Из них лишь Гучков активно проводил идею привлечения Германии на помощь для борьбы с большевизмом. К сожалению, о его деятельности после ухода в отставку с поста военного министра в мае 1917 г. известно очень немного. Между тем ее масштаб был немалый, и это относится также к его попыткам мобилизовать антибольшевистские силы на Северо-Западе.
В отличие от Милюкова Гучков даже на время не менял своей ориентации, оставаясь твердым антантофилом, но как реальный политик считал, что в борьбе с большевиками нужно объединить все возможные силы. Одна из особенностей Гучкова заключалась в стремлении (и умении) действовать "за сценой". Он не очень верил в успех "массовых действий", на которой так или иначе надеялись многие либералы (особенно левого крыла), и полагал, что "настоящая" политика делается за кулисами. Не случайно еще в канун революции Гучков был одним из тех, кто готовил дворцовый переворот с целью устранения Николая II. Таким путем он рассчитывал предотвратить социальный взрыв. Оказавшись на посту военного министра, он тоже исподволь готовил переворот, который, как он думал, позволит остановить революционную анархию и сползание страны к большевизму. Правда, ни первое, ни второе Гучкову не удалось, но взглядов его это не изменило.
Как и некоторые другие деятели, пришедшие к власти после Февральской революции, Гучков рассчитывал примкнуть к Добровольческой армии, действовавшей на Юге России. Однако прибыв в ее расположение весной 1918 г., он встретил не только холодное, но и откровенно враждебное отношение к себе. Были случаи, когда офицеры нападали на Гучкова, и дело заканчивалось рукоприкладством и оскорблениями. Причина была ясна: Гучкова считали лично ответственным за отречение Николая П. Действительно, 2 марта он и Шульгин прибыли во Псков, где находился царь, и фактически убедили его в необходимости отречения от престола. Этого монархически настроенные офицеры Гучкову не могли забыть.
Работать в Добровольческой армии Гучков, по-видимому, не смог. Но он нашел иной путь борьбы -- стал одним из инициаторов организации антибольшевистских сил на Северо-Западе России с целью нанесения удара по большевистскому Петрограду. Две наиболее мощные белые армии -- деникинская на юге и колчаковская на востоке -- были нацелены на Москву. Гучков считал, что необходимо нанести "быстрый и смертельный удар в направлении Москвы и Петербурга". Для этого, однако, необходимы были значительные людские резервы, причем такие, которые не ослабили бы приток военной "массы" в Добровольческую армию. Гучков видел эти резервы в лагерях для русских военнопленных, находившихся в Германии. Было очевидно, однако, что вербовка русских пленных в белые войска будет зависеть не только от германских властей, но и от властей стран-победительниц, прежде всего Англии и Франции. В январе 1919 г. Деникин направил Гучкова в Западную Европу. Его миссия имела обшую цель -- активизировать помощь Антанты белому движению и цель более конкретную -- решить вопрос о развертывании вербовки солдат и офицеров в германских лагерях для военнопленных. Так пути Гучкова должны были пересечься с путем Бермонта-Авалова.
Деятельность Гучкова и других русских политиков (преимущественно правого лагеря), стремившихся организовать белое движение не только при поддержке стран Антанты, но и с покровительством Германии, еще мало освещена. Однако некоторые результаты этой деятельности известны.
Гучков поступал как прагматик. Он считал, что формирование белых войск на северо-западном направлении должно происходить вне зависимости от внешнеполитической ориентации, лишь бы оно было успешным. Базой для этих формирований могла стать Прибалтика: отсюда лежал путь для нанесения "стремительного удара" по Петербургу, и эта территория, в отличие от Украины, не находилась под советским контролем. Однако политическая ситуация в Прибалтийском регионе к концу 1918 -- началу 1919 г. была невероятно сложной. Переплелись по крайней мере шесть взаимодействующих факторов.
Первый фактор -- германская оккупация Прибалтики, начавшаяся в феврале 1918 г. и продолжавшаяся и после подписания Брестского мира (демаркационная линия с Советской республикой была установлена лишь в конце лета 1918 г.). Германские войска оставались в Прибалтике и после капитуляции Германии в ноябре 1918 г. Попытка Москвы оказать давление на новую власть в Германии, с тем чтобы она убрала свои войска из Прибалтики, не удалась, ибо послекайзеровская Германия предпочла "слушаться" Антанту. По Версальскому мирному договору они должны были находиться там до тех пор, пока страны-победительницы будут считать это целесообразным. Цель этого "оставления" была ясна: германские войска должны были препятствовать продвижению большевизма.
Второй фактор -- функционирование национальных правительств Литвы, Латвии и Эстонии, созданных под покровительством германских оккупантов, но после поражения Германии вынужденных, с одной стороны, ориентироваться на Антанту, а с другой -- учитывать присутствие на своей территории немецких войск.
Третий фактор -- военное (флот), политическое и дипломатическое влияние Антанты, стремившейся контролировать всю ситуацию в Прибалтике: действия остававшихся там германских войск, политику национальных правительств Литвы, Латвии и Эстонии, созданных ими вооруженных сил, деятельность русских белогвардейцев.
Четвертый фактор -- присутствие в Прибалтике некоторых уже сформированных русских белогвардейских частей и политических групп, смотревших на Прибалтику как на неотъемлемую часть Российской империи и лишь вынужденных в силу конъюнктурных обстоятельств не демонстрировать свои истинные намерения (положение еще больше осложнялось претензией Польши на некоторые территории Литвы).
Пятый фактор -- давление Советской России и вторжение Красной армии в Прибалтику с целью установления там большевистского режима.
Наконец, шестой фактор -- позиция лидеров основных сил белого движения, генералов Деникина и особенно Колчака, который летом 1919 г. был признан всеми другими "белыми" вооруженными силами в качестве Верховного правителя и главнокомандующего. Твердо придерживаясь антантофильской линии, эти лидеры не были склонны открыто поддерживать те формирования и группировки, которые ориентировались на Германию.
Между тем для германофильских белых (Бермонт-Авалов и др.) важно было добиться признания их Верховным правителем Колчаком. Поэтому многие белые генералы и высшие офицеры в Прибалтике (Юденич, Родзянко, Ливен и др.) оказывались в противоречивом положении. С одной стороны, манила возможная помощь со стороны Германии, от которой трудно было отказаться, с другой -необходимо было "вписаться" в общую политическую линию белого движения, по преимуществу антантофильского. При том, каким запутанным узлом различных интересов являлась Прибалтика, от германофильских антибольшевистских сил требовалось особенное искусство лавирования.
Публикуемые интересны, между прочим, и тем, что раскрывают, показывают кулисы белого движения, что позволяет понять его реальное состояние, без идеологической окраски как со стороны пропаганды красных, так и самих белых.
Белые лидеры, идеологи и историки в эмиграции много размышляли о причинах неудачи белого дела. Высказывались различные точки зрения, несущие на себе, как правило, отпечаток либо самооправдания, либо обвинения "инокомысляших". И все-таки общую причину крушения белого дела "белоэмигрантская" мысль обнаруживала, если так можно сказать, в политической сфере. В предисловии к книге Деникина "Путь русского офицера" проф. Н.С. Тимашев писал: "Цель белого движения была в сущности та же, что и у Столыпина в 1905--1911 гг... Но осуществление ее было неимоверно более трудным, чем тогда. Тогда еще общественная ткань не была разорвана, и надо было предупредить ее разрыв. Во время гражданской войны нужно было восстановить разорванную ткань, но, конечно, не по-старому, а по какому-то новому образцу. Но какому? На этот вопрос ответа у белого движения не было, потому что оно было идеологически раздробленным и к разрешению задачи не подготовленным... Революционные взрывы приводят к стихийным распадам, а новые формы кристаллизации даются нелегко" 10.
Но ведь сумели красные из "разорванной ткани" создать абсолютно новые "формы кристаллизации", а это, пожалуй, не менее трудным делом. Почему же им, красным, это удалось, а белым -- нет? Сама постановка такого вопроса, как это ни парадоксально, приводит к мысли, что "белоэмигрантская" (да и западная) историография в сущности разделяла "советскую концепцию" гражданской войны, согласно которой большевики одержали верх потому, что их политика так или иначе выражала интересы "широких народных масс".
Но неужели интересы "масс" состояли в развале промышленных предприятий, сельскохозяйственной продразверстке, насильственных мобилизациях, чекистском терроре и т. п.? Нелепость постановленного вопроса очевидна. Можно возразить, что от многого из перечисленного, характерного для красного лагеря, не был свободен и белый. Это так, и признаний самих белых немало. Но именно это и свидетельствует: коренную причину победы одних (красных) и поражения других (белых) надо, по-видимому, искать не столько, так сказать, в объективных, сколько в субъективных факторах.
В 1929 г. генерал Д. Филатов, воевавший в Сибири, а в эмиграции писавший мемуары, обратился к Гучкову с просьбой высказать свое мнение о Верховном правителе. Ответ Гучкова представляет большой интерес. По его словам, когда Колчак стал Верховным правителем, ему (Гучкову) порой казалось: "да тот ли это Колчак, которого я знал, не подменен ли он?" Видимо, его "организм, и физиологический, и духовный, вконец износился, сгорбился. Разбитым, надломленным, потерявшим самообладание, забрался он на ту высоту, на которой как раз и требовались те высокие качества, какими он обладал в предшествующий период (Гучков имеет в виду дореволюционный период и 17-й год. -- Авт.). Сохранилось, правда, многое -- его пламенный патриотизм, кристаллическая чистота его побуждений, его рыцарство, его героизм. Но эти качества... далеко недостаточны, чтобы творить историю, особенно в наше смутное время". В результате в окружении Колчака оказывались в основном мелкие люди, а подчас и просто проходимцы, умевшие использовать в корыстных интересах некоторые благородные качества "надломенного" Верховного правителя. Гучков считал, что именно это и является "одной из центральлных причин крушения белого дела в Сибири, а следовательно, и в России" 11.
Документы и воспоминания
Политический архив ХХ века
Вопросы истории, Москва, 2003, NoNo 1, 2, 5, 6, 7
Полковник П.Р. Бермонт-Авалов. Документы и воспоминания
Публикацию подготовили: доктор исторических наук Ю.Г. Фельштинский, доктор исторических наук Г.З. Иоффе (предисловие), доктор исторических наук Г.И. Чернявский (примечания).
Авалов: "Единственное спасение России в союзе с Германией".
Деникин: "К черту Авалова с его немцами".
Эти документы никогда раньше не публиковались 1. Сами по себе они освещают локальное событие, не получившее к тому же сколько-нибудь существенного развития. Но взятые в контексте всей истории белого движения, они проливают свет на его все еще малоизученные стороны. С точки зрения как географической, так и военно-политической, белое движение в основе своей имело антантофильский характер. Оно возникло и развивалось как борьба с большевистской властью, которую, по убеждению белых, "насадила" в России Германия. Вследствие этого война с большевиками во многом рассматривалась белыми как продолжение войны против Германии совместно с союзниками России -- странами Антанты. По существу, и "верхи" стран Антанты -- Англии, Франции и примкнувших к ним США -- также склонны были видеть в белом движении продолжение войны "национальной" России с общим врагом -- Германией и всем Четверным союзом. В этом прежде всего и заключалась для Антанты главная ценность белого движения. Именно в этом мотивы так называемой антантовской военной интервенции в Россию (если не считать восстания Чехословацкого корпуса весной 1918 г.; масштабы этой интервенции были малы, и вряд ли она существенно повлияла на ход военных действий) и военно-экономической помощи, оказанной белым на севере (генерал Е.К. Миллер), на востоке (адмирал А.В. Колчак) и юге (генерал А.И. Деникин), значение которой было действительно существенно.
Если красные, а впоследствии и советская историография изображали свою борьбу с белыми чуть ли не как войну со всем "международным империализмом", то белые (и особенно белоэмигрантская историография) считали, что союзники России -- страны Антанты, руководствуясь своекорыстными политическими соображениями, не оказали белому движению необходимой помощи и поддержки, что во многом и объясняет его неуспех.
Такого рода оценки более громко зазвучали к концу гражданской войны, но и в ходе ее они особенно не засекречивались в белогвардейском лагере 2. Эти оценки порождали у белых разочарование в союзниках, и антиантантовские настроения нарастали. Верховный правитель Колчак в узком кругу говорил, что союзники (особенно после поражения Германии осенью 1918 г.) не стремятся к быстрой и решительной победе белых над большевиками, потому что в их интересах ослабление России в ходе гражданской войны. Это был взгляд, вероятно, не лишенный оснований.
Но и сами белые давали немало поводов для "осторожного" отношения к ним союзников. Отпугивали и отталкивали их тенденции реакционности в белом движении, проявление в нем реваншизма, неспособность объединить свои силы, амбиции "полевых командиров" и т.д. Политические руководящие "сферы" стран Антанты не могли не учитывать давление левого общественного мнения, подозревавшего белых в желании восстановить царизм.
Вопрос о действительных целях политики Антанты -- вопрос особый. Ему посвящено немало исторической литературы. Здесь важно констатировать ту политическую и психологическую основу, на которой в белом движении возникало недовольство бывшими союзниками России (Антантой) и стремление найти новую опору для борьбы с большевиками во вчерашнем противнике -- Германии. Такие настроения особенно нарастали после подписания большевиками сепаратного Брестского мира в марте 1918 года.
Этот мир спас большевистскую власть. Вместе с тем Брестский мир, передав Германии и ее союзникам огромную территорию на западе бывшей Российской империи (Прибалтику, часть Белоруссии, Польшу, Украину, часть Закавказья), создавал для большевиков и потенциальную угрозу. В случае падения большевиков Германия могла оказаться перед лицом такой власти, которая (если бы она была составлена из представителей антантофильских -демократических и либеральных -- партий) восстановила бы антигерманский Восточный фронт. Учитывая такую возможность, германское военное и политическое руководство на подконтрольных ему бывших российских территориях стало оказывать поддержку тем антибольшевистским силам (преимущественно правым, монархическим организациям и группировкам), которые готовы были создать лояльную по отношению к Германии власть. "Русская политика" Германии после Бреста была двойственной. Поддержание мирных отношений с большевиками позволяло немцам избавиться от кошмара войны на два фронта, с этим сочеталась помощь антибольшевикам из правого (монархического) лагеря, консолидировавшим свои силы на оккупированной немцами территории и придерживавшимся германской ориентации.
Центром осуществления второго направления политики стал Киев -настоящая "Мекка" русских монархистов в 1918 году.
В Бресте Германия подписала с украинской Центральной радой отдельный мирный договор и ввела на Украину свои войска. Но уже в конце апреля 1918 г. немцы, расценив деятельность Рады как недостаточно прогерманскую, устранили ее. На Украине была установлена власть гетмана - быывшего царского генерала П.П. Скоропадского, зависевшего от германских властей 3.
"Украинская модель" всколыхнула в сердцах и умах многих русских монархистов радужные надежды: почему бы немцам со временем не реализовать ее в общероссийском масштабе? Многое, конечно, зависело от позиции гетмана и его окружения. Кто он: "щирый украинец", сепаратист, отрывающий Украину от России, или скрытый "великодержавник", вынашивающий планы восстановления Российской империи с опорой на Украину? Вокруг гетмана шла напряженная политическая борьбе. В Киеве побывал даже признанный антантофил, лидер кадетской партии П.Н. Милюков, который вел здесь переговоры с некоторыми гетманскими министрами и германскими представителями о совместном походе немцев и белогвардейцев на Москву 4.
Однако наибольшими силами располагала тогда Добровольческая армия М.В. Алексеева и Деникина, базировавшаяся на Дону и Северном Кавказе и, несмотря на определенное недовольство союзниками, твердо проводившая антантофильскую линию. Склонить Алексеева и Деникина к перемене внешнеполитической ориентации Милюкову не удалось. Несмотря на многочисленность в Добровольческой армии офицеров-монархистов, ее командование следовало лозунгу непредрешения государственного строя России до разгрома большевиков. Считалось, что этот лозунг позволит сплотить вокруг армии широкие антибольшевистские силы. По этой причине на совещании общественных деятелей в Яссах (декабрь 1918 г.) была отклонена кандидатура великого князя Николая Николевича на роль главы белого движения.
Между тем германские правящие круги еще не пришли к выводу о необходимости отказаться и от расчета на большевиков: "завоевания" Брестского договора еще представляли для них пока большую ценность, чем не вполне ясные прожекты "похода" на Москву. Однако и от поддержки косолидирующихся на "их" территории монархических сил они не считали нужным отказаться. Те русские правые организации и группы, которые появлялись в сфере их воздействия и влияния, получали помощь.
Значительную активность в Киеве и вообще на Украине развил союз "Наша Родина", возглавленный герцогом Г. Лейхтенбергским. Если добровольческие вожди отвергали содействие Германии и тех русских белых, которые искали у нее покровительства, то донской атаман П.Н. Краснов, получивший свое "атаманство" весной 1918 г. не без поддержки немцев, вел прогерманскую линию. Благодаря ему на территории Богучарского и Новохоперского уездов Воронежской губернии, захваченных у большевистской России донскими казаками, "Наша Родина" начала формировать так называемую Южную армию. Краснов рассматривал ее как возможное прикрытие своих северных рубежей, а немцы видели в ней противовес антантофильской Добровольческой армии и не отказывали Южной армии в снабжении оружием и деньгами. Помимо Южной армии, в этом регионе под германским покровительством формировались еще два соединения -- Астраханский и Саратовский корпуса. Существовали планы их слияния с Южной армией, а в качестве командующего намечался кавалерийский генерал граф Ф.А. Келлер.
Одновременно с созданием "германофильского" войска в Донском районе (а по некоторым данным -- раньше) такие же войска начали формироваться под Витебском и Псковом, на северной оконечности германской оккупационной линии, на русской территории, примыкавшей к Прибалтике. Здесь русские монархисты, возглавляемые такими деятелями, как бывший премьер-министр А.Ф. Трепов, правый думский депутат Н.Е. Марков и др., добились германской поддержки формированию белогвардейской Северной армии. В командующие армией проектировались генералы В.И. Гурко, Н.Н. Юденич или Келлер.
Кандидатура Келлера котировалась высоко. Он был одним из двух известных генералов (другой -- Хан-Нахичеванский), в первые мартовские дни 1917 г. выразивший отрекшемуся от престола Николаю II свою поддержку и готовность "постоять за престол". Поскольку формировавшиеся в зоне германской оккупации белогвардейские войска открыто провозглашали себя монархическими, Келлер как один из очень немногих оказавшихся верными престолу монархистов пользовался здесь большим авторитетом. Играли роль, конечно, и его боевые заслуги.
На германофильского направления в белом движении повлияло ухудшение военного положения и, наконец, капитуляция Германии в ноябре 1918 года. Германские войска начали эвакуацию из Украины. Зашатался и в декабре пал "трон" гетмана Скоропадского. На Украину двинулись красноармейские части из России. Резко активизировались "самостийные" войска С.В. Петлюры 5. Ушел (февраль 1919 г.) с донского атаманства Краснов, связанный со Скоропадским.
Вместе с германскими и австро-венгерскими войсками Украину покидали и многие русские офицеры, служившие либо в армии Скоропадского, либо через специальные вербовочные пункты вступившие или готовившиеся вступить в Южную или Северную армию. Часть из них уходила к Деникину, часть немцы предусмотрительно перебрасывали в Германию. Вот среди этой части и находился ротмистр П.Р. Бермонт-Авалов. Он был участником русско-японской войны, в мировую войну воевал в казачьих (уссурийских) частях Юго-Западного фронта. Вскоре после Февраля оказался в Петрограде и, что очень любопытно, был участником какой-то заговорщической группы (или групп), связанных с Колчаком, который после ухода с поста командующего Черноморским флотом (июнь 1917 г.) прибыл в Петроград и находился здесь до начала августа. О деятельности этой группы известно, к сожалению, мало, но, по некоторым данным, можно предположить, что за ней стоял бывший военный министр Временного правительства А.И. Гучков (он ушел из правительства в начале мая). В одном из писем, написанных уже в эмиграции, Гучков слегка приподнял завесу над своей деятельностью до и сразу после ухода в отставку. Для него было ясно, писал он, что переворот, скорее всего, военный, неизбежен, и потому он старался "стянуть" в столицу наиболее способных и энергичных генералов. Особенно рассчитывал он на Колчака, однако не решился "оголять" Черноморский флот, где Колчак "держал" матросскую массу в руках 6. Когда Колчак приехал в Петроград, Гучкова уже не было на посту военного министра, но своей деятельности по сбору сил для будущего переворота он не прекращал. Возможно, это он связал Колчака с "Республиканским центром" -- организацией, готовившей не только ликвидацию Советов, но и "перестройку" правительства.
В августе Колчак убыл в США, откуда выехал в день большевистского переворота; в Японии он узнал о подписании Брестского перемирия и решил в Россию не возвращаться. А Бермонт-Авалов? Как сообщал он Колчаку в письме, написанном, когда адмирал уже был "верховным правителем" в Сибири, первое время он "работал" в столице, затем "перенес свою деятельность в Киев" и помогал "группировать офицеров бывшей российской армии под флагом Южной армии".
Герцог Лейхтенбергский в своих воспоминаниях характеризует Авалова как "человека мелкого", к тому же германского агента. Авалов в своих мемуарах, естественно, не прошел мимо этого последнего утверждения. "Будь это в обстановке незыблемых традиций, на территории России, я не замедлил бы предложить герцогу дать мне объяснение у барьера", -- писал он 7.
Когда пал гетман Скоропадский и Киев занял "самостийный" Петлюра, Авалов за свою "работу по воссозданию единой и неделимой России" угодил в тюрьму. Впереди была еще худшая перспектива -- к Киеву уже подходили большевики, и тогда распоряжением немецкого командования как разоруженные, так и арестованные офицеры, в том числе и Авалов, были вывезены с эшелонами германских войск, возвращавшихся на родину.
В письме Колчаку Бермонт-Авалов утверждал, что еще в Киеве его деятельность снискала ему большой авторитет в среде офицерства. Но это сомнительно. Имеются свидетельства 8, что в эшелоне, где находились русские офицеры, Бермонта фактически никто не знал. Тем не менее он "сделался" комендантом эшелона, ходил в форме полковника, заявлял, что является представителем генерала Деникина. По прибытии в лагерь для военнопленных Зальцведель Бермонт объявил себя его комендантом, "бегал и наводил порядки". Однако когда у офицеров стали проверять документы, "Бермонт в 24 минуты скрылся из лагеря".
Он, по всем данным, был близок к тому типу авантюристов, которых выбрасывали на поверхность волны анархии революционной эпохи и чьи головы туманили мечты о наполеоновских лаврах. Этих людей было немало в обоих противоборствующих лагерях. Были такие авантюристы и у зеленых, здесь они чаще всего становились разбитными атаманскими батьками.
Об аваловском "наполеоновском синдроме" и непомерном тщеславии, пожалуй, лучше всего говорят его мемуары "В борьбе с большевизмом". Этот прекрасно изданный в Гамбурге в 1925 г. пухлый том, нашпигованный множеством иллюстраций, должен был создавать представление об авторе как о чуть ли не одном из главных борцов с большевиками. Больше написали только Деникин и, может быть, Врангель. Но они несопоставимы с Аваловым по той роли, которую действительно играли в борьбе с большевиками, да и писали они (особенно Деникин) не о себе и своей борьбе, а о революции и гражданской войне в России вообще и на юге ее, в частности.
Довольно подробно Авалов рассказал о своей деятельности в Зальцведеле. Еще в Киеве он познакомился с несколькими германскими офицерами, от которых узнал, что "на севере, близ Петербурга, германцы тоже приступили к совместной работе с русскими монархистами и намерены в ближайшее время свергнуть общими усилиями большевистскую власть" 9.
Планы эти, видимо, увлекли Бермонта. Там же, в Киеве, он, по его выражению, "столкнулся" с группой общественных и политических деятелей, которая называла себя "Советом обороны Северо-Западной области". Это были отнюдь не первые "номера" российского антибольшевизма: те отвергали германофильство. Из них лишь Гучков активно проводил идею привлечения Германии на помощь для борьбы с большевизмом. К сожалению, о его деятельности после ухода в отставку с поста военного министра в мае 1917 г. известно очень немного. Между тем ее масштаб был немалый, и это относится также к его попыткам мобилизовать антибольшевистские силы на Северо-Западе.
В отличие от Милюкова Гучков даже на время не менял своей ориентации, оставаясь твердым антантофилом, но как реальный политик считал, что в борьбе с большевиками нужно объединить все возможные силы. Одна из особенностей Гучкова заключалась в стремлении (и умении) действовать "за сценой". Он не очень верил в успех "массовых действий", на которой так или иначе надеялись многие либералы (особенно левого крыла), и полагал, что "настоящая" политика делается за кулисами. Не случайно еще в канун революции Гучков был одним из тех, кто готовил дворцовый переворот с целью устранения Николая II. Таким путем он рассчитывал предотвратить социальный взрыв. Оказавшись на посту военного министра, он тоже исподволь готовил переворот, который, как он думал, позволит остановить революционную анархию и сползание страны к большевизму. Правда, ни первое, ни второе Гучкову не удалось, но взглядов его это не изменило.
Как и некоторые другие деятели, пришедшие к власти после Февральской революции, Гучков рассчитывал примкнуть к Добровольческой армии, действовавшей на Юге России. Однако прибыв в ее расположение весной 1918 г., он встретил не только холодное, но и откровенно враждебное отношение к себе. Были случаи, когда офицеры нападали на Гучкова, и дело заканчивалось рукоприкладством и оскорблениями. Причина была ясна: Гучкова считали лично ответственным за отречение Николая П. Действительно, 2 марта он и Шульгин прибыли во Псков, где находился царь, и фактически убедили его в необходимости отречения от престола. Этого монархически настроенные офицеры Гучкову не могли забыть.
Работать в Добровольческой армии Гучков, по-видимому, не смог. Но он нашел иной путь борьбы -- стал одним из инициаторов организации антибольшевистских сил на Северо-Западе России с целью нанесения удара по большевистскому Петрограду. Две наиболее мощные белые армии -- деникинская на юге и колчаковская на востоке -- были нацелены на Москву. Гучков считал, что необходимо нанести "быстрый и смертельный удар в направлении Москвы и Петербурга". Для этого, однако, необходимы были значительные людские резервы, причем такие, которые не ослабили бы приток военной "массы" в Добровольческую армию. Гучков видел эти резервы в лагерях для русских военнопленных, находившихся в Германии. Было очевидно, однако, что вербовка русских пленных в белые войска будет зависеть не только от германских властей, но и от властей стран-победительниц, прежде всего Англии и Франции. В январе 1919 г. Деникин направил Гучкова в Западную Европу. Его миссия имела обшую цель -- активизировать помощь Антанты белому движению и цель более конкретную -- решить вопрос о развертывании вербовки солдат и офицеров в германских лагерях для военнопленных. Так пути Гучкова должны были пересечься с путем Бермонта-Авалова.
Деятельность Гучкова и других русских политиков (преимущественно правого лагеря), стремившихся организовать белое движение не только при поддержке стран Антанты, но и с покровительством Германии, еще мало освещена. Однако некоторые результаты этой деятельности известны.
Гучков поступал как прагматик. Он считал, что формирование белых войск на северо-западном направлении должно происходить вне зависимости от внешнеполитической ориентации, лишь бы оно было успешным. Базой для этих формирований могла стать Прибалтика: отсюда лежал путь для нанесения "стремительного удара" по Петербургу, и эта территория, в отличие от Украины, не находилась под советским контролем. Однако политическая ситуация в Прибалтийском регионе к концу 1918 -- началу 1919 г. была невероятно сложной. Переплелись по крайней мере шесть взаимодействующих факторов.
Первый фактор -- германская оккупация Прибалтики, начавшаяся в феврале 1918 г. и продолжавшаяся и после подписания Брестского мира (демаркационная линия с Советской республикой была установлена лишь в конце лета 1918 г.). Германские войска оставались в Прибалтике и после капитуляции Германии в ноябре 1918 г. Попытка Москвы оказать давление на новую власть в Германии, с тем чтобы она убрала свои войска из Прибалтики, не удалась, ибо послекайзеровская Германия предпочла "слушаться" Антанту. По Версальскому мирному договору они должны были находиться там до тех пор, пока страны-победительницы будут считать это целесообразным. Цель этого "оставления" была ясна: германские войска должны были препятствовать продвижению большевизма.
Второй фактор -- функционирование национальных правительств Литвы, Латвии и Эстонии, созданных под покровительством германских оккупантов, но после поражения Германии вынужденных, с одной стороны, ориентироваться на Антанту, а с другой -- учитывать присутствие на своей территории немецких войск.
Третий фактор -- военное (флот), политическое и дипломатическое влияние Антанты, стремившейся контролировать всю ситуацию в Прибалтике: действия остававшихся там германских войск, политику национальных правительств Литвы, Латвии и Эстонии, созданных ими вооруженных сил, деятельность русских белогвардейцев.
Четвертый фактор -- присутствие в Прибалтике некоторых уже сформированных русских белогвардейских частей и политических групп, смотревших на Прибалтику как на неотъемлемую часть Российской империи и лишь вынужденных в силу конъюнктурных обстоятельств не демонстрировать свои истинные намерения (положение еще больше осложнялось претензией Польши на некоторые территории Литвы).
Пятый фактор -- давление Советской России и вторжение Красной армии в Прибалтику с целью установления там большевистского режима.
Наконец, шестой фактор -- позиция лидеров основных сил белого движения, генералов Деникина и особенно Колчака, который летом 1919 г. был признан всеми другими "белыми" вооруженными силами в качестве Верховного правителя и главнокомандующего. Твердо придерживаясь антантофильской линии, эти лидеры не были склонны открыто поддерживать те формирования и группировки, которые ориентировались на Германию.
Между тем для германофильских белых (Бермонт-Авалов и др.) важно было добиться признания их Верховным правителем Колчаком. Поэтому многие белые генералы и высшие офицеры в Прибалтике (Юденич, Родзянко, Ливен и др.) оказывались в противоречивом положении. С одной стороны, манила возможная помощь со стороны Германии, от которой трудно было отказаться, с другой -необходимо было "вписаться" в общую политическую линию белого движения, по преимуществу антантофильского. При том, каким запутанным узлом различных интересов являлась Прибалтика, от германофильских антибольшевистских сил требовалось особенное искусство лавирования.
Публикуемые интересны, между прочим, и тем, что раскрывают, показывают кулисы белого движения, что позволяет понять его реальное состояние, без идеологической окраски как со стороны пропаганды красных, так и самих белых.
Белые лидеры, идеологи и историки в эмиграции много размышляли о причинах неудачи белого дела. Высказывались различные точки зрения, несущие на себе, как правило, отпечаток либо самооправдания, либо обвинения "инокомысляших". И все-таки общую причину крушения белого дела "белоэмигрантская" мысль обнаруживала, если так можно сказать, в политической сфере. В предисловии к книге Деникина "Путь русского офицера" проф. Н.С. Тимашев писал: "Цель белого движения была в сущности та же, что и у Столыпина в 1905--1911 гг... Но осуществление ее было неимоверно более трудным, чем тогда. Тогда еще общественная ткань не была разорвана, и надо было предупредить ее разрыв. Во время гражданской войны нужно было восстановить разорванную ткань, но, конечно, не по-старому, а по какому-то новому образцу. Но какому? На этот вопрос ответа у белого движения не было, потому что оно было идеологически раздробленным и к разрешению задачи не подготовленным... Революционные взрывы приводят к стихийным распадам, а новые формы кристаллизации даются нелегко" 10.
Но ведь сумели красные из "разорванной ткани" создать абсолютно новые "формы кристаллизации", а это, пожалуй, не менее трудным делом. Почему же им, красным, это удалось, а белым -- нет? Сама постановка такого вопроса, как это ни парадоксально, приводит к мысли, что "белоэмигрантская" (да и западная) историография в сущности разделяла "советскую концепцию" гражданской войны, согласно которой большевики одержали верх потому, что их политика так или иначе выражала интересы "широких народных масс".
Но неужели интересы "масс" состояли в развале промышленных предприятий, сельскохозяйственной продразверстке, насильственных мобилизациях, чекистском терроре и т. п.? Нелепость постановленного вопроса очевидна. Можно возразить, что от многого из перечисленного, характерного для красного лагеря, не был свободен и белый. Это так, и признаний самих белых немало. Но именно это и свидетельствует: коренную причину победы одних (красных) и поражения других (белых) надо, по-видимому, искать не столько, так сказать, в объективных, сколько в субъективных факторах.
В 1929 г. генерал Д. Филатов, воевавший в Сибири, а в эмиграции писавший мемуары, обратился к Гучкову с просьбой высказать свое мнение о Верховном правителе. Ответ Гучкова представляет большой интерес. По его словам, когда Колчак стал Верховным правителем, ему (Гучкову) порой казалось: "да тот ли это Колчак, которого я знал, не подменен ли он?" Видимо, его "организм, и физиологический, и духовный, вконец износился, сгорбился. Разбитым, надломленным, потерявшим самообладание, забрался он на ту высоту, на которой как раз и требовались те высокие качества, какими он обладал в предшествующий период (Гучков имеет в виду дореволюционный период и 17-й год. -- Авт.). Сохранилось, правда, многое -- его пламенный патриотизм, кристаллическая чистота его побуждений, его рыцарство, его героизм. Но эти качества... далеко недостаточны, чтобы творить историю, особенно в наше смутное время". В результате в окружении Колчака оказывались в основном мелкие люди, а подчас и просто проходимцы, умевшие использовать в корыстных интересах некоторые благородные качества "надломенного" Верховного правителя. Гучков считал, что именно это и является "одной из центральлных причин крушения белого дела в Сибири, а следовательно, и в России" 11.