– Вот видите, – сказал мистер Кармайкл. – Разве человек на грани воспаления мозга может здраво судить о чем-то?
Но Кэррисфорд покачал головой.
– Когда сознание ко мне возвратилось – бедный Кру уже лежал в могиле. А я ничего не помнил. Прошло немало месяцев, прежде чем я вспомнил о девочке. Но и тогда как-то смутно, словно в тумане. – Он смолк и потер рукой лоб. – Такое бывает со мной и сейчас, когда я пытаюсь что-то припомнить. Но ведь Кру наверняка говорил мне, в какую школу он ее послал. Как вы полагаете?
– Возможно, он и не говорил ничего определенного. Вы даже не знаете имени девочки.
– Он обычно звал ее своей «маленькой хозяюшкой» – странное имя для девочки! Но эти несчастные копи занимали все наши мысли – мы ни о чем больше не говорили. Если он и называл школу, то я забыл… забыл. А теперь уж мне никогда не вспомнить!
– Полноте! – сказал мистер Кармайкл. – Мы еще найдем эту девочку. Будем искать этих добрых русских, о которых нам рассказала мадам Паскаль. Ей помнилось почему-то, что они живут в Москве. Что ж, попробуем искать ее там. Я поеду в Москву.
– Если б у меня были силы, я бы поехал с вами, – сказал Кэррисфорд, – но я могу лишь сидеть, закутанный, перед камином и смотреть в огонь. Мне чудится, что оттуда на меня глядит молодой и веселый Ральф Кру. Он словно вопрошает о чем-то. Иногда я вижу его во сне – он стоит предо мной и задает все тот же вопрос. Вы догадываетесь, о чем он меня спрашивает, Кармайкл?
– Не совсем, – тихо ответил мистер Кармайкл.
– Он говорит: «Том, старина… где же моя маленькая хозяюшка?» – Мистер Кэррисфорд схватил Кармайкла за руку. – Я должен ему ответить! Я должен ответить! – произнес он, не выпуская руки поверенного. – Помогите мне… помогите мне ее найти!
А по другую сторону стены сидела Сара и беседовала с Мельхиседеком, который явился за ужином для себя и своей семьи.
– Нелегко мне было сегодня вести себя, как подобает принцессе, Мельхиседек, – говорила она. – Труднее обычного. Чем на улице холоднее и больше грязи, тем труднее оставаться принцессой. Когда Лавиния увидала мою юбку, забрызганную грязью, и засмеялась, мне так и хотелось ей кое-что сказать – я еле сдержалась. Прикусила язык – и смолчала. Днем было так холодно, Мельхиседек, да и вечер промозглый.
И она опустила голову на руки – она часто так делала, когда оставалась одна.
– Ах, папочка! – шепнула она. – Сколько времени прошло с тех пор, как я была твоей «хозяюшкой»!..
Вот что происходило в тот день по обе стороны стены.
ГЛАВА 13.
ГЛАВА 14.
Но Кэррисфорд покачал головой.
– Когда сознание ко мне возвратилось – бедный Кру уже лежал в могиле. А я ничего не помнил. Прошло немало месяцев, прежде чем я вспомнил о девочке. Но и тогда как-то смутно, словно в тумане. – Он смолк и потер рукой лоб. – Такое бывает со мной и сейчас, когда я пытаюсь что-то припомнить. Но ведь Кру наверняка говорил мне, в какую школу он ее послал. Как вы полагаете?
– Возможно, он и не говорил ничего определенного. Вы даже не знаете имени девочки.
– Он обычно звал ее своей «маленькой хозяюшкой» – странное имя для девочки! Но эти несчастные копи занимали все наши мысли – мы ни о чем больше не говорили. Если он и называл школу, то я забыл… забыл. А теперь уж мне никогда не вспомнить!
– Полноте! – сказал мистер Кармайкл. – Мы еще найдем эту девочку. Будем искать этих добрых русских, о которых нам рассказала мадам Паскаль. Ей помнилось почему-то, что они живут в Москве. Что ж, попробуем искать ее там. Я поеду в Москву.
– Если б у меня были силы, я бы поехал с вами, – сказал Кэррисфорд, – но я могу лишь сидеть, закутанный, перед камином и смотреть в огонь. Мне чудится, что оттуда на меня глядит молодой и веселый Ральф Кру. Он словно вопрошает о чем-то. Иногда я вижу его во сне – он стоит предо мной и задает все тот же вопрос. Вы догадываетесь, о чем он меня спрашивает, Кармайкл?
– Не совсем, – тихо ответил мистер Кармайкл.
– Он говорит: «Том, старина… где же моя маленькая хозяюшка?» – Мистер Кэррисфорд схватил Кармайкла за руку. – Я должен ему ответить! Я должен ответить! – произнес он, не выпуская руки поверенного. – Помогите мне… помогите мне ее найти!
А по другую сторону стены сидела Сара и беседовала с Мельхиседеком, который явился за ужином для себя и своей семьи.
– Нелегко мне было сегодня вести себя, как подобает принцессе, Мельхиседек, – говорила она. – Труднее обычного. Чем на улице холоднее и больше грязи, тем труднее оставаться принцессой. Когда Лавиния увидала мою юбку, забрызганную грязью, и засмеялась, мне так и хотелось ей кое-что сказать – я еле сдержалась. Прикусила язык – и смолчала. Днем было так холодно, Мельхиседек, да и вечер промозглый.
И она опустила голову на руки – она часто так делала, когда оставалась одна.
– Ах, папочка! – шепнула она. – Сколько времени прошло с тех пор, как я была твоей «хозяюшкой»!..
Вот что происходило в тот день по обе стороны стены.
ГЛАВА 13.
Одна из многих
В тот год зима выдалась холодная. Порой, когда Сару посылали куда-нибудь, ей приходилось идти по снегу; а порой снег таял и смешивался с грязью – и это было еще хуже; порой же стоял такой густой туман, что фонари на улицах горели весь день, и Лондон казался Саре таким же, как несколько лет назад, когда она ехала с отцом в школу мисс Минчин. В такие дни окна в доме Большой семьи сияли так заманчиво и уютно, а из кабинета индийского джентльмена падал такой яркий и теплый свет. Теперь уже Сара не смотрела на закаты и восходы; даже звезды, как ей казалось, показывались редко. Над городом низко нависли тучи; они были того же цвета, что и грязь на улицах, и из них то и дело хлестал дождь. Даже если не было тумана, в четыре часа уже темнело. Поднимаясь за чем-нибудь на чердак, Саре приходилось зажигать свечку. Кухарка и служанки ходили мрачные, ко всему придирались и то и дело срывали зло на Бекки.
– Не будь вас, мисс, – как-то, чихая, сказала Бекки, поднявшись к Саре на чердак, – не будь вас в соседней камере, я бы просто умерла. Здесь теперь самая настоящая тюрьма, правда? Хозяйка – ну вылитый тюремщик! На поясе у нее, как вы говорили, огромные ключи. Да и кухарка – точь-в-точь тюремщик. Расскажите мне еще что-нибудь, мисс… Раскажите мне про подкоп, который мы прорыли под стеной.
– Нет, я тебе расскажу что-нибудь потеплее, – отвечала Сара, дрожа. – Принеси свое покрывало и завернись в него, а я завернусь в свое, сядем рядышком на кровать, и я расскажу тебе про тропический лес, где прежде жила обезьянка индийского джентльмена. Когда я вижу, как она сидит у окошка и так печально глядит на улицу, я всегда знаю, что она вспоминает тропический лес, где качалась на кокосовых пальмах. Интересно, кто ее поймал и остались ли у нее в лесу детки, которым она приносила орехи?
– Мне уже теплее, мисс, – произнесла с благодарностью Бекки. – Знаете, иногда даже Бастилия кажется мне не такой холодной, когда вы про нее рассказываете.
– Это потому, что ты тогда отвлекаешься, – отвечала Сара, натягивая покрывало по самые уши. – Я это давно заметила. Когда нам плохо физически, надо заставить себя думать о чем-то другом.
– А вы так можете, мисс? – спросила Бекки, глядя с восхищением на Сару.
Сара на мгновение задумалась.
– Иногда могу, а иногда нет, – призналась она. – Если получается, тогда все хорошо. И знаешь, что я тебе скажу? Если бы мы побольше практиковались, у нас бы всегда получалось. В последнее время я много практиковалась, и мне уже теперь отвлекаться легче, чем раньше. Когда все плохо… очень плохо… я изо всех сил вспоминаю, что я принцесса. Я себе говорю: «Я принцесса, я сказочная принцесса, и потому никто меня не может обидеть и ничто – огорчить». – Она засмеялась и прибавила: – Ты даже не знаешь, как это помогает отвлечься…
Саре нередко приходилось заставлять себя думать о чем-то другом; еще чаще ей приходилось напоминать себе, что она принцесса. Особенно трудно это было в один ненастный день, который, как она полагала, запомнится ей навсегда.
Несколько дней кряду беспрерывно лил дождь; на улицах стоял липкий промозглый туман; было холодно и скользко; под ногами расползалась грязь, липкая лондонская грязь, а над ней нависла пелена из тумана и мелкого дождя. Разумеется, Сару несколько раз посылали куда-то особенно далеко – это всегда случалось в такие дни. Снова и снова выходила она под дождь, так что в конце концов совсем промокла. Старые перья на ее нелепой шляпке повисли и казались еще нелепее, а стоптанные башмаки до того пропитались влагой, что вода хлюпала и вытекала из них через край. Вдобавок ко всему Сара в тот день осталась без обеда, потому что мисс Минчин решила ее наказать. Сара так устала и промерзла, что лицо у нее посинело; прохожие глядели на нее с состраданием. Но она этого не замечала. Она спешила по улицам, стараясь думать о чем-нибудь другом. Это было очень важно. Из последних сил она пыталась что-то «вообразить». Только на этот раз это было гораздо труднее, чем раньше; раз или два ей даже показалось, что стало еще холоднее. Но она не сдавалась. Жидкая грязь заливала ее рваные башмаки, а ветер словно старался сорвать с нее тонкую накидку, но она беззвучно шептала, не шевеля губами, говорила сама себе:
– Предположим, что одежда на мне сухая. Предположим, что на мне прочные ботинки, длинное толстое пальто и шерстяные чулки. И зонтик. И еще предположим… предположим, что, проходя мимо булочной, где продают горячие булки, я вдруг нахожу шесть пенсов – и чьи они, неизвестно. Тогда я захожу в булочную, покупаю шесть горячих булочек и съедаю их одну за другой.
Странные вещи происходят иногда.
Во всяком случае, с Сарой случилась странная история.
Она как раз собиралась перейти улицу. Грязь была ужасная, ей приходилось чуть ли не брести по ней вброд. Сара изо всех сил старалась найти переход получше, да все напрасно, пробираясь по булыжникам, она смотрела себе под ноги, и вдруг, уже совсем было ступив на тротуар, она заметила, что у края тротуара что-то блестит. Это была серебряная монетка, маленькая серебряная монетка – прохожие затоптали ее в грязь, но она все еще немного поблескивала. Правда, это была монетка не в шесть, а в четыре пенса.
В тот же миг Сара схватила ее посиневшей рукой.
– Ах! – вскричала она. – Это правда! Правда!
И, подняв глаза, посмотрела на лавку, которая была прямо перед ней. Поверите ли, это оказалась булочная! Толстая, приветливая, румяная булочница в эту минуту как раз ставила в витрину поднос с дивными, горячими – только что из печи! – булочками. Большими, пышными, блестящими булочками с коринками! [14]
У Сары закружилась голова – от удивления, от вида булочек и от чудесного запаха теплого хлеба, который доносился из подвального окна булочной.
Сара знала, что может смело взять монетку. Она уже долго лежала в грязи, и потерявший давно скрылся. За день здесь прошло столько людей!
«Но, может, ее потеряла хозяйка булочной? Надо спросить», – прошептала про себя Сара.
Она подошла к булочной, занесла было ногу на ступеньку – и остановилась.
Она увидела небольшую фигурку в лохмотьях, из-под которых виднелись маленькие красные от холода ноги, покрытые грязью. Из лохмотьев выглядывала копна спутанных волос и грязное личико с большими, запавшими от голода глазами. Девочка пыталась прикрыть ноги своим рваным платьем, но оно было слишком коротко; вид у нее был еще более несчастный и заброшенный, чем у Сары.
Сара сразу поняла, что девочка голодна, – ей стало ее жаль.
«Вот, – подумала она, – одна из многих. Она хочет есть больше, чем я».
Девочка взглянула на Сару и слегка отодвинулась, чтобы дать ей пройти. Она привыкла всем давать дорогу и знала, что, если ее увидит полицейский, он велит ей: «Проходи, не задерживайся!»
Сара зажала в руке монетку и на мгновение замешкалась. Потом спросила:
– Ты голодна?
Девочка в лохмотьях прижалась к стене.
– А то нет? – отвечала она хрипло. – Еще как!
– Разве ты не обедала? – сказала Сара.
– Не обедала. – И она еще теснее прижалась к стене – И не завтракала… и не ужинала. Вообще ничего не ела.
– С каких пор?
– Не знаю. Сегодня не ела ничего… Уж я просила, просила, но никто не подал.
От одного вида этой девочки Саре стало не по себе, она еще острее почувствовала голод. Но хотя на сердце у нее было тяжело, странные мысли проносились в ее голове.
«Если я принцесса, – думала Сара, – если я принцесса… Когда принцесс лишали всего и изгоняли из дворца, они всегда делились… с бедняками… если встречали кого-то, кто был еще беднее и голоднее их. Принцессы всегда делились. Булочка стоит пенс. Если бы я нашла шестипенсовик, я бы съела шесть булочек. Нам обеим не наесться. Но все же лучше так, чем ничего».
– Подожди минутку, – сказала она нищенке.
И вошла в булочную. Там было тепло и вкусно пахло. Хозяйка как раз собиралась выставить в витрину еще один поднос с горячими булочками.
– Простите, – сказала Сара, – не вы ли потеряли четыре пенса? Серебряную монету в четыре пенса?
И она протянула хозяйке эту жалкую монетку.
Хозяйка взглянула на монету, а потом на Сару – на ее сосредоточенное лицо и вымокшую потрепанную одежду, которая, однако, была сшита из хорошей ткани.
– Нет-нет, – сказала она. – Вы ее нашли?
– Да, – ответила Сара. – У тротуара.
– Оставьте ее себе, – сказала хозяйка. – Может, она там уже целую неделю лежала. Бог знает, кто ее потерял. Теперь уж его не найти.
– Я знаю, – согласилась Сара, – но я решила на всякий случай спросить вас…
– Редко кто так бы поступил, – заметила хозяйка, глядя на Сару с недоумением и интересом. – Хотите что-то купить? – прибавила она, увидав, что Сара поглядывает на булочки.
– Да, дайте мне, пожалуйста, четыре булочки, – сказала Сара. – Вон те, что по пенни за штуку.
Хозяйка подошла к витрине и положила булочки в бумажный пакет.
Сара заметила, что она кладет не четыре, а шесть булочек.
– Простите, я просила четыре, – сказала она. – У меня всего четыре пенса.
– А я прибавлю две для ровного веса, – произнесла сердечная хозяйка. – Вы, может, их скушаете как-нибудь. Вы ведь, верно, проголодались?
Перед глазами у Сары поплыл туман.
– Да, – ответила она. – Я очень проголодалась, и я вам очень признательна за вашу доброту. А…
Она собиралась сказать: «А возле булочной сидит девочка, которая проголодалась еще больше, чем я».
Но в эту минуту в булочную вошло несколько покупателей, и все они очень спешили, так что Сара только поблагодарила еще раз хозяйку и вышла.
Девочка все еще сидела, скорчившись в уголке возле входа. В своих мокрых и грязных лохмотьях она выглядела ужасно. Она тупо, страдальчески глядела прямо перед собой, и Сара заметила, что она смахивает загрубевшей черной рукой слезы, внезапно выступившие у нее из глаз. Она что-то бормотала про себя.
Сара открыла пакет и вынула из него горячую булочку. Ее собственные закоченевшие пальцы уже немного согрелись от пакета с булочками, который она держала в руках.
– Смотри-ка, – окликнула девочку Сара и положила булочку ей на колени, – вот булочка, она горячая и вкусная. Съешь, и тебе будет легче.
Бедная нищенка испуганно посмотрела снизу вверх на Сару, словно не веря собственным глазам; потом вдруг схватила булочку и стала жадно запихивать ее себе в рот.
– Господи! Господи! – твердила она хрипло. – Неужели?!
Сара вынула еще три булочки и положила их девочке на колени.
«Она голоднее меня, – сказала она про себя. – Она просто умирает с голоду».
Но рука ее задрожала, когда она клала четвертую булочку.
«Я же не умираю», – сказала себе Сара и положила пятую булочку.
Маленькая лондонская дикарка хватала и жадно жевала; она так изголодалась, что даже не поблагодарила Сару, когда та повернулась, чтобы уйти. Ведь ее не учили манерам. Это был просто бедный маленький зверек.
– Прощай, – молвила Сара.
Перейдя улицу, она оглянулась. Держа в каждой руке по булочке, девочка вдруг перестала жевать и посмотрела на нее. Сара кивнула ей – девочка устремила на нее недоумевающий взгляд, а потом дернула в ответ лохматой головой. Она долго смотрела вслед Саре, пока та не скрылась из виду.
В эту минуту хозяйка подошла к окну булочной.
– Господи, помилуй! – вскричала она. – Да эта девочка отдала булочки нищенке! А ведь сама была так голодна. Хотела бы я знать, почему она это сделала!
Хозяйка в раздумье постояла у окна. Любопытство ее одолело. Она подошла к двери и заговорила с нищенкой.
– Кто тебе дал эти булочки?
Девочка кивнула в сторону уходящей фигурки.
– А что она сказала? – спросила хозяйка.
– Спросила, хочу ли я есть, – отвечала девочка хрипло.
– А ты что ответила?
– «Еще как!»
– Тогда она вошла, купила булочки и дала тебе, да?
Девочка кивнула.
– Сколько ж она тебе дала?
– Пять.
Хозяйка задумалась.
– Себе оставила всего одну, – проговорила она тихо. – А могла бы все шесть съесть – я по глазам видала.
Она поглядела на мелькавшую вдали маленькую фигурку в изношенном мокром платье. Странное беспокойство овладело ею.
– Как жаль, что она так быстро ушла, – сказала хозяйка. – Я бы ей целую дюжину булочек дала, клянусь Богом!
Она повернулась к нищенке.
– Ты еще голодна? – спросила она.
– Я всегда голодна, – ответила та, – только теперь не так сильно.
– Зайди ко мне, – сказала хозяйка и открыла дверь булочной.
Девочка встала и нерешительно вошла. Ее приглашали в теплую лавку, полную хлеба! Нет, это было невероятно. Она не знала, что сейчас будет, но ей было все равно.
– Садись, погрейся, – сказала хозяйка, указав на огонь, пылавший в камине в задней комнате. – Слушай! Когда будешь голодна, ты всегда можешь прийти сюда и попросить ломоть хлеба. Клянусь Богом, я тебе всегда его дам – ради той девочки, что здесь была.
Последняя булочка немного утешила Сару. Все лучше, чем ничего, к тому же булочка была, по крайней мере, горячая. Сара на ходу отламывала от нее по кусочку и медленно жевала, чтобы подольше продлить удовольствие.
«Что, если эта булочка волшебная, – говорила она про себя, – и каждый кусочек это целый обед. Так я, пожалуй, объемся».
Уже совсем стемнело, когда Сара добралась наконец до площади, где находился пансион для благородных девиц. В домах уже горели огни. В окнах комнаты, где ей нередко удавалось увидеть членов Большой семьи, еще не спустили шторы. Обычно в это время дня джентльмен, которого Сара называла про себя мистером Монтморенси, располагался в большом кресле, а вокруг теснились дети – кто сидел у него на коленях, кто мостился на ручках кресла, кто стоял, прислонясь к его плечу, и все они болтали и смеялись. Но на этот раз, хотя все были в комнате, мистер Монтморенси в кресле не сидел. В комнате царила суматоха. Мистер Монтморенси, судя по всему, собирался в дорогу. У подъезда стояла карета с привязанным сзади вместительным чемоданом. Дети теснились вокруг отца, болтали и жались к нему. Мать стояла рядом и что-то говорила, словно задавала мужу последние вопросы. Сара постояла перед окном, наблюдая, как мистер Монтморенси поднимал и целовал малышей, а потом нагнулся и расцеловал старших детей.
«Интересно, надолго ли он едет, – думала Сара. – Чемодан вместительный. Ах, как они будут без него скучать! Мне тоже будет без него скучно – хоть он и не подозревает о моем существовании».
Когда дверь отворилась, Сара, вспомнив о поданной ей монете, отошла в сторону. Ей было видно, что мистер Монтморенси вышел из дверей и остановился со старшими детьми на пороге. Теплый свет, падавший из холла, освещал всю группу.
– А в Москве теперь снег? – спросила девочка по имени Джэнет. – И все заледенело?
– Ты будешь ездить на дрожках? – спросил еще кто-то из детей. – А царя ты увидишь?
– Я буду вам писать обо всем, что увижу, – отвечал мистер Монтморенси со смехом. – Пришлю вам открытки с изображением мужиков и всего прочего. Ну, а теперь бегите в дом. Вечер ужасно сырой. Я бы охотнее остался с вами, чем ехать в Москву. До свиданья! До свиданья, голубчики! Да хранит вас Господь!
И он сбежал по ступенькам и прыгнул в карету.
– Если найдешь девочку, передай ей от нас привет, – закричал Гай Клэренс и запрыгал на коврике у порога.
А потом они вошли в дом и закрыли за собой дверь.
– Нора, ты видела «девочку, которая не нищая»? – спросила Джэнет, когда все вернулись в дом. – Она была такая замерзшая! Я заметила, что она стоит и смотрит на нас. Мама говорит, что платье ей, верно, отдал кто-то богатый, но оно уже совсем износилось. Ее вечно куда-то посылают в такую ужасную погоду! И даже по вечерам!
Сара перешла на другую сторону сквера и, дрожа от холода и усталости, подошла к пансиону.
«О какой это девочке они говорили? – думала она. – Кого он ищет?»
Она спустилась по ступенькам, ведущим в кухню, прижимая к себе корзинку, которая казалась ей такой тяжелой. А мистер Монтморенси спешил в это время к поезду, который должен был отвезти его в Москву, где он собирался искать пропавшую дочку капитана Кру.
– Не будь вас, мисс, – как-то, чихая, сказала Бекки, поднявшись к Саре на чердак, – не будь вас в соседней камере, я бы просто умерла. Здесь теперь самая настоящая тюрьма, правда? Хозяйка – ну вылитый тюремщик! На поясе у нее, как вы говорили, огромные ключи. Да и кухарка – точь-в-точь тюремщик. Расскажите мне еще что-нибудь, мисс… Раскажите мне про подкоп, который мы прорыли под стеной.
– Нет, я тебе расскажу что-нибудь потеплее, – отвечала Сара, дрожа. – Принеси свое покрывало и завернись в него, а я завернусь в свое, сядем рядышком на кровать, и я расскажу тебе про тропический лес, где прежде жила обезьянка индийского джентльмена. Когда я вижу, как она сидит у окошка и так печально глядит на улицу, я всегда знаю, что она вспоминает тропический лес, где качалась на кокосовых пальмах. Интересно, кто ее поймал и остались ли у нее в лесу детки, которым она приносила орехи?
– Мне уже теплее, мисс, – произнесла с благодарностью Бекки. – Знаете, иногда даже Бастилия кажется мне не такой холодной, когда вы про нее рассказываете.
– Это потому, что ты тогда отвлекаешься, – отвечала Сара, натягивая покрывало по самые уши. – Я это давно заметила. Когда нам плохо физически, надо заставить себя думать о чем-то другом.
– А вы так можете, мисс? – спросила Бекки, глядя с восхищением на Сару.
Сара на мгновение задумалась.
– Иногда могу, а иногда нет, – призналась она. – Если получается, тогда все хорошо. И знаешь, что я тебе скажу? Если бы мы побольше практиковались, у нас бы всегда получалось. В последнее время я много практиковалась, и мне уже теперь отвлекаться легче, чем раньше. Когда все плохо… очень плохо… я изо всех сил вспоминаю, что я принцесса. Я себе говорю: «Я принцесса, я сказочная принцесса, и потому никто меня не может обидеть и ничто – огорчить». – Она засмеялась и прибавила: – Ты даже не знаешь, как это помогает отвлечься…
Саре нередко приходилось заставлять себя думать о чем-то другом; еще чаще ей приходилось напоминать себе, что она принцесса. Особенно трудно это было в один ненастный день, который, как она полагала, запомнится ей навсегда.
Несколько дней кряду беспрерывно лил дождь; на улицах стоял липкий промозглый туман; было холодно и скользко; под ногами расползалась грязь, липкая лондонская грязь, а над ней нависла пелена из тумана и мелкого дождя. Разумеется, Сару несколько раз посылали куда-то особенно далеко – это всегда случалось в такие дни. Снова и снова выходила она под дождь, так что в конце концов совсем промокла. Старые перья на ее нелепой шляпке повисли и казались еще нелепее, а стоптанные башмаки до того пропитались влагой, что вода хлюпала и вытекала из них через край. Вдобавок ко всему Сара в тот день осталась без обеда, потому что мисс Минчин решила ее наказать. Сара так устала и промерзла, что лицо у нее посинело; прохожие глядели на нее с состраданием. Но она этого не замечала. Она спешила по улицам, стараясь думать о чем-нибудь другом. Это было очень важно. Из последних сил она пыталась что-то «вообразить». Только на этот раз это было гораздо труднее, чем раньше; раз или два ей даже показалось, что стало еще холоднее. Но она не сдавалась. Жидкая грязь заливала ее рваные башмаки, а ветер словно старался сорвать с нее тонкую накидку, но она беззвучно шептала, не шевеля губами, говорила сама себе:
– Предположим, что одежда на мне сухая. Предположим, что на мне прочные ботинки, длинное толстое пальто и шерстяные чулки. И зонтик. И еще предположим… предположим, что, проходя мимо булочной, где продают горячие булки, я вдруг нахожу шесть пенсов – и чьи они, неизвестно. Тогда я захожу в булочную, покупаю шесть горячих булочек и съедаю их одну за другой.
Странные вещи происходят иногда.
Во всяком случае, с Сарой случилась странная история.
Она как раз собиралась перейти улицу. Грязь была ужасная, ей приходилось чуть ли не брести по ней вброд. Сара изо всех сил старалась найти переход получше, да все напрасно, пробираясь по булыжникам, она смотрела себе под ноги, и вдруг, уже совсем было ступив на тротуар, она заметила, что у края тротуара что-то блестит. Это была серебряная монетка, маленькая серебряная монетка – прохожие затоптали ее в грязь, но она все еще немного поблескивала. Правда, это была монетка не в шесть, а в четыре пенса.
В тот же миг Сара схватила ее посиневшей рукой.
– Ах! – вскричала она. – Это правда! Правда!
И, подняв глаза, посмотрела на лавку, которая была прямо перед ней. Поверите ли, это оказалась булочная! Толстая, приветливая, румяная булочница в эту минуту как раз ставила в витрину поднос с дивными, горячими – только что из печи! – булочками. Большими, пышными, блестящими булочками с коринками! [14]
У Сары закружилась голова – от удивления, от вида булочек и от чудесного запаха теплого хлеба, который доносился из подвального окна булочной.
Сара знала, что может смело взять монетку. Она уже долго лежала в грязи, и потерявший давно скрылся. За день здесь прошло столько людей!
«Но, может, ее потеряла хозяйка булочной? Надо спросить», – прошептала про себя Сара.
Она подошла к булочной, занесла было ногу на ступеньку – и остановилась.
Она увидела небольшую фигурку в лохмотьях, из-под которых виднелись маленькие красные от холода ноги, покрытые грязью. Из лохмотьев выглядывала копна спутанных волос и грязное личико с большими, запавшими от голода глазами. Девочка пыталась прикрыть ноги своим рваным платьем, но оно было слишком коротко; вид у нее был еще более несчастный и заброшенный, чем у Сары.
Сара сразу поняла, что девочка голодна, – ей стало ее жаль.
«Вот, – подумала она, – одна из многих. Она хочет есть больше, чем я».
Девочка взглянула на Сару и слегка отодвинулась, чтобы дать ей пройти. Она привыкла всем давать дорогу и знала, что, если ее увидит полицейский, он велит ей: «Проходи, не задерживайся!»
Сара зажала в руке монетку и на мгновение замешкалась. Потом спросила:
– Ты голодна?
Девочка в лохмотьях прижалась к стене.
– А то нет? – отвечала она хрипло. – Еще как!
– Разве ты не обедала? – сказала Сара.
– Не обедала. – И она еще теснее прижалась к стене – И не завтракала… и не ужинала. Вообще ничего не ела.
– С каких пор?
– Не знаю. Сегодня не ела ничего… Уж я просила, просила, но никто не подал.
От одного вида этой девочки Саре стало не по себе, она еще острее почувствовала голод. Но хотя на сердце у нее было тяжело, странные мысли проносились в ее голове.
«Если я принцесса, – думала Сара, – если я принцесса… Когда принцесс лишали всего и изгоняли из дворца, они всегда делились… с бедняками… если встречали кого-то, кто был еще беднее и голоднее их. Принцессы всегда делились. Булочка стоит пенс. Если бы я нашла шестипенсовик, я бы съела шесть булочек. Нам обеим не наесться. Но все же лучше так, чем ничего».
– Подожди минутку, – сказала она нищенке.
И вошла в булочную. Там было тепло и вкусно пахло. Хозяйка как раз собиралась выставить в витрину еще один поднос с горячими булочками.
– Простите, – сказала Сара, – не вы ли потеряли четыре пенса? Серебряную монету в четыре пенса?
И она протянула хозяйке эту жалкую монетку.
Хозяйка взглянула на монету, а потом на Сару – на ее сосредоточенное лицо и вымокшую потрепанную одежду, которая, однако, была сшита из хорошей ткани.
– Нет-нет, – сказала она. – Вы ее нашли?
– Да, – ответила Сара. – У тротуара.
– Оставьте ее себе, – сказала хозяйка. – Может, она там уже целую неделю лежала. Бог знает, кто ее потерял. Теперь уж его не найти.
– Я знаю, – согласилась Сара, – но я решила на всякий случай спросить вас…
– Редко кто так бы поступил, – заметила хозяйка, глядя на Сару с недоумением и интересом. – Хотите что-то купить? – прибавила она, увидав, что Сара поглядывает на булочки.
– Да, дайте мне, пожалуйста, четыре булочки, – сказала Сара. – Вон те, что по пенни за штуку.
Хозяйка подошла к витрине и положила булочки в бумажный пакет.
Сара заметила, что она кладет не четыре, а шесть булочек.
– Простите, я просила четыре, – сказала она. – У меня всего четыре пенса.
– А я прибавлю две для ровного веса, – произнесла сердечная хозяйка. – Вы, может, их скушаете как-нибудь. Вы ведь, верно, проголодались?
Перед глазами у Сары поплыл туман.
– Да, – ответила она. – Я очень проголодалась, и я вам очень признательна за вашу доброту. А…
Она собиралась сказать: «А возле булочной сидит девочка, которая проголодалась еще больше, чем я».
Но в эту минуту в булочную вошло несколько покупателей, и все они очень спешили, так что Сара только поблагодарила еще раз хозяйку и вышла.
Девочка все еще сидела, скорчившись в уголке возле входа. В своих мокрых и грязных лохмотьях она выглядела ужасно. Она тупо, страдальчески глядела прямо перед собой, и Сара заметила, что она смахивает загрубевшей черной рукой слезы, внезапно выступившие у нее из глаз. Она что-то бормотала про себя.
Сара открыла пакет и вынула из него горячую булочку. Ее собственные закоченевшие пальцы уже немного согрелись от пакета с булочками, который она держала в руках.
– Смотри-ка, – окликнула девочку Сара и положила булочку ей на колени, – вот булочка, она горячая и вкусная. Съешь, и тебе будет легче.
Бедная нищенка испуганно посмотрела снизу вверх на Сару, словно не веря собственным глазам; потом вдруг схватила булочку и стала жадно запихивать ее себе в рот.
– Господи! Господи! – твердила она хрипло. – Неужели?!
Сара вынула еще три булочки и положила их девочке на колени.
«Она голоднее меня, – сказала она про себя. – Она просто умирает с голоду».
Но рука ее задрожала, когда она клала четвертую булочку.
«Я же не умираю», – сказала себе Сара и положила пятую булочку.
Маленькая лондонская дикарка хватала и жадно жевала; она так изголодалась, что даже не поблагодарила Сару, когда та повернулась, чтобы уйти. Ведь ее не учили манерам. Это был просто бедный маленький зверек.
– Прощай, – молвила Сара.
Перейдя улицу, она оглянулась. Держа в каждой руке по булочке, девочка вдруг перестала жевать и посмотрела на нее. Сара кивнула ей – девочка устремила на нее недоумевающий взгляд, а потом дернула в ответ лохматой головой. Она долго смотрела вслед Саре, пока та не скрылась из виду.
В эту минуту хозяйка подошла к окну булочной.
– Господи, помилуй! – вскричала она. – Да эта девочка отдала булочки нищенке! А ведь сама была так голодна. Хотела бы я знать, почему она это сделала!
Хозяйка в раздумье постояла у окна. Любопытство ее одолело. Она подошла к двери и заговорила с нищенкой.
– Кто тебе дал эти булочки?
Девочка кивнула в сторону уходящей фигурки.
– А что она сказала? – спросила хозяйка.
– Спросила, хочу ли я есть, – отвечала девочка хрипло.
– А ты что ответила?
– «Еще как!»
– Тогда она вошла, купила булочки и дала тебе, да?
Девочка кивнула.
– Сколько ж она тебе дала?
– Пять.
Хозяйка задумалась.
– Себе оставила всего одну, – проговорила она тихо. – А могла бы все шесть съесть – я по глазам видала.
Она поглядела на мелькавшую вдали маленькую фигурку в изношенном мокром платье. Странное беспокойство овладело ею.
– Как жаль, что она так быстро ушла, – сказала хозяйка. – Я бы ей целую дюжину булочек дала, клянусь Богом!
Она повернулась к нищенке.
– Ты еще голодна? – спросила она.
– Я всегда голодна, – ответила та, – только теперь не так сильно.
– Зайди ко мне, – сказала хозяйка и открыла дверь булочной.
Девочка встала и нерешительно вошла. Ее приглашали в теплую лавку, полную хлеба! Нет, это было невероятно. Она не знала, что сейчас будет, но ей было все равно.
– Садись, погрейся, – сказала хозяйка, указав на огонь, пылавший в камине в задней комнате. – Слушай! Когда будешь голодна, ты всегда можешь прийти сюда и попросить ломоть хлеба. Клянусь Богом, я тебе всегда его дам – ради той девочки, что здесь была.
Последняя булочка немного утешила Сару. Все лучше, чем ничего, к тому же булочка была, по крайней мере, горячая. Сара на ходу отламывала от нее по кусочку и медленно жевала, чтобы подольше продлить удовольствие.
«Что, если эта булочка волшебная, – говорила она про себя, – и каждый кусочек это целый обед. Так я, пожалуй, объемся».
Уже совсем стемнело, когда Сара добралась наконец до площади, где находился пансион для благородных девиц. В домах уже горели огни. В окнах комнаты, где ей нередко удавалось увидеть членов Большой семьи, еще не спустили шторы. Обычно в это время дня джентльмен, которого Сара называла про себя мистером Монтморенси, располагался в большом кресле, а вокруг теснились дети – кто сидел у него на коленях, кто мостился на ручках кресла, кто стоял, прислонясь к его плечу, и все они болтали и смеялись. Но на этот раз, хотя все были в комнате, мистер Монтморенси в кресле не сидел. В комнате царила суматоха. Мистер Монтморенси, судя по всему, собирался в дорогу. У подъезда стояла карета с привязанным сзади вместительным чемоданом. Дети теснились вокруг отца, болтали и жались к нему. Мать стояла рядом и что-то говорила, словно задавала мужу последние вопросы. Сара постояла перед окном, наблюдая, как мистер Монтморенси поднимал и целовал малышей, а потом нагнулся и расцеловал старших детей.
«Интересно, надолго ли он едет, – думала Сара. – Чемодан вместительный. Ах, как они будут без него скучать! Мне тоже будет без него скучно – хоть он и не подозревает о моем существовании».
Когда дверь отворилась, Сара, вспомнив о поданной ей монете, отошла в сторону. Ей было видно, что мистер Монтморенси вышел из дверей и остановился со старшими детьми на пороге. Теплый свет, падавший из холла, освещал всю группу.
– А в Москве теперь снег? – спросила девочка по имени Джэнет. – И все заледенело?
– Ты будешь ездить на дрожках? – спросил еще кто-то из детей. – А царя ты увидишь?
– Я буду вам писать обо всем, что увижу, – отвечал мистер Монтморенси со смехом. – Пришлю вам открытки с изображением мужиков и всего прочего. Ну, а теперь бегите в дом. Вечер ужасно сырой. Я бы охотнее остался с вами, чем ехать в Москву. До свиданья! До свиданья, голубчики! Да хранит вас Господь!
И он сбежал по ступенькам и прыгнул в карету.
– Если найдешь девочку, передай ей от нас привет, – закричал Гай Клэренс и запрыгал на коврике у порога.
А потом они вошли в дом и закрыли за собой дверь.
– Нора, ты видела «девочку, которая не нищая»? – спросила Джэнет, когда все вернулись в дом. – Она была такая замерзшая! Я заметила, что она стоит и смотрит на нас. Мама говорит, что платье ей, верно, отдал кто-то богатый, но оно уже совсем износилось. Ее вечно куда-то посылают в такую ужасную погоду! И даже по вечерам!
Сара перешла на другую сторону сквера и, дрожа от холода и усталости, подошла к пансиону.
«О какой это девочке они говорили? – думала она. – Кого он ищет?»
Она спустилась по ступенькам, ведущим в кухню, прижимая к себе корзинку, которая казалась ей такой тяжелой. А мистер Монтморенси спешил в это время к поезду, который должен был отвезти его в Москву, где он собирался искать пропавшую дочку капитана Кру.
ГЛАВА 14.
Что видел и слышал Мельхиседек
В тот же день, пока Сары не было дома, на чердаке происходило что-то странное. Один лишь Мельхиседек все видел и слышал, но он так перепугался, что поскорей убежал в свою норку и притаился там, дрожа от страха, и лишь иногда выглядывал украдкой. Ему было любопытно узнать, что же происходит.
Когда рано утром Сара ушла, на чердаке стало тихо, только дождь мерно стучал по крыше и оконному стеклу. Мельхиседек совсем заскучал; но когда дождь перестал и воцарилась полная тишина, он решил выйти на разведку, хотя опыт ему и подсказывал, что Сара еще не скоро вернется. Он побегал по чердаку, обнюхивая все уголки, и нашел корочку, непонятно как сохранившуюся от его последнего ужина, как вдруг на крыше раздался какой-то шум. Он замер и с бьющимся сердцем прислушался. Шаги! Вот они приближаются… они уже у окна! Окно тихо отворилось. В комнату заглянул темнолицый человек; за ним виднелся другой. Два человека молча стояли на крыше, осторожно и с интересом приглядываясь. Они явно собирались влезть в комнату через окно. Один из них был Рам Дасс, а второй, молодой, служил у индийского джентльмена секретарем; но Мельхиседек, конечно, этого не знал. Он знал только, что эти двое нарушили тишину и уединение чердака. Когда же темнолицый легко и бесшумно спрыгнул на пол, Мельхиседек повернул и со всех ног бросился в норку. Бедняга перепугался насмерть. Сары он давно не боялся: он знал, что если она что и кидает, то только крошки, и никогда не кричит, а лишь тихонько, призывно свистит. Но незнакомые мужчины… нет, это было опасно. Мельхиседек притаился в норке, у самого входа, с тревогой поглядывая в щель. Не берусь вам сказать, много ли он понял из разговора, который услышал; но даже если бы он все понял, то остался бы в том же недоумении.
Секретарь, молодой и ловкий, неслышно спрыгнул вслед за Рам Дассом на пол – он успел увидеть кончик хвоста убегающего Мельхиседека.
– Там крыса? – спросил он шепотом Рам Дасса.
– Да, крыса, сахиб, – тоже шепотом отвечал Рам Дасс. – Их тут много.
Молодой человек содрогнулся.
– Как это девочка их не боится! – воскликнул секретарь.
Рам Дасс развел руками и почтительно улыбнулся. Он выступал в роли человека, хорошо знающего Сару, хотя видел ее всего один раз.
– Эта девочка всех тварей любит, сахиб, – отвечал он. – Она не похожа на других детей. Я ее вижу, когда она меня не видит. По ночам я часто пробираюсь по крыше, чтобы посмотреть, здорова ли она. Из своего окна я за ней слежу, когда она о том и не подозревает. Она залезает на стол и смотрит в окно на небо, словно небо ей что-то говорит. Воробьи слетаются на ее зов. В своем одиночестве она приручила эту крысу. К ней за утешением приходит юная рабыня, что живет в этом доме. Ее тайком навещает маленькая девочка; а другая, постарше, ее боготворит и готова слушать ее рассказы часами. Все это я видел, когда тайком пробирался к ее окну. Но хозяйка этого дома – злая женщина, она обращается с девочкой как с парией, хотя та держится так, словно в ее жилах течет королевская кровь!
– Ты, как я погляжу, много знаешь об этой девочке, – заметил секретарь.
– Я знаю каждый день ее жизни, – отвечал Рам Дасс. – Я знаю, когда она уходит и когда возвращается; ее печаль и ее скромные радости; холод и голод, которые ее мучают. Я знаю, как она сидит по ночам над книгами; знаю, как ее тайные друзья прокрадываются к ней и она веселеет, как веселеют дети даже в тисках нищеты, потому что она может поболтать с ними и втихомолку посмеяться. Если б она заболела, я бы узнал об этом и, если бы только это было возможно, тотчас пришел ей на помощь.
– Ты уверен, что сюда, кроме нее, никто не заходит? А сама она не вернется? Если она вдруг нас здесь застанет, она перепугается, и план Кэррисфорда-сахиба расстроится.
Рам Дасс неслышно подошел к двери и встал возле нее.
– Сюда никто не подымается, сахиб, – сказал он. – Она ушла с корзиной и долго еще не вернется. Если я стану здесь, я услышу шаги, как только она начнет подыматься с последней площадки.
Секретарь вынул из нагрудного кармана карандаш и блокнот.
– Смотри же, не пропусти, – распорядился он. И начал медленно и беззвучно обходить жалкую каморку, что-то быстро записывая в блокноте.
Сначала он подошел к узенькой кровати, пощупал рукой матрас и вскрикнул от удивления.
– Жесткий, как камень! Нужно заменить его как-нибудь, когда ее не будет дома. Придется это сделать в другой день. Сегодня не успеть.
Он приподнял покрывало и взглянул на плоскую подушку.
– Покрывало выцветшее и старое, одеяло тонкое, простыни все в заплатах, – сказал он. – Каково ребенку спать в такой постели? А еще называют свой дом респектабельным! Камин, верно, целую вечность не топили, – прибавил он, взглянув на ржавую решетку.
– С тех пор, как я здесь, – отвечал Рам Дасс, – не топили ни разу. Хозяйка здесь не из тех, кто думает о других.
Секретарь быстро писал в блокноте. Оторвал листок, спрятал его в нагрудный карман и поднял глаза.
– Странный мы выбрали путь, – сказал он. – Чей это план?
Рам Дасс склонил в знак извинения голову.
– Должен признать, что сначала он пришел в голову мне, – сказал он, – хотя сперва это была всего лишь мечта. Я люблю эту девочку; оба мы одиноки. Она нередко фантазирует вслух, когда ее навещают тайком друзья. Как-то вечером мне было грустно, я лежал возле раскрытого окна и прислушивался. Она говорила о том, какой уютной могла бы стать эта комната, если б ее как следует обставить. Она словно видела все, о чем говорила, и постепенно ободрилась и согрелась. Это была ее фантазия, но на следующий день, когда сахиб плохо себя чувствовал и грустил, я рассказал ему об этом, чтобы его развлечь. Тогда это была просто мечта, но сахибу она понравилась. Он заинтересовался девочкой и стал меня расспрашивать. Ему приятно было слушать о том, что она делает. Наконец он начал с удовольствием размышлять о том, как превратить ее фантазии в реальность.
– Ты думаешь, это можно сделать, пока она спит? – спросил секретарь. – А вдруг она проснется?
Очевидно, план увлек молодого секретаря не менее, чем мистера Кэррисфорда.
– Я могу ступать так, словно подошвы у меня из бархата, – отвечал Рам Дасс, – а дети, даже когда они несчастны, спят крепко. Я мог бы не один раз за ночь зайти в эту комнату – и она бы даже не пошевельнулась. Если кто-то будет подавать мне вещи в окно, я сделаю все, пока она спит. А утром проснется – и решит, что здесь побывал волшебник.
Он улыбнулся, словно сердце радостно забилось у него в груди; секретарь ответил ему улыбкой.
– Это будет походить на сказку из «Тысячи и одной ночи», – сказал он. – Такое мог придумать только тот, кто родился на Востоке. Тут нет ничего общего с лондонскими туманами.
Когда рано утром Сара ушла, на чердаке стало тихо, только дождь мерно стучал по крыше и оконному стеклу. Мельхиседек совсем заскучал; но когда дождь перестал и воцарилась полная тишина, он решил выйти на разведку, хотя опыт ему и подсказывал, что Сара еще не скоро вернется. Он побегал по чердаку, обнюхивая все уголки, и нашел корочку, непонятно как сохранившуюся от его последнего ужина, как вдруг на крыше раздался какой-то шум. Он замер и с бьющимся сердцем прислушался. Шаги! Вот они приближаются… они уже у окна! Окно тихо отворилось. В комнату заглянул темнолицый человек; за ним виднелся другой. Два человека молча стояли на крыше, осторожно и с интересом приглядываясь. Они явно собирались влезть в комнату через окно. Один из них был Рам Дасс, а второй, молодой, служил у индийского джентльмена секретарем; но Мельхиседек, конечно, этого не знал. Он знал только, что эти двое нарушили тишину и уединение чердака. Когда же темнолицый легко и бесшумно спрыгнул на пол, Мельхиседек повернул и со всех ног бросился в норку. Бедняга перепугался насмерть. Сары он давно не боялся: он знал, что если она что и кидает, то только крошки, и никогда не кричит, а лишь тихонько, призывно свистит. Но незнакомые мужчины… нет, это было опасно. Мельхиседек притаился в норке, у самого входа, с тревогой поглядывая в щель. Не берусь вам сказать, много ли он понял из разговора, который услышал; но даже если бы он все понял, то остался бы в том же недоумении.
Секретарь, молодой и ловкий, неслышно спрыгнул вслед за Рам Дассом на пол – он успел увидеть кончик хвоста убегающего Мельхиседека.
– Там крыса? – спросил он шепотом Рам Дасса.
– Да, крыса, сахиб, – тоже шепотом отвечал Рам Дасс. – Их тут много.
Молодой человек содрогнулся.
– Как это девочка их не боится! – воскликнул секретарь.
Рам Дасс развел руками и почтительно улыбнулся. Он выступал в роли человека, хорошо знающего Сару, хотя видел ее всего один раз.
– Эта девочка всех тварей любит, сахиб, – отвечал он. – Она не похожа на других детей. Я ее вижу, когда она меня не видит. По ночам я часто пробираюсь по крыше, чтобы посмотреть, здорова ли она. Из своего окна я за ней слежу, когда она о том и не подозревает. Она залезает на стол и смотрит в окно на небо, словно небо ей что-то говорит. Воробьи слетаются на ее зов. В своем одиночестве она приручила эту крысу. К ней за утешением приходит юная рабыня, что живет в этом доме. Ее тайком навещает маленькая девочка; а другая, постарше, ее боготворит и готова слушать ее рассказы часами. Все это я видел, когда тайком пробирался к ее окну. Но хозяйка этого дома – злая женщина, она обращается с девочкой как с парией, хотя та держится так, словно в ее жилах течет королевская кровь!
– Ты, как я погляжу, много знаешь об этой девочке, – заметил секретарь.
– Я знаю каждый день ее жизни, – отвечал Рам Дасс. – Я знаю, когда она уходит и когда возвращается; ее печаль и ее скромные радости; холод и голод, которые ее мучают. Я знаю, как она сидит по ночам над книгами; знаю, как ее тайные друзья прокрадываются к ней и она веселеет, как веселеют дети даже в тисках нищеты, потому что она может поболтать с ними и втихомолку посмеяться. Если б она заболела, я бы узнал об этом и, если бы только это было возможно, тотчас пришел ей на помощь.
– Ты уверен, что сюда, кроме нее, никто не заходит? А сама она не вернется? Если она вдруг нас здесь застанет, она перепугается, и план Кэррисфорда-сахиба расстроится.
Рам Дасс неслышно подошел к двери и встал возле нее.
– Сюда никто не подымается, сахиб, – сказал он. – Она ушла с корзиной и долго еще не вернется. Если я стану здесь, я услышу шаги, как только она начнет подыматься с последней площадки.
Секретарь вынул из нагрудного кармана карандаш и блокнот.
– Смотри же, не пропусти, – распорядился он. И начал медленно и беззвучно обходить жалкую каморку, что-то быстро записывая в блокноте.
Сначала он подошел к узенькой кровати, пощупал рукой матрас и вскрикнул от удивления.
– Жесткий, как камень! Нужно заменить его как-нибудь, когда ее не будет дома. Придется это сделать в другой день. Сегодня не успеть.
Он приподнял покрывало и взглянул на плоскую подушку.
– Покрывало выцветшее и старое, одеяло тонкое, простыни все в заплатах, – сказал он. – Каково ребенку спать в такой постели? А еще называют свой дом респектабельным! Камин, верно, целую вечность не топили, – прибавил он, взглянув на ржавую решетку.
– С тех пор, как я здесь, – отвечал Рам Дасс, – не топили ни разу. Хозяйка здесь не из тех, кто думает о других.
Секретарь быстро писал в блокноте. Оторвал листок, спрятал его в нагрудный карман и поднял глаза.
– Странный мы выбрали путь, – сказал он. – Чей это план?
Рам Дасс склонил в знак извинения голову.
– Должен признать, что сначала он пришел в голову мне, – сказал он, – хотя сперва это была всего лишь мечта. Я люблю эту девочку; оба мы одиноки. Она нередко фантазирует вслух, когда ее навещают тайком друзья. Как-то вечером мне было грустно, я лежал возле раскрытого окна и прислушивался. Она говорила о том, какой уютной могла бы стать эта комната, если б ее как следует обставить. Она словно видела все, о чем говорила, и постепенно ободрилась и согрелась. Это была ее фантазия, но на следующий день, когда сахиб плохо себя чувствовал и грустил, я рассказал ему об этом, чтобы его развлечь. Тогда это была просто мечта, но сахибу она понравилась. Он заинтересовался девочкой и стал меня расспрашивать. Ему приятно было слушать о том, что она делает. Наконец он начал с удовольствием размышлять о том, как превратить ее фантазии в реальность.
– Ты думаешь, это можно сделать, пока она спит? – спросил секретарь. – А вдруг она проснется?
Очевидно, план увлек молодого секретаря не менее, чем мистера Кэррисфорда.
– Я могу ступать так, словно подошвы у меня из бархата, – отвечал Рам Дасс, – а дети, даже когда они несчастны, спят крепко. Я мог бы не один раз за ночь зайти в эту комнату – и она бы даже не пошевельнулась. Если кто-то будет подавать мне вещи в окно, я сделаю все, пока она спит. А утром проснется – и решит, что здесь побывал волшебник.
Он улыбнулся, словно сердце радостно забилось у него в груди; секретарь ответил ему улыбкой.
– Это будет походить на сказку из «Тысячи и одной ночи», – сказал он. – Такое мог придумать только тот, кто родился на Востоке. Тут нет ничего общего с лондонскими туманами.