Берсенева Анна. Вангелия

   Но стоит ли от этого печалиться! Не сахарные, под солнцем не растают.
   Девочки шли рядом с тележкой, на которой стояли бидоны, и пели веселую песню. Про то, что солнце яркое, небо синее, вода в роднике прохладная, а радость – огромная, как жизнь впереди. Ванга пела веселее всех. Может, больше своих подружек верила тому, о чем была их песня.
   – Жарко, – сказала Милена. – Давайте к роднику свернем.
   – Дома ждут, – возразила Красимира.
   – Мы недолго. Воды попьем – и дальше. Жарко же! Ванга, давай?
   Девочки всегда оставляли решение за ней. Даже непонятно, почему так повелось.
   – Поехали к роднику, – сказала Ванга. – Не скиснет молоко.
   Они так устали от жары, что не заметили: небо у них за спинами темнеет, мрачнеет, и духота становится не обычной для летнего дня, а тревожной, тяжелой.
   У родника Ванга попила воды, умылась.
   – Сразу легче стало, – сказала она. И добавила взрослым тоном: – Вода все плохое уносит.
   Она еще не успела снова повязать косынку, когда небо сделалось совсем темным. Это произошло мгновенно, вдруг – тьма, зловещий гул, свист ветра…
   – Смерч! – первой сообразила Милена. – Смерч идет! Прячемся!
   Но куда спрячешься посреди широкого луга? Ни деревьев, ни домов. Хотя, может, и хорошо, что их нет: в окрестностях Струмице такие бывали смерчи, что и деревья с корнем вырывали, и дома разносили напрочь.
   Кажется, именно такой смерч – огромный темный столб – несся сейчас от горизонта через луг.
   – Ой, ослик наш!.. – успела еще вскрикнуть Ванга.
   Но сразу же рев, вой и шум заглушили ее слова. Девочки упали в траву, закрыли головы руками.
   Они не могли понять, сколько длилось это светопреставление. Но стихло оно так же внезапно, как и началось.
   Красимира первая приподняла голову.
   Смерч уходил в поле. Казалось, по траве шагает великан, голова которого теряется в облаках.
   – Ушел… – испуганно проговорила она.
   – Кто ушел?
   Милена тоже подняла голову.
   – Да смерч! – Красимира вскочила, отряхнула юбку. – Побежали скорее! Как там наш ослик?
   – А Ванга где? – спохватилась Милена.
   – Не знаю…
   Девочки огляделись. Ванги рядом не было. Но не могла же она убежать во время смерча!
   – Он ее унес… – с ужасом проговорила Красимира. – Вангу смерч унес!
   И всю дорогу до сельской улицы девочки бежали с этим криком:
   – Вангу смерч унес! Смерч унес!
   И когда Милена влетела в дом Сурчевых, то это же и выпалила с порога:
   – Тетя Танка! Вашу Вангу ветер унес!
   – Что ты плетешь?! – вскрикнула Танка. – Какой ветер? Не было никакого ветра!
   – Не ветер, а смерч, – поправила подружку Красимира. – Он в поле ушел. И Вангу вашу унес!
   Едва не сбив девочек с ног, Танка бросилась на улицу.
   – Помогите! Помогите! – кричала она. – Вангу смерч унес! Смерч!
   – Господи, а я ж его видела, тот смерч! – крестясь, сказала соседка. – Еще подумала: как бы беды не наделал…
   Вангу искали до вечера – на лугу, в лесу.
   И только перед самой темнотой заметили гору сломанных веток посреди поля. Там, под ветками, и лежала Ванга… Лицо ее было засыпано песком, глаза закрыты – она была без сознания.
   – Ванга! Детка ты моя! Ванга! – причитала над ней Танка. – Живая ты? Ой, господи! Ну открой глазки, открой!
   Веки Ванги дрогнули. Она попыталась открыть глаза, но это ей не удалось.
   – Живая! – воскликнула Танка. – Где больно?
   – Глаза… больно… режет… – чуть слышно проговорила Ванга.
   – Видишь нас?
   – Не вижу… Ничего не вижу.

Глава 5

   – Она же меня еще и утешает! – Танка всхлипнула. – Говорит: Танка, я тебе буду во всем помогать. Все делать, говорит, и без глаз научусь… Жалко ее, Панде, сердце разрывается! Знахарка приходила – знаешь, Бояна? – не помогла. А доктор сказал, надо в Белград везти. Может, операцию сделают. Ну что ты молчишь, Панде? – воскликнула Танка, глядя на своего вечно хмурого мужа.
   – Без денег ничего не сделают, – наконец проговорил тот.
   – Так надо деньги собрать!
   – Собирай! – Панде обвел рукой их бедное жилище. – Поищи, может, найдешь! – И с горечью добавил: – Были б у меня деньги, разве б я не дал?
   – Все продадим, – решительно сказала Танка. – Машинку швейную. Все, что купят, продавай.
   – Не разбрасывайся, – возразил было Панде. – Чем малого будешь кормить? Да второй на подходе.
   Он кивнул на ее округлившийся живот.
   – Все равно продавай. – Танка открыла расписной сундук, тот самый, в котором привезла в мужнин дом свое приданое, и решительно повторила: – Все приданое мое продавай. Пусть Вангу вылечат.
   И все-таки Панде не верил, что кто-то поможет его дочке. И когда, уже в Белграде, шли по улице Князя Михаила – никогда он не видел таких широких, таких красивых улиц! – то думал, что зря сюда приехали, зря продали последнее, зря потратили драгоценное летнее время, когда рабочие руки в селе на вес золота. К тому же он всем своим существом ненавидел сербов, которые правили теперь Болгарией, и ему казалось, что, приехав в Белград, он унизился перед ними.
   – Ох, папа, какой большой город! – сказала Вангелия.
   – Ты ж не видишь, большой или нет, – пожал плечами тот.
   – А я все равно что вижу, – возразила Вангелия. – Чувствую его.
   У отца сжалось сердце. Вот так вот теперь и будет всегда… Никогда не откроет она ясные свои глазки.
   Но незачем дочке видеть его горе.
   – Хватит болтать, – сурово оборвал он Вангелию. – Чувствует она… Пора эти глупости бросить.
   Вангелия вообще стала какая-то странная после того смерча. То и дело замирает, задумывается и выглядит при этом так, как будто вглядывается во что-то. Хотя во что ей вглядываться, она же ничего не видит. А однажды сказала, что, когда смерч нес ее по небу, то ей показалось, будто рядом скачет какой-то светлый всадник… Глупости, глупости!
   Не только таких широких улиц, но и таких чистых комнат, как кабинет в белградской больнице, Панде тоже никогда не видел. И инструменты, которые ловко держал врач, осматривая его дочку, и яркая лампочка, которой он светил прямо ей в глаза, выглядили необычно и очень дорого.
   – Так-так, Вангелия, – сказал доктор, наконец закончив осмотр. – Ну иди, посиди в коридоре. Сейчас папа к тебе выйдет.
   Выходя, Ванга обернулась и посмотрела на отца. Хотя что значит – посмотрела? Она ж не видит. Однако Панде показалось, что она пронзила его взглядом насквозь. Когда за ней закрылась дверь, врач сказал:
   – Что ж, вы правы. Девочке действительно может помочь только операция.
   – Так сделайте, доктор! – вскинулся Панде.
   – Я сказал: может помочь, – поднял палец врач. – Что она поможет наверняка, этого вам не пообещает никто, кроме Господа Бога.
   – Так, может, попробуете?
   Панде удивился робости, которую сам расслышал в своем голосе.
   – Попробовать здесь нельзя, – назидательно произнес врач. – Или делать, или нет.
   – Делайте! – решительно сказал отец.
   – Что ж, подготовим девочку в течение трех дней – и сделаем.
   – А сразу нельзя? – спросил Панде. – Мы издалека приехали. Жить в Белграде нам негде.
   – Понимаю. Но дело не в этом.
   – А в чем?
   – В цене, – врач протянул Панде листок. – Вот расчет. Приблизительный, конечно. Неизвестно, как операция пойдет. Могут потребоваться дополнительные расходы.
   По непроницаемому лицу доктора Панде понял, что можно и не заглядывать в тот листок. Но все же заглянул.
   – У меня и половины того нет… – сказал он дрогнувшим голосом.
   – Ну, может быть, вы как-то постараетесь, соберете…
   – Уже постарались, – с горечью произнес отец. – Нечего нам больше собирать. Доктор… А просто так, без операции? Лекарствами нельзя ее подлечить?
   Врач отвел взгляд.
   – Мы оставим ее в больнице на несколько дней, – сказал он. – Подлечим. Из-за попадания песка и грязи у нее возникло воспаление роговицы – его мы снимем. Впоследствии ей понадобится хорошее питание и полный покой. Вообще, девочке нужна теперь абсолютно спокойная жизнь, без каких бы то ни было потрясений.
   – А видеть? Видеть она будет? – спросил Панде.
   Врач посмотрел ему в глаза и ответил печально, но твердо:
   – Нет. Без операции видеть она не будет точно.

Глава 6

   Днем в струмицкой церкви никого не было. Лето, все в поле.
   Ванга молилась одна. Слова молитвы трепетали в светлом воздухе храма будто живые.
   – Вангелия!
   Она не вздрогнула от неожиданности, хотя отец Никодим подошел неслышно. Перед этим он долго стоял, глядя на свою слепую прихожанку. В свете, льющемся из окон, фигурка Вангелии казалась бестелесной и такой беззащитной, что у священника ком подступил к горлу.
   – Здравствуйте, отец Никодим, – сказала Ванга.
   – Как ты живешь? – спросил он.
   – Как все, – пожала плечами она.
   – Разве как все? Тебе труднее. Отец батрачит, мачеха тоже целыми днями в поле. Кто за братьями смотрит, кто хозяйство ведет?
   – Васил мне помогает за Томе присматривать, – улыбнулась Ванга.
   – Чем Васил может помочь? Сам еще дитя. Да и ты тоже.
   – Я не дитя, – возразила Ванга. – Мне шестнадцать скоро будет. Мы справляемся, отец Никодим. Слава Богу.
   – Я хочу поговорить с твоим отцом, – сказал священник. – Он должен отправить тебя учиться.
   – Кто ж меня в школу возьмет? – удивилась Ванга.
   – Я не про нашу школу. В Земуне открылся Дом слепых. Благотворители его открыли.
   – А где тот Земун? – спросила Ванга. – Наверное, далеко.
   – Какая разница, далеко или близко? Ты не будешь туда каждый день ездить. Жить там будешь. В пансионе для учеников.
   – Я из дома никуда не поеду! – испуганно воскликнула Ванга.
   Ее голос забился под куполом, как случайно залетевшая птичка.
   – Не тебе решать, – сурово отрезал священник. – Скажи отцу, чтобы зашел ко мне в воскресенье.
   Как сердит был Панде на отца Никодима! Еле сдерживался, слушая его. Сколько можно уповать на милость Божью? Как деньги к деньгам прилипают, так и милость Божья дается тем, кто и без того судьбой не обижен, – так считал Панде Сурчев. И вся его беспросветная жизнь доказывала, что он прав.
   А старый священник все повторял свое.
   – Эта школа для твоей дочки – милость Божья. Ее там читать, писать научат. Не будет она так мучиться своей слепотой.
   – Зачем ей читать и писать? – не выдержал Панде. – Хоть бы работу простую делала, и то хорошо.
   – Не понимаешь, зачем читать и писать, – оборвал его священник, – пойми хотя бы, что там ей лучше будет. Одета, обута, накормлена. Там сытно кормят. А то смотреть ведь тяжело на Вангелию. Ходит – от слабости качается.
   «Нечего меня попрекать! – чуть не выкрикнул Панде. – Как вся семья живет, так и она. Нет у меня богатства! И никогда не будет».
   Но ничего он не выкрикнул. И не только потому, что с почтением относился к старому священнику – отец Никодим служил в сельской церкви с незапамятных времен, – но и…
   – Правду вы говорите, отец Никодим, – нехотя проговорил Панде.
   – Вот видишь! Сам понимаешь. А от лучшей жизни, может, и зрение к Вангелии вернется.
   – Не верю я в чудеса, – отрубил Панде.
   Но отца Никодима грубостью было не пронять. Сельский священник и не такое еще слыхал от своих прихожан.
   – Веришь, не веришь, – сказал он, – а дочку в школу отпусти. Я напишу директору, она ее примет. Не отнимай у Вангелии милость Божью.
   – Ладно, – кивнул Панде.
   А Ванга никакой милости Божьей в отцовском решении не увидела. Она отчаянно рыдала, стоя посреди двора у запряженной телеги. Яркий весенний день казался ей черным, наверное, не из-за слепоты, а как раз из-за отчаяния.
   – Не плачь, милая, не плачь, – успокаивала ее Танка. – Тебе там хорошо будет.
   – Мне с вами хорошо! – судорожно всхлипывала Ванга. – Не надо меня прогонять!
   – Так разве мы прогоняем? – Танка и сама еле сдерживала слезы. – Что ж у нас хорошего? Одна работа.
   – Я бы тебе и дальше помогала, Танка! Как ты без меня справишься?
   – Справлюсь. Что делать? Васил уже большой, помогать станет. Правда? – обернулась она к старшему сыну.
   Пятилетний Васил не ответил. А совсем маленький Томе, сидящий на руках у матери, сморщился, собираясь зарыдать, хотя его только-только успокоили.
   – Ну, хватит причитать в дорогу, – сказал наконец Панде. – Садись, Вангелия, пора.
   – Ой, горе-горе!.. – в ответ на его слова зарыдала Ванга.
   – Может, никакое и не горе, – обняла ее Танка. – Может, счастье свое там найдешь!
   Но не похоже, чтобы Ванга ожидала счастья. Пока телега не скрылась за поворотом улицы, доносился до дома ее отчаянный плач.

Глава 7

   Девочки выходили парами, крепко держась за руки. Ольга специально ставила их в пары так, чтобы более умелые, давно живущие в Доме слепых, помогали тем, кто еще не освоился со своей слепотой. Она вообще очень серьезно относилась ко всему, что предписывалось педагогическими правилами. И не обращала внимания на то, что некоторые воспитательницы над нею из-за этого посмеивались. Может быть, серьезность в ее возрасте и выглядит смешно, но что же делать, если она действительно серьезная по натуре своей? Не в восемнадцать лет сделалась такою, а всегда такая была, даже в детстве.
   – Девочки, сейчас мы все пойдем по аллее, – сказала Ольга, когда все пансионерки спустились с крыльца. – Держитесь за руки. Сегодня такой прекрасный день! В воздухе столько запахов. И от земли, и от цветов, кустов, деревьев. У каждого цветка свой запах, и каждый можно различить, а потом представить, как выглядит этот цветок. – Вереница воспитанниц дошла уже до середины парковой аллеи. – Давайте остановимся, – предложила Ольга. – Веет легкий ветерок. Вы чувствуете? В этом ветерке как раз и смешаны свежие и разные запахи. Вдохните, вдохните глубоко! Как будто у вас перед самым лицом букет цветов и солнце светит на него. Чувствуете на своих лицах солнечное тепло?
   Ольга так увлеклась, описывая ветер и солнце, что и сама была сейчас похожа на своих воспитанниц. Да и не намного старше она была, а некоторым даже ровесницей.
   – Чувствуем! Так приятно! – раздалось несколько голосов. – Чудесные запахи!
   – Вы и сами похожи на цветы, – улыбнулась Ольга. – На красивую клумбу. Ну, тихо-тихо. Давайте послушаем звуки.
   Все замерли, прислушиваясь.
   – Птичка, – сказала самая маленькая девочка. – А какая?
   Она совсем не была похожа на цветок – тощенькая, с острым, вечно шмыгающим носом.
   – Соловей! Канарейка! Чижик! – наперебой стали предполагать девочки. – Ну какая? Скажите, госпожа Васильцова, скажите!
   – А я и сама не знаю! – засмеялась Ольга. – Но в этом нет ничего стыдного, ведь невозможно знать все. А птичка такая маленькая, что ее совсем не видно на дереве. Но ее можно себе представить. Вообразить, какая она красивая, как, подняв клювик, старательно выводит свои трели…
   Произнося все это, Ольга заметила, что одна из воспитанниц, Снежана, мрачнеет с каждым ее словом. Ощущение мрачности, исходящее от Снежаны, усиливалось еще и от того, что на голове у нее была косынка, повязанная так, чтобы были полностью закрыты щеки. Снежана была высокая, стройная, и если бы не эта косынка, почти скрывающая лицо, то ее можно было бы назвать красивой. И еще – если бы не мрачная ненависть, которая не только звучала в ее голосе, но и пронизывала, казалось, все ее существо…
   – Ведь правда, Снежана? – обратилась к ней Ольга. – Это очень красивая птичка.
   – Вы прекрасно знаете, что я ничего не вижу, – процедила та.
   – Я тоже не вижу сейчас эту птицу, – стараясь не обращать внимания на Снежанин вызывающий тон, ответила Ольга. – Но ведь ее можно представить.
   – Зачем? – Ненависть в голосе Снежаны звучала теперь уже совсем не прикрыто. – Глупости все это! Учите нас тому, чего и сами не знаете.
   – Ну что ты говоришь? – растерянно произнесла Ольга.
   – А то и говорю, что есть! – воскликнула Снежана. – Я все это видела! Ви-де-ла! Понимаете вы это?! А теперь не вижу! А вы еще издеваетесь!
   – Зачем ты… так?.. – пролепетала Ольга. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Пришлось приложить все силы, чтобы взять себя в руки. – Девочки, пойдемте в парк, – поспешно предложиила она.
   Голос ее прозвучал при этом чуть бодрее, чем обычно.
   «А ведь они очень чуткие, – мелькнуло у Ольги в голове. – Сразу расслышат фальшь в моем голосе…»
   Но что поделаешь, если не бодрой быть ей сейчас хочется, а плакать? Не отдаваться же подобному желанию.
   Девочки снова взялись за руки и двинулись вперед по аллее. Ольга шла рядом с ними, следя, чтобы никто не отстал. Снежана шла позади всех. Одна.
   Это было очень красиво – стайка девочек в весеннем парке. Но расстроенной Ольге было сейчас не до красоты.
   А Ванга этой красоты вообще не видела.
   Телега, на которой она сидела, остановилась у ворот Дома слепых.
   – Приехали, – сказал отец. – Тихое место. И дом большой. Тебе тут хорошо будет. Ну, пошли.
   Ванга сама слезла с телеги и, прислушиваясь к отцовским шагам, пошла вслед за ним к воротам.
   – Почему ты не в классе, Ольга?
   Директриса смотрела так, что Ольге показалось, госпожа Стоянова и без объяснений знает, почему она идет по коридору в то время, когда должна присутствовать на уроке и помогать воспитанницам выполнять задания учителя.
   – Я к вам, – вздохнув, ответила Ольга.
   – Я рада.
   Улыбка у директрисы была старческая – лучики морщин появлялись вместе с улыбкой у ее глаз и губ. Ольге почему-то всегда становилось веселее при виде этих лучиков.
   – Чему вы рады? – удивленно спросила Ольга.
   – Во-первых, просто так, – ответила директриса. – Тебя всегда радостно видеть, ты разве не знаешь? А во-вторых, я рада, что ты обращаешься ко мне, когда чем-то взволнована. Проходи, – предложила она, открывая перед Ольгой дверь своего кабинета.
   Войдя, Ольга вспомнила, как оказалась в этом кабинете впервые. Это было год назад. И тогда, в точности как сегодня, она удивилась тому чувству, которое охватывало сразу, как только оказываешься в этих стенах. Это было ощущение удивительного покоя – не нагоняющего сон, не расслабляющего, а… Внимательный здесь охватывал покой, вот какой!
   – Садись сюда. – Директриса кивнула на старый, с заклеенной спинкой, кожаный диван. – Ведь мы не будем разговаривать официально, через стол, правда? Итак, что ты хотела мне сказать? Тебя обидели?
   – Не меня обидели, – взволнованно ответила Ольга. – Это я обидела. Я… Я просто не умею работать!
   – Успокойся и расскажи все по порядку. – Директриса надела очки, еще внимательнее вгляделась в ее лицо. – Иначе я ничего не пойму. Ну кого ты могла обидеть?
   Даже она считает Ольгу какой-то амебой, которая никак не способна влиять на окружающих!
   – Я думала… Мне казалось, что у меня получается… А я ничего не умею!
   – Ольга, просто расскажи, что произошло. – В голосе директрисы зазвучали почти суровые нотки. – Я сама разберусь, что ты умеешь, а что нет.
   – Я водила девочек на прогулку. – Ольга взяла себя в руки. Это, видимо, главное умение, которое необходимо в жизни человеку. – Все было как обычно. Я рассказывала им обо всем, что вижу. О природе, о цветах. Я считала, что им надо словами рассказывать о мире, который они не могут видеть.
   – Правильно, – кивнула директриса. – У тебя это хорошо получается.
   – Ничего у меня не получается! Мой рассказ произвел на одну девочку ужасное впечатление. Она расстроилась, разозлилась. Нагрубила мне. Но я сама в этом виновата! – поспешно уточнила Ольга.
   – Как ее зовут? – спросила директриса.
   – Снежана Боянова. Новенькая.
   – Ну вот видишь, Ольга, ты сама сказала: новенькая. Еще не привыкла. К тому же зрение она потеряла совсем недавно и в результате несчастного случая. Ей тяжело смириться со своей слепотой, оттого и агрессия.
   – Нет, – покачала головой Ольга. – Дело не в этом. Я не нашла для нее нужных слов. Значит, я не умею.
   – Ничего это не значит. – Директриса улыбнулась. – Не все сразу. В нашей работе самое важное – доброта и терпение. У тебя все еще впереди. И опыт, и уверенность в себе. Главное, ты любишь своих воспитанниц. Правда?
   – Люблю.
   Ольга хотела кивнуть, но не стала, потому что слезы уже готовы были пролиться из ее глаз.
   Директриса подошла к окну.
   – Еще одну новенькую привезли, – сказала она. – Может, добрый знак для тебя? Пойдем встретим.

Глава 8

   Крестьянин лет сорока застыл у крыльца, явно не решаясь войти. Слепая девочка, стоящая чуть поодаль, не казалась перепуганной, хотя вид у нее, конечно, был растерянный. И оба они выглядели не бедными даже, а просто нищими в своей домотканой обветшалой одежде.
   Директриса спустилась с крыльца.
   – Здравствуйте, – сказала она. – Вы Панде Сурчев из Струмице?
   – Да, – кивнул крестьянин. – Здравствуйте.
   – Я получила письмо от отца Никодима, – сказала директриса. – Мы готовы принять вашу дочь. – Потом она подошла к девочке и спросила: – Как тебя зовут?
   – Вангелия, – ответила та.
   – Красивое имя. Ну, входи, Вангелия. Эта дверь всегда открыта для тебя. Это теперь твой дом. Тебе здесь будет хорошо. А вот это госпожа Васильцова, твоя воспитательница. Знакомьтесь.
   Ольга тоже спустилась с крыльца, взяла девочку за руку. Крестьянин смотрел исподлобья, словно боялся, что его дочери причинят боль. А может, ни о чем таком он не думал: лицо у него было суровое, и непохоже было, что он способен беспокоиться о тонких материях.
   – Меня зовут Ольга, – сказала она. – Здравствуй, Вангелия.
   Ольга с радостью увидела, что от ее рукопожатия лицо девочки просветлело.
   – Здравствуй, – ответила та. И неожиданно добавила: – А я тебя видела. Когда-то.
   – Тебе показалось, что ты узнала меня по голосу? – удивилась Ольга.
   – Нет. Не по голосу. Я тебя просто узнала.
   – Вангелия, воспитательнице надо говорить «вы», – сказала директриса.
   – Ничего, госпожа Стоянова, – поспешно проговорила Ольга. – Вангелия скоро привыкнет. Пойдем, – обратилась она к девочке.
   – Я думаю, будет лучше, если Вангелия сразу простится с отцом, – остановила их директриса. – Потом она будет занята.
   Сколько ни видела Ольга, как прощаются родители со своими детьми, которых привозят в Дом слепых, так и не сумела она к этому привыкнуть. Одни плачут, да что плачут – рыдают так, словно отдают свое дитя кровожадному Молоху. Другие сдерживают слезы, уговаривая не столько детей, сколько себя, что здесь им будет лучше, чем дома. Третьи…
   Этот угрюмый крестьянин относился как раз к третьим.
   – Ну, иди, Вангелия, – сказал он. – Оставайся тут.
   Даже не обнял дочку! Слова теплого не сказал. А ведь неизвестно, на сколько расстаются. Нет, никогда Ольге не понять таких людей. Что у них в голове, что в сердце? Да и есть ли у них сердце?
   Она почувствовала, как рука Вангелии дрогнула в ее руке.
   – До свиданья, папа, – сказала та.
   Не отпуская девочкиной руки, Ольга повела ее в дом. Рука у Вангелии была необычная. Ольга касалась рук всех своих слепых воспитанниц, это было необходимо, поэтому необычность Вангелии она почувствовала сразу. Ладонь у девочки была жесткая, крестьянская, но от нее исходил трепет, совсем крестьянам не свойственный. Чуткая это была рука, вот какая.
   – Часто с Вангелией такое? – негромко спросила у отца директриса.
   – А что с ней такого? – не понял тот.
   – Часто вы замечали, что она говорит что-нибудь странное?
   – Ничего я не замечал, – буркнул отец. – Обычная она. Послушная. Работящая.
   – Ну что ж, проходите, – предложила директриса. – Пойдемте ко мне в кабинет, вы подпишете необходимые документы. И расскажете про Вангелию.
   – Что надо, подпишу, – ответил отец. – А рассказывать… Что про нее рассказывать? Нечего.
   С тем и вошли они все в Дом.
   Не зря Ольга сразу заметила, что в Вангелии есть что-то необычное. Когда такие сельские девочки, как она, впервые попадали к парикмахеру, то либо оставались равнодушными – делайте, мол, со мной, что хотите, – либо пугались чуть не до обморока. А Вангелия не испугалась и даже не удивилась, а почему-то сделалась печальной. Хотя подстригли ее очень красиво.
   – Стрижка, как у царевны, – сказал, любуясь своей работой, парикмахер. – Готово, барышня.
   Он тоже был из России и тоже бежал от большевиков, как Ольгины родители когда-то. Только Ольгины родители до революции жили в Москве, а парикмахер Лейб-Гирш – в Северо-Западном крае, в местечке Перевоз близ Гомеля.
   Вангелия коснулась своих волос, вздохнула и тихо проговорила:
   – Коротко…
   – Просто не привыкли к новой прическе, – сказал Лейб-Гирш.
   – Я ни к какой не привыкла. – По ее лицу скользнула печальная улыбка. – Мне прическу никогда в жизни не делали, я и не знаю, как это.
   – Не грусти, Вангелия! – бодрым голосом сказала Ольга. – И почему это все девушки в парикмахерской печальными становятся? Признаться, я тоже.
   – Потому что новая прическа – это, я вам скажу, новая жизнь, – авторитетно заметил парикмахер.
   Вангелия промолчала. Стоя у нее за спиной, Ольга всматривалась в ее лицо, отражающееся в зеркале. Лицо было широкое, крестьянское. Грубые шрамы на веках усиливали ощущение простонародности, которым веяло от Вангелии. Не отличался утонченностью облик этой девочки! Но то чувство, которое охватило Ольгу, когда она коснулась ее руки – трепет, пронизывающий все существо Вангелии, – это ощущение по-прежнему было отчетливым.