Страница:
«Похоже, мы поменялись ролями, — невольно подумала Эди. — Ирония, сарказм — это его амплуа». Но не успела она додумать свою мысль до конца, как к столику поспешила официантка и спросила, что желает Лукас. Тот заказал чашку кофе — и больше ничего. Почувствовав, что между клиентами что-то происходит, официантка не стала задерживаться у их столика и удалилась.
Несколько минут оба молчали, сердито глядя друг на друга. «Сел за стол без приглашения — пусть сам и объясняется», — думала Эди. Но Лукас упорно молчал.
Наконец он наклонился вперед, опершись локтями о стол, и заговорил:
— Черт побери, Эди, что ты себе думаешь — расхаживаешь по улицам темной ночью совсем одна?
Эди недоуменно подняла брови.
— А ты что себе думаешь? Зачем ты за мной следил? Ты меня напугал до полусмерти!
— До полусмерти, говоришь? Вот и хорошо. Может, в другой раз будешь умнее. Женщина ходит ночью одна… ты хоть представляешь, что с тобой может случиться?
— Я могу сама о себе позаботиться, — отрезала она.
Лукас только усмехнулся в ответ:
— Ну да, конечно!
— Именно так, — настаивала она.
— Хорошо-хорошо, как скажешь.
— Можешь мне не верить, но это не дает тебе права меня преследовать!
Секунду поколебавшись, Лукас ответил:
— Видишь ли, Эди, я не тебя преследовал. А того парня, что шел следом за тобой.
— Какого еще парня? — недоуменно переспросила Эди.
Тяжело вздохнув, Лукас бросил на нее взгляд, ясно говорящий, что Эди безнадежно испортила ему вечер — если не жизнь.
— Я сидел у себя в машине напротив подъезда, собирался трогаться с места, когда…
— Ты припарковался напротив подъезда?! — не удержавшись, воскликнула Эди.
Ну почему судьба так несправедлива? Почему некоторым, вроде Лукаса Конвея, с рождения дается все: красота, блестящий ум, образование в дорогой частной школе, работа, о которой большинству смертных остается только мечтать? Од на загвоздка — души недостает. Но в наше время это далеко не главное.
Лукас смерил ее взглядом, от которого Эди вмиг ощутила себя трехлетней глупышкой.
— Да, а что?
Эди молча покачала головой. Сказочная работа, шикарная квартира и баснословно дорогие шмотки у него имеются — сама видела. Остается спросить, как дела с семейным счастьем и любовью на всю жизнь. Но тут же Эди поняла, что не хочет этого знать. Не хочет знать, что в мире нет справедливости и все дары богов достаются человеку, который даже не способен их оценить.
— Ничего, просто интересно, — ответила она наконец.
— Так вот, я уже собирался ехать, когда увидел, что из подъезда выходишь ты. Я снял ногу с педали и смотрел на тебя, пока ты не свернула за угол.
— Зачем? — искренне удивилась Эди.
Несколько секунд Лукас молчал, не сводя с ее лица пристального взгляда. Наконец серьезно ответил:
— Мне нравится твоя походка, скажем так.
От его взгляда Эди залилась краской, опустила глаза и почувствовала себя маленькой девочкой. Неудивительно, что она ответила только: «А-а…» — да и то едва слышно.
По счастью, в этот миг появилась официантка с кофе, дав Эди возможность прийти в себя.
Пока официантка наливала кофе, Лукас молчал — он не отрывал глаз от Эди, да так, словно и вправду было на что смотреть. Хм, нашел чем любоваться! Вид усталый, глаза покраснели, на щеках пылают красные пятна смущения. Из тяжелого узла волос выбились непокорные русые пряди. Выходя на улицу, она натянула поверх униформы выцветший зеленый свитер с эмблемой «Северна» и теперь с ужасом понимала, что фигура ее, и так не блестящая, сейчас похожа на мешок с картошкой.
И тем не менее Лукас буквально пожирал ее глазами. Взгляд его блуждал по ее лицу: от губ — к глазам, от глаз — к волосам, от волос — к щекам, от щек возвращался к губам. Эди чувствовала, что лицо ее пылает. И не оно одно: горело сердце, кипела кровь в жилах, да и вся она превратилась в пылающий костер. Никогда еще до такой степени не теряла контроль над собой.
Слишком хорошо она знала, как называется это трепетное пламя. Желание. Жажда страсти. Сексуальное влечение.
До сих пор Эди не испытывала влечения к мужчине. Жила, замкнувшись в своем размеренном, упорядоченном мирке, уверенная, что ей никто не нужен. И теперь негодовала на собственное тело, которому вздумалось ее предать — именно здесь, именно сейчас, из-за этого Лукаса Конвея!
— Так вот, — прервал ее смятенные мысли Лукас, — я видел, как ты дошла до поворота, и уже хотел тронуться, как вдруг увидал, что из подъезда вышел какой-то парень и двинулся в ту же сторону.
— Почему ты решил, что он идет за мной?
Лукас улыбнулся знакомой невеселой улыбкой, и Эди вдруг подумала, что ни разу не видела его радостным. Взбудораженным, язвительным, резким, озлобленным — сколько угодно. А радостным — ни разу.
— Как тебе сказать? Привык ждать от людей худшего.
— Почему-то меня это не удивляет, — пробормотала она.
— Я подумал о том, что он может сделать с хорошенькой девушкой в пустынном переулке, — продолжал Лукас, словно не услышав ее замечания, — вышел из машины и пошел следом. Просто хотел убедиться, что с тобой ничего не случится, — добавил он, словно извиняясь, но не за то, что напугал ее, а за то, что о ней беспокоился. — Не знаю, кто это был, — продолжал он, отвечая на ее невысказанный вопрос. — Когда ты нырнула сюда, он пошел дальше. Может быть, заметил, что я иду следом, и решил не рисковать. Но это он следил за тобой, Эди. Он — не я. Я никогда бы так не сделал. У меня и в мыслях не было тебя пугать.
«Может, ты и не хотел, — подумала Эди, — но тебе это удалось!»
— Не представляю, что ему от меня было нужно, — растерянно проговорила она. Лукас прищурился.
— Так уж и не представляешь?
Она медленно покачала головой.
— Подумай немного. Красивая девушка поздно ночью идет по улице одна. Что нужно от нее мужчине?
Слишком хорошо, черт побери, слишком хорошо она знала, что нужно мужчинам от женщин! Просто не хотела об этом думать. И проклинала Лукаса, заставившего ее вспомнить…
Но что это? Он, кажется, назвал ее «красивой»?
— Ты думаешь, я красивая? — совершенно неожиданно для себя пролепетала она.
Едва эти слова вылетели из уст, Эди захотелось спрятаться под стол. Зажмурившись, она мысленно взмолилась о том, чтобы Лукас на секунду оглох и пропустил ее идиотский вопрос мимо ушей.
Увы, молитвы Эди исполнялись нечасто.
— Эди, деточка, — проговорил он, — объясни мне, как тебя еще никто не слопал в наших джунглях?
Она открыла глаза, пораженная злостью в его голосе. Он говорил так, словно готов был кого-то ударить. Может быть, даже избить до полусмерти.
— Откуда ты знаешь, что меня не слопали? — тихо ответила она.
Эти слова она произнесла не задумываясь — так разозлила ее снисходительность Лукаса — и тут же о них пожалела. Но сказанного не воротишь: теперь Лукас смотрел на нее по-другому — с удивлением и каким-то совсем новым интересом.
— Я хотела сказать… — «попятилась» она. — Ну… м-м… в общем, я совсем не то хотела сказать.
— Да ну?
— Да.
Но голос ее дрожал, и легко было догадаться, что Лукас ей не поверит.
— Кто… кто обидел тебя, Эди? — тихо спросил он.
— Никто.
Но он не сводил с нее пристальных глаз.
— В ту ночь, когда ты отвезла меня домой, — проговорил он, пробуждая воспоминания, которые Эди хотела бы навсегда похоронить, — я сказал тебе, что ищу кое-кого. И ты ответила, что тоже кого-то ищешь.
— Я как раз сказала, что никого не ищу! — быстро проговорила Эди.
— А я не поверил, — ответил Лукас. — Не поверил тогда — и не верю сейчас.
Она не успела возразить — он заговорил снова:
— Ищешь того, кто тебя обидел? Хочешь отомстить? — Он мрачно усмехнулся:
— Кто бы мог подумать, что Эди-Солнышко умеет ненавидеть?
Надо немедленно переменить тему, сказала себе Эди. Свести разговор на что-нибудь простенькое, обыденное. Незачем ему знать, кого и зачем ищет Эди Малхолланд.
Но вместо этого сказала:
— Нет, я не ищу мести. — И словно в пропасть кинулась:
— Я ищу свою мать. Родную мать.
Улыбка стерлась с его губ, но лицо оставалось бесстрастным.
— Я не знал, что ты — приемная дочь.
Она кивнула.
— Меня удочерили во младенчестве. Приемные родители давно умерли.
«И, надеюсь, горят в аду», — мысленно добавила она, как добавляла всегда, когда приходилось вспоминать об этих подонках
— Мне всегда хотелось узнать, кто моя родная мать, почему она от меня отказалась, откуда я родом, какая у меня наследственность — на случай, если… — Почувствовав, что голос дрожит, она умолкла на полуслове, кашлянула и закончила уже почти спокойно:
— В общем, хочу узнать, кто я и откуда.
Лукас кивнул.
— Значит, ты не из Чикаго?
— Мои приемные родители жили в Кентукки. Сначала в Хопкинсвилле, потом в Нейпервилле.
— Тогда, скорее всего, ты и родилась в Кентукки, — спокойно заметил Лукас. — Вот я и разрешил твою загадку. Можешь спать спокойно.
Эди хмыкнула:
— Благодарю за помощь, но мне хотелось бы знать о себе что-нибудь помимо места рождения.
— Зачем?
— Да так, знаешь, любопытство одолевает. — Она подняла на него глаза:
— А ты сам откуда?
Секунду поколебавшись, он ответил коротко:
— Из Висконсина.
— И все? «Из Висконсина» — и только? Ни города, ни дома, ни семьи — ничего?
— Ничего, — глухо ответил Лукас.
— Совсем ничего?
— Ничего такого, о чем стоит говорить.
«С чего бы это?» — удивилась она. Выходит, не такой уж он счастливчик, как ей представлялось?
— Несчастливое детство? — осторожно спросила она.
Губы его скривились:
— Нечто вроде этого.
— Понимаю, — кивнула она.
— Едва ли.
Но Эди не собиралась откровенничать в ответ. Не потому, что для признаний обстановка не самая подходящая. Не потому, что терпеть не может ныть и жаловаться. Не потому, что никогда и никому об этом не рассказывала. А просто потому, что в игре «Кто тут самый несчастный?» она безусловно выиграет. И пробовать не стоит.
Эди не жалела себя — нет, за прошедшие годы она научилась думать о своей безжалостной судьбе холодно и трезво. Потому что знала: стоит раскиснуть — и превратишься в страшненькое бесполое создание из тех, что едят отбросы и ночуют в благотворительных приютах. Эди довольно насмотрелась на таких опустившихся бродяг и знала, какая тонкая грань отделяет благополучие от мрака и гибели.
Вот почему она поспешно поинтересовалась:
— А ты кого ищешь?
Лукас снова сухо, безрадостно рассмеялся и отвел глаза.
— Миллионера, — пробормотал он. — Миллионера, которого можно заарканить.
Лукас сам не понимал, зачем делится своей бедой с Эди Малхолланд. Не говорил ли он себе много раз, что со Сладенькой Эди разговаривать невозможно — разве что о самых незначительных вещах? Однако последние несколько минут они обсуждают вопросы вовсе не простые. И судя по всему, непростые для обоих
Какого черта он вообще за ней потащился? Вообразил себя рыцарем на белом коне? Хорошо, положим, решил защитить бедную беззащитную крошку. Это пережить можно. Но зачем вошел вслед за ней в кафе? Зачем сел без приглашения за ее столик? И зачем рассказывает ей о своем редакционном задании?
Должно быть, просто для того, чтобы была тема для разговора. Чтобы прогнать тоску из ее огромных синих глаз. Кто бы мог подумать, что Эди Малхолланд — бодрая, энергичная, неизменно веселая Эди способна тосковать? Что ангельское личико ее может омрачиться грустью?
Сколько раз, устав от ее неиссякаемого оптимизма, Лукас мечтал посмотреть, какова-то Эди в печали! Его желание исполнилось: увидел — и готов был жизнь отдать, чтобы она снова развеселилась.
«Ну и раскис же ты, Конвей! — упрекнул он себя — А ведь на этот раз даже не пил».
И, поморщившись, вспомнил, какой размазней показал себя в тот вечер. Чего только он ей не говорил! Умолял не уходить, твердил, что она ему нужна…
Господи, как ему было паршиво! Когда за ней с мягким щелчком закрылась дверь, он почувствовал, что умирает…
Все это очень и очень нехорошо. Он ведь поклялся себе, что никогда ни в ком не будет нуждаться. Что никто больше не причинит ему боли.
— Миллионера? — повторила Эди, возвращая его к настоящему. — Да ведь в «Дрейке» их полно!
— Не таких, как мне нужно.
В этот миг у стола возникла официантка с огромной тарелкой, на которой возвышалась гора французских пирожных. Едва увидев их, Лукас сказал себе, Что Эди такую кучу сладостей точно не съест.
— Боже мой, почему так много?! — почти с ужасом спросила Эди.
Официантка с гордостью кивнула, пожелала приятного аппетита и удалилась.
— Давай я тебе помогу! — великодушно предложил Лукас и взял с тарелки пирожное.
— Ну спасибо! Без тебя бы я не справилась, — ответила Эди.
— Ты что, собираешься все это съесть одна? И вообще, французские пирожные не едят в одиночку — я-то знаю!
— В Париже узнал? — ехидно спросила Эди.
— Touche! — признался он. Она улыбнулась:
— Я и забыла, что ты говоришь по-французски.
— Mats oui!
— А кроме этого джентльменского набора, можешь что-нибудь сказать?
— По-моему, ты тоже говоришь по-французски, — увильнул он. — Я как-то слышал, у тебя прямо парижское произношение.
— Итак, ты сказал, что ищешь миллионера, — вернулась к теме Эди, не желая превращать разговор в пустую болтовню.
Лукас испустил тяжелый вздох
— Верно! Точнее, миллионершу. Адам хочет, чтобы я нашел богатую женщину, которая согласится меня содержать.
Эди как раз собиралась проглотить пирожное: услышав такой ответ, она поперхнулась и отчаянно закашлялась. Лукас вскочил, готовый похлопать ее по спине.
Но продемонстрировать свои таланты Лукасу не пришлось. Ибо, едва Лукас коснулся спины Эди, девушка вскочила, опрокинув стул, и бросилась в сторону.
«Господи, что это она так испугалась? — изумился Лукас. — Я ведь ее едва коснулся». Он совсем расстроился, когда увидел лицо Эди. На ее лице отражался настоящий ужас.
Точно так же, припомнил он, перепугалась она, когда он хотел отдать ей ключи из рук в руки. И до этого, когда Дейвенпорт погладил ее по щеке. Оба жеста были совершенно невинны, но всякий раз Эди отскакивала, словно испуганный кролик.
— Эди! — позвал он, шагнув к ней — просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
Она в ответ отступила назад.
— Что с тобой?
Он поднял опрокинутый стул и жестом пригласил ее сесть. Как ни странно, она молча повиновалась.
— Все нормально, — хрипло сказала она, хотя вид ее говорил о другом.
Лукас тоже вернулся на свое место.
— Наверное, воспитанные люди таких вопросов не задают, но я никогда не мог похвалиться воспитанием. Что с тобой такое?
Она подняла на него огромные глаза. Сейчас они казались еще больше и ярче обыкновенного и блестели влагой.
— О чем ты? — как ни в чем не бывало спросила она. — Просто кусок пирожного попал не в то горло.
Лукас нахмурился:
— Не надо, Эди. Я сам отъявленный лгун и умею отличать ложь от правды. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
— Я просто подавилась, — упрямо твердила она.
— Ты едва из кожи не выпрыгнула, стоило мне хлопнуть тебя по спине. То же самое было и в «Дрейке», когда я хотел отдать тебе ключи.
Лицо ее вдруг стало белым, как маска.
— Что ты хочешь сказать?
Он чертыхнулся сквозь зубы.
— Эди, ты боишься чужих прикосновений?
Она встретила его взгляд.
— Да, — отважно сказала она.
— Почему? — Лукас, как известно, тактичностью не отличался.
Глаза ее сузились, но голос прозвучал спокойно:
— А вот это, мистер Конвей, абсолютно не ваше дело. Предлагаю вернуться к нашему разговору. — Наигранная вежливость ее испарилась, уступив место вполне искреннему изумлению. — Ты действительно хочешь пойти на содержание к миллионерше? Господи, зачем? Неужели тебе не хватает денег?
Так вот что она подумала! Неудивительно, что подавилась пирожным!
— Не совсем так, — улыбнулся он. — Я должен сделать репортаж. Использовать советы из книги «Как заарканить миллионера» и посмотреть, может ли с их помощью мужчина зацепить богатую женщину. Это для журнала, понимаешь? — Он улыбался все шире. — Для «Жизни мужчины». А ты что, подумала, я в самом деле решил податься в альфонсы?
И он, не выдержав, рассмеялся. Не тем мрачно-язвительным смехом, что слышала от него Эди до сих пор, — о нет! Искренне. От души. Так, словно ему действительно весело. Словно он счастлив.
Эди смутилась, и, заметив это, Лукас расхохотался еще заразительнее. Какая же она хорошенькая, когда краснеет! Черт побери, кто бы мог подумать, что Сладенькая Эди — совершенно нормальный человек? Что с ней может быть интересно и весело?
Странно, почему он раньше этого не замечал?
— Репортаж для журнала? — переспросила она.
— Ну да, для журнала.
— Ой, а я… я подумала… я не поняла…
Лукас тряхнул головой — мол, не о чем беспокоиться. Вдруг стало так легко, словно свалился с плеч давний тяжкий груз. Разве мог такое представить: провел два вечера в компании Эди Малхолланд — и чувствует себя почти человеком! Что бы это значило?
— Похоже, ты обо мне не самого лучшего мнения, — сказался, отсмеявшись. — Неужели больше чем на жиголо-любителя не тяну? Может быть, поэтому и миллионерши на меня не клюют?
Эди промолчала — на этот вопрос явно не требовалось ответа. Подумав, сказала осторожно, словно сомневалась в своем решении:
— Знаешь… я могла бы тебе помочь.
Никогда в жизни Лукас Конвей не просил и не принимал помощи. Всего, что хотел, он добивался сам — или делал вид, что не очень-то и хотелось. Но сейчас ему стало интересно.
— Это как?
— Видишь ли, я умею разыскивать людей. Свою мать я уже почти нашла. И, кроме того, хорошо изучила нравы и повадки миллионеров.
«Должно быть, на работе в „Дрейке“, — подумал Лукас и решил, что не станет интересоваться подробностями.
— Вот как? — только и спросил он. Эди кивнула:
— Да. Хочешь заарканить миллионершу? Я тебе помогу.
11
Несколько минут оба молчали, сердито глядя друг на друга. «Сел за стол без приглашения — пусть сам и объясняется», — думала Эди. Но Лукас упорно молчал.
Наконец он наклонился вперед, опершись локтями о стол, и заговорил:
— Черт побери, Эди, что ты себе думаешь — расхаживаешь по улицам темной ночью совсем одна?
Эди недоуменно подняла брови.
— А ты что себе думаешь? Зачем ты за мной следил? Ты меня напугал до полусмерти!
— До полусмерти, говоришь? Вот и хорошо. Может, в другой раз будешь умнее. Женщина ходит ночью одна… ты хоть представляешь, что с тобой может случиться?
— Я могу сама о себе позаботиться, — отрезала она.
Лукас только усмехнулся в ответ:
— Ну да, конечно!
— Именно так, — настаивала она.
— Хорошо-хорошо, как скажешь.
— Можешь мне не верить, но это не дает тебе права меня преследовать!
Секунду поколебавшись, Лукас ответил:
— Видишь ли, Эди, я не тебя преследовал. А того парня, что шел следом за тобой.
— Какого еще парня? — недоуменно переспросила Эди.
Тяжело вздохнув, Лукас бросил на нее взгляд, ясно говорящий, что Эди безнадежно испортила ему вечер — если не жизнь.
— Я сидел у себя в машине напротив подъезда, собирался трогаться с места, когда…
— Ты припарковался напротив подъезда?! — не удержавшись, воскликнула Эди.
Ну почему судьба так несправедлива? Почему некоторым, вроде Лукаса Конвея, с рождения дается все: красота, блестящий ум, образование в дорогой частной школе, работа, о которой большинству смертных остается только мечтать? Од на загвоздка — души недостает. Но в наше время это далеко не главное.
Лукас смерил ее взглядом, от которого Эди вмиг ощутила себя трехлетней глупышкой.
— Да, а что?
Эди молча покачала головой. Сказочная работа, шикарная квартира и баснословно дорогие шмотки у него имеются — сама видела. Остается спросить, как дела с семейным счастьем и любовью на всю жизнь. Но тут же Эди поняла, что не хочет этого знать. Не хочет знать, что в мире нет справедливости и все дары богов достаются человеку, который даже не способен их оценить.
— Ничего, просто интересно, — ответила она наконец.
— Так вот, я уже собирался ехать, когда увидел, что из подъезда выходишь ты. Я снял ногу с педали и смотрел на тебя, пока ты не свернула за угол.
— Зачем? — искренне удивилась Эди.
Несколько секунд Лукас молчал, не сводя с ее лица пристального взгляда. Наконец серьезно ответил:
— Мне нравится твоя походка, скажем так.
От его взгляда Эди залилась краской, опустила глаза и почувствовала себя маленькой девочкой. Неудивительно, что она ответила только: «А-а…» — да и то едва слышно.
По счастью, в этот миг появилась официантка с кофе, дав Эди возможность прийти в себя.
Пока официантка наливала кофе, Лукас молчал — он не отрывал глаз от Эди, да так, словно и вправду было на что смотреть. Хм, нашел чем любоваться! Вид усталый, глаза покраснели, на щеках пылают красные пятна смущения. Из тяжелого узла волос выбились непокорные русые пряди. Выходя на улицу, она натянула поверх униформы выцветший зеленый свитер с эмблемой «Северна» и теперь с ужасом понимала, что фигура ее, и так не блестящая, сейчас похожа на мешок с картошкой.
И тем не менее Лукас буквально пожирал ее глазами. Взгляд его блуждал по ее лицу: от губ — к глазам, от глаз — к волосам, от волос — к щекам, от щек возвращался к губам. Эди чувствовала, что лицо ее пылает. И не оно одно: горело сердце, кипела кровь в жилах, да и вся она превратилась в пылающий костер. Никогда еще до такой степени не теряла контроль над собой.
Слишком хорошо она знала, как называется это трепетное пламя. Желание. Жажда страсти. Сексуальное влечение.
До сих пор Эди не испытывала влечения к мужчине. Жила, замкнувшись в своем размеренном, упорядоченном мирке, уверенная, что ей никто не нужен. И теперь негодовала на собственное тело, которому вздумалось ее предать — именно здесь, именно сейчас, из-за этого Лукаса Конвея!
— Так вот, — прервал ее смятенные мысли Лукас, — я видел, как ты дошла до поворота, и уже хотел тронуться, как вдруг увидал, что из подъезда вышел какой-то парень и двинулся в ту же сторону.
— Почему ты решил, что он идет за мной?
Лукас улыбнулся знакомой невеселой улыбкой, и Эди вдруг подумала, что ни разу не видела его радостным. Взбудораженным, язвительным, резким, озлобленным — сколько угодно. А радостным — ни разу.
— Как тебе сказать? Привык ждать от людей худшего.
— Почему-то меня это не удивляет, — пробормотала она.
— Я подумал о том, что он может сделать с хорошенькой девушкой в пустынном переулке, — продолжал Лукас, словно не услышав ее замечания, — вышел из машины и пошел следом. Просто хотел убедиться, что с тобой ничего не случится, — добавил он, словно извиняясь, но не за то, что напугал ее, а за то, что о ней беспокоился. — Не знаю, кто это был, — продолжал он, отвечая на ее невысказанный вопрос. — Когда ты нырнула сюда, он пошел дальше. Может быть, заметил, что я иду следом, и решил не рисковать. Но это он следил за тобой, Эди. Он — не я. Я никогда бы так не сделал. У меня и в мыслях не было тебя пугать.
«Может, ты и не хотел, — подумала Эди, — но тебе это удалось!»
— Не представляю, что ему от меня было нужно, — растерянно проговорила она. Лукас прищурился.
— Так уж и не представляешь?
Она медленно покачала головой.
— Подумай немного. Красивая девушка поздно ночью идет по улице одна. Что нужно от нее мужчине?
Слишком хорошо, черт побери, слишком хорошо она знала, что нужно мужчинам от женщин! Просто не хотела об этом думать. И проклинала Лукаса, заставившего ее вспомнить…
Но что это? Он, кажется, назвал ее «красивой»?
— Ты думаешь, я красивая? — совершенно неожиданно для себя пролепетала она.
Едва эти слова вылетели из уст, Эди захотелось спрятаться под стол. Зажмурившись, она мысленно взмолилась о том, чтобы Лукас на секунду оглох и пропустил ее идиотский вопрос мимо ушей.
Увы, молитвы Эди исполнялись нечасто.
— Эди, деточка, — проговорил он, — объясни мне, как тебя еще никто не слопал в наших джунглях?
Она открыла глаза, пораженная злостью в его голосе. Он говорил так, словно готов был кого-то ударить. Может быть, даже избить до полусмерти.
— Откуда ты знаешь, что меня не слопали? — тихо ответила она.
Эти слова она произнесла не задумываясь — так разозлила ее снисходительность Лукаса — и тут же о них пожалела. Но сказанного не воротишь: теперь Лукас смотрел на нее по-другому — с удивлением и каким-то совсем новым интересом.
— Я хотела сказать… — «попятилась» она. — Ну… м-м… в общем, я совсем не то хотела сказать.
— Да ну?
— Да.
Но голос ее дрожал, и легко было догадаться, что Лукас ей не поверит.
— Кто… кто обидел тебя, Эди? — тихо спросил он.
— Никто.
Но он не сводил с нее пристальных глаз.
— В ту ночь, когда ты отвезла меня домой, — проговорил он, пробуждая воспоминания, которые Эди хотела бы навсегда похоронить, — я сказал тебе, что ищу кое-кого. И ты ответила, что тоже кого-то ищешь.
— Я как раз сказала, что никого не ищу! — быстро проговорила Эди.
— А я не поверил, — ответил Лукас. — Не поверил тогда — и не верю сейчас.
Она не успела возразить — он заговорил снова:
— Ищешь того, кто тебя обидел? Хочешь отомстить? — Он мрачно усмехнулся:
— Кто бы мог подумать, что Эди-Солнышко умеет ненавидеть?
Надо немедленно переменить тему, сказала себе Эди. Свести разговор на что-нибудь простенькое, обыденное. Незачем ему знать, кого и зачем ищет Эди Малхолланд.
Но вместо этого сказала:
— Нет, я не ищу мести. — И словно в пропасть кинулась:
— Я ищу свою мать. Родную мать.
Улыбка стерлась с его губ, но лицо оставалось бесстрастным.
— Я не знал, что ты — приемная дочь.
Она кивнула.
— Меня удочерили во младенчестве. Приемные родители давно умерли.
«И, надеюсь, горят в аду», — мысленно добавила она, как добавляла всегда, когда приходилось вспоминать об этих подонках
— Мне всегда хотелось узнать, кто моя родная мать, почему она от меня отказалась, откуда я родом, какая у меня наследственность — на случай, если… — Почувствовав, что голос дрожит, она умолкла на полуслове, кашлянула и закончила уже почти спокойно:
— В общем, хочу узнать, кто я и откуда.
Лукас кивнул.
— Значит, ты не из Чикаго?
— Мои приемные родители жили в Кентукки. Сначала в Хопкинсвилле, потом в Нейпервилле.
— Тогда, скорее всего, ты и родилась в Кентукки, — спокойно заметил Лукас. — Вот я и разрешил твою загадку. Можешь спать спокойно.
Эди хмыкнула:
— Благодарю за помощь, но мне хотелось бы знать о себе что-нибудь помимо места рождения.
— Зачем?
— Да так, знаешь, любопытство одолевает. — Она подняла на него глаза:
— А ты сам откуда?
Секунду поколебавшись, он ответил коротко:
— Из Висконсина.
— И все? «Из Висконсина» — и только? Ни города, ни дома, ни семьи — ничего?
— Ничего, — глухо ответил Лукас.
— Совсем ничего?
— Ничего такого, о чем стоит говорить.
«С чего бы это?» — удивилась она. Выходит, не такой уж он счастливчик, как ей представлялось?
— Несчастливое детство? — осторожно спросила она.
Губы его скривились:
— Нечто вроде этого.
— Понимаю, — кивнула она.
— Едва ли.
Но Эди не собиралась откровенничать в ответ. Не потому, что для признаний обстановка не самая подходящая. Не потому, что терпеть не может ныть и жаловаться. Не потому, что никогда и никому об этом не рассказывала. А просто потому, что в игре «Кто тут самый несчастный?» она безусловно выиграет. И пробовать не стоит.
Эди не жалела себя — нет, за прошедшие годы она научилась думать о своей безжалостной судьбе холодно и трезво. Потому что знала: стоит раскиснуть — и превратишься в страшненькое бесполое создание из тех, что едят отбросы и ночуют в благотворительных приютах. Эди довольно насмотрелась на таких опустившихся бродяг и знала, какая тонкая грань отделяет благополучие от мрака и гибели.
Вот почему она поспешно поинтересовалась:
— А ты кого ищешь?
Лукас снова сухо, безрадостно рассмеялся и отвел глаза.
— Миллионера, — пробормотал он. — Миллионера, которого можно заарканить.
Лукас сам не понимал, зачем делится своей бедой с Эди Малхолланд. Не говорил ли он себе много раз, что со Сладенькой Эди разговаривать невозможно — разве что о самых незначительных вещах? Однако последние несколько минут они обсуждают вопросы вовсе не простые. И судя по всему, непростые для обоих
Какого черта он вообще за ней потащился? Вообразил себя рыцарем на белом коне? Хорошо, положим, решил защитить бедную беззащитную крошку. Это пережить можно. Но зачем вошел вслед за ней в кафе? Зачем сел без приглашения за ее столик? И зачем рассказывает ей о своем редакционном задании?
Должно быть, просто для того, чтобы была тема для разговора. Чтобы прогнать тоску из ее огромных синих глаз. Кто бы мог подумать, что Эди Малхолланд — бодрая, энергичная, неизменно веселая Эди способна тосковать? Что ангельское личико ее может омрачиться грустью?
Сколько раз, устав от ее неиссякаемого оптимизма, Лукас мечтал посмотреть, какова-то Эди в печали! Его желание исполнилось: увидел — и готов был жизнь отдать, чтобы она снова развеселилась.
«Ну и раскис же ты, Конвей! — упрекнул он себя — А ведь на этот раз даже не пил».
И, поморщившись, вспомнил, какой размазней показал себя в тот вечер. Чего только он ей не говорил! Умолял не уходить, твердил, что она ему нужна…
Господи, как ему было паршиво! Когда за ней с мягким щелчком закрылась дверь, он почувствовал, что умирает…
Все это очень и очень нехорошо. Он ведь поклялся себе, что никогда ни в ком не будет нуждаться. Что никто больше не причинит ему боли.
— Миллионера? — повторила Эди, возвращая его к настоящему. — Да ведь в «Дрейке» их полно!
— Не таких, как мне нужно.
В этот миг у стола возникла официантка с огромной тарелкой, на которой возвышалась гора французских пирожных. Едва увидев их, Лукас сказал себе, Что Эди такую кучу сладостей точно не съест.
— Боже мой, почему так много?! — почти с ужасом спросила Эди.
Официантка с гордостью кивнула, пожелала приятного аппетита и удалилась.
— Давай я тебе помогу! — великодушно предложил Лукас и взял с тарелки пирожное.
— Ну спасибо! Без тебя бы я не справилась, — ответила Эди.
— Ты что, собираешься все это съесть одна? И вообще, французские пирожные не едят в одиночку — я-то знаю!
— В Париже узнал? — ехидно спросила Эди.
— Touche! — признался он. Она улыбнулась:
— Я и забыла, что ты говоришь по-французски.
— Mats oui!
— А кроме этого джентльменского набора, можешь что-нибудь сказать?
— По-моему, ты тоже говоришь по-французски, — увильнул он. — Я как-то слышал, у тебя прямо парижское произношение.
— Итак, ты сказал, что ищешь миллионера, — вернулась к теме Эди, не желая превращать разговор в пустую болтовню.
Лукас испустил тяжелый вздох
— Верно! Точнее, миллионершу. Адам хочет, чтобы я нашел богатую женщину, которая согласится меня содержать.
Эди как раз собиралась проглотить пирожное: услышав такой ответ, она поперхнулась и отчаянно закашлялась. Лукас вскочил, готовый похлопать ее по спине.
Но продемонстрировать свои таланты Лукасу не пришлось. Ибо, едва Лукас коснулся спины Эди, девушка вскочила, опрокинув стул, и бросилась в сторону.
«Господи, что это она так испугалась? — изумился Лукас. — Я ведь ее едва коснулся». Он совсем расстроился, когда увидел лицо Эди. На ее лице отражался настоящий ужас.
Точно так же, припомнил он, перепугалась она, когда он хотел отдать ей ключи из рук в руки. И до этого, когда Дейвенпорт погладил ее по щеке. Оба жеста были совершенно невинны, но всякий раз Эди отскакивала, словно испуганный кролик.
— Эди! — позвал он, шагнув к ней — просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
Она в ответ отступила назад.
— Что с тобой?
Он поднял опрокинутый стул и жестом пригласил ее сесть. Как ни странно, она молча повиновалась.
— Все нормально, — хрипло сказала она, хотя вид ее говорил о другом.
Лукас тоже вернулся на свое место.
— Наверное, воспитанные люди таких вопросов не задают, но я никогда не мог похвалиться воспитанием. Что с тобой такое?
Она подняла на него огромные глаза. Сейчас они казались еще больше и ярче обыкновенного и блестели влагой.
— О чем ты? — как ни в чем не бывало спросила она. — Просто кусок пирожного попал не в то горло.
Лукас нахмурился:
— Не надо, Эди. Я сам отъявленный лгун и умею отличать ложь от правды. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
— Я просто подавилась, — упрямо твердила она.
— Ты едва из кожи не выпрыгнула, стоило мне хлопнуть тебя по спине. То же самое было и в «Дрейке», когда я хотел отдать тебе ключи.
Лицо ее вдруг стало белым, как маска.
— Что ты хочешь сказать?
Он чертыхнулся сквозь зубы.
— Эди, ты боишься чужих прикосновений?
Она встретила его взгляд.
— Да, — отважно сказала она.
— Почему? — Лукас, как известно, тактичностью не отличался.
Глаза ее сузились, но голос прозвучал спокойно:
— А вот это, мистер Конвей, абсолютно не ваше дело. Предлагаю вернуться к нашему разговору. — Наигранная вежливость ее испарилась, уступив место вполне искреннему изумлению. — Ты действительно хочешь пойти на содержание к миллионерше? Господи, зачем? Неужели тебе не хватает денег?
Так вот что она подумала! Неудивительно, что подавилась пирожным!
— Не совсем так, — улыбнулся он. — Я должен сделать репортаж. Использовать советы из книги «Как заарканить миллионера» и посмотреть, может ли с их помощью мужчина зацепить богатую женщину. Это для журнала, понимаешь? — Он улыбался все шире. — Для «Жизни мужчины». А ты что, подумала, я в самом деле решил податься в альфонсы?
И он, не выдержав, рассмеялся. Не тем мрачно-язвительным смехом, что слышала от него Эди до сих пор, — о нет! Искренне. От души. Так, словно ему действительно весело. Словно он счастлив.
Эди смутилась, и, заметив это, Лукас расхохотался еще заразительнее. Какая же она хорошенькая, когда краснеет! Черт побери, кто бы мог подумать, что Сладенькая Эди — совершенно нормальный человек? Что с ней может быть интересно и весело?
Странно, почему он раньше этого не замечал?
— Репортаж для журнала? — переспросила она.
— Ну да, для журнала.
— Ой, а я… я подумала… я не поняла…
Лукас тряхнул головой — мол, не о чем беспокоиться. Вдруг стало так легко, словно свалился с плеч давний тяжкий груз. Разве мог такое представить: провел два вечера в компании Эди Малхолланд — и чувствует себя почти человеком! Что бы это значило?
— Похоже, ты обо мне не самого лучшего мнения, — сказался, отсмеявшись. — Неужели больше чем на жиголо-любителя не тяну? Может быть, поэтому и миллионерши на меня не клюют?
Эди промолчала — на этот вопрос явно не требовалось ответа. Подумав, сказала осторожно, словно сомневалась в своем решении:
— Знаешь… я могла бы тебе помочь.
Никогда в жизни Лукас Конвей не просил и не принимал помощи. Всего, что хотел, он добивался сам — или делал вид, что не очень-то и хотелось. Но сейчас ему стало интересно.
— Это как?
— Видишь ли, я умею разыскивать людей. Свою мать я уже почти нашла. И, кроме того, хорошо изучила нравы и повадки миллионеров.
«Должно быть, на работе в „Дрейке“, — подумал Лукас и решил, что не станет интересоваться подробностями.
— Вот как? — только и спросил он. Эди кивнула:
— Да. Хочешь заарканить миллионершу? Я тебе помогу.
11
В это воскресное утро Дорси проснулась совершенно счастливой. Она уже и не помнит, когда ей было так хорошо!
Нежный шелк простынь приятно холодил обнаженную кожу. Щека утопала в мягкой подушке. В ушах, в лад счастливому биению сердца, приглушенно звучали торжествующие аккорды фортепианного концерта Баха. Глубоко вздохнув, Дорси ощутила чудный горьковатый аромат кофе. Он прогнал остатки сна: Дорси распахнула глаза и увидела, что в спальню входит Адам, в одних сапфирово-синих пижамных штанах, а в руках у него — поднос, обещающий обильный и вкусный завтрак.
Прошлой ночью Дорси потратила немало энергии и, бросив взгляд на поднос, сразу почувствовала голод! Сонными глазами разглядывала она блюдо со свежими булочками, карафу с черным кофе, две простые белые чашки и абрикосового оттенка розу в узкой серебряной вазе. Вот это да! Каким романтиком оказался Адам Дариен!
Неяркий свет, сочащийся сквозь жалюзи, позволял разглядеть Адама как следует. Стоит ли удивляться, что при одном взгляде на него сердце Дорси растаяло, словно масло на солнце? Широкая нагая грудь покрыта кудрявыми темными волосками; треугольник волос спускается вниз и исчезает за поясом. Живот плоский, гладкий и твердый; на руках при каждом движении рельефно обозначаются мускулы. Волосы соблазнительно взъерошены, глаза светятся нежностью. Под мышкой зажат пухлый воскресный выпуск «Трибьюн» — деталь, удивившая и насторожившая Дорси. Захочет ли он вернуться в постель — на королевское ложе красного дерева, с высокой резной спинкой, изукрашенной затейливыми восточными узорами, и тяжелым пологом, в эти стены, окраска которых напоминала о кронах вековых деревьев, чуть шелестящих от ветерка в прохладный летний день?
Куда ни бросишь взгляд: на кровать ли, на огромный, того же красного дерева, шкаф, на стены, на толстый восточный ковер на полу — все вокруг буквально кричало о богатстве и роскоши. И в голове у Дорси возникла одна забавная мысль: «А ведь к этому легко привыкнуть!»
Может быть, не так уж это и глупо — заарканить миллионера? Двенадцать часов назад Дорси отринула бы эту мысль с негодованием, но теперь с ужасом обнаружила, что все ее жизненные убеждения пошатнулись за одну ночь. Может быть, не так уж это страшно, когда о тебе заботятся? Может быть, не так уж плохо зависеть от мужчины? Может быть, не так уж невыносимо быть связанной с кем-то на всю жизнь? Ведь если это значит — каждое утро просыпаться счастливой… и знать, что Адам рядом…
Да, пожалуй, Лорен Грабл-Монро не так уж и не права.
Дорси сонно улыбнулась, прогоняя настойчивые мысли. Не хочет сейчас она ни о чем думать.
— Доброе утро, — промурлыкала она, потягиваясь и незаметно прикрывая обнаженную грудь простыней.
Странно, с чего она вздумала скромничать? Ведь ночью Дорси совсем не стеснялась своей наготы. Стоит только вспомнить, что проделывали они вдвоем на этой самой кровати… Адам, как видно, не стеснялся и сейчас; пижамные штаны его сидели низко на бедрах, и, перехватив красноречивый взгляд Дорси, он ничуть не смутился — напротив, расплылся в улыбке, ясно показывающей, что…
Что с кровати она сегодня не встанет.
— И тебе доброе утро, — ответил он счастливым, чувственно-хрипловатым голосом, ставя поднос на стол. — Я уж думал, ты проспишь весь день.
Испуганно ахнув, Дорси огляделась в поисках часов.
— Еще нет и половины десятого, — рассмеявшись, успокоил ее Адам. — А что? Тебя ждет ревнивый жених?
Он постарался, чтобы вопрос прозвучал шутливо, но в голосе Дорси почудилась неуверенность, словно Адам в самом деле опасался какого-то неведомого соперника. Неужели ревнует? От этой мысли по сердцу ее разлилось приятное тепло. Что было по меньшей мере странно, ибо всю свою сознательную жизнь Дорси ненавидела ревность и ревнивцев. Мужчина, ревнующий женщину, доказывает этим, что подсознательно видит в ней вещь, свою собственность… Но, оказывается, иногда очень приятно бывает чувствовать себя чужой собственностью. И потом, разве сама она не ревновала Адама к бедняжке Дезире?
О боже! Еще немного — и все ее научные разработки полетят к чертям!
— У меня сегодня назначена встреча, — объяснила она, снова прогоняя неприятные мысли и заставляя себя расслабиться. — Но это после трех часов. — И, подхваченная каким-то безумным порывом, добавила:
— До трех я — твоя.
От его ответной улыбки Дорси охватил такой восторг, словно она выиграла главный приз в каком-то немыслимом состязании. Адам налил ей кофе и поставил на прикроватную тумбочку: она поблагодарила, но пить пока не стала, не желая расставаться с чудным полусонным настроением.
Адам тоже не спешил приниматься за кофе.
— Должен тебя предупредить, — заговорил он, — хоть я и не религиозен, но каждое воскресное утро неукоснительно исполняю один обряд.
— Какой же? — невинно поинтересовалась она.
— Валяюсь в постели до полудня и прочитываю от корки до корки «Трибьюн».
— Даже объявления? — улыбнулась она.
— Даже объявления.
— Ух ты! Впечатляет. Надеюсь, ты не против, что я здесь? Я тебя не отвлекаю?
— Еще как отвлекаешь! — улыбнулся он. — Но я не против.
И, отложив газету, одним плавным, тигриным движением вытянулся на постели, с ней рядом. Опершись на локоть, несколько секунд пристально всматривался в ее лицо — словно не знал, что сказать и что сделать дальше. И вдруг… улыбнулся. Медленной, ленивой, чувственной улыбкой, от которой внутри у нее жаркими искрами вспыхнуло пламя.
— Признаться ли мне, — заговорил он низким чувственным голосом, — как здорово было проснуться рядом с тобой?
От удивления Дорси даже рот приоткрыла. Он не стесняется говорить о своих чувствах! «Пожалуйста, не надо, — молчаливо взмолилась она. — Не своди меня с ума — я и так голову потеряла!»
— Рассказать ли, какая ты мягкая и нежная, как чудно пахнешь?
«Пожалуйста!»
— Рассказать, как сладко сжимать тебя в объятиях? Как давно я не испытывал такого желания?
«Не надо!»
— Каким чудом стала для меня эта ночь?
«Адам…»
Кажется, он догадался о ее смущении, ибо, вдруг посерьезнев, спросил совсем иным тоном:
— Или с подобными откровениями лучше подождать?
Сердце Дорси билось, как сумасшедшее, кровь птицей летела по жилам. «Не может быть, — думала она в смятении. — Не может быть, чтобы он серьезно… Это всего лишь увлечение, только и всего — на самом деле он, конечно, так не думает! На самом деле эта победа ничем не отличается от прочих его любовных побед.
Но если так, почему Адам не выглядит победителем? Почему больше похож на побежденного? Многим ли своим любовницам он приносил кофе и розы в постель?»
— Нет-нет, — тяжело сглотнув, с трудом произнесла она. — Все в порядке. Продолжай.
Он снова изогнул губы в самоуверенной, неотразимо сексуальной улыбке.
— Сказать ли, что я хотел бы просыпаться рядом с тобой снова и снова? Что желаю тебя, как никогда еще никого не желал? Или тебя отпугнут такие признания?
Если до сих пор кровь ее птицей летела по жилам — теперь она достигла скорости реактивного самолета. Непонятно, как еще Дорси не рухнула в обморок? Впрочем, голова уже кружится…
— Я не знаю, — растерянно пробормотала она.
Улыбка его потухла.
— Да, — мягко ответил он. — Боюсь, я тебя отпугну. Поэтому лучше помолчу. Пока.
Нежный шелк простынь приятно холодил обнаженную кожу. Щека утопала в мягкой подушке. В ушах, в лад счастливому биению сердца, приглушенно звучали торжествующие аккорды фортепианного концерта Баха. Глубоко вздохнув, Дорси ощутила чудный горьковатый аромат кофе. Он прогнал остатки сна: Дорси распахнула глаза и увидела, что в спальню входит Адам, в одних сапфирово-синих пижамных штанах, а в руках у него — поднос, обещающий обильный и вкусный завтрак.
Прошлой ночью Дорси потратила немало энергии и, бросив взгляд на поднос, сразу почувствовала голод! Сонными глазами разглядывала она блюдо со свежими булочками, карафу с черным кофе, две простые белые чашки и абрикосового оттенка розу в узкой серебряной вазе. Вот это да! Каким романтиком оказался Адам Дариен!
Неяркий свет, сочащийся сквозь жалюзи, позволял разглядеть Адама как следует. Стоит ли удивляться, что при одном взгляде на него сердце Дорси растаяло, словно масло на солнце? Широкая нагая грудь покрыта кудрявыми темными волосками; треугольник волос спускается вниз и исчезает за поясом. Живот плоский, гладкий и твердый; на руках при каждом движении рельефно обозначаются мускулы. Волосы соблазнительно взъерошены, глаза светятся нежностью. Под мышкой зажат пухлый воскресный выпуск «Трибьюн» — деталь, удивившая и насторожившая Дорси. Захочет ли он вернуться в постель — на королевское ложе красного дерева, с высокой резной спинкой, изукрашенной затейливыми восточными узорами, и тяжелым пологом, в эти стены, окраска которых напоминала о кронах вековых деревьев, чуть шелестящих от ветерка в прохладный летний день?
Куда ни бросишь взгляд: на кровать ли, на огромный, того же красного дерева, шкаф, на стены, на толстый восточный ковер на полу — все вокруг буквально кричало о богатстве и роскоши. И в голове у Дорси возникла одна забавная мысль: «А ведь к этому легко привыкнуть!»
Может быть, не так уж это и глупо — заарканить миллионера? Двенадцать часов назад Дорси отринула бы эту мысль с негодованием, но теперь с ужасом обнаружила, что все ее жизненные убеждения пошатнулись за одну ночь. Может быть, не так уж это страшно, когда о тебе заботятся? Может быть, не так уж плохо зависеть от мужчины? Может быть, не так уж невыносимо быть связанной с кем-то на всю жизнь? Ведь если это значит — каждое утро просыпаться счастливой… и знать, что Адам рядом…
Да, пожалуй, Лорен Грабл-Монро не так уж и не права.
Дорси сонно улыбнулась, прогоняя настойчивые мысли. Не хочет сейчас она ни о чем думать.
— Доброе утро, — промурлыкала она, потягиваясь и незаметно прикрывая обнаженную грудь простыней.
Странно, с чего она вздумала скромничать? Ведь ночью Дорси совсем не стеснялась своей наготы. Стоит только вспомнить, что проделывали они вдвоем на этой самой кровати… Адам, как видно, не стеснялся и сейчас; пижамные штаны его сидели низко на бедрах, и, перехватив красноречивый взгляд Дорси, он ничуть не смутился — напротив, расплылся в улыбке, ясно показывающей, что…
Что с кровати она сегодня не встанет.
— И тебе доброе утро, — ответил он счастливым, чувственно-хрипловатым голосом, ставя поднос на стол. — Я уж думал, ты проспишь весь день.
Испуганно ахнув, Дорси огляделась в поисках часов.
— Еще нет и половины десятого, — рассмеявшись, успокоил ее Адам. — А что? Тебя ждет ревнивый жених?
Он постарался, чтобы вопрос прозвучал шутливо, но в голосе Дорси почудилась неуверенность, словно Адам в самом деле опасался какого-то неведомого соперника. Неужели ревнует? От этой мысли по сердцу ее разлилось приятное тепло. Что было по меньшей мере странно, ибо всю свою сознательную жизнь Дорси ненавидела ревность и ревнивцев. Мужчина, ревнующий женщину, доказывает этим, что подсознательно видит в ней вещь, свою собственность… Но, оказывается, иногда очень приятно бывает чувствовать себя чужой собственностью. И потом, разве сама она не ревновала Адама к бедняжке Дезире?
О боже! Еще немного — и все ее научные разработки полетят к чертям!
— У меня сегодня назначена встреча, — объяснила она, снова прогоняя неприятные мысли и заставляя себя расслабиться. — Но это после трех часов. — И, подхваченная каким-то безумным порывом, добавила:
— До трех я — твоя.
От его ответной улыбки Дорси охватил такой восторг, словно она выиграла главный приз в каком-то немыслимом состязании. Адам налил ей кофе и поставил на прикроватную тумбочку: она поблагодарила, но пить пока не стала, не желая расставаться с чудным полусонным настроением.
Адам тоже не спешил приниматься за кофе.
— Должен тебя предупредить, — заговорил он, — хоть я и не религиозен, но каждое воскресное утро неукоснительно исполняю один обряд.
— Какой же? — невинно поинтересовалась она.
— Валяюсь в постели до полудня и прочитываю от корки до корки «Трибьюн».
— Даже объявления? — улыбнулась она.
— Даже объявления.
— Ух ты! Впечатляет. Надеюсь, ты не против, что я здесь? Я тебя не отвлекаю?
— Еще как отвлекаешь! — улыбнулся он. — Но я не против.
И, отложив газету, одним плавным, тигриным движением вытянулся на постели, с ней рядом. Опершись на локоть, несколько секунд пристально всматривался в ее лицо — словно не знал, что сказать и что сделать дальше. И вдруг… улыбнулся. Медленной, ленивой, чувственной улыбкой, от которой внутри у нее жаркими искрами вспыхнуло пламя.
— Признаться ли мне, — заговорил он низким чувственным голосом, — как здорово было проснуться рядом с тобой?
От удивления Дорси даже рот приоткрыла. Он не стесняется говорить о своих чувствах! «Пожалуйста, не надо, — молчаливо взмолилась она. — Не своди меня с ума — я и так голову потеряла!»
— Рассказать ли, какая ты мягкая и нежная, как чудно пахнешь?
«Пожалуйста!»
— Рассказать, как сладко сжимать тебя в объятиях? Как давно я не испытывал такого желания?
«Не надо!»
— Каким чудом стала для меня эта ночь?
«Адам…»
Кажется, он догадался о ее смущении, ибо, вдруг посерьезнев, спросил совсем иным тоном:
— Или с подобными откровениями лучше подождать?
Сердце Дорси билось, как сумасшедшее, кровь птицей летела по жилам. «Не может быть, — думала она в смятении. — Не может быть, чтобы он серьезно… Это всего лишь увлечение, только и всего — на самом деле он, конечно, так не думает! На самом деле эта победа ничем не отличается от прочих его любовных побед.
Но если так, почему Адам не выглядит победителем? Почему больше похож на побежденного? Многим ли своим любовницам он приносил кофе и розы в постель?»
— Нет-нет, — тяжело сглотнув, с трудом произнесла она. — Все в порядке. Продолжай.
Он снова изогнул губы в самоуверенной, неотразимо сексуальной улыбке.
— Сказать ли, что я хотел бы просыпаться рядом с тобой снова и снова? Что желаю тебя, как никогда еще никого не желал? Или тебя отпугнут такие признания?
Если до сих пор кровь ее птицей летела по жилам — теперь она достигла скорости реактивного самолета. Непонятно, как еще Дорси не рухнула в обморок? Впрочем, голова уже кружится…
— Я не знаю, — растерянно пробормотала она.
Улыбка его потухла.
— Да, — мягко ответил он. — Боюсь, я тебя отпугну. Поэтому лучше помолчу. Пока.