Он читал французских оккультистов, вроде Станисласа де Гуайта и Жозефена Пеладана, и именно в этом контексте пил абсент, сознательно культивируя галлюцинации. Он хотел не притупить чувства, но стать безумным, выйти за пределы разума.
Он стремился превратить свою жизнь в сон наяву. Оскар Уайльд уже писал, что надо объединить искусство и жизнь, но Жарри делал это с той интенсивностью, которая скорее стремилась в будущее, к сюрреализму, чем в прошлое, к Уайльду. Когда его силой уводили после эпизода с Маноло, он воскликнул: «А что, неплохо написано?» — «Можно сказать, — говорит Бретон, — что после Жарри гораздо больше, чем после Уайльда, разделение между искусством и жизнью, которое долго считалось необходимым, осмеяли, оскорбили и отвергли в принципе». После Жарри биография неуклонно просачивается в литературу: «Автор разместился на полях текста… „и“ никак невозможно освободить завершенное здание от рабочего, который твердо решил установить на крыше черный флаг».
Жарри шел дальше простого слияния искусства и жизни, которое многие считают главным в авангардизме; он пытался соединить сон и бодрствование. В той же мере оккультист и эзотерик, что и авангардист, он продолжает, по словам Роджера Шаттака, традицию Жана Поля, Рембо и, особенно, Жерара де Нерваля, который говорил, что хочет «править своими снами». Позднее Бретон писал: «Я верю, что в будущем сон и реальность, которые кажутся столь взаимоисключающими, объединятся в некую абсолютную реальность, сверхреальностъ» [37]. Жарри старался выбрать кратчайший путь.
Взгляды его на эти вопросы видны из романа «Дни и ночи». Герой — любитель абсента, новобранец Сенгль, который дезертирует из французской армии. Жарри сам был призван на военную службу, но его демобилизовали по причине «преждевременного слабоумия». Дезертирство Сенгля — не только буквальное, но и метафорическое; это глубоко духовное бегство, он ушел «далеко», убежав в себя.
«Дни и ночи» — это реальность и сон. Жарри пишет, что Сенгль вслед за Лейбницем «верил в первую очередь, что существуют только галлюцинации, или только восприятия, и нет ни ночей, ни дней и жизнь непрерывна». Она непрерывна точно так же, как непрерывно и равно всему сущему сознание в «Тибетской книге мертвых», которая бы понравилась Жарри, если бы ее перевели до его смерти [38].
До этого отрывка (в главе «Патафизика») мысли Сенгля принимают отчетливо магический — или психотический — оттенок. Он обнаруживает, что они могут контролировать внешний мир: «Сенгль проверил свое влияние на действия мелких предметов и решил, что имеет право принять подчинение мира». Напившись абсента и коньяка, он замечает, что может контролировать игральные кости, предсказывая сопернику, как они лягут, поскольку видит это заранее мысленным взором.
Внешняя жизнь Жарри проходила не гладко. Бедность прочно держала его. Он ловил для себя рыбу в Сене, частью — из чудачества (красил же он волосы в зеленый цвет), но частью — из нужды. Теперь он снимал тесную, мрачную комнату в доме 7 по улице Кассетт, которую называл «Великой Мастерской Облачений», потому что этажом ниже была мастерская, где шили церковные одеяния. На каминной полке у него стоял каменный фаллос, подарок Фелисьена Ропса, в лиловой бархатной шапочке. Потолок был таким низким, что сам Жарри задевал его головой, другим приходилось нагибаться. У кровати не было ножек — он говорил, что низкие кровати снова входят в моду, и писал, лежа на полу. По словам Шаттака: «Говорили, что там можно есть только камбалу».
Пьянство Жарри не убавлялось, скорее, оно даже усилилось, так как теперь он обратился к эфиру, когда не мог купить абсента. Кит Бомон цитирует его позднее прозаическое произведение, герой которого Эрбран совершенно разложился. Состояние его вполне похоже на состояние Жарри:
Он пил в одиночестве и методично, причем ему никогда не удавалось достичь опьянения, и у него не было ни малейшей надежды стать тем, кого в те дни было модно называть алкоголиком. Дозы были слишком большими, и алкоголь скатывался по клеткам, как река, которая просачивается сквозь вечное и равнодушное песчаное дно…
Он пил самую сущность древа познания крепостью в 80 градусов… и чувствовал себя как дома в заново обретенном раю…
Вскоре он уже не знал темноты, для него тьмы уже не было, и, несомненно, как Адам до грехопадения… он видел без света…
А жил он почти без еды, нельзя же иметь все сразу, да и пить на пустой желудок полезнее.
То, что Эрбран «видит в темноте», говорит, скорее, не об остроте зрения, а о галлюцинациях. Возможно, это — то «зрение в темноте», которого можно добиться, плавая в закрытом резервуаре.
В конце концов Жарри серьезно заболел и был вынужден обратиться к «merdcins» [39]. Пить на пустой желудок вреднее, и здоровье Жарри было подорвано голодом. Часто говорят, что алкоголиков убивает не просто алкоголь, а образ жизни, который его сопровождает; так было и с Жарри. Он писал другу: «Поговаривают, будто… папаша Убю „то есть, конечно, сам Жарри“ пьет, как лошадь. Признаюсь тебе как старому другу, что я в некотором роде разучился есть, и только этим болен».
Мадам Рашильд он писал: «Мы должны подправить легенду. Папаша Убю, как меня называют, умирает не оттого, что слишком много пил, но оттого, что не всегда много ел». Кроме того, Жарри рассказал приятельнице о характерной для него вере: мозг действует после смерти, разлагаясь, и сны эти и есть рай. Перед смертью он попросил, чтобы ему принесли зубочистку. Принести ее успели, он очень обрадовался и почти сразу умер.
Блестящая глава Шаттака о Жарри в книге «Годы пиршеств» удачно и точно озаглавлена «Смерть от галлюцинации». Жарри оставил после себя не только свое творчество, но и растущее наследие своих поклонников, членов «Училища Патафизики». «Общество друзей Альфреда Жарри» (Societe des Amis d’Alfred Jarry) публикует журнал в его честь под названием «L’Etoile-Absinthe» («Звезда Полынь»).
Как мы увидим из следующей главы, не каждый, кто пил абсент, провозглашен гением. В рассказе Альфонса Алле «Абсент» показано его воздействие на типичного для рубежа веков неудачливого сочинителя. Алле, друг Кро и Верлена, был чудаковатым юмористом, который отличился тем, что первым начал рисовать совершенно одноцветные картины. В те времена часто говорили, что современные художники не умеют рисовать, и Алле с приятелями — главным образом литераторами, а не художниками — образовали «Salon des Incoherents» [40], члены которого действительно рисовать не умели. Шедевры Алле включают белый прямоугольник «Малокровные девочки, идущие к первому причастию в снежной буре» (1883) и чисто-зеленый холст 1884 года «Сутенеры пьют абсент, лежа на траве».
Рассказ «Абсент» — ранняя разновидность «потока сознания». В нем описано, как человек напивается и как меняются ощущения несчастного писателя, который сидит на бульваре в «час абсента», а вокруг другие люди разыгрывают великую мистерию города.
«АБСЕНТ»
Пять часов.
Погода плохая. Серое небо… скучный, пронзительно-серый цвет.
О, хоть бы прошел короткий, резкий ливень, чтобы освободиться от глупых людей, кружащих вокруг, как ходячие штампы!.. Ну и погода…
Еще один плохой день, черт возьми. Да уж, не везет!
Статью не взяли. Так это вежливо…
«Очень понравилось… интересная идея… и написано мило… но не совсем в стиле нашего журнала…»
Стиль журнала? Журнальный стилъ? Самый скучный журнал во всем Париже! Нет, во всей Франции.
Издатель занят, рассеян, он думает о чем-то.
«Где-то здесь ваша рукопись… да, роман мне понравился… интересная идея… и написано мило… но дела, знаете ли, идут неважно… портфель буквально набит… вы бы написали что-нибудь такое, ходкое… Все раскупят… слава… почетный список…»
Вежливо удалился, чувствуя себя идиотом.
«Может быть, позднее».
Ну и погодка! Полшестого.
Бульвары! Пойдем-ка туда. Там можно встретить друга или пару друзей. Как говорится, приятеля-другого. Приятеля? Да все ничтожества… Кому можно верить в Париже?
И почему сегодня все так уродливы?
Женщины плохо одеты. Мужчины — просто кретины.
«Официант! Один абсент и сахар!» Ах, хорошо смотреть, как тихо тает сахар на своем ситечке, когда по нему медленно стекает абсент. Вот так, говорят, капля долбит камень. Разница в том, что сахар мягче камня. Ну, все равно. Официант! один абсент, один камень!
Абсент на камешках, а не со льдинкой. Мило, мило, очень забавно. Если ты никуда не торопишься. Абсент и камень… Да, мило.
Сахар почти растаял. Он исчезает. Совсем как мы. Какой образ человечества! Кусок сахара…
Когда мы умрем, мы все пройдем той дорогой. Атом за атомом, молекула за молекулой. Растворимся, рассредоточимся, вернемся в Великое Запределье с любезного разрешения земляных червей и растительного царства.
Значит, все к лучшему. Виктор Гюго и наемный писака равны перед Великой Личинкой. Вот и хорошо.
Да уж, погода… Паршивый день. Редактор — идиот. Издатель — дальше некуда.
А вообще-то не знаю. Возможно, я не так талантлив, как пытаешься себя уверить.
Приятная штука — абсент. Не первый глоток, наверное. Позже, потом.
Приятная штука.
Шесть часов. Бульвары сейчас выглядят немного веселее. А женщины!
Тоже получше, чем час назад. И одеты красивей. Мужчины немного умнее, что ли…
Да, небо серое. Приятный перламутровый оттенок. Вполне, вполне… А какие полутона! Закат окрасил облака бледным медно-розовым светом. Очень красиво.
«Официант! Абсент и анис!»
Это не плохо, абсент с сахаром, но не могу же я торчать здесь целый день, пока он растает!
Полседьмого. Женщины, женщины… Большей частью — хорошенькие. И такие странные.
Нет, скорее таинственные.
Откуда они? Куда идут? Ах, кто их знает?
Ни одна на меня не посмотрит, а я их всех так люблю!
Я смотрю на каждую, что проходит, ее черты горят в моем мозгу, я не забуду ее до смертного часа. Но вот она исчезает, и я совершенно не помню, какая она.
К счастью, за ней всегда идут еще получше.
Я бы их так любил, если бы они позволили! Нет, проходят мимо. Увижу я кого-нибудь снова?
Уличные торговцы продают все, что есть на свете. Газеты… целлулоидные портсигары… милых игрушечных обезьянок — любого цвета, какой хотите…
Кто же все эти мужчины? Ясно. Обломки жизни. Непризнанные таланты. Ренегаты. Какие у них глубокие глаза…
О них надо написать. Великую книгу. Незабываемую книгу. Книгу, которую должен купить каждый — да, каждый!
О, эти женщины!
Почему никому из них не приходит в голову сесть рядом со мной… поцеловать меня нежно… приласкать… взять на руки, покачать, совсем как делала мама, когда я был маленьким?
«Официант! Абсент, без воды. И побольше!»
Глава 6. С древности до Зеленого часа
Он стремился превратить свою жизнь в сон наяву. Оскар Уайльд уже писал, что надо объединить искусство и жизнь, но Жарри делал это с той интенсивностью, которая скорее стремилась в будущее, к сюрреализму, чем в прошлое, к Уайльду. Когда его силой уводили после эпизода с Маноло, он воскликнул: «А что, неплохо написано?» — «Можно сказать, — говорит Бретон, — что после Жарри гораздо больше, чем после Уайльда, разделение между искусством и жизнью, которое долго считалось необходимым, осмеяли, оскорбили и отвергли в принципе». После Жарри биография неуклонно просачивается в литературу: «Автор разместился на полях текста… „и“ никак невозможно освободить завершенное здание от рабочего, который твердо решил установить на крыше черный флаг».
Жарри шел дальше простого слияния искусства и жизни, которое многие считают главным в авангардизме; он пытался соединить сон и бодрствование. В той же мере оккультист и эзотерик, что и авангардист, он продолжает, по словам Роджера Шаттака, традицию Жана Поля, Рембо и, особенно, Жерара де Нерваля, который говорил, что хочет «править своими снами». Позднее Бретон писал: «Я верю, что в будущем сон и реальность, которые кажутся столь взаимоисключающими, объединятся в некую абсолютную реальность, сверхреальностъ» [37]. Жарри старался выбрать кратчайший путь.
Взгляды его на эти вопросы видны из романа «Дни и ночи». Герой — любитель абсента, новобранец Сенгль, который дезертирует из французской армии. Жарри сам был призван на военную службу, но его демобилизовали по причине «преждевременного слабоумия». Дезертирство Сенгля — не только буквальное, но и метафорическое; это глубоко духовное бегство, он ушел «далеко», убежав в себя.
«Дни и ночи» — это реальность и сон. Жарри пишет, что Сенгль вслед за Лейбницем «верил в первую очередь, что существуют только галлюцинации, или только восприятия, и нет ни ночей, ни дней и жизнь непрерывна». Она непрерывна точно так же, как непрерывно и равно всему сущему сознание в «Тибетской книге мертвых», которая бы понравилась Жарри, если бы ее перевели до его смерти [38].
До этого отрывка (в главе «Патафизика») мысли Сенгля принимают отчетливо магический — или психотический — оттенок. Он обнаруживает, что они могут контролировать внешний мир: «Сенгль проверил свое влияние на действия мелких предметов и решил, что имеет право принять подчинение мира». Напившись абсента и коньяка, он замечает, что может контролировать игральные кости, предсказывая сопернику, как они лягут, поскольку видит это заранее мысленным взором.
Внешняя жизнь Жарри проходила не гладко. Бедность прочно держала его. Он ловил для себя рыбу в Сене, частью — из чудачества (красил же он волосы в зеленый цвет), но частью — из нужды. Теперь он снимал тесную, мрачную комнату в доме 7 по улице Кассетт, которую называл «Великой Мастерской Облачений», потому что этажом ниже была мастерская, где шили церковные одеяния. На каминной полке у него стоял каменный фаллос, подарок Фелисьена Ропса, в лиловой бархатной шапочке. Потолок был таким низким, что сам Жарри задевал его головой, другим приходилось нагибаться. У кровати не было ножек — он говорил, что низкие кровати снова входят в моду, и писал, лежа на полу. По словам Шаттака: «Говорили, что там можно есть только камбалу».
Пьянство Жарри не убавлялось, скорее, оно даже усилилось, так как теперь он обратился к эфиру, когда не мог купить абсента. Кит Бомон цитирует его позднее прозаическое произведение, герой которого Эрбран совершенно разложился. Состояние его вполне похоже на состояние Жарри:
Он пил в одиночестве и методично, причем ему никогда не удавалось достичь опьянения, и у него не было ни малейшей надежды стать тем, кого в те дни было модно называть алкоголиком. Дозы были слишком большими, и алкоголь скатывался по клеткам, как река, которая просачивается сквозь вечное и равнодушное песчаное дно…
Он пил самую сущность древа познания крепостью в 80 градусов… и чувствовал себя как дома в заново обретенном раю…
Вскоре он уже не знал темноты, для него тьмы уже не было, и, несомненно, как Адам до грехопадения… он видел без света…
А жил он почти без еды, нельзя же иметь все сразу, да и пить на пустой желудок полезнее.
То, что Эрбран «видит в темноте», говорит, скорее, не об остроте зрения, а о галлюцинациях. Возможно, это — то «зрение в темноте», которого можно добиться, плавая в закрытом резервуаре.
В конце концов Жарри серьезно заболел и был вынужден обратиться к «merdcins» [39]. Пить на пустой желудок вреднее, и здоровье Жарри было подорвано голодом. Часто говорят, что алкоголиков убивает не просто алкоголь, а образ жизни, который его сопровождает; так было и с Жарри. Он писал другу: «Поговаривают, будто… папаша Убю „то есть, конечно, сам Жарри“ пьет, как лошадь. Признаюсь тебе как старому другу, что я в некотором роде разучился есть, и только этим болен».
Мадам Рашильд он писал: «Мы должны подправить легенду. Папаша Убю, как меня называют, умирает не оттого, что слишком много пил, но оттого, что не всегда много ел». Кроме того, Жарри рассказал приятельнице о характерной для него вере: мозг действует после смерти, разлагаясь, и сны эти и есть рай. Перед смертью он попросил, чтобы ему принесли зубочистку. Принести ее успели, он очень обрадовался и почти сразу умер.
Блестящая глава Шаттака о Жарри в книге «Годы пиршеств» удачно и точно озаглавлена «Смерть от галлюцинации». Жарри оставил после себя не только свое творчество, но и растущее наследие своих поклонников, членов «Училища Патафизики». «Общество друзей Альфреда Жарри» (Societe des Amis d’Alfred Jarry) публикует журнал в его честь под названием «L’Etoile-Absinthe» («Звезда Полынь»).
Как мы увидим из следующей главы, не каждый, кто пил абсент, провозглашен гением. В рассказе Альфонса Алле «Абсент» показано его воздействие на типичного для рубежа веков неудачливого сочинителя. Алле, друг Кро и Верлена, был чудаковатым юмористом, который отличился тем, что первым начал рисовать совершенно одноцветные картины. В те времена часто говорили, что современные художники не умеют рисовать, и Алле с приятелями — главным образом литераторами, а не художниками — образовали «Salon des Incoherents» [40], члены которого действительно рисовать не умели. Шедевры Алле включают белый прямоугольник «Малокровные девочки, идущие к первому причастию в снежной буре» (1883) и чисто-зеленый холст 1884 года «Сутенеры пьют абсент, лежа на траве».
Рассказ «Абсент» — ранняя разновидность «потока сознания». В нем описано, как человек напивается и как меняются ощущения несчастного писателя, который сидит на бульваре в «час абсента», а вокруг другие люди разыгрывают великую мистерию города.
«АБСЕНТ»
Пять часов.
Погода плохая. Серое небо… скучный, пронзительно-серый цвет.
О, хоть бы прошел короткий, резкий ливень, чтобы освободиться от глупых людей, кружащих вокруг, как ходячие штампы!.. Ну и погода…
Еще один плохой день, черт возьми. Да уж, не везет!
Статью не взяли. Так это вежливо…
«Очень понравилось… интересная идея… и написано мило… но не совсем в стиле нашего журнала…»
Стиль журнала? Журнальный стилъ? Самый скучный журнал во всем Париже! Нет, во всей Франции.
Издатель занят, рассеян, он думает о чем-то.
«Где-то здесь ваша рукопись… да, роман мне понравился… интересная идея… и написано мило… но дела, знаете ли, идут неважно… портфель буквально набит… вы бы написали что-нибудь такое, ходкое… Все раскупят… слава… почетный список…»
Вежливо удалился, чувствуя себя идиотом.
«Может быть, позднее».
Ну и погодка! Полшестого.
Бульвары! Пойдем-ка туда. Там можно встретить друга или пару друзей. Как говорится, приятеля-другого. Приятеля? Да все ничтожества… Кому можно верить в Париже?
И почему сегодня все так уродливы?
Женщины плохо одеты. Мужчины — просто кретины.
«Официант! Один абсент и сахар!» Ах, хорошо смотреть, как тихо тает сахар на своем ситечке, когда по нему медленно стекает абсент. Вот так, говорят, капля долбит камень. Разница в том, что сахар мягче камня. Ну, все равно. Официант! один абсент, один камень!
Абсент на камешках, а не со льдинкой. Мило, мило, очень забавно. Если ты никуда не торопишься. Абсент и камень… Да, мило.
Сахар почти растаял. Он исчезает. Совсем как мы. Какой образ человечества! Кусок сахара…
Когда мы умрем, мы все пройдем той дорогой. Атом за атомом, молекула за молекулой. Растворимся, рассредоточимся, вернемся в Великое Запределье с любезного разрешения земляных червей и растительного царства.
Значит, все к лучшему. Виктор Гюго и наемный писака равны перед Великой Личинкой. Вот и хорошо.
Да уж, погода… Паршивый день. Редактор — идиот. Издатель — дальше некуда.
А вообще-то не знаю. Возможно, я не так талантлив, как пытаешься себя уверить.
Приятная штука — абсент. Не первый глоток, наверное. Позже, потом.
Приятная штука.
Шесть часов. Бульвары сейчас выглядят немного веселее. А женщины!
Тоже получше, чем час назад. И одеты красивей. Мужчины немного умнее, что ли…
Да, небо серое. Приятный перламутровый оттенок. Вполне, вполне… А какие полутона! Закат окрасил облака бледным медно-розовым светом. Очень красиво.
«Официант! Абсент и анис!»
Это не плохо, абсент с сахаром, но не могу же я торчать здесь целый день, пока он растает!
Полседьмого. Женщины, женщины… Большей частью — хорошенькие. И такие странные.
Нет, скорее таинственные.
Откуда они? Куда идут? Ах, кто их знает?
Ни одна на меня не посмотрит, а я их всех так люблю!
Я смотрю на каждую, что проходит, ее черты горят в моем мозгу, я не забуду ее до смертного часа. Но вот она исчезает, и я совершенно не помню, какая она.
К счастью, за ней всегда идут еще получше.
Я бы их так любил, если бы они позволили! Нет, проходят мимо. Увижу я кого-нибудь снова?
Уличные торговцы продают все, что есть на свете. Газеты… целлулоидные портсигары… милых игрушечных обезьянок — любого цвета, какой хотите…
Кто же все эти мужчины? Ясно. Обломки жизни. Непризнанные таланты. Ренегаты. Какие у них глубокие глаза…
О них надо написать. Великую книгу. Незабываемую книгу. Книгу, которую должен купить каждый — да, каждый!
О, эти женщины!
Почему никому из них не приходит в голову сесть рядом со мной… поцеловать меня нежно… приласкать… взять на руки, покачать, совсем как делала мама, когда я был маленьким?
«Официант! Абсент, без воды. И побольше!»
Глава 6. С древности до Зеленого часа
Как и многие другие истории с плохим концом, история абсента начиналась хорошо. В древнем мире полынь (artemisiaabsinthium) была широко известна как одно из ценнейших медицинских растений. Папирус Эберса, египетский папирус XVI века до н.э., рекомендует полынь как стимулирующее, тонизирующее, антисептическое и глистогонное средство, а также как лекарство от жара и менструальных болей. Пифагор полагал, что листья полыни, вымоченные в вине, облегчают роды, а Гиппократ рекомендовал ее от болей при менструации, а также от анемии и ревматизма. Гален советовал применять полынь от обмороков и общей слабости, а древнеримский естествоиспытатель Плиний верил, что она полезна для желудка, желчного пузыря и вообще пищеварения. Диоскорид же писал в своей книге «De Materia Medico», что полынь — хорошее средство от пьянства [41].
Апулей пишет, что это растение даровала кентавру Хирону богиня Артемида. Отсюда слово «artemisia» в его имени, а самое распространенное современное название полыни произошло от греческого слова «apsinthion» — негодное для питья, из-за горечи.
Парацельс, средневековый алхимик и врач, возродил египетский обычай применять полынь против горячки, особенно малярии, а в книге XVII века «Английский врач» Николаса Кульпепера содержится целый кладезь недостоверных сведений о полыни:
Полынь — трава Марса… горячая и сухая в третьей степени. Она радуется Марсовым местам, около кузниц и железных мастерских можно набрать целую повозку полыни. Она вылечивает проделки Венеры и распутного мальчишки. Она исцеляет своим сочувствием от холеры. Так как полынь — трава Марса, она сразу же исцеляет от укусов крыс и мышей. Грибы — под властью Сатурна, и если кто-нибудь ими отравится, Полынь, трава Марса, вылечит его, так как Марс усиливается в Козероге. Если кто укушен или ужален существом Марса, например осой, шершнем или скорпионом, Полынь… мгновенно исцелит вас.
Дальше — больше, Кульпепер сообщает, что полынь предотвращает пьянство и сифилис, освобождает девственниц от «коросты», излечивает стариков от уныния, хотя алчных людей делает вспыльчивыми.
Полынь всегда считалась хорошим средством против глистов для людей и животных. Она так же отгоняет моль, как и ее родственница камфара, и убивает насекомых. «Книга Св. Албания о соколиной охоте» XV века рекомендует применять сок полыни, чтобы вывести клещей с сокола: «Возьмите сок полыни, капните его туда, где эти клещи, и они умрут». В книге «Бережливость» Тассера (1580) есть такие познавательные стихи:
Если речь идет о влиянии на психику, приятней, что полынь связывали с вещими снами. Когда-то верили, что в день Св. Луки можно увидеть «свою мечту», если выпить варево из уксуса, меда, полыни и других трав. Леди Уилкинсон пишет в своей книге 1858 года «Травы и дикие цветы»:
Это старое поверье связано с тем, что мертвые корни полыни, черные и твердые, долго не гниют под живым растением. Если положить «полынный уголь» под подушку влюбленного, считается, что он увидит во сне ту, кого любит.
Существует предание о том, что полынь «выросла в извивающемся следе змея, когда он покидал рай», а «Откровение» Иоанна Богослова повествует о том, что после того, как откроется седьмая печать, с неба упадет горькая звезда. «Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». В русском языке один из видов полыни называется «чернобыльник» или «чернобыль», что придает явные апокалиптические коннотации Чернобыльской ядерной катастрофе, а во французском переводе Библии звезда «полынь» называется просто «absinthe».
Самое горькое из известных нам растений, возможно, рута душистая, но полынь на втором месте, а разница очень мала благодаря химическому соединению под названием абсинтин (С30 Н40 О6), горечь которого определяется в соотношении 1:70 000. Плиний сообщает, что после древнеримских гонок на колесницах победителю давали напиток из полыни, чтобы напомнить о том, что даже в победе есть горечь. Благодаря своей горечи полынь метафорически связана в англоязычном мире с «горестями души», как пишет Оксфордский словарь английского языка.
Приведено в этом словаре и несколько цитат из литературных произведений, например — из книги 1612 года «Диалоги странника» Бенвенуто: «Пусть полынь и яд будут мне пищей». В трагедии Джона Уэбстера «Белый дьявол» времен короля Иакова I есть такой диалог между Викторией и «макиавеллем» Фламинео, который участвовал в убийстве ее мужа, убил своего собственного брата и свел свою мать с ума:
Виктория: Ты пьян?
Фламинео: Да, да, водой полынной. Ты сейчас Ее попробуешь…
Такие диалоги характерны для трагедий того времени. Они обычно заканчиваются жутким смехом, а подмостки покрыты мертвыми телами. Как говорит один из персонажей другой пьесы Джона Форда: «В этом смехе есть полынь».
До появления собственно абсента существовало несколько напитков из полыни. В эпоху Возрождения, а также в Древней Греции и Риме пили «абсинтит», или полынное вино, которое изготовляли, вымачивая листья полыни в вине, не давая ему бродить. Оно описывается в книге Морвинга 1559 года «Сокровище Бересклета» и в «Тезаурусе» Купера (1565). Желудочные боли лечили полынной водой, существовало и полынное пиво, называвшееся «purl».
Сэмюэль Пепис (Пипс) в своих «Дневниках» вспоминает, что пил его в лондонском публичном доме XVII века, а в XIX Роберт Саути пишет, что такое пиво подавали в оксфордском кабачке «Всех святых»: «Серебряные бокалы… называются там „бычьи глаза“, и „бычий глаз“ полыни — любимый местный напиток. Вы больше нигде не найдете пива с такой примесью».
Считается, что абсент, каким мы его знаем сегодня, возник лишь в конце XVIII века. Некоторые исследователи называют датой его возникновения 1792 год, история гласит, что его изобрел доктор Пьер Ординэр. Будучи монархистом, Ординэр бежал от Французской революции и поселился в швейцарской деревушке Куве. Здесь он, по преданию, нашел дикую полынь, создал свой особый рецепт, и его напиток быстро завоевал большую популярность в округе. Когда Ординэр умер, в 1821 году, этот необычайно крепкий алкогольный напиток уже называли «Зеленой Феей», и в тех местах он считался тонизирующим. Сейчас известно, что сестры Энрио уже делали абсент до приезда Ординэра, хотя некоторые утверждают, что это Ординэр открыл им свой рецепт.
Когда некий майор Дюбье попробовал этот напиток, он обнаружил, что тот лечит несварение желудка, улучшает аппетит и помогает при жаре и ознобе. Он так впечатлился, что купил у сестер Энрио рецепт и стал сам делать абсент. В 1797 году его дочь вышла замуж за Анри-Луи Перно, и так началась династия этой марки. Вскоре Дюбье перенес производство из Швейцарии во Францию, чтобы сэкономить на экспортной пошлине. Он построил фабрику в Понтарлье, в провинции Жюра, граничащей со Швейцарией. По мере того как абсент становился все популярнее, ежедневное производство «Перно» увеличилось с 16 литров до 408, а потом и до 20 000. Появились конкуренты, и к тому времени, когда абсент запретили, в маленьком городке Понтарлье работало не менее двадцати пяти заводов.
Марки абсента сильно отличались по качеству. Самый лучший абсент дистиллировали, используя виноградный спирт, а более дешевые сорта изготавливались из промышленного спирта, в котором вымачивали листья полыни или просто добавляли экстракты. Самым распространенным рецептом был такой: сушеную полынь (artemisiaabsinthium или grandeabsinthe), анис и фенхель вымачивали целую ночь в спирте. Затем эту смесь кипятили для получения дистиллированного спирта в сочетании с парными дистиллированными терпеноидами из трав. Для улучшения вкуса иногда добавляли другие травы, например «petiteabsinthe» (artemisiapontica), иссоп аптечный и лимонную ароматическую добавку, после чего абсент фильтровался. Его могли дистиллировать дважды для большей мягкости и лучшего соединения элементов. Процессы производства и рецепты разных марок различались, но главным было то, что при производстве абсента не создается крепкий алкоголь, как в случае виски или бренди; спирт, полынь и другие травы просто соединяются вместе, хотя степень очистки — разная. Традиционный зеленый цвет обусловлен, или поначалу был обусловлен, хлорофиллом, который выцветает под воздействием света. Поэтому пришлось разливать абсент в бутылки из темно-зеленого стекла.
Фабрика Перно была образцом эффективности, гигиены и хороших промышленных традиций, и к 1896 году она производила невероятное количество абсента — 125 000 литров в день. Все шло гладко, пока в воскресенье 11 августа 1901 года в фабрику не ударила молния. На территории было так много алкоголя, что на тушение пожара ушло несколько дней; бутылки плавились и взрывались. Все могло быть еще хуже, если бы один из рабочих не выпустил огромные резервуары горючего абсента в протекавшую по соседству реку Дуб, что придало ей запах абсента на целые мили. Барнаби Конрад рассказывает, что это происшествие принесло неожиданные плоды для геологии. Геолог Фурнье верил, что река Лу, протекавшая в тринадцати милях от Понтарлье, связана с рекой Дуб подземными каналами, и попытался это доказать, вливая флуоресцентные вещества в Дуб и следя за их движением, но тщетно. Однако, подойдя к реке Лу через три дня после взрыва на фабрике, Фурнье увидел, что вода приобрела знакомый молочный желто-зеленый цвет, и почувствовал запах алкогольных паров, напоминающий дыхание пьяницы.
Популярность абсента резко возросла во время французских колониальных войн в Северной Африке, которые начались в 1830 году и достигли пика в 1844 — 1847 годах. Французским военным выдавали определенное количество абсента для профилактики малярии, дизентерии и других болезней, а также для дезинфекции питьевой воды. Он оказался настолько эффективным, что прочно вошел во французскую армейскую жизнь от Мадагаскара до Индокитая. В то же время в войсках Северной Африки стали все чаще встречаться случаи параноидной шизофрении, называвшейся «l e cafard». Среди французских колонистов и эмигрантов в Алжире тоже распространилась мода на абсент, и если арабы хотели приобрести его на черном рынке, им было достаточно украдкой подойти к французскому солдату и намекнуть на то, что верблюды страдают глистами.
Колониальные ассоциации очень устойчивы. Много лет спустя мсье Рикар, владевший крупным производством анисовой водки, ради рекламы проехал по Елисейским полям на верблюде. Когда французские военные из Африканского батальона вернулись во Францию, они привезли с собой и свое пристрастие к абсенту. Африканский батальон прославился во время чрезвычайно успешных войн, и стало благородным, даже эффектным пить абсент на парижских бульварах. Вскоре эта привычка перешла от военных к буржуазии. Так началась золотая эра абсента, короткая пора, когда он еще не стал проблемой. Позднее, когда все, связанное с абсентом, резко изменилось, во Франции вспоминали это время с тоской.
Питье абсента было одной из определяющих черт парижской жизни во время Второй империи, правления Наполеона III, которое длилось с 1852 до франко-прусской войны 1870 года. После подавления революций 1848 года, буржуазия получила полную власть, на изменчивом фондовом рынке сколачивались и терялись огромные состояния. Это была золотая эра оперы, проституции в высших классах общества и беззастенчивого потребительства.
Респектабельный буржуазный обычай пить абсент стал практически повсеместным. Тогда считалось, что абсент улучшает аппетит перед ужином. Время между пятью и семью часами вечера называлось «l’heureverte», «зеленым часом», и в эту пору запах абсента носился в предвечернем воздухе бульваров. Учитывая его крепость («Перно», пожалуй, самая уважаемая марка, содержала 60 процентов алкоголя или 120 градусов, то есть была почти в два раза крепче виски), питье абсента было и приятным ритуальным способом завершить день и перейти в вечернее настроение. Поначалу считали, что можно выпивать только одну порцию.
Строгий промежуток времени, отведенный для питья абсента, до некоторой степени защищал людей от злоупотребления. Можно было пить абсент перед ужином или даже выпить стакан перед обедом, но если бы кто-то пил всю ночь, это «faux pas» [42] вызвало бы презрительное удивление официантов. И все-таки риск был с самого начала и увеличивался по мере того, как люди стали приобретать вкус к напитку. Писатель и критик Альфонс Доде обвинял абсент в распространении алкоголизма и писал другу Эрнеста Доусона Роберту Шерарду: «До этих войн „Алжирских“ мы были очень трезвым народом». Сам Шерард отмечает, что более или менее респектабельному любителю абсента было стыдно слишком много пить на людях, и он вскоре научился переходить из одного кафе в другое:
Он выпивает первый абсент в одном кафе, второй — где-нибуць еще, а десятый или двенадцатый в десятом или двенадцатом кафе. Я знаю одного очень знаменитого музыканта, который обычно начинал пить в «Cafe Neapolitain», а заканчивал на Северном вокзале…
Шерард сообщает, что некоторые марки абсента содержали 90 процентов чистого спирта, в три раза больше, чем бренди.
Апулей пишет, что это растение даровала кентавру Хирону богиня Артемида. Отсюда слово «artemisia» в его имени, а самое распространенное современное название полыни произошло от греческого слова «apsinthion» — негодное для питья, из-за горечи.
Парацельс, средневековый алхимик и врач, возродил египетский обычай применять полынь против горячки, особенно малярии, а в книге XVII века «Английский врач» Николаса Кульпепера содержится целый кладезь недостоверных сведений о полыни:
Полынь — трава Марса… горячая и сухая в третьей степени. Она радуется Марсовым местам, около кузниц и железных мастерских можно набрать целую повозку полыни. Она вылечивает проделки Венеры и распутного мальчишки. Она исцеляет своим сочувствием от холеры. Так как полынь — трава Марса, она сразу же исцеляет от укусов крыс и мышей. Грибы — под властью Сатурна, и если кто-нибудь ими отравится, Полынь, трава Марса, вылечит его, так как Марс усиливается в Козероге. Если кто укушен или ужален существом Марса, например осой, шершнем или скорпионом, Полынь… мгновенно исцелит вас.
Дальше — больше, Кульпепер сообщает, что полынь предотвращает пьянство и сифилис, освобождает девственниц от «коросты», излечивает стариков от уныния, хотя алчных людей делает вспыльчивыми.
Полынь всегда считалась хорошим средством против глистов для людей и животных. Она так же отгоняет моль, как и ее родственница камфара, и убивает насекомых. «Книга Св. Албания о соколиной охоте» XV века рекомендует применять сок полыни, чтобы вывести клещей с сокола: «Возьмите сок полыни, капните его туда, где эти клещи, и они умрут». В книге «Бережливость» Тассера (1580) есть такие познавательные стихи:
Полынь — не единственный инсектицид, который использовали для приготовления напитков. В 50-х годах XXвека в США появился коктейль «Микки Слим» — джин с небольшой долей ДДТ. Считалось, что ДДТ придает коктейлю дополнительный «кайф», будоражит пьющего и бередит нервы, а это некоторым нравится. Такую логику и ее отношение к абсенту мы рассмотрим в этой главе.
Пол подмети, полынью покропив,
И блохи сгинут, ужас ощутив.
Мало того:
Полынь, отрада сердцу и уму,
Полезна господину своему.
Если речь идет о влиянии на психику, приятней, что полынь связывали с вещими снами. Когда-то верили, что в день Св. Луки можно увидеть «свою мечту», если выпить варево из уксуса, меда, полыни и других трав. Леди Уилкинсон пишет в своей книге 1858 года «Травы и дикие цветы»:
Это старое поверье связано с тем, что мертвые корни полыни, черные и твердые, долго не гниют под живым растением. Если положить «полынный уголь» под подушку влюбленного, считается, что он увидит во сне ту, кого любит.
Существует предание о том, что полынь «выросла в извивающемся следе змея, когда он покидал рай», а «Откровение» Иоанна Богослова повествует о том, что после того, как откроется седьмая печать, с неба упадет горькая звезда. «Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». В русском языке один из видов полыни называется «чернобыльник» или «чернобыль», что придает явные апокалиптические коннотации Чернобыльской ядерной катастрофе, а во французском переводе Библии звезда «полынь» называется просто «absinthe».
Самое горькое из известных нам растений, возможно, рута душистая, но полынь на втором месте, а разница очень мала благодаря химическому соединению под названием абсинтин (С30 Н40 О6), горечь которого определяется в соотношении 1:70 000. Плиний сообщает, что после древнеримских гонок на колесницах победителю давали напиток из полыни, чтобы напомнить о том, что даже в победе есть горечь. Благодаря своей горечи полынь метафорически связана в англоязычном мире с «горестями души», как пишет Оксфордский словарь английского языка.
Приведено в этом словаре и несколько цитат из литературных произведений, например — из книги 1612 года «Диалоги странника» Бенвенуто: «Пусть полынь и яд будут мне пищей». В трагедии Джона Уэбстера «Белый дьявол» времен короля Иакова I есть такой диалог между Викторией и «макиавеллем» Фламинео, который участвовал в убийстве ее мужа, убил своего собственного брата и свел свою мать с ума:
Виктория: Ты пьян?
Фламинео: Да, да, водой полынной. Ты сейчас Ее попробуешь…
Такие диалоги характерны для трагедий того времени. Они обычно заканчиваются жутким смехом, а подмостки покрыты мертвыми телами. Как говорит один из персонажей другой пьесы Джона Форда: «В этом смехе есть полынь».
До появления собственно абсента существовало несколько напитков из полыни. В эпоху Возрождения, а также в Древней Греции и Риме пили «абсинтит», или полынное вино, которое изготовляли, вымачивая листья полыни в вине, не давая ему бродить. Оно описывается в книге Морвинга 1559 года «Сокровище Бересклета» и в «Тезаурусе» Купера (1565). Желудочные боли лечили полынной водой, существовало и полынное пиво, называвшееся «purl».
Сэмюэль Пепис (Пипс) в своих «Дневниках» вспоминает, что пил его в лондонском публичном доме XVII века, а в XIX Роберт Саути пишет, что такое пиво подавали в оксфордском кабачке «Всех святых»: «Серебряные бокалы… называются там „бычьи глаза“, и „бычий глаз“ полыни — любимый местный напиток. Вы больше нигде не найдете пива с такой примесью».
Считается, что абсент, каким мы его знаем сегодня, возник лишь в конце XVIII века. Некоторые исследователи называют датой его возникновения 1792 год, история гласит, что его изобрел доктор Пьер Ординэр. Будучи монархистом, Ординэр бежал от Французской революции и поселился в швейцарской деревушке Куве. Здесь он, по преданию, нашел дикую полынь, создал свой особый рецепт, и его напиток быстро завоевал большую популярность в округе. Когда Ординэр умер, в 1821 году, этот необычайно крепкий алкогольный напиток уже называли «Зеленой Феей», и в тех местах он считался тонизирующим. Сейчас известно, что сестры Энрио уже делали абсент до приезда Ординэра, хотя некоторые утверждают, что это Ординэр открыл им свой рецепт.
Когда некий майор Дюбье попробовал этот напиток, он обнаружил, что тот лечит несварение желудка, улучшает аппетит и помогает при жаре и ознобе. Он так впечатлился, что купил у сестер Энрио рецепт и стал сам делать абсент. В 1797 году его дочь вышла замуж за Анри-Луи Перно, и так началась династия этой марки. Вскоре Дюбье перенес производство из Швейцарии во Францию, чтобы сэкономить на экспортной пошлине. Он построил фабрику в Понтарлье, в провинции Жюра, граничащей со Швейцарией. По мере того как абсент становился все популярнее, ежедневное производство «Перно» увеличилось с 16 литров до 408, а потом и до 20 000. Появились конкуренты, и к тому времени, когда абсент запретили, в маленьком городке Понтарлье работало не менее двадцати пяти заводов.
Марки абсента сильно отличались по качеству. Самый лучший абсент дистиллировали, используя виноградный спирт, а более дешевые сорта изготавливались из промышленного спирта, в котором вымачивали листья полыни или просто добавляли экстракты. Самым распространенным рецептом был такой: сушеную полынь (artemisiaabsinthium или grandeabsinthe), анис и фенхель вымачивали целую ночь в спирте. Затем эту смесь кипятили для получения дистиллированного спирта в сочетании с парными дистиллированными терпеноидами из трав. Для улучшения вкуса иногда добавляли другие травы, например «petiteabsinthe» (artemisiapontica), иссоп аптечный и лимонную ароматическую добавку, после чего абсент фильтровался. Его могли дистиллировать дважды для большей мягкости и лучшего соединения элементов. Процессы производства и рецепты разных марок различались, но главным было то, что при производстве абсента не создается крепкий алкоголь, как в случае виски или бренди; спирт, полынь и другие травы просто соединяются вместе, хотя степень очистки — разная. Традиционный зеленый цвет обусловлен, или поначалу был обусловлен, хлорофиллом, который выцветает под воздействием света. Поэтому пришлось разливать абсент в бутылки из темно-зеленого стекла.
Фабрика Перно была образцом эффективности, гигиены и хороших промышленных традиций, и к 1896 году она производила невероятное количество абсента — 125 000 литров в день. Все шло гладко, пока в воскресенье 11 августа 1901 года в фабрику не ударила молния. На территории было так много алкоголя, что на тушение пожара ушло несколько дней; бутылки плавились и взрывались. Все могло быть еще хуже, если бы один из рабочих не выпустил огромные резервуары горючего абсента в протекавшую по соседству реку Дуб, что придало ей запах абсента на целые мили. Барнаби Конрад рассказывает, что это происшествие принесло неожиданные плоды для геологии. Геолог Фурнье верил, что река Лу, протекавшая в тринадцати милях от Понтарлье, связана с рекой Дуб подземными каналами, и попытался это доказать, вливая флуоресцентные вещества в Дуб и следя за их движением, но тщетно. Однако, подойдя к реке Лу через три дня после взрыва на фабрике, Фурнье увидел, что вода приобрела знакомый молочный желто-зеленый цвет, и почувствовал запах алкогольных паров, напоминающий дыхание пьяницы.
Популярность абсента резко возросла во время французских колониальных войн в Северной Африке, которые начались в 1830 году и достигли пика в 1844 — 1847 годах. Французским военным выдавали определенное количество абсента для профилактики малярии, дизентерии и других болезней, а также для дезинфекции питьевой воды. Он оказался настолько эффективным, что прочно вошел во французскую армейскую жизнь от Мадагаскара до Индокитая. В то же время в войсках Северной Африки стали все чаще встречаться случаи параноидной шизофрении, называвшейся «l e cafard». Среди французских колонистов и эмигрантов в Алжире тоже распространилась мода на абсент, и если арабы хотели приобрести его на черном рынке, им было достаточно украдкой подойти к французскому солдату и намекнуть на то, что верблюды страдают глистами.
Колониальные ассоциации очень устойчивы. Много лет спустя мсье Рикар, владевший крупным производством анисовой водки, ради рекламы проехал по Елисейским полям на верблюде. Когда французские военные из Африканского батальона вернулись во Францию, они привезли с собой и свое пристрастие к абсенту. Африканский батальон прославился во время чрезвычайно успешных войн, и стало благородным, даже эффектным пить абсент на парижских бульварах. Вскоре эта привычка перешла от военных к буржуазии. Так началась золотая эра абсента, короткая пора, когда он еще не стал проблемой. Позднее, когда все, связанное с абсентом, резко изменилось, во Франции вспоминали это время с тоской.
Питье абсента было одной из определяющих черт парижской жизни во время Второй империи, правления Наполеона III, которое длилось с 1852 до франко-прусской войны 1870 года. После подавления революций 1848 года, буржуазия получила полную власть, на изменчивом фондовом рынке сколачивались и терялись огромные состояния. Это была золотая эра оперы, проституции в высших классах общества и беззастенчивого потребительства.
Респектабельный буржуазный обычай пить абсент стал практически повсеместным. Тогда считалось, что абсент улучшает аппетит перед ужином. Время между пятью и семью часами вечера называлось «l’heureverte», «зеленым часом», и в эту пору запах абсента носился в предвечернем воздухе бульваров. Учитывая его крепость («Перно», пожалуй, самая уважаемая марка, содержала 60 процентов алкоголя или 120 градусов, то есть была почти в два раза крепче виски), питье абсента было и приятным ритуальным способом завершить день и перейти в вечернее настроение. Поначалу считали, что можно выпивать только одну порцию.
Строгий промежуток времени, отведенный для питья абсента, до некоторой степени защищал людей от злоупотребления. Можно было пить абсент перед ужином или даже выпить стакан перед обедом, но если бы кто-то пил всю ночь, это «faux pas» [42] вызвало бы презрительное удивление официантов. И все-таки риск был с самого начала и увеличивался по мере того, как люди стали приобретать вкус к напитку. Писатель и критик Альфонс Доде обвинял абсент в распространении алкоголизма и писал другу Эрнеста Доусона Роберту Шерарду: «До этих войн „Алжирских“ мы были очень трезвым народом». Сам Шерард отмечает, что более или менее респектабельному любителю абсента было стыдно слишком много пить на людях, и он вскоре научился переходить из одного кафе в другое:
Он выпивает первый абсент в одном кафе, второй — где-нибуць еще, а десятый или двенадцатый в десятом или двенадцатом кафе. Я знаю одного очень знаменитого музыканта, который обычно начинал пить в «Cafe Neapolitain», а заканчивал на Северном вокзале…
Шерард сообщает, что некоторые марки абсента содержали 90 процентов чистого спирта, в три раза больше, чем бренди.