Безуглов Анатолий Алексеевич. Прокурор

   - Я так боюсь за него, - тихо всхлипнула Будякова. - Аркашке-то нет еще и пятнадцати годков... Где-нибудь сейчас голодный... Или чего доброго со шпаной познается...
   Захар Петрович слышал об этой семье и от своей жены. Галина была классным руководителем Аркадия.
   "Надо бы поговорить с Галей о нем подробней", - отметил про себя Измайлов. А посетительнице сказал, припомнив вдруг ее имя и отчество:
   - Да вы успокойтесь, Зинаида Афанасьевна... Куда мог пропасть ваш сын?
   - Если бы я знала, товарищ прокурор. - Она так же тихо перестала плакать и старалась незаметно утереть слезы. - Как пропал в ту пятницу, так до сих пор нету... Совсем ведь малой...
   - Может, к родственникам подался?
   - Я уже ездила в деревню. Всех дружков поспрошала. Никто ничего не знает... Помогите отыскать Аркашу. Не дай бог к дурной компании прилепится... Он доверчивый...
   - Поможем. Конечно, поможем, - поспешил ответить Захар Петрович. Хотя в чем-то главном он вряд ли в силах был помочь. Корень зла куда более недоступен, чем поиск мальчика. Измайлов с горечью спросил: - Ну зачем же вы даете мужу на выпивку? Знаете же его...
   - Что вы, товарищ прокурор, не даю, - испуганно воскликнула Будякова. - Даже на обед. Бутерброды делаю, котлетку заверну, молоко... Я ведь знаю, как ему доверять...
   - Тогда на какие деньги он пьет? Вещи выносит из дому?
   - Господи, что у нас продашь? Пьет на то, что на заводе получает.
   - Как? Ведь зарплату выдают вам?
   - Это верно, зарплату мне. Спасибо вам, хоть немного легче стало... А сверхурочные платят ему.
   - Не понимаю. Все, буквально все, что он зарабатывает, должны выплачивать только вам. Ясно? По решению суда...
   Будякова недоверчиво посмотрела на Измайлова.
   - А Яков говорит, что заработок за субботу и воскресенье - его деньги. Отдых, говорит, и мое здоровье в те деньги вложены.
   - Странно. Ему на суде все объяснили, не так ли?
   - Почему же тогда по выходным дням прямо в цеху выдают?
   - Это нарушение! Понимаете? Не должны!
   - А все-таки выдают...
   - Хорошо, мы это проверим... Скажите, часто ему приходится работать по выходным?
   - Да почти каждую субботу. И по воскресеньям случается. - Будякова задумалась, молча пошевелила губами и стала загибать пальцы: - В прошлом месяце, значит, три раза было. В позапрошлом... Не помню, товарищ прокурор, сколько точно, но получается, что дети отца и не видят-то. Или на работе, или пьяный. Какое же может быть воспитание? Я ведь тоже работаю. И еще обстирываю, обшиваю семью. А магазины? Пока все очереди отстоишь... Мальчишки мои в женихи вымахали. Отцовский присмотр нужен, твердая мужская рука...
   - Это верно, - кивнул Измайлов. - Может быть, муж обманывает вас, что по выходным на работе? Не таскает с завода?
   - Яков? Что вы, товарищ прокурор. Пьет, это есть. Но чтобы воровать... - Она покачала головой. - И если бы только он один работал. У Лизы Петренко, соседки, муж с моим в одном цеху. Только Лизаветин-то с умом, на машину уж накопил. А Яков все несет в магазин, что возле завода... Выходит, товарищ прокурор, эти самые сверхурочные умным на пользу, а другим - на горе...
   Слушая посетительницу, прокурор размышлял о странной практике на машиностроительном заводе. Будякову не имели права выдавать на руки какие бы то ни было деньги, тут нарушение явное. А вот обилие сверхурочных работ настораживало. В прошлом году прокуратура проводила проверку на заводе. И одной из серьезных претензий к руководству как раз и являлся вопрос о сверхурочных. Самсонов обязался исправить положение. И прокурор был уверен, что тот свое слово сдержит...
   - Хорошо, Зинаида Афанасьевна, - сказал Захар Петрович. - Насчет Аркаши я свяжусь с милицией. И разберемся, почему это сверхурочные выдают вашему мужу.
   - Спасибо, товарищ прокурор. Вы уж не серчайте на меня, надоела небось вам. То с мужем беспокоила, теперь вот новые хлопоты. Не знаю даже, как вас и благодарить за внимание ко мне...
   Будякова ушла. Захар Петрович посмотрел на часы. Пора было ехать домой собираться в дорогу.
   Он вызвал помощника прокурора Ракитову и дал задание заняться заявлением Будяковой о пропаже сына.
   - И еще, Ольга Павловна, просьба... Муж этой самой Будяковой работает на машиностроительном. Решением суда он ограничен в дееспособности. Проверьте, пожалуйста, почему деньги за сверхурочные выдают ему на руки.
   Ракитова записала задание в блокнот.
   - И вообще, - сказал Измайлов, - посмотрите, как обстоят дела у Самсонова с выполнением трудового законодательства.
   - А что? - насторожилась Ольга Павловна.
   - Не слишком ли много сверхурочных работ?
   - Странно, - заметила Ракитова. - Опять? Откуда такие сведения?
   - Будякова говорит, муж почти каждую субботу на заводе. А частенько и воскресенье прихватывает...
   - Я ведь в прошлом году проверяла. Помните, направили директору представление. Неужели снова нарушает? Может, Будякова что-то путает?
   - Это вам и следует выяснить, Ольга Павловна. А Будякова - женщина бесхитростная. Я ей верю... Сходите на завод, посмотрите. Бумаги бумагами, а живые люди - с ними поговорить очень полезно...
   - Сегодня пойти?
   - Нет, думаю, лучше появиться там в субботу. А если будут работать и в воскресенье тоже загляните. Воскресенье у нас, кажется, тридцатое июня?
   - Да, - кивнула Ракитова. - Понимаю, конец месяца и квартала.
   - В такие дни - самый аврал, - добавил Измайлов.
   Они вместе вышли из кабинета.
   - Ну, кому передать привет в области? - спросил Измайлов.
   - Ой, Захар Петрович, некому, - улыбнулась Ракитова.
   - А просьбы какие-нибудь будут?
   - Никаких. Желаю вам хорошо выступить на конференции...
   Простившись с помощником и секретарем, Захар Петрович поехал домой.
   * * *
   Зайдя в прохладу квартиры, Захар Петрович услышал звуки, напомнившие вдруг детство. Исходящие паром, недавно оттаявшие поля, запахи весны и щемящая душу песня с высокого чистого неба, где живым треугольником проплывали птицы...
   - Наш-то больной повеселел, - встретила его жена.
   - Слышу, - улыбнулся Измайлов. - Курлычет. У нас в Краснопрудном все - от карапузов до стариков всегда высыпали на улицу, когда пролетали журавли...
   - Постой, постой, - перебила его Галина Еремеевна. - Курлычет... Курлыка. Володя! - обрадованно крикнула она. - Отличное имя.
   Галина Еремеевна и Захар Петрович вошли в комнату сына. Он лежал на коврике, что-то чертя на листе ватмана. Рядом сидел журавль на старом пальто Захара Петровича и вертел головой на длинной шее.
   - Курлыка? - спросил Володя. - Подходит! В самый раз!
   - А мы-то голову ломали, - сказала Галина Еремеевна. - Какие только клички ни придумывали...
   Измайлов не удержался, погладил птицу по голове. Потом присел на корточки возле сына.
   - Что это ты изобретаешь? - спросил он сына.
   - Протез. Для Курлыки, - кивнул он на журавля. - Понимаешь, он должен быть легкий, крепкий и удобный.
   - И гигиеничный, - добавила Галина Еремеевна.
   - Вот эту часть, - показал Володя на чертеж, - сделаем металлической. А низ - деревянный.
   - А какой именно металл? - уточнил отец.
   - У меня есть алюминиевая трубка. Как раз нужного сечения. А для подпятника, что ли, простую пробку из-под шампанского.
   - Скользить будет. По-моему, нужно мягкую резину, - сказал Захар Петрович.
   Володя подумал и кивнул:
   - Да, ты прав.
   - Ладно, обсудите потом, когда отец вернется из командировки, сказала Галина Еремеевна. - А сейчас быстренько за стол! Не то, Захар, опоздаешь на поезд.
   За столом Измайлов рассказал, что на приеме у него была Будякова.
   - Боже мой, вот несчастная женщина! - переживала Галина Еремеевна. Я как чувствовала! Аркаша сегодня должен был дежурить в нашем "Белом Биме" и не пришел. Я попросила девочек зайти к нему, узнать, не заболел ли. А он, оказывается, сбежал из дому. - Она покачала головой. - Я обязательно зайду сегодня к Будяковым.
   - Зайди, зайди, - одобрил Захар Петрович. - Она очень переживает. Да и каждый бы на ее месте... Сын ведь...
   - А что с него взять - ненормальный, - сказал вдруг Володя. - На Богдановку его, чтобы не бегал...
   - Не смей так говорить! - взорвалась мать. - Да, он не совсем здоров. Но не издеваться надо, а сострадать!..
   Аркаша был действительно не совсем полноценный, как считали врачи, в результате отцовского алкоголизма. Его оставляли на второй год два раза в одном классе, стоял даже вопрос о переводе Будякова в спецшколу, которая находилась на Богдановской улице. Но Галина Еремеевна отстояла его: там, по ее мнению, окончательно затормозилось бы его развитие.
   - Но ведь о нем все так говорят! - удивился Володя.
   - Вот и плохо, что все! А ты не должен! - продолжала возмущаться мать. - Пойми, это не вина, а беда. Горе! И откуда у тебя такое бессердечие?
   Володя демонстративно встал.
   - Сиди... Ладно, будет вам, - примирительно сказал Захар Петрович; ему не нравилось, как говорит о мальчике Володя, но не хотелось уезжать с испорченным настроением.
   Однако проводы были все-таки скомканы. Володя, обиженный, ушел к себе в комнату. Галина Еремеевна тоже была раздражена.
   - Вот пижама, - показывала она мужу, что где лежит в чемодане. - Вот рубашки... Не понимаю, Захар, почему сейчас подростки такие жестокие?
   - Может, просто безапелляционные? - успокаивал жену Измайлов.
   Галина Еремеевна вздохнула.
   - Наверное, ты прав. - Она понизила голос, чтобы не услышал сын: Может, зря я на него накричала? Надо было просто объяснить...
   - Конечно, - с облегчением сказал Захар Петрович; ему было бы в отъезде не по себе, зная, что жена с сыном в конфликте. - Постой, ну зачем мне так много рубашек?
   - На смену, - ответила Галина Еремеевна. - Кто тебя знает, вдруг захочется в ресторан с какой-нибудь молодкой... Еще скажет, что жена плохо присматривает...
   - Какая там молодка! - фыркнул Захар Петрович. - Скажешь же...
   Измайлов знал, что жена насчет молодки пошутила, но такие шутки задевали его.
   * * *
   По дороге на вокзал Май рассказал Захару Петровичу об одном английском палаче по имени Джеймс Берри, который оставался джентльменом даже при исполнении своих обязанностей: прежде чем отправить приговоренного к смерти на тот свет, предъявлял ему свою визитную карточку.
   Но Захара Петровича мало заинтересовал чудаковатый палач, он думал о сыне. То, что произошло за столом, на кухне, оставило в душе гнетущий осадок.
   Что истинное, настоящее в Володе? Сострадание, доброта, которая проявляется, например, к увечным животным, попадающим в их дом? Или эгоизм, небрежение к человеческому горю, которое промелькнуло в его высказывании об Аркаше Будякове? Может быть, второе идет от того, что он у родителей один? И весь заряд любви Захара Петровича и Галины Еремеевны, обрушенный на Володю, делает его нечувствительным к нуждам и заботам других?
   Неуемная родительская любовь может принести не только добро, но и зло - Измайлов это понимал. Знал и то, что Галина Еремеевна балует сына. Сама воспитанная в многодетной семье, старшая из своих братьев и сестер, она, наверное, в какой-то степени была в детстве обделена вниманием и лаской, потому не хочет, чтобы сын познал то же самое.
   В последнее время Володя изменился - возраст, видимо. Пришла пора расставания с детскими играми и представлениями. Раньше, бывало, его не выгонишь из дому: легко мог променять шумные забавы со сверстниками во дворе на интересную книгу, рисование или просто отдых на тахте перед телевизором. Причем любил познавательные передачи: "Очевидное невероятное", "Что? Где? Когда?", "В мире науки". Жена говорила Измайлову, что мальчик тянется к науке. Теперь же его трудно было вечером затащить домой - хороводился с такими же подростками, как и он, допоздна, завел гитару, собирал магнитофонные записи модных эстрадных ансамблей, по "телеку" (его выражение) смотрел лишь спортивные передачи да многосерийные детективы. Очень много времени и внимания Володя отдавал одежде. Нашивал на джинсы и рубашку разные эмблемы, бляхи, декоративные заплаты.
   "Полная бездуховность! - сокрушалась мать. - Весь во власти вещизма!" И срывалась по любому поводу, как сегодня за обедом. Правда, тут же отходила и искала примирения с сыном, что, по мнению Измайлова, ни к чему хорошему не вело: Володя, в конце концов, оставался уверенным в своей правоте.
   Захар Петрович не раз спрашивал жену, как это она, педагог, может вести себя так непоследовательно? Неужели в школе то же самое?
   - Наверное, прав был Ликург - легендарный законодатель в Древней Спарте, - сказала со вздохом Галина Еремеевна. - Он считал, что родитель не вправе распоряжаться воспитанием своего ребенка. Это должны делать другие... Поверь, Захар, в школе я знаю, как вести себя. А с Володей... Понимаешь, он для меня сын. Сын, а не ученик! И я забываю, что я педагог...
   "Да, - думал Захар Петрович, - чтобы быть наставником, нужна, видимо, объективность. Может ли она быть у родителей?.."
   Приехали на вокзал за пять минут до отхода поезда. Измайлов поднялся в нагретый солнцем и дыханием вагон. По коридору ходили горячие сквозняки, и двери во всех купе были открыты.
   Проходя по коридору, Захар Петрович увидел своего шофера. Май стоял на раскаленном асфальте перрона и махал рукой на прощанье. Измайлов показал ему жестом, что он может ехать, хотя знал: Май обязательно дождется отхода поезда.
   Вдруг Захара Петровича окликнули:
   - Категорически вас приветствую!
   Это был Павел Васильевич Грач, заместитель директора машиностроительного завода. Измайлов поздоровался с ним. Выяснилось, что он едет в соседнем купе.
   Захар Петрович зашел в свое. Двое его попутчиков были на месте. Один из них - мужчина лет тридцати пяти, в вельветовых брюках и легкой рубашке, походил лицом на артиста или художника: вольность в прическе, едва насмешливый взгляд с заметно проскальзывающим превосходством.
   На верхней полке лежали его гитара и спортивная сумка.
   У столика сидела женщина. В простеньком платьице, со старомодной прической. Волосы, видимо, подкрашенные хной, на концах были рыжими, а к корням серебрились седыми нитями. Женщина смотрела в окно.
   Захар Петрович поздоровался - обыкновенная вежливость. Мужчина ответил тем же. Женщина, бросив на Измайлова недолгий взгляд и кивнув, снова отвернулась к окну.
   Не успел Захар Петрович пристроить свой чемоданчик под столик, как появился еще один пассажир. Запыхавшийся мужчина лет сорока пяти, в соломенной шляпе и с пухлым портфелем желтой кожи. Лицо у него было какое-то бугристое, с крупными порами, под глазами мешки.
   - Слава тебе господи! - плюхнулся он на сиденье. - Думал, опоздаю! Он стал обмахиваться соломенной шляпой. - Мне сегодня надо в Рдянск позарез. Да еще успеть на автобус в Светлоборск, - зачем-то сообщил он и добавил: - Разрешите представиться. Рожнов. Николай Сидорович.
   - Альберт Ростиславович, - охотно назвался мужчина в вельветовых брюках.
   Женщина буркнула свое имя. Кажется, Марина. Измайлов не расслышал.
   - А вас как, простите? - обратился к нему Рожнов.
   - Захар Петрович.
   - Очень приятно, - наклонил голову Николай Сидорович. - Вот, значит, и познакомились... А как же... - словно бы оправдывался он. - Едем вместе. - Он достал из портфеля термос, поставил на столик и продолжил: Ну и парит! Непременно будет гроза!
   - Это уж точно, - сказал Альберт Ростиславович, томящийся, видимо, от скуки в вагоне и желающий вступить в разговор.
   Павел Васильевич Грач стоял в коридоре напротив двери их купе и, очевидно, ждал, когда выйдет Измайлов - поговорить.
   Поезд плавно качнулся. Что-то тихо громыхнуло под полом. Вагон скрипнул цельнометаллическими боками. Поплыли назад кирпичное здание, водонапорная башня, раскидистый тополь.
   - Ну, поехали, - обрадованно произнес словоохотливый Рожнов. - Хоть посвежеет чуток...
   Захар Петрович вышел в коридор.
   - У вас в купе повеселее, - сказал Грач. - А у меня ребеночка укладывают спать... В отпуск? - поинтересовался он.
   - В командировку.
   - Я - в отпуск. В Южноморск. Ну и дельце, там одно. Хочу попутно устроить - заказ разместить. Думаем на территории завода мемориал сделать. В память погибших на фронте работников завода. Соорудим стену, а на ней барельефные портреты наших героев. И вверху бронзой - "Никто не забыт, ничто не забыто".
   - А почему именно в Южноморске? - несколько удивился Измайлов.
   - Там специалисты хорошие... А у нас там неплохие связи. Дело серьезное. Не хочется абы как. Увековечить, так по-настоящему. Со всех точек зрения. Тут самодеятельность не пройдет... И завод наш на виду. Что ни говори, а Глеб Артемьевич молодец! Вот это руководитель! С размахом! Умница, думает по-современному. А ведь вышел сам из рабочих! Прошел все ступеньки. Знает, что почем.
   И Захар Петрович в это время тоже думал о директоре завода Самсонове.
   - Энергичный, это верно, - кивнул он.
   Глеба Артемьевича прислали из Рдянска, их областного центра. Он был из той категории людей, что производят приятное впечатление с первого знакомства. С открытым волевым взглядом, всегда стремительный и скорый в решениях, одетый по самой последней моде, Самсонов быстро стал заметной фигурой в городе. Да и работы развернулись невиданные по здешним масштабам. Понаехали строители, монтажники, завезли горы оборудования.
   Скоро Глеба Артемьевича знал в лицо, наверное, каждый городской мальчишка. Частенько директор сам сидел за рулем персональной "Волги" и неизменно присутствовал на матчах, в которых принимала участие заводская футбольная или хоккейная команда. А тех, кто работал на машиностроительном, стали называть "самсоновскими".
   Что касается Павла Васильевича, то он был заместителем директора еще при двух предшественниках Самсонова. Через полгода у Грача наступал пенсионный возраст, но он, кажется, не собирался расставаться с работой.
   - Скажу вам по секрету, Захар Петрович, - заговорщически подмигнул Грач, когда за окном вагона промелькнул складской двор завода, - мы такое задумали!
   - Интересно, - изобразил на своем лице любопытство прокурор.
   - Категорически! - продолжал восторженно Грач, употребляя свое любимое словечко где надо и не надо. - Будем строить спортивный комплекс! Стадион, крытый бассейн и все такое прочее... Каково, а?
   - По-моему, отлично, - ответил Измайлов.
   Этот "секрет" не далее как два дня назад Захар Петрович узнал в горисполкоме.
   Проводник, переходивший из одного купе в другое, добрался и до них.
   - Прошу билетики, - сказал он, устраиваясь на сиденьи и разворачивая свою истрепанную клеенчатую сумку с кармашками.
   Измайлову пришлось войти в купе. Грач последовал за ним.
   - Возьмите и у меня заодно, - сказал он проводнику. - Я в соседнем.
   Собрав билеты, проводник ушел.
   - Сейчас бы холодного боржомчику, - мечтательно произнес Павел Васильевич.
   - Лучше чаю, - откликнулся Рожнов, отвинчивая крышку термоса.
   - В этакую жару? - удивился Грач.
   - Вот именно, - серьезно сказал Николай Сидорович. - Горячего и непременно зеленого. - И, видя недоверчивое лицо Грача, продолжил: - На себе испытал. Пришлось пожить в Средней Азии. Не поверите, сорок градусов в тени, а узбеки в ватных стеганых халатах пьют из маленьких пиалушек обжигающий чай... Холодную воду - ни-ни!
   - Бог ты мой, да еще в халате? - покачал головой Грач.
   - Веками местными жителями проверено... Мы, русские, разденемся до пояса, все время плещем на себя из арыка, и ничего не помогает. Ад кромешный, скажу я вам! А им хоть бы хны... Между прочим, читал недавно в журнале, ученые установили, что от чая понижается температура всего тела, а от холодной воды - только полости рта... Хотите попробовать? - предложил он Павлу Васильевичу.
   - Уговорили, - согласился тот.
   Рожнов налил ему чаю. И оглядел присутствующих:
   - Может, еще кто пожелает? Как наша дама?
   Женщина, бросив негромкое "Спасибо", так же сосредоточенно продолжала смотреть в окно.
   "Странная какая-то", - подумал про нее Захар Петрович.
   Выпив, кажется, без всякого удовольствия чай, Грач вернул крышку от термоса хозяину, из вежливости все-таки поблагодарив его.
   - Что ж, товарищи, так и будем скучать? - весело спросил Николай Сидорович. - Нам ведь еще ехать и ехать... Перекинемся в дурачка, а?
   - Это пожалуйста, - охотно откликнулся Альберт Ростиславович.
   - В дурачка, так в дурачка, - согласился и Грач.
   - А вы, Захар Петрович? - спросил Рожнов.
   - Благодарю, не хочется, - отказался Измайлов.
   Он не был любителем такого времяпрепровождения.
   На предложение присоединиться к играющим женщина тоже ответила отказом.
   Альберт Ростиславович снял с полки свою спортивную сумку, поставил на пол, на нее пристроили портфель Рожнова и раскинули потрепанную колоду карт. Чтобы не мешать, Захар Петрович вышел в коридор.
   Поезд шел по зеленому коридору елей. На их тяжелых лапах висели гирлянды прошлогодних коричневых шишек. В окно врывался смоляной дух прогретого леса. Мерный перестук колес успокаивал. Захару Петровичу нестерпимо захотелось прилечь и, не думая ни о чем, погрузиться в блаженную истому. Несколько дней подряд он спал по три-четыре часа, а в последнюю ночь и вовсе не сомкнул глаз - готовил доклад. Но не пойдешь же в купе, не попросишь попутчиков прекратить игру.
   А его спутникам, по всему видать, было весело: резались в дурачка с шутками и прибаутками. Грач уже со всеми перезнакомился, то и дело слышалось его любимое "категорически".
   Захар Петрович не выдержал, присел на откидной стульчик, прислонился к стенке и прикрыл глаза. В голове поплыли неясные образы, накатила дрема.
   - Захар... - словно издалека донесся до его сознания женский голос. Знакомый, но давно уже забытый голос, который когда-то снился ему по ночам.
   "Заснул я, что ли?" - встряхнулся Измайлов, открывая глаза.
   Рядом стояла женщина. Из его купе. Она держала в руках сумочку и смотрела на него.
   - Не узнал? - спросила женщина.
   Измайлов удивленно разглядывал ее. Куриные лапки морщин возле глаз, седина, пробивающаяся сквозь краску, симпатичные сережки...
   И вдруг его словно ударило током.
   - Марина? - воскликнул он.
   Грустная улыбка коснулась ее губ, заиграла ямочками на щеках.
   И вот эти ямочки словно открыли какой-то шлюз в нем, через который хлынули воспоминания.
   Девичье лицо с серыми лучистыми глазами, чистоту и юность которого оттеняла белая медицинская шапочка, стройная фигурка в белом халате...
   Перед ним, словно наяву, возникла та девушка, которую он последний раз видел в далеком Дубровске много лет назад...
   - Неужели ты? - спросил Захар Петрович. Сонливость как рукой сняло.
   Она кивнула. Растерянная и радостная оттого, что он ее узнал.
   - Ну, здравствуй, - произнесла Марина, подавая ему руку.
   - Вот это встреча! - Измайлов пожал ее руку, сухую и шершавую, почему-то боясь слишком долго смотреть на Марину, чтобы не выдать своих чувств.
   "Боже мой! - думал он. - Неужели и я так изменился? Эти морщины, седина... А в общем-то еще симпатичная..."
   - Как ты тут?.. - спросил он, не договаривая слово "очутилась".
   - В Зорянске свекровь живет. Мать мужа. Ездила навестить. Болеет...
   - А живешь где?
   - В Рдянске... Значит, не узнал? - грустно укорила она.
   - Да и ты ведь сразу тоже... - оправдывался он.
   - Я тебя еще в Зорянске видела. С сыном. Сразу узнала.
   - А почему не подошла?
   - Зачем? Я и сейчас сидела, мучилась - выйти или нет. - Она зачем-то оглянулась. - Еще подумают бог знает что. А при твоем положении... Прокурор!
   - О чем ты говоришь? - поморщился он. - Познакомил бы тебя с сыном.
   - И что бы ты ему сказал, интересно?
   - Имеет ли это значение? - Он усмехнулся. - А раньше ты была бедовая...
   - Жизнь научила осторожничать, - вздохнула она. - Да и жена у тебя, говорят, ревнивая.
   "В Зорянске все всё знают", - с досадой подумал Измайлов.
   - Сколько лет мы не виделись?
   - Много, Захар...
   - Да-а, - протянул он. - Золотое было время. Молодость.
   За окном кружились в хороводе березы. В вагоне стало светлее от их белоствольной чистоты.
   Захар Петрович вдруг представил себя застенчивым подростком с охапкой сирени в руках, сорванной тайком в заброшенном монастырском саду, с волнением поджидающим молоденькую медсестру городской больницы.
   Это было в Дубровске. Больше двадцати пяти лет назад. А тот несмелый паренек в застиранных штанах и драных ботинках - он, Захар Измайлов, студент лесного техникума.
   Их свидания назначались в березовой роще на окраине города...
   - Похоже на рощу за монастырем... - сказала Марина, глядя в окно вагона.
   Выходит, она вспоминала о том же.
   Поезд сбавил скорость, приближаясь к станции.
   - Ну, я пойду в купе. - Марина снова опасливо оглянулась. - А то увидят, что мы шушукаемся. И вообще, Захар, зачем кому-то знать, что мы знакомы?..
   - А что в этом такого?
   - Пусть не знают... Так лучше и для тебя, да, пожалуй, и для меня. Договорились?
   Он кивнул.
   "С чего она так печется о моей репутации? - подумал Захар Петрович. А с другой стороны, может, она и права. В Зорянске, как повсюду, любят почесать языки на чужой счет".