Безуглов Анатолий Алексеевич. Следователь по особо важным делам

   В кабинете Мурзина прохладно и чисто. Погода осенняя, но все окна настежь. На столе - алый вымпел "За первое место в соревнованиях по футболу Североозерского района Алтайского края".
   - Устроились ничего? - спросил он, когда я сел.
   - Нормальнр.
   - Правда, у нас не такой комфорт, как в городе... Но думаю, наверстаем. Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?
   - Правда, - кивнул я.
   - Значит, с жильем в порядке?
   - Да, конечно.
   - Ну, тогда приступим к делу.
   - Я слушаю.
   - Вы скажите, что вас интересует. Постараюсь ответить.
   - Прежде всего: у вас должны быть основания, если вы написали письмо в прокуратуру... Какие?
   Он хмыкнул, провел пятерней по гладкой голове-от затылка ко лбу и обратно.
   - Трудный вопрос вы задали. Так сразу и не ответишь.
   - Вас не удовлетворили результаты проведенного следствия?
   Мурзин покачал головой:
   - С одной стороны, сомневаться в вашей работе я как бы не имею права. Вы свое, я свое. Но если подумать, конь о четырех ногах и то спотыкается. Верно я говорю?
   - Все мы люди, - развел я руками.
   - Вот именно. Я тоже человек. Но и руководитель. Депутат к тому же. Ходят слухи в совхозе, что нечисто тут дело. Болтают даже, будто следователя подкупили... Который месяц пошел со дня смерти Залесской, а все успокоиться не могут. Судачить людям я запретить не могу, верно я говорю? - Я кивнул. - Ну, я скажу, что это все сплошная чепуха, выдумка, парторг скажет, Иванов, Петров, Сидоров. Так ведь не поверят. Надо им убедительно доказать, на фактах: воспитательница действительно покончила с собой или нет. И если да, то почему. Мало ли бывает ошибок. Одна комиссия приедет - вроде гладко, другая приедет - все наоборот, сплошные непорядки. Верно я говорю? - Я опять кивнул. - И еще. Руководитель совхоза кто?
   Я. А может быть, что-то проглядел, упустил? Может быть, человеку худо было, а мы прошли мимо, вовремя не поддержали. Видите, сколько аспектов в этом вопросе?
   - Ну что ж, я вас понимаю...
   - Погодите. Ну, несознательный элемент - это одно.
   Им, может, объясняешь, объясняешь, и все попусту. Вбили в голову. Но когда к вам приходят сознательные люди, коммунисты, комсомольцы, и говорят: не верим, что Залесская могла пойти на самоубийство. Я им должен ответить что-то конкретное. Верно я говорю?
   - Вы можете сказать, кто именно приходил?
   - Конечно. Заведующая детским садом, кандидат в члены КПСС, раз. - Он загнул палец. - Воспитательница того же детсада Завражная, два. Комсомолка. Между прочим, ближайшая подруга Залесской. Мамаши приходят, чьи дети воспитывались у Залесской. Да-да, приходят. Среди них хорошие, честные работницы. Это не какие-нибудь бабки с завалинок. Я одной говорю, что органы следствия свою работу знают, не доверять им мы не имеем права.
   Другой...
   В дверь заглянула секретарша. Ей-богу, прямо девчонка из седьмого-восьмого класса. Вот ради кого Женя Линев осел в совхозе. Да и сам участковый выглядел очень молодо.
   - Емельян Захарыч, район, - виновато произнесла она.
   Мурзин сказал мне "извините" и схватил трубку одного из трех телефонов.
   - Да, слушаю. Какое утро? Я уже скоро обедать собираюсь. Это вы там только что встали... Идет нормально.
   Надо справиться у Ильина. Он даст самый точный процент, - до сотых включительно. - Мурзин некоторое время поддакивал в трубку, изредка поглаживая бритую макушку. Про себя я уже назвал его Котовским. - А нельзя без меня? Если вам все равно, пошлю Ильина. Будь здоров.
   Он с треском опустил трубку и стал вертеть диск другого аппарата.
   - Объясняю... Кто это? - спросил он по телефону. - Николай Гордеевич у вас не объявлялся? Куда уехал? - Директор нажал на рычаг и снова стал набирать номер. - Выходит, надо заново все поднять. Чтобы люди наконец успокоились. Верно я говорю? - Он махнул рукой: сейчас, мол, продолжим... - Николай Гордеевич, насилу тебя разыскал. Ты уж не в службу, а в дружбу, надо быть в районе к часу у второго секретаря. Я бы мог, да ты им выложишь все как на тарелочке. Не забудь про транспорт.
   Рогожин, анафема, опять будет клясться, что выслал двенадцать, а прибыли восемь. Сам проверял сегодня. И один шофер пьян в стельку. Кто его знает, со вчерашнего или уже с утра успел приложиться? Это подчеркни особо. Уже третий случай. Шенкелей этому Рогожину, шенкелей. Я заеду, не беспокойся. - Он закончил телефонный разговор. - Вы спросите почему? Много я видел. И войну прошел. Как бы худо ни было, а человек стремится прежде всего жить.
   Невмоготу, кажется, уж лучше сдохнуть, чем такая жизнь, а все-таки помирать не хочется. А тут... Или я чего-то не понимаю, или ненормальность какая-то. Да ведь с виду нормальная, жизнерадостная. Погубил себя выходит, человек, похоронили, а виновных нет, верно я говорю?
   - Что я могу вам сказать, Емельян Захарович?.. - Пока директор совхоза разыскивал этого неуловимого Ильина, у меня потерялась нить беседы. - В настоящее время я знаю не больше", чем следователь, который вел расследование до меня. От вас слышу только общие рассуждения, хотя они мне понятны. По-человечески, по-граждански...
   - А что? Вы хотите, чтобы я указал виновного? Я его не знаю. Может, я виноват. Обидел чем-то ее. Не создал условии. Может, Иванов, Петров, Сидоров...
   - Залесская обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?
   - С просьбой - нет. А когда ее выбрали в группу народного контроля, пришла. Говорит, не справится, мол. Я ей говорю: справишься, актив поможет. А кто ее знает, может, она кого обидела или ее... Верно я говорю?
   - Постойте, она раскрыла какое-нибудь крупное хищение или злоупотребление?
   - Что значит крупное? За это тянут к вам. Так, мелкие недостатки.
   - И все-таки подробнее, пожалуйста.
   - Я уж и не припомню всего.
   - Выходит, у нее были враги?
   - Не знаю. В этом как раз и следует разобраться...
   В дверях появился заспанный, растрепанный человек.
   - Звали, Емельян Захарыч?
   - Звал, Еремеев, звал. - Мурзин поморщился. - Причесался бы для порядку. Стыдно...
   - Ладно уж, мои вороные-пристяжные не обидются...
   - Перед людьми стыдно. Вот что, если опять из Песковского пруда будешь воду возить, поставлю навоз чистить!
   - Так эвон какого кругаля давать...
   - Надо будет, так и за двадцать верст ездить будешь!
   Это тебе не свиньи, а люди! Верно я говорю?
   Мужчина провел рукой по взлохмаченной голове и медленно вышел из кабинета.
   - Вот так работаем, - покачал головой директор совхоза. - Пока сам носом не ткнешь, не слушаются... Ну, какие еще у вас вопросы? Давайте уж всё выяснять.
   Я улыбнулся:
   - Ну, сразу так, наверное, не получится.
   - Ясное дело.
   - Залесская упоминала в предсмертном письме о своей связи с кем-то. Может быть, это был кто-то из работников совхоза. У вас нет никаких предположений?
   Мурзин посуровел:
   - Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным... Не везет нам с главными агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой, Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те. Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на все, уедет, тогда что?
   - Почему?
   - Болтают, что Залесская имела в виду именно его.
   - Предположим, вдруг действительно он?
   Мурзин ответил резко и категорически:
   - Не верю!
   - Тогда что ему бояться?
   - Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю?
   Зачем человеку ронять авторитет?
   - Возможно. Я Ильина не знаю... А он давно у вас работает?
   - Сейчас скажу. С марта. С ним посевную провели. Не знаю, что там другие, а я ему верю.
   - Если не Ильин, как вы говорите, то значит - другой. У вас подозрений нет?
   - Не-не-не. Тут помимо наших приезжие бывают, не уследишь. Летом студенты помогали строить. Из Томска.
   Коровник поставили. Не видели? Покажу. Чудо будет. Студенты - народ молодой, горячий. Еще - механизаторы из других мест. Рабочих рук не хватает...
   - Значит, местных, своих вы исключаете?
   - Об этом я не говорю. Но если бы наш, пошли бы разговоры. Все знают друг друга...
   - Вы же не доверяете сплетням...
   Емельян Захарович усмехнулся:
   - И то верно. Действительно. На чужой роток не накинешь платок. Короче, не знаю. Напраслину возводить не буду.
   В конце нашей беседы Емельян Захарович поинтересовался:
   - Вы где думаете свою резиденцию организовать? Понадобится небось помещение, чтоб с людьми говорить?
   - Скорее всего, в комнате милиции... - неопределенно сказал я.
   - Зачем вам там тесниться? Могу предложить рядом, через две двери, кабинет главного зоотехника. Пустует.
   - Так сказать, зоотехник устроился поближе к производству...
   - Кадры - больной вопрос. - Он вдруг улыбнулся: - Как следователь, помогите подыскать специалиста.
   - Кого я обычно ищу, вам не подойдет...
   - Да, работа у вас не из веселых...
   Мурзин стал поглядывать на часы.
   - За один раз нельзя объять необъятное, - поднялся я. - Надеюсь, у нас еще будет время встретиться.
   - У вас-то да. У меня оно на вес золота. Для меня самые подходящие часы или утром, часиков в пять, или вечером, где-то около двенадцати.
   - Ночью?
   - Мне ночью удобнее. Сами видели, все время отрывают. А нужна тихая, спокойная обстановка. Верно я говорю?
   - Ладно, значит, еще встретимся, - сказал я. - Кстати, оформим нашу беседу.
   - Как вам нужно. Я от своих слов не отказываюсь...
   Только, ради Христа, не сейчас. Спешу.
   Емельян Захарович распорядился, чтобы мне открыли кабинет главного зоотехника. Секретарша директора вытерла пыль. Принесла горшок с цветами.
   - Вечером, после работы, придет уборщица и вымоет все основательно.
   На небольшом письменном столе под стеклом - прошлогодний календарь. Со стены улыбается румяная девушка в белом халате и косынке. Из-под ее полной руки сердито смотрит бурая корова. "Соблюдай чистоту на рабочем месте!" призывает плакат.
   Но рассиживаться я не намеревался. Такое уж у меня правило: поначалу исходить все своими ногами, пощупать своими руками, увидеть своими глазами.
   И, прихватив в качестве понятого Савелия Фомича, который с охотой взялся за это, отправился осмотреть место происшествия,
   С закрытыми ставнями, с потеками по углам, дом производил впечатление заброшенности и беспризорности.
   - Пустует? - спросил я у Савелия Фомича.
   - Не идут. Суеверный народ, - покачал он головой.
   - Богато живете...
   - И домишко жидковат. Сборнощелевой... Так прозвали их. Щитовой, значит. Поставили с десяток, когда совхоз создавали. Конечно, сразу с жильем туго было. Тут уж не глядели. Теперь обстраиваемся солидно.
   - Нам -бы еще одного понятого. Такой порядок.
   Я огляделся. Улица была пуста. Только по разбитой дороге ехал грузовик. Я уже хотел остановить, чтобы попросить шофера быть понятым. Но вспомнил: уборка. И опустил руку. Савелий Фомич заметил мой жест. И сказал:
   - Пенсионерка напротив проживает. Наверняка дома...
   Пенсионерка, оказывается, уже с большим вниманием наблюдала за нами из своего окна. Быть понятой согласилась не сразу. Савелию Фомичу пришлось пустить в ход все свое красноречие. Особенно он напирал на то, что я "следователь московский".
   - А в Москву меня не потащут? - с опаской спросила старушка. - Вон мою сноху в Барнаул вызывали.
   - Нет, бабушка, не вызовем, - успокоил я ее. - И вообще никуда ехать не придется.
   - Ну, тогда еще можно. Поездов я боюсь, - призналась она. - Да и внучат не на кого оставить.
   Я обошел дом. Понятые двигались сзади, соблюдая дистанцию в два-три шага.
   Участок зарос репейником, дикими цветами. Они издавали острый, пряный аромат.
   Жёлтые зонтики напомнили мне мой дом. Мать приносила целые охапки цветов, которые якобы отпугивали тараканов, мух и прочих насекомых. Разложенные под шкафом, кроватями, по углам комнаты, зонтики сохли, рассыпались в порошок. Их выметали, заменяли свежими. Потом я где-то вычитал, что растение это называется еще пижмой.
   Прусаки не хотели признавать ее зловредного запаха и невозмутимо бегали по полу, не боясь ни. света, ни людей. Повод для отца лишний раз подтрунить над матерью...
   Когда мы подошли к крыльцу, мой взгляд выхватил среди травы, прокравшейся к самому фундаменту, несколько ярко-красных цветов. Нагнувшись, я разглядел кустик гвоздики, отчаянно боровшейся с повиликой. Если цветок не выручить, на следующий год его обязательно забьет сорняк.
   - Покойница посадила, - вздохнула старушка. И я понял, что речь идет об Ане Залесской.
   - Теперь внутри? - нетерпеливо спросил сторож.
   - Нешто в доме темно... - неуверенно сказала старушка.
   Я отворил ставни, едва державшиеся на петлях. В дом вошел последним.
   Маленькая прихожая заканчивалась кухонькой. Две комнаты. Первая-побольше. Совершенно пустая.
   Залесскую нашли во второй, служившей, видимо, спальней. Я ее знал по фотографиям в деле.
   Здесь стояла одна только голая кровать. Допотопное сооружение со спинками, выкрашенными под дуб, со звонкой панцирной сеткой.
   Рядом со спинкой, у стены, находилась тумбочка. На ней обычно лежала бритва, которой Залесский, по его показаниям, поправлял виски.
   Окно из спальни выходило на задний двор.
   Везде - тонкий слой пыли.
   Я осмотрел то место возле кровати, где была обнаружена Залесская.
   Понятая негромко кашлянула:
   - Крови не найдете, товарищ следователь. Я сама мыла на другой день, как Анну увезли...
   - Да? - машинально сказал я, подымаясь.
   - Все сама. Валерий Георгиевич попросил по-свойски, по-соседски. Я и простынку стирала, и наволочку...
   - Еще что? -..Я осекся: сейчас она только понятая.
   - Пододеяльник...
   - Хорошо, - остановил я ее.
   Окна изнутри запирались не на шпингалеты, а на крючки. Широкие форточки.
   В деле, которое я знаю почти наизусть, моим предшественником записано, что окна были закрыты, форточки - открыты. Лето...
   В кухонном закутке имелся небольшой встроенный шкафчик без полок. В нем - запыленные бутылки. Иностранные, в магазине не принимают. Старая соломенная шляпа.
   - Валерий иногда надевал, когда возился на участке, - прокомментировала старушка.
   Еще имелось несколько истрепанных газет и журналов.
   "Сельская молодежь" полугодовой давности, "Иностранная литература", "Новый мир".
   Я перелистал их. Из "Нового мира" выпала школьная тетрадка. Вернее, то, что от нее осталось - обложка и двойной листок.
   Не та ли, из которой Залесская вырвала бумагу для последнего письма? А может быть, и другая.
   Да, разжиться следователю, прямо скажем, нечем.
   Тетрадку я на всякий случай забрал.
   Замок входной двери - обычный, врезной. Он закрывался с трудом. Савелию Фомичу пришлось попыхтеть над ним.
   - Что значит заброшенная" вещь, - вздохнул он. - Без руки хозяйской и железо чахнет.
   Было непонятно, к чему это относилось: к безалаберности бывшего владельца, Залесского, или к заброшенности дома.
   И все-таки в протокол осмотра места происшествия эту деталь я вставил. Теперь надо фиксировать каждую мелочь. Пригодится она или нет, никогда не угадаешь.
   Покинув пустой, прямо скажем, мрачноватый домик, я отправился в детский сад.
   Директор совхоза назвал имя Марии Завражной. Ближайшей подруги Залесской.
   Ее показаний в деле не было. Все-таки странно вел дело следователь. Как можно было обойти такого человека? Наверняка ведь он знал об их отношениях с умершей...
   Я зашел к заведующей детсадом, представился. И пока она ходила звать Завражную и улаживала вопрос, с кем на некоторое время оставить ее малышей, я быстренько прикидывал в голове план предстоящего разговора. Для меня знание собеседника, пусть даже мало-мальски пригодного для выяснения фактов и обстоятельств, - дело первостепенной важности.
   Нет двух людей, которые бы совершенно идентично зафиксировали все детали одного и того же происшествия.
   Если даже они были непосредственными очевидцами события. Все зависит от психологии, человеческой фантазии и личной установки.
   Мать моя любила приговаривать: всякая побаска хороша с прикраской. И вот эта самая прикраска присутствует везде непременно, хотим мы этого или нет. Это и настроение, и отношение к тому, о чем говоришь, и какие-то ассоциации, воспоминания, а то и просто-неправда.
   Самое удивительное, что искренние, правдивые люди бывают иной раз для меня труднее и мучительнее тех, кто врет и путает заведомо. Раз показавшееся может представиться им истиной. Они на ней настаивают. И как прорваться, как отшелушить дорогую "прибаску", если она - как бы образ события?
   У того, кто хочет скрыть истину, все придумано. И эта ложь в ходе и соприкосновении с фактами и уликами обязательно терпит поражение.
   Но ложность показаний, как бы они ни были продуманы и пригнаны преступником, входит в противоречие с реальными фактами, которые произошли в жизни...
   Мария Завражная вошла несмело. Пристроилась на краешке стула. Молодая. Не больше двадцати. Красива подеревенски. Крупные и в то же время мягкие черты лица.
   Челочка закрывала левый глаз, и девушка непрестанно ее поправляла. Почти все время ее рука, широкая, с нежными пальцами, была у лица.
   - Машенька, - я невольно употребил ласкательное имя, - вы не волнуйтесь.. Посидим, поговорим спокойно...
   - Да, да, поговорим. А я не беспокоюсь.
   - Вот и отлично. Как там без вас, детишки не набедокурят?
   - Нет, они славные. Заведующая пока с ними.
   - Трудно с малышами?
   - Мне с ними хорошо... - Она почему-то все время старалась смотреть не на меня, а прямо перед собой.
   - Что у вас, призвание к этой работе?
   - Не знаю. Никто из родителей не жалуется как будто,
   - А дети? - пошутил я.
   - Они славные, - повторила Завражная.
   - Вы специально учились?
   - Сразу после школы пошла сюда.
   - Понятно. И уже кое-какой навык, конечно, появился, профессионализм?
   Завражная промолчала, пожав плечами.
   - А как подруга ваша, Аня Залесская, быстро освоилась? - осторожно спросил я.
   - Быстро. - Эавражная вздохнула. - Дело несложное.
   Главное, хорошо относиться к людям. - Маша сделала на слове "людям" ударение.
   Упоминание о Залесской не внесло в настроение девушки сколько-нибудь заметного изменения. Напряжение осталось. Но почему?
   - Вы с Аней подружились быстро?
   - Она славная была...
   - Понимаете, Маша, меня интересуют малейшие детали ее поведения, настроения. Постарайтесь припомнить то, о чем я буду спрашивать.
   - Понимаю. - Завражная нервно поправила челку. - Спрашивайте.
   - Как вы с ней сошлись? Легко, хорошо?
   - Она славная...
   Вот упрямая девка! Заладила одно и то же.
   - У вас были общие интересы, разговоры? - спросил я, быстро подавив раздражение.
   - Вот, детишками занимались... Ну, и о жизни, само собой, говорили...
   - И как же ей жизнь была, в тягость или в радость? - решил я попробовать напрямую.
   - Всякое случалось. Как у всех.
   - Были огорчения?
   - Без этого не бывает.
   - По какому случаю, не помните?
   - Помню. Сережку своего как вспомнит, ну и... Сколько с чужими не возись, к своему еще сильнее тянет.
   - Значит, по сыну тосковала?
   - Очень.
   - А почему его отправили к родителям мужа, не говорила?
   - Почему же, говорила. Они, значит, когда с Валерием Георгиевичем сюда собрались, отправили сынишку на время туда, в Одессу. Не знали, какие условия, как обживутся...
   - Ей нравилось здесь, в Крылатом?
   - Говорила, что неплохо.
   - А сына хотела забрать?
   - Хотела. Все мечтала, как родит второго, так и Сережку заберет. Вместе, говорит, веселее.
   - У нее был диплом агронома. Чем она объясняла, что пошла работать в садик, а не по специальности?
   - Валерий Георгиевич присоветовал. - Имя Залесского Маша произносила с уважением.
   - Слушалась она его, выходит.
   - Выходит.
   - Вы не знаете, у них были ссоры?
   - Может, и были.
   - Она не говорила?
   - В семье всякое бывает...
   - А вы не заметили в ней ничего, перед гсм как она...
   Завражная грустно покачала головой:
   - Обычная была.
   - Припомните, пожалуйста, последний день, когда вы с ней виделись?
   - В тот самый и виделись. Весь день. Вместе ушли с работы.
   - Может, она вела себя необычно?
   Девушка задумалась.
   - Нет. Ничего такого не припомню. - Поправила челку и повторила: - Не помню.
   - Как у нее сложились отношения с людьми, коллективом?
   - Ладила. Не ругались.
   - Ас директором совхоза?
   - Наверное, тоже.
   - Маша, что вас толкнуло пойти к Захару Емельяновичу? - Девушка встрепенулась. - Ну, когда вы сказали ему, что не верите в самоубийство Залесской?
   - Пошла... Пошла, конечно... Непонятно все это. Получается, что ни с того ни с сего... - Завражная говорила сбивчиво. - И Сережку жалко... Валерий Георгиевич очень тосковал. Оградку поставил и уехал... За один день все прахом... Вот и пошла...
   - Может быть, у вас все-таки есть какие-то соображения, подозрения?
   - Ни с того ни с сего получается... - повторила Завражная.
   Да-а, вот и поговорил с ближайшей подругой Залесской. В голове мало что прояснилось, а в душе - осадок.
   Ключа к девушке не подобрал. И удастся ли подобрать? Даже не знаешь, кого винить - себя или ее. А может быть, никого? Есть люди, показания которых стоят очень мало.
   Их внимание слабо фиксирует события, происходящие вокруг.
   ...Около двенадцати ночи ко мне зашел Мурзин. Он тяжело сел на стул и некоторое время растирал колено обеими пятернями.
   - С утра ничего. А к вечеру прямо огнеу жжет, - сказал он, как бы извиняясь. - Ну, давайте, что там надо подписывать.
   Я дал ему протокол допроса. Емельян Захарович достал очки и стал читать медленно и внимательно запись беседы. Внизу каждой страницы ставил подпись-полностью фамилию. На лице - никаких эмоций. Словно газету просматривал. Кончив читать, ни слова не говоря, написал на последнем листке: "Протокол мною прочитан. Показания с моих слов записаны правильно. Право делать замечант, подлежащие занесению в протокол, мне разъяснено. Е. Мурзин".
   Я был озадачен его осведомленностью в нашей казуистике.
   Директор совхоза снял очки, положил в футляр.
   - Вот вы спрашивали, почему я написал письмо прокурору республики. Иной раз погубить человека - проще простого. Грубо обойтись. Забыть на какое-то мгновение, что перед тобой живая душа. Что, например, с одним моим другом произошло? Много мы вместе вынесли, хлебнули горя - на сотню бы хватило. И в войну тоже. Я получил пулю в правое легкое. Его засыпало. Контуженный, две недели лежал. Потом опять встретились в одной роте. До Праги дошли вместе... Мне что, я лихой кавалерист. А он на нервах держался. Голова не чета многим теперешним профессорам. Но ничто не проходит даром. Сам иной раз удивляюсь, как это я после всего кручусь, дела какие-то делаю, радуюсь, кого-то ругаю, снимаю стружку, детей нарожал, внуков нянчу... А у него отложилось, - Емельян Захарович покрутил пальцами возле виска. Душевное смятение. Тоска. Мне. жена его писала. Тоже скажу вам, выстрадать столько и держаться настоящим героем... Короче, заболел человек. Она его с трудом уговорила пойти к врачу. Что в таких случаях делать надо? Поднять настроение, создать обстановку, послать на курорт, в санаторий, я не знаю, куда еще там. Посоветовать чем-то заняться. Лыжи, рыбалка, может быть-цветочки разводить. Ведь отвлечься можно чем угодно. Врач вместо всего этого говорит: "Мы вас можем поставить на учет, сообщим на работу, а они там уж пусть сами делают выводы". А он к тому времени опять был в зените славы. Нет, вы можете себе представить, как это подействовало на него? Выходит, врач не оставил ему надежды... Удивительно, где были люди, что трудились рядом? Я бы во все колокола звонил. Окружил бы его соответствующей обстановкой... Потом, когда его не стало - он наложил на себя руки, - возносили до небес. Кого, мол, потеряли, невозместимая утрата... Жаль, я обо всем узнал слишком поздно. Человека уже не было. Но все равно так дела не оставил. Написал в Минздрав... О враче...
   - Ну и как отреагировали на ваше письмо?
   - Врача от работы отстранили. Такого психиатра не только к больным, к нормальным людям нельзя на пушечный выстрел допускать. Видите, невнимание иной раз оборачивается трагедией... Нельзя быть равнодушным. Вот только получается у меня не очень весело: второй разпишу, когда человека уже нет. - Он поднялся: - Я вам больше не нужен сегодня?
   - Спасибо, что зашли. Не забыли...
   - Таких вещей я не забываю.
   Мы простились. Мурзин вышел, припадая на ногу сильнее обычного.
   Признаться, судьба этого человека меня заинтересовала не на шутку. Хорошо бы разузнать о его жизни подробнее...
   В женскую консультацию в Североозерске, где Залесская состояла на учете, я поехал рано утром. Перед отъездом я попросил участкового инспектора Линева разыскать Коломойцева, совхозного шофера, который был у Залесских дома за несколько часов до происшествия, чтобы назавтра с ним побеседовать. Круглые сутки шел хлеб. У всех сейчас горячая пора. Что говорить о шоферах...
   Обследование Залесской проводила сама завконсультацией Мамбетова.
   Врач перелистала пухлую историю болезни умершей и сказала:
   - Теперь я вспоминаю пациентку совершенно отчетливо. Знаете, это профессиональная особенность. Для нас история болезни-лицо человека. Залесская переносила беременность нормально. Вы знаете, очень важно, если первый ребенок родился рано. Женскому организму материнство не вредит, а помогает. Если нет, конечно, патологических отклонений. Точно установлено: чем больше детей, тем меньшая вероятность заболевания раком.