- Ну, разумеется, - согласилась Марина.
- Но больше всего меня поразило лицо Меньшовой, когда мы с участковым вошли в дом... Бледное, тревожное, улыбка какая-то неестественная, как приклеенная. Мелко дрожащими пальцами она теребила бахрому пледа, укрывающего ноги... Да, я не упомянул - ее ведь парализовало после несчастья с дочерью, а после случая с дракой она начала понемногу вставать и передвигаться.
- Очевидно, новое потрясение произвело воздействие, противоположное первому. Как говорится, клин - клином. Такие случаи не так уж редки, вставила Марина.
- Именно так она и говорила при встрече. Она уже довольно сносно ходила по дому. Но главное состояло в том, что она сообщила: "А нож-то в руках у Крюкова действительно был, и вы, Александр Яковлевич, вправе меня сейчас осуждать. Но я не могла поступить иначе. Ведь за рулем грузовика был пьяный родственник Степанова, и Степанов несколько раз приходил ко мне после. Угрожал, упрашивал, обещал... Куда мне было деваться. Муж ушел от меня, хотя я его и не осуждаю - кому нужна калека!.. А деньги мне были просто необходимы для дочери... Вот и подтвердила на суде то, о чем просил Степанов. Эх, жизнь проклятая!.. Но совесть все равно гложет!.. Несколько раз хотела пойти к вам, да боялась... А сейчас - как камень с души..." Вот такие-то дела, Мариночка. Все-таки бог шельму метит, - Голиков опять сунул окурок под кран.
- Что ты имеешь в виду?
- За случай с Крюковым Степанов осужден незаконно - на него шли с ножом. А вот в случае с дочерью Меньшовой он остался безнаказанным за шантаж и подкуп свидетелей... Так что одно на первый взгляд компенсируется другим, но на сердце неспокойно. С точки зрения морали, вроде, все сходится, а по закону - нет!.. Не знаю... А ты как бы поступила на моем месте?
Жена пожала плечами, на минуту задумалась, а потом ответила:
- Я бы, Саша, приобщила показания Меньшовой к делу Степанова. Надо же учитывать, что он был зверски избит... Да что там, уверена, ты так и поступил.
- Тут ты снова права. Я действительно это сделал. Но вот с недавнего времени, в связи с последним делом, меня снова грызут сомнения: собственно, почему мы должны спасать человека, определенно зная, что он заслуживает наказания? Некоторые товарищи, между прочим, вполне серьезно считают, что если человек - преступник, то его место в тюрьме, а как его туда отправить - это неважно... Вот и ответь мне, пожалуйста, почему я должен его уводить от наказания?
- По долгу службы, мой дорогой, - сказала Марина. - А если уж чисто по-человечески, то признать невиновного преступником и незаконно, и аморально. Да и в сто раз хуже, чем наоборот.
- Не хочу даже и спорить. Но вот Степанова я бы с наслаждением взял за шиворот да тряхнул, как грушу... Ух! - Голиков гневно сжал кулаки.
- Ох, Сашенька, а я-то при чем? - Марина, смеясь, отшатнулась, а потом, посерьезнев, добавила: - По-моему, Саша, подменять закон или подгонять его под готовую схему нельзя даже из гуманных побуждений. О какой справедливости тогда вообще можно говорить?
- Спасибо... просветила... - улыбнулся Голиков. - Но как бы там ни было, а закон должен соблюдаться, иначе вся наша работа потеряет смысл... Ну что ж, будем считать, что ты меня благословила на трудное дело.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Наступил заключительный день судебного разбирательства. Выступая темпераментно, но малоубедительно, адвокат пытался любой ценой доказать отсутствие логики в действиях Борисова, и наконец вновь потребовал направить своего подзащитного на судебно-психиатрическую экспертизу.
Борисову было предоставлено последнее слово. Нервы словно взбунтовались. Бессонная, изнуряющая ночь начисто вытравила из души Валентина и малую толику веры в благоприятный для него исход дела. Однако он все-таки заставил себя подняться со скамьи, никого и ничего не замечая перед собой. Зал притих. Борисов негромко откашлялся и начал:
- Обращаясь к суду, я еще раз хочу подчеркнуть, что предъявленное мне обвинение шито белыми нитками и является компиляцией случайных фактов и неблагоприятных стечений обстоятельств. И если мне пришлось отрицать даже те из них, которые казались неопровержимыми, то я делал это ради объективности расследования. И все же оно оказалось односторонним. Поэтому сейчас мое признание или непризнание будет тем более ложно истолковано. Сложилась парадоксальная ситуация: вроде бы мне и не за что просить о смягчении приговора. И все же я прошу суд по имя высшей справедливости предоставить мне возможность в дальнейшем доказать свою невиновность, голос у Борисова предательски дрогнул, речь его осеклась и, едва сдерживая внезапно нахлынувшее страдание, подавив страстное желание разрыдаться, он сел и прикрыл лицо ладонями.
Коротко посоветовавшись с психиатром, специально приглашенным на судебное заседание, председатель суда отклонила ходатайство защитника о направлении Борисова на судебно-психиатрическую экспертизу. Затем слово было вновь предоставлено защитнику, который из кожи лез в поисках хоть самых мизерных смягчающих вину обстоятельств, но все его старания выглядели обреченно, Как на грех, Борисову не только не удалось получить от жены передачу - опять вмешался начальник конвоя, - но и переговорить с ней о планах дальнейшей защиты.
Суд удалился на совещание. Борисов продолжал сидеть, прикрыв лицо руками, словно в трансе. До вынесения приговора оставались считанные секунды.
Через некоторое время зал снова затаил дыхание - из совещательной комнаты появились судьи. Прозвучало традиционное:
- Встать! Суд идет!
Председатель суда, раскрыв солидную, с тиснением, вероятно, изготовленную на заказ папку, взяла в руки несколько листков, содержавших решение суда, и приготовилась читать.
В это мгновение в зал суда быстро вошел майор Голиков и направился к судейскому столу. Председатель строго, поверх бумаг, посмотрела в зал.
Дальнейшее для Борисова было подобно грому с ясного неба.
Ввиду вновь открывшихся обстоятельств суд после длительного совещания предоставил слово майору Голикову.
- Уважаемые судьи, - начал он, слегка волнуясь, - хочу вас заверить, что не испытываю никаких личных симпатий к подсудимому Борисову Валентину Владимировичу. Дело обстоит скорее наоборот... Но долг работника правоохранительных органов, долг гражданина обязывает меня дать суду следующие разъяснения... Вчера я получил письмо от главного свидетеля, проходящего по делу Петровой. Как это ни прискорбно, самого свидетеля уже нет в живых, однако подлинность содержания письма у меня не вызывает сомнений. Кроме того, нашими сотрудниками была произведена соответствующая проверка. Прошу суд заслушать это письмо и приобщить к делу. - Голиков неторопливо вынул из внутреннего кармана пиджака измятый почтовый конверт, достал из него несколько тетрадных листов, сложенных пополам, развернул и начал читать при полнейшем молчании зала. Он уже успокоился и каждое слово произносил весомо и отчетливо, сознавая важность момента.
- Начальнику уголовного розыска города Верхнеозерска товарищу Голикову А. Я. от пенсионера Березина Василия Петровича, проживающего по адресу: г. Верхнеозерск, ул. Туманная, дом No 15, кв. 32.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Я, Березин Василий Петрович, хочу дополнить свои показания, которые я первоначально дал необъективно, руководствуясь эмоциями, чему несколько ниже последуют необходимые разъяснения. Прежде всего - о событиях, которые произошли восьмого сентября в квартире Петровой Ольги Степановны. Все утро того дня я провел на своем балконе, который примыкает к балкону Петровой, и слышал, что она пришла домой около десяти. Приблизительно в 10 часов 40 минут к ней зашел ее друг Валентин. Его голос мне приходилось неоднократно слышать и раньше, хотя с глазу на глаз с ним встречаться не приходилось. Тем не менее я утверждаю, что ошибка исключена, а разговор между Валентином и Ольгой, который я попробую передать как можно подробней, надеюсь, убедительно подтвердит это. Начался он так...
Борисов вначале слушал Голикова напряженно и сосредоточенно, стараясь не пропустить ни слова, но по мере чтения мысли его лихорадочно засуетились, сталкиваясь и пересекаясь. То, что произошло в злополучное сентябрьское утро между ним и Ольгой, он помнил и отчетливей и ярче, чем это описывал Березин. Но даже и его суховатое, педантичное изложение послужило импульсом для того, чтобы вернулось дремавшее в глубинах подсознания ощущение необратимости случившегося. Борисов вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Сердце захлебывалось, как при кислородной недостаточности, тупо стучало в висках. Тело наливалось горячей тяжестью. Ольга, его Ольга всплыла перед ним из небытия, как из черной, свинцово-тяжелой воды...
... - Что случилось? - Валентин и припомнить не мог, чтобы Ольга была когда-нибудь так взволнована. Ее прозрачно-карие, "говорящие" глаза смотрели на него изучающе и тревожно. - Что случилось? Ну, что случилось? - нетерпеливо твердила она.
Борисов обнял взбудораженную девушку.
- Не беспокойся, моя дорогая. Просто мне почему-то очень захотелось тебя видеть... Ты знаешь, я заезжал в суд... Пообещали по возможности ускорить.
Ольга недоверчиво покачала головой и мягко положила ему на плечи руки.
- Ты определенно что-то скрываешь, - голос ее прозвучал почти спокойно, она даже попробовала улыбнуться, но улыбка получилась вовсе не веселой, - мне кажется, что у тебя неприятности. Прошу тебя... Ты должен знать, что к любым неожиданностям я отнесусь спокойно, даже если мне будет больно.
- Милая моя, - серьезно, но с большим нажимом, чем следовало бы, произнес Валентин. - Тебе вредно волноваться. Помни о своем положении. К тому же, уверяю тебя, причин для этого нет... Кстати, у меня идея! Давай-ка отложим на время решение всех вопросов и посвятим этот день... любви... Нашей с тобой любви. Пусть это будет наш день - целиком, от начала и до конца, - он опять попытался поймать Ольгу в объятия, но она ловко увернулась и отбежала вглубь комнаты.
Борисов невольно залюбовался девушкой, застывшей в проеме распахнутой балконной двери. Невысокая, с пушистыми распущенными волосами, она стояла, обведенная золотым солнечным ореолом на фоне темной зелени разросшихся виноградных лоз, как статуэтка из древней Танагры.
- Ты знаешь, я убедился, что самое важное в жизни, - серьезно и горячо говорил Валентин, размашисто шагая по комнате, - это твердо знать, что кому-то нужен, что тебя ждут и верят тебе, - внезапно он, словно споткнувшись, остановился, нагнулся к портфелю у ножки стола и вытащил бутылку шампанского.
- Я тебя совсем не ждала сегодня, - вздохнула Ольга, искоса поглядывая на Борисова, не трогаясь с места. - Но тебе я всегда рада, добавила она.
Валентин благодарно улыбнулся. Он ощутил, как спадает напряжение, вызванное волнением от предстоящего разговора с девушкой.
- Каждая встреча имеет быть отмечена! - неуклюже пошутил он и водрузил бутылку на стол. - Или будут другие пожелания и предложения?
- Принимается! - радостно воскликнула Ольга, спрыгивая с высокого порожка балконной двери. - Это просто подарок - целый день вместе!.. Правда, на работе неудобно... Ну да ладно, я сейчас.
Борисов слышал, как Ольга ходит по кухне, хлопнула дверца шкафа, затем все звуки заглушил шум воды, вероятно, в ванной.
Вскоре она вернулась с двумя бокалами, один протянула Валентину.
- Прошу вас, сударь!
Борисов наклонился и расцеловал ее холодные от воды нежные руки.
- Обойдемся без пошлого шума, - Валентин умело, беззвучно открыл бутылку шампанского, наполнил бокалы и шепнул Ольге на ухо: - Давай выпьем за нашего будущего сына!
Легонько звякнули бокалы, Борисов, имитируя процесс пития, забавно фыркнул и слегка помотал головой.
Ольга отпила несколько глотков и, поставив свой бокал, ласково провела рукой по тщательно выбритой щеке Борисова: - Какой ты забавный! Сам еще как дитя... Жаль, что ты за рулем...
- А ну их всех к монахам! - Валентин рывком пододвинул Ольге стул, и сам с решительным видом плюхнулся на другой рядом, с наслаждением вытянув свои длинные ноги. - Устал я чертовски, - он потянулся за бокалом.
- Не надо, милый... - Ольга помолчала. - Знаешь, иногда мне кажется, что я все про тебя знаю. А порой ты становишься чужим и далеким... Тогда я тебя боюсь... Какой же ты - настоящий?
- Ну, зачем так, Оленька, - рука Борисова, протянутая за бокалом, дрогнула.
- Нет, нет... Послушай, - заупрямилась Ольга. - Ты сейчас стараешься убедить себя, а заодно и меня, что ничего не произошло. Зачем этот самообман? Я же чувствую, что ты чем-то расстроен. Неужели ты забыл наш уговор - все радости и горести пополам?.. У тебя нелады на работе?..
Борисов тяжело вздохнул. Перед его глазами, как при замедленной киносъемке, поплыла картина вчерашнего вечера. Сытое, трясущееся лицо Леонова, цепкий стеклистый взгляд незнакомца, представленного как Николай Иванович, суетливый Шульман с потными руками, бубнящий: "Пора прикрывать лавочку, иначе вылетим в трубу... Я, конечно, институтов не кончал, но дело свое знаю хорошо, потому и держат... И терять нажитое не хочется, да и свежий воздух пока еще никому не вредил". - "Не заводись, Сеня, - лениво ворчит Леонов. - Ознакомь-ка лучше нашего многоуважаемого гостя с теми нехитрыми расчетами, которые мы с тобой произвели накануне. Надеюсь, Валентин Владимирович легко определяет разницу между дебетом и кредитом, о чем нам, хозяйственникам, сам господь бог велел никогда не забывать, - он смеется нервным, сухим смешком, выдающим обеспокоенность. - Конечно, мы могли бы все списать на него", - толстым указательным пальцем Леонов тычет в сторону Борисова. "Я не гожусь на роль козла отпущения!" - вскидывается тот, задыхаясь от бессильной ярости. Он, наконец, понимает, что собравшиеся у Леонова без его ведома уже включили его в свой союз, и теперь обсуждают, какие обязанности он будет выполнять в дальнейшем. "Э, батенька, - Дмитрий Степанович нарочито соболезнующе качает головой, хотите выбраться сухим из воды?.. Не получится. По крайней мере, ни у кого еще не получалось. Пора вам, милейший Валентин Владимирович, трезво оценить ситуацию..."
Борисов с трудом отогнал воспоминание.
- Ох, как все непросто, Оленька, - едва не простонал он, сознавая, что от тягостного разговора, ради которого он собственно и явился сюда, все равно не уйти.
- Я хочу все знать, - нахмурилась Ольга.
- Хорошо, если ты настаиваешь, то я скажу... Видишь ли, вчера вечером я встретился с Леоновым, твоим шефом. Впрочем, не только с ним. Он созвал целый консилиум... - Валентин запнулся.
- Ну... Что же дальше? - заволновалась девушка.
- Словом, меня предупредили, что если ты не оставишь их в покое, то у меня будут неприятности.
От глухого, одеревеневшего голоса Борисова Ольге стало не по себе.
- У тебя?.. Но ты-то здесь при чем?.. Ничего не понимаю!
- Все довольно просто. Только ты по своей наивности не видишь связи... Понимаешь, главное, чего я хочу - чтобы мы были счастливы.
- Ты не ответил на мой вопрос. Мне трудно сосредоточиться. Какое отношение имеет одно к другому? - она в полной растерянности смотрела на Борисова. - Разве от того, что я буду молчать, глядя, как эти люди проворачивают свои грязные делишки, мы будем счастливее? И это говоришь ты, Валентин Борисов? Чем они тебя взяли? - Ольга подозрительно прищурилась.
- Да пойми ты, наконец, дорогая моя! Нельзя бесконечно витать в мире иллюзий. Оглянись вокруг, открой, наконец, глаза... Неужели ты не понимаешь, что, пока есть возможность, каждый не прочь отхватить как можно больший кусок от общего пирога. Каждый хочет иметь в доме добротную мебель и другие удобства. Каждый мечтает, чтобы его дети были обуты, одеты, накормлены, и не кое-как, а красиво, сытно. Каждый завидует тем, кто не считает дни до получки... Разве это не так?.. Откуда все это возьмется при одной зарплате? - единым духом обрушил Борисов на Ольгу все, что накопилось в нем за последнее врему.
- Мне страшно, Валик! Ты говоришь чужое, и даже голос чужой. Тебя словно подменили... Что это значит? - запинаясь, проговорила Ольга.
- Ах, родная моя, что же нам делать?.. Уходи ты с этой проклятой работы, и уедем куда глаза глядят. Я не хочу тебя терять, - Борисов встал и осторожно коснулся плеча девушки.
- Это просто невозможно, - прошептала Ольга, устало закрывая глаза. Почему ты все время избегаешь прямого ответа? Что с тобой происходит?
- Ничего хорошего, - мрачно признался Борисов. - Просто не хочу быть белой вороной.
- И что же?.. Решил перекраситься?
- Поверь, Оля, временами я и сам себе противен... Я мечтал о другой жизни. Чистой. Светлой. Радостной... Но действительность - у нее тяжелая лапа... Окончил я институт. И что же? Завод и оклад в сто рэ. Вот на них-то приходилось и жить, и радоваться.
- Ну-у, Борисов! - иронически протянула Ольга, - я и не предполагала, что ты такой глубокий философ. Материалист. Не Леонов ли основоположник твоего учения?
- Не годится путать божий дар с яичницей, - раздражился Борисов.
- А совесть? Или деньги дороже?
- А хотя бы и так! - отрезал Борисов. Он не сводил с Ольги взгляда, пытаясь прочесть в мгновенно меняющемся выражении ее лица, что сулит ему эта откровенность.
- Не верю! - Ольга вспыхнула. - Ты же лучше... Я знаю... Ты хороший. Может быть, я не права, чего-то не понимаю... Но в одном уверена твердо кто-то должен сопротивляться злу, сейчас, сегодня, а не в отдаленном будущем, иначе...
- Хочешь, я скажу, чем окончится эта борьба? - криво усмехнулся Валентин и полез было в карман за сигаретами. - Так вот, в лучшем случае тебя уволят с работы...
- А в худшем?
- В худшем - отдадут под суд. И я не смогу тебе ничем помочь.
- Ах, вот оно что!.. Наконец-то мы подошли к действительной цели твоего визита, - Ольга метнула странный диковатый взгляд в сторону Борисова, но тут же взяла себя в руки. - Ну, ясно... Обидно лишь одно... Если бы ты просто пришел и изложил мне свои "новые" взгляды на жизнь, я, наверное, сделала вид, что смирилась, чтобы потом, позже попытаться переубедить тебя. Но ты, оказывается, пришел объявить мне, что готов пожертвовать мною, чтобы не испортить себе карьеру, защитить свое дутое благополучие... Если, конечно, за этим не стоит что-то худшее...
- Замолчи, Ольга! - Борисов, не помня себя, схватил девушку за руки и сжал их до боли, потом, несмотря на сопротивление, обнял ее.
- Не трогай меня! - коротко вскрикнула Ольга, пытаясь освободиться от его цепких объятий, но Валентин в неистовом порыве еще крепче прижал ее к себе.
- Прости меня, Олечка! Умоляю тебя! - иступленно зашептал он. - Все это только ради тебя... Я хочу, чтобы ты у меня была красивее всех, чтобы жизнь твоя... - Борисов попробовал поцеловать ее, но ничего не вышло. Ольга уперлась ему в грудь и из последних сил резко оттолкнула. Борисов покачнулся, задел стул, опрокинул стоявшие на нем шампанское и бокалы. Один из них скатился со стола и со звоном разбился у ног Борисова. Стараясь удержать равновесие, он отпустил девушку, но в последний момент зацепил ворот ее кофточки. Ткань затрещала, верхняя пуговица отскочила и покатилась по полу.
- Оставь меня! - слезы градом катились по лицу Ольги. - Бог мой, да ты, наверное, все это время был с ними заодно, - всхлипывала она, но, когда заметила, что Борисов съежился от ее слов, как от удара, испуганно притихла, оцепенела. Слезы моментально высохли.
- Как же я раньше не догадалась об этом? Какая мерзость!.. - Ольга медленно, с отрешенным видом, словно автомат, начала снимать с себя украшения - цепочку с кулоном, серьги, перстень. Потом брезгливо ссыпала их в карман его пиджака. Борисов был близок к шоковому состоянию. Комнату заполнила вязкая, невыносимая тишина. Первой нарушила ее Ольга.
- Убирайся отсюда, слышишь... Убирайся и никогда больше не приходи ко мне. Считай, что я для тебя умерла, - хрипло прошептала она.
- Хорошо. Я уйду. Но ты не торопись решать. Помни, Оля, что я люблю тебя, и мне нужна только ты. И больше никто, - голос Борисова был едва слышен.
Как вышел из квартиры и что делал потом - он помнил довольно смутно...
...Туман воспоминаний постепенно рассеивался, и с ним отступали мучительные видения, нахлынувшие под впечатлением письма Березина. Борисов уже полностью очнулся, а Голиков тем временем продолжал:
"...После того, как Валентин ушел, я отчетливо слышал, что Петрова ходила по квартире. При этом могу с большой степенью достоверности сообщить, что в квартиру к ней больше никто не заходил. То есть, другими словами, я утверждаю, что Петрова Ольга Степановна покончила жизнь самоубийством. Конечно, в ее смерти больше всех виновен Борисов, фамилию которого я узнал позже. Но доказать это невозможно, и поэтому я принял решение наказать его своим судом, дав заведомо ложные показания. Когда я услышал крик жены и вошел в квартиру Петровой, то мне стало сразу ясно, что Ольга мертва. (Вы допустили некоторую оплошность, не выяснив, что в свое время я работал судмедэкспертом). Правда, мои первые действия были продиктованы надеждой на чудо, однако узел я развязал уже умышленно, чтобы осложнить расследование, что в конце концов и произошло. И домой вам звонил также я, потому что видел, перейдя на другой балкон моей квартиры, как Борисов уехал на своих "Жигулях". Я знаю, что дни мои сочтены, и письмо, которое я пишу, в случае моей смерти, отправит жена. Надеюсь, что к тому времени Борисов понесет хоть какое-то наказание. Я ни на секунду не раскаиваюсь в своем поступке и вручаю дальнейшую судьбу негодяя Борисова в ваши руки. Если моего письма окажется недостаточно, то в скором времени вы получите еще один неопровержимый документ. Надеюсь, он окажется для вас сюрпризом. С глубоким уважением, Березин.
Объяснительная написана собственноручно и верно
Подпись (Березин) 15 сентября 1974 г.
P. S. Взялся писать, узнав об аресте Борисова".
Голиков закончил читать и передал письмо председателю суда.
После долгого напряжения в зале пронесся легкий шумок, а со скамьи подсудимых раздались глухие рыдания Борисова. Потрясенный услышанным, он не скрывал слез, а на лицах присутствующих блуждало пока еще не вполне осознанное изумление.
* * *
Валентин сидел в кухне за столом, до боли сжимая виски ладонями: "Жалкий исход... Свобода... Зачем она мне?.. Как жить дальше? И стоит ли вообще - жить?.. - мрачные мысли томили его, иссушали мозг. Домой его сопровождала одна Татьяна. Попозже он попросил ее сходить в магазин за спиртным. Минутная радость обретенной свободы померкла, едва Борисов переступил порог своего дома. Стремление отомстить бывшим друзьям ушло, уступив место безразличию. Он постепенно погружался в депрессию.
Вскоре вернулась Татьяна. Понимая состояние мужа, она молча стала возиться на кухне. Но и это молчание вызвало у Валентина всплеск раздражения: "Что ей!.. Наверное, она была бы рада, если б я совсем не вернулся... Молчит... Господи, кому я нужен? - он тяжело, со всхлипом вздохнул. Запах пота, исходящий от его одежды, напомнил тюремную камеру, и Борисов содрогнулся. - Кошмарный сон!.. Человек - букашка на этой земле! Раздавить - раз плюнуть, унизить еще проще!.. Ну, чего она молчит?.." - он повернулся и в упор начал рассматривать жену. Заметив это, Татьяна вдруг остановилась и, всплеснув руками, сказала:
- Ой, чуть не забыла! Тебе же письмо, давно уже лежит. - Она быстро пошла в комнату, порылась на столе и принесла запечатанный конверт. Извини, забыла.
Валентин равнодушно махнул рукой и не спеша оторвал кромку. В конверте оказалась фотография. Борисов на секунду застыл, затем резко вскочил со стула, - пробегая глазами подпись на обороте, в которой без труда узнал руку Ольги. На фотографии были они оба - смеющиеся, счастливые.
Лицо Борисова побелело, превратившись в гипсовую маску, губы беззвучно подрагивали. Наконец он обрел дар речи и, протянув руки, неведомо к кому обращаясь, с мукой и отчаянием закричал: - Ты ошибаешься!.. Я познал это!.. А-а-а!.. Убийцы!.. Проклятая жизнь!.. О-о... - он замотал головой и невидящими глазами уставился на перепуганную жену. - И я, и я тоже убийца!.. Ох-ха-ха... А-а-а-а!.. - безумный хохот звучал, словно рев затравленного, издыхающего зверя...
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
ИСТИНА В СУМЕРКАХ
- Да, Лева. Печальный конец, - Голиков давно хотел поговорить с Чижминым, но за неделю, минувшую со дня окончания суда по делу о самоубийстве Петровой, все не мог найти подходящего времени. - Скверно и другое - главные виновники пока недосягаемы. И это вопрос чести. Думаю, ты поможешь мне в этом.
- Спасибо, Александр Яковлевич, за доверие. Можете полностью на меня положиться, - старший лейтенант тоже ждал этого разговора, но сам не решался его начать, так как считал себя отчасти виновным в судьбе Борисова, находящегося сейчас на лечении в психиатрической клинике.
- Ладно, об этом позже. Сейчас меня интересуют детали дела Петровой. Из прокуратуры потребовали отчет. Вспомни все моменты, связанные с воспроизведением событий на месте происшествия. Особенно те, где фигурирует полотенце.
Чижмин, скорее по привычке, поправил очки подпер левой рукой подбородок и, пристально глядя мимо Голикова в окно, сказал:
- Что касается полотенца, то здесь все просто. За эту неделю я успел проделать полный эксперимент. Задним числом легко быть умником... Но я хочу быть последовательным. Если что не так - поправите. - Лева взял лист бумаги и начертил схему квартиры Петровой. - Так вот - в то утро, как я и предполагал, Борисов позвонил Ольге на работу и предложил встретиться. До этого он действительно успел заехать в суд и в кафе. После их разговора, окончившегося ссорой, Петрова, находясь в стрессовом состоянии, бросается в ванную, открывает кран, умывается, так как от слез наверняка тушь попала в глаза. Этот момент мы упустили, когда осматривали труп. Затем она берет полотенце, вытирается и замечает бельевую веревку. Бессознательным движением она кладет полотенце на край умывальника, завороженная возникшей мыслью покончить с собой, затем направляется в комнату. Ну, остальное понятно...
- Позволю маленькое дополнение, - прервал его Голиков. - Это она могла сделать и в ванной, в комнату же она пошла лишь для того, чтобы сделать надпись на фотографии. Не знаю, стремилась ли она этим оградить Борисова от неприятностей, но нам эта фотография ответила бы на все вопросы, - майор положил перед Чижминым фотографию, принесенную накануне женой Борисова. Надпись на обороте гласила: "Я не виню тебя ни в чем. Об одном лишь прошу - стань таким, каким я тебя считала. И не дай тебе Бог оказаться в моем положении. Тяжко быть без вины виноватым! Прощай!.. 8 сентября 1974 года".
- Да, Березин удружил и нам, и Борисову. Продолжай.
- Действительно. Я как-то не догадался, зачем она все же пошла в комнату. Решил, что всему виной шоковое состояние. Теперь все сходится. Идем дальше. Дома я еще несколько раз проверял - даже если кран открыт не полностью, то брызги летят во все стороны, а лежащее на краю полотенце быстро намокает и под тяжестью намокшего края сползает в раковину. Результаты мы видели... Не исключено, что кран был открыт полностью, и вода не успевала уйти, остальное по той же схеме. Многое сейчас кажется простым... если бы не Березин...
- Ладно, Лева. У Березина свой счет, а вот мы сплоховали, решительно оборвал его майор. - Петрова, Никулин идут на крайнюю меру жертвуют самым ценным, что дано человеку, - жизнью. И не верю я врачам, которые утверждают, что на это способны только люди с расстроенной психикой, при особых условиях. Вранье - мы, люди, создаем такие условия. Возьми эти два случая, похожих, по сути, как близнецы. Но корни разные, и в обоих случаях глубокие. И поразительная получается вещь... Мы, общество, поставившее принципы свободы и справедливости выше всего на земле, вынуждены пробиваться к ним наощупь, словно в густом тумане... - Голиков махнул рукой и замолчал, потянувшись за очередной папиросой. Сделав несколько затяжек, он со злостью потушил ее и, поднявшись с кресла, тихо сказал:
- Ничего, Левушка, прорвемся! Мы же с тобою есть...
- Но больше всего меня поразило лицо Меньшовой, когда мы с участковым вошли в дом... Бледное, тревожное, улыбка какая-то неестественная, как приклеенная. Мелко дрожащими пальцами она теребила бахрому пледа, укрывающего ноги... Да, я не упомянул - ее ведь парализовало после несчастья с дочерью, а после случая с дракой она начала понемногу вставать и передвигаться.
- Очевидно, новое потрясение произвело воздействие, противоположное первому. Как говорится, клин - клином. Такие случаи не так уж редки, вставила Марина.
- Именно так она и говорила при встрече. Она уже довольно сносно ходила по дому. Но главное состояло в том, что она сообщила: "А нож-то в руках у Крюкова действительно был, и вы, Александр Яковлевич, вправе меня сейчас осуждать. Но я не могла поступить иначе. Ведь за рулем грузовика был пьяный родственник Степанова, и Степанов несколько раз приходил ко мне после. Угрожал, упрашивал, обещал... Куда мне было деваться. Муж ушел от меня, хотя я его и не осуждаю - кому нужна калека!.. А деньги мне были просто необходимы для дочери... Вот и подтвердила на суде то, о чем просил Степанов. Эх, жизнь проклятая!.. Но совесть все равно гложет!.. Несколько раз хотела пойти к вам, да боялась... А сейчас - как камень с души..." Вот такие-то дела, Мариночка. Все-таки бог шельму метит, - Голиков опять сунул окурок под кран.
- Что ты имеешь в виду?
- За случай с Крюковым Степанов осужден незаконно - на него шли с ножом. А вот в случае с дочерью Меньшовой он остался безнаказанным за шантаж и подкуп свидетелей... Так что одно на первый взгляд компенсируется другим, но на сердце неспокойно. С точки зрения морали, вроде, все сходится, а по закону - нет!.. Не знаю... А ты как бы поступила на моем месте?
Жена пожала плечами, на минуту задумалась, а потом ответила:
- Я бы, Саша, приобщила показания Меньшовой к делу Степанова. Надо же учитывать, что он был зверски избит... Да что там, уверена, ты так и поступил.
- Тут ты снова права. Я действительно это сделал. Но вот с недавнего времени, в связи с последним делом, меня снова грызут сомнения: собственно, почему мы должны спасать человека, определенно зная, что он заслуживает наказания? Некоторые товарищи, между прочим, вполне серьезно считают, что если человек - преступник, то его место в тюрьме, а как его туда отправить - это неважно... Вот и ответь мне, пожалуйста, почему я должен его уводить от наказания?
- По долгу службы, мой дорогой, - сказала Марина. - А если уж чисто по-человечески, то признать невиновного преступником и незаконно, и аморально. Да и в сто раз хуже, чем наоборот.
- Не хочу даже и спорить. Но вот Степанова я бы с наслаждением взял за шиворот да тряхнул, как грушу... Ух! - Голиков гневно сжал кулаки.
- Ох, Сашенька, а я-то при чем? - Марина, смеясь, отшатнулась, а потом, посерьезнев, добавила: - По-моему, Саша, подменять закон или подгонять его под готовую схему нельзя даже из гуманных побуждений. О какой справедливости тогда вообще можно говорить?
- Спасибо... просветила... - улыбнулся Голиков. - Но как бы там ни было, а закон должен соблюдаться, иначе вся наша работа потеряет смысл... Ну что ж, будем считать, что ты меня благословила на трудное дело.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Наступил заключительный день судебного разбирательства. Выступая темпераментно, но малоубедительно, адвокат пытался любой ценой доказать отсутствие логики в действиях Борисова, и наконец вновь потребовал направить своего подзащитного на судебно-психиатрическую экспертизу.
Борисову было предоставлено последнее слово. Нервы словно взбунтовались. Бессонная, изнуряющая ночь начисто вытравила из души Валентина и малую толику веры в благоприятный для него исход дела. Однако он все-таки заставил себя подняться со скамьи, никого и ничего не замечая перед собой. Зал притих. Борисов негромко откашлялся и начал:
- Обращаясь к суду, я еще раз хочу подчеркнуть, что предъявленное мне обвинение шито белыми нитками и является компиляцией случайных фактов и неблагоприятных стечений обстоятельств. И если мне пришлось отрицать даже те из них, которые казались неопровержимыми, то я делал это ради объективности расследования. И все же оно оказалось односторонним. Поэтому сейчас мое признание или непризнание будет тем более ложно истолковано. Сложилась парадоксальная ситуация: вроде бы мне и не за что просить о смягчении приговора. И все же я прошу суд по имя высшей справедливости предоставить мне возможность в дальнейшем доказать свою невиновность, голос у Борисова предательски дрогнул, речь его осеклась и, едва сдерживая внезапно нахлынувшее страдание, подавив страстное желание разрыдаться, он сел и прикрыл лицо ладонями.
Коротко посоветовавшись с психиатром, специально приглашенным на судебное заседание, председатель суда отклонила ходатайство защитника о направлении Борисова на судебно-психиатрическую экспертизу. Затем слово было вновь предоставлено защитнику, который из кожи лез в поисках хоть самых мизерных смягчающих вину обстоятельств, но все его старания выглядели обреченно, Как на грех, Борисову не только не удалось получить от жены передачу - опять вмешался начальник конвоя, - но и переговорить с ней о планах дальнейшей защиты.
Суд удалился на совещание. Борисов продолжал сидеть, прикрыв лицо руками, словно в трансе. До вынесения приговора оставались считанные секунды.
Через некоторое время зал снова затаил дыхание - из совещательной комнаты появились судьи. Прозвучало традиционное:
- Встать! Суд идет!
Председатель суда, раскрыв солидную, с тиснением, вероятно, изготовленную на заказ папку, взяла в руки несколько листков, содержавших решение суда, и приготовилась читать.
В это мгновение в зал суда быстро вошел майор Голиков и направился к судейскому столу. Председатель строго, поверх бумаг, посмотрела в зал.
Дальнейшее для Борисова было подобно грому с ясного неба.
Ввиду вновь открывшихся обстоятельств суд после длительного совещания предоставил слово майору Голикову.
- Уважаемые судьи, - начал он, слегка волнуясь, - хочу вас заверить, что не испытываю никаких личных симпатий к подсудимому Борисову Валентину Владимировичу. Дело обстоит скорее наоборот... Но долг работника правоохранительных органов, долг гражданина обязывает меня дать суду следующие разъяснения... Вчера я получил письмо от главного свидетеля, проходящего по делу Петровой. Как это ни прискорбно, самого свидетеля уже нет в живых, однако подлинность содержания письма у меня не вызывает сомнений. Кроме того, нашими сотрудниками была произведена соответствующая проверка. Прошу суд заслушать это письмо и приобщить к делу. - Голиков неторопливо вынул из внутреннего кармана пиджака измятый почтовый конверт, достал из него несколько тетрадных листов, сложенных пополам, развернул и начал читать при полнейшем молчании зала. Он уже успокоился и каждое слово произносил весомо и отчетливо, сознавая важность момента.
- Начальнику уголовного розыска города Верхнеозерска товарищу Голикову А. Я. от пенсионера Березина Василия Петровича, проживающего по адресу: г. Верхнеозерск, ул. Туманная, дом No 15, кв. 32.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Я, Березин Василий Петрович, хочу дополнить свои показания, которые я первоначально дал необъективно, руководствуясь эмоциями, чему несколько ниже последуют необходимые разъяснения. Прежде всего - о событиях, которые произошли восьмого сентября в квартире Петровой Ольги Степановны. Все утро того дня я провел на своем балконе, который примыкает к балкону Петровой, и слышал, что она пришла домой около десяти. Приблизительно в 10 часов 40 минут к ней зашел ее друг Валентин. Его голос мне приходилось неоднократно слышать и раньше, хотя с глазу на глаз с ним встречаться не приходилось. Тем не менее я утверждаю, что ошибка исключена, а разговор между Валентином и Ольгой, который я попробую передать как можно подробней, надеюсь, убедительно подтвердит это. Начался он так...
Борисов вначале слушал Голикова напряженно и сосредоточенно, стараясь не пропустить ни слова, но по мере чтения мысли его лихорадочно засуетились, сталкиваясь и пересекаясь. То, что произошло в злополучное сентябрьское утро между ним и Ольгой, он помнил и отчетливей и ярче, чем это описывал Березин. Но даже и его суховатое, педантичное изложение послужило импульсом для того, чтобы вернулось дремавшее в глубинах подсознания ощущение необратимости случившегося. Борисов вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Сердце захлебывалось, как при кислородной недостаточности, тупо стучало в висках. Тело наливалось горячей тяжестью. Ольга, его Ольга всплыла перед ним из небытия, как из черной, свинцово-тяжелой воды...
... - Что случилось? - Валентин и припомнить не мог, чтобы Ольга была когда-нибудь так взволнована. Ее прозрачно-карие, "говорящие" глаза смотрели на него изучающе и тревожно. - Что случилось? Ну, что случилось? - нетерпеливо твердила она.
Борисов обнял взбудораженную девушку.
- Не беспокойся, моя дорогая. Просто мне почему-то очень захотелось тебя видеть... Ты знаешь, я заезжал в суд... Пообещали по возможности ускорить.
Ольга недоверчиво покачала головой и мягко положила ему на плечи руки.
- Ты определенно что-то скрываешь, - голос ее прозвучал почти спокойно, она даже попробовала улыбнуться, но улыбка получилась вовсе не веселой, - мне кажется, что у тебя неприятности. Прошу тебя... Ты должен знать, что к любым неожиданностям я отнесусь спокойно, даже если мне будет больно.
- Милая моя, - серьезно, но с большим нажимом, чем следовало бы, произнес Валентин. - Тебе вредно волноваться. Помни о своем положении. К тому же, уверяю тебя, причин для этого нет... Кстати, у меня идея! Давай-ка отложим на время решение всех вопросов и посвятим этот день... любви... Нашей с тобой любви. Пусть это будет наш день - целиком, от начала и до конца, - он опять попытался поймать Ольгу в объятия, но она ловко увернулась и отбежала вглубь комнаты.
Борисов невольно залюбовался девушкой, застывшей в проеме распахнутой балконной двери. Невысокая, с пушистыми распущенными волосами, она стояла, обведенная золотым солнечным ореолом на фоне темной зелени разросшихся виноградных лоз, как статуэтка из древней Танагры.
- Ты знаешь, я убедился, что самое важное в жизни, - серьезно и горячо говорил Валентин, размашисто шагая по комнате, - это твердо знать, что кому-то нужен, что тебя ждут и верят тебе, - внезапно он, словно споткнувшись, остановился, нагнулся к портфелю у ножки стола и вытащил бутылку шампанского.
- Я тебя совсем не ждала сегодня, - вздохнула Ольга, искоса поглядывая на Борисова, не трогаясь с места. - Но тебе я всегда рада, добавила она.
Валентин благодарно улыбнулся. Он ощутил, как спадает напряжение, вызванное волнением от предстоящего разговора с девушкой.
- Каждая встреча имеет быть отмечена! - неуклюже пошутил он и водрузил бутылку на стол. - Или будут другие пожелания и предложения?
- Принимается! - радостно воскликнула Ольга, спрыгивая с высокого порожка балконной двери. - Это просто подарок - целый день вместе!.. Правда, на работе неудобно... Ну да ладно, я сейчас.
Борисов слышал, как Ольга ходит по кухне, хлопнула дверца шкафа, затем все звуки заглушил шум воды, вероятно, в ванной.
Вскоре она вернулась с двумя бокалами, один протянула Валентину.
- Прошу вас, сударь!
Борисов наклонился и расцеловал ее холодные от воды нежные руки.
- Обойдемся без пошлого шума, - Валентин умело, беззвучно открыл бутылку шампанского, наполнил бокалы и шепнул Ольге на ухо: - Давай выпьем за нашего будущего сына!
Легонько звякнули бокалы, Борисов, имитируя процесс пития, забавно фыркнул и слегка помотал головой.
Ольга отпила несколько глотков и, поставив свой бокал, ласково провела рукой по тщательно выбритой щеке Борисова: - Какой ты забавный! Сам еще как дитя... Жаль, что ты за рулем...
- А ну их всех к монахам! - Валентин рывком пододвинул Ольге стул, и сам с решительным видом плюхнулся на другой рядом, с наслаждением вытянув свои длинные ноги. - Устал я чертовски, - он потянулся за бокалом.
- Не надо, милый... - Ольга помолчала. - Знаешь, иногда мне кажется, что я все про тебя знаю. А порой ты становишься чужим и далеким... Тогда я тебя боюсь... Какой же ты - настоящий?
- Ну, зачем так, Оленька, - рука Борисова, протянутая за бокалом, дрогнула.
- Нет, нет... Послушай, - заупрямилась Ольга. - Ты сейчас стараешься убедить себя, а заодно и меня, что ничего не произошло. Зачем этот самообман? Я же чувствую, что ты чем-то расстроен. Неужели ты забыл наш уговор - все радости и горести пополам?.. У тебя нелады на работе?..
Борисов тяжело вздохнул. Перед его глазами, как при замедленной киносъемке, поплыла картина вчерашнего вечера. Сытое, трясущееся лицо Леонова, цепкий стеклистый взгляд незнакомца, представленного как Николай Иванович, суетливый Шульман с потными руками, бубнящий: "Пора прикрывать лавочку, иначе вылетим в трубу... Я, конечно, институтов не кончал, но дело свое знаю хорошо, потому и держат... И терять нажитое не хочется, да и свежий воздух пока еще никому не вредил". - "Не заводись, Сеня, - лениво ворчит Леонов. - Ознакомь-ка лучше нашего многоуважаемого гостя с теми нехитрыми расчетами, которые мы с тобой произвели накануне. Надеюсь, Валентин Владимирович легко определяет разницу между дебетом и кредитом, о чем нам, хозяйственникам, сам господь бог велел никогда не забывать, - он смеется нервным, сухим смешком, выдающим обеспокоенность. - Конечно, мы могли бы все списать на него", - толстым указательным пальцем Леонов тычет в сторону Борисова. "Я не гожусь на роль козла отпущения!" - вскидывается тот, задыхаясь от бессильной ярости. Он, наконец, понимает, что собравшиеся у Леонова без его ведома уже включили его в свой союз, и теперь обсуждают, какие обязанности он будет выполнять в дальнейшем. "Э, батенька, - Дмитрий Степанович нарочито соболезнующе качает головой, хотите выбраться сухим из воды?.. Не получится. По крайней мере, ни у кого еще не получалось. Пора вам, милейший Валентин Владимирович, трезво оценить ситуацию..."
Борисов с трудом отогнал воспоминание.
- Ох, как все непросто, Оленька, - едва не простонал он, сознавая, что от тягостного разговора, ради которого он собственно и явился сюда, все равно не уйти.
- Я хочу все знать, - нахмурилась Ольга.
- Хорошо, если ты настаиваешь, то я скажу... Видишь ли, вчера вечером я встретился с Леоновым, твоим шефом. Впрочем, не только с ним. Он созвал целый консилиум... - Валентин запнулся.
- Ну... Что же дальше? - заволновалась девушка.
- Словом, меня предупредили, что если ты не оставишь их в покое, то у меня будут неприятности.
От глухого, одеревеневшего голоса Борисова Ольге стало не по себе.
- У тебя?.. Но ты-то здесь при чем?.. Ничего не понимаю!
- Все довольно просто. Только ты по своей наивности не видишь связи... Понимаешь, главное, чего я хочу - чтобы мы были счастливы.
- Ты не ответил на мой вопрос. Мне трудно сосредоточиться. Какое отношение имеет одно к другому? - она в полной растерянности смотрела на Борисова. - Разве от того, что я буду молчать, глядя, как эти люди проворачивают свои грязные делишки, мы будем счастливее? И это говоришь ты, Валентин Борисов? Чем они тебя взяли? - Ольга подозрительно прищурилась.
- Да пойми ты, наконец, дорогая моя! Нельзя бесконечно витать в мире иллюзий. Оглянись вокруг, открой, наконец, глаза... Неужели ты не понимаешь, что, пока есть возможность, каждый не прочь отхватить как можно больший кусок от общего пирога. Каждый хочет иметь в доме добротную мебель и другие удобства. Каждый мечтает, чтобы его дети были обуты, одеты, накормлены, и не кое-как, а красиво, сытно. Каждый завидует тем, кто не считает дни до получки... Разве это не так?.. Откуда все это возьмется при одной зарплате? - единым духом обрушил Борисов на Ольгу все, что накопилось в нем за последнее врему.
- Мне страшно, Валик! Ты говоришь чужое, и даже голос чужой. Тебя словно подменили... Что это значит? - запинаясь, проговорила Ольга.
- Ах, родная моя, что же нам делать?.. Уходи ты с этой проклятой работы, и уедем куда глаза глядят. Я не хочу тебя терять, - Борисов встал и осторожно коснулся плеча девушки.
- Это просто невозможно, - прошептала Ольга, устало закрывая глаза. Почему ты все время избегаешь прямого ответа? Что с тобой происходит?
- Ничего хорошего, - мрачно признался Борисов. - Просто не хочу быть белой вороной.
- И что же?.. Решил перекраситься?
- Поверь, Оля, временами я и сам себе противен... Я мечтал о другой жизни. Чистой. Светлой. Радостной... Но действительность - у нее тяжелая лапа... Окончил я институт. И что же? Завод и оклад в сто рэ. Вот на них-то приходилось и жить, и радоваться.
- Ну-у, Борисов! - иронически протянула Ольга, - я и не предполагала, что ты такой глубокий философ. Материалист. Не Леонов ли основоположник твоего учения?
- Не годится путать божий дар с яичницей, - раздражился Борисов.
- А совесть? Или деньги дороже?
- А хотя бы и так! - отрезал Борисов. Он не сводил с Ольги взгляда, пытаясь прочесть в мгновенно меняющемся выражении ее лица, что сулит ему эта откровенность.
- Не верю! - Ольга вспыхнула. - Ты же лучше... Я знаю... Ты хороший. Может быть, я не права, чего-то не понимаю... Но в одном уверена твердо кто-то должен сопротивляться злу, сейчас, сегодня, а не в отдаленном будущем, иначе...
- Хочешь, я скажу, чем окончится эта борьба? - криво усмехнулся Валентин и полез было в карман за сигаретами. - Так вот, в лучшем случае тебя уволят с работы...
- А в худшем?
- В худшем - отдадут под суд. И я не смогу тебе ничем помочь.
- Ах, вот оно что!.. Наконец-то мы подошли к действительной цели твоего визита, - Ольга метнула странный диковатый взгляд в сторону Борисова, но тут же взяла себя в руки. - Ну, ясно... Обидно лишь одно... Если бы ты просто пришел и изложил мне свои "новые" взгляды на жизнь, я, наверное, сделала вид, что смирилась, чтобы потом, позже попытаться переубедить тебя. Но ты, оказывается, пришел объявить мне, что готов пожертвовать мною, чтобы не испортить себе карьеру, защитить свое дутое благополучие... Если, конечно, за этим не стоит что-то худшее...
- Замолчи, Ольга! - Борисов, не помня себя, схватил девушку за руки и сжал их до боли, потом, несмотря на сопротивление, обнял ее.
- Не трогай меня! - коротко вскрикнула Ольга, пытаясь освободиться от его цепких объятий, но Валентин в неистовом порыве еще крепче прижал ее к себе.
- Прости меня, Олечка! Умоляю тебя! - иступленно зашептал он. - Все это только ради тебя... Я хочу, чтобы ты у меня была красивее всех, чтобы жизнь твоя... - Борисов попробовал поцеловать ее, но ничего не вышло. Ольга уперлась ему в грудь и из последних сил резко оттолкнула. Борисов покачнулся, задел стул, опрокинул стоявшие на нем шампанское и бокалы. Один из них скатился со стола и со звоном разбился у ног Борисова. Стараясь удержать равновесие, он отпустил девушку, но в последний момент зацепил ворот ее кофточки. Ткань затрещала, верхняя пуговица отскочила и покатилась по полу.
- Оставь меня! - слезы градом катились по лицу Ольги. - Бог мой, да ты, наверное, все это время был с ними заодно, - всхлипывала она, но, когда заметила, что Борисов съежился от ее слов, как от удара, испуганно притихла, оцепенела. Слезы моментально высохли.
- Как же я раньше не догадалась об этом? Какая мерзость!.. - Ольга медленно, с отрешенным видом, словно автомат, начала снимать с себя украшения - цепочку с кулоном, серьги, перстень. Потом брезгливо ссыпала их в карман его пиджака. Борисов был близок к шоковому состоянию. Комнату заполнила вязкая, невыносимая тишина. Первой нарушила ее Ольга.
- Убирайся отсюда, слышишь... Убирайся и никогда больше не приходи ко мне. Считай, что я для тебя умерла, - хрипло прошептала она.
- Хорошо. Я уйду. Но ты не торопись решать. Помни, Оля, что я люблю тебя, и мне нужна только ты. И больше никто, - голос Борисова был едва слышен.
Как вышел из квартиры и что делал потом - он помнил довольно смутно...
...Туман воспоминаний постепенно рассеивался, и с ним отступали мучительные видения, нахлынувшие под впечатлением письма Березина. Борисов уже полностью очнулся, а Голиков тем временем продолжал:
"...После того, как Валентин ушел, я отчетливо слышал, что Петрова ходила по квартире. При этом могу с большой степенью достоверности сообщить, что в квартиру к ней больше никто не заходил. То есть, другими словами, я утверждаю, что Петрова Ольга Степановна покончила жизнь самоубийством. Конечно, в ее смерти больше всех виновен Борисов, фамилию которого я узнал позже. Но доказать это невозможно, и поэтому я принял решение наказать его своим судом, дав заведомо ложные показания. Когда я услышал крик жены и вошел в квартиру Петровой, то мне стало сразу ясно, что Ольга мертва. (Вы допустили некоторую оплошность, не выяснив, что в свое время я работал судмедэкспертом). Правда, мои первые действия были продиктованы надеждой на чудо, однако узел я развязал уже умышленно, чтобы осложнить расследование, что в конце концов и произошло. И домой вам звонил также я, потому что видел, перейдя на другой балкон моей квартиры, как Борисов уехал на своих "Жигулях". Я знаю, что дни мои сочтены, и письмо, которое я пишу, в случае моей смерти, отправит жена. Надеюсь, что к тому времени Борисов понесет хоть какое-то наказание. Я ни на секунду не раскаиваюсь в своем поступке и вручаю дальнейшую судьбу негодяя Борисова в ваши руки. Если моего письма окажется недостаточно, то в скором времени вы получите еще один неопровержимый документ. Надеюсь, он окажется для вас сюрпризом. С глубоким уважением, Березин.
Объяснительная написана собственноручно и верно
Подпись (Березин) 15 сентября 1974 г.
P. S. Взялся писать, узнав об аресте Борисова".
Голиков закончил читать и передал письмо председателю суда.
После долгого напряжения в зале пронесся легкий шумок, а со скамьи подсудимых раздались глухие рыдания Борисова. Потрясенный услышанным, он не скрывал слез, а на лицах присутствующих блуждало пока еще не вполне осознанное изумление.
* * *
Валентин сидел в кухне за столом, до боли сжимая виски ладонями: "Жалкий исход... Свобода... Зачем она мне?.. Как жить дальше? И стоит ли вообще - жить?.. - мрачные мысли томили его, иссушали мозг. Домой его сопровождала одна Татьяна. Попозже он попросил ее сходить в магазин за спиртным. Минутная радость обретенной свободы померкла, едва Борисов переступил порог своего дома. Стремление отомстить бывшим друзьям ушло, уступив место безразличию. Он постепенно погружался в депрессию.
Вскоре вернулась Татьяна. Понимая состояние мужа, она молча стала возиться на кухне. Но и это молчание вызвало у Валентина всплеск раздражения: "Что ей!.. Наверное, она была бы рада, если б я совсем не вернулся... Молчит... Господи, кому я нужен? - он тяжело, со всхлипом вздохнул. Запах пота, исходящий от его одежды, напомнил тюремную камеру, и Борисов содрогнулся. - Кошмарный сон!.. Человек - букашка на этой земле! Раздавить - раз плюнуть, унизить еще проще!.. Ну, чего она молчит?.." - он повернулся и в упор начал рассматривать жену. Заметив это, Татьяна вдруг остановилась и, всплеснув руками, сказала:
- Ой, чуть не забыла! Тебе же письмо, давно уже лежит. - Она быстро пошла в комнату, порылась на столе и принесла запечатанный конверт. Извини, забыла.
Валентин равнодушно махнул рукой и не спеша оторвал кромку. В конверте оказалась фотография. Борисов на секунду застыл, затем резко вскочил со стула, - пробегая глазами подпись на обороте, в которой без труда узнал руку Ольги. На фотографии были они оба - смеющиеся, счастливые.
Лицо Борисова побелело, превратившись в гипсовую маску, губы беззвучно подрагивали. Наконец он обрел дар речи и, протянув руки, неведомо к кому обращаясь, с мукой и отчаянием закричал: - Ты ошибаешься!.. Я познал это!.. А-а-а!.. Убийцы!.. Проклятая жизнь!.. О-о... - он замотал головой и невидящими глазами уставился на перепуганную жену. - И я, и я тоже убийца!.. Ох-ха-ха... А-а-а-а!.. - безумный хохот звучал, словно рев затравленного, издыхающего зверя...
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
ИСТИНА В СУМЕРКАХ
- Да, Лева. Печальный конец, - Голиков давно хотел поговорить с Чижминым, но за неделю, минувшую со дня окончания суда по делу о самоубийстве Петровой, все не мог найти подходящего времени. - Скверно и другое - главные виновники пока недосягаемы. И это вопрос чести. Думаю, ты поможешь мне в этом.
- Спасибо, Александр Яковлевич, за доверие. Можете полностью на меня положиться, - старший лейтенант тоже ждал этого разговора, но сам не решался его начать, так как считал себя отчасти виновным в судьбе Борисова, находящегося сейчас на лечении в психиатрической клинике.
- Ладно, об этом позже. Сейчас меня интересуют детали дела Петровой. Из прокуратуры потребовали отчет. Вспомни все моменты, связанные с воспроизведением событий на месте происшествия. Особенно те, где фигурирует полотенце.
Чижмин, скорее по привычке, поправил очки подпер левой рукой подбородок и, пристально глядя мимо Голикова в окно, сказал:
- Что касается полотенца, то здесь все просто. За эту неделю я успел проделать полный эксперимент. Задним числом легко быть умником... Но я хочу быть последовательным. Если что не так - поправите. - Лева взял лист бумаги и начертил схему квартиры Петровой. - Так вот - в то утро, как я и предполагал, Борисов позвонил Ольге на работу и предложил встретиться. До этого он действительно успел заехать в суд и в кафе. После их разговора, окончившегося ссорой, Петрова, находясь в стрессовом состоянии, бросается в ванную, открывает кран, умывается, так как от слез наверняка тушь попала в глаза. Этот момент мы упустили, когда осматривали труп. Затем она берет полотенце, вытирается и замечает бельевую веревку. Бессознательным движением она кладет полотенце на край умывальника, завороженная возникшей мыслью покончить с собой, затем направляется в комнату. Ну, остальное понятно...
- Позволю маленькое дополнение, - прервал его Голиков. - Это она могла сделать и в ванной, в комнату же она пошла лишь для того, чтобы сделать надпись на фотографии. Не знаю, стремилась ли она этим оградить Борисова от неприятностей, но нам эта фотография ответила бы на все вопросы, - майор положил перед Чижминым фотографию, принесенную накануне женой Борисова. Надпись на обороте гласила: "Я не виню тебя ни в чем. Об одном лишь прошу - стань таким, каким я тебя считала. И не дай тебе Бог оказаться в моем положении. Тяжко быть без вины виноватым! Прощай!.. 8 сентября 1974 года".
- Да, Березин удружил и нам, и Борисову. Продолжай.
- Действительно. Я как-то не догадался, зачем она все же пошла в комнату. Решил, что всему виной шоковое состояние. Теперь все сходится. Идем дальше. Дома я еще несколько раз проверял - даже если кран открыт не полностью, то брызги летят во все стороны, а лежащее на краю полотенце быстро намокает и под тяжестью намокшего края сползает в раковину. Результаты мы видели... Не исключено, что кран был открыт полностью, и вода не успевала уйти, остальное по той же схеме. Многое сейчас кажется простым... если бы не Березин...
- Ладно, Лева. У Березина свой счет, а вот мы сплоховали, решительно оборвал его майор. - Петрова, Никулин идут на крайнюю меру жертвуют самым ценным, что дано человеку, - жизнью. И не верю я врачам, которые утверждают, что на это способны только люди с расстроенной психикой, при особых условиях. Вранье - мы, люди, создаем такие условия. Возьми эти два случая, похожих, по сути, как близнецы. Но корни разные, и в обоих случаях глубокие. И поразительная получается вещь... Мы, общество, поставившее принципы свободы и справедливости выше всего на земле, вынуждены пробиваться к ним наощупь, словно в густом тумане... - Голиков махнул рукой и замолчал, потянувшись за очередной папиросой. Сделав несколько затяжек, он со злостью потушил ее и, поднявшись с кресла, тихо сказал:
- Ничего, Левушка, прорвемся! Мы же с тобою есть...