- Ну, спасибо, папаша. Только другой раз не суйся с советами, когда не просят, - говоривший презрительно сплюнул.
   Голиков не успел среагировать на дерзость, потому что увидел Марину. Она как раз перебегала дорогу.
   В легком кремовом плаще, с цветной косынкой на шее, с короткой стрижкой, она издали казалась девчонкой, еще вчера выпорхнувшей из десятого класса.
   - Не замерз? - спросила она. - Я же тебе говорила - надень плащ.
   - А, - махнул рукой Голиков, - сойдет... Ты почему опоздала?.. Я, уже начал волноваться... с Мишей сложности?
   - Да нет, я договорилась еще с утра... Соседка взяла над ним шефство.
   - Но я же вижу, ты чем-то огорчена.
   - Прости, Саша мне не хотелось об этом... Ну, на работе задержалась.
   - А все же?
   - Понимаешь, мы беседовали с матерью одного из моих подопечных. Долгий вышел разговор. Она говорит, что просто не в силах удержать сына дома, затягивает улица. Живут в двенадцатиметровой комнате, в коммуналке, а семья из пяти человек... Ему даже уроки негде готовить. Ума не приложу, как им помочь!?
   Голиков кивнул, отметив про себя, как часто совпадает течение их мыслей.
   - Знаешь, Марина... Я могу понять, когда преступник изворачивается на допросе, пытаясь во что бы то ни стало смягчить свою участь. Но когда мать ищет повод снять с себя ответственность за воспитание сына и переложить ее на кого-то... - он улыбнулся, - ну какое же этому может быть оправдание? И дело в конце концов не в жилой площади, а в тех взаимоотношениях, в той среде, в которой человек живет. У меня, у тысяч моих сверстников, детство было еще бесприютней, но вопросы жилья и воспитания никому и в голову не приходило связывать.
   - Это еще что, - печально сказала Марина, - хуже, когда эти, так сказать, родители вообще не замечают собственного чада до тех пор, пока не случится непоправимое. По принципу: пока гром не грянет, мужик не перекрестится... Ну, бог с ним, - она подхватила мужа под руку, - идем... ни слова о работе. Кто знает, когда еще мне удастся тебя в театр вытащить. Ваша милость считает это пустой тратой времени, - она крепко прижалась к его плечу и, заглянув в глаза, ласково засмеялась: - Шучу, шучу...
   - Действительно, пошли - время, - заторопил Голиков.
   Чтобы попасть во дворец культуры, надо было подняться на высокий холм живописной правобережной части города. Туда еще не дотянулся строительный прогресс. Скромные, полные достоинства, творения губернских архитекторов стояли уцелевшими свидетелями былой жизни, где находилось место и красоте, и гармонии, и заботе о прочности быта.
   В просторном фойе, опоясанном классическими колоннами, Голиковы оказались в празднично настроенной толпе поклонников Аркадия Райкина, счастливцев, умудрившихся добыть билеты на вечер великого артиста, впервые посетившего Верхнеозерск.
   Места их оказались в четвертом ряду партера и, коротко взглянув на Голикова, Марина вдруг обиженно поджала губы.
   - Саша, мы так редко позволяем себе что-нибудь. Зато будем все видеть и слышать. Да и разница пустяковая.
   - Я же ничего не сказал! - удивился он.
   - Зато подумал! - Марина рассмеялась, расстегивая верхнюю пуговицу вязаной кофточки.
   - Чего-то ты не договариваешь. Что с тобой?
   - Ну, ты у меня проницательный!
   - Что-то на работе? - спросил Голиков, опускаясь в плюшевое кресло.
   - Будто ты сам никогда не получал выговоров, - пытаясь сохранить улыбку, ответила Марина.
   - Смотря за что.
   - Ну мне, например, влепили за ослабление идейно-воспитательной работы среди несовершеннолетних правонарушителей, - передразнивая кого-то, сообщила она, но голос ее дрогнул, а на глаза вот-вот готовы были навернуться слезы.
   - Что же натворили твои правонарушители? Не посещают культмероприятия? - подмигнул Голиков. Шутка вышла неудачная, и он добавил: - Условились же - ни слова о работе.
   - Сам виноват, ты начал.
   - Ладно... Сдаюсь. Обсудим дома... Раз в жизни оказался в театре, и никакой возможности сосредоточиться...
   Голиков, чтобы разрядить возникшее напряжение, стремился перевести разговор в шутку. Нельзя было, чтобы Марина догадалась, насколько глубоко он обеспокоен этим выговором с казенной формулировкой.
   Еще недавно Конюшенко по-дружески, но настойчиво советовал ему прекратить возню с пищевкусовой фабрикой. И вот теперь, мысленно соединив эти два на первый взгляд разрозненных факта, Голиков пришел к далеко не утешительному выводу - его пристальное внимание к винным цехам кем-то замечено и все действия контролируются.
   Не впервые выходило так, что его нежелание прислушиваться к "своевременным" советам руководства вызывало неприятности: то задерживалось присвоение очередного звания, то негативно оценивалась работа... и, разумеется, сыпались выговоры. "Неужели и Марина теперь окажется в такой ситуации?.." - думал он.
   Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Голиков стал разглядывать публику в зрительном зале. И тут же увидел Безбородько - бывшего, директора крупнейшего в городе универмага. Тот пробирался в поисках своего места во втором ряду.
   Всего один раз майору пришлось столкнуться с этим человеком, но запомнил он его надолго. Тогда из отдела меховых изделий универмага была совершена кража, и работники отдела пытались переложить вину на покупателей. Заведующая секцией, багровая от волнения, закатывая глаза, объясняла:
   - Два часа тому назад дубленки поступили в продажу... Я лично проверяла наличие товара... и вот - нате вам! За час похищено восемь дубленок... Ведь только месяц назад мы погасили недостачу - три тысячи восемьсот... Тогда погорели на норковых шапках. Двоих продавцов с треском выгнали... Теперь у меня работают только трое, но в этих девочках я, как в себе, уверена.
   После проверки личных дел сотрудниц этого отдела выяснилась довольно любопытная деталь. Она и стала предметом беседы майора с Безбородько.
   - Скажите, пожалуйста, почему вы решили принять на работу, связанную с материальной ответственностью, человека, у которого три судимости за хищение государственной собственности?.. Кстати, любопытно, что все судимости тщательно завуалированы в документах, а ведь одна из них непосредственно связана с вашим универмагом, и вы об этом не могли не знать!
   - Я получил устное распоряжение от вышестоящих работников, уклончиво отвечал тот.
   - Конкретно?
   - Не помню, боюсь ошибиться... Не верю, что вам не знакома подобная ситуация. Тут уж собственное мнение надо в карман прятать, - Безбородько исподлобья изучающе поглядывал на Голикова.
   - Ошибаетесь, потворствовать преступникам мне не приходилось, и весьма сомневаюсь, что меня может кто-нибудь принудить к незаконным действиям.
   - Еще не доказано, что именно она совершила хищение, - возмутился Безбородько, - а вы уже берете на себя функцию суда.
   - Можно только приветствовать, что вы так хорошо знакомы с законодательством. И все же подозрение на нее падает в большей степени, чем на остальных...
   - Я на вашем месте тоже так бы рассудил.
   - А как вы относитесь к тому, что до появления этой женщины в отделе... это удалось установить совершенно точно, не было никаких серьезных, как вы их называете, "недоразумений"? - сухо осведомился Голиков, но тот только пожал плечами и на вопрос не ответил.
   Уже на следующий день Безбородько сделал соответствующие выводы из разговора с начальником уголовного розыска. Подозреваемая была уволена по собственному желанию, недостача погашена (как было указано в протоколе всем отделом), хотя и младенцу было ясно, кто внес необходимую сумму.
   Дело о хищении дубленок поступило в отдел Конюшенко, где и было в дальнейшем прекращено "ввиду изменения обстановки места события". Эта формулировка должна была означать, что дело утратило состав преступления, а подозреваемая не представляет социальной опасности.
   Спустя полгода в том же универмаге комплексной проверкой была обнаружена крупная недостача в других секциях и возбужден ряд уголовных дел. И снова все свелось только к тому, что были возмещены недостающие суммы, двух заведующих привлекли к административной ответственности, а Безбородько, словно в насмешку над здравым смыслом, был переведен на руководящую работу в управление торговли.
   После этих случаев Голиков положил за правило все дела, связанные с торговыми организациями, передавать в отдел Конюшенко, наивно полагая, что не знает специфики работы ОБХСС, оправдывая себя тем, что и по розыску дел выше головы.
   Но если не лукавить перед собой, было нечто, в последние годы растравлявшее душу. Голикова: убеждение, что в обществе утверждается какая-то вывернутая наизнанку мораль, связанная с духовным оскудением. Чем выше вскарабкивался по служебной лестнице преступный чиновник, тем сложнее было к нему подступиться. "Как, смотри, держался на допросе Леонов, думал майор. - С какой снисходительной улыбкой намекал, что пора бы мне позаботиться о своей судьбе и карьере!.. Опытный, сильный хищник, ощущающий надежную опору в более высоких кругах... А сколько вокруг него хищной мелкоты, шакалов, которыми он с легкостью пожертвует в случае "пожара". И дело завязнет. А затем под жестким давлением сверху будет спущено на тормозах... Вседозволенность породила инерцию и безразличие: с завода или фабрики тащат все, что плохо лежит, сантехник не сменит прокладку в кране без трешки-пятерки... Что проку в смахивающих на храмы приемных, если жалобы, вопреки закону, возвращаются к тому, на кого жалуются... Что проку в представительных комиссиях, если, вселившись в долгожданную квартиру, люди вынуждены тратить годы на устранение недоделок... Честному человеку трудно, почти невозможно выбраться из этого заколдованного круга, пробиться сквозь частокол чиновничьего крючкотворства... Кто в этом виноват? Кому исправлять? Одни вопросы..."
   В это время свет в зале стал меркнуть. Глядя на сцену, где волнами шевелился занавес, Голиков уселся поудобнее, готовясь погрузиться в иной мир, - мир блистательного и бескомпромиссного искусства. Но куда он мог уйти от себя?
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   ...В тело Борисова вливается необъяснимая легкость, так что оно становится почти невесомым. Он стремительно мчится по спокойному морю на голубой моторной лодке, нос которой победоносно вздернут, и кажется, что она летит, едва касаясь бегущей навстречу стеклистой глади. Ненадоедливо стрекочет мотор. Мелкая зыбь со звонкими хлопками ударяет о днище, от чего корпус моторки мелко дрожит, как самолет перед стартом, и кажется - добавь еще немного газу - и она птицей взлетит над необозримым водным простором. Послушная его воле лодка, кренясь, закладывает крутые виражи то в одну, то в другую сторону, и веер брызг радужно раскрывается за спиной Валентина. Лодка как бы торопится встретиться с опускающимся к горизонту громадным, уже не слепящим глаза солнцем. В блаженном восторге Борисов протягивает руки к угасающему светилу.
   Как в сказке, из морских глубин впереди возникает остров, густо опушенный зеленью. Отчетливо видна белая полоса прибоя у подножья отвесных каменных скал с изломанными верхушками. Но Валентину легко и весело. Он не испытывает ни малейшего страха, и даже не пытается изменить направление движения.
   Так же внезапно он чувствует, что рядом с ним Ольга. Валентин жадно и крепко прижимает ее к своей груди, а она, заглядывая ему в глаза, с дрожью в голосе спрашивает:
   - Тебе не тяжело, милый?
   - Господи, конечно же, нет!.. В тебе-то живого веса килограммов пятьдесят, не больше, - глупейшим образом успокаивает он ее... - Живого... живой... живая, - с мукой шепчет он, - живая... Оля... Оленька, - Борисов вздрагивает, открывает глаза, и еще долго не может понять, где находится...
   Окончательно возвратил Борисова к действительности режущий свет лампочки над железной дверью камеры. Этот свет да еще шушуканье трех сокамерников не давали уснуть всю ночь. Только утром, когда их увели на допрос, Валентин неожиданно забылся в коротком, полном видений, сне. После ослепительно яркого, ярче любой действительности, сна серый осенний день, с трудом цедивший сквозь оконную решетку, угнетал, давил безысходностью. Глухой болью пронизывала сердце мысль, что уже завтра должен состояться суд, где будет рассматриваться дело по обвинению его, Валентина Борисова, в убийстве Ольги... Чудовищней ничего нельзя было себе представить!..
   - Факты - упрямая вещь, - тусклым голосом повторял банальности при последней встрече с Борисовым майор Голиков. - Все против вас... И я ничем не могу вам помочь.
   Обреченно уставившись в пол, Борисов безропотно кивал в такт словам майора, который с самой первой беседы стал ему симпатичен своей спокойной убежденностью, умением и желанием слушать собеседника, не спеша с выводами. Собственно говоря, его и к Ольге потянуло потому, что в ней он почувствовал жертвенную веру в правоту того, что она делает. Этого-то Валентину как раз и не хватало.
   Понимая, что никакое чудо его уже не спасет, Борисов, однако, когда завершился последний допрос, попытался вызвать майора на откровенность.
   - Александр Яковлевич, я сердцем чувствую, что вы сами не очень-то верите в мою виновность.
   - Так может рассуждать только дилетант, - возразил майор.
   - Неужели для вас ловко подтасованные факты важнее, чем человеческая судьба?
   - Для меня важнее всего добросовестно и профессионально исполнять порученную мне работу.
   - А все-таки... кто или что вами движет?.. Кто или что заставляет вас не верить мне?
   Сам того не ведая, Борисов коснулся больного места, и майор не смог отмолчаться.
   - Как бы там ни было, вас уже ничто не спасет.
   - А вас?
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я говорю о совести... Ведь это вам жить, зная, что вы расправились с невиновным...
   Голиков понимал, что Борисов в слепой надежде, как утопающий, хватается за любую подвернувшуюся соломинку, пытается хоть как-то изменить сложившуюся ситуацию.
   - А вы сами себе верите? - спросил Голиков, пристально глядя на Борисова, и, видя его смущение, добавил: - Не знаю, как решит вашу судьбу суд, но у меня ваша вина перед Петровой не вызывает сомнений... Обидно, конечно, что вы своим поведением сами себе выкопали довольно глубокую яму... Но что особенно отвратительно, так это то, что не без вашего попустительства истинные хищники, крупные и кровожадные, останутся на свободе.
   Борисов вновь не мог не признать правоты Голикова. Со всей очевидностью Валентин понимал, что нынешнее его положение прямо связано с той злополучной беседой, которая состоялась поздним вечером на квартире Леонова. Видит Бог, он не хотел этой встречи, шестым чувством предугадывая ее роковые последствия.
   "И вот - скорбный итог!.. Разумеется, для меня... Эти-то, Леонов и его команда, пожалуй, и не ожидали такого благоприятного исхода, навязчиво вертелось в голове Борисова. - Да, уж они-то возрадовались!.. Идиотская случайность - и все их проблемы решены... Комар носа не подточит... Ольга гордая - она бы им сроду не подчинилась. Вот они и хлопотали, чтобы убрать ее с дороги... А вот мне вряд ли когда с ними развязаться", - Борисов сморщился, растирая виски, а беспощадная память услужливо подбрасывала подробности вечернего разговора в квартире Леонова, со дня которого минуло почти две недели.
   ...Валентина так и тянуло сорвать галстук, расстегнуть ворот рубашки, распахнуть окно и высунуться наружу, жадно хватая прохладный осенний воздух. Борисов, хотя и сам курил, плохо переносил табачный дым. Леонов, словно угадав, сказал:
   - Эдак мы с вами окончательно затуманим мозги нашему другу, - и тяжело засмеялся. - Кто там поближе - откройте окно!
   - Действительно, этак дойдет до галлюцинаций, - поддержал его Шульман.
   - Сейчас, сейчас, мы вам впрыснем некоторую дозу кислорода, - снялся со стула Селезнев. - Этого добра в природе пока еще хватает.
   Сразу стало легче дышать.
   - Пиявцы ненасытные, что мы людям оставляем - только воздух, так, кажется, сказано у классика, - пробасил толстый Шульман.
   - Попрошу без лирики, - осек его Леонов. - Давайте поконкретнее. Так вот, уважаемый Валентин Владимирович, как вы убедились, здесь собрались исключительно мои друзья. Надеюсь, легко уяснить, что они не только обеспокоены создавшимся положением, но и не намерены... - в его голосе прозвучала плохо скрытая угроза, - да, не намерены и дальше смотреть сквозь пальцы на литературные забавы вашей пассии.
   - Мне не нравится такая постановка вопроса, - твердо сказал Борисов. - Эта ситуация возникла еще до моего знакомства с Петровой. Более того, я полагаю, что детали моей личной жизни здесь можно опустить... Хотелось бы узнать, почему вы, Дмитрий Степанович, не предприняли до сих пор никаких шагов, чтобы погасить конфликт в самом зародыше? - с вызовом спросил Борисов.
   - Не разводите антимонии, любезнейший! - взорвался Леонов. - Мы платим вам приличные деньги не за то, чтобы выслушивать бестактную болтовню... Кстати, именно вас в первую очередь при случае спросят: "Чем вы, уважаемый товарищ Борисов, занимались, когда у вас под носом орудовали лица, расхищающие народное достояние?.." Последние три слова - цитата из писульки вашей... Петровой.
   Бледноватое лицо Борисова пошло багровыми пятнами. Он готов был вспыхнуть, сорваться на крик, но, мгновенно оценив ситуацию, промолчал и лишь брезгливо поморщился.
   В разговор неожиданно вклинился Селезнев:
   - Наш друг, - сказал он, не спуская с Валентина воспаленных, как при хроническом коньюнктивите глаз, - уже прикинул, что дельце жареным пахнет, и решил слинять втихаря, - он хихикнул, прикрыв рот рукой. - А главное...
   - Костя! - прикрикнул Леонов, - по-моему, я не давал тебе слова. Помолчи, будь добр...
   - Еще чего! - Селезнев, уязвленный пренебрежительным тоном Леонова, поднялся и воинственно пригладил седые волосы. - Я извиняюсь, конечно... Но уж позвольте мне, Дмитрий Степанович, кое-что добавить к сказанному вами, - он скрестил руки и выкатил по-петушиному грудь: - Буквально два словечка, для примера. Вчера я повстречал одного знакомого, даже можно сказать, друга. Неприятности там у него... А работает он в хитрой организации с очень трудным названием. Никак не запомню, - он снисходительно ухмыльнулся, коротко взглянув на Борисова. - Постояли, поболтали, и выяснилось, что некий зеленый ревизоришко уж больно рьяно принялся потрошить ту организацию. Принципиальный, знаете ли, придирчивый. Буквально землю носом рыл... Но довести дело до конца ему не удалось... Вошли двое в предоставленный ему для работы кабинет. Предъявили удостоверения. Пригласили понятых и - представьте себе! - изъяли из стола, за которым тот сидел, скромный пакетик с довольно круглой суммой... Сами понимаете, какой финал напрашивается... А все из-за того, что до этой ревизии он крепко насолил кое-кому из наших друзей... Но, - Селезнев удрученно развел руками, - справедливости на сей раз не пришлось восторжествовать. Нашелся некий умник...
   - Прошу тебя, Костя, закрой рот! - резко одернул его Леонов. - Сейчас не время сводить мелкие счеты.
   Борисову стало ясно, что словообильный монолог Селезнева не вписывался в планы Леонова и уводил собравшихся от цели разговора. Он помнил, о ком шла речь, - это был ревизор Плотников, работник КРУ, честный, толковый молодой специалист. Получив сообщение о происшествии с Плотниковым в конторе "Промтехснаба", Борисов, чуя подвох, поспешил на выручку к коллеге. Потребовав документы, с которыми должен был работать скомпрометированный ревизор, он без труда обнаружил в отчетности грубые нарушения - превышение затрат по всем статьям расхода, в том числе и выплату по фиктивным ведомостям значительных сумм несуществующим работникам управленческого аппарата и его подразделений. Все было так примитивно состряпано, что оставалось только диву даваться, на что рассчитывал начальник "Промтехснаба", пустившийся на эту авантюру.
   Однако по надежным каналам он был предупрежден о сроках предстоящей проверки. В создавшемся положении реальными были только два выхода - или "купить", или опорочить ревизора. Первое, надо полагать, не удалось. Тогда и был пущен в ход трюк с подложной взяткой, чтобы избавиться от проверяющего и выиграть время, необходимое для наведения "порядка" в документации.
   Благодаря вмешательству Борисова от Плотникова удалось отвести обвинение во взяточничестве, и Валентин блаженствовал - отстоять коллегу оказалось задачкой далеко не из легких.
   Разумеется, Леонов и его окружение были отнюдь не в восторге. Эти непредсказуемые вспышки порядочности в характере Борисова могли быть опасны в дальнейшем, и довольно скоро Валентин почувствовал, что каждый его шаг находится под двойным контролем. Это открытие заставило его еще раз убедиться, что выйти из игры не удастся. Да он и не собирался, но Леонов и компания никак не хотели понять этого. "Они взвинчены и обеспокоены - думал Борисов, - но, с другой стороны, нельзя давать им повод окончательно усесться себе на шею..."
   - Мне не ясна позиция, которую занимает ваш друг, - вмешался в разговор дотоле не проронивший ни слова Николай Иванович, лицо для Борисова совершенно новое. Говорил он, отчеканивая каждой слог, слегка окая. Голос его звучал уверенно. - Да и от вашего благодушия, Дмитрий Степанович, тоже мало пользы... Прошу простить, но мне надоел весь этот детский лепет. Активную, так сказать, разоблачительную деятельность Петровой необходимо пресечь немедленно, пока мы владеем ситуацией.
   - Николай Иванович, вы уж больно круто берете. Наш друг может неверно вас понять, - попытался смягчить обстановку Леонов.
   - Я не нуждаюсь ни в защите, ни в опеке! - возмутился Борисов. - Мне больше по душе прямой разговор, чем всякого рода намеки или дипломатические жесты.
   Николай Иванович с достоинством поднялся. На еще крепких, почти квадратных плечах неплохо сидел добротный твидовый костюм. Даже духота не могла заставить его, как и прочих присутствующих, снять пиджак, словно они опасались утратить некое реноме.
   - К сожалению, я вынужден покинуть вас. У меня на двадцать один ноль-ноль назначено деловое совещание.
   Селезнев и Шульман присоединились к нему. Борисов попытался в суматохе проскользнуть в коридор, но Леонов остановил его.
   - Валентин Владимирович, я прошу вас уделить мне несколько минут.
   Проводив гостей, он вернулся в комнату: - Я понимаю, в каком щекотливом положении вы оказались, - Леонов вплотную подошел к Борисову и опустил свою тяжелую руку ему на плечо. - Давайте-ка без фокусов, батенька!.. Не стоит ни в моих словах, ни в словах Николая Ивановича усматривать какую-то угрозу, - он был слегка пьян, белки глаз заметно отливали желтизной - вероятно, печень давала о себе знать, по лицу блуждала самодовольная улыбка. - Лучше худой мир, чем добрая ссора, - это мое правило.
   - Великолепно!.. Это звучит особенно убедительно, после того как вы состряпали иезуитский план шантажа беспомощной женщины, - зло рассмеялся Валентин.
   Суть плана состояла в следующем. Месяц назад по просьбе Леонова Ольга короткое время замещала заболевшего кладовщика. Управленческий персонал на фабрике был небольшой, и просьба Леонова была в порядке вещей. Не имея опыта работы на складе, заваленная всевозможными накладными, доверенностями, письменными распоряжениями, задерганная телефонными звонками, Ольга, откровенно говоря, проморгала момент, когда со склада обманным путем вывезли продукции значительно больше, чем полагалось по документам. На проходной машину задержали, был составлен соответствующий акт - попытка хищения была предотвращена. Валентин всполошился и настоял, чтобы Леонов "замял" этот случай. Тот подозрительно легко согласился. Однако несколько дней назад вдруг припугнул Борисова, что вынужден будет извлечь на свет божий некий неблаговидный документ, и тогда Ольге не избежать крупных неприятностей. Только теперь Борисов раскусил ловкий ход Леонова: на складе находилась "левая" продукция, которую по какой-то причине не успели вывезти, и Леонов воспользовался этим, чтобы скомпрометировать Ольгу...
   Борисов вскочил с нар и затравленно замечался по камере. Потом снова сел, обхватив голову руками, и начал горестно раскачиваться. "Компания Леонова никому не прощает промахов, - мелькало в сознании. - Одним ударом рассчитались с Олей... А теперь настойчиво и бесшумно убирают меня со своей дороги... И шансов выйти отсюда нет... Кто поверит убийце?.."
   Даже в самых страшных снах возмездие не являлось Валентину в образе следователя, обвиняющего его в убийстве любимой девушки.
   "Я просто обязан защитить себя, - окончательно решил Борисов, - и отомстить шайке Леонова... Терять больше нечего..."
   * * *
   Третий день утомительного судебного заседания близился к концу. Отчаянные попытки Борисова и защитника доказать его невиновность оказались тщетными. Председатель суда и оба народных заседателя были женщины, и это обстоятельство, по мнению Валентина, усугубляло его и без того незавидное положение. Сухая, преждевременно увядшая, с гладко прилизанными волосами, собранными на затылке в аккуратный пучок, председатель, казалось, полностью вошла в роль неподкупной Немезиды. Заседатели старательно ассистировали.
   Однако самые колкие вопросы задавал Борисову прокурор - высокий сухощавый мужчина с густыми, словно подкрашенными бровями и желчным лицом, в котором было что-то лисье.
   Самым весомым доказательством против Борисова оказался протокол опознания его соседкой Ольги - Марьей Ивановной Березиной.
   Небольшой зал, в котором слушалось дело, мог вместить около ста человек, но постоянно присутствовало не более сорока. Как ни странно, но Валентин уже не испытывал стыда перед сидящими б зале. Вероятно, время, проведенное им в СИЗО, не прошло даром, и он мало-помалу смирился со своим положением.