Биленкин Дмитрий Александрович. Космический бог

Дмитрий Биленкин
Космический бог
(Приключения Полынова — 2)

1. Корабль, терпящий бедствие

   Не колеблясь Полынов двинул в прорыв ладью. Кинжальный удар, точно нацеленный в солнечное сплетение обороны противника.
   Гюисманс нахмурился. Жёлтыми, как у мумии, пальцами он с сожалением тронул короля. Мельком взглянул на часы.
   — Не повернуть ли доску? — предложил он.
   — Что-то вы рано сегодня сдаётесь, дорогой патер.
   Полынов летел на Марс пассажиром в надежде отдохнуть по дороге от выматывающих обязанностей космического психолога; он даже не представлял, сколь утомительным окажется для него безделье на таком корабле, как “Антиной”. Если бы не шахматы, он и вовсе чувствовал бы себя отщепенцем среди веселья и развлечений, которыми здесь убивали время.
   — О, это сдача с продолжением. Ибо взявший меч от меча и погибнет. Пока вам нравится такая диалектика, верно?
   Костлявое лицо патера раздвинула улыбка. Улыбка-приглашение уголками губ. В Полынове ожил профессиональный интерес.
   — По-вашему, я человек с мечом?
   — Вы тоже. Кто строит — тот разрушает, не так ли? Но диалектика, которой вы поклоняетесь, как мы — богу, она погубит вас.
   — Да неужели?!
   Полынову стало весело. “Это в нем, должно быть, тоже профессиональное, — подумал он. — Лет тридцать человек проповедовал, не выдержал, потянуло на амвон, или, как ещё там называется это место…”
   Он устроил ноги поудобней, оглядел проходившую через салон девушку — ничего, красива, — мысленно подмигнул патеру.
   — Конечно, погубит, — продолжал тот, не отводя взгляда, — ибо закон вашей диалектики гласит, что отрицающий обречён на отрицание. Вы отрицаете нас, придёт некто или нечто, и оно поступит с вами так же.
   — Могу посочувствовать, — кивнул Полынов. — Прихожане не идут в храм, а? Что делать, история — не шахматы, её не переиграешь.
   — Но спираль, и потому путник может вернуться к тому месту, откуда он шёл.
   — Вы сегодня нуждаетесь в утеш…
   Плавный толчок качнул столик. Несколько фигур упало., за стеклянными дверями салона кто-то шарахнулся, но все перекрыл грохот джаза, и ломаные тени танцующих снова заскользили по стеклу.
   — Нуждаетесь в утешении, — закончил Полынов, нагибаясь и подбирая с пола фигуры. — Но софизмы никогда…
   Он поднял голову. Собеседника не было. Гюисманс исчез беззвучно, как летучая мышь.
   Белый король, упавший на стол, тихонько покатился к краю — корабль незаметно для пассажиров тормозил. Полынов пожал плечами, поймал короля, утряс шахматы в ящик и вышел из салона.
   У двери с надписью на пяти языках “Рубка. Вход воспрещён” он помедлил. Музыка доносилась и сюда, приглушённая, однако все ещё неистовая, скачущая.
   — Трын-трава, — сказал Полынов. — Пируем…
   Издёрганные ритмы музыки осточертели Полынову, и он в который раз пожалел, что связался с этим фешенебельным лайнером, с его вымученным нескончаемым праздником.
   В рубке было полутемно, светлячками тлели флюоресцирующие детали шкал, над бездонным овалом обзорного экрана шевелилась синяя паутина мнемографиков, раскиданная по табло.
   — Кто там? — недружелюбно спросил голос, и Полынов увидел Бергера. На груди дежурного пилота болтался радио-фон, ворот форменной рубашки с золотыми кометами был расстегнут. — А, это вы, камрад… Догадываюсь, что вас занесло сюда. Нет, это не метеорный поток.
   — Тогда что?
   Бергер кивнул на экран. Второй пилот отодвинулся. В чёрной глубине среди неподвижных звёзд вспыхивали позиционные огоньки сигналов бедствия.
   — Кто?
   — “Ван Эйк” какой-то. Не слышали о таком?
   — Нет, теперь слишком много кораблей. Но вы-то должны знать, чьи рейсы…
   — Это не рейсовый лайнер.
   — Кажется, вы правы, — вгляделся Полынов. — Разведчик. Но что с ним? Он гасит огни!
   На экране осталась лишь одна красная звёздочка.
   — Авария. Берегут энергию.
   — Радио?
   — Зона молчания. Влетели полчаса назад.
   — Скверно. Так берегут энергию, что не могут промигать о характере аварии?
   — Полетел ретроблок.
   — Это серьёзно.
   — Куда серьёзней. Говорят, что подробности сообщат на месте.
   — Моя помощь не потребуется? Раньше я был врачом.
   — О жертвах не сообщалось. Ага, опять замигали. Сейчас отвалит их шлюпка.
   — Может, лучше нам…
   — Как же! Старт нашей шлюпки услышат пассажиры.
   — Ну и что?
   — Хм! Вы забыли, какой у нас пассажир? — Бергер язвительно усмехнулся. — Дамы, узнав об аварии, чего доброго, валерьянки запросят.
   — Но, но, Бергер, ты потише, — предостерегающе сказал второй пилот. — Вылетишь с работы…
   — А мне плевать. Мы не должны скрывать своих убеждений. Вот товарищ Полынов меня поймёт. На экране метнулась яркая вспышка.
   — Отвалили, — заметил второй пилот.
   Бледно-оранжевая полоска, исторгнутая дюзами шлюпки, медленно росла приближаясь.
   Лишь опытный человек мог ощутить толчок.
   — Классно причалили, — определил Бергер. — Интересно будет взглянуть на гостей.
   — Задержка минимум на тридцать часов, — буркнул второй пилот. Его насупленный профиль заслонил экран.
   — Ерунда, наверстаем, — ответил Бергер. — Хотите пива, камрад?
   Полынов кивнул. Бергер вскрыл жестянку.
   Однако отхлебнуть он не успел. Дверь с грохотом распахнулась. Две тени выросли в проёме. По глазам резанул ослепительный луч фонаря.
   — Какого дьявола! — отчаянно щурясь и прижимая к груди жестянку с пивом, вскричал Бергер.
   — Спокойно, — холодно произнесла тень. — Руки вверх!
   На уровне своей груди Полынов увидел пирамидальное дуло лайтинга. Из рук Бергера выпала жестянка, пенным фонтаном плеснув на пол. Второй пилот вскочил. Нервно дёрнулся лайтинг. Из дула брызнула лиловая вспышка. Второй пилот осел; его перекошенный рот ловил воздух.
   — Руки! — заорала тень. — Не глупить!
   Полынов и Бергер повиновались. Собственные руки показались психологу свинцовыми, когда он их поднимал.
   — Что все это значит?… — прошептал Бергер.
   — Молчать! Кругом! Марш в коридор!
   — Но раненый! — воскликнул Полынов.
   Дуло лайтинга подтолкнуло его к выходу.
   Трясущиеся пассажиры и члены судовой команды были проворно выстроены вдоль стены коридора. Ошеломлённому Полынову казалось, что он видит дурной сон, в который врываются соскочившие со страниц истории эсэсовцы, а их жертвы цепенеют от страха.
   Часовой в сером глянцевом комбинезоне замер у выхода, лайтинг он держал наперевес. Тот, на кого падал его взгляд, сжимался и бледнел.
   Прошло пять минут, и десять, и пятнадцать. Дрожь передавалась от плеча к плечу, как ток. Элегантные костюмы обвисли проколотыми пузырями. Строем белых масок застыли лица. Кого-то донимала нервная икота.
   Часовой вдруг сделал шаг в сторону, пропуская детину с непропорционально крупной, какой-то четырехугольной, словно обтёсанной взмахами топора, головой. Детина пошарил взглядом, ухмыльнулся, подошёл, переваливаясь, к крайнему в шеренге. Хозяйским движением он обшарил его карманы, выхватил бумажник, документы и не глядя швырнул их в сумку. Обыскиваемый — холёный седоусый старик — вытянулся, страдальчески морщась и пытаясь улыбнуться.
   Большеголовый перешёл ко второму, толстенькому бразильцу, который сам с готовностью подставил карманы, к третьему, четвёртому. Поведение бандита отличала заученность автомата. Он неторопливо двигался вдоль шеренги, помаргивая; его сумка пухла.
   У Полынова темнело в глазах от злости. Часовой даже привалился к косяку; лайтинг он установил меж ног; вероятно, баранов он больше бы остерегался, чем этих людей, скованных ужасом. Он и не позаботился подняться на площадку винтовой лестницы, а встал в двух шагах от своих жертв. Крепкий удар в челюсть Большеголовому — вот он как раз поравнялся с Бергером; крайние бросаются на часового; тот, конечно, не успеет вскинуть оружие; отобраны два лайтинга, с двумя бандитами покончено. Сколько их на корабле — шлюпка вмещает пятерых, ну, шестерых…
   Идиоты. Так близко освобождение, так немного нужно для победы — чуточку решимости, молчаливого понимания, уверенности в соседе! Нет, безнадёжно. Здесь безнадёжно. Эти бандиты знают психологию толпы, иначе они не были бы так беззаботны…
   — Я протесту-у-у-ю!
   Все вздрогнули.
   — Я супруга сенатора! Сенатора США! Вы… А-а-а!
   Большеголовый тупо посмотрел на вопившую даму — она дёргалась всем телом, перья райской птицы прыгали на шляпке — и спокойно влепил ей пощёчину. Вторую, третью — со вкусом. Сенаторша, раскрыв рот, мотала головой. Большеголовый раскурил сигарету, глубоко затянулся и с удовлетворением пустил густую струю дыма в лицо женщины. Сенаторша всхлипывала, не смея опустить руки, чтобы стереть слезы.
   “Что же это такое, боже, зачем?” — услышал Полынов прерывающийся шёпот. Он чуть повернул голову и встретился с детской беззащитностью, с мольбой и болью во взгляде девушки. Она стояла рядом с Полыновым. Большеголовый уже поравнялся с ней. Его равнодушное лицо несколько оживилось. Он внимательно осмотрел мальчишескую фигуру девушки — у неё на переносице выступили росинки пота, — пошевелил губами. Его толстые, с нечищеными ногтями пальцы тронули плечо девушки — она вздрогнула, глаза потемнели от гнева, — скользнули ниже. Он засопел.
   — Брось, ты, сволочь! — выдохнул Полынов. Большеголовый, отскочив, вскинул лайтинг; глаза у бандита были совершенно прозрачные. Упреждая выстрел, Полынов обрушил на него бешеный удар правой под подбородок. При этом он почувствовал неизъяснимое удовольствие. Гремя оружием, Большеголовый шлёпнулся о стену, точно куль грязного белья. Поверх голов часовой ударил лучом лайтинга. Как по команде все рухнули на пол. Кроме Полынова и девушки. Она вцепилась в него, стараясь прикрыть собой от выстрела, и тем сковала бросок Полынова к оружию Большеголового. Часовой аккуратно ловил Полынова на мушку. Тот едва успел стряхнуть девушку. “На коленях, все на коленях…” — тоскливо успел подумать он.
   — Отставить! — внезапно гаркнул кто-то.
   Лайтинг часового брякнул о пол. На площадке винтовой лестницы скрестив руки стоял Гюисманс.

2. Моральная проблема

   Бандит, словно полураздавленный краб, ворочался у ног Полынова. Он мотал головой, разбрызгивая слюну и кровь. Его скрюченные пальцы тянулись к отлетевшему лайтингу.
   Гюисманс прошествовал по коридору, наклонился к Большеголовому и негромко сказал:
   — Встать, дурак.
   Ответом было рычание.
   — Встать, говорю! — Гюисманс заорал так, что даже Полынов вздрогнул.
   Большеголовый утих. Стоя на четвереньках, он силился подняться, но у него разъезжались колени.
   Затаив дыхание, все с тайной надеждой смотрели на Гю-исманса. Он заметил взгляды и холодно улыбнулся.
   — Лицом к стене! — презрительно бросил он. И тотчас обернулся к Полынову.
   — К вам это не относится, любезный. Я ещё не взял реванша за проигранную партию, не так ли?
   Спокойствие этого сухопарого человека в чёрном, его мгновенное превращение из мирного миссионера в вождя бандитов было более жутким, чем выстрелы и насилие.
   Он повелительно крикнул. Вбежали двое в серых комбинезонах. Один подхватил Большеголового и помог тому встать. Другому Гюисманс что-то прошептал, показывая на Полынова.
   Психолога схватили и повели.
   …Когда за ним щёлкнул замок, Полынов не был в состоянии ни соображать, ни радоваться неожиданному спасению. Чужая каюта, куда его втолкнули, плыла перед глазами. Потом он с удивлением отметил её роскошь. Изящный столик из пластика, отделанного под малахит, мягкий ковёр под ногами, две пышные постели, уютный свет настольной лампы. Пахло духами и сигарами. За перегородкой находилась самая настоящая ванная.
   Полынов сел, силясь понять, что бы все это могло значить, почему его заточили в каюту, более похожую на будуар, чем на тюрьму. Объяснения не было.
   Он встал пошатываясь, нажал плечом на дверь. Зачем? Ему прекрасно была известна прочность корабельных запоров.
   — Не глупи, — сказал он себе.
   Из пепельницы торчала недокуренная сигарета. На мундштуке отпечатался след губной помады. Из полуоткрытой тумбочки поблёскивали винные бутылки. Здесь ещё час назад не просто жили, здесь наслаждались жизнью. Что это — умысел, насмешка?
   Но чего-то в каюте не хватало. Чего-то существенного. Да, конечно: стульев. Стульев, которыми можно было бы воспользоваться как дубинками.
   Машинально Полынов повернул ручку телевизора. Как ни странно, телевизор работал. Из стереоскопической глубины экрана плеснулась морская волна, пенный гребень вынес ребёнка верхом на дельфине.
   Полынов смотрел на него, как на пришельца из другого мира. Малыш в восторге бил дельфина пятками по спине, за его плечами вспыхивала радуга брызг. Детский смех наполнил каюту.
   Это было настолько дико после пережитого, что Полынов поспешно повернул выключатель. Смех оборвался.
   “Спокойно, спокойно, — сказал он себе. В любом кошмаре есть логика, надо разобраться. Раз телевизор работает, корабль вырвался из зоны молчания, стало быть… Вырвался? Не надо обольщаться: никакой “зоны молчания” не было. Это же ясно, как день, — нападающие применили “эффект Багрова”, чтобы корабль не мог связаться с Землёй. Вот и все.
   Но зачем, зачем? Что за дичь — пиратство в космосе?”
   Больше всего Полынову хотелось лечь и ни о чем не думать. Мысли путались.
   Заметно росло ускорение, пол уходил из-под ног. Понятно, пираты бегут подальше от трасс. Куда?
   Полынов зашёл за перегородку. Из зеркала на него глянуло совершенно белое, незнакомое ему лицо. С минуту он неподвижно смотрел на своё отражение. Потом набрал в пригоршню воды, смочил лоб, виски, причесался, поправил галстук. Простые будничные движения успокоили его.
   Он стал соображать, можно ли ждать спасения с Земли. Пока там ещё никто не подозревает о катастрофе. Так… Станции слежения потеряли радиоимпульс “Антиноя”. Бывает. Операторы, попыхивая сигаретами и рассказывая анекдоты, ждут, когда он снова появится. А он не появится. В космос полетят запросы, но космос будет молчать. Тогда начнётся паника.
   Нет, не тогда. Компания будет медлить с сообщением в надежде, что тревога напрасна… Ведь на карту поставлены престиж, доходы: как это так, у нас — и вдруг авария! Мир узнает о таинственном исчезновении “Антиноя” с огромным запозданием. Вот тогда к предполагаемому месту гибели устремятся разведчики. Но будет поздно.
   Но и тогда тревожное известие не смахнёт с экранов телевизоров улыбающиеся личики. Об исчезновении корабля будет сказано в лучших традициях казённого оптимизма. Сразу после передачи красивые девушки споют красивую песенку. Для успокоения. Господа зрители, не волнуйтесь, в мире по-прежнему все прекрасно, отгоните дурные мысли, оптимизм продлевает жизнь, меры приняты, ничего подобного впредь не повторится, катастрофа вас не касается, не вы погибли, не ваши родственники: конечно, авария — это ужасно, но вспомните, сколько радостного в окружающей жизни…
   И никому в голову не придёт мысль о злом умысле. Пираты? В космосе? Ха-ха, не смешите…
   Вот ещё на что рассчитывают бандиты.
   Спасение с Земли не придёт.
   И тут Полынов услышал лязг ключа. Он поспешно прикрутил воду, мельком взглянул на себя в зеркале — ничего, можно.
   Гюисманса он успел встретить на пороге резким, как удар, вопросом:
   — Завидуете лаврам Флинта?
   Гюисманс поморщился от громкого голоса и плотно притворил за собой дверь. Мгновение они разглядывали друг Друга.
   — Рад, что к вам вернулось чувство юмора, — наконец сказал Гюисманс, присаживаясь на край постели.
   — Просто я вспомнил, что пираты кончали жизнь на рее. Жаль, космический корабль не оборудован этой полезной снастью.
   — Не все, дорогой Полынов, не все. — Гюисманс покачал головой. — Некоторые становились губернаторами.
   — Сейчас не семнадцатый век.
   — Верно, масштабы теперь другие. А сущность человека все та же, увы. Но вас как будто не волнует ваша судьба?
   — Уж не хотите ли вы дать мне отпущение грехов? Не приму, учтите.
   Гюисманс кротко вздохнул.
   — Ну к чему эта бравада? Знаю, что угроза смерти для вас не внове. Но согласитесь, принять смерть из рук вашего Большеголового друга, которому вы неловко сломали челюсть, не слишком приятно.
   “Осторожно, — подумал Полынов, — не горячись”.
   — Вы забыли, Гюисманс, что я могу уйти из ваших лап, когда захочу. Остановить дыхание не так уж трудно.
   Гюисманс задумался, полуприкрыв морщинистые веки.
   — Мы серьёзные люди, — он выпрямился. — Предлагаю вам деловой, взаимовыгодный контракт.
   — Сначала ответьте на мои вопросы.
   — Я не мелочен. Спрашивайте.
   — Во-первых: что будет с пассажирами? Во-вторых: куда мы летим? В-третьих: ваша цель?
   Гюисманс достал сигару, не торопясь закурил (“Совсем как Большеголовый”, — мелькнула мысль), выпустил сразу штук пять колец и пронизал их струйкой дыма.
   — Удивительно, — сказал он. — Удивительно, как благородные чувства мешают людям жить. Вам не кажется, что добро не может победить зло, потому что его способы борьбы бессильны, а бороться со злом оружием зла значит превратить само добро во зло? И что поэтому добро заведомо обречено на поражение? Подумайте. Вспомните историю, она подтверждает мой вывод.
   — Это не ответ.
   — Ответ разочарует вас. Кто мы? Вы уже сказали: пираты. Зачем нам все это нужно? Второй ответ вытекает из первого. Что будет с пассажирами? Все зависит от их благоразумия, можете убедиться в этом на собственном опыте. Куда мы летим? В пояс астероидов.
   — Зачем?
   — Не разочаровывайте меня в ваших аналитических способностях. Вы же психолог.
   Полынов выругался про себя.
   — Хорошо, так что вам от меня нужно?
   Он встал с видом хозяина, дающего гостю понять, что его дальнейшее пребывание нежелательно.
   — Гордыни в вас много, Полынов, гордыни. — Гюисманс сокрушённо вздохнул, любуясь, как медленно расплываются в воздухе кольца дыма. — Вы с детства убеждены, что истина с вами.
   — Да, убеждён и горжусь этим! — с вызовом сказал Полынов.
   Гюисманс зло рассмеялся.
   — Лишний раз убеждаюсь, как прав был ваш учитель Энгельс, когда писал, что всякий прогресс есть одновременно регресс.
   “К чему эта лиса клонит? — недоумевал Полынов. — Что означают эти душеспасительные разговоры?”
   — У нас ещё будет время пофилософствовать, — словно отвечая на его мысли, сказал Гюисманс. — Если вы примете моё предложение, конечно. Мы недавно лишились врача, а его помощник — олух. Вы были врачом много лет. Вот и все.
   — Та-ак… Вы предлагаете мне участие в ваших грязных делишках?
   — Человек всюду человек, а помощь страждущим — моральный долг врача. Делишки, говорите? Я не чувствителен к оскорблениям. Не судите, да не судимы будете, ведь пути человека, как и пути Господни, неисповедимы. Если мы договоримся, я надеюсь убедить вас, что наши помыслы направлены в конечном счёте к благу.
   Полынова передёрнуло.
   — Нет!
   — Подумайте как следует, подумайте. Нам не к спеху. Договоримся, что я не слышал сейчас вашего ответа. Подумайте и, если угодно, попробуйте, насколько приятна… остановка дыхания.
   Гюисманс встал, не выпуская сигары, поклонился.
   — Приятных размышлений.
   Он вышел, оставив Полынова в замешательстве ещё большем, чем прежде.
   Но на этот раз психолог быстро собрался с мыслями.
   Со стороны могло показаться, что его больше всего занимают маникюрные ножницы, которые он вертел в руках. Но это была манера Полынова сосредоточиваться: большинству для размышлений помогает сигарета, Полынову — любая безделушка.
   Пираты…
   Он щёлкнул ножницами.
   Ладно, пираты. Глупо, дико, но факт. Он им нужен. Значит, есть шанс сохранить жизнь. Будет время, следовательно, возможность вступить с ними в борьбу.
   Полынов удовлетворённо кивнул. Это умозаключение сомнений не вызывало.
   Хорошо, но лечить бандитов? Видеть все мерзости и — молчать? Ведь не удержишься…
   А если надо? Простая логическая задача. Вариант первый: снова выкрикнуть “нет!”. Как просто, картинно, гордо… И совершенно бесполезно.
   Вариант второй: “да”. Без эмоций. “Да” — чтобы начать схватку. А если проигрыш? Жалкий конец. Но кто от этого в накладе? Никто.
   Есть и третий вариант: все то же, но в конце — победа. Тогда поступок оправдан.
   Если будет победа.
   Если будет. И потому схема ошибочна. Его поражение коснётся многих. Ведь человечество рано или поздно узнает о пиратах. Тогда его поступок будет выглядеть скорей всего так: малодушный трус, то ли он действительно хотел бороться, то ли просто спасал шкуру. Вполне логичное предположение. Земные гюисмансы ой как обрадуются, уж это несомненно.
   Полынов зажмурился. Только теперь ему открылся весь ужас положения.
   Он огляделся, по привычке ища книжную полку. Но её здесь не было, да и чем могли помочь книги? Это не научная, а моральная проблема, и справочники тут бессильны.
   И все же Полынов машинально перелистал лежавшую на тумбочке библию, единственную книгу, которая оказалась в каюте. “Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй”, — бросилось в глаза. С досадой Полынов перевернул страницы: “Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”, но это было уже в веках, бывших прежде нас”.
   Полынов отшвырнул пузатую книгу. Ему послышался вкрадчивый голос Гюисманса, цитирующий последние строчки.
   Библия шлёпнулась на стол, и звук её падения слился с шумом за дверью. “Сюда”, — послышался грубый голос. Дверь отлетела, толчок в спину швырнул внутрь комнаты девушку. Полынов едва успел её подхватить. Дверь захлопнулась.

3. Крис

   — Вы?!
   — Я…
   Полынов разжал руки. В глазах девушки бились тревога и радость. На подбородке запеклась струйка крови — час назад её не было.
   — Вас… били? — только и нашёлся спросить Полынов.
   — Меня? А что… — Она тронула подбородок. — Кровь? А, это я прикусила губу. Боялась разреветься… Пустяки. А вас… вы…
   — В полном порядке, как видите, — пробурчал Полынов, совершенно не представляя, что теперь делать. — Что с остальными?
   — Увели по одиночке. Меня последнюю. Я уж думала…
   — Они по ошибке втолкнули вас сюда. — Полынов шагнул к двери, чтобы постучать.
   — Не надо! — девушка схватила его за руку.
   — Почему?
   — Как вы не понимаете! — В её голосе было отчаяние. — Опять коридор и эти…
   Объяснений не требовалось, достаточно было заглянуть ей в лицо, но Полынов колебался: какую цель преследовал Гюисманс, помещая их в одной каюте? Тут что-то крылось.
   — Но вам самой будет лучше с…
   Она перехватила его невольный взгляд.
   — Да не все ли равно! И вы… — Она насупилась. — Нет, не все равно… С вами лучше. Вы не будете причитать, как наши… — Она вскинула голову. — Хотите, я стану на колени?
   — Что ты, деточка! — опешил Полынов.
   — Не называйте меня деточкой! Я взрослая и вообще… — Она топнула ногой. — Представьте, что я ваша сестра. Ну и все…
   “Н-да, — подумал Полынов, — не слишком ли это много; впрочем, девчонка права, сейчас не до пустяков, а она, похоже, с характером, бросилась закрывать меня, глупая, ну, ничего, обойдётся; но хотел бы я знать — зачем её сюда, нелепо… Хотя… чем больше нелепостей, тем труднее что-нибудь понять, в этом есть расчёт… Ну, посмотрим ещё, кто кого…”
   — Ладно… — Он опять не знал, что сказать. — Как вас зовут?
   — Крис. И можете говорить мне “ты”. И ругаться, если хотите.
   — Почему — ругаться?
   — Не знаю. — Она рассеянно огляделась. — На всякий случай.
   Она скинула туфли — теперь она не доставала Полынову до плеча, — вспрыгнула на кровать, резким движением головы отбросила со лба чёлку, уместилась поудобней. Чисто женская особенность в любой обстановке уметь непринуждённо устраивать вокруг себя подобие уютного гнёздышка.
   Она притихла. Полынов как дурак стоял посреди каюты.
   — Что будет с нами? — вдруг быстро спросила она. В её широко раскрытых глазах снова был страх. Но уже смягчённый, словно она оторвалась от испугавшей её книги.
   — Сам бы хотел знать, — буркнул Полынов.
   — Вот никогда не думала, что попаду в плен к пиратам. А вы кто: бизнесмен, инженер?
   Полынов объяснил.
   — О! — теперь в глазах Крис был восторг. — Тогда мы спасены.
   — Да почему?!
   — Очень просто. Вы умеете гипнотизировать, да? Входит бандит — ну, с обедом, что ли, — вы усыпляете его, лайтинг ваш, мне пистолет (я умею стрелять!), мы захватываем рубку и…
   Полынов рассмеялся.
   — Чему вы смеётесь? Я сказала глупость?
   Полынову стало легко и просто. Редко, но встречаются люди, чьи слова — самые обыденные — всегда непосредственны и свежи. Секрет не в словах, даже не в интонации: в раскованности чувств, когда ничто не мешает им тотчас отразиться во взгляде, в мимике лица, в движениях.
   — Нет, Крис, просто у тебя преувеличенные представления о способностях рядового психолога.
   …Не объяснять же ей теорию гипноза. Правда, он слышал об исследователях, которым будто бы удавался мгновенный гипноз. Их бы сюда… А его способности, увы, ограничены, кто же знал… Впрочем, она права: и они могут пригодиться…
   — Жаль. А то как было бы хорошо… Но мы придумаем ещё что-нибудь, ладно?
   — Обязательно, Крис.
   Уже через полчаса Полынов знал о девушке все или почти все. Как ей осточертели колледж и сонный городок Санта-Клара; как она заставила отца позвать её к себе на Марс; как она трусила при старте; какой у неё был великолепный друг — овчарка Найт; почему она не любит транзисторы и мальчишек и почему не может жить без конфет; что, по общему мнению, у неё несносный характер; что она мечтает стать зоологом; что её любимые писатели Хемингуэй, Чехов и Экзюпери, а политики она терпеть не может, потому что там все обман; а дураков она жалеет, они убогие; ненавидит людей, которые воображают себя “прелестным пупом земли” (сокращённо ППЗ); последнее произведение Гордона она ещё не читала (как, вы ничего не слышали о Гордоне?!), а смерти она не боится, так как почему-то уверена, что с ней ничего такого случиться не может…