Страница:
– Мне нужно выучить русский язык двадцать первого века, – сказал он. – Начала двадцать первого, до Гибели. Сколько времени это займет?
– Вы желаете научиться читать, писать, разговаривать, или все вместе? – спросил библиотечный автомат.
– Мне необходимо научиться разговорному языку на бытовом уровне и как можно быстрее. Полагаю, что чтение и письмо тоже понадобятся, если это не займет слишком много времени.
– Вы можете научиться разговорному бытовому и техническому русскому языку за два часа. Дополнительный час потребуется для того, чтобы научить вас читать и переводить.
– Тогда включите всю программу.
– Очень хорошо. Пожалуйста, расслабьтесь – вы несколько напряжены. Начнем с русского алфавита…
«Я расслабляюсь», – осознал Лэньер с некоторым удивлением. По мере того, как продолжался урок, он все глубже погружался в океан знаний. «Я наслаждаюсь этим».
Никогда не имея способностей к языкам, он, тем не менее, три часа спустя говорил по-русски, как коренной москвич.
Мускулистый, лысеющий и краснолицый командир дивизиона подполковник Сергей Алексеевич Плетнев и четыре члена экипажа покинули транспортный корабль через кормовой люк и были препровождены в шлюз первого дока. По соглашению, достигнутому в результате переговоров несколько часов назад, остальные транспорты оставались на своих позициях вне скважины.
Русские сняли скафандры и в сопровождении семи вооруженных «эпплами» морских пехотинцев направились через посадочную площадку в центр связи. Киршнер приветствовал их – его слова переводил лейтенант Егер – и объяснил процедуру.
– Офицер, командующий вашими людьми внутри Камня, находится во второй камере. Согласно сообщению вашего генерал-майора Сос… Сос…
– Сосницкого, – закончил Егер.
– Сосницкий присвоил офицеру по фамилии Мирский звание генерал-лейтенанта. Мы должны договориться о проходе через первую камеру; ваши товарищи заблокировали нас здесь. Альтернатива – доставить вас по воздуху через ось, но я думаю, вряд ли кому-то понравится подобная идея.
Плетнев выслушал перевод и энергично кивнул.
– Я еще раз поговорю с ними, – заявил он. – Прямо сейчас.
– Вы не являетесь командиром. Они могут счесть вас предателем.
– Я могу лишь попытаться, – сказал Плетнев. – Может быть, я спущусь к ним один или с моей командой и попытаюсь убедить…
– Не похоже, что их можно убедить. Ваше обращение передавалось по радио, но они продолжали сражаться.
– Вот как? – возмутился Плетнев; лицо его покраснело еще больше. – Попробуем еще раз.
– Попробуем, – согласился Киршнер. – Во-первых, мы дадим вам связь с первой камерой. Скажите им все: в каком мы все положении, что вы планируете делать, что случилось на Земле.
– Конечно, я не идиот. – Он посмотрел на Киршнера и протянул ему руку. – Ну и бойню вы нам устроили.
Киршнер поколебался, потом крепко пожал руку Плетнева.
– Ваши люди храбро сражались.
– Покажите, куда идти.
Пикни пригласила его в пункт связи. Она пристегнула микрофон к лацкану его куртки и настроила аппаратуру на частоту русских.
Плетнев переговорил с подполковником Погодиным из первой камеры. Егер перевел большую часть из быстрого обмена репликами.
– …Вы не могли забыть меня, Погодин. Я был инструктором вашего класса в Новосибирске.
– Да, действительно, ваш голос похож на голос Плетнева…
– Бросьте ваши страхи! Война окончена. Мне нужно пересечь вашу территорию, чтобы поговорить с полковником Мирским – теперь генерал-лейтенантом Мирским. Можете вы разрешить… – Он бросил взгляд на Киршнера.
– Вы, один член экипажа и сопровождение из четырех морских пехотинцев, – сказал Киршнер.
– Двум нашим и четырем из них пройти?
Какое-то мгновение ответа не было.
– У меня нет связи со второй камерой или с какой-либо другой. Наш полковник Раксаков погиб. И я не командую здесь. Старший по-званию – полковник Велигорский.
– Тогда свяжитесь с Велигорским и примите решение.
Последовала минутная пауза, затем отозвался Велигорский:
– Вы можете пересечь нашу территорию без оружия. Я бы хотел поговорить с вами лично.
Плетнев вопросительно взглянул на Киршнера.
– Без оружия? Это возможно?
Киршнер кивнул.
– Тогда мы спустимся…
– На нулевом лифте в научный комплекс, – инструктировал его Киршнер, с помощью Егера. – Потребуется машина, чтобы пересечь камеру.
Плетнев передал требования. Велигорский добавил, что один из его людей будет сопровождать их во вторую камеру. После недолгого размышления Киршнер снова согласился. Затем он поговорил с Герхардтом и подтвердил решение.
– Лэньер и двое наших будут ждать на противоположной стороне моста, как только мы достигнем соглашения со старшим во второй камере, – сказал Герхардт. – Лэньер выучил русский. Мы думаем, что кто-то из русской научной группы должен пойти вместе с ним, если нет возражений.
Плетнев поджал губы и пробормотал что-то, чего немец не понял. Затем на сносном английском он спросил:
– Простите, где здесь туалет? Я неделю не снимал скафандра.
Белозерский сидел на корточках рядом с Мирским, пока по громкоговорителю из лагеря противника передавались инструкции о прекращении огня.
– Все как-то очень ненадежно, – сомневался Белозерский, качая головой. – А если это дезинформация?
Мирский не реагировал. Он внимательно слушал, затем через Гарабедяна передал приказ своему батальону выполнять инструкции.
– Плетнев будет здесь через час, – сообщил он, беря сигарету, предложенную Гарабедяном. – Мы сможем допросить его со всем пристрастием. Если то, что он говорит, действительно правда – тогда начнем переговоры.
– Не может быть и речи о каком-либо отступлении от принципов, – угрюмо подчеркнул Белозерский.
– Кто предлагает отступать? – возразил Мирский. Ему не нравился этот маленький педант с плотно сжатыми губами и нервной жестикуляцией.
– Если Плетнев говорит правду, – продолжал Белозерский, – мы должны основать здесь, на Картошке, цитадель революционной законности.
– Они называют ее Камнем, – пробормотал Гарабедян.
– Картошка, – повторил Белозерский, яростно глядя на майора.
– Никто с вами не спорит, – сказал Мирский как-то уж слишком терпеливо.
– Мы должны быть здесь равными партнерами.
– У них, в основном, женщины, – заметил Мирский. Белозерский испытующе посмотрел на него, словно тот неудачно пошутил.
– Да? Товарищ генерал, я не вижу в этом…
– Мы не можем вернуться домой, если Плетнев прав. – Чтобы претворять в жизнь революционные идеи, нужны… женщины. По-моему, это очевидно.
Белозерский не нашелся что ответить.
– Возможно, в нашей научной группе… – начал Гарабедян.
– Там почти одни мужчины, – заметил Мирский. – Помните брифинги? Очень престижное назначение – на Картошку. Только выдающиеся ученые и их ассистенты. Ну может быть, пятнадцать женщин. На семьсот солдат.
Он рассмеялся и раздавил окурок о стену.
Белозерский сидел, прислонившись к каменю, и рассматривал свои руки, лежавшие на коленях.
– Не все же уничтожено в России, – пробормотал он. – Есть укрепления, бункеры. Вы наверняка о них слышали, товарищ генерал.
– Тем, кому не положено знать, ничего не скажут, – сказал Мирский. – Слухи нельзя считать реальностью.
– Но в Подлипках – секретные ангары, вертолеты, самолеты… Наверняка Генеральный секретарь, Совет обороны…
– Может быть. – Мирский ответил скорее, для того, чтобы заставить его замолчать.
– Тогда с нами свяжутся. – Белозерский горящими глазами смотрел вверх. – У нас должен быть собственный внешний канал связи. На переговорах мы должны потребовать…
– Я об этом уже думал, – прервал его Мирский. – Теперь, пожалуйста, помолчите. Мне нужно многое продумать, прежде чем прибудет Плетнев.
Машина ехала через ряды окопов и заграждений из колючей проволоки, позаимствованной в научном комплексе. Русские в нелепом арктическом камуфляже смотрели на группу; некоторые все еще не сняли шлемов. Сами скафандры были давно выброшены – они усеивали зоны высадки в первой камере, вперемежку с парашютами и телами погибших солдат.
– Никогда не участвовал в подобной операции, – вяло сказал Плетнев. – Никогда.
Майор Анненковский – представитель русских в первой камере – угрюмо смотрел в окна машины и приглаживал свои кирпично-рыжие волосы.
– Я рад, что жив, – прошептал он.
Лейтенант Рудольф Егер тихо переводил их слова двум морским пехотинцам из сопровождения. Машина проехала через КПП мимо разрушенной будки охраны и направилась к северу.
У северного конца нулевого моста Лэньер посмотрел на часы: 14.00. Морские пехотинцы кивнули друг другу, и они пошли через мост, как договаривались.
– Я лишь надеюсь, что эти проклятые мятежники держат свое слово, – сказал молодой сержант, оглядываясь на Александрию.
С помощью телекамер у выхода из скважины первой камеры Киршнер следил за машиной – на том же экране, на котором всего лишь тридцать часов назад появились картины гибели Земли. Позади него Линк подскочила в кресле и быстро настроилась на сигнал.
– Прибывает ОТМ, – сообщил внешний пост. – Не русский. Один из наших.
Линк жестикулировала одной рукой, а другой быстро нажимала кнопки.
– Капитан Киршнер, к нам идет ОТМ с Шестнадцатой станции. Он поврежден и не может лететь к Луне… Сэр, они сообщают, что у них на борту Джудит Хоффман.
Киршнер повернулся в кресле.
– Меня это не удивляет, – лаконично заметил он. – Примите их. Мисс Пикни, где я оставил свой пиджак?
Глава 32
– Вы желаете научиться читать, писать, разговаривать, или все вместе? – спросил библиотечный автомат.
– Мне необходимо научиться разговорному языку на бытовом уровне и как можно быстрее. Полагаю, что чтение и письмо тоже понадобятся, если это не займет слишком много времени.
– Вы можете научиться разговорному бытовому и техническому русскому языку за два часа. Дополнительный час потребуется для того, чтобы научить вас читать и переводить.
– Тогда включите всю программу.
– Очень хорошо. Пожалуйста, расслабьтесь – вы несколько напряжены. Начнем с русского алфавита…
«Я расслабляюсь», – осознал Лэньер с некоторым удивлением. По мере того, как продолжался урок, он все глубже погружался в океан знаний. «Я наслаждаюсь этим».
Никогда не имея способностей к языкам, он, тем не менее, три часа спустя говорил по-русски, как коренной москвич.
Мускулистый, лысеющий и краснолицый командир дивизиона подполковник Сергей Алексеевич Плетнев и четыре члена экипажа покинули транспортный корабль через кормовой люк и были препровождены в шлюз первого дока. По соглашению, достигнутому в результате переговоров несколько часов назад, остальные транспорты оставались на своих позициях вне скважины.
Русские сняли скафандры и в сопровождении семи вооруженных «эпплами» морских пехотинцев направились через посадочную площадку в центр связи. Киршнер приветствовал их – его слова переводил лейтенант Егер – и объяснил процедуру.
– Офицер, командующий вашими людьми внутри Камня, находится во второй камере. Согласно сообщению вашего генерал-майора Сос… Сос…
– Сосницкого, – закончил Егер.
– Сосницкий присвоил офицеру по фамилии Мирский звание генерал-лейтенанта. Мы должны договориться о проходе через первую камеру; ваши товарищи заблокировали нас здесь. Альтернатива – доставить вас по воздуху через ось, но я думаю, вряд ли кому-то понравится подобная идея.
Плетнев выслушал перевод и энергично кивнул.
– Я еще раз поговорю с ними, – заявил он. – Прямо сейчас.
– Вы не являетесь командиром. Они могут счесть вас предателем.
– Я могу лишь попытаться, – сказал Плетнев. – Может быть, я спущусь к ним один или с моей командой и попытаюсь убедить…
– Не похоже, что их можно убедить. Ваше обращение передавалось по радио, но они продолжали сражаться.
– Вот как? – возмутился Плетнев; лицо его покраснело еще больше. – Попробуем еще раз.
– Попробуем, – согласился Киршнер. – Во-первых, мы дадим вам связь с первой камерой. Скажите им все: в каком мы все положении, что вы планируете делать, что случилось на Земле.
– Конечно, я не идиот. – Он посмотрел на Киршнера и протянул ему руку. – Ну и бойню вы нам устроили.
Киршнер поколебался, потом крепко пожал руку Плетнева.
– Ваши люди храбро сражались.
– Покажите, куда идти.
Пикни пригласила его в пункт связи. Она пристегнула микрофон к лацкану его куртки и настроила аппаратуру на частоту русских.
Плетнев переговорил с подполковником Погодиным из первой камеры. Егер перевел большую часть из быстрого обмена репликами.
– …Вы не могли забыть меня, Погодин. Я был инструктором вашего класса в Новосибирске.
– Да, действительно, ваш голос похож на голос Плетнева…
– Бросьте ваши страхи! Война окончена. Мне нужно пересечь вашу территорию, чтобы поговорить с полковником Мирским – теперь генерал-лейтенантом Мирским. Можете вы разрешить… – Он бросил взгляд на Киршнера.
– Вы, один член экипажа и сопровождение из четырех морских пехотинцев, – сказал Киршнер.
– Двум нашим и четырем из них пройти?
Какое-то мгновение ответа не было.
– У меня нет связи со второй камерой или с какой-либо другой. Наш полковник Раксаков погиб. И я не командую здесь. Старший по-званию – полковник Велигорский.
– Тогда свяжитесь с Велигорским и примите решение.
Последовала минутная пауза, затем отозвался Велигорский:
– Вы можете пересечь нашу территорию без оружия. Я бы хотел поговорить с вами лично.
Плетнев вопросительно взглянул на Киршнера.
– Без оружия? Это возможно?
Киршнер кивнул.
– Тогда мы спустимся…
– На нулевом лифте в научный комплекс, – инструктировал его Киршнер, с помощью Егера. – Потребуется машина, чтобы пересечь камеру.
Плетнев передал требования. Велигорский добавил, что один из его людей будет сопровождать их во вторую камеру. После недолгого размышления Киршнер снова согласился. Затем он поговорил с Герхардтом и подтвердил решение.
– Лэньер и двое наших будут ждать на противоположной стороне моста, как только мы достигнем соглашения со старшим во второй камере, – сказал Герхардт. – Лэньер выучил русский. Мы думаем, что кто-то из русской научной группы должен пойти вместе с ним, если нет возражений.
Плетнев поджал губы и пробормотал что-то, чего немец не понял. Затем на сносном английском он спросил:
– Простите, где здесь туалет? Я неделю не снимал скафандра.
Белозерский сидел на корточках рядом с Мирским, пока по громкоговорителю из лагеря противника передавались инструкции о прекращении огня.
– Все как-то очень ненадежно, – сомневался Белозерский, качая головой. – А если это дезинформация?
Мирский не реагировал. Он внимательно слушал, затем через Гарабедяна передал приказ своему батальону выполнять инструкции.
– Плетнев будет здесь через час, – сообщил он, беря сигарету, предложенную Гарабедяном. – Мы сможем допросить его со всем пристрастием. Если то, что он говорит, действительно правда – тогда начнем переговоры.
– Не может быть и речи о каком-либо отступлении от принципов, – угрюмо подчеркнул Белозерский.
– Кто предлагает отступать? – возразил Мирский. Ему не нравился этот маленький педант с плотно сжатыми губами и нервной жестикуляцией.
– Если Плетнев говорит правду, – продолжал Белозерский, – мы должны основать здесь, на Картошке, цитадель революционной законности.
– Они называют ее Камнем, – пробормотал Гарабедян.
– Картошка, – повторил Белозерский, яростно глядя на майора.
– Никто с вами не спорит, – сказал Мирский как-то уж слишком терпеливо.
– Мы должны быть здесь равными партнерами.
– У них, в основном, женщины, – заметил Мирский. Белозерский испытующе посмотрел на него, словно тот неудачно пошутил.
– Да? Товарищ генерал, я не вижу в этом…
– Мы не можем вернуться домой, если Плетнев прав. – Чтобы претворять в жизнь революционные идеи, нужны… женщины. По-моему, это очевидно.
Белозерский не нашелся что ответить.
– Возможно, в нашей научной группе… – начал Гарабедян.
– Там почти одни мужчины, – заметил Мирский. – Помните брифинги? Очень престижное назначение – на Картошку. Только выдающиеся ученые и их ассистенты. Ну может быть, пятнадцать женщин. На семьсот солдат.
Он рассмеялся и раздавил окурок о стену.
Белозерский сидел, прислонившись к каменю, и рассматривал свои руки, лежавшие на коленях.
– Не все же уничтожено в России, – пробормотал он. – Есть укрепления, бункеры. Вы наверняка о них слышали, товарищ генерал.
– Тем, кому не положено знать, ничего не скажут, – сказал Мирский. – Слухи нельзя считать реальностью.
– Но в Подлипках – секретные ангары, вертолеты, самолеты… Наверняка Генеральный секретарь, Совет обороны…
– Может быть. – Мирский ответил скорее, для того, чтобы заставить его замолчать.
– Тогда с нами свяжутся. – Белозерский горящими глазами смотрел вверх. – У нас должен быть собственный внешний канал связи. На переговорах мы должны потребовать…
– Я об этом уже думал, – прервал его Мирский. – Теперь, пожалуйста, помолчите. Мне нужно многое продумать, прежде чем прибудет Плетнев.
Машина ехала через ряды окопов и заграждений из колючей проволоки, позаимствованной в научном комплексе. Русские в нелепом арктическом камуфляже смотрели на группу; некоторые все еще не сняли шлемов. Сами скафандры были давно выброшены – они усеивали зоны высадки в первой камере, вперемежку с парашютами и телами погибших солдат.
– Никогда не участвовал в подобной операции, – вяло сказал Плетнев. – Никогда.
Майор Анненковский – представитель русских в первой камере – угрюмо смотрел в окна машины и приглаживал свои кирпично-рыжие волосы.
– Я рад, что жив, – прошептал он.
Лейтенант Рудольф Егер тихо переводил их слова двум морским пехотинцам из сопровождения. Машина проехала через КПП мимо разрушенной будки охраны и направилась к северу.
У северного конца нулевого моста Лэньер посмотрел на часы: 14.00. Морские пехотинцы кивнули друг другу, и они пошли через мост, как договаривались.
– Я лишь надеюсь, что эти проклятые мятежники держат свое слово, – сказал молодой сержант, оглядываясь на Александрию.
С помощью телекамер у выхода из скважины первой камеры Киршнер следил за машиной – на том же экране, на котором всего лишь тридцать часов назад появились картины гибели Земли. Позади него Линк подскочила в кресле и быстро настроилась на сигнал.
– Прибывает ОТМ, – сообщил внешний пост. – Не русский. Один из наших.
Линк жестикулировала одной рукой, а другой быстро нажимала кнопки.
– Капитан Киршнер, к нам идет ОТМ с Шестнадцатой станции. Он поврежден и не может лететь к Луне… Сэр, они сообщают, что у них на борту Джудит Хоффман.
Киршнер повернулся в кресле.
– Меня это не удивляет, – лаконично заметил он. – Примите их. Мисс Пикни, где я оставил свой пиджак?
Глава 32
Мирский медленно пересекал поле – не столько из осторожности, сколько для демонстрации чувства собственного достоинства и еще – для сбора информации об их потерях. Лэньер, лейтенант Егер, майор Анненковский и Плетнев приближались быстрее, и вскоре их разделяли лишь несколько ярдов. Плетнев шагнул вперед, чтобы пожать руку Мирского, затем отступил назад и в сторону.
Мирский смотрел на тела, в беспорядке разбросанные по полю. Двое лежали, наполовину высунувшись из незаконченных окопов; несколько маленьких обожженных отверстий и клочья обгорелого мяса виднелись сквозь оплавленные дыры в форме. Пока что он насчитал двадцать восемь трупов, но их было, по крайней мере, вдвое больше. Мысли переключились со стратегических размышлений на малоприятное зрелище погибших соотечественников.
Сорока одним раненым во второй камере занимались лишь двое врачей. Сосницкий умер накануне, так и не выйдя из комы. Раненые умирали по двое, по трое и четверо за день.
Мирский повернулся к Плетневу.
– То, что они передавали – ваши слова, ваша информация, – это правда?
– Да, – подтвердил тот.
– Были какие-либо распоряжения с Земли?
– Нет.
– Насколько плохо обстоят дела?
– Очень плохо, – тихо сказал Плетнев, почесывая щеку. – Победителей не будет.
– Никаких распоряжений, ни от кого? От Совета обороны, от партии, с платформы, от оставшихся в живых командиров?
Плетнев покачал головой.
– Ничего. Возможно, мы их не интересуем.
– Вы видели бои? – напряженно спросил Мирский.
– Мы видели пылающую Россию. Вся Европа в огне.
– Кто из вас говорит по-русски? – резко спросил Мирский, оглянувшись на Лэньера и Егера.
– Мы оба, – ответил Лэньер.
– Значит, ваши страны побеждают?
– Нет.
– Мы все свиньи, – сказал Мирский.
Плетнев покачал головой.
– Мы исполнили свой долг, товарищ генерал. Мы совершили героическую…
– Сколько кораблей осталось? – прервал его Мирский.
– Четыре, – сказал Плетнев. – А сколько людей уцелело здесь?
Лэньер, Егер и майор Анненковский ждали ответа Мирского.
– Здесь двести – нет, около ста восьмидесяти, – Мирский хмуро посмотрел на Лэньера. – Я не знаю, сколько людей в других камерах. Может быть, всего около семисот. Генерал Сосницкий умер вчера.
– Значит, теперь вы – старший, – заявил Плетнев.
– Мы можем прямо сейчас начать переговоры, – сказал Лэньер. – Я не вижу никакой необходимости продолжать борьбу.
– Да. – Мирский обвел взглядом поле, медленно качая головой. – Если мы – это все, что осталось… Воевать бессмысленно.
– Земля не погибла, полковник. Она очень тяжело ранена, но не погибла.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Да, откуда? – переспросил Плетнев по-английски. – Значит, вы связывались со своим руководством?
– Нет, – возразил Гарри. – Я читал и видел, как все произошло. Это долгая история, генерал Мирский, и я думаю, пришло время, чтобы об этом стало известно всем.
Пока тела лежали там, где их настигла смерть, русским был гарантирован доступ в первые четыре камеры – в ответ на гарантии доступа западного персонала в комплексы и к нулевому лифту первой камеры. Договорились, что пути передвижения будут патрулировать совместные группы. После этого соглашения обломки и трупы у южного купола и у скважины были убраны, а оставшимся русским транспортникам разрешили стыковку.
Переговоры велись в первой камере, в кафетерии первого научного комплекса. Половина жилых помещений второго комплекса была временно отдана русским. Белая разделительная линия между секторами охранялась с одной стороны пятью морскими пехотинцами, с другой – пятью усталыми десантниками.
Русские подчеркивали, что могли бы вывести большую часть своих солдат из первой камеры и претендовать на большой участок в четвертой.
Герхардт беседовал – с помощью Лэньера и Егера с Мирским. Полковник Велигорский – мрачный статный человек средних лет с черными, как смоль, волосами и зелеными глазами – давал Мирскому советы политического характера. Майор Белозерский все время крутился неподалеку. Третий замполит, майор Языков, был направлен в четвертую камеру в составе русской инспекционной группы.
Они работали в течение всего вечера второго дня перемирия. Во время перерыва на кофе и обед в дверях кафетерия появился Киршнер вместе с гостем и двумя охранниками. Лэньер взглянул на вошедших и медленно опустил чашку с кофе.
– Похоже, вы не слишком нуждаетесь в помощи, – улыбнулась Джудит Хоффман.
Она была бледна, волосы находились в необычном для нее беспорядке. На ней был большой – не по размеру – комбинезон. Одна рука была забинтована, в другой она держала ящик для личных вещей с челнока. Не говоря ни слова, Лэньер оттолкнул кресло и, подойдя к Джудит, крепко обнял ее. Русские смотрели на них с легким удивлением; Велигорский что-то прошептал Мирскому, и тот кивнул, выпрямившись в кресле.
– Боже мой, – прошептал Лэньер. – Я был уверен, что вам это не удастся. Вы даже не представляете, как я рад вас видеть.
– Надеюсь. Президент уволил меня и весь департамент четыре дня назад… Я воспользовалась некоторыми прежними привилегиями и на следующий день внеочередным рейсом вылетела на Шестнадцатую станцию. Попасть на ОТМ было нелегко. Я стала персоной нон грата с точки зрения политиканов, и это беспокоило высшие чины, но в обслуге челнока нашлись два человека, которые согласились контрабандой доставить меня на борт. Мы уже заправились и готовились взлететь, когда… началась война. Нам удалось стартовать с шестью эвакуированными на борту за мгновение до того как… – Она судорожно сглотнула. – Я очень устала, Гарри, но я должна была увидеть вас и дать вам знать, что я здесь. Не как ваш начальник – просто я здесь. Со мной еще девять человек: шесть гражданских и три члена экипажа. Дайте мне поспать, а потом скажете, чем я могу помочь.
– Мы еще не разработали систему взаимоотношений. Мы даже не знаем, кто мы – застава, территория, нация? – сказал Лэньер. – Здесь у вас будет полно работы. – Глаза его увлажнились. Он вытер их тыльной стороной ладони и улыбнулся Хоффман, потом показал на стол переговоров. – Мы разговариваем. Военные действия закончены – пока и, возможно, окончательно.
– Я всегда знала, что вы хороший администратор, – заметила Хоффман. – Гарри, мне нужно поспать. Я по-настоящему не спала с тех пор, как мы покинули станцию. Но… я кое-что привезла с собой.
Джудит Хоффман поставила ящик на стол и открыла замки. Подняв крышку, она высыпала на стол пакеты с семенами. Некоторые из них скользнули на сторону русских. Мирский и Велигорский, казалось, были ошеломлены зрелищем. Мирский взял пакет с семенами ноготков.
– Пожалуйста, берите, что хотите, – предложила Хоффман. Она взглянула на Лэньера. – Теперь это для всех нас.
Киршнер взял ее за локоть и увел.
Лэньер вернулся к столу и сел, ощущая все значение только что случившегося. Белозерский, стоявший позади Велигорского и Мирского, с нескрываемым подозрением смотрел на кучу семян.
– Мой замполит хочет знать, получали ли вы какие-либо распоряжения от любых сохранившихся правительственных учреждений, – сказал Мирский. Егер перевел Герхардту.
– Нет, – ответил Лэньер. – Мы все еще действуем по собственному усмотрению.
– Мы знаем женщину, с которой вы разговаривали, – ровно сказал Велигорский. – Она – агент вашего правительства и проводник вашей политики на этом астероиде.
– Да, это так, – подтвердил Лэньер. – И когда она почувствует себя лучше, то присоединится к переговорам. Но она была… – он поискал подходящее слово, – освобождена от должности накануне Гибели.
Он подумал о том, как легко пришло ему на ум это название, обозначавшее прошлое – не будущее.
– Когда она прилетела? – спросил Мирский.
– Не знаю. Недавно.
– Мы настаиваем на том, – заявил Белозерский, – чтобы любой оставшийся в живых из стран Варшавского Договора был также принят на астероиде. Как военные, так и гражданские.
– Конечно, – сказал Лэньер. Герхардт согласно кивнул.
– А теперь, – продолжил Гарри, – приступим, возможно, к самому важному. Разоружение и территориальные права…
– Мы разработаем черновой вариант этих соглашений и ратифицируем документ позже, – предложил Мирский.
– Мы настаиваем на суверенитете всех стран Варшавского Договора на этом астероиде, – встрял Белозерский. Велигорский поджал губы. Мирский резко отодвинул стул от стола и повел Белозерского в угол. Там произошел обмен тихими, но возбужденными репликами, причем Белозерский бросал яростные взгляды на Лэньера и Герхардта.
Мирский вернулся один.
– Я командую советскими солдатами и гражданами, – подчеркнул он. – Я – главный участник переговоров.
Кабинет и спальня Лэньера были разграблены, но не слишком сильно повреждены за время оккупации. Он проспал пять часов, потом позавтракал в кафетерии.
Киршнер встретил его у главного входа в женский коттедж.
– Я отправляюсь в скважину, – сообщил он. – Там все та же жуткая картина. Мы сейчас спускаем вниз тела погибших – наших и их. Запланирована ли какая-либо похоронная церемония?
– Мне предложили организовать ее в течение ближайших суток. Впрочем, у нас значительно больше дел, чем оплакивать мертвых…
Киршнер поджал губы.
– Не так-то легко иметь дело с этими ублюдками.
– Надо же с чего-то начинать. Как Хоффман? Ей удалось поспать?
– Судя по тому, что я слышал, да. Два ваших астронома забрали ее к себе и выгнали вон меня и охрану. – Он сузил глаза и кивнул в сторону кафетерия. – Какова будет моя роль после того, как вы закончите?
– Полагаю, капитана ВМС США, – сказал Лэньер, – ответственного за внешнюю безопасность. Я не намерен преподнести им Камень на блюдечке.
– Они согласились разоружиться?
Лэньер покачал головой.
– Пока нет. Они хотят организовать лагерь в четвертой камере, а затем уже обсудить разоружение. Сегодня днем я беру Мирского с собой в поездку… в библиотеки, в города.
– Боже мой, я бы хотел поехать с вами.
– У вас скоро будет такая возможность. Что касается меня и Герхардта, мы не ставим никаких препятствий. Никакой монополии.
– Даже в седьмой камере?
– Со временем. Они об этом еще не спрашивали.
Киршнер приподнял брови.
– Им не говорили?
– Я понятия не имею, о чем говорили их военным. Конечно, очень скоро они обо всем узнают. Русская научная группа не вполне ассимилируется с солдатами – по-видимому, военные не пользуются уважением с их стороны. Но слухи распространяются быстро. – Он помолчал. – Есть что-нибудь с Земли?
– Ничего. Какая-то радарная активность в Северном Ледовитом океане – возможно, несколько надводных кораблей. Почти ничего не видно. Дым покрывает большую часть Европы, Азию, Соединенные Штаты. Им не до нас, Гарри.
Киршнер пересек комплекс и взобрался в машину, направлявшуюся ко входу в нулевой лифт. Лэньер постучал в дверь общежития. Ответила Дженис Полк.
– Входите, – пригласила она. – Она проснулась, и я только что принесла ей немного поесть.
Хоффман сидела на кровати в небольшой комнате. Берил Уоллес и лейтенант Дорин Каннингэм, бывший руководитель службы безопасности комплекса, сидели на стульях напротив нее. Голова Дорин была забинтована – последствия лазерного ожога, который она получила перед сдачей первого комплекса
Они встали, когда вошел Лэньер; Каннингэм начала было отдавать честь, но сразу же с глупой улыбкой опустила руку.
– Простите, леди, нам с господином Лэньером нужно поговорить, – сказала Хоффман, ставя полупустой стакан с апельсиновым соком на самодельный столик.
Когда они остались вдвоем, Лэньер сел, пододвинув стул поближе.
– Думаю, я готова к инструктажу, – сказала Хоффман. – Я ничего не знаю с тех пор, как покинула Землю. Это было примерно так, как показывали библиотеки?
– Да, – подтвердил Лэньер. – Начинается Долгая Зима.
– Понятно. – Она сжала нос двумя пальцами и энергично его потерла. – Конец света. Все, что мы знаем. – Она вздохнула: вздох грозил перейти в рыдание. – Дерьмо. Самое важное – в первую очередь.
Лэньер протянул руку, и Дорис пожала ее.
– Все подумают, что мы любовники.
Она рассмеялась и вытерла платком глаза.
– Как у вас дела, Гарри?
Он долго не отвечал.
– Я потерял мой самолет, Джудит. На мне лежала ответственность…
– Глупости.
– На мне лежала ответственность, и я делал все возможное, чтобы предотвратить войну. Мне это не удалось. Так что я не могу сказать, как у меня дела, прямо сейчас. Может быть, не слишком хорошо. Я не знаю. Я стараюсь отплатить им на переговорах. Но я очень устал.
Она коснулась руки Гарри и медленно кивнула, глядя ему прямо в глаза.
– Ладно. Вы продолжаете пользоваться моим полным доверием. Вы знаете об этом, Гарри?
– Да.
– После того как все уладится, мы все сможем в свою очередь сунуть головы в дыру в сизифовой фреске. Теперь расскажите мне о вторжении и обо всем, что произошло.
У Лэньера было смутное желание прихватить Мирского в библиотеку второй камеры одного или в сопровождении, самое большее, одного охранника. Когда он появился в кафетерии, где проходили переговоры, его ждали Мирский, Гарабедян, два политработника – Белозерский и Языков – и четверо вооруженных десантников. Он быстро попросил Герхардта и Егера сопровождать его. Чтобы уравновесить силы, к группе присоединились четверо морских пехотинцев.
Они молча ехали от первой камеры к нулевому мосту во второй камере. Первую половину короткой поездки машину вел один из десантников Мирского. Пока они ехали через город, Мирский несколько раз бросал взгляд на Лэньера, словно пытался составить мнение о нем. Русский генерал-лейтенант был для Лэньера закрытой книгой; Мирский ни разу не проявил никаких личных черт. Тем не менее, Лэньер со значительно большим уважением относился к Мирскому, чем к Белозерскому. Мирский мог прислушиваться к голосу здравого смысла; Белозерский, похоже, даже не знал, что это такое.
На середине моста машина остановилась, и за руль сел морской пехотинец. Они проехали через торговый район, который Патриция называла «старомодным», и остановились на площади перед библиотекой. Один морской пехотинец и один десантник остались в машине. Они расположились в противоположных углах кабины и старательно избегали разговора.
Герхардт с помощью Егера вовлек Белозерского в беседу. Это дало возможность Лэньеру увести Мирского на несколько шагов вперед и подготовить его к тому, что ему предстояло.
– Я не уверен, говорили ли вам ваши командиры о Камне, – начал он, – но сомневаюсь, что вам известна вся его история.
Мирский неподвижно смотрел вперед.
– Камень – лучше, чем Картошка, – заметил он, подняв брови. – Если это картошка, то кто мы – черви, что ли? Мне говорили, что Камень создан людьми.
– Это даже не половина всего.
– Тогда интересно будет услышать остальное.
Лэньер рассказал некоторые подробности, пока они входили в библиотеку и поднимались по лестнице на второй этаж.
В читальном зале Лэньер нашел стеллажи с русскими книгами и появился с тремя, дав одну Мирскому – «Краткую историю Гибели» – и по одной Белозерскому и Языкову.
Белозерский стоял, крепко стиснув том обеими руками и глядя на Лэньера так, словно ему нанесли оскорбление.
– Что это? – спросил он.
Языков, колеблясь, открыл свою книгу.
– Прочитайте сами, – предложил Лэньер.
Мирский смотрел на тела, в беспорядке разбросанные по полю. Двое лежали, наполовину высунувшись из незаконченных окопов; несколько маленьких обожженных отверстий и клочья обгорелого мяса виднелись сквозь оплавленные дыры в форме. Пока что он насчитал двадцать восемь трупов, но их было, по крайней мере, вдвое больше. Мысли переключились со стратегических размышлений на малоприятное зрелище погибших соотечественников.
Сорока одним раненым во второй камере занимались лишь двое врачей. Сосницкий умер накануне, так и не выйдя из комы. Раненые умирали по двое, по трое и четверо за день.
Мирский повернулся к Плетневу.
– То, что они передавали – ваши слова, ваша информация, – это правда?
– Да, – подтвердил тот.
– Были какие-либо распоряжения с Земли?
– Нет.
– Насколько плохо обстоят дела?
– Очень плохо, – тихо сказал Плетнев, почесывая щеку. – Победителей не будет.
– Никаких распоряжений, ни от кого? От Совета обороны, от партии, с платформы, от оставшихся в живых командиров?
Плетнев покачал головой.
– Ничего. Возможно, мы их не интересуем.
– Вы видели бои? – напряженно спросил Мирский.
– Мы видели пылающую Россию. Вся Европа в огне.
– Кто из вас говорит по-русски? – резко спросил Мирский, оглянувшись на Лэньера и Егера.
– Мы оба, – ответил Лэньер.
– Значит, ваши страны побеждают?
– Нет.
– Мы все свиньи, – сказал Мирский.
Плетнев покачал головой.
– Мы исполнили свой долг, товарищ генерал. Мы совершили героическую…
– Сколько кораблей осталось? – прервал его Мирский.
– Четыре, – сказал Плетнев. – А сколько людей уцелело здесь?
Лэньер, Егер и майор Анненковский ждали ответа Мирского.
– Здесь двести – нет, около ста восьмидесяти, – Мирский хмуро посмотрел на Лэньера. – Я не знаю, сколько людей в других камерах. Может быть, всего около семисот. Генерал Сосницкий умер вчера.
– Значит, теперь вы – старший, – заявил Плетнев.
– Мы можем прямо сейчас начать переговоры, – сказал Лэньер. – Я не вижу никакой необходимости продолжать борьбу.
– Да. – Мирский обвел взглядом поле, медленно качая головой. – Если мы – это все, что осталось… Воевать бессмысленно.
– Земля не погибла, полковник. Она очень тяжело ранена, но не погибла.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Да, откуда? – переспросил Плетнев по-английски. – Значит, вы связывались со своим руководством?
– Нет, – возразил Гарри. – Я читал и видел, как все произошло. Это долгая история, генерал Мирский, и я думаю, пришло время, чтобы об этом стало известно всем.
Пока тела лежали там, где их настигла смерть, русским был гарантирован доступ в первые четыре камеры – в ответ на гарантии доступа западного персонала в комплексы и к нулевому лифту первой камеры. Договорились, что пути передвижения будут патрулировать совместные группы. После этого соглашения обломки и трупы у южного купола и у скважины были убраны, а оставшимся русским транспортникам разрешили стыковку.
Переговоры велись в первой камере, в кафетерии первого научного комплекса. Половина жилых помещений второго комплекса была временно отдана русским. Белая разделительная линия между секторами охранялась с одной стороны пятью морскими пехотинцами, с другой – пятью усталыми десантниками.
Русские подчеркивали, что могли бы вывести большую часть своих солдат из первой камеры и претендовать на большой участок в четвертой.
Герхардт беседовал – с помощью Лэньера и Егера с Мирским. Полковник Велигорский – мрачный статный человек средних лет с черными, как смоль, волосами и зелеными глазами – давал Мирскому советы политического характера. Майор Белозерский все время крутился неподалеку. Третий замполит, майор Языков, был направлен в четвертую камеру в составе русской инспекционной группы.
Они работали в течение всего вечера второго дня перемирия. Во время перерыва на кофе и обед в дверях кафетерия появился Киршнер вместе с гостем и двумя охранниками. Лэньер взглянул на вошедших и медленно опустил чашку с кофе.
– Похоже, вы не слишком нуждаетесь в помощи, – улыбнулась Джудит Хоффман.
Она была бледна, волосы находились в необычном для нее беспорядке. На ней был большой – не по размеру – комбинезон. Одна рука была забинтована, в другой она держала ящик для личных вещей с челнока. Не говоря ни слова, Лэньер оттолкнул кресло и, подойдя к Джудит, крепко обнял ее. Русские смотрели на них с легким удивлением; Велигорский что-то прошептал Мирскому, и тот кивнул, выпрямившись в кресле.
– Боже мой, – прошептал Лэньер. – Я был уверен, что вам это не удастся. Вы даже не представляете, как я рад вас видеть.
– Надеюсь. Президент уволил меня и весь департамент четыре дня назад… Я воспользовалась некоторыми прежними привилегиями и на следующий день внеочередным рейсом вылетела на Шестнадцатую станцию. Попасть на ОТМ было нелегко. Я стала персоной нон грата с точки зрения политиканов, и это беспокоило высшие чины, но в обслуге челнока нашлись два человека, которые согласились контрабандой доставить меня на борт. Мы уже заправились и готовились взлететь, когда… началась война. Нам удалось стартовать с шестью эвакуированными на борту за мгновение до того как… – Она судорожно сглотнула. – Я очень устала, Гарри, но я должна была увидеть вас и дать вам знать, что я здесь. Не как ваш начальник – просто я здесь. Со мной еще девять человек: шесть гражданских и три члена экипажа. Дайте мне поспать, а потом скажете, чем я могу помочь.
– Мы еще не разработали систему взаимоотношений. Мы даже не знаем, кто мы – застава, территория, нация? – сказал Лэньер. – Здесь у вас будет полно работы. – Глаза его увлажнились. Он вытер их тыльной стороной ладони и улыбнулся Хоффман, потом показал на стол переговоров. – Мы разговариваем. Военные действия закончены – пока и, возможно, окончательно.
– Я всегда знала, что вы хороший администратор, – заметила Хоффман. – Гарри, мне нужно поспать. Я по-настоящему не спала с тех пор, как мы покинули станцию. Но… я кое-что привезла с собой.
Джудит Хоффман поставила ящик на стол и открыла замки. Подняв крышку, она высыпала на стол пакеты с семенами. Некоторые из них скользнули на сторону русских. Мирский и Велигорский, казалось, были ошеломлены зрелищем. Мирский взял пакет с семенами ноготков.
– Пожалуйста, берите, что хотите, – предложила Хоффман. Она взглянула на Лэньера. – Теперь это для всех нас.
Киршнер взял ее за локоть и увел.
Лэньер вернулся к столу и сел, ощущая все значение только что случившегося. Белозерский, стоявший позади Велигорского и Мирского, с нескрываемым подозрением смотрел на кучу семян.
– Мой замполит хочет знать, получали ли вы какие-либо распоряжения от любых сохранившихся правительственных учреждений, – сказал Мирский. Егер перевел Герхардту.
– Нет, – ответил Лэньер. – Мы все еще действуем по собственному усмотрению.
– Мы знаем женщину, с которой вы разговаривали, – ровно сказал Велигорский. – Она – агент вашего правительства и проводник вашей политики на этом астероиде.
– Да, это так, – подтвердил Лэньер. – И когда она почувствует себя лучше, то присоединится к переговорам. Но она была… – он поискал подходящее слово, – освобождена от должности накануне Гибели.
Он подумал о том, как легко пришло ему на ум это название, обозначавшее прошлое – не будущее.
– Когда она прилетела? – спросил Мирский.
– Не знаю. Недавно.
– Мы настаиваем на том, – заявил Белозерский, – чтобы любой оставшийся в живых из стран Варшавского Договора был также принят на астероиде. Как военные, так и гражданские.
– Конечно, – сказал Лэньер. Герхардт согласно кивнул.
– А теперь, – продолжил Гарри, – приступим, возможно, к самому важному. Разоружение и территориальные права…
– Мы разработаем черновой вариант этих соглашений и ратифицируем документ позже, – предложил Мирский.
– Мы настаиваем на суверенитете всех стран Варшавского Договора на этом астероиде, – встрял Белозерский. Велигорский поджал губы. Мирский резко отодвинул стул от стола и повел Белозерского в угол. Там произошел обмен тихими, но возбужденными репликами, причем Белозерский бросал яростные взгляды на Лэньера и Герхардта.
Мирский вернулся один.
– Я командую советскими солдатами и гражданами, – подчеркнул он. – Я – главный участник переговоров.
Кабинет и спальня Лэньера были разграблены, но не слишком сильно повреждены за время оккупации. Он проспал пять часов, потом позавтракал в кафетерии.
Киршнер встретил его у главного входа в женский коттедж.
– Я отправляюсь в скважину, – сообщил он. – Там все та же жуткая картина. Мы сейчас спускаем вниз тела погибших – наших и их. Запланирована ли какая-либо похоронная церемония?
– Мне предложили организовать ее в течение ближайших суток. Впрочем, у нас значительно больше дел, чем оплакивать мертвых…
Киршнер поджал губы.
– Не так-то легко иметь дело с этими ублюдками.
– Надо же с чего-то начинать. Как Хоффман? Ей удалось поспать?
– Судя по тому, что я слышал, да. Два ваших астронома забрали ее к себе и выгнали вон меня и охрану. – Он сузил глаза и кивнул в сторону кафетерия. – Какова будет моя роль после того, как вы закончите?
– Полагаю, капитана ВМС США, – сказал Лэньер, – ответственного за внешнюю безопасность. Я не намерен преподнести им Камень на блюдечке.
– Они согласились разоружиться?
Лэньер покачал головой.
– Пока нет. Они хотят организовать лагерь в четвертой камере, а затем уже обсудить разоружение. Сегодня днем я беру Мирского с собой в поездку… в библиотеки, в города.
– Боже мой, я бы хотел поехать с вами.
– У вас скоро будет такая возможность. Что касается меня и Герхардта, мы не ставим никаких препятствий. Никакой монополии.
– Даже в седьмой камере?
– Со временем. Они об этом еще не спрашивали.
Киршнер приподнял брови.
– Им не говорили?
– Я понятия не имею, о чем говорили их военным. Конечно, очень скоро они обо всем узнают. Русская научная группа не вполне ассимилируется с солдатами – по-видимому, военные не пользуются уважением с их стороны. Но слухи распространяются быстро. – Он помолчал. – Есть что-нибудь с Земли?
– Ничего. Какая-то радарная активность в Северном Ледовитом океане – возможно, несколько надводных кораблей. Почти ничего не видно. Дым покрывает большую часть Европы, Азию, Соединенные Штаты. Им не до нас, Гарри.
Киршнер пересек комплекс и взобрался в машину, направлявшуюся ко входу в нулевой лифт. Лэньер постучал в дверь общежития. Ответила Дженис Полк.
– Входите, – пригласила она. – Она проснулась, и я только что принесла ей немного поесть.
Хоффман сидела на кровати в небольшой комнате. Берил Уоллес и лейтенант Дорин Каннингэм, бывший руководитель службы безопасности комплекса, сидели на стульях напротив нее. Голова Дорин была забинтована – последствия лазерного ожога, который она получила перед сдачей первого комплекса
Они встали, когда вошел Лэньер; Каннингэм начала было отдавать честь, но сразу же с глупой улыбкой опустила руку.
– Простите, леди, нам с господином Лэньером нужно поговорить, – сказала Хоффман, ставя полупустой стакан с апельсиновым соком на самодельный столик.
Когда они остались вдвоем, Лэньер сел, пододвинув стул поближе.
– Думаю, я готова к инструктажу, – сказала Хоффман. – Я ничего не знаю с тех пор, как покинула Землю. Это было примерно так, как показывали библиотеки?
– Да, – подтвердил Лэньер. – Начинается Долгая Зима.
– Понятно. – Она сжала нос двумя пальцами и энергично его потерла. – Конец света. Все, что мы знаем. – Она вздохнула: вздох грозил перейти в рыдание. – Дерьмо. Самое важное – в первую очередь.
Лэньер протянул руку, и Дорис пожала ее.
– Все подумают, что мы любовники.
Она рассмеялась и вытерла платком глаза.
– Как у вас дела, Гарри?
Он долго не отвечал.
– Я потерял мой самолет, Джудит. На мне лежала ответственность…
– Глупости.
– На мне лежала ответственность, и я делал все возможное, чтобы предотвратить войну. Мне это не удалось. Так что я не могу сказать, как у меня дела, прямо сейчас. Может быть, не слишком хорошо. Я не знаю. Я стараюсь отплатить им на переговорах. Но я очень устал.
Она коснулась руки Гарри и медленно кивнула, глядя ему прямо в глаза.
– Ладно. Вы продолжаете пользоваться моим полным доверием. Вы знаете об этом, Гарри?
– Да.
– После того как все уладится, мы все сможем в свою очередь сунуть головы в дыру в сизифовой фреске. Теперь расскажите мне о вторжении и обо всем, что произошло.
У Лэньера было смутное желание прихватить Мирского в библиотеку второй камеры одного или в сопровождении, самое большее, одного охранника. Когда он появился в кафетерии, где проходили переговоры, его ждали Мирский, Гарабедян, два политработника – Белозерский и Языков – и четверо вооруженных десантников. Он быстро попросил Герхардта и Егера сопровождать его. Чтобы уравновесить силы, к группе присоединились четверо морских пехотинцев.
Они молча ехали от первой камеры к нулевому мосту во второй камере. Первую половину короткой поездки машину вел один из десантников Мирского. Пока они ехали через город, Мирский несколько раз бросал взгляд на Лэньера, словно пытался составить мнение о нем. Русский генерал-лейтенант был для Лэньера закрытой книгой; Мирский ни разу не проявил никаких личных черт. Тем не менее, Лэньер со значительно большим уважением относился к Мирскому, чем к Белозерскому. Мирский мог прислушиваться к голосу здравого смысла; Белозерский, похоже, даже не знал, что это такое.
На середине моста машина остановилась, и за руль сел морской пехотинец. Они проехали через торговый район, который Патриция называла «старомодным», и остановились на площади перед библиотекой. Один морской пехотинец и один десантник остались в машине. Они расположились в противоположных углах кабины и старательно избегали разговора.
Герхардт с помощью Егера вовлек Белозерского в беседу. Это дало возможность Лэньеру увести Мирского на несколько шагов вперед и подготовить его к тому, что ему предстояло.
– Я не уверен, говорили ли вам ваши командиры о Камне, – начал он, – но сомневаюсь, что вам известна вся его история.
Мирский неподвижно смотрел вперед.
– Камень – лучше, чем Картошка, – заметил он, подняв брови. – Если это картошка, то кто мы – черви, что ли? Мне говорили, что Камень создан людьми.
– Это даже не половина всего.
– Тогда интересно будет услышать остальное.
Лэньер рассказал некоторые подробности, пока они входили в библиотеку и поднимались по лестнице на второй этаж.
В читальном зале Лэньер нашел стеллажи с русскими книгами и появился с тремя, дав одну Мирскому – «Краткую историю Гибели» – и по одной Белозерскому и Языкову.
Белозерский стоял, крепко стиснув том обеими руками и глядя на Лэньера так, словно ему нанесли оскорбление.
– Что это? – спросил он.
Языков, колеблясь, открыл свою книгу.
– Прочитайте сами, – предложил Лэньер.