Роберт Бирн
Небоскреб
Глава 1
Для Эдвина Лестера поездка на Манхэттен в его последнее утро на этой земле была не более неприятной, чем в любое другое. Он уцепился за металлическую скобу в противно дребезжащем, вихляющемся из стороны в сторону вагоне подземки, битком набитом людьми, которых он не знал и не желал знать. Глаза его, как обычно, глядели в одну точку, сознание отключилось. Приятно было сознавать, что он одет со вкусом. Ему нравилось считать себя самым изысканно одетым бухгалтером во всем Нью-Йорке. Даже его полосатая нижняя рубашка из хлопка и боксерские трусики были свежевыстираны и выглажены. Но этот нюанс его туалета впоследствии в морге должным образом не оценят.
Поезд, вздрогнув, остановился.
– Это Пятидесятая? – спросил он, наклонив голову к газете какой-то женщины и скосив взгляд на тусклые, немытые окна.
– Да, – ответила женщина, выдергивая газету из-под его подбородка. Если вы слепой, то где ваша тросточка?
Вместе со всем этим стадом людей Эдвин Лестер торопливо пересек платформу, прошел через выпускные воротца и поспешил вверх по бетонным ступеням. Он старался не дышать, поскольку ароматы на станции «50-я улица» были не самыми изысканными в списке новых отравляющих веществ. Оказавшись на тротуаре, он пригнул голову и с усилием двинулся через 8-ю авеню, борясь с пронизывающим западным ветром. В подземке не произошло аварии, в его карманы никто не забрался, никто ничего не нарисовал на его пальто и не высморкался на него. Еще несколько минут бдительности – и он будет в безопасности, в своем кабинете на 60-м этаже здания Залияна. Он был рад, что ему не пришлоcь идти с западной стороны через всю площадь ведь там ветер всегда был куда сильнее.
Площадь Залияна представляла собой пустынное пространство, протянувшееся между 49-й и 50-й улицами, захватывая значительную часть 8-й и 9-й авеню. Все работавшие в этом районе знали, что главной проблемой было отсутствие каких-либо препятствий для ветра, хотя архитектор здания и отрицал это. Когда порывы ветра в любых других районах города достигали вполне сносного уровня в двадцать миль в час, на площади Залияна они могли быть вдвое сильнее и вполне достаточными для того, чтобы сбить с ног неопытного пешехода. В завываниях ветров, налетавших с Гудзона, через городские ущелья западной части Манхэттена, казалось, появлялись тревожные нотки, когда они добирались до пустынной площадки, которая когда-то была площадью Мэдисон-Сквер-Гарден. Обтекая высотное здание, строящееся в конце квартала на 9-й авеню, ветры соединялись снова и, не встречая препятствий, мчались наперегонки через площадь, словно тут у них был обводной канал. Они вздымали тучи пыли и песка порой метров на тридцать в высоту, создавая этакие миниатюрные смерчи-торнадо из бумажных стаканчиков и оберток от сандвичей. Служащие конторы Залияна соглашались,что необходимо как-то рассечь этот ветер, ослабить его, может быть, полосой деревьев или какой-нибудь стеной. Каменных скамеек для этого было явно недостаточно. Широкие углубленные ступени, спускающиеся вниз, к фонтану, могли служить определенным убежищем, если только сам фонтан был отключен; если же он работал, сооружение напоминало автомобильную мойку. Этот район был особенно опасен зимой, асфальт обледеневал. Чтобы добраться до работы, служащим приходилось проделывать настоящие акробатические трюки. Около года назад кто-то рассылал повсюду петиции, призывавшие к сооружению перил поперек площади, но из этого так ничего и не вышло. Архитектор отверг эту идею как профанацию его замысла.
Здание Залияна стояло в северо-восточном углу этого участка, как бы стараясь по возможности потеснее прижаться к более фешенебельным кварталам центральной части города. Чередование вертикальных гранитных полос с такими же полосами затемненного под цвет бронзы стекла создавало довольно впечатляющее зрелище. Если не считать маленьких балкончиков на уровне третьего этажа, все четыре стены, резко уходящие ввысь от горизонтали улицы к пирамидальной крыше на 66-м этаже, не имели ни одного украшения. В сообщениях печати этот замысел называли «освежающе целомудренным», «мощной оптимистической заявкой на будущее города». Это было стройное, «дерзостно стройное», бросающееся в глаза здание, ледяным пиком вонзающееся в небо Нью-Йорка. Можно было легко представить, как Арам Залиян смотрит на восток из своего кабинетного комплекса под самой крышей, довольный тем, что находится на одном уровне со зданием Экксона, Рокфеллеровским центром, башней Трэмпа и такими давними «оптимистическими заявками», как здания Крайслера и Эмпайр-стэйт.
Служащие, поджидающие на площадке лифт, обслуживавший этажи с 44-го по 66-й, были в тот день разговорчивее обычного. Возбуждающая борьба с ветром вывела их из обычной пассивности. В тот момент, когда к ним подошел Эдвин Лестер, какой-то молодой человек, приблизившись к дверям лифта, знаком поднятой вверх руки призвал всех к тишине.
– Вы слышите? – спросил он. – Прислушайтесь!
– Вы имеете в виду звук от ударов тросов о стену? – спросила какая-то женщина.
– Нет, вовсе не этот звук. Это просто ветер со свистом дует из-под всех дверей. Я имею в виду более низкий звук, вроде органной ноты. – Он прислушался. – Звучит как «ре», чуть ниже среднего «до».
– Послушали бы вы, что делается на нашем этаже, – сказала другая женщина. – Я работаю на пятьдесят третьем, в северо-восточном крыле. При такой погоде у меня весь день напролет в ушах будто койоты завывают.
Двери лифта открылись, и все гурьбой устремились внутрь, тут же разворачиваясь лицом к дверям.
– Когда ветер задувает через вентиляционные решетки лифта, – сказал тот же молодой человек, – шахта превращается в органную трубу. Мы работаем в самом высоком в мире органе фирмы «Вэрлитцер».
– Ах, вот в чем проблема, – сказал другой мужчина, когда двери лифта плавно закрылись, – вы, друзья, просто не любите музыку, а?
Смех все еще звучал в ушах Эдвина, когда он добрался до своего кабинета. Как забавны люди, думал он, аккуратно пристраивая свое пальто на крючок и рукой отряхивая с него воображаемые пылинки. Ну, конечно, не все люди. Сам он, например, особой веселостью не отличался. Самыми характерными его чертами, помимо вкуса к хорошей одежде, были, вероятно, самоконтроль и целеустремленность. Ему можно было поручить любую работу с твердой уверенностью, что она будет закончена точно в срок и без лишних напоминаний. Чего же он добился при всех этих положительных качествах? Должности помощника контролера в отделе учета строительной корпорации Залияна. И почти нет надежды до ухода на пенсию получить повышение в должности, но он по-прежнему будет добросовестно работать, отдавая делу все свои способности. Во всяком случае, у него был свой кабинет с прекрасным видом из окна, что обычно считалось признаком неоспоримого престижа. Однако применительно к зданию Залияна, которое в ветреные дни раскачивалось из стороны в сторону фута на три, это всего-навсего означало, что другие компании отказались арендовать верхние этажи. Поначалу это колебание здания беспокоило его, но понемногу Эдвин настолько привык к этому, что почти не замечал.
Выражение «кабинет с окном» было явным преувеличением. Точнее было бы сказать «закуток с окном». То, что сотрудники называли кабинетами, на 60-м этаже представляло собой небольшие прямоугольники, отделенные друг от друга тонюсенькими перегородками, по высоте едва доходившими до плеча. Весь этаж был как бы открыт нараспашку, если не считать его центральной части, в которой размещались лифты, лестничные пролеты, уборные и прочие служебные помещения. Стоя у своей конторки, Эдвин мог поверх этих перегородок видеть все пространство, вплоть до окон на западной стороне здания.
Он приветливо помахал нескольким коллегам и отдернул шторы. При таком низком черно-сером небе солнце в это утро не должно было доставить никаких хлопот. Некоторое время он постоял у идущего от пола до потолка окна, чтобы полюбоваться общей панорамой зданий, раскинувшейся перед ним. Ему нравилось напоминать самому себе, что вид из его окна был до мельчайших подробностей столь же впечатляющим, как и из окна Арама Залияна. Лестер созерцал этот вид уже два года, но все еще не насладился им, да и не ожидал, что когда-нибудь окончательно насладится. Каждый день он проводил минут пять – десять, глядя в это окно, которое сейчас было забрызгано каплями гонимого ветром дождя. Утро было пасмурным, можно сказать зловещим, верхушки изломанного городского силуэта терялись в тумане. Желая убедить себя, что эта страшная высота его не пугает, он стоял очень близко к окну, ногтями прижимаясь к защитному деревянному поручню и касаясь лбом холодной поверхности стекла. Между носками его ботинок помещался целый городской квартал. Глядя вниз, он видел множество пятнышек, появляющихся из подземки и разбегающихся в разные стороны. А десятью минутами раньше он сам был одним из этих пятнышек. Вот раскрылись, как цветки, несколько крохотных зонтиков. А потом он заметил, что стекло зашевелилось.
Он проследил за своим отражением. Его голова и плечи колебались и подрагивали, словно отражаясь в воде. Стекло выгибалось сначала внутрь, а потом наружу с интервалами секунд в пять, каждый раз приближаясь примерно на сантиметр. И каждый такой изгиб сопровождался ясным щелчком. Он хмуро прислушался. Щелчки прекратились, и стекло выгнулось наружу еще сильнее, словно тонкая перепонка, затягиваемая в область низкого давления в ходе школьного опыта. Стекло вибрировало, и, когда он поднял руку, чтобы прикоснуться к нему, два окна на противоположной стороне обрушились внутрь, произведя звук сотни разом щелкнувших кнутов. В тот же самый миг стофунтовое стекло, сквозь которое смотрел Лестер, треснуло, выскочило из своей рамы и рухнуло на улицу, подобно лезвию гильотины. От яростного порыва ветра, прокатившегося по всему зданию, перегородки опрокинулись, как костяшки домино. Лестера крутануло, и он попал в водоворот конвертов, бумаг, разных формуляров и вырезок. Стараясь защитить глаза, он поднял руку и пошарил у себя за спиной, пытаясь опереться на окно, которого там уже не было. Мощный порыв ветра сбил его с ног и бросил на спину, перекинув через деревянный защитный поручень. Он изо всех сил уперся ногами, чтобы удержать равновесие, но все же соскользнул и прокатился по полу метра полтора вдоль наружной стены. Прижимаясь предплечьями к полу, он так и не смог остановиться и неуклонно продолжал скользить вниз, хотя его ногти и прочертили десяток полос в ковре. Парой футов ниже уровня пола его скрюченные пальцы зацепились за металлическую полоску, служившую нижним упором для окна, и в тот же миг он ощутил острую, обжигающую боль в правом запястье.
И с внезапностью, настолько потрясающей, что у него перехватило дыхание, Эдвин Лестер повис на 740-футовой высоте над 8-й авеню. Надо было ждать, пока кто-нибудь не появится и не стащит его оттуда в безопасное место, никакой альтернативы не было, и он попросту висел под ветром и дождем.
Он уцепился покрепче, борясь с ветром, стремящимся оторвать его, и ждал, жмурясь от капель дождя. Он чувствовал, будто правую руку вырывают из плечевого сустава, а боль в запястье все нарастала. Где же все его друзья и коллеги? Холод, пронизывающий ногу, заставлял предположить, что брюки разорваны, но он не осмеливался посмотреть вниз, чтобы удостовериться в этом. Он смотрел в зияющее отверстие в стене, надеясь увидеть там чье-нибудь лицо, но ни-кто не появлялся. Все произошло столь стремительно, что он даже не успел испугаться, но теперь страх расползался по нему, подобно тысячам муравьев. Желудок свело, а глаза наполнились слезами.
– Помогите! – закричал он до странности хриплым голосом. – Помогите мне!
Что они там, оглохли все, что ли? Неужели никто не заметил, как он вывалился за окно? Что ж, видимо, ему придется самому себя спасать. Собрав все силы, он сумел подтянуться, коснувшись подбородком ладоней. Он увидел до обидного близкий край стола. Казалось, еще немного, и он доберется до него. Лестер был уверен, что сможет ухватиться за него одной рукой, если другой будет достаточно крепко держаться. Он перенес вес всего тела на левую руку и попытался поднять правую, но она не подчинилась. Что-то удерживало ее. Он дернулся изо всех сил, но не смог освободить руку. Повернув голову, он увидел, что его правое запястье, как кинжалом, пригвождено стальным обломком оконной рамы. Он оказался наколотым, словно мотылек на булавку, в равной степени неспособный ни упасть ни приподняться, и с каждым отчаянным ударом сердца из его плоти исторгалась кровь, которую мгновенно уносил ветер. Он уставился на пульсирующую рану как на некий поврежденный прибор и попытался заставить свой мозг проанализиро вать происходящее и найти какое-то решение. Слезы туманили его взор, а сознание стало исчезать. Боль переместилась из правой руки в левую, а в груди вдруг возникло такое ощущение, будто ее сдавливали закручиваемые кем-то тиски.
Эдвин Лестер обратил свой взор к свинцовым небесам. Его глаза и рот медленно расширялись, превращаясь в застывшую маску ужаса. И прежде чем остановиться, его сердце сделало несколько мощных, спазматических прыжков.
У двух пожарников, опустившихся сверху на веревках, ушло пять минут на то, чтобы снять Лестера со стального обломка и затащить обратно в его кабинет. Все реанимационные
усилия врачей оказались напрасными. Когда они прибыли, Эдвин Лестер, жертва коронарной недостаточности, вызванной шоком, был уже мертв.
А смерть двадцатилетней Марии Верез, оказалась милосердной и быстрой. Она неторопливо шла на юг по восточной стороне 8-й авеню, отвернув лицо от раздражающих дождевых струй. Если бы ей пришло в голову бросить взгляд через улицу, на верхние этажи здания Залияна точно без пяти минут девять, она, возможно, увидела бы, как на 60-м этаже лопнуло окно, образовав брешь, словно от выпавшего зуба, а следом за стеклом понесся кружащийся шлейф белой бумаги. Хотя расстояние было довольно большим, а угол ее обзора искривленным, она могла бы разглядеть повисшего на руках мужчину. Оконное стекло шириной в шесть футов и высотой в восемь с половиной должно было выглядеть снизу не более чем ножом мачете или здоровенным ножом мясника. Но она так и не посмотрела вверх – изо всех сил стараясь уберечь свою обувь и одежду от потоков дождя.
Стекло падало строго вниз на протяжении сорока этажей, набирая скорость и вращаясь, словно лезвие циркулярной пилы. В двух сотнях футов от земли
оно слегка накренилось и отклонилось от здания. Конечно, существовала вероятность, что оно ударится об асфальт или обрушит свою колоссальную энергию на автомобили и грузовики, но больно уж день выдался неудачный. Двигаясь с такой быстротой, что и не уследить глазом, оно стремительно приближалось к тротуару на противоположной стороне улицы, к спешащей фигурке Марии Верез.
Эксперты-медики не могли скрыть изумления. Туловище было разделено строго по диагонали справа налево – от шеи до бедра. Плоть и кожа на обоих кусках были плотно изрешечены осколками стекла, срикошетившими от мостовой, но основной разрез был хирургически ровным и чистым. И даже одежда этой женщины выглядела так, словно ее рассекли надвое мощным взмахом скальпеля.
Поезд, вздрогнув, остановился.
– Это Пятидесятая? – спросил он, наклонив голову к газете какой-то женщины и скосив взгляд на тусклые, немытые окна.
– Да, – ответила женщина, выдергивая газету из-под его подбородка. Если вы слепой, то где ваша тросточка?
Вместе со всем этим стадом людей Эдвин Лестер торопливо пересек платформу, прошел через выпускные воротца и поспешил вверх по бетонным ступеням. Он старался не дышать, поскольку ароматы на станции «50-я улица» были не самыми изысканными в списке новых отравляющих веществ. Оказавшись на тротуаре, он пригнул голову и с усилием двинулся через 8-ю авеню, борясь с пронизывающим западным ветром. В подземке не произошло аварии, в его карманы никто не забрался, никто ничего не нарисовал на его пальто и не высморкался на него. Еще несколько минут бдительности – и он будет в безопасности, в своем кабинете на 60-м этаже здания Залияна. Он был рад, что ему не пришлоcь идти с западной стороны через всю площадь ведь там ветер всегда был куда сильнее.
Площадь Залияна представляла собой пустынное пространство, протянувшееся между 49-й и 50-й улицами, захватывая значительную часть 8-й и 9-й авеню. Все работавшие в этом районе знали, что главной проблемой было отсутствие каких-либо препятствий для ветра, хотя архитектор здания и отрицал это. Когда порывы ветра в любых других районах города достигали вполне сносного уровня в двадцать миль в час, на площади Залияна они могли быть вдвое сильнее и вполне достаточными для того, чтобы сбить с ног неопытного пешехода. В завываниях ветров, налетавших с Гудзона, через городские ущелья западной части Манхэттена, казалось, появлялись тревожные нотки, когда они добирались до пустынной площадки, которая когда-то была площадью Мэдисон-Сквер-Гарден. Обтекая высотное здание, строящееся в конце квартала на 9-й авеню, ветры соединялись снова и, не встречая препятствий, мчались наперегонки через площадь, словно тут у них был обводной канал. Они вздымали тучи пыли и песка порой метров на тридцать в высоту, создавая этакие миниатюрные смерчи-торнадо из бумажных стаканчиков и оберток от сандвичей. Служащие конторы Залияна соглашались,что необходимо как-то рассечь этот ветер, ослабить его, может быть, полосой деревьев или какой-нибудь стеной. Каменных скамеек для этого было явно недостаточно. Широкие углубленные ступени, спускающиеся вниз, к фонтану, могли служить определенным убежищем, если только сам фонтан был отключен; если же он работал, сооружение напоминало автомобильную мойку. Этот район был особенно опасен зимой, асфальт обледеневал. Чтобы добраться до работы, служащим приходилось проделывать настоящие акробатические трюки. Около года назад кто-то рассылал повсюду петиции, призывавшие к сооружению перил поперек площади, но из этого так ничего и не вышло. Архитектор отверг эту идею как профанацию его замысла.
Здание Залияна стояло в северо-восточном углу этого участка, как бы стараясь по возможности потеснее прижаться к более фешенебельным кварталам центральной части города. Чередование вертикальных гранитных полос с такими же полосами затемненного под цвет бронзы стекла создавало довольно впечатляющее зрелище. Если не считать маленьких балкончиков на уровне третьего этажа, все четыре стены, резко уходящие ввысь от горизонтали улицы к пирамидальной крыше на 66-м этаже, не имели ни одного украшения. В сообщениях печати этот замысел называли «освежающе целомудренным», «мощной оптимистической заявкой на будущее города». Это было стройное, «дерзостно стройное», бросающееся в глаза здание, ледяным пиком вонзающееся в небо Нью-Йорка. Можно было легко представить, как Арам Залиян смотрит на восток из своего кабинетного комплекса под самой крышей, довольный тем, что находится на одном уровне со зданием Экксона, Рокфеллеровским центром, башней Трэмпа и такими давними «оптимистическими заявками», как здания Крайслера и Эмпайр-стэйт.
Служащие, поджидающие на площадке лифт, обслуживавший этажи с 44-го по 66-й, были в тот день разговорчивее обычного. Возбуждающая борьба с ветром вывела их из обычной пассивности. В тот момент, когда к ним подошел Эдвин Лестер, какой-то молодой человек, приблизившись к дверям лифта, знаком поднятой вверх руки призвал всех к тишине.
– Вы слышите? – спросил он. – Прислушайтесь!
– Вы имеете в виду звук от ударов тросов о стену? – спросила какая-то женщина.
– Нет, вовсе не этот звук. Это просто ветер со свистом дует из-под всех дверей. Я имею в виду более низкий звук, вроде органной ноты. – Он прислушался. – Звучит как «ре», чуть ниже среднего «до».
– Послушали бы вы, что делается на нашем этаже, – сказала другая женщина. – Я работаю на пятьдесят третьем, в северо-восточном крыле. При такой погоде у меня весь день напролет в ушах будто койоты завывают.
Двери лифта открылись, и все гурьбой устремились внутрь, тут же разворачиваясь лицом к дверям.
– Когда ветер задувает через вентиляционные решетки лифта, – сказал тот же молодой человек, – шахта превращается в органную трубу. Мы работаем в самом высоком в мире органе фирмы «Вэрлитцер».
– Ах, вот в чем проблема, – сказал другой мужчина, когда двери лифта плавно закрылись, – вы, друзья, просто не любите музыку, а?
Смех все еще звучал в ушах Эдвина, когда он добрался до своего кабинета. Как забавны люди, думал он, аккуратно пристраивая свое пальто на крючок и рукой отряхивая с него воображаемые пылинки. Ну, конечно, не все люди. Сам он, например, особой веселостью не отличался. Самыми характерными его чертами, помимо вкуса к хорошей одежде, были, вероятно, самоконтроль и целеустремленность. Ему можно было поручить любую работу с твердой уверенностью, что она будет закончена точно в срок и без лишних напоминаний. Чего же он добился при всех этих положительных качествах? Должности помощника контролера в отделе учета строительной корпорации Залияна. И почти нет надежды до ухода на пенсию получить повышение в должности, но он по-прежнему будет добросовестно работать, отдавая делу все свои способности. Во всяком случае, у него был свой кабинет с прекрасным видом из окна, что обычно считалось признаком неоспоримого престижа. Однако применительно к зданию Залияна, которое в ветреные дни раскачивалось из стороны в сторону фута на три, это всего-навсего означало, что другие компании отказались арендовать верхние этажи. Поначалу это колебание здания беспокоило его, но понемногу Эдвин настолько привык к этому, что почти не замечал.
Выражение «кабинет с окном» было явным преувеличением. Точнее было бы сказать «закуток с окном». То, что сотрудники называли кабинетами, на 60-м этаже представляло собой небольшие прямоугольники, отделенные друг от друга тонюсенькими перегородками, по высоте едва доходившими до плеча. Весь этаж был как бы открыт нараспашку, если не считать его центральной части, в которой размещались лифты, лестничные пролеты, уборные и прочие служебные помещения. Стоя у своей конторки, Эдвин мог поверх этих перегородок видеть все пространство, вплоть до окон на западной стороне здания.
Он приветливо помахал нескольким коллегам и отдернул шторы. При таком низком черно-сером небе солнце в это утро не должно было доставить никаких хлопот. Некоторое время он постоял у идущего от пола до потолка окна, чтобы полюбоваться общей панорамой зданий, раскинувшейся перед ним. Ему нравилось напоминать самому себе, что вид из его окна был до мельчайших подробностей столь же впечатляющим, как и из окна Арама Залияна. Лестер созерцал этот вид уже два года, но все еще не насладился им, да и не ожидал, что когда-нибудь окончательно насладится. Каждый день он проводил минут пять – десять, глядя в это окно, которое сейчас было забрызгано каплями гонимого ветром дождя. Утро было пасмурным, можно сказать зловещим, верхушки изломанного городского силуэта терялись в тумане. Желая убедить себя, что эта страшная высота его не пугает, он стоял очень близко к окну, ногтями прижимаясь к защитному деревянному поручню и касаясь лбом холодной поверхности стекла. Между носками его ботинок помещался целый городской квартал. Глядя вниз, он видел множество пятнышек, появляющихся из подземки и разбегающихся в разные стороны. А десятью минутами раньше он сам был одним из этих пятнышек. Вот раскрылись, как цветки, несколько крохотных зонтиков. А потом он заметил, что стекло зашевелилось.
Он проследил за своим отражением. Его голова и плечи колебались и подрагивали, словно отражаясь в воде. Стекло выгибалось сначала внутрь, а потом наружу с интервалами секунд в пять, каждый раз приближаясь примерно на сантиметр. И каждый такой изгиб сопровождался ясным щелчком. Он хмуро прислушался. Щелчки прекратились, и стекло выгнулось наружу еще сильнее, словно тонкая перепонка, затягиваемая в область низкого давления в ходе школьного опыта. Стекло вибрировало, и, когда он поднял руку, чтобы прикоснуться к нему, два окна на противоположной стороне обрушились внутрь, произведя звук сотни разом щелкнувших кнутов. В тот же самый миг стофунтовое стекло, сквозь которое смотрел Лестер, треснуло, выскочило из своей рамы и рухнуло на улицу, подобно лезвию гильотины. От яростного порыва ветра, прокатившегося по всему зданию, перегородки опрокинулись, как костяшки домино. Лестера крутануло, и он попал в водоворот конвертов, бумаг, разных формуляров и вырезок. Стараясь защитить глаза, он поднял руку и пошарил у себя за спиной, пытаясь опереться на окно, которого там уже не было. Мощный порыв ветра сбил его с ног и бросил на спину, перекинув через деревянный защитный поручень. Он изо всех сил уперся ногами, чтобы удержать равновесие, но все же соскользнул и прокатился по полу метра полтора вдоль наружной стены. Прижимаясь предплечьями к полу, он так и не смог остановиться и неуклонно продолжал скользить вниз, хотя его ногти и прочертили десяток полос в ковре. Парой футов ниже уровня пола его скрюченные пальцы зацепились за металлическую полоску, служившую нижним упором для окна, и в тот же миг он ощутил острую, обжигающую боль в правом запястье.
И с внезапностью, настолько потрясающей, что у него перехватило дыхание, Эдвин Лестер повис на 740-футовой высоте над 8-й авеню. Надо было ждать, пока кто-нибудь не появится и не стащит его оттуда в безопасное место, никакой альтернативы не было, и он попросту висел под ветром и дождем.
Он уцепился покрепче, борясь с ветром, стремящимся оторвать его, и ждал, жмурясь от капель дождя. Он чувствовал, будто правую руку вырывают из плечевого сустава, а боль в запястье все нарастала. Где же все его друзья и коллеги? Холод, пронизывающий ногу, заставлял предположить, что брюки разорваны, но он не осмеливался посмотреть вниз, чтобы удостовериться в этом. Он смотрел в зияющее отверстие в стене, надеясь увидеть там чье-нибудь лицо, но ни-кто не появлялся. Все произошло столь стремительно, что он даже не успел испугаться, но теперь страх расползался по нему, подобно тысячам муравьев. Желудок свело, а глаза наполнились слезами.
– Помогите! – закричал он до странности хриплым голосом. – Помогите мне!
Что они там, оглохли все, что ли? Неужели никто не заметил, как он вывалился за окно? Что ж, видимо, ему придется самому себя спасать. Собрав все силы, он сумел подтянуться, коснувшись подбородком ладоней. Он увидел до обидного близкий край стола. Казалось, еще немного, и он доберется до него. Лестер был уверен, что сможет ухватиться за него одной рукой, если другой будет достаточно крепко держаться. Он перенес вес всего тела на левую руку и попытался поднять правую, но она не подчинилась. Что-то удерживало ее. Он дернулся изо всех сил, но не смог освободить руку. Повернув голову, он увидел, что его правое запястье, как кинжалом, пригвождено стальным обломком оконной рамы. Он оказался наколотым, словно мотылек на булавку, в равной степени неспособный ни упасть ни приподняться, и с каждым отчаянным ударом сердца из его плоти исторгалась кровь, которую мгновенно уносил ветер. Он уставился на пульсирующую рану как на некий поврежденный прибор и попытался заставить свой мозг проанализиро вать происходящее и найти какое-то решение. Слезы туманили его взор, а сознание стало исчезать. Боль переместилась из правой руки в левую, а в груди вдруг возникло такое ощущение, будто ее сдавливали закручиваемые кем-то тиски.
Эдвин Лестер обратил свой взор к свинцовым небесам. Его глаза и рот медленно расширялись, превращаясь в застывшую маску ужаса. И прежде чем остановиться, его сердце сделало несколько мощных, спазматических прыжков.
У двух пожарников, опустившихся сверху на веревках, ушло пять минут на то, чтобы снять Лестера со стального обломка и затащить обратно в его кабинет. Все реанимационные
усилия врачей оказались напрасными. Когда они прибыли, Эдвин Лестер, жертва коронарной недостаточности, вызванной шоком, был уже мертв.
А смерть двадцатилетней Марии Верез, оказалась милосердной и быстрой. Она неторопливо шла на юг по восточной стороне 8-й авеню, отвернув лицо от раздражающих дождевых струй. Если бы ей пришло в голову бросить взгляд через улицу, на верхние этажи здания Залияна точно без пяти минут девять, она, возможно, увидела бы, как на 60-м этаже лопнуло окно, образовав брешь, словно от выпавшего зуба, а следом за стеклом понесся кружащийся шлейф белой бумаги. Хотя расстояние было довольно большим, а угол ее обзора искривленным, она могла бы разглядеть повисшего на руках мужчину. Оконное стекло шириной в шесть футов и высотой в восемь с половиной должно было выглядеть снизу не более чем ножом мачете или здоровенным ножом мясника. Но она так и не посмотрела вверх – изо всех сил стараясь уберечь свою обувь и одежду от потоков дождя.
Стекло падало строго вниз на протяжении сорока этажей, набирая скорость и вращаясь, словно лезвие циркулярной пилы. В двух сотнях футов от земли
оно слегка накренилось и отклонилось от здания. Конечно, существовала вероятность, что оно ударится об асфальт или обрушит свою колоссальную энергию на автомобили и грузовики, но больно уж день выдался неудачный. Двигаясь с такой быстротой, что и не уследить глазом, оно стремительно приближалось к тротуару на противоположной стороне улицы, к спешащей фигурке Марии Верез.
Эксперты-медики не могли скрыть изумления. Туловище было разделено строго по диагонали справа налево – от шеи до бедра. Плоть и кожа на обоих кусках были плотно изрешечены осколками стекла, срикошетившими от мостовой, но основной разрез был хирургически ровным и чистым. И даже одежда этой женщины выглядела так, словно ее рассекли надвое мощным взмахом скальпеля.
Глава 2
Два старших компаньона совместной юридической фирмы Розена, Лузетти, Блэйка, Пирса и Кэлба обычно не работали по одному и тому же делу. У них были разные клиенты, административные обязанности и профессиональные интересы. Они, конечно, не ездили по вызовам на дом и не действовали артельно, как новички, только что окончившие школу, нет, Боже упаси! Но когда дело касается самого важного клиента вашей фирмы, вам приходится повиноваться – отчасти по привычке, а отчасти из страха.
Лифт с такой скоростью домчал их до 66-го этажа, что у них заложило уши. Оба они были седовласыми, упитанными мужчинами строгого поведения. Саймон Розен был повыше своего компаньона, его сдержанность граничила с робостью. Он не считал нужным скрывать слегка презрительного отношения к Эудженио Лузетти, к его грубоватым манерам и отнюдь не изысканному произношению. На них были очень похожие костюмы-тройки, и это совпадение Розен находил неудобным, зато Лузетти попросту не замечал.
– Надеюсь, он купит наш план, – сказал Лузетти.
– Я уверен, что купит. Для него это наилучший способ избежать суда, ход разговора ты возьмешь на себя. Ты сумеешь более четко изложить суть дела, чем я. А я тебя поддержу.
– Думаю, тебе он доверяет больше.
– Чепуха. Он в равной степени не доверяет никому. Ты возьмешь на себя ответственность, Джин. Как старший компаньон, я тебе приказываю.
– О чем ты говоришь? Мы оба старшие компаньоны.
– Но мне шестьдесят восемь лет, а тебе всего лишь шестьдесят четыре. Так что я более старший компаньон. Я себя неважно чувствую. Ежедневное общение с Арамом попросту убьет меня.
– Ладно, Саймон, – с сухим смешком сказал Лузетти, – согласен. Я не боюсь этого старикашку.
Однако в глубине души он знал, что боится.
Кабинет Арама Залияна был целиком отделан деревом. Полы покрывал паркет, а стены и потолок – дощатые панели. Сделанный из красного дерева стол для совещаний окружало шестнадцать деревянных кресел-вертушек ручной работы, изготовленных в Италии по специальным чертежам. В камине горело большое дубовое полено, по-видимому, в нарушение закона. Комната была так велика, что два персидских восемнадцатифутовых ковра в ней совершенно терялись. Стены были увешаны дюжиной написанных маслом картин. Саймон Розен легко мог назвать имена художников, а Джино Лузетти даже и не попытался бы сделать это. Письменный стол был выполнен из палисандрового дерева, и на его сияющей поверхности располагались лишь телефонный аппарат, селекторная установка и блокнот для записей.
Сам же Арам Залиян был отнюдь не из дерева. Он был из крови и плоти и очень возбужден. Его черные, как угольки, глубоко посаженные глаза остро смотрели из-под кустистых темных бровей, странным образом контрастировавших с высоким лбом и редкими, но жесткими, как проволока, волосами. Во всей его костистой фигуре было что-то хищное, и когда он увидел входящих в кабинет адвокатов, то вскочил на ноги и двинулся в их сторону, размахивая газетой.
– Вы видели «Таймс»? Уже две недели прошло, а они и дня не пропустили. В каждом распроклятом выпуске мусолят эти истории. Садитесь. Я ведь вам, ребята, плачу большие деньги, чтобы вы избавляли меня от любых неприятностей, – и что же происходит? Куда бы я ни посмотрел, Залиян такой да Залиян сякой. Каждый репортеришка в городе разевает пасть, но ни один даже не поговорил со мной. Они публикуют любую чушь, которая только приходит им в голову. Вы видели их там, в вестибюле? Их человек пятьдесят, должно быть. Они выстраиваются в очередь каждое утро, словно за подаянием.
Залиян двигался безостановочно. Твердым шагом ходил взад-вперед по кабинету, садился, вставал и снова садился. Его брови поднимались и опускались одновременно с руками. В какой-то момент он в гневе ударил ладонью по письменному столу, но тут же выхватил носовой платок из нагрудного кармана своего серо-стального пиджака и стер отпечатки пальцев с полировки. Розен наблюдал за этим представлением со своей обычной невозмутимостью, а Лузетти то забрасывал ногу на ногу, то снова опускал ее и явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Ни «Пост», ни «Ньюс» меня не волнуют, – продолжал Залиян, – но «Таймс» меня достала. – Он скрутил газету и с силой шмякнул ею о край стола. Раздался звук, похожий на пистолетный выстрел. – А сегодня какой-то идиот интересуется, как все это повлияет на финансовое положение корпорации. Вы можете что-нибудь сделать? Он что же, в самом деле полагает, что из-за пары разбитых стекол все пойдет прахом? – Залиян сел и уставился на адвокатов, сидевших напротив. – Ну так что же мы собираемся с этим делать? Как вы намереваетесь остановить всю эту проклятую рекламу? А, Саймон? Не сиди там как пень. Выскажи-ка мне свое смехотворное и высокооплачиваемое мнение.
Саймон Розен поджал губы, а потом глубокомысленно произнес:
– Мы мало что можем сделать с прессой, если вообще можем. Меня не удивляет, что в газетах каждый день появляются какие-то статейки, вызванные... отвратительной природой этих ужасных смертей. Люди испытывают естественную антипатию к высоте и боятся, что их может треснуть по башке какое-то случайно выпавшее оконное стекло. Это отличный материал для газет. Сочинители всех этих баек даже не делают попыток взять у вас интервью, а это результат вашего отказа их давать.
– Ты что, хочешь, чтобы я устроил пресс-конференцию? Это и есть твой совет? Дать им возможность выкрутасничать с прямыми цитатами вместо того, чтобы они выдумывали что-то сами?
– Нет. Я считаю, что газеты все равно будут писать об этом событии, независимо от того, как вы поступите, до тех пор, пока сохраняется общественный интерес. Но интерес этот уже спадает. Сегодняшняя статья помещена в разделе бизнеса. История с Залияном в конечном счете будет вытеснена новыми несчастьями и скандалами. Такова уж человеческая природа.
– А что думаешь ты, Джино?
– Можно попробовать опубликовать что-то вроде туманного и угрожающего письма, – зашевелился в своем кресле Лузетти, – только я бы посоветовал этого не делать. Я знаю, подобные публикации приводят вас в бешенство, но давайте посмотрим на это как на докучливую, предваряющую суд публичность. Это может даже помочь нам добиться переноса места слушания дела в какой-нибудь городок в северной части штата, где присяжные не страдают боязнью высоких зданий.
– Не надо говорить о судах и присяжных, – замахал руками Залиян. – На моем веку их было вполне достаточно. Выступления свидетелей на открытом судебном заседании – вот все, что мне нужно. Вам нужно преградить дорогу суду. Сколько исковых заявлений уже представлено?
– Три, – ответил Лузетти, – на общую сумму в двести миллионов долларов. А за притязаниями на возмещение ущерба, вроде этого, ничего не стоит. Нам точно известно, что семьи обоих погибших подали хорошо обоснованные протесты, это же касается пяти-шести раненых. Есть еще десять, ну, может быть, двенадцать человек, травмированных настолько, чтобы они могли обратиться в суд. Может возникнуть десять – двенадцать неприятных исков со стороны людей, надеющихся поживиться на этом деле, но это весьма приблизительные прикидки, на самом деле их может быть гораздо больше, так что суд, или суды, думаю, неизбежны. Страховые компании тоже попытаются сплутовать, чтобы снять с себя ответственность. Мы с Саймоном видим только одну возможность избежать длительных судебных тяжб.
– Ах так?! И что же это за возможность? – Залиян оперся локтями о стол и закрыл лицо ладонями. Поэтому его голос прозвучал глухо, когда он сказал: – Продолжай, я слушаю.
Лузетти бросил быстрый взгляд на Розена, тот кивнул.
– Эти истцы возбудят дела против всех: архитектора, инженера-конструктора, главного подрядчика, субподрядчика, отвечавшего за установку окон, изготовителей рам и стекла... Я никого не забыл, Сай?
– Предприятия Залияна, для которых исполнялась эта работа, фирма Залияна, являющаяся сейчас владельцем этого здания, фирма «Собственность Залияна», агент по аренде и контролер по эксплуатации здания, а еще, согласно так называемой теории «большого кармана», сам Арам Залиян, миллионер, главный управляющий этими тремя упомянутыми корпорациями.
Залиян шумно выдохнул сквозь пальцы и сказал:
– Бывший миллионер.
– Каждый из ответчиков, – продолжил Лузетти, – будет представлен своим официальным страховым агентом или же адвокатом со стороны. Будут наняты технические эксперты для проверки технической документации. Все то, что выяснят эти эксперты, если это поддержит позиции их клиентов, будет представлено в суд, а экспертов вызовут в качестве свидетелей. После этого, конечно, против них тоже будут возбуждены иски другой стороной.
– Конечно, – сказал Залиян, опуская руки и сокрушенно качая головой из стороны в сторону.
– Если же данные экспертизы подтвердят нанесенный ущерб, страховые компании попытаются избежать суда. Мы вот что предлагаем, Арам: надо пригласить одного эксперта от нас, причем у него должна быть неоспоримая репутация честного человека, оказать ему полное содействие и дать возможность точно определить, отчего же выпали эти стекла. Когда он закончит свое расследование, мы устроим встречу с ответчиками и их адвокатами, представим эти выводы, определим долю ответственности всех сторон и на базе жесткого сотрудничества добьемся согласия каждой на соответствующее распределение этой ответственности.
– На базе дружеского сотрудничества! – взорвался Залиян. – Как бы я хотел затащить сюда и Мартино, и Шустера, и Кэстльмана и задушить их голыми руками! Я их нанял, чтобы они мне спроектировали и построили такое здание, которым я мог бы гордиться и заработать на нем баксы, а не такое, которое гнется, как флагшток, и из окон которого вылетают стекла! Чего ради я должен терпеть все эти неприятности? Они вели нечестную игру, так что им придется платить. Я даже не понимаю, с какой стати меня втянули во все это дело.
Он встал и снова стал ходить по комнате, глядя прямо перед собой. А Саймон Розен на мгновение прикрыл глаза – так он обычно отключался, попадая в неприятную ситуацию. Лузетти внимательно наблюдал за Залияном, чтобы не пропустить момент, когда тот вдруг начнет кидаться подвернувшимися под руку предметами.
Лифт с такой скоростью домчал их до 66-го этажа, что у них заложило уши. Оба они были седовласыми, упитанными мужчинами строгого поведения. Саймон Розен был повыше своего компаньона, его сдержанность граничила с робостью. Он не считал нужным скрывать слегка презрительного отношения к Эудженио Лузетти, к его грубоватым манерам и отнюдь не изысканному произношению. На них были очень похожие костюмы-тройки, и это совпадение Розен находил неудобным, зато Лузетти попросту не замечал.
– Надеюсь, он купит наш план, – сказал Лузетти.
– Я уверен, что купит. Для него это наилучший способ избежать суда, ход разговора ты возьмешь на себя. Ты сумеешь более четко изложить суть дела, чем я. А я тебя поддержу.
– Думаю, тебе он доверяет больше.
– Чепуха. Он в равной степени не доверяет никому. Ты возьмешь на себя ответственность, Джин. Как старший компаньон, я тебе приказываю.
– О чем ты говоришь? Мы оба старшие компаньоны.
– Но мне шестьдесят восемь лет, а тебе всего лишь шестьдесят четыре. Так что я более старший компаньон. Я себя неважно чувствую. Ежедневное общение с Арамом попросту убьет меня.
– Ладно, Саймон, – с сухим смешком сказал Лузетти, – согласен. Я не боюсь этого старикашку.
Однако в глубине души он знал, что боится.
Кабинет Арама Залияна был целиком отделан деревом. Полы покрывал паркет, а стены и потолок – дощатые панели. Сделанный из красного дерева стол для совещаний окружало шестнадцать деревянных кресел-вертушек ручной работы, изготовленных в Италии по специальным чертежам. В камине горело большое дубовое полено, по-видимому, в нарушение закона. Комната была так велика, что два персидских восемнадцатифутовых ковра в ней совершенно терялись. Стены были увешаны дюжиной написанных маслом картин. Саймон Розен легко мог назвать имена художников, а Джино Лузетти даже и не попытался бы сделать это. Письменный стол был выполнен из палисандрового дерева, и на его сияющей поверхности располагались лишь телефонный аппарат, селекторная установка и блокнот для записей.
Сам же Арам Залиян был отнюдь не из дерева. Он был из крови и плоти и очень возбужден. Его черные, как угольки, глубоко посаженные глаза остро смотрели из-под кустистых темных бровей, странным образом контрастировавших с высоким лбом и редкими, но жесткими, как проволока, волосами. Во всей его костистой фигуре было что-то хищное, и когда он увидел входящих в кабинет адвокатов, то вскочил на ноги и двинулся в их сторону, размахивая газетой.
– Вы видели «Таймс»? Уже две недели прошло, а они и дня не пропустили. В каждом распроклятом выпуске мусолят эти истории. Садитесь. Я ведь вам, ребята, плачу большие деньги, чтобы вы избавляли меня от любых неприятностей, – и что же происходит? Куда бы я ни посмотрел, Залиян такой да Залиян сякой. Каждый репортеришка в городе разевает пасть, но ни один даже не поговорил со мной. Они публикуют любую чушь, которая только приходит им в голову. Вы видели их там, в вестибюле? Их человек пятьдесят, должно быть. Они выстраиваются в очередь каждое утро, словно за подаянием.
Залиян двигался безостановочно. Твердым шагом ходил взад-вперед по кабинету, садился, вставал и снова садился. Его брови поднимались и опускались одновременно с руками. В какой-то момент он в гневе ударил ладонью по письменному столу, но тут же выхватил носовой платок из нагрудного кармана своего серо-стального пиджака и стер отпечатки пальцев с полировки. Розен наблюдал за этим представлением со своей обычной невозмутимостью, а Лузетти то забрасывал ногу на ногу, то снова опускал ее и явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Ни «Пост», ни «Ньюс» меня не волнуют, – продолжал Залиян, – но «Таймс» меня достала. – Он скрутил газету и с силой шмякнул ею о край стола. Раздался звук, похожий на пистолетный выстрел. – А сегодня какой-то идиот интересуется, как все это повлияет на финансовое положение корпорации. Вы можете что-нибудь сделать? Он что же, в самом деле полагает, что из-за пары разбитых стекол все пойдет прахом? – Залиян сел и уставился на адвокатов, сидевших напротив. – Ну так что же мы собираемся с этим делать? Как вы намереваетесь остановить всю эту проклятую рекламу? А, Саймон? Не сиди там как пень. Выскажи-ка мне свое смехотворное и высокооплачиваемое мнение.
Саймон Розен поджал губы, а потом глубокомысленно произнес:
– Мы мало что можем сделать с прессой, если вообще можем. Меня не удивляет, что в газетах каждый день появляются какие-то статейки, вызванные... отвратительной природой этих ужасных смертей. Люди испытывают естественную антипатию к высоте и боятся, что их может треснуть по башке какое-то случайно выпавшее оконное стекло. Это отличный материал для газет. Сочинители всех этих баек даже не делают попыток взять у вас интервью, а это результат вашего отказа их давать.
– Ты что, хочешь, чтобы я устроил пресс-конференцию? Это и есть твой совет? Дать им возможность выкрутасничать с прямыми цитатами вместо того, чтобы они выдумывали что-то сами?
– Нет. Я считаю, что газеты все равно будут писать об этом событии, независимо от того, как вы поступите, до тех пор, пока сохраняется общественный интерес. Но интерес этот уже спадает. Сегодняшняя статья помещена в разделе бизнеса. История с Залияном в конечном счете будет вытеснена новыми несчастьями и скандалами. Такова уж человеческая природа.
– А что думаешь ты, Джино?
– Можно попробовать опубликовать что-то вроде туманного и угрожающего письма, – зашевелился в своем кресле Лузетти, – только я бы посоветовал этого не делать. Я знаю, подобные публикации приводят вас в бешенство, но давайте посмотрим на это как на докучливую, предваряющую суд публичность. Это может даже помочь нам добиться переноса места слушания дела в какой-нибудь городок в северной части штата, где присяжные не страдают боязнью высоких зданий.
– Не надо говорить о судах и присяжных, – замахал руками Залиян. – На моем веку их было вполне достаточно. Выступления свидетелей на открытом судебном заседании – вот все, что мне нужно. Вам нужно преградить дорогу суду. Сколько исковых заявлений уже представлено?
– Три, – ответил Лузетти, – на общую сумму в двести миллионов долларов. А за притязаниями на возмещение ущерба, вроде этого, ничего не стоит. Нам точно известно, что семьи обоих погибших подали хорошо обоснованные протесты, это же касается пяти-шести раненых. Есть еще десять, ну, может быть, двенадцать человек, травмированных настолько, чтобы они могли обратиться в суд. Может возникнуть десять – двенадцать неприятных исков со стороны людей, надеющихся поживиться на этом деле, но это весьма приблизительные прикидки, на самом деле их может быть гораздо больше, так что суд, или суды, думаю, неизбежны. Страховые компании тоже попытаются сплутовать, чтобы снять с себя ответственность. Мы с Саймоном видим только одну возможность избежать длительных судебных тяжб.
– Ах так?! И что же это за возможность? – Залиян оперся локтями о стол и закрыл лицо ладонями. Поэтому его голос прозвучал глухо, когда он сказал: – Продолжай, я слушаю.
Лузетти бросил быстрый взгляд на Розена, тот кивнул.
– Эти истцы возбудят дела против всех: архитектора, инженера-конструктора, главного подрядчика, субподрядчика, отвечавшего за установку окон, изготовителей рам и стекла... Я никого не забыл, Сай?
– Предприятия Залияна, для которых исполнялась эта работа, фирма Залияна, являющаяся сейчас владельцем этого здания, фирма «Собственность Залияна», агент по аренде и контролер по эксплуатации здания, а еще, согласно так называемой теории «большого кармана», сам Арам Залиян, миллионер, главный управляющий этими тремя упомянутыми корпорациями.
Залиян шумно выдохнул сквозь пальцы и сказал:
– Бывший миллионер.
– Каждый из ответчиков, – продолжил Лузетти, – будет представлен своим официальным страховым агентом или же адвокатом со стороны. Будут наняты технические эксперты для проверки технической документации. Все то, что выяснят эти эксперты, если это поддержит позиции их клиентов, будет представлено в суд, а экспертов вызовут в качестве свидетелей. После этого, конечно, против них тоже будут возбуждены иски другой стороной.
– Конечно, – сказал Залиян, опуская руки и сокрушенно качая головой из стороны в сторону.
– Если же данные экспертизы подтвердят нанесенный ущерб, страховые компании попытаются избежать суда. Мы вот что предлагаем, Арам: надо пригласить одного эксперта от нас, причем у него должна быть неоспоримая репутация честного человека, оказать ему полное содействие и дать возможность точно определить, отчего же выпали эти стекла. Когда он закончит свое расследование, мы устроим встречу с ответчиками и их адвокатами, представим эти выводы, определим долю ответственности всех сторон и на базе жесткого сотрудничества добьемся согласия каждой на соответствующее распределение этой ответственности.
– На базе дружеского сотрудничества! – взорвался Залиян. – Как бы я хотел затащить сюда и Мартино, и Шустера, и Кэстльмана и задушить их голыми руками! Я их нанял, чтобы они мне спроектировали и построили такое здание, которым я мог бы гордиться и заработать на нем баксы, а не такое, которое гнется, как флагшток, и из окон которого вылетают стекла! Чего ради я должен терпеть все эти неприятности? Они вели нечестную игру, так что им придется платить. Я даже не понимаю, с какой стати меня втянули во все это дело.
Он встал и снова стал ходить по комнате, глядя прямо перед собой. А Саймон Розен на мгновение прикрыл глаза – так он обычно отключался, попадая в неприятную ситуацию. Лузетти внимательно наблюдал за Залияном, чтобы не пропустить момент, когда тот вдруг начнет кидаться подвернувшимися под руку предметами.