Романистъ страстно нападаетъ на могущество клерикализма, который приводитъ къ обдннію страны, погашаетъ предпріимчивость и мятежность мысли, изгоняетъ изъ міра радость жизни. Онъ возстаетъ также противъ отвратительнаго общественнаго устройства, благодаря которому богатства сосредоточиваются въ рукахъ немногихъ, а цлыя семейства должны умирать съ голоду, въ грязи и холод, на земл, которая, при лучшей обработк, могла бы создать всеобшее счастье. Ничто не удерживаетъ его въ его борьб и эти четыре романа являются столькими же копьями, сломанными во имя Любви, Труда и Свободы, трехъ единственныхъ дорогъ, ведущихъ въ обтованный градъ будущаго.
 

IV.

 
   Съ появленія "Обнаженной", въ начал 1906 года, до "Луны Бенаморъ", вышедшей въ средин 1909 г., наступаетъ новый приблизительно четырехлтній періодъ въ дятельности Бласко Ибаньеса.
   Набросавъ главные виды или ландшафты валенсіанской мстной повсти, исчерпавъ главнйшія темы романа революціоннаго, боевого, Висенте Бласко Ибаньесъ снова мняетъ курсъ. Его подвижной умъ обращается къ другимъ горизонтамъ, суживаетъ сцену, которую хочетъ подвергнуть кропотливому наблюденію, и его любознательность, раньше разсивавшаяся, созерцая широкія панорамы, теперь уходитъ въ изученіе душъ. Если раньше работа его носила синтетическій характеръ, то теперь она становится аналитической.
   Превращеніе это не легкое. To и дло, какъ это случается на многихъ прекрасныхъ страницахъ романовъ "Кровавая арена", "Мертвые повелваютъ", свободная фантазія автора расправляетъ свои орлиныя крылья и поднимается ввысь, чтобы насладиться созерцаніемъ безконечной дали, точно повинуясь привычк дышать воздухомъ горныхъ высотъ. Но очень скоро психологическій анализъ беретъ вверхъ. Снова начинаетъ преобладать наблюденіе надъ этимъ чудеснымъ явленіемъ, похожимъ на кипніе, которое мы называемъ сознаніемъ, и читатель снова присутствуетъ при сумеречномъ пробужденіи и тайномъ развитіи чувствъ, при зарожденіи и измненіи идей, при образованіи тхъ внутреннихъ бурь, которыя мы называемъ страстями, при удивительно тонкой работ, полной неожиданныхъ сюрпризовъ, какъ формулы кабалистической книги. Можно подумать, что зрачки автора суживаются, чтобы воспринять только самыя маленькія явленія, и что въ подражаніе великимъ художникамъ старой венеціанской школы онъ придаетъ значеніе только отдльнымъ фигурамъ. Эта новая тенденція сообщаетъ всему творчеству Бласко Ибаньеса новый симпатичный характеръ научнаго изслдованія и космополитизма.
   "Обнаженная" – романъ, полный отчаянія, проникнутый трагизмомъ, и въ немъ торжествуетъ смерть. Онъ оставляетъ въ душ глубокій слдъ, долго сохраняющійся. Это не столько даже слдъ, а скоре рана.
   Художникъ Маріано Реновалесъ, только-что извдавшій первую улыбку счастья и славу, которой иногда – увы! рдко! – богиня Фортуна даритъ молодыхъ художниковъ, женится на Хосефин Торреальта, дочери дипломата, бднаго, незначительнаго, но напыщеннаго, неприступнаго, съ характерной для этой профессіи театральной неприступностыо. Хосефина унаслдовала отъ отца его вульгарность. Она скромная мщанка, преданная католицизму, безъ собственныхъ убжденій, вчная рабыня чужого мннія. Реновалесъ, напротивъ, умъ независимый, мужественный, страстно влюблениый въ свое искусство. Эти дв души, горячо любившія другъ друга, никогда не сливались въ горячемъ поцлу одного и того же идеала. Для Реновалеса "иксусство это сама жизнь", для Хосефины только "средство къ жизни". Прекраснйшія мечты ея мужа не трогаютъ ее.
   Побывавъ въ главнйшихъ городахъ Италіи, они поселяются въ Рим. Предъ нимъ носятся виднія картинъ великихъ и безсмертныхъ. Она возстаетъ сначала мягко, потомъ со слезами и рзкостью. Легче писать на память "бытовыя" картины, которыя такъ хорошо оплачиваются американцами! Часто они спорили по этому поводу. Въ молодой женщин пробудилась ревность. Она ненавидла натурщицъ. Въ своемъ невжеств она не понимала, что ея мужъ такъ можетъ находиться во власти искусства, что не будетъ испытывать никакихъ низменныхъ чувствъ лицомъ къ лицу съ тми красивыми женщинами, которыя передъ нимъ обнажались. "Она совтовала ему, рисовать дтей, играющихъ на волынк, кудрявыхъ и полненькихъ, какъ ребенокъ Іисусъ, старыхъ крестьянокъ сь морщинистыми, коричневыми лицами, лысыхъ старцевъ съ длинной бородой".
   Реновалесъ уступилъ. Онъ обожалъ Хосефину и хотлъ ей сдлать пріятное. Его колебаніе продолжалось однако недолго. Его призваніе, на мгновеніе заглушенное, пробудилось съ новою силой. И на этотъ разъ порывъ былъ тмъ сильне, что ему помогала любовь. Лицо Хосефины было не очень красиво, тмъ прекрасне зато было ея тло, безупречное, граціозное, округлое, матовой близны, съ маленькими упругими грудями, твердымъ, не выступавшимъ впередъ, животомъ и тонкими гибкими ногами. Она была "обнаженной" красавицей, безсмертной двой Гойи. О! Если бы онъ могъ ee изобразить въ такамъ вид! Маріано Реновалесъ убждалъ, умолялъ, выдвигалъ вс аргументы артиста и любовника и наконецъ добился своего. Хосефина согласилась позировать изъ простого любопытства, не понимая священной миссіи – миссіи красоты – которую брала на себя. Бдный Реновалесъ! "Три дня работалъ онъ съ лихорадочнымъ безуміемъ, съ безмрно широко раскрытыми глазами, словно хотлъ пожрать ими эти гармоническія формы". Картина была готова. Это было законченное, чудесное созданіе, сущность его души, идеалъ принявшій линіи и краски, воплотившейся, улыбавшейся ему безсмертной улыбкой.
   Когда миновалъ первый порывъ изумленія и удовлетворейнаго тщеславія, молбдая женщина хотла разорвать полотно. Картина хороша, но неприлична. Неприлична! Художникъ чувствовалъ, какъ подъ его ногами дрожитъ полъ. Онъ хотлъ заплакать, умереть. "Хосефина, еще обнаженная, бросилась на картину съ лсвкостью бшеной кошки. Первымъ ударомъ ногтей она царапнула сверху до низу полотно, стирая еще теплыя краски, вырывая сухія мста. Потомъ взяла ножъ изъ ящика съ красками и рррр… полотно испустило протяжный вздохъ, и разползлось подъ натискомъ блой руки, которая, казалось, посинла отъ гнва".
   Художникъ стоялъ, не двигаясь. Къ чему? Онъ чувствовалъ себя уничтоженнымъ, разбитымъ. Его будущность, сломанная торжествующей вульгарностью жены, разбилась въ дребезги, какъ зеркало. Онъ возненавидлъ Хосефину ненавистью пассивной и равнодушной, которая замораживала его тло и постепенно проникала въ его душу. Какъ могъ онъ жениться на этой женщин? Она не понимала его. Ему было скучно дома и онъ сталъ посщать салоны. Его снедало лихорадочное желаніе развлечься, наслаждаться, создать себ вторую молодость. A Хосефина мшала! О, если бы она умерла!
   Такъ кончается первая часть.
   На порог старости Маріано Реновалесъ влюбляется безумно, съ юношеской страстностью, въ графиню де Альберка. Она сначала только кокетничаетъ и шутитъ, потомъ сдается. Это женщина каяризная, съ ненасытною жаждой новыхъ впечатлній,
   Случайно Хосефина узнаетъ объ этой любви, и болзнь, которая ее подтачивала, обостряется. Ревность усиливаетъ ея неврастенію. Страданіе производитъ настоящее опустошеніе въ этомъ слабомъ организм. Съ каждымъ днемъ она все больше блднетъ, худетъ, приближается къ смерти. По вечерамъ, въ припадкахъ лихорадки, волосы прилипаютъ къ посинвшимъ вискамъ, покрытымъ каплями пота. Лицо ея все боле напоминаетъ заостренный тонкій профиль мертвеца.
   Хосефина умираетъ и Маріано Реновалесъ, уже чувствующій приближеніе старости, вдругъ сознаетъ себя одинокимъ, страшно одинокимъ. Его единственная дочь Милита вышла замужъ и приходитъ къ нему только, когда ей нужны деньги. Безъ видимой причины, какъ бы подъ чьими-то чарами, онъ испытываетъ неодолимое отвращеніе къ своей возлюбленной, графин де Альберка. Въ его дом, въ этомъ дворц, гд умерла Хосефина, все говоритъ ему о покойной; мебель, пышныя кортьеры,украшающія двери, даже стны, казалось, хранятъ запахъ духовъ и шелестъ ея платья, съ того раза, когда она проходила здсь въ послдній разъ.
   Это на первый взглядъ нелогическое возрожденіе воспоминаній, это упрямое возвращеніе къ прошлому, это противорчіе, въ силу котораго Реновалесъ боготворитъ умершую жену, которую ненавидлъ при жизни, является драгоцннымъ феноменомъ психологіи любви, обнаруживая большое мастерство романиста.
   Въ отчаяніи несчастный Реновалесъ пытается изобразить жену на память, но ему удается только создать странный образъ, совершенно патологическій, который лишь неопредленно воспроизводитъ черты покойной.
   "Бросалось въ глаза неправдоподобіе чертъ, преднамренное преувеличеніе. Глаза – огромные, чудовищно большіе; ротъ крошечный, какь точка, кожа блестящей сверхъестественной близны. Только въ зрачкахъ было что-то поразительное: взглядъ точно шелъ издалека и горлъ такимъ удивительнымъ блескомъ, что, казалось, просвчивалъ сквозь полотно".
   Удовлетворенный своимъ созданіемъ, Реновалесъ однако не былъ покоенъ. Онъ хотлъ большаго, хотлъ снова обрсти Хосефину, слышать ее, сжать въ своихъ объятіяхъ, еще разъ обладать ею. Чтобы добиться своей цли, онъ ищеть по улицамъ и въ театрахъ женщину, которая походила бы на нее. Наконецъ, ему кажется, что онъ ее нашелъ. Это "Прекрасная Фреголина", кафешантанная пвица. Двица – не изъ неприступныхъ – отправляется въ студію художника. Ренавалесъ заставляетъ ее надть платье и чулки, принадлежавшіе "той – другой". Только въ такотъ вид онъ можетъ ее писать. Она соглашается. При вид ея художнику кажется на мгновеніе, что Хосефина въ самомъ дл воскресла: это ея тло, ея глаза, затуманенные и грустные. Но энтузіазмъ его быстро проходитъ, силы покидаютъ его. Нтъ, это не она, не она! И между тмъ, какъ "прекрасная Фреголина" быстро одвается, испугавшись мысли, что передъ ней сумасшедшій, Реновалесъ плачетъ безутшными слезами надъ гибелью послдней иллюзіи. О юность, юность! Зачмъ ты миновала?
   Въ слдующемъ году, вернувшись посл семимсячнаго путешествія по центральной Европ, Турціи и Малой Азіи, Бласко Ибаньесъ выпустилъ книгу "Востокъ". Это прелестная вещь, видніе романиста, полное интереса и воодушевленія. Въ ней встрчаются превосходныя страницы, напр., посвященныя описанію Гинебры, "города убжищъ", какъ авторъ мтко его называетъ, или "элегантной Вн" и "голубому прекрасному Дунаю" или глава "ночь Силы". Все это незабвенныя страницы, въ которыхъ чувствуется трепетъ жизни. Словно грядущія поколнія приближаются и въ безмолвіи священной ночи слышатся ихъ шаги!
   Романъ "Кровавая арена", вышедшій вскор посл этого, имлъ огромный успхъ. Сюжетъ такой же простой, какъ просты встрчающіеся въ немъ характеры.
   Тореро Хуанъ Гальярдо въ своемъ род тоже "завоеватель", arriviste, который благодаря своей смлости, ловкости и сил становится однимъ изъ самыхъ иэвстныхъ матадоровъ. Онъ молодъ, красивъ и богатъ. Все улыбается ему. Импрессаріо перебиваютъ его другъ у друга, газеты помщаютъ его портретъ, на улицахъ толпа останавливается, чтобы поглазть на него, самыя прекрасныя модныя кокотки, ради которыхъ разоряются свтскіе люди, пишутъ ему, предлагая сладость своихъ поцлуевъ… Въ Севиль Хуанъ Гальярдо вступаетъ въ связь съ доньей Соль, вдовой дипломата, племянницей маркиза де Мораима. Ее зовутъ "Посланницей" и хотя она и родилась, въ Андалусіи, она скоре типъ экзотическій, космополитическій цвтокъ, интересный и рдкій, напомимающій Леонору, прекрасную в_а_л_ь_к_и_р_і_ю съ садическими наклонностями въ роман "Въ апельсинныхъ садахъ". Ея душа отличается обворожительной сложностью и такою же обворожительной фривольностью. Все приводитъ ее въ восторгъ и ко всему она охладваетъ. Едва почувствовавъ голодъ, она уже пресыщена. Она наздница, способная низвергнуть быка, женщина влюбленная въ мужество и силу и въ то же время чувствительная, способная приколоть осеннюю розу къ куртк разбойника. Связь между доньей Соль и Хуанъ Гальярдо продолжается не долго и на этотъ разъ покидаетъ его она.
   Среда, въ которой развертывается дйствіе, позволяетъ романисту нарисовать нсколько ясно очерченныхъ типовъ и набросать не мало андалузскихъ сценъ и картинъ, среди которыхъ особенно выдается своей точностью и богатымъ великолпіемъ колорита описаніе знаменитой Святой недли въ Севиль.
   Карьера великихъ тореровъ блестяща и поразительна, какъ карьера конквистадоровъ, но быстро кончается: иногда, потому что мускулы слабютъ, иногда потому что мужество уходитъ, исчезаетъ жажда крови, а вмст съ ней и храбрость. Существуетъ немало тореровъ, смлыхъ и превосходныхъ бойцовъ лишь до той поры, когда они получаютъ первую рану отъ роговъ быка. Это и случается съ Гальярдо. Оправившись посл серьезной раны, онъ чувствуетъ себя слабымъ тломъ и – что еще хуже – слабымъ духомъ. Онъ потерялъ вру въ себя. Всспоминаніе объ испытанныхъ страданіяхъ разслабляетъ его волю. Онъ боится близко подходить къ быкамъ. Его ноги автоматично уходятъ отъ нихъ. Страхъ овладваетъ имъ. Публика замтила это, газеты распространили извстіе и звзда знаменитаго матадора начала клонить къ закату. И какъ быстро, унизительно и печально погасла она. Тщетно пытался онъ взять себя въ руки, побдить свою слабость, чтобы вновь завоевать утерянную славу. Умерло его былое мужество. Онъ сталъ другимъ. Въ Мадрид донья Соль и Хуанъ Гальярдо вновь встрчаются. Тopepo напоминаетъ ей о своей прежней любви, которая все еще жжетъ его сердце, но она только пожимаегь плечами. Кто вспоминаетъ о прошломъ? Правда, она его любила… немного… но это былъ мимолетный капризъ, нервная эмоція, о которой не стоитъ говорить. Разговоръ между элегантной авантюристкой-аристократкой и невжественнымъ, грубымъ бойцомъ непродолжителенъ, но зато напряженъ и полонъ дкой горечи. Онъ не зналъ, что сказать. Она, видя его ошеломленнымъ, глядитъ на него съ любопытствомъ и пренебреженіемъ. Точно она видла сонъ.
   Она вспоминаетъ одного раджу, котораго знала въ Лондон, и пытается объяснить тореро впечатлніе, произведенное на нее этимъ индусомъ, красивымъ и грустнымъ, съ мднымъ лицомъ, лнивыми движеніями и жиденькими усами.
   "Онъ былъ красивъ, молодъ, и глядлъ на меня обожающими загадочными глазами дикаго животнаго, а я находила его смшнымъ и смялась каждый разъ, когда онъ лепеталъ по англійски какой нибудь восточный комплиментъ. Онъ дрожалъ отъ холода, кашлялъ отъ тумана, двигался, какъ птица подъ дождемъ, размахивая своими одеждами, какъ мокрыми крыльями. Когда онъ мн говорилъ о любви, глядя на меня влажными глазами газели, мн хотлось купить ему пальто и шляпу, чтобы онъ не дрожалъ. И все таки я утверждаю, что онъ былъ красивъ и что онъ могъ на нсколько мсяцевъ дать счастье женщин, жаждущей чего нибудь необычайнаго – это былъ вопрось обстановки, театральной инсценировки. Вы, Гальярдо, не знаете, что это значитъ".
   Она была права. Тореро смотрлъ на свою собесдницу съ открытымъ ртомъ, какъ будто она говорила иа незнакомомъ ему язык. Молодая женщина, все боле удивляясь при вид его, подумала.
   "И она могла въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ любить этого невжественнаго, грубаго парня. Его невжество и глупость могли ей казаться наивнымъ простодушіемъ! Она даже требовала, чтобы онъ не мнялъ своихъ привычекъ, чтобы отъ него пахло быками и лошадьми, чтобы онъ не заглушалъ духами атмосферы животности, окружавшей его особу!"
   И донья Соль, снисходительная къ себ, улыбаясь, воскликнула:
   – Ахъ, среда! На какія только безумства она насъ не толкаетъ!
   Развязка романа великолпна – это одна изъ самухъ мощныхъ и блестящихъ страницъ Бласко Ибаньеса.
   Хуанъ Гальардо падаетъ на арен посл несравненнаго, самоубійственнаго удара, лучшаго во всей его жизни. Онъ умираетъ не потому, что эго приводитъ въ отчаяніе неблагодарность доньи Соль. Это былъ бы слишкомъ жалкій конецъ для такого мужественнаго борца. Нтъ, онъ умираеть взь силу самолюбія, артистическаго тщеславія, онъ хочетъ показаться публик, измнчивой и непостоянной, которая также быстро возвышаетъ и окружаетъ божескими почестями своихъ кумировъ, какъ быстро ихъ и низвергаетъ. Постигшій его несчастный случай не прерываетъ праздника. Зрлище продолжается. Въ цирк, залитомъ свтомъ солнца, въ ложахъ и на мстахъ "ревлъ зврь, единственный, истинный".
   "Мертвые повелваютъа" наряду съ романами "Дтоубійцы", "Въ апельсинныхъ садахъ" и "Проклятый хуторъ", на мой взглядъ одно изъ лучшихъ произведеній Бласко Ибаньеса. На этихъ романахъ покоится его слава.
   Это удивительный, превосходный романъ, соединяющій красоту изображенныхъ въ немъ пейзажей съ кропотливымъ и проницательнымъ изученіемъ характеровъ и съ мастерскимъ синтетическимъ изложеніемъ глубокой трансцендентальной философіи.
   Хаиме Фебреръ, послдній отпрыскъ старой благородной разорившейся фамиліи, посл весело и легкомысленно проведенной ранней молодости возвращается въ родную Майорку и, чтобы поправить пошатнувшіяся дла, думаетъ жениться на Каталин Вальсъ, единственной дочери богатйшаго еврея. Хаиме человкъ свободомыслящій, исколесившій всю Европу. Онъ считаетъ себя свободнымъ отъ всхъ смшныхъ провинціальныхъ предразсудковъ, отравляющихъ жизнь обитателей маленькихъ городовъ. Но какъ только онъ объявляегъ о своемъ намреніи, вс знающіе его и даже т, кто никогда съ нимъ не кланялся, начинаютъ смотрть на него съ изумленіемъ и гнвомъ. Самъ Пабло Вальсъ, дядя Каталины, прекрасно понимающій всю выгоду этого брака для его семьи, тмъ не мене благороднйшимъ образомъ совтуетъ Хаиме, отказаться отъ такого плана: онъ зналъ его мальчикомъ, любитъ его и не желаетъ, чтобы онъ сталъ несчастнымъ. Потомокъ самой католической фамиліи Майорки, давшей міру столько кардиналовъ, инквизиторовъ и рыцарей мальтійскаго ордена, хочетъ жениться на комъ же, на ч_у_э_т_! Это невозможно! Что скажетъ островъ?
   И даже, если бы онъ ршился жить въ другомъ мст, гд на земномъ шар найдетъ онъ уголокъ и убжище, гд на него не обрушится всеобщее проклятіе и презрніе? Къ тому же, сколько бы онъ ни любилъ Каталину, онъ не найдетъ съ ней счастья. Рано или поздно онъ ее возненавидитъ. Ужели одна женщина и одинъ мужчина смогутъ уничтожить унаслдованную отъ прошлаго, вками накоплявшуюся, вражду двухъ расъ?
   Хаиме Фебреръ не любитъ Каталину и позволяетъ себя убдить. Чгобы какъ можно скоре покончить съ положеніемъ вновь испеченнаго жениха, онъ перезжаетъ на островъ Ибису. Но и здсь онъ не находитъ исцленія. Роковымъ образомъ и здсь повелваютъ мертвые.
   На Ибис Хаиме Фебреръ поселяется въ старой башн, своей собственности, прозванной "башней пирата" и здсь въ этомъ деревенскомъ уединеніи влюбляется въ Маргалиду, дочь Пепа, владльца "Канъ Майорки", потомка скромныхъ мужиковъ, вассаловъ самыхъ славныхъ предковъ Хаиме. Хотя разоренный бднякъ, Хаиме продолжаетъ для него быть "господиномъ", чмъ то въ род человка высшей расы, одиноко стоящимъ среди окружающихъ, благодаря своимъ умственнымъ способностямъ и высокому происхожденію. Страсть, которую Фебреръ питаетъ къ Маргалид, выводитъ всхъ, даже ея отца, изъ себя. Такой бракъ невозможенъ, нелпъ. "Сеньоръ" сошелъ съ ума! Какъ на Майорк, такъ и на Ибис, прошлое мшаетъ будущему, задерживаетъ его шествіе. Всюду вліяніе исторіи, расы, всюду неодолимая власть прошлаго.
   Онъ горько смялся надъ своимъ оптимизмомъ, надъ увренностью, съ которой онъ отвергъ вс свои идеи о прошломъ. Мертвые повелваютъ: ихъ власть, ихъ могущество неоспоримо. Какъ могъ онъ въ порыв любовиаго восторга презрть эту великую, неутшительную истину? Ясно дали ему почувствовать всю уничтожающую тяжесть своего могущества мрачные тираны нашей жизни. Почему въ этомъ уголк земли, въ его послднемъ убжищ смотрятъ на него, какъ на чужеземца? Что сдлалъ онъ для этого?… Безчисленныя поколнія людей, чей прахъ, чья душа смшались съ землей родного острова, оставили въ наслдство нын живущимъ ненависть къ иностранцу, страхъ и непріязнь ко всему чужому и съ нимъ ведутъ войну? Кто прибывалъ изъ другихъ странъ того встрчали съ непріязненной отчужденностью по приказу уже несуществующихъ.
   Когда, презрвъ старинные предразсудки, онъ пытался подойти къ женщин, женщина таинственно отступала, испуганная его приближеніемъ. А отецъ, во имя своего рабскаго уваженія, противился неслыханному поступку. Его попытка – попытка безумца, союзъ птуха и чайки, о которомъ мечталъ странный монахъ, вызывавшій смхъ у крестьянъ. Того захотли люди, образовавъ нкогда общество и раздливъ его на классы. Безполезно подымать бунтъ противъ установленнаго. Жизнь человка коротка и не хватитъ силъ биться съ сотнями тысячъ жизней, ране существовавшихъ и невидимо караулящихъ, подавляющихъ ее массой матеріальныхъ созданій – памятниками ихъ прохожденія по земл, и уничтожающихъ ее своими мыслями; мысли эти наполняютъ окружающую атмосферу и обязательны для всхъ, кто родится, безсильный изобрсти что либо новое.
   Мертвые повелвають, и безполезно живымъ отказываться отъ повиновенія. Вс мятежныя попытки выйти изъ рабства, порвать вковую цпь – ложь. Фебреръ вспомнилъ о священномъ колес индійцевъ, буддійскомъ символ, которое онъ видлъ въ Париж на восточной религіозной церемоніи въ одномъ музе. Колесо – символъ нашей жизни, мы воображаемъ, будто идемъ впередъ, потому, что мы двигаемся. Мы воображаемъ, будто прогрессируемъ, потому что направляемся все дальше и дальше. Но когда колесо совершитъ полный оборотъ, мы оказываемся на старомъ мст. Жизнь человчества, исторія, все – безконечное "возвращеніе вещей". Народы рождаются, растутъ, прогрессируютъ; хижина превращается въ замокъ, а затмъ въ фабрику. Образуются громадные города съ милліонами жителей, затмъ наступаетъ катастрофа, войны за хлбъ, котораго не достаетъ многимъ и многимъ, протесты ограбленныхъ, великія убійства, города пустютъ, становятся развалинами. Трава обступаетъ величественные памятники. Метрополіи мало по малу проваливаются въ землю и вками покоятся подъ холмами.
   Дикая роща покрываетъ столицу далекихъ временъ. Проходитъ дикій охотникъ тамъ, гд нкогда встрчали псбдителей – полководцевъ съ почестями полубоговъ. Пасутся овцы и насвистываетъ пастухъ въ свирль надъ руинами, нкогда трибунами мертвыхъ законовъ. Снова собираются люди въ группы, и выростаютъ хижина, деревня, замокъ, фабрика, громадный городъ и, повторяется тоже самое, всегда тоже самое – разница лишь въ сотняхъ вковъ; и также повторяются люди съ одинаковыми лицами, идеями и предразсудками на пространств годовъ. Колесо! Вчное возвращеніе вещей!
   И вс отпрыски человческаго стада мняютъ хлва, но отнюдь не пастуховъ. А пастухи постоянно одни и т же, мертвые, первые, кто думалъ, чья первобытная мысль, словно снжная глыба, катится и катится по склонамъ, растетъ и, клейкая, захватываетъ все встрчающееся на пути!
   Люди, гордые своимъ матеріальнымъ прогрессомъ, механическими игрушками, изобртенными ради ихъ благополучія, воображаютъ себя свободными, высокостоящими надъ прошлымъ, эмансипировавшимися отъ первоначальнаго рабства. А все, что они говорятъ, было сказано другими словами сотни вковъ тому назадъ. Ихъ страсти – т же самыя. Ихъ мысли, признаваемыя оригинальными, – отблески и отраженія старинныхъ мыслей. И вс поступки, которые они считаютъ хорошими или дурными, почитаются таковыми, ибо такъ опредлили мертвые. Мертвые – тираны, кого долженъ былъ бы человкъ снова убить, если бы желалъ настоящей свободы!… Кому удастся осуществить этотъ великій освободительный подвигъ? Явится ли паладинъ достаточно могучій, способный убить чудовище, тяготющее надъ человчествомъ, громадное, подавляющее, какъ сказочные драконы, хранящіе подъ своими тлами безполезныя сокровища".
   Эта мысль пропитываетъ душу автора и то и дло навертывается на его перо. Она истинная героиня романа, героиня незримая и страшная, раскинувшаяся, какъ небо отъ одного горизонта къ другому.
   "Никогда живые не были одни: всюду ихъ окружали мертвецы и боле многочисленные, безконечно боле многочисленные они давили живыхъ тяжестью времени и числа".
   "Нтъ, мертвые не уходили, какъ гласила старая поговорка, мертвые оставались неподвижно на пути жизни, сторожа новыя поколнія, заставляя ихъ ощущать власть прошлаго грубыми терзаніями души, каждый разъ, какъ т пытались сойти съ ихъ дороги".
   Я не могъ воздержаться отъ искушенія выписать эти страницы, потому что он не только ясно выражаютъ самый духъ романа, о которомъ я говорю, но и являются благодаря своему особому построенію, звучному и колоритному, лучшимъ образчикомъ стиля Бласко Ибаньеса, стиля, часто небрежнаго подъ вліяніемъ вдохновляющаго автора безпокойства, но всегда яркаго, мужественнаго и сочнаго.
   Какъ раньше на Майорк, такъ теперь на Ибис вс точно сговорились, чтобы разстроить любовь Хаиме и Маргалиды. Однако на этотъ разъ Хаиме Фебреръ не сдается, страсть воодушевляющая его, искренна и крпка и обстоятельства, мшающія осуществленію его желанія, не только не подавляютъ его, а напротивъ длаютъ его смлымъ. Въ конц концовъ онъ женится. Оправляясь посл тяжелой раны, нанесенной ему однимъ изъ ухаживателей Маргалиды, Фебреръ, обращаясь къ другу, произноситъ слдующую мудрую фразу. "Пабло, убьемъ мертвыхъ!" Это значитъ: убьемъ прошлое, будемъ жить свободные отъ глупыхъ предразсудковъ, утвердимъ нашу личность, мужественно работая для будущаго, которое, быть можетъ, принесетъ намъ счастье.
   Признаюсь, по мр того, какъ я подвигался впередъ въ чтеніи романа, меня охватывало все возраставшее тяжелое чувство. Врываясь въ великолпіе средиземнаго пейзажа, въ красоту сіяющаго голубого неба, въ плодородіе зеленыхъ нивъ, съ ихъ зеленью влажнаго изумруда, глубокая меланхолія, словно стонъ скорби, то и дло омрачала ликованіе природы. To были мертвые. Когда поэтому жизнь, побдивъ роковую властъ прошлаго, торжествуетъ, читатель испытываетъ такое же невыразимое облегченіе, какъ тогда, когда онъ просыпается отъ ужасовъ кошмара.