Блэтти Уильям Питер. Изгоняющий дьявола

   – Малышка, люди очень устают, – ответила Крис.
   – Почему же Бог разрешает им уставать?
   Крис удивилась и забеспокоилась. Сама она была атеисткой и никогда не говорила с Реганой о религии считая, что это было бы нечестно.
   – Кто рассказал тебе про Бога?
   – Шарон.
   – Понятно. Надо будет с ней поговорить.
   – Ма, ну почему Бог разрешает нам уставать?
   Крис посмотрела в эти глаза, ждущие ответа, увидела в них боль и сдалась – она не могла рассказать ей того, что сама считала правдой.
   – Понимаешь, Бог скучает по нас, Рэгс, и хочет, чтобы мы к нему вернулись.
   Регана ничего не ответила. Молчала она и по дороге домой. В таком настроении Регана оставалась в течение двух дней.
   Во вторник был день рождения Реганы, и ее настроение, казалось, улучшилось. Крис прихватила ее с собой на съемки, и когда рабочий день закончился, все участники фильма спели Регане песню «С днем рождения», а потом подарили торт. Дэннингс, будучи всегда добрым по трезвости, зажег юпитеры и заснял момент, когда Регана разрезала торт. Он назвал это «пробной съемкой» и пообещал впоследствии сделать ее кинозвездой. Регана веселилась от души.
   Но после обеда, получив подарки, девочка опять заскучала. Говард так и не позвонил. Крис сама набрала его номер в Риме, и портье ответил, что Говард отсутствует уже несколько дней.
   Наверное, катается где-нибудь на яхте. Крис извинилась и повесила трубку. Регана понимающе кивнула головой. Но настроение у нее было окончательно испорчено. Девочка отказалась даже выпить шоколадный коктейль. Ничего не сказав, она пошла в детскую и оставалась там до вечера.
   На следующий день Крис проснулась и увидела рядом с собой полусонную дочь.
   – Что такое, какого... Что ты здесь делаешь? улыбнулась она.
   – Моя кровать трясется.
   – Ты с ума сошла. – Крис поцеловала ее и накрыла одеялом. – Иди спи, еще рано.
   То, что казалось утром, было на самом деле началом бесконечной ночи.

Глава 2

   Священник стоял в метро на краю пустынной платформы и прислушивался к грохоту поездов, который заглушал его боль. Эта боль уже долгое время никак не утихала в нем. Но так же, как и сердцебиение, особенно отчетливо она слышалась в тишине. Священник переложил портфель из одной руки в другую и пристально вгляделся в нутро тоннеля. Цветные огоньки убегали вдаль, и казалось, что они освещают дорогу к отчаянию и безнадежности.
   Послышался кашель. Священник обернулся. Какой-то седой бродяга сидел на полу в луже собственной мочи и не шевелился. У него было сморщенное, измученное лицо, и в желтых глазах светилась тоска.
   Священник отвернулся. Сейчас этот бродяга подойдет к нему и начнет скулить. Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте! Рука, испачканная в блевотине, судорожно нащупывала на груди медаль. Воздух был полон отблесками тысяч исповедей, смешанных с запахом вина, чеснока и сотен других исконно человеческих грехов, выплеснувшихся наружу... Они обволакивают... душат... душат...
   Священник почувствовал, что бродяга медленно поднимается. Не подходи!
   Шаги.
   Боже, спаси и сохрани!
   – Эй, отця!
   Священник вздрогнул. И поник. Он не мог обернуться. Не мог видеть Христа, стонущего в этих пустых глазах, Христа, страдающего от гнойных ран и кровавого поноса, того Христа, который не мог дольше жить. Невольно он потрогал свой рукав, будто проверял, на месте ли траурная повязка. Смутно он припомнил и другого Христа.
   – Эй, отця!
   Послышался шум приближающегося поезда. Сзади кто-то споткнулся. Священник оглянулся на бродягу. Тот зашатался. Затем оступился и упал. Не размышляя ни секунды, священник рванулся к нему, подхватил и подтащил к скамейке у стены.
   – Я католик, – пробормотал несчастный.
   Священник попытался успокоить его. Он осторожно положил нищего на скамейку. В этот момент подошел поезд. Священник быстро достал из бумажника доллар и сунул его бродяге в жилет. Потом ему показалось, что так доллар может потеряться. Он вытащил банкноту и запихнул ее поглубже в карман мокрых брюк. Потом поднял свой портфель и вошел в двери поезда.
   Священник сел в углу и притворился спящим. На конечной остановке он сошел и пешком побрел в Фордгэмский университет. Доллар, доставшийся бродяге, предназначался для поездки в такси.
   Войдя в зал для приезжих, священник вписал свое имя в специальный журнал. Дэмьен Каррас. Потом проверил запись. Ему показалось, что чего-то не хватает. Вспомнив, он приписал к своему имени еще три слова: «член ордена иезуитов».
   Каррас снял комнату в Уэйджель-Холле и уже через час крепко спал.
   На следующий день ему надо было идти на собрание Американской ассоциации психиатров. Священник должен был выступить с основным докладом на тему «Психологические аспекты духовного развития». После собрания вместе с другими психиатрами он пошел на вечеринку, но ушел оттуда рано. Ему еще надо было зайти к матери.
   Каррас подошел к полуобвалившемуся, построенному из песчаника дому, расположенному в восточной части Манхэттена на двадцать первой улице. Остановившись у лестницы, ведущей наверх, он заметил играющих неподалеку детей. Неухоженные, плохо одетые, бездомные дети. Ему вспомнились унижения, которые приходилось терпеть, лишь бы не быть выселенными из дома. Каррас поднялся по лестнице и с болью толкнул дверь будто вскрывал незажившую рану. Приторно пахло гнилью Он вспомнил, как ходил в гости к миссис Корелли в ее крошечную каморку с восемнадцатью кошками, и ухватился за поручни. Неожиданно резкая слабость овладела им. Он почувствовал свою вину. Нельзя было оставлять ее одну.
   Мать очень обрадовалась, увидев его. Даже вскрикнула от радости. Расцеловала и бросилась на кухню варить кофе. Темные волосы, узловатые, разбухшие вены на ногах. Дэмьен сидел на кухне и слушал ее бесконечное щебетание. Он разглядывал выцветшие обои и грязный пол, которые так часто всплывали в его памяти. Жалкая лачуга! Помощь от конторы социального обеспечения и несколько долларов в месяц от брата – вот и все доходы матери.
   Мать села за стол. Заговорила о своих знакомых. В ее разговоре до сих пор слышался акцент. Дэмьен пытался не смотреть в ее полные грусти глаза. Он не должен был оставлять ее одну. Дэмьен, правда, написал ей несколько писем. Но мать не умела ни читать, ни писать по-английски. Тогда он починил ей старый треснувший радиоприемник. У нее появился свой мирок, полный новостей и сообщений о майоре Линдсее.
   Дэмьен прошел в ванную. Пожелтевшие газеты, наклеенные на треснувшие кафельные плитки. Проржавевшая раковина и ванна. Да, в этом доме он впервые ощутил свое призвание. Здесь он понял суть любви. Теперь любовь остыла. По ночам он чувствовал, как она, остывшая, еще воет в его сердце, подобно осеннему заблудившемуся ветру. Без четверти одиннадцать Каррас поцеловал мать и, попрощавшись, обещал при первой же возможности вернуться. Он ушел, а старый приемник все сообщал и сообщал ей о происходящих в мире событиях...

* * *

   Вернувшись в свою комнату в Уэйджель-Холле, Каррас еще раз обдумал текст письма к архиепископу штата Мэриленд. Когда-то он хорошо знал его. Священник просил перевести его в Нью-Йорк, чтобы быть поближе к матери. Просил о должности учителя и об освобождении от прежних обязанностей. При этом Каррас ссылался на свою «непригодность» быть священником.
   Мэрилендский архиепископ познакомился с ним во время ежегодной инспекции в Джорджтаунском университете. Эта процедура напоминала проверку в армии, когда генерал лично выслушивает жалобы и просьбы подчиненных. Услышав просьбу быть поближе к матери, архиепископ согласился и понимающе кивнул, но когда дело дошло до «непригодности» в работе, он возразил. Каррас настаивал на своем:
   – Видишь ли, Том, дело здесь даже не в психиатрии. Ты же сам знаешь. Некоторые людские проблемы переиначивают всю их жизнь и смысл жизни. Это просто ад, и не только секс играет здесь роль, а прежде всего их вера. Я больше так не могу. Это слишком. Я выхожу из игры. У меня появились свои проблемы, вернее, сомнения.
   – А у кого их нет, Дэмьен?
   Архиепископ был всегда очень занят, и у него не было времени выпытывать у Карраса настоящие причины. Дэмьен был благодарен ему за это. Он знал, что ответы его все равно покажутся безумными: необходимость пожирать пищу, а затем ею же и гадить. Вонючие носки. Юродивые дети. Он не мог упомянуть и о газетной статье, в которой говорилось о молодом священнике, стоявшем на автобусной остановке. О том, как незнакомые люди облили его керосином и подожгли. Нет. Это слишком. Все это так непонятно. И в то же время так реально! Молчание Бога тоже корнями уходило в туман. В мире так много зла. И большая часть его родилась из сомнений добрых и честных людей. Разумный Бог должен покончить с этим. Он должен показаться людям. Должен заговорить. Боже, дай нам знамение.
   Воскрешение Лазаря ушло в далекое прошлое. Никто из живых не слышал его смеха. Почему нет знамения?
   Очень часто Дэмьену хотелось жить в одно время с Христом, видеть его, дотрагиваться до него, смотреть ему в глаза. О, мой Бог, дай мне увидеть тебя! Дай мне узнать тебя! Приди ко мне хотя бы во сне!
   Сильная тоска охватила его.
   Каррас сидел за письменным столом и держал ручку. Возможно, не время заставило архиепископа молчать. Видимо, он понял, что вера и любовь нераздельны.
   Архиепископ обещал рассмотреть просьбу Дэмьена, но до сих пор пока ничего не сделал. Каррас написал письмо и пошел спать. Он с трудом проснулся в пять часов утра и пошел в часовню Уэйджель-Холла. Там Каррас достал гостию^[3], вернулся в свою комнату и стал молиться.
   «Et clamor meus ad te vemat», – с болью шептал он. – «Да приблизился к тебе вопль мой...»
   Сосредоточившись, Дэмьен поднял гостию со смутным воспоминанием прежней радости. В этот момент он почувствовал на себе пристальный взгляд, светящийся издалека и несущий в себе давно потерянную любовь.
   Священник разломил гостию над потиром.
   – В мире я оставляю тебя. Мое смирение я отдаю тебе. – Дэмьен сунул гостию в рот и проглотил вместе с комком отчаяния, застрявшим в горле.
   Когда месса была окончена, Каррас тщательно вытер потир и осторожно положил его в портфель. Затем быстро встал и пошел на вокзал. Священник торопился на утренний поезд в Вашингтон и уносил в своем черном чемоданчике боль и страдание.

Глава 3

   Ранним утром одиннадцатого апреля Крис вызвала по телефону своего врача в Лос-Анджелесе и попросила его проконсультироваться у известного психиатра относительно Реганы.
   – Что случилось?
   Крис объяснила. На другой день после дня рождения она вдруг заметила резкую перемену в поведении и настроении дочери. Бессонница. Раздражительность. Приступы злости. Она разбрасывала вещи. Кричала без причины. Не ела. Вдобавок ко всему у нее появился избыток энергии. Она постоянно двигалась, бегала, топала ногами, прыгала и ломала вещи. Совсем не занималась уроками. Выдумала себе несуществующего друга. И совершенно ненормальными способами привлекала к себе внимание. – Например? – спросил врач.
   Во-первых, этот стук. С тех пор, как Крис обследовала чердак, она слышала стук еще пару раз. При этом Регана находилась в своей комнате. Когда же Крис входила к ней, стук прекращался. Во-вторых, Регана постоянно «теряла» вещи в комнате: то платье, то зубную щетку, то книги, то туфли. Она жаловалась, что кто-то «двигает» ее мебель. В довершение всего утром после вечеринки в Белом доме Крис увидела, что Карл с середины комнаты передвигает письменный стол в спальне Реганы на прежнее место. Когда Крис спросила его, что он делает, он повторил свои слова «кто-то шутит» и отказался от дальнейшего обсуждения этого вопроса. Вскоре Регана пожаловалась матери, что ночью, пока она спала, кто-то опять переставил всю ее мебель.
   После этого все подозрения Крис слились воедино. Стало ясно, что все это делает сама Регана.
   – Ты имеешь в виду лунатизм? Она делает все это во сне? – Нет, Марк. Она делает это вполне сознательно. Чтобы привлечь к себе внимание.
   Крис рассказала и о трясущейся кровати. Это повторилось еще дважды, и каждый раз Регана просилась спать вместе с матерью.
   – Ну уж у этого может быть вполне реальная основа, – предположил врач.
   – Нет, Марк, я не говорю, что кровать тряслась. Я сказала, что она говорит, будто кровать трясется.
   – А ты уверена, что кровать не трясется?
   – Нет.
   – Возможно, это клонические судороги, – пробормотал врач. – Что-что?
   – Температура есть?
   – Нет. Ну и что ты думаешь по этому поводу? – спросила Крис. – Вести ее к психиатру?
   – Крис, ты говорила про уроки. Как у нее с математикой? – А почему ты спрашиваешь?
   – Ты мне не ответила, – настаивал Марк.
   – Ужасно. То есть вдруг неожиданно стало очень плохо.
   Марк замычал.
   – А почему ты об этом спрашиваешь?
   – Это один из признаков синдрома.
   – Какого синдрома?
   – Ничего серьезного. Но по телефону я не хочу строить никаких догадок. У тебя ручка рядом.
   Марк хотел посоветовать ей хорошего терапевта в Вашингтоне.
   – Марк, а ты не мог бы приехать и осмотреть ее сам? – Крис вспомнила про Джэми. Затянувшаяся инфекция. Врач прописал новый универсальный антибиотик. Выдавая лекарство в аптеке, фармацевт недоверчиво посмотрел на нее: «Не хочу тревожить вас, мэм, но это... Видите ли, это совсем новое лекарство, и некоторые врачи из штата Джорджия считают, что оно вызывает апласстическую анемию в...» Джэми. Джэми умер. И с тех пор Крис больше не доверяла врачам. Только Марку. Да и то не сразу, а по истечении многих лет.
   – Марк, ну я прошу тебя, – взмолилась она.
   – Нет, я не могу. Да ты не волнуйся. Это очень хороший врач. Возьми ручку.
   Молчание. Потом:
   – Ну ладно.
   Крис записала фамилию.
   – Пусть осмотрит ее и позвонит мне, – сказал врач. – И забудь о психиатре.
   – Ты уверен в этом?
   Марк объяснил ей, что обычно все торопятся с выводами и забывают простую вещь: болезнь тела очень часто начинается с болезни мозга.
   – Что бы ты сказала, – продолжал он, – если была бы моим врачом, да простит мне Бог, а я бы поведал тебе, что меня мучают головные боли, ночные кошмары, тошнота, бессонница и искры перед глазами. К тому же я постоянно ощущаю беспокойство и неуверенность в работе. Ты бы, конечно, сказала, что я нервнобольной!
   – Нашел кого спрашивать, Марк! Я-то уж знаю, что ты сумасшедший!
   – А ведь это симптом опухоли в мозге, Крис. Проверь тело. Это во-первых. А там будет видно.
   Крис сразу же позвонила терапевту и договорилась о приеме. Времени у нее было достаточно. Съемки закончились, по крайней мере для нее. Бэрк Дэннингс продолжал работать со «вторым составом», снимая второстепенные сцены.

* * *

   Больница находилась в Арлингтоне. Доктора звали Самюэль Кляйн. Пока Регана раздраженно ожидала в смотровой, Кляйн усадил мать в своем кабинете и выслушал историю болезни Реганы. Крис рассказала все. Врач кивал, изредка что-то записывая в блокнот. Когда Крис упомянула трясущуюся кровать, доктор нахмурился. Крис продолжала:
   – Марк насторожился, когда узнал, что у Реганы стало плохо с математикой. Почему?
   – В смысле с уроками?
   – Да, но в особенности с математикой. Почему?
   – Давайте не торопиться, миссис Макнейл. Я должен сначала осмотреть ее.
   Врач извинился и вышел. Он полностью осмотрел Регану, взял у нее анализы мочи и крови.
   После этого Кляйн усадил Регану перед собой и беседовал с ней, наблюдая за ее поведением. Затем он вернулся к Крис и сразу принялся выписывать рецепт.
   – Похоже, у нее гиперкинетическое расстройство нервов. – Что?
   – Нервное расстройство. Так по крайней мере думаем мы. Сейчас мы точно не знаем, что при этом происходит в организме, но в таком возрасте это часто случается. Все симптомы налицо: ее чрезвычайная активность, темперамент, плохие дела с математикой.
   – Да-да, с математикой. Но при чем тут математика?
   – Она требует наибольшего сосредоточения. – Кляйн вырвал листок с рецептом из крошечного голубого блокнота и протянул его Крис.
   – Вот вам рецепт на риталин.
   – На что?
   – Метилфенидат.
   – Понятно.
   – Будете давать по десять миллиграммов два раза в день. Я советую принимать одну порцию в восемь часов утра, а вторую в два часа дня.
   – А что это? Транквилизатор?
   – Стимулятор.
   – Стимулятор? Да она сейчас и без этого...
   – Состояние девочки не совсем соответствует ее поведению, – объяснил Кляйн. – Это форма перераспределения энергии. Реакция организма на депрессию.
   – На депрессию?
   Кляйн кивнул.
   – Депрессия... – тихо повторила Крис.
   – Вы здесь упомянули ее отца, – продолжал Кляйн.
   Крис посмотрела на него:
   – Так вы думаете, ее не надо показывать психиатру?
   – Нет-нет. Давайте подождем и понаблюдаем за действием риталина. Мне кажется, в этом и будет отгадка. Подождем недели две или три.
   – Вы считаете, что это нервы?
   – Похоже, что так.
   – А ее вранье? Оно прекратится?
   Его ответ удивил Крис. Кляйн спросил, слышала ли Крис, чтобы Регана ругалась или употребляла неприличные слова.
   – Никогда, – ответила Крис.
   – Понимаете, это в какой-то степени похоже на ее вранье: так же нетипично для нее, как вы утверждаете. Но при некоторых нервных расстройствах может...
   – Подождите-ка, – перебила Крис, пораженная его словами, – откуда вы знаете, что Регана употребляет неприличные слова. Или, может, я что-нибудь не так поняла?
   Секунду Кляйн удивленно смотрел на нее, а потом осторожно сказал:
   – Да, я хотел сказать, что она знает такие слова. А вы об этом не подозревали?
   – Я и до сих пор об этом не подозреваю! О чем вы говорите?
   – Ну, в общем, она нецензурно ругалась, пока я осматривал ее, миссис Макнейл.
   – Да вы шутите! В это трудно поверить.
   – Мне кажется, она сама не понимает того, что говорит, – успокоил ее врач.
   – Я тоже так думаю, – пробормотала Крис. – Может, и не понимает.
   – Давайте ей риталин, – посоветовал он. – Посмотрим, что будет дальше. А через две недели я снова ее осмотрю.
   Кляйн взглянул на календарь, лежавший на столе.
   – Значит, так. Давайте встретимся двадцать седьмого, в среду. Вам удобно? – спросил он, глядя на Крис.
   – Да, разумеется, – ответила она, встав со стула, и смяла рецепт в кармане пальто. – До двадцать седьмого, доктор.
   – Я поклонник вашего таланта, – улыбаясь, заметил Кляйн и открыл ей дверь.
   В дверях Крис остановилась и, погруженная в свои мысли, прижала палец к губам. Потом взглянула на доктора:
   – Так вы считаете, не надо к психиатру?
   – Не знаю. Но самое простое объяснение всегда кажется самым лучшим. Давайте подождем. Увидим, что из этого получится. – Врач обнадеживающе улыбнулся. – А пока что постарайтесь не волноваться.
   – Как?
   Крис вышла.
   По дороге домой Регана выпытывала у матери, что сказал ей доктор.
   – Что ты нервничаешь.
   Крис решила ничего не выяснять у Реганы относительно нецензурных выражений.
   Но немного позже с Шарон Крис завела такой разговор. Ей необходимо было узнать, слышала ли Шарон, чтобы Регана ругалась.
   – Конечно, нет, – удивилась Шарон. – Даже в последнее время ничего подобного не слышала. Но мне помнится, как однажды учительница рисования в ее присутствии выругалась (Крис специально нанимала человека, который учил Регану рисованию и лепке на дому).
   – Давно это было? – спросила Крис.
   – Нет, на прошлой неделе. Но ее-то ты знаешь. Может, она чертыхнулась или сказала что-нибудь вроде «чушь собачья».
   – Да, кстати, ты что-нибудь говорила Регане о религии?
   Шарон вспыхнула.
   – Нет, совсем немного. Ты понимаешь, этот вопрос было трудно обойти. Она ведь задает так много вопросов и... ну... – Она беспомощно пожала плечами. – Мне было трудно. Подумай сама, как бы я ей все объяснила, не рассказав о том, что я сама считаю величайшим враньем?
   – Расскажи ей все, а что есть правда – пусть сама выбирает.

* * *

   В последующие дни, вплоть до вечеринки, которую давно запланировала Крис, Регана аккуратно принимала риталин. Крис сама следила за этим. Однако она не заметила никаких перемен к лучшему. Напротив, появились некоторые признаки ухудшения. Провалы памяти, забывчивость, нечистоплотность, жалобы на тошноту. Появился еще один способ привлекать к себе внимание (хотя прежние больше не повторялись): Регана уверяла мать, что в ее комнате чем-то отвратительно пахнет. Крис принюхивалась, но ничего не чувствовала. – Ты не чувствуешь? – Ты хочешь сказать, что и сейчас пахнет? – спросила Крис.
   – Ну конечно!
   – И на что это похоже?
   Регана сморщилась:
   – Как будто что-то горит.
   – Да? – Крис опять принюхалась.
   – Неужели не чувствуешь?
   – Ну конечно, кроха, – солгала Крис. – Совсем немножко. Давай откроем окно и проветрим комнату.
   На самом деле Крис не ощутила никакого запаха, но решила не спорить с Реганой, по крайней мере до следующего визита к врачу. Кроме того, у нее было полно дел. Во-первых, надо было готовиться к приему гостей. Во-вторых, требовалось дать окончательный ответ относительно сценария. Перспектива ставить фильм ей нравилась, но давать согласие второпях она не хотела. Между тем агент звонил ей ежедневно. Крис объяснила, что хочет знать мнение Дэннингса, поэтому отдала сценарий ему, и Дэннингс его читает.
   В-третьих (и это было самое главное), у Крис провалились сразу две финансовые сделки: покупка обратимых облигаций с предварительным выплачиванием доходов и вклад капитала в ливийскую нефтедобывающую компанию. Таким образом Крис намеревалась избавить свои капиталы от уплаты налогов. Но дело обернулось против нее: нефти в Ливии не оказалось, а из-за подскочивших вверх доходов была объявлена срочная распродажа облигаций.
   Для обсуждения этих и других проблем приехал менеджер Крис по вопросам бизнеса. Он прибыл в четверг. Переговоры длились всю пятницу. В конце концов Крис во всем согласилась со своим менеджером, который пришел от этого в веселое расположение духа. Лишь один момент вызвал его недовольство: Крис заявила, что хочет купить «феррари».
   – Что? Новую машину?
   – А почему бы и нет? Помнишь, я в одном фильме ездила на «феррари». Если написать на завод и напомнить им об этом, может быть, удастся устроить сделку? Как ты думаешь?
   Менеджер так не думал. Он считал, что покупка новой машины была бы расточительством.
   – Бен, в прошлом году я заработала восемьсот тысяч, а ты говорить, что я не могу купить какую-то дурацкую машину! Тебе это не кажется нелепым? Куда же девались деньги?
   Бен напомнил ей, что большая часть денег лежит в банке. Потом представил ей полный список, куда утекают ее деньги. Федеральный подоходный налог, предстоящий федеральный подоходный налог, налог штата, налог на поместье, десять процентов комиссионных агенту, пять процентов ему, пять процентов агенту по рекламе, один процент с четвертью жертвуется фонду процветания кинематографа, затем шли расходы на туалеты самой последней моды, зарплата Уилли, Карлу и Шарон, управляющему в доме в Лос-Анджелесе, расходы, связанные с поездками в разные города, и, наконец, ежемесячные карманные расходы.
   – Ты в этом году будешь еще сниматься? – спросил Бен.
   – Не знаю. Ты считаешь, что это необходимо?
   – Думаю, да.
   Крис подперла руками подбородок и уныло посмотрела на него.
   – Может, тогда купим «хонду»?
   Бен ничего ей не ответил.
   Немного позже Крис решила отложить в сторону все дела и занялась приготовлением к завтрашней вечеринке.
   – Давайте не будем устраивать застолье. Сделаем ужин «а-ля фуршет». Приготовим рагу с мясным соусом, – предложила она Уилли и Карлу. – Стол поставим в углу гостиной. Ладно?
   – Очень хорошо, мадам, – быстро согласился Карл.
   – Как ты думаешь, Уилли, может быть, сделать на десерт салат из свежих фруктов?
   – Это будет великолепно, – одобрил Карл.
   – Спасибо, Уилли.
   Крис пригласила на вечер интересную и разношерстную компанию. Кроме Бэрка («Только не напивайся, черт бы тебя побрал!») и молодого ассистента режиссера, она ожидала сенатора (с супругой), астронавта (с супругой), двух иезуитов из Джорджтауна, своих соседей, Мэри Джо Пэррин и Эллен Клиари. Мэри Джо Пэррин была седой толстушкой, прослывшей вашингтонской пророчицей. Крис познакомилась с ней на приеме в Белом доме, и та ей очень понравилась. Крис казалось, что эта женщина должна быть строгой, чопорной, но Мэри Джо Пэррин оказалась простой и добродушной женщиной.
   Эллен Клиари, женщина средних лет, работала в госдепартаменте. В свое время, когда Крис увлекалась туризмом и путешествовала по России, Эллен Клиари работала в посольстве США в Москве. В последующие годы Крис с благодарностью вспоминала Эллен и, как только приехала в Вашингтон, тут же решила встретиться с ней.
   – Послушай, Шар, а кто придет из священников? – спросила Крис.
   – Точно не знаю. Я пригласила президента и декана, но мне кажется, что президент пришлет кого-нибудь вместо себя. Я разговаривала с его секретарем, и он сказал, что президенту обязательно нужно вечером быть в городе.
   – Кого же он пришлет? – с интересом спросила Крис.