Страница:
— Разумеется, ты говоришь так, исходя из собственного опыта, — холодно парировала она.
— Конечно.
— И как обычно приходится платить?
— Поклонники разрывают предмет обожания на кусочки. — Сравнение было точным и едким.
Он предпочитал избегать конкретных обвинений. Может, он думал о прошлом? О потерянной невесте?
— А как защититься от этого? — спросила Пилар.
— Нужно быть сильным и уметь причинять боль.
— И, напротив, не отвергать никого?
— Да, если ты избегаешь мучить других.
— Или если любишь мучиться сам?
— Таков выбор.
— За исключением тех случаев, когда замешаны интересы других.
— Даже тогда. Чистые раны залечиваются. Младенцы, отнятые от груди вовремя, не плачут, и быстрая обдуманная смерть лучше, чем медленное угасание, приводящее к тому же концу.
Он говорил о многом, но она не была уверена, что понимает все правильно.
— Я вижу теперь, почему ты не хочешь, чтобы тебя любили, — медленно, с расстановкой произнесла она.
— Кто говорит о любви? — возмутился он. — Это совершенно другое дело.
Танец с Рефухио был для нее праздником. Он танцевал умело, его движения были отточены, в нем чувствовалась неукротимая сила, и изысканная грация сквозила в каждом его жесте. Он наслаждался танцем. Чувства, которые будила в нем музыка, воплощались в изысканных па и передавались партнеру.
Пилар ощущала, как наслаждение, получаемое ею от танца, растет. Его чувства будили в ней отклик. Ее несказанно радовала удивительная согласованность их движений. Она глядела в его серые глаза, то приближавшиеся, то отдалявшиеся во время танца. И то, что она читала в этих глазах, затененных длинными ресницами, заставляло ее пальцы судорожно сжиматься. Он мог не хотеть любить ее или быть любимым ею, но он не был, не был равнодушен к ней! Это было огромным утешением для Пилар.
Время неумолимо приближалось к полуночи. В этот момент Марди Гра, последний день карнавала, должен был закончиться, уступив место первому дню Великого поста. Затем все должны будут сбросить маски. Присутствующих ждали сюрпризы. Незадолго перед этим был подан ужин, включавший в меню мясные блюда, сладости и прочие яства, которые будут затем строго запрещены на все время поста. Губернатор острова был великолепен в своем наряде, отделанном серебряным кружевом, его парик из белого шелка был щедро напудрен. Картину довершали туфли на красных каблуках. Он прошествовал в столовую, сопровождаемый одетыми в ярко-красные ливреи лакеями, которые несли серебряные булавы. За губернатором потянулись гости, смеясь и перебрасываясь шутками. У всех разыгрался аппетит, вызванный танцами и весельем.
Рефухио сопровождал Пилар и сам нашел для нее стул. Когда он повернулся, намереваясь позаботиться о еде для них обоих, Филипп уже протягивал наполненную тарелку. За ним сразу появился Чарро с богатым выбором деликатесов. Энрике также спешил предложить Пилар огромный бокал вина. Ей было приятно находиться в окружении мужчин, несмотря на то что намерения большинства из них были чисто дружеские.
Пилар рассмешило, что ей было предложено гораздо больше, чем она могла съесть. Единственным возможным путем предотвратить обиды оказалось попробовать понемногу от каждого блюда. Все это ей пришлось проделать под насмешливым взглядом Рефухио. Тем не менее она откусила от одного пирожного, от другого, пригубила вина, ни на минуту не прекращая весело болтать, чтобы смягчить неловкость, возникшую между мужчинами.
Энрике и Чарро, казалось, мало заботило присутствие Филиппа. Они отпускали едкие замечания насчет провинциальности острова, скромного выбора продуктов и бледности женщин на Кубе. Сначала их выпады были шутливыми, затем они стали более серьезными.
Они критиковали выращиваемых на острове лошадей, умение местных жителей ездить верхом и осмелились усомниться в их искусстве владеть шпагой. Филипп, сперва во всем соглашавшийся с гостями и восторженно стремившийся пожить в Испании, начал краснеть.
Пилар взглянула на Рефухио в надежде, что тот положит конец пререканиям. Поссориться во дворце губернатора с сыном человека, пригласившего их погостить, было бы по меньшей мере неразумно. Но предводитель разбойников, казалось, нашел на дне бокала что-то чрезвычайно интересное и не отрывал от этого глаз. Он не обращал внимания на происходящее.
Энрике и Чарро продолжали отпускать колкости. Пилар безуспешно пыталась сменить тему разговора. Когда Филипп, побагровев, яростно принялся защищать родной остров, она нахмурилась и с досадой взглянула на Рефухио.
Воспользовавшись временным затишьем в общей беседе, раздраженно и уверенно заговорила какая-то немолодая дама:
— Точно говорю вам: это самозванец! Во-первых, он чересчур красив, а во-вторых, ему не хватает огня. Если бы это действительно был граф Гонсальво, вокруг его Венеры не увивалось бы столько народу. О, нет, если бы это был настоящий граф Гонсальво, мы бы уже слышали звон шпаг!
Рефухио, остолбенев, медленно повернулся, чтобы взглянуть в лицо говорившей. В эту секунду в нем соединились гордость поколений грандов и небрежное холодное высокомерие мавританского принца, которого он изображал. Лицо его под маской потемнело от гнева.
Вокруг них воцарилось молчание, нарушаемое лишь тихим перешептыванием. Гости, бывшие поблизости, застыли с тарелками в руках, глядя на Рефухио.
Пилар внезапно поняла, как Рефухио намеревается ответить придирчивой даме и какая опасность вдруг нависла над ними. Яростная защита или холодное пренебрежение одинаково могли сослужить дурную службу, придав вес возникшим предположениям старой дамы. Пилар, облизнув губы, собрала всю свою решимость: — О, любовь моя, — обратилась она к Рефухио нежно и интимно, в ее словах слышалось веселье, — сколь плохо эта дама знает тебя.
Он удивленно вскинул голову, поглядел на Пилар и улыбнулся. Эта улыбка зажгла в его глазах нетерпеливый огонек желания, его губы чувственно изогнулись, обещая ласку:
— Или же она плохо знает тебя, милая, — мягко ответил он.
Затем он повернулся к пожилой даме и с видимым усилием поклонился.
— Я не стану отчитываться перед вами, сеньора, в моих поступках, ибо не вижу в том нужды. Тем не менее мне не хочется, чтобы вы думали, что нынче я ценю свою Венеру меньше, чем в первые дни нашей любви. Неужели вы думаете, что женщине нельзя доверять? Вы не правы. И даже больше того. Покажите мне, кто из этих мужчин достоин ее улыбки. Вы не сможете сделать этого, ибо она стоит много выше любого из них, так же, как и много выше меня. Убивать их столь же бессмысленно, как пытаться убить каждого, кто осмелится с любовью взглянуть на луну.
— Тем не менее, если бы вы были графом Гонсальво, вы бы попытались, — старая дама стояла на своем, хотя в ее выцветших глазах мелькнуло нечто похожее на понимание.
— Как я могу? — жалобно спросил Рефухио, изображая искренность. — Пролить кровь сына человека, пригласившего меня под свой кров, будет бесчестным поступком. Кроме того, я не думаю, что губернатор будет в восторге, если его бал завершится кровопролитием.
— Кровь, которая прольется, может быть и вашей, — горячо воскликнул Филипп за спиной Рефухио.
— Может, если у вас достанет ловкости, — вежливо ответил тот.
— У меня хватит и ловкости, и силы. Что можете вы поставить против? — воинственно спросил побагровевший Филипп. Его взгляд скользнул по матери и отцу, беседовавшим в дальнем конце комнаты, и вновь уперся в Рефухио.
— Вы ждете, что моя Венера будет наградой победителю? Это вульгарно, и к тому же она, без сомнения, на это не согласится.
— Соглашусь, — заявила Пилар, и оба соперника с подозрением взглянули на нее.
— Уверяю тебя, можешь не бояться расплаты за мой проигрыш, — весело сказал Рефухио. Он посмотрел туда, где стояли Чарро и Энрике.
Пилар заметила их взгляды, и выглядело это так, будто они договорились о чем-то.
Ее пронизала дрожь, она была в ужасе. Рефухио, несомненно, что-то задумал, но что?! Она хотела бы знать, какая роль была отведена ей, осложнило ее согласие его задачу или, наоборот, облегчило. Она думала, что, скорее всего, верно последнее, но до конца постигнуть причудливый полет его мысли Пилар не могла.
— Я не боюсь, — тихо и нерешительно проговорила она.
— Как приятно.
— Но не для меня, — заявил Филипп Гевара. — Я требую удовлетворения.
— И я, — мгновенно сказал Чарро.
— И я, — поддержал его Энрике, довольно точно скопировав непроницаемое выражение лица Рефухио. — Была задета наша честь, равно как и честь мужчин острова Сантьяго-де-Куба. Мы требуем удовлетворения.
— Нет. — Глаза Пилар расширились от страха, когда она поняла, какой оборот принимает дело. — Я не желаю участвовать в подобных безумствах.
— Да! — пылко заявил Энрике. — Разве я не был оскорблен наряду с лошадьми и женщинами этого острова?
— Лошадьми? — в замешательстве переспросила дама, начавшая роковой разговор.
Рефухио покачал головой:
— Это становится смешным. Драться на дуэли со всеми вами скучно и утомительно. Кроме того, что мы сможем этим доказать? Я не хочу быть обвинен в столь явном неуважении к гостеприимству.
— Это ваш долг, — произнес Филипп. — Теперь отказ покроет вас позором.
Рефухио притворно вздохнул:
— Я не нуждаюсь в еще большем позоре. Но как воспримут это губернатор и гости? Что скажете вы общественному суду? Нам нужен турнир, который бы показал, насколько .умело каждый владеет оружием.
— Турнир? — с отвращением переспросил Филипп.
— Именно так. Разве вас не прельщает возможность продемонстрировать вашу ловкость перед обществом, покрасоваться перед дамами?
В глазах юноши мелькнуло подозрение. Он решительно покачал головой:
— Устройство турнира требует слишком много времени. Сейчас я требую дуэли.
— Что нужно для турнира? — не сдавался Рефухио. — У нас впереди ночь, а берег моря усыпан чистым песком. У нас есть люди, лошади и шпаги, светить нам будет луна. Перспективы открываются блестящие, и все, что мешает нам, — ваша нерешительность.
— Вы сказали — сегодня ночью?
— Прекрасное время! Что может быть лучше? Мы соберемся после бала, чтобы не оскорбить губернатора.
— Но в чем честь победителя?
— В том же, что и в битве: победа над врагом.
— Вы участвуете?
— Сочту за честь. — Рефухио поклонился, блеснув золотым шнуром на накидке.
Заговорил Чарро:
— В чем будем состязаться — в фехтовании или в верховой езде?
— Разве необходимо выбирать? Турнир всегда был состязанием и в том, и в другом, игрой в войну.
Гости перешептывались между собой. По донесшимся из толпы фразам было понятно, что большинство гостей сочло турнир лишь отговоркой графа, удачным предлогом, придуманным им, чтобы иметь возможность расправиться с поклонником своей любовницы.
— Мне это не нравится, — заявила Пилар, в ужасе вскакивая на ноги.
— А мне нравится. — Глаза Рефухио вызывающе сверкнули. — И ты будешь не призом в этом состязании, а судьей его. Что может быть лучше настоящей богини луны, наичестнейшей, неподкупной и бесконечно снисходительной.
— Прекрати, — потребовала она. — В этом нет необходимости.
— Необходимость есть, разве ты не видишь? Нужно доказать всем, сколь высоко я ценю мою Венеру. Нужно доказать всем, что я именно тот, за кого себя выдаю. Доказать это всем. И себе, — последние слова он произнес так тихо, что их не слышал никто, кроме нее. Так же тихо она призналась:
— Я ровным счетом ничего не смыслю в этом.
— Ничего? Проигравший виден, иначе и быть не может. Твой взгляд и твое благоволение нам нужны больше, чем беспристрастный суд. И ты, моя милая Венера, в отличие от богини правосудия, не слепа.
ГЛАВА 11
— Конечно.
— И как обычно приходится платить?
— Поклонники разрывают предмет обожания на кусочки. — Сравнение было точным и едким.
Он предпочитал избегать конкретных обвинений. Может, он думал о прошлом? О потерянной невесте?
— А как защититься от этого? — спросила Пилар.
— Нужно быть сильным и уметь причинять боль.
— И, напротив, не отвергать никого?
— Да, если ты избегаешь мучить других.
— Или если любишь мучиться сам?
— Таков выбор.
— За исключением тех случаев, когда замешаны интересы других.
— Даже тогда. Чистые раны залечиваются. Младенцы, отнятые от груди вовремя, не плачут, и быстрая обдуманная смерть лучше, чем медленное угасание, приводящее к тому же концу.
Он говорил о многом, но она не была уверена, что понимает все правильно.
— Я вижу теперь, почему ты не хочешь, чтобы тебя любили, — медленно, с расстановкой произнесла она.
— Кто говорит о любви? — возмутился он. — Это совершенно другое дело.
Танец с Рефухио был для нее праздником. Он танцевал умело, его движения были отточены, в нем чувствовалась неукротимая сила, и изысканная грация сквозила в каждом его жесте. Он наслаждался танцем. Чувства, которые будила в нем музыка, воплощались в изысканных па и передавались партнеру.
Пилар ощущала, как наслаждение, получаемое ею от танца, растет. Его чувства будили в ней отклик. Ее несказанно радовала удивительная согласованность их движений. Она глядела в его серые глаза, то приближавшиеся, то отдалявшиеся во время танца. И то, что она читала в этих глазах, затененных длинными ресницами, заставляло ее пальцы судорожно сжиматься. Он мог не хотеть любить ее или быть любимым ею, но он не был, не был равнодушен к ней! Это было огромным утешением для Пилар.
Время неумолимо приближалось к полуночи. В этот момент Марди Гра, последний день карнавала, должен был закончиться, уступив место первому дню Великого поста. Затем все должны будут сбросить маски. Присутствующих ждали сюрпризы. Незадолго перед этим был подан ужин, включавший в меню мясные блюда, сладости и прочие яства, которые будут затем строго запрещены на все время поста. Губернатор острова был великолепен в своем наряде, отделанном серебряным кружевом, его парик из белого шелка был щедро напудрен. Картину довершали туфли на красных каблуках. Он прошествовал в столовую, сопровождаемый одетыми в ярко-красные ливреи лакеями, которые несли серебряные булавы. За губернатором потянулись гости, смеясь и перебрасываясь шутками. У всех разыгрался аппетит, вызванный танцами и весельем.
Рефухио сопровождал Пилар и сам нашел для нее стул. Когда он повернулся, намереваясь позаботиться о еде для них обоих, Филипп уже протягивал наполненную тарелку. За ним сразу появился Чарро с богатым выбором деликатесов. Энрике также спешил предложить Пилар огромный бокал вина. Ей было приятно находиться в окружении мужчин, несмотря на то что намерения большинства из них были чисто дружеские.
Пилар рассмешило, что ей было предложено гораздо больше, чем она могла съесть. Единственным возможным путем предотвратить обиды оказалось попробовать понемногу от каждого блюда. Все это ей пришлось проделать под насмешливым взглядом Рефухио. Тем не менее она откусила от одного пирожного, от другого, пригубила вина, ни на минуту не прекращая весело болтать, чтобы смягчить неловкость, возникшую между мужчинами.
Энрике и Чарро, казалось, мало заботило присутствие Филиппа. Они отпускали едкие замечания насчет провинциальности острова, скромного выбора продуктов и бледности женщин на Кубе. Сначала их выпады были шутливыми, затем они стали более серьезными.
Они критиковали выращиваемых на острове лошадей, умение местных жителей ездить верхом и осмелились усомниться в их искусстве владеть шпагой. Филипп, сперва во всем соглашавшийся с гостями и восторженно стремившийся пожить в Испании, начал краснеть.
Пилар взглянула на Рефухио в надежде, что тот положит конец пререканиям. Поссориться во дворце губернатора с сыном человека, пригласившего их погостить, было бы по меньшей мере неразумно. Но предводитель разбойников, казалось, нашел на дне бокала что-то чрезвычайно интересное и не отрывал от этого глаз. Он не обращал внимания на происходящее.
Энрике и Чарро продолжали отпускать колкости. Пилар безуспешно пыталась сменить тему разговора. Когда Филипп, побагровев, яростно принялся защищать родной остров, она нахмурилась и с досадой взглянула на Рефухио.
Воспользовавшись временным затишьем в общей беседе, раздраженно и уверенно заговорила какая-то немолодая дама:
— Точно говорю вам: это самозванец! Во-первых, он чересчур красив, а во-вторых, ему не хватает огня. Если бы это действительно был граф Гонсальво, вокруг его Венеры не увивалось бы столько народу. О, нет, если бы это был настоящий граф Гонсальво, мы бы уже слышали звон шпаг!
Рефухио, остолбенев, медленно повернулся, чтобы взглянуть в лицо говорившей. В эту секунду в нем соединились гордость поколений грандов и небрежное холодное высокомерие мавританского принца, которого он изображал. Лицо его под маской потемнело от гнева.
Вокруг них воцарилось молчание, нарушаемое лишь тихим перешептыванием. Гости, бывшие поблизости, застыли с тарелками в руках, глядя на Рефухио.
Пилар внезапно поняла, как Рефухио намеревается ответить придирчивой даме и какая опасность вдруг нависла над ними. Яростная защита или холодное пренебрежение одинаково могли сослужить дурную службу, придав вес возникшим предположениям старой дамы. Пилар, облизнув губы, собрала всю свою решимость: — О, любовь моя, — обратилась она к Рефухио нежно и интимно, в ее словах слышалось веселье, — сколь плохо эта дама знает тебя.
Он удивленно вскинул голову, поглядел на Пилар и улыбнулся. Эта улыбка зажгла в его глазах нетерпеливый огонек желания, его губы чувственно изогнулись, обещая ласку:
— Или же она плохо знает тебя, милая, — мягко ответил он.
Затем он повернулся к пожилой даме и с видимым усилием поклонился.
— Я не стану отчитываться перед вами, сеньора, в моих поступках, ибо не вижу в том нужды. Тем не менее мне не хочется, чтобы вы думали, что нынче я ценю свою Венеру меньше, чем в первые дни нашей любви. Неужели вы думаете, что женщине нельзя доверять? Вы не правы. И даже больше того. Покажите мне, кто из этих мужчин достоин ее улыбки. Вы не сможете сделать этого, ибо она стоит много выше любого из них, так же, как и много выше меня. Убивать их столь же бессмысленно, как пытаться убить каждого, кто осмелится с любовью взглянуть на луну.
— Тем не менее, если бы вы были графом Гонсальво, вы бы попытались, — старая дама стояла на своем, хотя в ее выцветших глазах мелькнуло нечто похожее на понимание.
— Как я могу? — жалобно спросил Рефухио, изображая искренность. — Пролить кровь сына человека, пригласившего меня под свой кров, будет бесчестным поступком. Кроме того, я не думаю, что губернатор будет в восторге, если его бал завершится кровопролитием.
— Кровь, которая прольется, может быть и вашей, — горячо воскликнул Филипп за спиной Рефухио.
— Может, если у вас достанет ловкости, — вежливо ответил тот.
— У меня хватит и ловкости, и силы. Что можете вы поставить против? — воинственно спросил побагровевший Филипп. Его взгляд скользнул по матери и отцу, беседовавшим в дальнем конце комнаты, и вновь уперся в Рефухио.
— Вы ждете, что моя Венера будет наградой победителю? Это вульгарно, и к тому же она, без сомнения, на это не согласится.
— Соглашусь, — заявила Пилар, и оба соперника с подозрением взглянули на нее.
— Уверяю тебя, можешь не бояться расплаты за мой проигрыш, — весело сказал Рефухио. Он посмотрел туда, где стояли Чарро и Энрике.
Пилар заметила их взгляды, и выглядело это так, будто они договорились о чем-то.
Ее пронизала дрожь, она была в ужасе. Рефухио, несомненно, что-то задумал, но что?! Она хотела бы знать, какая роль была отведена ей, осложнило ее согласие его задачу или, наоборот, облегчило. Она думала, что, скорее всего, верно последнее, но до конца постигнуть причудливый полет его мысли Пилар не могла.
— Я не боюсь, — тихо и нерешительно проговорила она.
— Как приятно.
— Но не для меня, — заявил Филипп Гевара. — Я требую удовлетворения.
— И я, — мгновенно сказал Чарро.
— И я, — поддержал его Энрике, довольно точно скопировав непроницаемое выражение лица Рефухио. — Была задета наша честь, равно как и честь мужчин острова Сантьяго-де-Куба. Мы требуем удовлетворения.
— Нет. — Глаза Пилар расширились от страха, когда она поняла, какой оборот принимает дело. — Я не желаю участвовать в подобных безумствах.
— Да! — пылко заявил Энрике. — Разве я не был оскорблен наряду с лошадьми и женщинами этого острова?
— Лошадьми? — в замешательстве переспросила дама, начавшая роковой разговор.
Рефухио покачал головой:
— Это становится смешным. Драться на дуэли со всеми вами скучно и утомительно. Кроме того, что мы сможем этим доказать? Я не хочу быть обвинен в столь явном неуважении к гостеприимству.
— Это ваш долг, — произнес Филипп. — Теперь отказ покроет вас позором.
Рефухио притворно вздохнул:
— Я не нуждаюсь в еще большем позоре. Но как воспримут это губернатор и гости? Что скажете вы общественному суду? Нам нужен турнир, который бы показал, насколько .умело каждый владеет оружием.
— Турнир? — с отвращением переспросил Филипп.
— Именно так. Разве вас не прельщает возможность продемонстрировать вашу ловкость перед обществом, покрасоваться перед дамами?
В глазах юноши мелькнуло подозрение. Он решительно покачал головой:
— Устройство турнира требует слишком много времени. Сейчас я требую дуэли.
— Что нужно для турнира? — не сдавался Рефухио. — У нас впереди ночь, а берег моря усыпан чистым песком. У нас есть люди, лошади и шпаги, светить нам будет луна. Перспективы открываются блестящие, и все, что мешает нам, — ваша нерешительность.
— Вы сказали — сегодня ночью?
— Прекрасное время! Что может быть лучше? Мы соберемся после бала, чтобы не оскорбить губернатора.
— Но в чем честь победителя?
— В том же, что и в битве: победа над врагом.
— Вы участвуете?
— Сочту за честь. — Рефухио поклонился, блеснув золотым шнуром на накидке.
Заговорил Чарро:
— В чем будем состязаться — в фехтовании или в верховой езде?
— Разве необходимо выбирать? Турнир всегда был состязанием и в том, и в другом, игрой в войну.
Гости перешептывались между собой. По донесшимся из толпы фразам было понятно, что большинство гостей сочло турнир лишь отговоркой графа, удачным предлогом, придуманным им, чтобы иметь возможность расправиться с поклонником своей любовницы.
— Мне это не нравится, — заявила Пилар, в ужасе вскакивая на ноги.
— А мне нравится. — Глаза Рефухио вызывающе сверкнули. — И ты будешь не призом в этом состязании, а судьей его. Что может быть лучше настоящей богини луны, наичестнейшей, неподкупной и бесконечно снисходительной.
— Прекрати, — потребовала она. — В этом нет необходимости.
— Необходимость есть, разве ты не видишь? Нужно доказать всем, сколь высоко я ценю мою Венеру. Нужно доказать всем, что я именно тот, за кого себя выдаю. Доказать это всем. И себе, — последние слова он произнес так тихо, что их не слышал никто, кроме нее. Так же тихо она призналась:
— Я ровным счетом ничего не смыслю в этом.
— Ничего? Проигравший виден, иначе и быть не может. Твой взгляд и твое благоволение нам нужны больше, чем беспристрастный суд. И ты, моя милая Венера, в отличие от богини правосудия, не слепа.
ГЛАВА 11
Слух о намечающемся состязании быстро облетел бальный зал. Сеньора Гевара тревожно вскрикнула, услышав эту потрясающую новость, но большая часть гостей восприняла ее с восхищением и энтузиазмом. Гости губернатора были так озабочены предстоящим соревнованием, что полуночное срывание масок прошло как обычная формальность, ритуал, означающий начало нового развлечения, а не конец карнавала. Без сомнения, Рефухио на это и рассчитывал, хотя вряд ли шумиха вокруг турнира была поднята ради этого.
Рефухио со своими людьми и Филипп с товарищами покинули бал сразу же после того, как были сброшены маски. За ними последовало большинство гостей: лишь немногих не интересовало предстоящее зрелище.
Гости спускались по ступеням дворца и, позвав слуг, которые тоже наслаждались праздничным вечером в своей компании, садились на коней, в кареты и экипажи и галопом мчались вслед за участниками турнира, направлявшимися на берег моря. Их скачка через весь город привлекла внимание многих: ночных гуляк, слуг-мулатов, уличных торговцев и музыкантов, моряков и грузчиков из доков. Вся эта разношерстная толпа последовала за ними, веселясь, горланя, хохоча и отхлебывая на ходу вино из бутылок.
Пилар поехала вместе с сеньорой Геварой, не дожидаясь приглашения. Холодный взгляд сеньоры Гевары, упершийся в нее в тусклом свете фонаря кареты, дышал неприязнью, словно дама знала, чье присутствие вызвало ссору. Однако она ни словом не упрекнула Пилар. Потребовав, чтобы донья Луиза перестала причитать над своим платьем, которое та боялась помять в переполненной карете, и быстрее усаживалась, если ей угодно ехать, жена чиновника приказала кучеру трогать.
Пилар думала, что Рефухио и его приближенные будут состязаться между собой, приняв в свои ряды
Филиппа. Когда они достигли пляжа, их планы изменились. Филипп втянул в дело троих своих приятелей. Для всех участников турнира нашлись лошади, шпаги и импровизированные шиты. Двое помогали Чарро укрывать лошадей попонами, чтобы защитить их от ранений, пока Филипп показывал Балтазару и Энрике, как лучше затупить шпаги.
Пилар выбралась из кареты и пробилась через шумящую, смеющуюся толпу туда, где стоял Рефухио. Он уже снял мавританский наряд и покрывало, оставшись в штанах, сапогах и тунике без рукавов. Рефухио проверял удила у лошади, на которой ему предстояло ехать, и тихо успокаивал животное. Лошадь была напугана шумом толпы и светом длинных факелов, воткнутых в песок по краям, чтобы обозначить поле.
Он заметил, что она идет к нему, но продолжал возиться с лошадью, пока Пилар не остановилась напротив.
— Ты решила переменить свое решение, и благословить нас? — шутливо спросил он. — Или просто не смогла удержаться от любопытства?
— Конечно, последнее, — едко заметила она. — Не будешь ли столь любезен сообщить мне, чем ты собираешься заняться?
— Конечно, милая, ты вправе требовать ответа. Что тебе угодно услышать?
Она поджала губы, услышав этот ироничный тон.
— Ты подвергаешь опасности не только свою жизнь, но и мою. Зачем? Зачем ты это делаешь?
— Я собирался таким образом избежать общества после того, как будут сняты маски, но, кажется, неверно рассчитал. Не обращай внимания. Когда факелы уберут, на поле станет совсем темно.
— Ты пытаешься успокоить меня? Но ведь и ты, и остальные могут быть убиты!
— Тогда ты разрыдаешься и уйдешь к победителю.
— Это самая большая нелепость, которую я когда-либо от тебя слышала. Зачем я нужна Филиппу Геваре?
— Вот и я о том же, — задумчиво произнес Рефухио, явно намереваясь задеть Пилар. Она с трудом сдерживала свой гнев.
— Ты наслаждаешься этим! Тебе не терпится изрезать кого-нибудь на куски!
— Считаешь, что я не получил привычной порции крови?
— Тебе не на ком было показывать свой дурной нрав с тех пор, как от тебя сбежал дон Эстебан. Ты срывал зло на своих людях, и теперь им тоже нужно дать выход своей жестокости.
— Я уже говорил, что ты не слепа, — сухо заметил он.
— О, я прекрасно понимаю тебя, если ты это имеешь в виду! Ты хотел покинуть бал, ты решил дать развлечься своим людям, но более того — ты хотел преподать урок сыну нашего хозяина и при этом не навредить ему.
— Урок фехтования и верховой езды? Он сам является в них признанным авторитетом, лучшим на острове.
— Я говорю не об этом. Ты хочешь научить его быть осторожным.
— Хорошая мысль. Если поражение научит его придерживать язык и поумерит его страсть к любовным интрижкам, то оно лишь пойдет ему на пользу. И разве у нас не будет повода для радости, если мы окажемся пусть без крыши над головой, но в безопасности.
Пилар смотрела на Рефухио. Ветер развевал ее юбки, закутывая в ткань их обоих, трепал ее сложную прическу. Возможно, как и предположил Рефухио, после этой ночи они больше не будут желанными гостями в доме сеньора Гевары. Вне сомнения, им будет на руку покинуть сей дом, ибо после того, как встал вопрос о личности графа, семейство Гевара будет внимательнее приглядываться к гостям. Тем не менее необходима была осторожность: в доме чиновника они оказались по милости вдовы.
— А как быть с доньей Луизой? — спросила Пилар.
— Пусть делает что хочет.
— А если ты окажешься побежденным?
— Мы ведь договорились, что победитель расцелует прелестных дам.
— Я не об этом. — Ее глаза затуманились, глядя на него.
Он нежно улыбнулся:
— Я знаю. Прошу тебя — дай мне одну из твоих лент в знак благоволения.
Одна из ленточек, прикрепленных в качестве украшения и застежки к ее корсажу, была развязана и вытянута из петелек прежде, чем Пилар успела ответить. Она почувствовала теплое прикосновение его пальцев. Корсаж стал свободнее. Пилар быстро прикрыла рукой полуобнажившуюся грудь, с досадой взглянув на Рефухио.
Он с улыбкой встретил ее взгляд и повязал ленту себе на руку, оставив ее концы свободно развеваться. Затем он повел Пилар туда, где кончался песок, и на поросшей низким кустарником земле для нее постелили попону и поставили стул. Отсюда прекрасно было видно все поле. Рефухио усадил ее, поклонился и ушел. Наблюдая за ним, Пилар сообразила, что место для нее было готово еще до ее прихода. Он не обращал внимания на ее протесты, зная, что она все-таки приедет.
Остальные участники турнира, взяв пример с Рефухио, устремились в толпу зрителей. Прелестные сеньориты, вспыхивая и пряча улыбки, отдавали кавалерам шарфики и ленточки. Балтазар взял поясок от платья Исабель. Энрике с шутовской галантностью кинулся выпрашивать у доньи Луизы ленту от ее вдовьего чепца. Возможно, вдовушке тоже хотелось участвовать в этом, а может, она просто решила положить конец надоедливым приставаниям, но лента была небрежно отдана Энрике.
Обернувшись, Пилар увидела Чарро, смиренно преклонившего перед ней колено. В его глазах была отвага и, быть может, немного бравады. Он спросил ее:
— Не окажете ли мне честь, госпожа моя, подарив одну из ваших лент?
Как она могла отказать? Это была лишь игра в рыцарство, не имевшая особого значения, здесь не было глубокой привязанности или обязательств. Она взяла ленточку и стала привязывать ее к самодельному щиту Чарро. Щит был из тех, какими часто пользуются при тренировках в солдатских казармах — деревянный, круглый, обтянутый бычьей кожей. Чарро, стоя на коленях, наблюдал за ней. Затем он взял ее руку и бережно поднес к губам. Теплое прикосновение к ее коже было долгим, а взгляд, подаренный ей Чарро, исполнен почтения.
Наконец он отпустил ее руку.
— Вы сможете гордиться мной, — заявил юноша, вскочив на ноги. Через секунду он ушел.
Участники сражения расхаживали по полю, мерили его шагами и обозначали границы, проверяя, ровна ли земля и в порядке ли снаряжение. Стоя группами по два-три человека, они тихо обсуждали вопросы ведения игры. За спиной Пилар уже столпились люди. Недалеко от нее удобно устроились губернатор с супругой. Музыканты, игравшие на балу, грянули веселую мелодию, им вторили уличные музыканты губными гармониками и концертино. Продавцы апельсинов и пирожники вовсю выкликали свой товар, настойчиво и лживо уверяя, что Великий пост начинается лишь на рассвете. Табуретки, принесенные предприимчивым плотником, быстро разошлись. В задних рядах собравшихся оживленно торговались женщины определенного рода. Активно заключались пари. Ставки на мужчин острова быстро росли.
Рефухио и его группа тесным кружком собрались в конце поля. Когда они вернулись, оказалось, что они сняли рубахи и туники и смазали свои руки, лицо и тело жиром и сажей. Теперь они должны были сражаться, ничем не защищенные от ударов противников. Но тела сливались с темнотой, и соперникам теперь было не так-то просто увидеть их и нанести удар.
Пилар помрачнела. Она была удивлена, но понимала, зачем это делается. Сажа не только усложняла задачу противникам Рефухио, она еще и маскировала лица разбойников. Когда Рефухио снял тунику, багровый шрам, пересекающий его грудь, был ясно виден — это было напоминание о его недавнем ранении. Что будет, если его снова ранят? Сама мысль об этом была невыносима, и Пилар не была уверена, сможет ли смотреть на бой. Остальная аудитория разгадала тактику Рефухио и была просто в восторге. Это стало ясно по тому, что ставки на него и его сторонников резко подскочили.
Филипп и его друзья приняли это в штыки. Они запротестовали, но им тоже предложили намазаться сажей и жиром. Юноша с высокомерием, достойным гранда, отказался, заявив, что они не унизятся до того, чтобы искать спасения под слоем грязи. Ответа Рефухио не было слышно из-за криков толпы, но Филипп, резко повернувшись, зашагал обратно к своим друзьям. Он посмотрел на Пилар. В его взгляде смешались злоба и вожделение, подозрение и замешательство.
Рефухио сделал шаг вперед, оглядев собравшихся. Он стоял, широко расставив ноги, словно гладиатор на арене. Шпагу он держал так непринужденно, словно это была дирижерская палочка. В другой его руке был щит. Он обратился к зрителям:
— Приветствую вас, ночные бродяги, обитатели этих волшебных островов! — воскликнул он. — Мы приветствуем вас в последний день карнавала, последний день веселья! В знак признательности за ваше гостеприимство мы устраиваем состязание в силе, умении фехтовать и верховой езде. Пусть все, кто хоть когда-нибудь мечтал о деяниях, исполненных отваги, и подвигах, достойных рыцарей, присоединятся к нам! Если вы не желаете сражаться с нами, пусть каждый найдет себе достойного противника, ибо мы явились сюда не для того, чтобы проливать кровь, но чтобы похвалиться друг перед другом воинскими талантами; не для того, чтобы отнимать жизнь, но для того, чтобы радоваться ей! — Он продолжал, посвящая всех в правила игры: — Это будет настоящий турнир, борьба до победного конца. Шпаги затуплены, но все еще опасны. Можно наносить рубящие удары, но колющие строго запрещены. Человек, раненный до крови, считается убитым и должен покинуть поле. Безоружный должен признать себя пленником. За него возьмут выкуп. Потерявшего сознание могут унести его друзья или взять в плен соперники — кто успеет первым. Человек, заставивший спешиться противника, не обязан спешиваться сам, чтобы драться с ним; однако пеший может попытаться отобрать у всадника лошадь, если ему это удастся. Последний человек или группа, оставшаяся на поле, будут признаны победителями. Бой может закончиться в любой момент, если одна из групп решит сдаться, а также бой может прекратить своим решением судья, прекрасная госпожа Венера де л а Торре. Она же даст сигнал к началу сражения.
Это было великолепно и просто, честно и достойно. Рефухио коротко и ясно предложил зрителям участвовать в состязании, наметив при этом границы, которые нельзя было преступать. Толпа была покорена его речью и бурными криками выразила свое удовольствие.
Из слов Рефухио Пилар поняла, что, сняв одежду и лишив себя и своих людей защиты, он тем самым стремился уравнять шансы. Он не сказал этого прямо, но это было ясно и без слов. Его люди были старше и опытнее, к тому же вышколены долгими тренировками, их навыки оттачивались в постоянных стычках, грозивших смертью в бою или виселицей. Поранить до крови его и его людей затупленной шпагой было легче, если их не покрывала одежда. Когда Пилар осознала это, она ужаснулась.
Рефухио поклонился и, повернувшись, легко вскочил в седло. Он застыл в центре поля, пока остальные выходили вперед, чтобы представиться и засвидетельствовать свое почтение судье и зрителям. Выполнив это, сражающиеся вскочили на коней и разъехались по местам, выстроившись за линиями, начерченными на поле. Факелы потушили, ткнув их в песок, и воцарилась темнота.
Внезапно стало так тихо, что было слышно, как бормочут волны, накатываясь на песок. Фыркнула лошадь, звякнули удила. Где-то вдали залаяла собака. Кто-то чихнул, и женщина проглотила смешок.
В полумраке вырисовывались два ряда всадников. Их темные силуэты чернели, как тени, в призрачном свете луны. Ветер перебирал лошадиные гривы, раздувал широкие рукава смутно белевших рубашек Филиппа и его друзей, выстроившихся справа. За ними неустанно билось о берег море, и светлая лунная дорожка поднималась и опускалась на волнах.
Пилар никто не предупредил заранее, что она должна будет дать сигнал. Она не могла придумать, как это сделать. Где-то за ее спиной барабанщик выбивал легкую дробь, которая становилась все громче. Она огляделась по сторонам в поисках какого-нибудь предмета: музыкального инструмента, косынки. На худой конец можно было бросить что-нибудь на поле. Вдруг она замерла. Взглянув на платье, Пилар увидела, что там еще осталась одна светлая ленточка. Она вполне могла ею пожертвовать. Быстро развязав ленту, она вскочила на ноги и подняла ее над головой. Шелк развевался на ветру, светясь в лунном сиянии. Затем широким жестом Пилар кинула ленту в сторону поля. Кусок шелка медленно скользил по воздуху переливаясь и поблескивая, затем опустился на землю. Барабанщик в последний раз ударил в барабан.
Рефухио со своими людьми и Филипп с товарищами покинули бал сразу же после того, как были сброшены маски. За ними последовало большинство гостей: лишь немногих не интересовало предстоящее зрелище.
Гости спускались по ступеням дворца и, позвав слуг, которые тоже наслаждались праздничным вечером в своей компании, садились на коней, в кареты и экипажи и галопом мчались вслед за участниками турнира, направлявшимися на берег моря. Их скачка через весь город привлекла внимание многих: ночных гуляк, слуг-мулатов, уличных торговцев и музыкантов, моряков и грузчиков из доков. Вся эта разношерстная толпа последовала за ними, веселясь, горланя, хохоча и отхлебывая на ходу вино из бутылок.
Пилар поехала вместе с сеньорой Геварой, не дожидаясь приглашения. Холодный взгляд сеньоры Гевары, упершийся в нее в тусклом свете фонаря кареты, дышал неприязнью, словно дама знала, чье присутствие вызвало ссору. Однако она ни словом не упрекнула Пилар. Потребовав, чтобы донья Луиза перестала причитать над своим платьем, которое та боялась помять в переполненной карете, и быстрее усаживалась, если ей угодно ехать, жена чиновника приказала кучеру трогать.
Пилар думала, что Рефухио и его приближенные будут состязаться между собой, приняв в свои ряды
Филиппа. Когда они достигли пляжа, их планы изменились. Филипп втянул в дело троих своих приятелей. Для всех участников турнира нашлись лошади, шпаги и импровизированные шиты. Двое помогали Чарро укрывать лошадей попонами, чтобы защитить их от ранений, пока Филипп показывал Балтазару и Энрике, как лучше затупить шпаги.
Пилар выбралась из кареты и пробилась через шумящую, смеющуюся толпу туда, где стоял Рефухио. Он уже снял мавританский наряд и покрывало, оставшись в штанах, сапогах и тунике без рукавов. Рефухио проверял удила у лошади, на которой ему предстояло ехать, и тихо успокаивал животное. Лошадь была напугана шумом толпы и светом длинных факелов, воткнутых в песок по краям, чтобы обозначить поле.
Он заметил, что она идет к нему, но продолжал возиться с лошадью, пока Пилар не остановилась напротив.
— Ты решила переменить свое решение, и благословить нас? — шутливо спросил он. — Или просто не смогла удержаться от любопытства?
— Конечно, последнее, — едко заметила она. — Не будешь ли столь любезен сообщить мне, чем ты собираешься заняться?
— Конечно, милая, ты вправе требовать ответа. Что тебе угодно услышать?
Она поджала губы, услышав этот ироничный тон.
— Ты подвергаешь опасности не только свою жизнь, но и мою. Зачем? Зачем ты это делаешь?
— Я собирался таким образом избежать общества после того, как будут сняты маски, но, кажется, неверно рассчитал. Не обращай внимания. Когда факелы уберут, на поле станет совсем темно.
— Ты пытаешься успокоить меня? Но ведь и ты, и остальные могут быть убиты!
— Тогда ты разрыдаешься и уйдешь к победителю.
— Это самая большая нелепость, которую я когда-либо от тебя слышала. Зачем я нужна Филиппу Геваре?
— Вот и я о том же, — задумчиво произнес Рефухио, явно намереваясь задеть Пилар. Она с трудом сдерживала свой гнев.
— Ты наслаждаешься этим! Тебе не терпится изрезать кого-нибудь на куски!
— Считаешь, что я не получил привычной порции крови?
— Тебе не на ком было показывать свой дурной нрав с тех пор, как от тебя сбежал дон Эстебан. Ты срывал зло на своих людях, и теперь им тоже нужно дать выход своей жестокости.
— Я уже говорил, что ты не слепа, — сухо заметил он.
— О, я прекрасно понимаю тебя, если ты это имеешь в виду! Ты хотел покинуть бал, ты решил дать развлечься своим людям, но более того — ты хотел преподать урок сыну нашего хозяина и при этом не навредить ему.
— Урок фехтования и верховой езды? Он сам является в них признанным авторитетом, лучшим на острове.
— Я говорю не об этом. Ты хочешь научить его быть осторожным.
— Хорошая мысль. Если поражение научит его придерживать язык и поумерит его страсть к любовным интрижкам, то оно лишь пойдет ему на пользу. И разве у нас не будет повода для радости, если мы окажемся пусть без крыши над головой, но в безопасности.
Пилар смотрела на Рефухио. Ветер развевал ее юбки, закутывая в ткань их обоих, трепал ее сложную прическу. Возможно, как и предположил Рефухио, после этой ночи они больше не будут желанными гостями в доме сеньора Гевары. Вне сомнения, им будет на руку покинуть сей дом, ибо после того, как встал вопрос о личности графа, семейство Гевара будет внимательнее приглядываться к гостям. Тем не менее необходима была осторожность: в доме чиновника они оказались по милости вдовы.
— А как быть с доньей Луизой? — спросила Пилар.
— Пусть делает что хочет.
— А если ты окажешься побежденным?
— Мы ведь договорились, что победитель расцелует прелестных дам.
— Я не об этом. — Ее глаза затуманились, глядя на него.
Он нежно улыбнулся:
— Я знаю. Прошу тебя — дай мне одну из твоих лент в знак благоволения.
Одна из ленточек, прикрепленных в качестве украшения и застежки к ее корсажу, была развязана и вытянута из петелек прежде, чем Пилар успела ответить. Она почувствовала теплое прикосновение его пальцев. Корсаж стал свободнее. Пилар быстро прикрыла рукой полуобнажившуюся грудь, с досадой взглянув на Рефухио.
Он с улыбкой встретил ее взгляд и повязал ленту себе на руку, оставив ее концы свободно развеваться. Затем он повел Пилар туда, где кончался песок, и на поросшей низким кустарником земле для нее постелили попону и поставили стул. Отсюда прекрасно было видно все поле. Рефухио усадил ее, поклонился и ушел. Наблюдая за ним, Пилар сообразила, что место для нее было готово еще до ее прихода. Он не обращал внимания на ее протесты, зная, что она все-таки приедет.
Остальные участники турнира, взяв пример с Рефухио, устремились в толпу зрителей. Прелестные сеньориты, вспыхивая и пряча улыбки, отдавали кавалерам шарфики и ленточки. Балтазар взял поясок от платья Исабель. Энрике с шутовской галантностью кинулся выпрашивать у доньи Луизы ленту от ее вдовьего чепца. Возможно, вдовушке тоже хотелось участвовать в этом, а может, она просто решила положить конец надоедливым приставаниям, но лента была небрежно отдана Энрике.
Обернувшись, Пилар увидела Чарро, смиренно преклонившего перед ней колено. В его глазах была отвага и, быть может, немного бравады. Он спросил ее:
— Не окажете ли мне честь, госпожа моя, подарив одну из ваших лент?
Как она могла отказать? Это была лишь игра в рыцарство, не имевшая особого значения, здесь не было глубокой привязанности или обязательств. Она взяла ленточку и стала привязывать ее к самодельному щиту Чарро. Щит был из тех, какими часто пользуются при тренировках в солдатских казармах — деревянный, круглый, обтянутый бычьей кожей. Чарро, стоя на коленях, наблюдал за ней. Затем он взял ее руку и бережно поднес к губам. Теплое прикосновение к ее коже было долгим, а взгляд, подаренный ей Чарро, исполнен почтения.
Наконец он отпустил ее руку.
— Вы сможете гордиться мной, — заявил юноша, вскочив на ноги. Через секунду он ушел.
Участники сражения расхаживали по полю, мерили его шагами и обозначали границы, проверяя, ровна ли земля и в порядке ли снаряжение. Стоя группами по два-три человека, они тихо обсуждали вопросы ведения игры. За спиной Пилар уже столпились люди. Недалеко от нее удобно устроились губернатор с супругой. Музыканты, игравшие на балу, грянули веселую мелодию, им вторили уличные музыканты губными гармониками и концертино. Продавцы апельсинов и пирожники вовсю выкликали свой товар, настойчиво и лживо уверяя, что Великий пост начинается лишь на рассвете. Табуретки, принесенные предприимчивым плотником, быстро разошлись. В задних рядах собравшихся оживленно торговались женщины определенного рода. Активно заключались пари. Ставки на мужчин острова быстро росли.
Рефухио и его группа тесным кружком собрались в конце поля. Когда они вернулись, оказалось, что они сняли рубахи и туники и смазали свои руки, лицо и тело жиром и сажей. Теперь они должны были сражаться, ничем не защищенные от ударов противников. Но тела сливались с темнотой, и соперникам теперь было не так-то просто увидеть их и нанести удар.
Пилар помрачнела. Она была удивлена, но понимала, зачем это делается. Сажа не только усложняла задачу противникам Рефухио, она еще и маскировала лица разбойников. Когда Рефухио снял тунику, багровый шрам, пересекающий его грудь, был ясно виден — это было напоминание о его недавнем ранении. Что будет, если его снова ранят? Сама мысль об этом была невыносима, и Пилар не была уверена, сможет ли смотреть на бой. Остальная аудитория разгадала тактику Рефухио и была просто в восторге. Это стало ясно по тому, что ставки на него и его сторонников резко подскочили.
Филипп и его друзья приняли это в штыки. Они запротестовали, но им тоже предложили намазаться сажей и жиром. Юноша с высокомерием, достойным гранда, отказался, заявив, что они не унизятся до того, чтобы искать спасения под слоем грязи. Ответа Рефухио не было слышно из-за криков толпы, но Филипп, резко повернувшись, зашагал обратно к своим друзьям. Он посмотрел на Пилар. В его взгляде смешались злоба и вожделение, подозрение и замешательство.
Рефухио сделал шаг вперед, оглядев собравшихся. Он стоял, широко расставив ноги, словно гладиатор на арене. Шпагу он держал так непринужденно, словно это была дирижерская палочка. В другой его руке был щит. Он обратился к зрителям:
— Приветствую вас, ночные бродяги, обитатели этих волшебных островов! — воскликнул он. — Мы приветствуем вас в последний день карнавала, последний день веселья! В знак признательности за ваше гостеприимство мы устраиваем состязание в силе, умении фехтовать и верховой езде. Пусть все, кто хоть когда-нибудь мечтал о деяниях, исполненных отваги, и подвигах, достойных рыцарей, присоединятся к нам! Если вы не желаете сражаться с нами, пусть каждый найдет себе достойного противника, ибо мы явились сюда не для того, чтобы проливать кровь, но чтобы похвалиться друг перед другом воинскими талантами; не для того, чтобы отнимать жизнь, но для того, чтобы радоваться ей! — Он продолжал, посвящая всех в правила игры: — Это будет настоящий турнир, борьба до победного конца. Шпаги затуплены, но все еще опасны. Можно наносить рубящие удары, но колющие строго запрещены. Человек, раненный до крови, считается убитым и должен покинуть поле. Безоружный должен признать себя пленником. За него возьмут выкуп. Потерявшего сознание могут унести его друзья или взять в плен соперники — кто успеет первым. Человек, заставивший спешиться противника, не обязан спешиваться сам, чтобы драться с ним; однако пеший может попытаться отобрать у всадника лошадь, если ему это удастся. Последний человек или группа, оставшаяся на поле, будут признаны победителями. Бой может закончиться в любой момент, если одна из групп решит сдаться, а также бой может прекратить своим решением судья, прекрасная госпожа Венера де л а Торре. Она же даст сигнал к началу сражения.
Это было великолепно и просто, честно и достойно. Рефухио коротко и ясно предложил зрителям участвовать в состязании, наметив при этом границы, которые нельзя было преступать. Толпа была покорена его речью и бурными криками выразила свое удовольствие.
Из слов Рефухио Пилар поняла, что, сняв одежду и лишив себя и своих людей защиты, он тем самым стремился уравнять шансы. Он не сказал этого прямо, но это было ясно и без слов. Его люди были старше и опытнее, к тому же вышколены долгими тренировками, их навыки оттачивались в постоянных стычках, грозивших смертью в бою или виселицей. Поранить до крови его и его людей затупленной шпагой было легче, если их не покрывала одежда. Когда Пилар осознала это, она ужаснулась.
Рефухио поклонился и, повернувшись, легко вскочил в седло. Он застыл в центре поля, пока остальные выходили вперед, чтобы представиться и засвидетельствовать свое почтение судье и зрителям. Выполнив это, сражающиеся вскочили на коней и разъехались по местам, выстроившись за линиями, начерченными на поле. Факелы потушили, ткнув их в песок, и воцарилась темнота.
Внезапно стало так тихо, что было слышно, как бормочут волны, накатываясь на песок. Фыркнула лошадь, звякнули удила. Где-то вдали залаяла собака. Кто-то чихнул, и женщина проглотила смешок.
В полумраке вырисовывались два ряда всадников. Их темные силуэты чернели, как тени, в призрачном свете луны. Ветер перебирал лошадиные гривы, раздувал широкие рукава смутно белевших рубашек Филиппа и его друзей, выстроившихся справа. За ними неустанно билось о берег море, и светлая лунная дорожка поднималась и опускалась на волнах.
Пилар никто не предупредил заранее, что она должна будет дать сигнал. Она не могла придумать, как это сделать. Где-то за ее спиной барабанщик выбивал легкую дробь, которая становилась все громче. Она огляделась по сторонам в поисках какого-нибудь предмета: музыкального инструмента, косынки. На худой конец можно было бросить что-нибудь на поле. Вдруг она замерла. Взглянув на платье, Пилар увидела, что там еще осталась одна светлая ленточка. Она вполне могла ею пожертвовать. Быстро развязав ленту, она вскочила на ноги и подняла ее над головой. Шелк развевался на ветру, светясь в лунном сиянии. Затем широким жестом Пилар кинула ленту в сторону поля. Кусок шелка медленно скользил по воздуху переливаясь и поблескивая, затем опустился на землю. Барабанщик в последний раз ударил в барабан.