Страница:
— Он очень тревожится о нем и, без сомнения, охотно присоединился бы к нему, если бы Рефухио позволил ему это сделать. Но ему нельзя быть с братом, и, вероятно, Висенте считает, что заключил сделку с Богом и его жизнь, отданная церкви, обеспечит безопасность Рефухио.
— Некоторые нашли бы это удивительным, — заметила Пилар.
— Рефухио огорчает, что Висенте, возможно, жертвует собой, искупая его, Рефухио, грехи. Он предпочитает за все расплачиваться сам.
— Вы имеете в виду, что он готов уйти в монахи?
— Нет, нет, конечно. Он не столь…
— Мистически настроен? — Пилар подобрала недостающие слова, произнеся их как вопрос.
Исабель закивала.
— Да. Но все, что Рефухио делает, искупается тем, что он творит добро, помогая бедным, голодным и больным, тем, кого некому поддержать.
— Он — образец совершенства? — Пилар видела, что эта женщина до сих пор без ума от главаря бандитов, хоть тот и отверг ее любовь.
— Да, — просто ответила Исабель.
На это было нечего возразить. За стенами домика стонал ветер и дождь стучался в дверь. Пилар думала о Рефухио и его людях, скачущих сейчас в сырой темноте после целого дня, проведенного в седле, и невольно сочувствовала им. Жизнь разбойников казалась нелегкой. Балтазар был где-то снаружи, заботясь об их безопасности. Он должен был скоро вернуться. Пилар чувствовала себя неловко при мысли, что ей придется беседовать с ним, сидя за одним столом. К тому же она наконец согрелась, и вместе с блаженным чувством тепла пришла усталость.
Она притворно зевнула, но, к ее удивлению, зевок получился настоящим. Пилар, прикрыв рот рукой, произнесла:
— Может, мне удастся найти постель, о которой мне говорили…
— Да, — согласилась Исабель и добавила: — Не беспокойтесь, даже если Рефухио вернется, он возьмет одеяло и уляжется вместе с остальными у огня.
— Он дал мне понять это, — сухо отозвалась Пилар.
— О, Рефухио говорит много, главным образом, чтобы выяснить, чего стоят люди, которые его слушают, как они воспринимают его слова, но он не делает и половины.
— Меня тревожит именно та половина, которую он собирается сделать.
— Что?
Пилар, усмехнувшись, покачала головой, сделав вид, что неудачно пошутила. С трудом встав на ноги, она пошла спать.
Постель в алькове была аккуратной, чистой, по-монашески простой и неожиданно удобной. Матрас, набитый конским волосом, был покрыт льняными простынями, поношенными, но чистыми и мягкими, как шелк. Покрывало было сделано из овечьих шкур. Пилар долго лежала, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по низкой крыше, и глядя на отблески огня на потолке.
Она думала о том, как ее мать ночь за ночью лежала в одиночестве, обреченная на жизнь калеки и медленное умирание. Интересно, как дон Эстебан объяснил жене отсутствие Пилар. Девушка сомневалась, что он сказал правду. Мысль о том, что перед смертью мать могла чувствовать себя покинутой и никому не нужной, наполняла Пилар возмущением, неизбывной болью и горем. Она не могла сдержаться, слезы медленно текли по ее лицу.
Все мечты матери о жизни при дворе так и не сбылись. Как больно, должно быть, ей было видеть, что она лишена всего, а муж успешно наслаждался, безудержно тратя ее деньги. В какой ужас она, наверное, пришла, разобравшись наконец в человеке, за которого имела неосторожность выйти замуж. Догадалась ли она, что стала жертвой отравления? Пыталась ли хоть как-то избегнуть этого? Цеплялась ли за ускользающую веру в своего мужа или же лежала безропотно, погруженная в пучину отчаяния, и гадала, скоро ли придет смерть?
Дон Эстебан приказал убить Пилар. Она слышала, как он говорил это своим людям. Если она и питала какие-то сомнения относительно его виновности в смерти матери, то теперь сомнениям не было места. Она, Пилар Сандовал-и-Серна, лично позаботится о том, чтобы он не однажды пожалел, что она осталась в живых.
Пилар вытерла слезы. Волосы ее стали влажными, во рту было солоно от слез. Она всегда гордилась своим самообладанием. Она обязана Рефухио Каррансе жизнью, хотя он приводил Пилар в бешенство: высокомерный и хитрый, неожиданно сменяющий сочувствие на враждебность. И однако, она не должна забывать, чем ему обязана, а она даже не поблагодарила его. Эта ошибка должна быть исправлена.
Ей представился Эль-Леон, лежащий в этой постели. Наверное, она была ему узка. Ей вдруг стала неприятна эта мысль. Она подумала, что будет, если он вернется и, отдернув занавеску, заявит, что намерен здесь спать. Конечно, она будет защищаться, но как? Прежде чем решить этот важный вопрос, она прикрыла уставшие глаза.
Через некоторое время сквозь сон ей послышался тихий шорох. Она тревожно заворочалась, но сон был слишком крепок. Ее окружали тепло и уют, она была в безопасности. Вздохнув, Пилар продолжала спать.
ГЛАВА 4
— Некоторые нашли бы это удивительным, — заметила Пилар.
— Рефухио огорчает, что Висенте, возможно, жертвует собой, искупая его, Рефухио, грехи. Он предпочитает за все расплачиваться сам.
— Вы имеете в виду, что он готов уйти в монахи?
— Нет, нет, конечно. Он не столь…
— Мистически настроен? — Пилар подобрала недостающие слова, произнеся их как вопрос.
Исабель закивала.
— Да. Но все, что Рефухио делает, искупается тем, что он творит добро, помогая бедным, голодным и больным, тем, кого некому поддержать.
— Он — образец совершенства? — Пилар видела, что эта женщина до сих пор без ума от главаря бандитов, хоть тот и отверг ее любовь.
— Да, — просто ответила Исабель.
На это было нечего возразить. За стенами домика стонал ветер и дождь стучался в дверь. Пилар думала о Рефухио и его людях, скачущих сейчас в сырой темноте после целого дня, проведенного в седле, и невольно сочувствовала им. Жизнь разбойников казалась нелегкой. Балтазар был где-то снаружи, заботясь об их безопасности. Он должен был скоро вернуться. Пилар чувствовала себя неловко при мысли, что ей придется беседовать с ним, сидя за одним столом. К тому же она наконец согрелась, и вместе с блаженным чувством тепла пришла усталость.
Она притворно зевнула, но, к ее удивлению, зевок получился настоящим. Пилар, прикрыв рот рукой, произнесла:
— Может, мне удастся найти постель, о которой мне говорили…
— Да, — согласилась Исабель и добавила: — Не беспокойтесь, даже если Рефухио вернется, он возьмет одеяло и уляжется вместе с остальными у огня.
— Он дал мне понять это, — сухо отозвалась Пилар.
— О, Рефухио говорит много, главным образом, чтобы выяснить, чего стоят люди, которые его слушают, как они воспринимают его слова, но он не делает и половины.
— Меня тревожит именно та половина, которую он собирается сделать.
— Что?
Пилар, усмехнувшись, покачала головой, сделав вид, что неудачно пошутила. С трудом встав на ноги, она пошла спать.
Постель в алькове была аккуратной, чистой, по-монашески простой и неожиданно удобной. Матрас, набитый конским волосом, был покрыт льняными простынями, поношенными, но чистыми и мягкими, как шелк. Покрывало было сделано из овечьих шкур. Пилар долго лежала, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по низкой крыше, и глядя на отблески огня на потолке.
Она думала о том, как ее мать ночь за ночью лежала в одиночестве, обреченная на жизнь калеки и медленное умирание. Интересно, как дон Эстебан объяснил жене отсутствие Пилар. Девушка сомневалась, что он сказал правду. Мысль о том, что перед смертью мать могла чувствовать себя покинутой и никому не нужной, наполняла Пилар возмущением, неизбывной болью и горем. Она не могла сдержаться, слезы медленно текли по ее лицу.
Все мечты матери о жизни при дворе так и не сбылись. Как больно, должно быть, ей было видеть, что она лишена всего, а муж успешно наслаждался, безудержно тратя ее деньги. В какой ужас она, наверное, пришла, разобравшись наконец в человеке, за которого имела неосторожность выйти замуж. Догадалась ли она, что стала жертвой отравления? Пыталась ли хоть как-то избегнуть этого? Цеплялась ли за ускользающую веру в своего мужа или же лежала безропотно, погруженная в пучину отчаяния, и гадала, скоро ли придет смерть?
Дон Эстебан приказал убить Пилар. Она слышала, как он говорил это своим людям. Если она и питала какие-то сомнения относительно его виновности в смерти матери, то теперь сомнениям не было места. Она, Пилар Сандовал-и-Серна, лично позаботится о том, чтобы он не однажды пожалел, что она осталась в живых.
Пилар вытерла слезы. Волосы ее стали влажными, во рту было солоно от слез. Она всегда гордилась своим самообладанием. Она обязана Рефухио Каррансе жизнью, хотя он приводил Пилар в бешенство: высокомерный и хитрый, неожиданно сменяющий сочувствие на враждебность. И однако, она не должна забывать, чем ему обязана, а она даже не поблагодарила его. Эта ошибка должна быть исправлена.
Ей представился Эль-Леон, лежащий в этой постели. Наверное, она была ему узка. Ей вдруг стала неприятна эта мысль. Она подумала, что будет, если он вернется и, отдернув занавеску, заявит, что намерен здесь спать. Конечно, она будет защищаться, но как? Прежде чем решить этот важный вопрос, она прикрыла уставшие глаза.
Через некоторое время сквозь сон ей послышался тихий шорох. Она тревожно заворочалась, но сон был слишком крепок. Ее окружали тепло и уют, она была в безопасности. Вздохнув, Пилар продолжала спать.
ГЛАВА 4
Она проснулась от неясной тревоги. Открыла глаза. В предрассветном полумраке блеснули глаза Рефухио. Он лежал, опираясь на локоть, и смотрел на нее. Чуть смущенная улыбка играла на его твердо очерченных губах.
— Доброе утро, — тихо сказал он. — Я выкупался под дождем, чтобы смыть с себя овечий запах. У вас теперь нет повода для жалоб.
Пилар хотела быть уверенной, что ее голос звучит спокойно и твердо, поэтому чуть помедлила с ответом:
— Ошибаетесь.
— В чем дело, душа моя? Я был уверен, что сон улучшит ваш внешний вид, если не ваш характер.
— У меня нормальный характер! Вы обещали!..
— Под страхом конфискации имущества. И разве я обманул вас?
Она взглянула на него. Странное чувство теснило ее грудь. Она ощущала его твердое, мускулистое тело, прижавшееся к ней. Его левая рука лежала на ее талии. Возможно, он просто приспосабливался к ширине кровати, но это было похоже на объятие. На нем была рубашка — это все, что она могла видеть. Лежал ли он поверх одеяла или же укрывшись им — она не знала. Ей хотелось выяснить это, но она боялась выдать свое беспокойство и сосредоточила внимание на черных кругах его зрачков, на длинных загнутых ресницах, на жестких бровях.
— Вы прекрасно знаете, что сказали мне. Вы пообещали, что я одна буду спать в этой постели.
— Откуда я мог знать, что встречу два десятка людей, которым необходимо переночевать в сухом месте? За занавеской, клянусь вам, не найдется места даже для новорожденного щенка! Кроме того, я должен был убедиться, что вас не потревожили новоприбывшие. Для меня вопрос чести, чтобы вас ничто не беспокоило. Так что я выбрал наиболее простое решение проблемы.
— И несомненно, думали, что я буду благодарна?
— Нет, но я надеялся на понимание. Она подытожила:
— Значит, я стала богаче и теперь у меня есть сундук, наполовину полный серебра.
— Наполовину пустой. Однако условие было иным — вы должны остаться непотревоженной, но не обязательно в полном одиночестве. Скажите мне, когда я присоединился к вам, а также почему вы позволили мне это сделать, — и можете забирать серебро.
Он возмутительно быстро и хитроумно расставлял ловушки. Двумя короткими фразами он показал, что она не в состоянии сказать, когда он пришел. Ведь если бы она была разбужена, то ни за что не позволила бы ему остаться. Опровергнуть его утверждение не представлялось возможным, ибо тогда он мог бы поинтересоваться, почему она не возражала против его вторжения. Единственным объяснением могла быть ее усталость, но она чувствовала, что подобный ответ весьма далек от истины. Если она сама сознавала несостоятельность возможных возражений, то как она могла спорить с Рефухио?
— Вы — самый… — начала она и запнулась, вспомнив, что этот человек спас ей жизнь и, более того, не дотронулся до нее, проведя рядом всю ночь. По крайней мере, она надеялась, что не дотронулся.
— Ну, не смущайтесь, — подбодрил ее разбойник. — Я коллекционирую эпитеты, которыми меня награждают, причем предпочитаю нетрадиционные. Скажите мне что-нибудь, чего я еще не слышал!
В полумраке он наблюдал за Пилар. Она упрямо сжала губы, решив ничего не говорить. Внезапно ему до боли захотелось поцеловать ее, и сердце бешено забилось.
Эта девушка была прекрасна. Блестящие волосы разметались по подушке. Мягкий утренний свет отражался в ее темных глубоких глазах. Он видел многих женщин, и среди них были те, кто мог бы соперничать красотой с Пилар. Ситуация, в которой оказались они с Пилар, была в высшей степени провокационной, но обычно подобные ситуации не вызывали у него столь яростного желания. Правда, Пилар была более утонченной, нежели женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться в последние несколько лет, но что из этого?
Он не лгал, объясняя причины своего нахождения здесь. Он мог бы уйти до ее пробуждения, и, более того, так он и собирался сделать. Но затем ему неожиданно захотелось узнать, что она за человек. Теперь он видел, что она решительна, честна и не склонна визжать по любому поводу. Но разве это все? Разве он не хотел выяснить, как она будет реагировать на него в более интимной обстановке, не в комнате, полной людей, и не верхом на лошади? Но пора было прекращать анализировать, бывают моменты, когда анализ собственных мыслей и дел не нужен и неуместен.
Он отбросил покрывавший его плащ. Легким, гибким движением поднялся на ноги и взял ее за руку.
— Вставайте, в Кордове сияет солнце, и ваша тетка ждет вас.
Он поднял Пилар так быстро, что покрывало из овечьих шкур соскользнуло, и свободное широкое бархатное одеяние распахнулось на груди. Почувствовав холодное дуновение, Пилар отшатнулась, вырвалась из его рук. Потеряв равновесие, она чуть не упала, но он подхватил ее. Его руки скользнули по теплому телу Пилар, он прижал ее к себе. На секунду они замерли, его пальцы гладили атласную кожу, пробегая по спине. Его взгляд упал на безупречно округлую грудь, сквозь матовую кожу которой просвечивали голубые жилки, на ее шелковистые волосы, упавшие на его руку. Под бронзовым загаром краска бросилась ему в лицо. Пилар, видя это, положила руку поверх его руки, чувствуя, как кровь приливает к голове. Она была напугана странным, неожиданным ощущением, поднимавшимся откуда-то из глубины.
Задохнувшись от возмущения, она отпрянула назад.
— Вы…
— Нет, — резко ответил он. — Я не хотел этого. Может, я был неловок и бестактен, но я не намеревался даже в мыслях оскорбить вас, клянусь честью.
Его объятия ослабели, давая Пилар возможность вновь опуститься на постель. Она сжалась, стискивая халат на груди. Темно-карие глаза встретили взгляд серых глаз и увидели в них замешательство и грусть; она заметила, что его плечи распрямились, будто он готовился к ее презрению или гневным крикам.
Пилар наконец поняла, что он действительно не собирался оскорбить ее. Она пристально посмотрела ему в лицо.
— Я верю вам.
— В самом деле? — Он испытующе глядел на нее.
— Мне больше ничего не остается, — с достоинством пояснила она.
— Но почему?
— Я воспользовалась вашим… гостеприимством. Уверена, что Карранса не станет навязываться женщине, которую он приютил.
— Ах, мое гостеприимство…
Они прекрасно поняли друг друга. Она признавала за ним полное право достойно носить имя древнего рода, видела в нем гранда, и это накладывало на него многочисленные обязательства. В свою очередь, он обязан был свято блюсти кодекс чести и выполнять эти обязательства.
В его глазах промелькнуло восхищение. Он склонил голову:
— Примите мою искреннюю благодарность и извинения.
— Не за что, — опустила глаза Пилар. — Вы говорили об отъезде. Буду счастлива отправиться в путь, но я оставила свою одежду у очага. Сомневаюсь, что ваши люди обрадуются, если их сон будет прерван из-за моей нижней юбки.
— Их мнение не имеет значения. Но не суетитесь, я принесу ваши вещи. Кстати, вы предпочитаете на завтрак чистый шоколад или с молоком?
— Не беспокойтесь, пожалуйста, об этом, — ответила она.
— Возможно, Исабель…
— Она спит. К тому же я хочу позавтракать с вами наедине. Считайте это моим капризом.
Пилар оглядела альков.
— О, я задерживаю вас. Я сейчас встану.
— Ни в коем случае, — через плечо сказал Рефухио, отдергивая занавеску, отделявшую альков от комнаты, — если только вы не хотите попасть в неудобное положение.
Девушка не ответила. Рефухио удовлетворенно кивнул:
— Думаю, что не хотите. Потерпите, и я принесу вам все, что надо.
Когда он ушел за занавеску и задернул ее за собой, закрывая Пилар в алькове, она подумала, что, возможно, в комнате она находилась бы в большей безопасности. Другие мужчины, вероятно, еще меньше, чем их главарь, заслуживают доверия, но, по крайней мере, они не будут приводить ее в смущение своей речью и поведением. Мысль о том, что он будет прислуживать ей, пока она в постели, была ей неприятна, особенно после того, что только что произошло. Человек более чувствительный и менее самоуверенный оставил бы ее сейчас в одиночестве. Он пришел к ней ночью, чтобы защитить в случае необходимости, — так он сам объяснил свои действия, но ей казалось, что он испытывает ее. Пилар не нравилось это, но делать было нечего. По крайней мере, ей недолго придется находиться здесь, через несколько часов она будет у своей тетки. Она прочно утвердится в Кордове, и у нее не будет причин видеться с Рефухио Каррансой. Тогда она будет счастлива. Она надеялась на это.
Когда Рефухио вернулся в альков, Пилар причесывалась. Поспешно скрутив волнистые густые волосы в узел и закрепив его на затылке, она взяла чашку шоколада, поднесенную ей. Когда Рефухио присел на постель, она облокотилась о стену у изголовья. Он насмешливо и удивленно взглянул на нее, догадываясь, что она старается держаться от него подальше, но воздержался от комментариев.
Возможно, он был прав, подозревая, что она побаивается его. В тесном алькове он казался огромным. Ее тревожило и беспокоило то, что они оказались отделены от остальных. От этого было неуютно. Эль-Леон, очевидно, тоже чувствовал себя напряженно. Он молчал, и его движения были скованны.
Он равнодушно подал ей кусок хлеба, завернутый в салфетку. Пилар взяла хлеб, поблагодарила и решила завязать беседу:
— Я не знала, что разбойничья жизнь позволяет такую роскошь…
— Мы живем достаточно хорошо, хотя хлеб этот — из муки грубого помола, а шоколад приготовлен на козьем молоке.
— Кажется, вы питаетесь лучше всех остальных.
— Почему вы так говорите? Она пожала плечами:
— Я слышала рассказы о вас.
— Не стоит им верить.
— Если бы я не верила этим рассказам, — произнесла она, не отрывая взгляда от кусочка хлеба, — я не попросила бы у вас помощи и не спаслась бы от своего отчима. Я благодарна вам несмотря ни на что.
Он долго смотрел на девушку. Когда он заговорил, его голос был мягок и тих:
— Знаете, я помог бы вам и не требуя платы. Но я не люблю, когда меня дурачат.
— Я никогда не делала этого.
— По крайней мере, не делали это чаще, чем было необходимо, — сухо заметил он.
— Нет, — запротестовала она.
— Постараюсь в дальнейшем поверить.
Пилар встретилась с ним взглядом. В глазах Рефухио промелькнула легкая улыбка. Благодаря ей его серые глаза потеплели, и жесткие черты лица приобрели мягкость. Натянутость между ними постепенно исчезла.
Некоторое время они молча ели, затем Пилар снова заговорила:
— Вы узнали, что стало с доном Эстебаном?
— Его не было на месте схватки. Очевидно, он оправился настолько, что его смогли увезти в карете. Я понял это по следам.
Пилар с мрачным видом кивнула.
— Кажется, вы ничуть не удивлены, — заметил Рефухио.
— Я знала, что он не умер. Это было бы чересчур хорошо.
— Как вы кровожадны. — Он насмешливо покачал головой.
Она слабо улыбнулась в ответ.
— Я много времени провела в доме дона Эстебана. Всегда все шло так, как хотелось бы ему.
— Не всегда, но довольно часто, чтобы мешать нам спокойно жить, — согласился Рефухио.
В его словах звучала горечь — ведь он сам много потерял по милости дона Эстебана. Заметив это, Пилар поспешила сменить тему:
— Думаю, у вас есть основания недолюбливать меня. Если бы моя мать не вышла замуж за дона Эстебана, у него не было бы средств удовлетворять свои амбиции и вести войну с вашим семейством.
Рефухио внимательно посмотрел на нее и усмехнулся уголком рта.
— Если бы моя семья не вызывала у вашего отчима такой дикой ненависти и желания отомстить, то, возможно, он не женился бы на вашей матери и не свел бы ее в могилу, а вам бы не пришлось отправиться в изгнание. Как видите, можно по-разному взглянуть на это.
— Может быть. Если бы вы не убили сына дона Эстебана, меня принудили бы выйти за него замуж. Я очень многим обязана вам.
— Вы были бы обязаны, если бы я убил его ради вас. Но это не так, и вы мне ничего не должны. И вам не в чем себя винить. Договорились?
С трудом уступая ему, она кивнула:
— Да, если вы так считаете.
— Я так считаю.
Прикрыв глаза, Пилар изучала стоявшего рядом с ней мужчину. Его широкие плечи были обтянуты поношенной рубашкой. Темные волосы мягко вились. Глаза твердо и проницательно смотрели из-под густых бровей. Черты его лица были пропорциональны, руки, державшие грубую глиняную чашку — сильны и изящны. Несмотря на то что он вел полную опасностей и лишений жизнь разбойника, видно было, что он происходит из старинного рода и получил хорошее воспитание. На мгновение ей захотелось, чтобы все было не так, чтобы она могла продолжить знакомство с Рефухио де Карранса-и-Леоном в другой, более подходящей обстановке. Направление собственных мыслей встревожило ее, и она отвела взгляд от Рефухио.
Молчание затянулось. В комнате кто-то закашлялся и встал, бормоча ругательства. Пламя весело затрещало — вероятно, в очаг подбросили дров.
Рефухио допил свой шоколад.
— Наступило приятное для вас время, — сказал он, — время решить, как добраться до Кордовы, и придумать, как бы вам проникнуть в ворота города.
— Проникнуть?
— А чего вы ждали? Неужели вы надеялись отправиться в Кордову в золоченой карете с почетным эскортом? Вы ждали, что отцы города торжественно встретят вас?
— Вряд ли, — резко ответила Пилар.
— Прекрасно. Значит, вы не будете разочарованы.
Она въехала в старый, обнесенный стеной город на повозке. Если бы она путешествовала одна, она въехала бы в ворота без осложнений и помех, назвав стражам свое имя. Но с ней был Рефухио, который обещал проводить ее до дома тетки и намеревался именно так и поступить. Пилар, предлагая сделку Эль-Леону, и предположить не могла, насколько он будет верен данному слову. Она знала, что народные предания наделяли Эль-Леона способностью становиться невидимым. Пилар слышала, что в деревнях и маленьких городах у него множество друзей, помогающих ему появляться и исчезать, когда и где ему захочется, а также о взятках, открывающих перед ним городские ворота Севильи. Какие еще уловки он использует, ей и в голову не приходило поинтересоваться, и, конечно, Пилар не могла представить, что в одной Из них она сама будет участвовать.
Повозка была старой и явно дышала на ладан. Высокие деревянные колеса скрипели на осях не переставая, и это действовало Пилар на нервы. В город они везли дрова — палки, чурки и причудливо изогнутый валежник, собранный в лесу. Ноша была явно тяжела для престарелого ослика, уныло шагавшего в упряжке. Пилар сидела в повозке, а Рефухио шел рядом, ведя осла на поводу и опираясь на посох, гораздо более крепкий, чем можно было подумать с первого взгляда.
Это сомнительное средство передвижения они приобрели на ферме за городом. Хозяйка также дала Пилар шерстяное черное покрывало, скрыв ее голову и плечи, и помогла ей кусочком угля нарисовать темные круги под глазами и морщины. Пилар не спрашивала, где Рефухио нашел странную остроконечную шляпу, которую он низко надвинул на глаза, и откуда взялись короткие рваные штаны и грубые башмаки, в которых он выглядел как крестьянин. Она только смотрела на него время от времени, с удивлением отмечая его наряд, беспорядочно спутанные густые волосы и туповатый взгляд простака.
Когда они входили в город, было раннее утро. Все крестьяне спешили на рынок, и повозка Пилар и Рефухио затерялась в потоке повозок, тачек, ослов, груженных товаром: кожами и оливковым маслом, свежей капустой и связанными, бесконечно гогочущими гусями. На некотором расстоянии от повозки шагали Балтазар, Энрике и Чарро, гнавшие стадо коз.
Пилар, Рефухио и трое его друзей провели ночь перед этим в доме крестьянина, разделив единственную комнату с хозяином дома, его женой, их девятью детьми, пятью собаками, черной несушкой и огромным количеством блох. Пилар думала, что после этой ночи они настолько грязны и непохожи на самих себя, что большего нельзя и желать. Однако Рефухио все еще был недоволен. Он настоял на том, чтобы Пилар несла на руках младшего ребенка этих крестьян, чудесного семинедельного мальчугана, который шумно протестовал, когда его забрали у матери. Ребенок не успокаивался ни на секунду и успел трижды намочить платье Пилар, несмотря на то что она несколько раз меняла лохмотья, служившие ему пеленками. Мать малыша вместе со своим мужем шла за стадом коз и только однажды подошла понянчить сына. Он на некоторое время притих, но, оказавшись на коленях Пилар, заревел с новой силой. Ей казалось, что ребенок чувствует ее неопытность в обращении с ним и страх перед тем, что должно произойти.
Впереди лежал Гвадалквивир. Его зеленовато-коричневые воды величаво омывали островки, на которых росли олеандры, затем протекали под огромными пролетами старого римского моста, стоящего на подступах к городу. Повозка миновала башни крепости Калахорра и двинулась по мосту. Пилар уже видела въезд в город, колонны римского портика. У ворот было двое стражников. Один болтал с симпатичной жизнерадостной девицей. Под мышками она держала двух гусей. Второй мрачно глядел на проезжающих, заложив руки за спину. По его лицу было ясно, что он страдает несварением желудка.
Повозка подъезжала все ближе, ее колеса тревожно скрипели. Стражник шевельнулся, упер руки в бока, недружелюбно нахмурился. Когда до ворот осталось совсем немного, стражник сделал шаг вперед. Пилар быстро взглянула на Рефухио. Глава разбойников, казалось, не обращал внимания на опасность, шел, уставившись прямо перед собой.
— Стой!
Рефухио ничем не показал, что слышит окрик. Пилар, нервно облизнув губы, покачивала ребенка, надеясь его угомонить.
Стражник, вытянув руку, шагнул к ним.
— Тебе говорят, дурень! Стой!
Ничего не выражавшее лицо Рефухио вдруг исказилось от страха. Он дернул за повод так, что чуть не повалил дряхлого осла с ног. Когда животное замерло, Рефухио стащил с головы шляпу и, дрожа, встал, склонившись перед стражником.
— Так-то лучше, — стражник приосанился. — Вы шумите так, что поднимете с постели всех благородных дворян. Ради Бога, смажь жиром колеса! А ты, женщина, уйми младенца!
— Да, ваша честь, исполню немедленно, ваша честь, — подобострастно отозвался Рефухио. Он согнулся в поклоне, делая в то же время отчаянные знаки Пилар. Это отвлекло его внимание от осла, который снова двинулся вперед. Стражник отступил в сторону, тяжелым взглядом сверля Пилар. Она вспыхнула и опустила глаза, комкая покрывало на груди. К счастью, ребенок, найдя удобную позу, замолчал.
Они покатили дальше, смешавшись с толпой. Пилар еидела напряженно-прямо, готовая услышать окрик стражника или призывы о помощи Балтазара и других. Но все было спокойно. Перед ними была Кордова.
Двигаясь по улице, они миновали древнюю мечеть, выстроенную более тысячи лет назад по приказу мавританского правителя Кордовы и спустя каких-то четыреста пятьдесят лет превращенную в собор волей католического короля-завоевателя. Величественные своды, массивные и исполненные гармонии и симметрии, возвышались над ними, но Рефухио и Пилар едва поглядели наверх. Младенец опять орал не переставая. Рефухио, шагающий рядом, бросил на Пилар косой взгляд:
— Из вас, как я вижу, получается не слишком заботливая мать.
— Я здесь ни при чем, — резко бросила Пилар. — Бедняжка знает, что что-то не так, и он хочет к своей матери.
— Так же, как и я хочу вернуть его ей.
— Вы не любите детей? — многозначительно спросила Пилар.
— Обожаю, если только эти маленькие сокровища не привлекают к себе внимания.
— Именно вы решили взять его, — напомнила Пилар.
— Ну да, он добавлял правдоподобия образу крестьянина-простака со сварливой женой, не правда ли?
— Я не жена вам, — нахмурилась Пилар.
— Прекрасно сыграно! — поздравил он ее. — Все видят, что вы были бы достойной наградой супругу.
— Я вам уже сказала…
— Да. А еще скажите вот что: почему в вас так мало уважения к приличиям и благопристойности? Почему вы отказались стать женой этого лакея, Карлоса?
— Я не понимаю, о чем вы. — Пилар энергично укачивала ребенка, без особого, впрочем, результата.
— Большинство женщин на вашем месте позвали бы священника и потребовали обвенчать их немедленно, стремясь оказаться под защитой имени мужчины. Любого мужчины.
Она пристально поглядела на него:
— У меня и так достаточно проблем.
— Вы могли бы попытаться разрешить их, а не создавать новые. По крайней мере, все притворяются, что обручальное кольцо — решение всех проблем, и брак — единственная драгоценность женщины.
— Брак может оказаться ловушкой, — заметила Пилар, думая о матери.
— Доброе утро, — тихо сказал он. — Я выкупался под дождем, чтобы смыть с себя овечий запах. У вас теперь нет повода для жалоб.
Пилар хотела быть уверенной, что ее голос звучит спокойно и твердо, поэтому чуть помедлила с ответом:
— Ошибаетесь.
— В чем дело, душа моя? Я был уверен, что сон улучшит ваш внешний вид, если не ваш характер.
— У меня нормальный характер! Вы обещали!..
— Под страхом конфискации имущества. И разве я обманул вас?
Она взглянула на него. Странное чувство теснило ее грудь. Она ощущала его твердое, мускулистое тело, прижавшееся к ней. Его левая рука лежала на ее талии. Возможно, он просто приспосабливался к ширине кровати, но это было похоже на объятие. На нем была рубашка — это все, что она могла видеть. Лежал ли он поверх одеяла или же укрывшись им — она не знала. Ей хотелось выяснить это, но она боялась выдать свое беспокойство и сосредоточила внимание на черных кругах его зрачков, на длинных загнутых ресницах, на жестких бровях.
— Вы прекрасно знаете, что сказали мне. Вы пообещали, что я одна буду спать в этой постели.
— Откуда я мог знать, что встречу два десятка людей, которым необходимо переночевать в сухом месте? За занавеской, клянусь вам, не найдется места даже для новорожденного щенка! Кроме того, я должен был убедиться, что вас не потревожили новоприбывшие. Для меня вопрос чести, чтобы вас ничто не беспокоило. Так что я выбрал наиболее простое решение проблемы.
— И несомненно, думали, что я буду благодарна?
— Нет, но я надеялся на понимание. Она подытожила:
— Значит, я стала богаче и теперь у меня есть сундук, наполовину полный серебра.
— Наполовину пустой. Однако условие было иным — вы должны остаться непотревоженной, но не обязательно в полном одиночестве. Скажите мне, когда я присоединился к вам, а также почему вы позволили мне это сделать, — и можете забирать серебро.
Он возмутительно быстро и хитроумно расставлял ловушки. Двумя короткими фразами он показал, что она не в состоянии сказать, когда он пришел. Ведь если бы она была разбужена, то ни за что не позволила бы ему остаться. Опровергнуть его утверждение не представлялось возможным, ибо тогда он мог бы поинтересоваться, почему она не возражала против его вторжения. Единственным объяснением могла быть ее усталость, но она чувствовала, что подобный ответ весьма далек от истины. Если она сама сознавала несостоятельность возможных возражений, то как она могла спорить с Рефухио?
— Вы — самый… — начала она и запнулась, вспомнив, что этот человек спас ей жизнь и, более того, не дотронулся до нее, проведя рядом всю ночь. По крайней мере, она надеялась, что не дотронулся.
— Ну, не смущайтесь, — подбодрил ее разбойник. — Я коллекционирую эпитеты, которыми меня награждают, причем предпочитаю нетрадиционные. Скажите мне что-нибудь, чего я еще не слышал!
В полумраке он наблюдал за Пилар. Она упрямо сжала губы, решив ничего не говорить. Внезапно ему до боли захотелось поцеловать ее, и сердце бешено забилось.
Эта девушка была прекрасна. Блестящие волосы разметались по подушке. Мягкий утренний свет отражался в ее темных глубоких глазах. Он видел многих женщин, и среди них были те, кто мог бы соперничать красотой с Пилар. Ситуация, в которой оказались они с Пилар, была в высшей степени провокационной, но обычно подобные ситуации не вызывали у него столь яростного желания. Правда, Пилар была более утонченной, нежели женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться в последние несколько лет, но что из этого?
Он не лгал, объясняя причины своего нахождения здесь. Он мог бы уйти до ее пробуждения, и, более того, так он и собирался сделать. Но затем ему неожиданно захотелось узнать, что она за человек. Теперь он видел, что она решительна, честна и не склонна визжать по любому поводу. Но разве это все? Разве он не хотел выяснить, как она будет реагировать на него в более интимной обстановке, не в комнате, полной людей, и не верхом на лошади? Но пора было прекращать анализировать, бывают моменты, когда анализ собственных мыслей и дел не нужен и неуместен.
Он отбросил покрывавший его плащ. Легким, гибким движением поднялся на ноги и взял ее за руку.
— Вставайте, в Кордове сияет солнце, и ваша тетка ждет вас.
Он поднял Пилар так быстро, что покрывало из овечьих шкур соскользнуло, и свободное широкое бархатное одеяние распахнулось на груди. Почувствовав холодное дуновение, Пилар отшатнулась, вырвалась из его рук. Потеряв равновесие, она чуть не упала, но он подхватил ее. Его руки скользнули по теплому телу Пилар, он прижал ее к себе. На секунду они замерли, его пальцы гладили атласную кожу, пробегая по спине. Его взгляд упал на безупречно округлую грудь, сквозь матовую кожу которой просвечивали голубые жилки, на ее шелковистые волосы, упавшие на его руку. Под бронзовым загаром краска бросилась ему в лицо. Пилар, видя это, положила руку поверх его руки, чувствуя, как кровь приливает к голове. Она была напугана странным, неожиданным ощущением, поднимавшимся откуда-то из глубины.
Задохнувшись от возмущения, она отпрянула назад.
— Вы…
— Нет, — резко ответил он. — Я не хотел этого. Может, я был неловок и бестактен, но я не намеревался даже в мыслях оскорбить вас, клянусь честью.
Его объятия ослабели, давая Пилар возможность вновь опуститься на постель. Она сжалась, стискивая халат на груди. Темно-карие глаза встретили взгляд серых глаз и увидели в них замешательство и грусть; она заметила, что его плечи распрямились, будто он готовился к ее презрению или гневным крикам.
Пилар наконец поняла, что он действительно не собирался оскорбить ее. Она пристально посмотрела ему в лицо.
— Я верю вам.
— В самом деле? — Он испытующе глядел на нее.
— Мне больше ничего не остается, — с достоинством пояснила она.
— Но почему?
— Я воспользовалась вашим… гостеприимством. Уверена, что Карранса не станет навязываться женщине, которую он приютил.
— Ах, мое гостеприимство…
Они прекрасно поняли друг друга. Она признавала за ним полное право достойно носить имя древнего рода, видела в нем гранда, и это накладывало на него многочисленные обязательства. В свою очередь, он обязан был свято блюсти кодекс чести и выполнять эти обязательства.
В его глазах промелькнуло восхищение. Он склонил голову:
— Примите мою искреннюю благодарность и извинения.
— Не за что, — опустила глаза Пилар. — Вы говорили об отъезде. Буду счастлива отправиться в путь, но я оставила свою одежду у очага. Сомневаюсь, что ваши люди обрадуются, если их сон будет прерван из-за моей нижней юбки.
— Их мнение не имеет значения. Но не суетитесь, я принесу ваши вещи. Кстати, вы предпочитаете на завтрак чистый шоколад или с молоком?
— Не беспокойтесь, пожалуйста, об этом, — ответила она.
— Возможно, Исабель…
— Она спит. К тому же я хочу позавтракать с вами наедине. Считайте это моим капризом.
Пилар оглядела альков.
— О, я задерживаю вас. Я сейчас встану.
— Ни в коем случае, — через плечо сказал Рефухио, отдергивая занавеску, отделявшую альков от комнаты, — если только вы не хотите попасть в неудобное положение.
Девушка не ответила. Рефухио удовлетворенно кивнул:
— Думаю, что не хотите. Потерпите, и я принесу вам все, что надо.
Когда он ушел за занавеску и задернул ее за собой, закрывая Пилар в алькове, она подумала, что, возможно, в комнате она находилась бы в большей безопасности. Другие мужчины, вероятно, еще меньше, чем их главарь, заслуживают доверия, но, по крайней мере, они не будут приводить ее в смущение своей речью и поведением. Мысль о том, что он будет прислуживать ей, пока она в постели, была ей неприятна, особенно после того, что только что произошло. Человек более чувствительный и менее самоуверенный оставил бы ее сейчас в одиночестве. Он пришел к ней ночью, чтобы защитить в случае необходимости, — так он сам объяснил свои действия, но ей казалось, что он испытывает ее. Пилар не нравилось это, но делать было нечего. По крайней мере, ей недолго придется находиться здесь, через несколько часов она будет у своей тетки. Она прочно утвердится в Кордове, и у нее не будет причин видеться с Рефухио Каррансой. Тогда она будет счастлива. Она надеялась на это.
Когда Рефухио вернулся в альков, Пилар причесывалась. Поспешно скрутив волнистые густые волосы в узел и закрепив его на затылке, она взяла чашку шоколада, поднесенную ей. Когда Рефухио присел на постель, она облокотилась о стену у изголовья. Он насмешливо и удивленно взглянул на нее, догадываясь, что она старается держаться от него подальше, но воздержался от комментариев.
Возможно, он был прав, подозревая, что она побаивается его. В тесном алькове он казался огромным. Ее тревожило и беспокоило то, что они оказались отделены от остальных. От этого было неуютно. Эль-Леон, очевидно, тоже чувствовал себя напряженно. Он молчал, и его движения были скованны.
Он равнодушно подал ей кусок хлеба, завернутый в салфетку. Пилар взяла хлеб, поблагодарила и решила завязать беседу:
— Я не знала, что разбойничья жизнь позволяет такую роскошь…
— Мы живем достаточно хорошо, хотя хлеб этот — из муки грубого помола, а шоколад приготовлен на козьем молоке.
— Кажется, вы питаетесь лучше всех остальных.
— Почему вы так говорите? Она пожала плечами:
— Я слышала рассказы о вас.
— Не стоит им верить.
— Если бы я не верила этим рассказам, — произнесла она, не отрывая взгляда от кусочка хлеба, — я не попросила бы у вас помощи и не спаслась бы от своего отчима. Я благодарна вам несмотря ни на что.
Он долго смотрел на девушку. Когда он заговорил, его голос был мягок и тих:
— Знаете, я помог бы вам и не требуя платы. Но я не люблю, когда меня дурачат.
— Я никогда не делала этого.
— По крайней мере, не делали это чаще, чем было необходимо, — сухо заметил он.
— Нет, — запротестовала она.
— Постараюсь в дальнейшем поверить.
Пилар встретилась с ним взглядом. В глазах Рефухио промелькнула легкая улыбка. Благодаря ей его серые глаза потеплели, и жесткие черты лица приобрели мягкость. Натянутость между ними постепенно исчезла.
Некоторое время они молча ели, затем Пилар снова заговорила:
— Вы узнали, что стало с доном Эстебаном?
— Его не было на месте схватки. Очевидно, он оправился настолько, что его смогли увезти в карете. Я понял это по следам.
Пилар с мрачным видом кивнула.
— Кажется, вы ничуть не удивлены, — заметил Рефухио.
— Я знала, что он не умер. Это было бы чересчур хорошо.
— Как вы кровожадны. — Он насмешливо покачал головой.
Она слабо улыбнулась в ответ.
— Я много времени провела в доме дона Эстебана. Всегда все шло так, как хотелось бы ему.
— Не всегда, но довольно часто, чтобы мешать нам спокойно жить, — согласился Рефухио.
В его словах звучала горечь — ведь он сам много потерял по милости дона Эстебана. Заметив это, Пилар поспешила сменить тему:
— Думаю, у вас есть основания недолюбливать меня. Если бы моя мать не вышла замуж за дона Эстебана, у него не было бы средств удовлетворять свои амбиции и вести войну с вашим семейством.
Рефухио внимательно посмотрел на нее и усмехнулся уголком рта.
— Если бы моя семья не вызывала у вашего отчима такой дикой ненависти и желания отомстить, то, возможно, он не женился бы на вашей матери и не свел бы ее в могилу, а вам бы не пришлось отправиться в изгнание. Как видите, можно по-разному взглянуть на это.
— Может быть. Если бы вы не убили сына дона Эстебана, меня принудили бы выйти за него замуж. Я очень многим обязана вам.
— Вы были бы обязаны, если бы я убил его ради вас. Но это не так, и вы мне ничего не должны. И вам не в чем себя винить. Договорились?
С трудом уступая ему, она кивнула:
— Да, если вы так считаете.
— Я так считаю.
Прикрыв глаза, Пилар изучала стоявшего рядом с ней мужчину. Его широкие плечи были обтянуты поношенной рубашкой. Темные волосы мягко вились. Глаза твердо и проницательно смотрели из-под густых бровей. Черты его лица были пропорциональны, руки, державшие грубую глиняную чашку — сильны и изящны. Несмотря на то что он вел полную опасностей и лишений жизнь разбойника, видно было, что он происходит из старинного рода и получил хорошее воспитание. На мгновение ей захотелось, чтобы все было не так, чтобы она могла продолжить знакомство с Рефухио де Карранса-и-Леоном в другой, более подходящей обстановке. Направление собственных мыслей встревожило ее, и она отвела взгляд от Рефухио.
Молчание затянулось. В комнате кто-то закашлялся и встал, бормоча ругательства. Пламя весело затрещало — вероятно, в очаг подбросили дров.
Рефухио допил свой шоколад.
— Наступило приятное для вас время, — сказал он, — время решить, как добраться до Кордовы, и придумать, как бы вам проникнуть в ворота города.
— Проникнуть?
— А чего вы ждали? Неужели вы надеялись отправиться в Кордову в золоченой карете с почетным эскортом? Вы ждали, что отцы города торжественно встретят вас?
— Вряд ли, — резко ответила Пилар.
— Прекрасно. Значит, вы не будете разочарованы.
Она въехала в старый, обнесенный стеной город на повозке. Если бы она путешествовала одна, она въехала бы в ворота без осложнений и помех, назвав стражам свое имя. Но с ней был Рефухио, который обещал проводить ее до дома тетки и намеревался именно так и поступить. Пилар, предлагая сделку Эль-Леону, и предположить не могла, насколько он будет верен данному слову. Она знала, что народные предания наделяли Эль-Леона способностью становиться невидимым. Пилар слышала, что в деревнях и маленьких городах у него множество друзей, помогающих ему появляться и исчезать, когда и где ему захочется, а также о взятках, открывающих перед ним городские ворота Севильи. Какие еще уловки он использует, ей и в голову не приходило поинтересоваться, и, конечно, Пилар не могла представить, что в одной Из них она сама будет участвовать.
Повозка была старой и явно дышала на ладан. Высокие деревянные колеса скрипели на осях не переставая, и это действовало Пилар на нервы. В город они везли дрова — палки, чурки и причудливо изогнутый валежник, собранный в лесу. Ноша была явно тяжела для престарелого ослика, уныло шагавшего в упряжке. Пилар сидела в повозке, а Рефухио шел рядом, ведя осла на поводу и опираясь на посох, гораздо более крепкий, чем можно было подумать с первого взгляда.
Это сомнительное средство передвижения они приобрели на ферме за городом. Хозяйка также дала Пилар шерстяное черное покрывало, скрыв ее голову и плечи, и помогла ей кусочком угля нарисовать темные круги под глазами и морщины. Пилар не спрашивала, где Рефухио нашел странную остроконечную шляпу, которую он низко надвинул на глаза, и откуда взялись короткие рваные штаны и грубые башмаки, в которых он выглядел как крестьянин. Она только смотрела на него время от времени, с удивлением отмечая его наряд, беспорядочно спутанные густые волосы и туповатый взгляд простака.
Когда они входили в город, было раннее утро. Все крестьяне спешили на рынок, и повозка Пилар и Рефухио затерялась в потоке повозок, тачек, ослов, груженных товаром: кожами и оливковым маслом, свежей капустой и связанными, бесконечно гогочущими гусями. На некотором расстоянии от повозки шагали Балтазар, Энрике и Чарро, гнавшие стадо коз.
Пилар, Рефухио и трое его друзей провели ночь перед этим в доме крестьянина, разделив единственную комнату с хозяином дома, его женой, их девятью детьми, пятью собаками, черной несушкой и огромным количеством блох. Пилар думала, что после этой ночи они настолько грязны и непохожи на самих себя, что большего нельзя и желать. Однако Рефухио все еще был недоволен. Он настоял на том, чтобы Пилар несла на руках младшего ребенка этих крестьян, чудесного семинедельного мальчугана, который шумно протестовал, когда его забрали у матери. Ребенок не успокаивался ни на секунду и успел трижды намочить платье Пилар, несмотря на то что она несколько раз меняла лохмотья, служившие ему пеленками. Мать малыша вместе со своим мужем шла за стадом коз и только однажды подошла понянчить сына. Он на некоторое время притих, но, оказавшись на коленях Пилар, заревел с новой силой. Ей казалось, что ребенок чувствует ее неопытность в обращении с ним и страх перед тем, что должно произойти.
Впереди лежал Гвадалквивир. Его зеленовато-коричневые воды величаво омывали островки, на которых росли олеандры, затем протекали под огромными пролетами старого римского моста, стоящего на подступах к городу. Повозка миновала башни крепости Калахорра и двинулась по мосту. Пилар уже видела въезд в город, колонны римского портика. У ворот было двое стражников. Один болтал с симпатичной жизнерадостной девицей. Под мышками она держала двух гусей. Второй мрачно глядел на проезжающих, заложив руки за спину. По его лицу было ясно, что он страдает несварением желудка.
Повозка подъезжала все ближе, ее колеса тревожно скрипели. Стражник шевельнулся, упер руки в бока, недружелюбно нахмурился. Когда до ворот осталось совсем немного, стражник сделал шаг вперед. Пилар быстро взглянула на Рефухио. Глава разбойников, казалось, не обращал внимания на опасность, шел, уставившись прямо перед собой.
— Стой!
Рефухио ничем не показал, что слышит окрик. Пилар, нервно облизнув губы, покачивала ребенка, надеясь его угомонить.
Стражник, вытянув руку, шагнул к ним.
— Тебе говорят, дурень! Стой!
Ничего не выражавшее лицо Рефухио вдруг исказилось от страха. Он дернул за повод так, что чуть не повалил дряхлого осла с ног. Когда животное замерло, Рефухио стащил с головы шляпу и, дрожа, встал, склонившись перед стражником.
— Так-то лучше, — стражник приосанился. — Вы шумите так, что поднимете с постели всех благородных дворян. Ради Бога, смажь жиром колеса! А ты, женщина, уйми младенца!
— Да, ваша честь, исполню немедленно, ваша честь, — подобострастно отозвался Рефухио. Он согнулся в поклоне, делая в то же время отчаянные знаки Пилар. Это отвлекло его внимание от осла, который снова двинулся вперед. Стражник отступил в сторону, тяжелым взглядом сверля Пилар. Она вспыхнула и опустила глаза, комкая покрывало на груди. К счастью, ребенок, найдя удобную позу, замолчал.
Они покатили дальше, смешавшись с толпой. Пилар еидела напряженно-прямо, готовая услышать окрик стражника или призывы о помощи Балтазара и других. Но все было спокойно. Перед ними была Кордова.
Двигаясь по улице, они миновали древнюю мечеть, выстроенную более тысячи лет назад по приказу мавританского правителя Кордовы и спустя каких-то четыреста пятьдесят лет превращенную в собор волей католического короля-завоевателя. Величественные своды, массивные и исполненные гармонии и симметрии, возвышались над ними, но Рефухио и Пилар едва поглядели наверх. Младенец опять орал не переставая. Рефухио, шагающий рядом, бросил на Пилар косой взгляд:
— Из вас, как я вижу, получается не слишком заботливая мать.
— Я здесь ни при чем, — резко бросила Пилар. — Бедняжка знает, что что-то не так, и он хочет к своей матери.
— Так же, как и я хочу вернуть его ей.
— Вы не любите детей? — многозначительно спросила Пилар.
— Обожаю, если только эти маленькие сокровища не привлекают к себе внимания.
— Именно вы решили взять его, — напомнила Пилар.
— Ну да, он добавлял правдоподобия образу крестьянина-простака со сварливой женой, не правда ли?
— Я не жена вам, — нахмурилась Пилар.
— Прекрасно сыграно! — поздравил он ее. — Все видят, что вы были бы достойной наградой супругу.
— Я вам уже сказала…
— Да. А еще скажите вот что: почему в вас так мало уважения к приличиям и благопристойности? Почему вы отказались стать женой этого лакея, Карлоса?
— Я не понимаю, о чем вы. — Пилар энергично укачивала ребенка, без особого, впрочем, результата.
— Большинство женщин на вашем месте позвали бы священника и потребовали обвенчать их немедленно, стремясь оказаться под защитой имени мужчины. Любого мужчины.
Она пристально поглядела на него:
— У меня и так достаточно проблем.
— Вы могли бы попытаться разрешить их, а не создавать новые. По крайней мере, все притворяются, что обручальное кольцо — решение всех проблем, и брак — единственная драгоценность женщины.
— Брак может оказаться ловушкой, — заметила Пилар, думая о матери.