Страница:
Эта мысль была не такой уж необоснованной, как могло показаться. Коррупция, продажность, оказание взаимных услуг, тайные подношения давно стали частью повседневной жизни далекой колонии, где законы, придуманные за тридевять земель с благими намерениями, не давали развиваться торговле на этих берегах. Кроме того, предыдущие губернаторы, присылаемые сюда французским правительством, гораздо больше заботились о пополнении собственного кармана или о достижении положения, позволявшего им делать дальнейшую карьеру при дворе Людовика XV, чем о честном и полезном правлении вверенными им владениями. При французских властях такую довольно грубую попытку прозондировать почву скорее всего встретили бы с наигранным возмущением и с бурными протестами, чтобы потом принять предложение с очаровательной улыбкой. Полковник улыбаться не собирался.
— Я не хотела вас оскорблять, — поспешно проговорила Фелиситэ. — Я только пыталась найти самый верный способ помочь отцу.
— Поверьте, мадемуазель, таких способов просто не существует. Хотя суд может установить степень невиновности или виновности подсудимого, его приговор утверждает генерал-губернатор как лицо, облеченное верховной властью в Луизиане. Поэтому ни вы, ни я никак не можем повлиять на окончательное решение. — Выражение лица Мак-Кормака по-прежнему оставалось жестким.
— Неужели я, по-вашему, должна поверить, что вы, как земляк генерал-губернатора, как человек, которому он помог занять высокий пост, сделав своим заместителем, не имеете на него никакого влияния и не можете ничего ему сказать?
— Мало ли о чем могут сплетничать?
— Знание иногда равносильно разнице между жизнью и смертью. Почему нам нельзя обсуждать между собой тех, кого прислали управлять нами? — На этот раз полковник не стал отрицать, что О'Райли может прислушаться к его мнению. Что если он перед этим отказывался лишь из гордости, только для того, чтобы она еще больше отчаялась, а заодно и назвала большую сумму, которую они с отцом согласны предложить? Фелиситэ внимательно смотрела на собеседника, готовая воспользоваться малейшим шансом, со смущением отмечая про себя, что он следит за ней с теми же намерениями.
— Я офицер колониальных войск, наемник, — ответил он подчеркнуто строго.
— Вы второй человек после генерал-губернатора, в вашей власти было замять тот случай с горшком или дать ему ход, как вы сами тогда заявили. Если это так, то вы вполне можете добиться снисхождения моему отцу.
— Эта привилегия принадлежит лишь дону Алехандро О'Райли, как верховному управляющему колонией.
— А что же вы сами, полковник Мак-Кормак? Неужели вам не хочется занять такой же пост и оставить собственный след в истории Нового Света? Если отца освободят, он будет настолько признателен, что с удовольствием поможет вам получить торговые концессии или какойнибудь другой доступ к товарам, доход от которых не помешает вашей будущей карьере.
— Доступ к товарам? Насколько я понял, вы предлагаете мне заняться контрабандой или, может, даже каперством?
— Если вы это предпочитаете.
— Скажите, — бесстрастно продолжал Мак-Кормак, — ваш отец знает о том, что вы обещаете от его имени?
Такое проявление интереса вызвало у Фелиситэ легкую дрожь от охватившего ее торжества.
— Нет, не знает, но я не сомневаюсь, он пойдет вам навстречу во всем, что только понадобится.
— Я не подозревал, что он располагает возможностями, о которых вы только что упомянули. Мне кажется, королевским властям не помешает более тщательно изучить дело мсье Лафарга, а возможно, и заново описать его имущество!
Полковник, прищурившись, наградил девушку неожиданно холодным взглядом; блестящие изумрудные глаза ирландца, казалось, пронзали ее насквозь. Фелиситэ наконец поняла, что он действительно остался равнодушен к возможности разбогатеть. С трудом уверившись, что ей так не повезло, она процедила сквозь плотно сжатые губы:
— Если вас это удовлетворит, полковник, если вы решили мстить нам до конца, что ж…
Несколько долгих минут Мак-Кормак пристально разглядывал девушку, скользя глазами по ее медово-золотистым локонам, собранным под муслиновым кружевным капором, изучая очертания ее щек, округлость груди под корсетом, подчеркивающим стройность ее талии и роскошную пышность юбок. Такой откровенно оценивающий взгляд заставил Фелиситэ задрожать от гнева и еще от какого-то чувства, которое она даже не могла точно определить.
— Если меня это удовлетворит? Не в той мере, как вам кажется, мадемуазель. Если вы убеждены, что вашего отца держат здесь из-за вашего поведения, я не понимаю, почему вы предлагаете вознаграждение, которое можно получить только от него самого? Неужели вам так не хочется пожертвовать собственной гордостью ради отца?
— Как это понимать? — в карих глазах девушки появилась тревога, голос зазвучал неуверенно.
— Я имею в виду товар, о котором мы до сих пор не вспоминали и который можете предложить только вы одна.
— Я вас не понимаю. — Фелиситэ догадалась, о чем идет речь, однако боялась в этом признаться, опасаясь, что окажется права.
— По-моему, вы меня отлично поняли. Я имею в виду удовольствие от вашего общества, мадемуазель Лафарг.
Фелиситэ задохнулась от гнева. Самое худшее в этом предложении заключалось в том, что она не могла отвергнуть его в резкой форме, опасаясь, как бы ее отказ не навлек на голову отца месть полковника.
— Вы… Вы не имеете права!
— Почему вы так считаете? Вы красивая женщина, а я одинок и нахожусь в чужой стране, жители которой, мягко говоря, относятся ко мне не слишком дружелюбно. Я уже начал уставать от холодных взглядов здешних женщин и с удовольствием установил бы с. одной из них более близкие отношения.
Мак-Кормак повел себя как-то странно. Он будто поддразнивал самого себя, а не собеседницу, словно ожидая, что она с минуты на минуту сбежит, так и не выслушав до конца его неприличное предложение.
— Это просто отвратительно! Валькур предупреждал, что так и должно случиться. Напрасно я его не послушала!
— И что же именно сказал вам Валькур Мюрат? — поинтересовался ирландец довольно суровым тоном.
— Что вы подумаете, что я… Что мне понадобится… Заметив, что девушка стала запинаться, полковник приподнял бровь.
— Продолжайте, мадемуазель Лафарг.
Гнев и смущение помогли Фелиситэ преодолеть замешательство.
— Он сказал, что я как женщина стану чем-то вроде военной добычи, особенно для таких, как вы, и что за подобные услуги на войне полагается расплачиваться.
— А вы этого делать не хотите?
Опущенные ресницы не позволяли Фелиситэ увидеть выражение глаз полковника.
— Вы просто не могли отнестись ко мне иначе, — она в упор взглянула на ирландца.
— Во всем можно найти что-нибудь хорошее. Однако не будем об этом говорить. Какой бы восхитительной ни казалась такая мысль, я имел в виду другое, — неожиданно улыбнулся он.
— Другое? — Фелиситэ почувствовала облегчение, одновременно ощутив какую-то непонятную досаду. Она тут же сделала над собой усилие, чтобы забыть о ней, постаравшись сосредоточиться на словах Мак-Кормака.
— Я, кажется, упоминал в разговоре с вами о том, что генерал-губернатор заинтересован в улучшении наших отношений со здешними жителями. Он намерен как можно скорей определить наказание зачинщикам мятежа, а потом, покончив с этим неприятным делом, приступить к управлению колонией в обычном порядке. По его убеждению, лучшим способом сделать наше присутствие в городе приемлемым было бы поощрение сближения его офицеров с женской частью населения. При этом они, конечно, должны действовать с подобающей им галантностью. Если некоторые Из его людей пожелают здесь поселиться, он будет это только приветствовать, расценивая их поступок как совпадающий с интересами испанской короны. Малочисленность жителей всегда являлась серьезной проблемой для луизианской колонии.
— Полковник Мак-Кормак, вы хотите сказать?..
— Любой офицер, замеченный проезжающим с француженкой в экипаже или прогуливающимся с ней по Оружейной площади, а также танцующим на какой-либо ассамблее, будет считаться достойным поощрения, точно так же как находящаяся с ним дама может вполне обоснованно рассчитывать на то, что любая ее просьба встретит понимание со стороны властей. В первую очередь это касается тех женщин, которые сделают первый шаг, тем самым подав пример остальным горожанкам.
— И это все? — спросила Фелиситэ бесстрастным тоном. Ирландец не сводил своих зеленых глаз с лица девушки.
— Таково наше первоначальное намерение. Я с радостью обдумаю предложение вашего брага, если вы того пожелаете.
Фелиситэ затаила дыхание, почувствовав, как сначала к лицу прилила горячая волна крови, затем ее тут же бросило в дрожь, и она едва не потеряла сознание. Увидев, что ирландец смотрит на нее с выражением сдержанной страсти, Фелиситэ испытала ощущение, близкое к панике.
— Если у вас такое представление о галантности…
— Я предлагаю помочь вашему отцу единственно доступным вам способом. Ведь вы добивались именно этого?
— Нет! Нет, это невозможно! — Фелиситэ произнесла эти слова, даже не постаравшись смягчить ответ, чтобы он не казался окончательным.
— О поспешно принятых решениях часто приходится жалеть, мадемуазель. Я дам вам время подумать, прежде чем попрошу мне ответить.
Полковник говорил уверенно, с чуть заметной иронией. Он был явно не в духе и предлагал ей удалиться. Фелиситэ не рассчитывала, что ее визит закончится именно так. Представив, что она может наговорить много лишнего, если останется, девушка, подхватив юбки, стремглав бросилась прочь. Она выбежала из кабинета, с силой хлопнув дверью.
Глава 5
— Я не хотела вас оскорблять, — поспешно проговорила Фелиситэ. — Я только пыталась найти самый верный способ помочь отцу.
— Поверьте, мадемуазель, таких способов просто не существует. Хотя суд может установить степень невиновности или виновности подсудимого, его приговор утверждает генерал-губернатор как лицо, облеченное верховной властью в Луизиане. Поэтому ни вы, ни я никак не можем повлиять на окончательное решение. — Выражение лица Мак-Кормака по-прежнему оставалось жестким.
— Неужели я, по-вашему, должна поверить, что вы, как земляк генерал-губернатора, как человек, которому он помог занять высокий пост, сделав своим заместителем, не имеете на него никакого влияния и не можете ничего ему сказать?
— Мало ли о чем могут сплетничать?
— Знание иногда равносильно разнице между жизнью и смертью. Почему нам нельзя обсуждать между собой тех, кого прислали управлять нами? — На этот раз полковник не стал отрицать, что О'Райли может прислушаться к его мнению. Что если он перед этим отказывался лишь из гордости, только для того, чтобы она еще больше отчаялась, а заодно и назвала большую сумму, которую они с отцом согласны предложить? Фелиситэ внимательно смотрела на собеседника, готовая воспользоваться малейшим шансом, со смущением отмечая про себя, что он следит за ней с теми же намерениями.
— Я офицер колониальных войск, наемник, — ответил он подчеркнуто строго.
— Вы второй человек после генерал-губернатора, в вашей власти было замять тот случай с горшком или дать ему ход, как вы сами тогда заявили. Если это так, то вы вполне можете добиться снисхождения моему отцу.
— Эта привилегия принадлежит лишь дону Алехандро О'Райли, как верховному управляющему колонией.
— А что же вы сами, полковник Мак-Кормак? Неужели вам не хочется занять такой же пост и оставить собственный след в истории Нового Света? Если отца освободят, он будет настолько признателен, что с удовольствием поможет вам получить торговые концессии или какойнибудь другой доступ к товарам, доход от которых не помешает вашей будущей карьере.
— Доступ к товарам? Насколько я понял, вы предлагаете мне заняться контрабандой или, может, даже каперством?
— Если вы это предпочитаете.
— Скажите, — бесстрастно продолжал Мак-Кормак, — ваш отец знает о том, что вы обещаете от его имени?
Такое проявление интереса вызвало у Фелиситэ легкую дрожь от охватившего ее торжества.
— Нет, не знает, но я не сомневаюсь, он пойдет вам навстречу во всем, что только понадобится.
— Я не подозревал, что он располагает возможностями, о которых вы только что упомянули. Мне кажется, королевским властям не помешает более тщательно изучить дело мсье Лафарга, а возможно, и заново описать его имущество!
Полковник, прищурившись, наградил девушку неожиданно холодным взглядом; блестящие изумрудные глаза ирландца, казалось, пронзали ее насквозь. Фелиситэ наконец поняла, что он действительно остался равнодушен к возможности разбогатеть. С трудом уверившись, что ей так не повезло, она процедила сквозь плотно сжатые губы:
— Если вас это удовлетворит, полковник, если вы решили мстить нам до конца, что ж…
Несколько долгих минут Мак-Кормак пристально разглядывал девушку, скользя глазами по ее медово-золотистым локонам, собранным под муслиновым кружевным капором, изучая очертания ее щек, округлость груди под корсетом, подчеркивающим стройность ее талии и роскошную пышность юбок. Такой откровенно оценивающий взгляд заставил Фелиситэ задрожать от гнева и еще от какого-то чувства, которое она даже не могла точно определить.
— Если меня это удовлетворит? Не в той мере, как вам кажется, мадемуазель. Если вы убеждены, что вашего отца держат здесь из-за вашего поведения, я не понимаю, почему вы предлагаете вознаграждение, которое можно получить только от него самого? Неужели вам так не хочется пожертвовать собственной гордостью ради отца?
— Как это понимать? — в карих глазах девушки появилась тревога, голос зазвучал неуверенно.
— Я имею в виду товар, о котором мы до сих пор не вспоминали и который можете предложить только вы одна.
— Я вас не понимаю. — Фелиситэ догадалась, о чем идет речь, однако боялась в этом признаться, опасаясь, что окажется права.
— По-моему, вы меня отлично поняли. Я имею в виду удовольствие от вашего общества, мадемуазель Лафарг.
Фелиситэ задохнулась от гнева. Самое худшее в этом предложении заключалось в том, что она не могла отвергнуть его в резкой форме, опасаясь, как бы ее отказ не навлек на голову отца месть полковника.
— Вы… Вы не имеете права!
— Почему вы так считаете? Вы красивая женщина, а я одинок и нахожусь в чужой стране, жители которой, мягко говоря, относятся ко мне не слишком дружелюбно. Я уже начал уставать от холодных взглядов здешних женщин и с удовольствием установил бы с. одной из них более близкие отношения.
Мак-Кормак повел себя как-то странно. Он будто поддразнивал самого себя, а не собеседницу, словно ожидая, что она с минуты на минуту сбежит, так и не выслушав до конца его неприличное предложение.
— Это просто отвратительно! Валькур предупреждал, что так и должно случиться. Напрасно я его не послушала!
— И что же именно сказал вам Валькур Мюрат? — поинтересовался ирландец довольно суровым тоном.
— Что вы подумаете, что я… Что мне понадобится… Заметив, что девушка стала запинаться, полковник приподнял бровь.
— Продолжайте, мадемуазель Лафарг.
Гнев и смущение помогли Фелиситэ преодолеть замешательство.
— Он сказал, что я как женщина стану чем-то вроде военной добычи, особенно для таких, как вы, и что за подобные услуги на войне полагается расплачиваться.
— А вы этого делать не хотите?
Опущенные ресницы не позволяли Фелиситэ увидеть выражение глаз полковника.
— Вы просто не могли отнестись ко мне иначе, — она в упор взглянула на ирландца.
— Во всем можно найти что-нибудь хорошее. Однако не будем об этом говорить. Какой бы восхитительной ни казалась такая мысль, я имел в виду другое, — неожиданно улыбнулся он.
— Другое? — Фелиситэ почувствовала облегчение, одновременно ощутив какую-то непонятную досаду. Она тут же сделала над собой усилие, чтобы забыть о ней, постаравшись сосредоточиться на словах Мак-Кормака.
— Я, кажется, упоминал в разговоре с вами о том, что генерал-губернатор заинтересован в улучшении наших отношений со здешними жителями. Он намерен как можно скорей определить наказание зачинщикам мятежа, а потом, покончив с этим неприятным делом, приступить к управлению колонией в обычном порядке. По его убеждению, лучшим способом сделать наше присутствие в городе приемлемым было бы поощрение сближения его офицеров с женской частью населения. При этом они, конечно, должны действовать с подобающей им галантностью. Если некоторые Из его людей пожелают здесь поселиться, он будет это только приветствовать, расценивая их поступок как совпадающий с интересами испанской короны. Малочисленность жителей всегда являлась серьезной проблемой для луизианской колонии.
— Полковник Мак-Кормак, вы хотите сказать?..
— Любой офицер, замеченный проезжающим с француженкой в экипаже или прогуливающимся с ней по Оружейной площади, а также танцующим на какой-либо ассамблее, будет считаться достойным поощрения, точно так же как находящаяся с ним дама может вполне обоснованно рассчитывать на то, что любая ее просьба встретит понимание со стороны властей. В первую очередь это касается тех женщин, которые сделают первый шаг, тем самым подав пример остальным горожанкам.
— И это все? — спросила Фелиситэ бесстрастным тоном. Ирландец не сводил своих зеленых глаз с лица девушки.
— Таково наше первоначальное намерение. Я с радостью обдумаю предложение вашего брага, если вы того пожелаете.
Фелиситэ затаила дыхание, почувствовав, как сначала к лицу прилила горячая волна крови, затем ее тут же бросило в дрожь, и она едва не потеряла сознание. Увидев, что ирландец смотрит на нее с выражением сдержанной страсти, Фелиситэ испытала ощущение, близкое к панике.
— Если у вас такое представление о галантности…
— Я предлагаю помочь вашему отцу единственно доступным вам способом. Ведь вы добивались именно этого?
— Нет! Нет, это невозможно! — Фелиситэ произнесла эти слова, даже не постаравшись смягчить ответ, чтобы он не казался окончательным.
— О поспешно принятых решениях часто приходится жалеть, мадемуазель. Я дам вам время подумать, прежде чем попрошу мне ответить.
Полковник говорил уверенно, с чуть заметной иронией. Он был явно не в духе и предлагал ей удалиться. Фелиситэ не рассчитывала, что ее визит закончится именно так. Представив, что она может наговорить много лишнего, если останется, девушка, подхватив юбки, стремглав бросилась прочь. Она выбежала из кабинета, с силой хлопнув дверью.
Глава 5
Обдумывать предложение полковника Фелиситэ пришлось не более семи часов, в течение которых она с волнением вспоминала все подробности того, что произошло между ней и этим ирландским наемником. Она опасалась, что ее неудачный визит лишь усугубил положение отца, вместо того чтобы облегчить его, чего, как ей казалось, наверняка можно было добиться, поведи она себя более дипломатично. Охваченная неистовым гневом, вызванным доверительным тоном военного, Фелиситэ меряла комнату шагами. Теперь она бранила себя за то, что не смогла отказать ему сразу в резких и категоричных выражениях. Ашанти, выслушав рассказ о подлости ирландца, посоветовала хозяйке проявить осторожность и постараться в конце концов прийти к какому-нибудь компромиссу. Что еще ей оставалось делать, если даже смелые и состоятельные люди с поклонами приглашали испанцев к себе и собирались присягнуть им на верность, чего требовал О'Райли? Близкие отношения с Мак-Кормаком казались Фелиситэ не слишком опасными и в будущем даже могли принести пользу. В общем, как бы то ни было, в таком ненадежном положении, как ее, с ним ни в коем случае не следовало ссориться.
За Фелиситэ переживала не только Ашанти. Через час после ее возвращения из дома губернатора к ней пришла соседка. Сердце этой доброй женщины, неравнодушной к сплетням, переполняло сочувствие к несчастному мсье Лафаргу и тревога за его дочь, которая осталась совсем одна. Заметив, что Валькур в последние дни перестал появляться дома, она теперь интересовалась причиной его отсутствия. Ее муж видел бедного мальчика на болоте Сент — Джон в компании очень плохих людей. «Контрабандистов, милочка, настоящих пиратов, если покопаться поглубже. Наверное, у самого Господа Бога обливается кровью сердце, когда он видит, как из-за этого дьявола О'Райли распадаются несчастные семьи. Это просто каменный человек, теперь все в этом убедились. Его не трогают ни слезы матери, ни мольбы юной красавицы-жены. Ты, наверное, знаешь, испанцы арестовали даже Жана Батиста Нойена, племянника самого Бьенвилля, основателя колонии, разлучив его с молодой женой. Солдаты забрали и зятя Лафреньера, а ведь он еще совсем мальчик. Какой жестокостью нужно обладать, чтобы так поступить? Он просто непохож на человека. Бедная мадам Нойен, у нее больше нет ни отца, ни мужа! Да, в нашей жизни теперь не осталось ничего, кроме печали… »
Из груди соседки, которую она, очевидно для большего удобства, обложила ватой, вырвался глубокий вздох. Теперь ее мысли вновь вернулись к Фелиситэ. Девушка оказалась на редкость в незавидном положении, оставшись одна в доме под зашитой всего лишь трех служанок. Соседка просто не понимала, о чем думал Валькур, бросив сестру в городе, где полно испанских солдат. Ведь никто не знает, сколько еще времени офицеры будут удерживать их в повиновении. Впрочем, и сами они, особенно эти наемные ирландские молодчики, могут оказаться еще хуже своих солдат. Никто не удивится, если скоро они начнут насиловать всех женщин в Новом Орлеане прямо в их постелях! Поэтому добрая соседка предложила девушке пока пожить в ее доме на правах гостьи или поискать убежища у милосердных сестер в монастыре.
Такой выход абсолютно не устраивал саму Фелиситэ, так же как и возможность предаться молитвам, наблюдая со стороны за развитием событий. Но что же вообще ей оставалось? Она могла постоять за себя с пистолетом и шпагой в руках, однако, взявшись за оружие, она наверняка не добьется освобождения отца. Шансы на успех в этом случае казались ей ничтожно малы. Она еще надеялась исправить положение с помощью полковника Моргана Мак-Кормака.
Фелиситэ понимала, какому риску себя подвергает. Хотя полковник и подчеркнул, что благодаря ее лояльности отцу могут вынести наиболее мягкий приговор, этого никто не мог гарантировать. Ирландец старательно избегал открыто говорить о том, на что намекал и что ожидал получить в качестве вознаграждения за услуги. В ее положении она вполне могла ошибиться, усмотрев в его словах слишком многое и приняв желаемое за действительность.
Тем временем уже перевалило за полдень. В городе, казалось, все замерло из-за нестерпимой жары, затрудняющей дыхание. Горячее марево окутало кроны кипарисов, возвышавшихся над крышами зданий, и люди попрятались по домам, закрыв ставни, чтобы защититься от ослепительно яркого дневного света. Теперь они появятся на улицах лишь после того, как солнце начнет клониться к западу, и будут двигаться в замедленном темпе, словно пробудившись от летаргического сна, до тех пор пока в воздухе не повеет вечерней прохладой.
Однако стены домов еще долго будут хранить дневное тепло, поэтому после наступления сумерек горожане обычно выходили из своих жилищ и усаживались на ступеньках или балконах. Самые энергичные неторопливо прохаживались по улицам, ведущим к набережной, или гуляли возле церкви Святого Луи по пыльной Оружейной площади, где обычно устраивались парады.
Фелиситэ любила пройтись по набережной. Решив, что присутствие в городе испанцев не должно нарушать ее привычек, она вместе с Ашанти вышла из дому, надеясь, что теплый приятный речной ветерок избавит ее от давившей на глаза головной боли и поможет справиться с волнением.
Однако надежды ее не оправдались. Едва Фелиситэ добралась до набережной, как к ней, отделившись от группы военных, укрывшихся в тени обрамлявших площадь сикомор, приблизился офицер. Изумрудные глаза полковника Мак-Кормака вызывающе блестели, в то время как черты загорелого лица казались застывшими. Остановившись рядом, он приветствовал девушку легким поклоном.
— Мадемуазель Лафарг, какая приятная неожиданность!
— Не слишком неожиданная, как я подозреваю, — холодно ответила Фелиситэ.
— Можете не сомневаться, я чрезвычайно рад встрече с вами. — Губы Мак-Кормака тронула едва заметная улыбка.
Фелиситэ не могла с полной уверенностью утверждать, что он специально дожидался ее появления здесь, и вместо того чтобы прямо обвинить в этом ирландца, она только пробормотала:
— К сожалению, я не могу сказать вам то же самое.
— А жаль. Ведь в будущем нам предстоит проводить довольно много времени вместе.
— Что заставляет вас так думать, полковник? — спросила она, не обращая внимания на служанку, тронувшую ее за руку.
— Я, конечно, могу ошибаться, мадемуазель, но если бы вы не сбежали от меня сразу, подобрав юбки, я взял бы на себя смелость предположить, что вы согласились принять план, с которым я познакомил вас утром.
Решающий момент наступил слишком неожиданно. Стараясь выиграть время, Фелиситэ ответила:
— Неужели тогда вы говорили серьезно?
— Я еще никогда не был так серьезен. — Голос его звучал низко, а лицо сохраняло выражение пристального внимания.
— Почему вы выбрали именно меня? — спросила девушка резким тоном.
— Вы молоды и красивы, — ответил ирландец, — а потом, если помните, вы сами заставили меня обратить на вас внимание.
— Только не с этой целью!
— Насчет этого вы, безусловно, правы, однако теперь ваши слова мало что значат. Скажите, мадемуазель Лафарг, прогуляетесь вы со мной или нет?
По его словам можно было заключить, что он пока не рассчитывал на большее, чем публичное проявление теплых чувств, о чем говорил ей утром: Фелиситэ глубоко вздохнула.
— Похоже, у меня просто не остается другого выбора, полковник Мак-Кормак.
— Жаль, — ответил он, и его голос сразу сделался резким, — однако я вас ни к чему не принуждаю.
— Конечно, вы просто пользуетесь моим положением, не правда ли, полковник? — В карих глазах девушки появилось огорченное выражение.
Ирландец даже не попытался отвести взгляд. Обернувшись, он подал Фелиситэ руку, указав направление, в котором идти.
— Вы правы, именно так я и поступаю.
Итак, договоренность была достигнута, и теперь уже бесполезно спорить о том, как она будет выполняться. Помедлив еще какое-то мгновение, Фелиситэ приняла предложенную ей руку, ощутив под пальцами тонкое сукно мундира, и они отправились на прогулку. Ашанти, вздохнув то ли от облегчения, то ли от безысходности, двинулась следом.
Фелиситэ, несмотря ни на что, неожиданно открылась мужская привлекательность ее спутника: высокий рост, легкость походки, крепкие мускулы под рукавом мундира, подчеркнуто мужская стать. Все это долго казалось ей до того ошеломляющим, до того противоречащим с ее поступком, что она поначалу не обращала внимания на косые взгляды, которые бросали на нее прохожие, и на то, с какой поспешностью они уступали им дорогу. Она, разумеется, представляла себе, что они думают о ней сейчас: дочь мсье Лафарга разгуливает под руку с мерзавцем в красном мундире, с одним из ирландских прихвостней О'Райли, в то время как ее отец томится в тюрьме, и эта мысль заставила ее покраснеть до корней волос. Но она тут же высоко подняла голову. Она ни перед кем не обязана отчитываться за собственное поведение кроме себя самой. И люди когда-нибудь осознают всю мудрость ее поступка. А пока она будет прогуливаться даже с самим дьяволом, если это послужит на благо ее отцу.
Они вышли на набережную, затем по шатким деревянным ступенькам поднялись на длинную и извилистую земляную насыпь. Это сооружение, шириной десять футов наверху и почти двадцать внизу, предназначалось для защиты города от наводнений во время разлива Миссисипи. Сейчас, на исходе августа, уровень воды в реке упал до самой нижней годовой отметки, однако она все равно оставалась широкой и могучей, а противоположный берег был неразличим из-за окутавшей его вечерней дымки. Пахло рыбой, илом и гнилыми водорослями, но ветерок, от которого на воде появлялась легкая рябь, все равно приносил свежесть.
Полковник Мак-Кормак искоса посмотрел на свою спутницу с видом мрачного недоумения.
— Вы всегда такая молчаливая, или я должен отнести это на тот счет, что вам просто трудно найти подходящую тему для разговора?
— Я не знала, что обязана еще и развлекать вас.
— Нет, не обязаны, — ответил ирландец, и его глаза снова сделались холодными, — однако хотя бы внешнее проявление вежливости окажется совсем не лишним.
— Всеми доступными способами, вот чего вы, наверное, желаете. — Фелиситэ с удовольствием отметила, что ее спутник сердито насупил брови, отчего между ними появилась небольшая складка.
— Я желаю, — проговорил он, сделав ударение на последнем слове, — чтобы вы вели себя со мной так же, как и с любым другим знакомым мужчиной.
— Но вы не принадлежите к их числу. — Она выразительно посмотрела на Мак-Кормака. — От вашей доброй воли зависит судьба моего отца.
— Если вашу мысль довести до логического завершения, вежливость покажется просто обязательной.
— Вы мне угрожаете, полковник?
— Если вы решили, что вашего отца будут держать на хлебе и воде из-за того, что вы не сумеете мне угодить, вы ошибаетесь. Каждый человек, мужчина или женщина, должен отвечать только за собственные проступки.
По какой-то непонятной причине эти слова испугали Фелиситэ больше, чем открытый намек на то, что ее отец пострадает, если она окажется несговорчивой. Сейчас она в первую очередь подумала не о грозившей ей опасности, а о том, каким неумолимым голосом произнес эту фразу ее спутник.
— Вы хотите сказать, полковник Мак-Кормак, что решили встретиться со мной из-за того случая с ночным горшком, а не потому, что я просила вас за отца?
Выражение лица ирландца на какой-то момент сделалось непроницаемым.
— У меня есть на это множество самых разнообразных причин, мадемуазель, однако, поскольку мы с вами пришли к соглашению, о них теперь незачем вспоминать.
— Хорошо, — кивнула Фелиситэ после долгого молчания. Продолжать прогулку ей показалось проще и, возможно, даже безопасней, чем углубляться дальше в этот вопрос.
— Пока вы продолжаете оставаться столь сговорчивой, — улыбнулся ирландец с легкой издевкой, — я бы хотел, чтобы вы называли меня Морганом. Такое имя мне дали родители.
Фелиситэ наклонила голову в знак согласия, стараясь не допустить, чтобы он тоже стал называть ее по имени. Однако это ей не удалось.
— Благодарю вас, Фелиситэ. — Мак-Кормак мрачно усмехнулся, ожидая ее реакции.
Девушка бросила на ирландца обжигающий взгляд, однако не стала возражать.
Они продолжали прогуливаться по дамбе, двигаясь теперь в южном направлении. Полковник старался соразмерить свои широкие шаги с медленной походкой девушки. Через некоторое время Фелиситэ поинтересовалась с едкой учтивостью:
— Скажите, как вам понравилась Луизиана?
— Это просто невероятное место, — ответил он, восприняв столь банальный вопрос с едва заметным сухим сарказмом. — Здесь все растет прямо как на дрожжах, буквально на глазах. Я обратил внимание, что здешние сорняки и вьюны за одну ночь становятся на несколько футов длиннее. При такой плодородной почве и теплом климате нет ничего удивительного в том, что здесь вполне можно снимать по три урожая в год.
— Вы рассуждаете будто какой-нибудь крестьянин.
— А что в этом такого? Как бы вы ни отнеслись к моим словам, но все мои предки были крестьянами. — На мгновение в его голосе почувствовалась горечь, но вскоре она исчезла.
— Вас не беспокоит жара? — Фелиситэ решила перевести разговор на другую тему.
— С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет, я почти все время прослужил на Карибском и Средиземном морях, а также в Испании. Поэтому жаркий климат для меня не в новинку, впрочем, это не значит, что мне нравятся мухи и москиты, которые живут во всех жарких странах. Они еще нигде не досаждали мне так, как здесь.
— Наш город окружают болота, а насекомые размножаются в стоячей воде. Они, конечно, порядком надоедают, но я еще не слышала, чтобы из-за них кто-нибудь умер. Вы упомянули о службе, полковник, вы имели в виду службу в армии?
В ответ ирландец молча посмотрел на девушку, приподняв брови.
— Я хотела сказать — Морган, — спохватилась Фелиситэ, слегка запнувшись.
— Если вы говорите об испанской армии, то нет, — наконец произнес Мак-Кормак. — В пятнадцать лет я пошел учиться на юриста, а спустя два года с небольшим попался на глаза английским вербовщикам. В завязавшейся драке потерял сознание, они бросили меня в фургон и увезли на побережье. Я очнулся только когда меня тащили на корабль, связанного по рукам и ногам.
— Вы учились на юриста? — удивилась Фелиситэ, окинув быстрым взглядом его лицо с жесткими чертами, присущими военным. — Я почему-то не могу представить вас в этой роли.
— Я сам тоже не мог, — согласился полковник, быстро и принужденно улыбнувшись. — Отец считал это занятие очень почетным и прибыльным. Если бы я как следует изучил законы англичан, то, может, сумел бы помешать им отбирать у нас новые земли. Лучше бы он отдал меня в ученики к пекарю. Там я, по крайней мере, мог досыта поесть, что удавалось тогда в Ирландии далеко не всем, как, впрочем, и сейчас.
— Итак, вы стали английским моряком. Это вам пришлось больше по душе? — Рассказ Моргана Мак-Кормака вызвал у Фелиситэ неожиданный интерес.
— Если вы задали такой вопрос, значит вам ничего не известно о жизни палубного матроса, в особенности на английском корабле. Он не видит ничего, кроме непрерывного тяжкого труда в любую погоду и пищи пополам с червями и насекомыми. И при этом его еще постоянно стегают плетью.
— Но вам удалось бежать.
— К счастью, фрегат, на котором я плавал, захватили карибские пираты.
— К счастью! — воскликнула Фелиситэ.
— Да, как потом выяснилось. Обычно мало кто желает уходить в море на долгие месяцы, поэтому на кораблях у пиратов, как и у англичан, всегда не хватает людей. Пиратским капитанам известно, что большинство членов команды на английских судах попали на флот не по своей воле, поэтому некоторые из них дают морякам шанс сменить место службы, а заодно и поправить денежные дела. А поскольку несогласных в лучшем случае оставляют в море в маленькой шлюпке, от этого предложения мало кто отказывается.
За Фелиситэ переживала не только Ашанти. Через час после ее возвращения из дома губернатора к ней пришла соседка. Сердце этой доброй женщины, неравнодушной к сплетням, переполняло сочувствие к несчастному мсье Лафаргу и тревога за его дочь, которая осталась совсем одна. Заметив, что Валькур в последние дни перестал появляться дома, она теперь интересовалась причиной его отсутствия. Ее муж видел бедного мальчика на болоте Сент — Джон в компании очень плохих людей. «Контрабандистов, милочка, настоящих пиратов, если покопаться поглубже. Наверное, у самого Господа Бога обливается кровью сердце, когда он видит, как из-за этого дьявола О'Райли распадаются несчастные семьи. Это просто каменный человек, теперь все в этом убедились. Его не трогают ни слезы матери, ни мольбы юной красавицы-жены. Ты, наверное, знаешь, испанцы арестовали даже Жана Батиста Нойена, племянника самого Бьенвилля, основателя колонии, разлучив его с молодой женой. Солдаты забрали и зятя Лафреньера, а ведь он еще совсем мальчик. Какой жестокостью нужно обладать, чтобы так поступить? Он просто непохож на человека. Бедная мадам Нойен, у нее больше нет ни отца, ни мужа! Да, в нашей жизни теперь не осталось ничего, кроме печали… »
Из груди соседки, которую она, очевидно для большего удобства, обложила ватой, вырвался глубокий вздох. Теперь ее мысли вновь вернулись к Фелиситэ. Девушка оказалась на редкость в незавидном положении, оставшись одна в доме под зашитой всего лишь трех служанок. Соседка просто не понимала, о чем думал Валькур, бросив сестру в городе, где полно испанских солдат. Ведь никто не знает, сколько еще времени офицеры будут удерживать их в повиновении. Впрочем, и сами они, особенно эти наемные ирландские молодчики, могут оказаться еще хуже своих солдат. Никто не удивится, если скоро они начнут насиловать всех женщин в Новом Орлеане прямо в их постелях! Поэтому добрая соседка предложила девушке пока пожить в ее доме на правах гостьи или поискать убежища у милосердных сестер в монастыре.
Такой выход абсолютно не устраивал саму Фелиситэ, так же как и возможность предаться молитвам, наблюдая со стороны за развитием событий. Но что же вообще ей оставалось? Она могла постоять за себя с пистолетом и шпагой в руках, однако, взявшись за оружие, она наверняка не добьется освобождения отца. Шансы на успех в этом случае казались ей ничтожно малы. Она еще надеялась исправить положение с помощью полковника Моргана Мак-Кормака.
Фелиситэ понимала, какому риску себя подвергает. Хотя полковник и подчеркнул, что благодаря ее лояльности отцу могут вынести наиболее мягкий приговор, этого никто не мог гарантировать. Ирландец старательно избегал открыто говорить о том, на что намекал и что ожидал получить в качестве вознаграждения за услуги. В ее положении она вполне могла ошибиться, усмотрев в его словах слишком многое и приняв желаемое за действительность.
Тем временем уже перевалило за полдень. В городе, казалось, все замерло из-за нестерпимой жары, затрудняющей дыхание. Горячее марево окутало кроны кипарисов, возвышавшихся над крышами зданий, и люди попрятались по домам, закрыв ставни, чтобы защититься от ослепительно яркого дневного света. Теперь они появятся на улицах лишь после того, как солнце начнет клониться к западу, и будут двигаться в замедленном темпе, словно пробудившись от летаргического сна, до тех пор пока в воздухе не повеет вечерней прохладой.
Однако стены домов еще долго будут хранить дневное тепло, поэтому после наступления сумерек горожане обычно выходили из своих жилищ и усаживались на ступеньках или балконах. Самые энергичные неторопливо прохаживались по улицам, ведущим к набережной, или гуляли возле церкви Святого Луи по пыльной Оружейной площади, где обычно устраивались парады.
Фелиситэ любила пройтись по набережной. Решив, что присутствие в городе испанцев не должно нарушать ее привычек, она вместе с Ашанти вышла из дому, надеясь, что теплый приятный речной ветерок избавит ее от давившей на глаза головной боли и поможет справиться с волнением.
Однако надежды ее не оправдались. Едва Фелиситэ добралась до набережной, как к ней, отделившись от группы военных, укрывшихся в тени обрамлявших площадь сикомор, приблизился офицер. Изумрудные глаза полковника Мак-Кормака вызывающе блестели, в то время как черты загорелого лица казались застывшими. Остановившись рядом, он приветствовал девушку легким поклоном.
— Мадемуазель Лафарг, какая приятная неожиданность!
— Не слишком неожиданная, как я подозреваю, — холодно ответила Фелиситэ.
— Можете не сомневаться, я чрезвычайно рад встрече с вами. — Губы Мак-Кормака тронула едва заметная улыбка.
Фелиситэ не могла с полной уверенностью утверждать, что он специально дожидался ее появления здесь, и вместо того чтобы прямо обвинить в этом ирландца, она только пробормотала:
— К сожалению, я не могу сказать вам то же самое.
— А жаль. Ведь в будущем нам предстоит проводить довольно много времени вместе.
— Что заставляет вас так думать, полковник? — спросила она, не обращая внимания на служанку, тронувшую ее за руку.
— Я, конечно, могу ошибаться, мадемуазель, но если бы вы не сбежали от меня сразу, подобрав юбки, я взял бы на себя смелость предположить, что вы согласились принять план, с которым я познакомил вас утром.
Решающий момент наступил слишком неожиданно. Стараясь выиграть время, Фелиситэ ответила:
— Неужели тогда вы говорили серьезно?
— Я еще никогда не был так серьезен. — Голос его звучал низко, а лицо сохраняло выражение пристального внимания.
— Почему вы выбрали именно меня? — спросила девушка резким тоном.
— Вы молоды и красивы, — ответил ирландец, — а потом, если помните, вы сами заставили меня обратить на вас внимание.
— Только не с этой целью!
— Насчет этого вы, безусловно, правы, однако теперь ваши слова мало что значат. Скажите, мадемуазель Лафарг, прогуляетесь вы со мной или нет?
По его словам можно было заключить, что он пока не рассчитывал на большее, чем публичное проявление теплых чувств, о чем говорил ей утром: Фелиситэ глубоко вздохнула.
— Похоже, у меня просто не остается другого выбора, полковник Мак-Кормак.
— Жаль, — ответил он, и его голос сразу сделался резким, — однако я вас ни к чему не принуждаю.
— Конечно, вы просто пользуетесь моим положением, не правда ли, полковник? — В карих глазах девушки появилось огорченное выражение.
Ирландец даже не попытался отвести взгляд. Обернувшись, он подал Фелиситэ руку, указав направление, в котором идти.
— Вы правы, именно так я и поступаю.
Итак, договоренность была достигнута, и теперь уже бесполезно спорить о том, как она будет выполняться. Помедлив еще какое-то мгновение, Фелиситэ приняла предложенную ей руку, ощутив под пальцами тонкое сукно мундира, и они отправились на прогулку. Ашанти, вздохнув то ли от облегчения, то ли от безысходности, двинулась следом.
Фелиситэ, несмотря ни на что, неожиданно открылась мужская привлекательность ее спутника: высокий рост, легкость походки, крепкие мускулы под рукавом мундира, подчеркнуто мужская стать. Все это долго казалось ей до того ошеломляющим, до того противоречащим с ее поступком, что она поначалу не обращала внимания на косые взгляды, которые бросали на нее прохожие, и на то, с какой поспешностью они уступали им дорогу. Она, разумеется, представляла себе, что они думают о ней сейчас: дочь мсье Лафарга разгуливает под руку с мерзавцем в красном мундире, с одним из ирландских прихвостней О'Райли, в то время как ее отец томится в тюрьме, и эта мысль заставила ее покраснеть до корней волос. Но она тут же высоко подняла голову. Она ни перед кем не обязана отчитываться за собственное поведение кроме себя самой. И люди когда-нибудь осознают всю мудрость ее поступка. А пока она будет прогуливаться даже с самим дьяволом, если это послужит на благо ее отцу.
Они вышли на набережную, затем по шатким деревянным ступенькам поднялись на длинную и извилистую земляную насыпь. Это сооружение, шириной десять футов наверху и почти двадцать внизу, предназначалось для защиты города от наводнений во время разлива Миссисипи. Сейчас, на исходе августа, уровень воды в реке упал до самой нижней годовой отметки, однако она все равно оставалась широкой и могучей, а противоположный берег был неразличим из-за окутавшей его вечерней дымки. Пахло рыбой, илом и гнилыми водорослями, но ветерок, от которого на воде появлялась легкая рябь, все равно приносил свежесть.
Полковник Мак-Кормак искоса посмотрел на свою спутницу с видом мрачного недоумения.
— Вы всегда такая молчаливая, или я должен отнести это на тот счет, что вам просто трудно найти подходящую тему для разговора?
— Я не знала, что обязана еще и развлекать вас.
— Нет, не обязаны, — ответил ирландец, и его глаза снова сделались холодными, — однако хотя бы внешнее проявление вежливости окажется совсем не лишним.
— Всеми доступными способами, вот чего вы, наверное, желаете. — Фелиситэ с удовольствием отметила, что ее спутник сердито насупил брови, отчего между ними появилась небольшая складка.
— Я желаю, — проговорил он, сделав ударение на последнем слове, — чтобы вы вели себя со мной так же, как и с любым другим знакомым мужчиной.
— Но вы не принадлежите к их числу. — Она выразительно посмотрела на Мак-Кормака. — От вашей доброй воли зависит судьба моего отца.
— Если вашу мысль довести до логического завершения, вежливость покажется просто обязательной.
— Вы мне угрожаете, полковник?
— Если вы решили, что вашего отца будут держать на хлебе и воде из-за того, что вы не сумеете мне угодить, вы ошибаетесь. Каждый человек, мужчина или женщина, должен отвечать только за собственные проступки.
По какой-то непонятной причине эти слова испугали Фелиситэ больше, чем открытый намек на то, что ее отец пострадает, если она окажется несговорчивой. Сейчас она в первую очередь подумала не о грозившей ей опасности, а о том, каким неумолимым голосом произнес эту фразу ее спутник.
— Вы хотите сказать, полковник Мак-Кормак, что решили встретиться со мной из-за того случая с ночным горшком, а не потому, что я просила вас за отца?
Выражение лица ирландца на какой-то момент сделалось непроницаемым.
— У меня есть на это множество самых разнообразных причин, мадемуазель, однако, поскольку мы с вами пришли к соглашению, о них теперь незачем вспоминать.
— Хорошо, — кивнула Фелиситэ после долгого молчания. Продолжать прогулку ей показалось проще и, возможно, даже безопасней, чем углубляться дальше в этот вопрос.
— Пока вы продолжаете оставаться столь сговорчивой, — улыбнулся ирландец с легкой издевкой, — я бы хотел, чтобы вы называли меня Морганом. Такое имя мне дали родители.
Фелиситэ наклонила голову в знак согласия, стараясь не допустить, чтобы он тоже стал называть ее по имени. Однако это ей не удалось.
— Благодарю вас, Фелиситэ. — Мак-Кормак мрачно усмехнулся, ожидая ее реакции.
Девушка бросила на ирландца обжигающий взгляд, однако не стала возражать.
Они продолжали прогуливаться по дамбе, двигаясь теперь в южном направлении. Полковник старался соразмерить свои широкие шаги с медленной походкой девушки. Через некоторое время Фелиситэ поинтересовалась с едкой учтивостью:
— Скажите, как вам понравилась Луизиана?
— Это просто невероятное место, — ответил он, восприняв столь банальный вопрос с едва заметным сухим сарказмом. — Здесь все растет прямо как на дрожжах, буквально на глазах. Я обратил внимание, что здешние сорняки и вьюны за одну ночь становятся на несколько футов длиннее. При такой плодородной почве и теплом климате нет ничего удивительного в том, что здесь вполне можно снимать по три урожая в год.
— Вы рассуждаете будто какой-нибудь крестьянин.
— А что в этом такого? Как бы вы ни отнеслись к моим словам, но все мои предки были крестьянами. — На мгновение в его голосе почувствовалась горечь, но вскоре она исчезла.
— Вас не беспокоит жара? — Фелиситэ решила перевести разговор на другую тему.
— С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет, я почти все время прослужил на Карибском и Средиземном морях, а также в Испании. Поэтому жаркий климат для меня не в новинку, впрочем, это не значит, что мне нравятся мухи и москиты, которые живут во всех жарких странах. Они еще нигде не досаждали мне так, как здесь.
— Наш город окружают болота, а насекомые размножаются в стоячей воде. Они, конечно, порядком надоедают, но я еще не слышала, чтобы из-за них кто-нибудь умер. Вы упомянули о службе, полковник, вы имели в виду службу в армии?
В ответ ирландец молча посмотрел на девушку, приподняв брови.
— Я хотела сказать — Морган, — спохватилась Фелиситэ, слегка запнувшись.
— Если вы говорите об испанской армии, то нет, — наконец произнес Мак-Кормак. — В пятнадцать лет я пошел учиться на юриста, а спустя два года с небольшим попался на глаза английским вербовщикам. В завязавшейся драке потерял сознание, они бросили меня в фургон и увезли на побережье. Я очнулся только когда меня тащили на корабль, связанного по рукам и ногам.
— Вы учились на юриста? — удивилась Фелиситэ, окинув быстрым взглядом его лицо с жесткими чертами, присущими военным. — Я почему-то не могу представить вас в этой роли.
— Я сам тоже не мог, — согласился полковник, быстро и принужденно улыбнувшись. — Отец считал это занятие очень почетным и прибыльным. Если бы я как следует изучил законы англичан, то, может, сумел бы помешать им отбирать у нас новые земли. Лучше бы он отдал меня в ученики к пекарю. Там я, по крайней мере, мог досыта поесть, что удавалось тогда в Ирландии далеко не всем, как, впрочем, и сейчас.
— Итак, вы стали английским моряком. Это вам пришлось больше по душе? — Рассказ Моргана Мак-Кормака вызвал у Фелиситэ неожиданный интерес.
— Если вы задали такой вопрос, значит вам ничего не известно о жизни палубного матроса, в особенности на английском корабле. Он не видит ничего, кроме непрерывного тяжкого труда в любую погоду и пищи пополам с червями и насекомыми. И при этом его еще постоянно стегают плетью.
— Но вам удалось бежать.
— К счастью, фрегат, на котором я плавал, захватили карибские пираты.
— К счастью! — воскликнула Фелиситэ.
— Да, как потом выяснилось. Обычно мало кто желает уходить в море на долгие месяцы, поэтому на кораблях у пиратов, как и у англичан, всегда не хватает людей. Пиратским капитанам известно, что большинство членов команды на английских судах попали на флот не по своей воле, поэтому некоторые из них дают морякам шанс сменить место службы, а заодно и поправить денежные дела. А поскольку несогласных в лучшем случае оставляют в море в маленькой шлюпке, от этого предложения мало кто отказывается.