– Простите, Ресторик, но возникли некоторые осложнения, – держал свою сторону майор Диксон, сопротивляясь довольно гневному выражению лица Хиварда. – Вы говорили с доктором Боганом? Какой нервной болезнью она страдала?
– Она страдала нервными расстройствами, которые распознавались с некоторым трудом. Вряд ли я волен объявить вслух их причину, – жестко сказал врач.
– В интересах следствия вас могут попросить это сделать.
– Тогда мне заново понадобится картина происшествия.
Дело явно стопорилось. И Найджел, стоявший у окна, попросил:
– В таком случае расскажите о вашем лечении.
– Пожалуйста. Я давал ей антидепрессанты, чтобы облегчить приступы, ну и, конечно, гипноз, чтобы облегчить и искоренить ее…
– Что ты делал? – воскликнул Хивард Ресторик. – И у тебя хватает смелости заявлять мне в глаза, что ты одурманивал мою сестру?
Ситуация складывалась довольно нелепая, однако раздражение, мерцавшее в голубых глазах Хиварда, и его агрессивная поза заставили полицмейстера Филипса встать плечом вперед, чтобы вовремя вмешаться. Но доктор Боган даже не встревожился.
– Гипноз – отнюдь не самая редкая форма лечения в наше время, – проговорил он с твердой уверенностью. – Никакой черной магии в нем нет.
– Преступление! – бушевал Ресторик. – Если бы я только знал, ты бы и секунды не задержался в моем доме!
– Мисс Ресторик была согласна на это лечение. Она была дееспособной.
Хивард медленно оглядел его, потом ухватил главного констебля за руку – от его хватки тот взвизгнул.
– Гипнозитировал! Ее! Так-то ты подчиняешь себе людей, их тела и души! Откуда мы знаем, что этот молодчик не усыпил ее и не… не приказал ей повеситься? А?
Глава 7
Такие сцены, как эта – между Хивардом и доктором Боганом, – частенько превращали Истерхем-Мэнор в поле битвы. Первые вспышки ссор возникли еще до гибели Элизабет, в самую первую ночь. Теперь война пошла в открытую. Но и тут, как и на войне, бушевавшей во всей остальной Европе, копья ломались по причине долгой скуки, владевшей всеми, которая, впрочем, быстро разлетелась на куски от первых же агрессивных нападок.
Найджел и Джорджия брели в глубоком снегу обратной дорогой в Дауэр-Хаус. Эндрю Ресторик, которому пришло в голову купить в деревне табаку, шел с ними. Джорджия была в восторге от детей Ресторика, Джона и Присциллы, с которыми возилась почти все утро, совершенно отключившись от происходящих в доме событий.
– Мне кажется, миссис Ресторик – очень мягкая, только не показывает этого перед ними, – говорила она. – У детей уже нюх на неприятности, и они понимают, что что-то случилось. Но если они узнают все постепенно, им не будет так тяжело. Современные матери с их абсурдными теориями обращаться с детьми как со взрослыми и равными себе сразу ставят их перед фактом, окрашивая проблему только в черное и белое. Устраивают с ними собственный заговор. По-моему, это ошибка, потому что на детские плечи ложится слишком тяжкий груз, слишком много ответственности сразу.
– А что, если, – сказал Эндрю после паузы, – делать Для них вид, что все прекрасно? Это сработает? – Он пнул в воздух снег, и его мысли снова съехали к своей персоне. – Например, вот мы с вами. У нас было идеальное детство. Родители были добры и внимательны, но без попустительства. Прекрасный дом. Традиции. Хорошие школы. Привольная сельская жизнь на каникулах. Наконец, путешествия. Моего отца пригласили на работу в посольство в Вашингтоне, и он забрал нас всех с собой. У нас было все, что нужно детям. Теперь поглядите, кем мы стали. Хивард занимается севом на полях, ошивается во всяких военных сельскохозяйственных комитетах и сходит с ума, потому что они не берут его обратно в полк. Я же – разгильдяй-дилетант, семейный неудачник, который даже не способен прослыть романтической белой вороной. А Бетти… – его голос слегка задрожал, – а Бетти повесилась, как баранья туша.
– Вы были очень привязаны к ней? – мягко спросила Джорджия.
Эндрю дико закричал, еле пересиливая боль:
– Бетти была самой отборной сучкой и самым прекрасным существом на всем… Ох, черт побери, она была моя сестра… Не могу выразить это словами, они – пустой звук, когда речь идет о ней – для этого нужен поэт, Шекспир или Донн. А я ничего для нее не сделал. Я позволил ей так поступить.
Его легкое, жилистое тело сотрясалось. Джорджия молча взяла его за руку. Он будто и не заметил этого.
– А вы уверены, что она убила себя? – прямо заявил Найджел.
Сначала его слова не достигли цели, потом Эндрю затих, вглядываясь в него.
– Повторите.
– Вы уверены, что она убила себя?
– Объяснитесь! – отчеканил Эндрю, все больше погружаясь в свое странное состояние управляемой ярости.
– Я уверен, что ее убили, – пожал плечами Найджел. – А потом убийца обставил все как самоубийство.
Он физически ощущал его глаза, его яростное внимание, жгучее, словно дыхание самой плоти. Оледеневшие камыши у пруда, где они остановились, жестко зашелестели на ветру, и звук этот ворвался в звенящую тишину.
Найджел еще раз обрисовал все, что он говорил Шарлотте Ресторик.
– Вы же и сами заметили, что в картине преступления было что-то странное, – заключил он, – или зачем тогда вам понадобилось, чтобы никто ничего не трогал?
– Это получилось как-то машинально, вроде даже из какого-то детектива. Хивард и все слонялись там, кто-нибудь обязательно наследил бы. Но мне никогда бы не пришло в голову, что это – не самоубийство. Тем более – тогда. – Эндрю одарил их своим раздумчивым, сибаритским взглядом. – Да, первое, что я почувствовал, когда ее увидел, было… Нет, быть не может! Бетти бы этого не сделала, она бы никогда не поступила так. Это только подтверждает ваши выводы, верно?
– Почему же вы сразу не подумали, что все совсем по-другому?
– А как вы думаете? Идемте дальше. Тут чертовски холодно стоять, на этом лютом болоте. Интересно, почему христианское учение делает ад жарким, там должно быть холодно – прямо как в этих скотских местах, холодно, бесприютно и страшновато.
Найджелу пришлось вернуть его к сути дела:
– Вчера за обедом отношения накалилась до предела. Вот почему я и спрашиваю – неужели вы не подумали, что не все так просто?
– Вы не знали Бетти. С тех пор как она снова приехала сюда, она была постоянно больной и взрывоопасной. А когда она такая, каждый ощущает какую-то дрожь, вибрацию от нее. Это было как раз такое создание, что всю жизнь словно источает радиацию, но вовсе не высасывает соки из других: эдакий сложный инструмент, вышедший из-под контроля, от которого всем становится не по себе. – Его голос перешел в шелестящий шепот, словно жестяной скрежет камыша, оставшегося сзади: – «О Роза, ты несешь мне хворь! Кто тот счастливец, что улегся в ярко-красную кровать блаженства?»
– Стало быть, вы не ожидали, что случится что-то особенное?
Эндрю резко развернулся на каблуках, глядя ему в лицо:
– Вы хотите сказать, будь у меня даже хоть малейшее подозрение, что моей сестре, даже волосу на ее голове, грозит опасность, я бы не…
– О ком же вы тогда говорили? За обедом? Или вы просто выдумали того злодея, который живет злом, – того самого, «упоенного злом»?
– Ой, я просто тянул из них жилы, – цинично, слегка переигрывая, ответил Эндрю. – В каждой шутке всегда найдется какая-то доля правды.
– Боюсь только, что полиция тоже отдаст должное вашей шутке, Ресторик.
– Пускай. Я прожил слишком сумасшедшую жизнь, чтобы до сих пор бледнеть от синей униформы.
– Дело ваше. – Найджел ткнул своим посохом в одетый снегом межевой столбик на краю деревни, к которой они подходили. – Прелестное, должно быть, место – Эссекс. За что вы так ненавидите доктора Богана?
Эндрю Ресторик рассмеялся с деланой веселостью опытного дуэлянта, только что получившего легкое ранение:
– Нет-нет, Стрэнджвейс, вам меня этим не поддеть. Я очень не люблю Богана, потому что знаю, что он напыщенный пройдоха и что он не мог принести Бетти добра, но я вовсе не утверждаю, что это он убил ее.
Он приподнял шляпу в сторону Найджела, дерзко ухмыльнулся Джорджии и свернул к табачной лавке.
– Ну вот, и как он тебе? – сказал Найджел.
Его жена молчала, размышляя.
– По-моему, – задумчиво сказала она, – если он опередит полицию и найдет убийцу, в Истерхем-Мэнор будет еще одно убийство.
– Он такой? – спросил Найджел, слепо доверявший всему, что его жена говорила о людях.
– Конечно. Воспитание, нрав – да и вся жизнь, которую он вел, – обязательно подтолкнут его к идее взять правосудие в свои руки.
– У Хиварда тоже есть эта черта.
– Да. Правда, при каждом своем поступке он первым делом сверяется со своими семейными традициями и положением в обществе. Между прочим, он ревностный отец, хотя излишне строг с мальчиком, но дети его боготворят, и он относится к ним очень нежно.
– А Шарлотта?
– Ей удалось чуть-чуть поставить меня в тупик. Это гранд-дама, царственный фасад, а за ним – простые, трезвые и расчетливые мозги, вот что. Я ума не приложу, как эти две стороны в ней так мирно уживаются. Хивард, мне кажется, женился ради денег – в наши дни, чтобы содержать в порядке такое имение, нужна уйма денег, а его фермерам, кажется, выделяется денежная помощь. Вообще они с Хивардом смотрятся вполне неплохо – он не из тех, кому нужно общение по душам, – у каждого из них свои дела и интересы.
– Но он на многое не способен, как, впрочем, и все те, кем она наполняет свою гостиную, – пролетарские писатели, гипнозитеры, Эвнисы Эйнсли…
– Гипнозитеры?
– Доктор Боган пользуется гипнозом для лечения. – Найджел описал сцену, которая разыгралась между доктором и Хивардом. – Хивард прост, как дитя. Он связывает гипноз с черной магией гадалок и доктором Мебиусом – считает гипноз черным делом, чтобы овладевать жертвами, их телами и душами. А в случае с Элизабет – скорее телом.
– Так-так, может, тут что-то и есть. В случае с Элизабет.
– Ну, Джорджия, полно тебе! Солидный специалист с Харли-стрит [13]…
– И что это подтверждает?
– Во всяком случае, он бы не назвался лондонским специалистом, если бы он им не был. Все слишком шатко. Надо проверить.
– «Солидный» – слишком избитое слово. Ты, должно быть, наивен, как наш друг Хивард, если думаешь, что каждый, кто должен вскоре оказаться специалистом в чем-нибудь, обязательно «солидный». Я приведу тебе примеры…
– Ладно, ладно, хватит уже всяких догадок вроде «на темной, темной улице».
Они свернули к окованным железом воротам Дауэр-Хаус.
– Это просто одна из мыслей. Я не скажу пока Клариссе. Не говори ей правду, милый. Она души не чаяла в Элизабет, что бы там ни говорила.
Пока Джорджия ходила к своей кузине, Найджел сидел в спальне наедине со своими мыслями.
Если ему придется пожить какое-то время в Истерхем-Мэнор, это будет не очень удобно по отношению к гостеприимным хлопотам мисс Кэвендиш. Поручение от миссис Ресторик прозвучало несколько смутно, но он уже понял, что слишком проникся очарованием мертвой женщины и теперь не успокоится, пока до конца не разберется во всем, что связано с ее смертью. Нет – не с ее смертью, а с ее жизнью, которая больше всего имеет сейчас значение – и для него, и для раскрытия этого дела. Пусть полиция ищет только материальные нити. Его же работа – восстановить в уме все мрачные, завораживающие, низменные нюансы жизни той девушки, которую он видел висящей, с усмешкой древнего сфинкса на алых устах, в комнате с запахом сандала.
Порывшись в кармане, Найджел вытащил карандаш и бумагу. Когда Джорджия спустя двадцать минут вернулась, она застала мужа развалившимся на стуле у окна, из которого открывался вид на усыпанные снегом деревенские сады. Она подняла с пола валявшийся клочок бумаги и начала читать:
«1. Какое отношение имеет Кларисса ко всему этому? Знала ли она или просто подозревала, что Эл. находилась в опасности? «Я бы хотела, чтобы вы избавили Элизабет от проклятия». Шарлотта ли Р. просила ее пригласить меня сюда?
2. Да, она мне сама так сказала. Она знала, какова моя профессия. Так каких же тогда событий ожидала Ш.?
3. Какова природа «нервных расстройств» Эл. и почему Боган это скрывает? (Ответ напрашивается сам собой. Вскрытие должно все подтвердить.)
4. Играет ли кот какую-то роль? Заставить дядю Джона спросить у экспертов, есть ли такой наркотик, от которого кошки бесятся? Шекспировское «Пусть что угодно, но лишь бы не видеть кошачьи прыжки» хорошо перекликается с происходящим. Поэт прекрасно передал мое нынешнее состояние.
5. Почему Эндрю так ненавидит доктора Богана и почему доктор так спокойно реагирует на его нападки? Кто этот «человек, упоенный злом», о котором говорил Эн.? Возможно, сам Эн. Он нисколько не тянул жилы, или меня зовут Адольфом Гитлером.
6. Как далеко способен зайти Хивард в своем стремлении избежать фамильного скандала – неужели устроив еще один, меньший? X. вовсе не ничтожество.
7. Вилл Дайке. Кто пригласил его в дом – Эл. или миссис Р.? Сколько он был знаком с Эл.? Правда ли, что она была с ним помолвлена? Знал ли он, что у нее за «нервные расстройства»? Насколько близко его спальня к спальне Эл.? То же самое – для остальных в доме.
8. Почему Дайке и Эйнсли грызутся между собой? Какова ее роль в общей схеме?
9. И – снова о Царапке. Кто попросил Эл. дать ему блюдце молока перед сеансом в комнате Епископа?»
– У меня есть для тебя прекрасная записная книжка, – сказала Джорджия, наконец вглядевшись в крохотные буковки, тесно покрывающие обе стороны клочка. – Для твоих размышлений требуется больше места.
– Мне не нужна записная книжка. От них мой костюм напрочь теряет форму. – Найджел с некоторым бахвальством похлопал себя по карману своего нового твидового пиджака, который уже становился, как и прочие его вещи, мятым, как пижама.
– Кларисса очень расстроена. Но все равно я чувствую, что ее тревожат не только новости. Она хочет поговорить с тобой после ленча. Может, ты даже найдешь ответ на вопрос номер 1.
На ленче Клариссы Кэвендиш не было, зато сразу после него она попросила Найджела зайти к ней в комнату. Держа в руках трость из слоновой кости, она выглядела еще прямее, словно чем-то затянутая, со своими белоснежными волосами, выбившимися из-под капора. Лицо ее тем не менее было щедро накрашено, и вообще ее внешность была абсолютно той же, что и в прошлую ночь; однако стоило ей начать говорить, как стало ясно, что смерть Элизабет пошатнула весь ее восьмидесятилетний запас прочности до самого основания – она больше не произносила слова так четко, как раньше.
Попросив Найджела дать ей полный отчет обо всем, что произошло, старая леди сидела в полной неподвижности и с утратившим всякое выражение лицом, птичьи глазки, не мигая, сосредоточились на нем. Когда он кончил говорить, она отозвалась не сразу:
– Вы считаете, что бедная Бетти убита?
– Да. Пока что – да. Полиция, так или иначе, скоро найдет ответ.
– У полиции могут быть свои интересы. Этого и следовало от них ожидать. Но есть вещи, которые им не по зубам. Вы никогда не разберетесь, кто убил ее, бедную, если не узнаете побольше о ней самой.
– Я как раз об этом и думал. Поможете?
– Буду очень вам благодарна, если вы подложите мне под спину эту подушку. Я немного устала.
Найджел подложил. Прямое, маленькое и хрупкое тело обмякло, сделав еле заметный вздох. Это было ей свойственно – напрямую подходить к сути, без стеснения и извинений.
– Я уже стара. В молодости я была глупа – глупое и симпатичное создание, как бедняжка Бетти. Да, у Бетти в жизни было много мужчин, в которых можно влюбиться, но уважать их хоть сколько-то было совершенно немыслимо. Я же нашла себе лишь одного, но достойного уважения, и сердце его не принадлежало мне. Этот человек был отцом Бетти, это Гарри Ресторик. Вы поймете, почему я относилась к Бетти как к родной дочери, несмотря на всю ее вину.
Старая леди принялась рассказывать Найджелу о детстве Элизабет. То была очаровательная, бесстрашная девочка, очень привязанная к своему брату Эндрю, который был на два года старше ее. Да, эти двое были более близки, чем близнецы. Обаяние обоих часто избавляло их от наказаний за разные проделки, от которых они не могли удержаться по вине своего неукротимого бесстрашия. Их детские годы текли замечательно, мисс Кэвендиш это видела, потому что частенько наведывалась в Истерхем-Мэнор и сидела с детьми, когда их гувернантка брала выходные. Когда окончилась Первая мировая война, Гарри Ресторик уехал с семьей в Америку. В 1928-м, когда Элизабет было пятнадцать, случилась беда. Судьба жестоко обошлась с его прекрасной счастливой семьей, владевшей всем, о чем только можно было мечтать, и удар пришелся по Элизабет – которая блистала, наверное, ярче их всех.
– Я так и не знаю точно, как же это случилось, – говорила мисс Кэвендиш, – но Элизабет, которая жила тогда в частной школе, забеременела. Ребенок родился мертвым. Она не сказала родителям, кто был его отец. Гарри вышел в отставку и вернулся домой. Да, его, помещика очень богатого и именитого, такие скандалы сломить не могли – это была всего-навсего очень скверная выходка Бетти. Девочка, говорил он мне, совсем не раскаивается и не понимает того, что натворила. Она стала угрюмой, закрыла от него свое сердце, но – увы! – распахнула его для самых худших порывов. Я и сама не могла сдержать гнев, когда встречалась с Бетти: не так давно она вернулась вместе с матерью. Она очень изменилась, просто горела красотой, но этот огонь в ней был зловещим и тлеющим, а красота – порочной. Она бы непременно вернулась к прежней своей кротости, но спустя два года после этого Гарри и его жена погибли в автокатастрофе. Хивард и Шарлотта пригрели ее, но, стоило ей немного повзрослеть и вступить в права на деньги, оставшиеся от отца, она сбежала. И тогда ее похождения приобрели… – голос старой леди дрогнул, – блеск и безудержность Люцифера.
Мисс Кэвендиш примолкла. Ее сверкающие драгоценностями пальцы сделали несколько легких ударов по ручке трости.
– Надеюсь, я не превратилась в ее прокурора, – наконец продолжила она своим прежним тоном. – Не сомневаюсь, что после смерти своих родителей Бетти смотрела на меня как на последнее звено, связывающее ее с прошлым, – она не ладила с Хивардом, а Эндрю редко бывал в Англии. Она верила, что я всегда приму ее такой, как она есть. Может быть, я была с ней слишком мягкой. Но разве можно было устоять перед ее прелестью! Она навещала меня время от времени. Да, она рассказывала мне о своих любовниках. Глядя на нее, я и представить себе не могла, что – как бы получше сказать? – все это было чем-то грязным, а не просто способом достичь радости. Дурная слава – так назвал бы это справедливый мир, но я просто глупая старуха, которая в ней, милой, просто души не чаяла и ничего дурного не замечала. Ах, что уж тут говорить – хорошо ли, плохо ли? – теперь это не имеет никакого значения…
– Но в последний раз, когда вы видели ее, вы поменяли свою точку зрения? Вы же говорили об «избавлении ее от проклятия».
– Вы думаете, что она была избавлена и до этого? Может, и так. Но, как вы выразились, «что-то изменилось». Я не видела ее около шести месяцев. Когда она приехала, как раз перед Рождеством, меня потрясли ее облик и манеры. В ее взгляде таилось какое-то жуткое напряжение, она была не просто больна – казалось, будто ее душа сражалась с болезнью, помешательством. С тех пор как она вернулась из Америки, я ни разу не видела ее такой. Боюсь только, сэр, что и тогда в ее взгляде все равно не было одной-единственной черты, которая появилась в этот раз. – Мисс Кэвендиш умолкла. А затем прошептала одно-единственное слово: – Отвращение.
Глава 8
Итак, раздумывал Найджел, Кларисса имела непосредственное отношение к детству Элизабет. В те времена та была вовсе не великолепной Элизабет, какой она стала в последние годы и какой она стояла у него перед глазами, и не угрюмой, замкнутой девочкой, только что вернувшейся из Америки, а ребенком, подстрекающим Эндрю вылезти через огромную печную трубу Истерхем-Мэнор на всеобщее обозрение приглашенных на обед и сидящих в саду внизу; ребенком, оседлавшим высоченную изгородь, с выражением глаз, ясно говоривших (Кларисса нарочно это подчеркнула): «Снимите меня, если не побоитесь».
Найджел еще раздумывал надо всем этим, когда пришел полицмейстер Филипс, и Найджелу досталось все счастье испытать на себе достоинства его деревенского темпа жизни и медленной, сельской манеры говорить. Снег на дворе, который с каждым днем все больше и больше подтаивал, давал полицейскому большой выигрыш перед Найджелом и Скотленд-Ярдом – приятное досужее обсуждение такого предмета не терпело суеты. И все-таки полицмейстер был оперативен даже при всей своей скорости изложения. Он вынудил Найджела рассказать обо всем, с чем тот лично столкнулся в этом деле, в том числе и о его странном амплуа – раскрывателе кошачьей тайны, при этом с жаром подбадривая его, как учитель, выволакивающий из класса неслуха. Найджелу он нравился больше, чем взрывные и непредсказуемые субъекты из Мэнор, так крепко связавшие себя с жизнью усадьбы.
– Очень хорошо, мистер Стрэнджвейс. Очень полезные вещи, – произнес Филипс, когда Найджел окончил. – Мы могли бы на пару покумекать над этим делом, каждый со своего конца. Но майор Диксон собирается звонить в CID [14], ведь на приеме было много народу из Лондона. Вы понимаете, мы же могли бы все это уладить, но есть небольшая загвоздка – уж слишком известен в этих местах мистер Ресторик. К нему нужен подход.
– Вы подтвердили, что это убийство?
– Нельзя сказать точно, пока мы не узнаем мнение экспертов о веревке. Но уже кое-что есть. – Филипс по привычке возбужденно перевел дух, окатив Найджела волной воздуха. – Кое-что уже есть. Да. – С сосредоточенностью сумасшедшего он покопался в кармане, выудив оттуда записную книжку, лизнул большой палец и стал переворачивать страницу за страницей: найдя нужную, он вздохнул с таким облегчением, будто нашел потерянного сына. Чтобы добраться до сути дела, этому человеку приходилось вязнуть в трясине приготовлений.
Во-первых, тщательный осмотр покрытой снегом местности подтвердил, что ни один посторонний человек не приходил в ночь убийства в Мэнор. Следов борьбы в комнате мисс Ресторик не обнаружено. Той ночью в кровати лежали, но потом постель не забыли заправить. На кровати была мятая ночная рубашка. Это ни о чем не говорит, потому что убийца мог все за собой прибрать. Одна красная туфля нашлась на полу, недалеко от висящего тела, другая под кроватью. Многочисленные отпечатки пальцев были сняты, и теперь с ними работают. Нигде нет и намека на посмертную записку, но полиция перерыла целую кучу писем и счетов, лежащих в бюро. Ближе всего к спальне покойной находятся спальни детей Ресторика, горничной детей, которая ходила за ними в отсутствие гувернантки, и Эндрю Ресторика. Остальная часть гостей спала в другом крыле дома. Ночью никто из них не слышал никаких подозрительных звуков.
– А вы опросили детей? – уточнил Найджел.
– Миссис Ресторик не хотела их волновать, сэр. Поэтому она сама задавала им вопросы в моем присутствии. Они сказали, что никто из них не слышал ночью никаких шагов мимо своей двери.
– Должен сказать, что вам не мешало бы более твердо проявить свои полномочия в этом семействе.
– Я говорил им, что это только обычная рутина, но некоторые из них глядели на меня весьма странно.
– Кто?
– Доктор Боган, сэр. И эта мисс Эйнсли. Конечно, в тот момент мистер и миссис Ресторик уже знали, что нам чего-то недостает.
– Я рассказал все Эндрю.
– Да что вы говорите? Ну и ну! Он довольно отстранен, но такой приятный в обхождении джентльмен. Помню его в лучшие времена, помню. Какими щедрыми и добрыми были он и бедная мисс Бетти!
– Как мистер Дайке воспринял опрос?
– Ошарашенно, сэр, – сказал полицмейстер, сделав паузу, чтобы найти подходящее слово, – он был ошарашен. С виду даже не понимал, что происходит вокруг. Этот джентльмен – писатель, так они мне сказали. Всегда любил взять в руки хорошую книгу.
– Ну что ж, старина, чем дальше, тем лучше. Но я думаю, что вам еще предстоит засучить рукава и повозиться с этим делом.
Филипс глянул на него победным петушиным глазком:
– Может быть, и придется. Во-первых, сэр, сегодня мы получили показания от мистера Ивза – это фермер и один из особых констеблей. Он сказал, что прошлой ночью обходил свои угодья и заметил в одном из окон Мэнор щель света. Было десять минут за полночь. Он собирался постучать и сказать им, но, когда подошел к дому поближе, свет погас – вот видите, какой важный джентльмен в округе мистер Ресторик, если этот мистер Ивз решил, что лучше уж будет спокойно шепнуть ему об этом словцо наутро. Мы пошли по его пути, и я попросил его показать, из какого окна был свет. Вся суть в том, что было уж очень темно, и мы не можем быть абсолютно уверены в нем, но он показал на окно мисс Ресторик.
– Она страдала нервными расстройствами, которые распознавались с некоторым трудом. Вряд ли я волен объявить вслух их причину, – жестко сказал врач.
– В интересах следствия вас могут попросить это сделать.
– Тогда мне заново понадобится картина происшествия.
Дело явно стопорилось. И Найджел, стоявший у окна, попросил:
– В таком случае расскажите о вашем лечении.
– Пожалуйста. Я давал ей антидепрессанты, чтобы облегчить приступы, ну и, конечно, гипноз, чтобы облегчить и искоренить ее…
– Что ты делал? – воскликнул Хивард Ресторик. – И у тебя хватает смелости заявлять мне в глаза, что ты одурманивал мою сестру?
Ситуация складывалась довольно нелепая, однако раздражение, мерцавшее в голубых глазах Хиварда, и его агрессивная поза заставили полицмейстера Филипса встать плечом вперед, чтобы вовремя вмешаться. Но доктор Боган даже не встревожился.
– Гипноз – отнюдь не самая редкая форма лечения в наше время, – проговорил он с твердой уверенностью. – Никакой черной магии в нем нет.
– Преступление! – бушевал Ресторик. – Если бы я только знал, ты бы и секунды не задержался в моем доме!
– Мисс Ресторик была согласна на это лечение. Она была дееспособной.
Хивард медленно оглядел его, потом ухватил главного констебля за руку – от его хватки тот взвизгнул.
– Гипнозитировал! Ее! Так-то ты подчиняешь себе людей, их тела и души! Откуда мы знаем, что этот молодчик не усыпил ее и не… не приказал ей повеситься? А?
Глава 7
О Роза, ты несешь мне хворь!
У. Блейк
Такие сцены, как эта – между Хивардом и доктором Боганом, – частенько превращали Истерхем-Мэнор в поле битвы. Первые вспышки ссор возникли еще до гибели Элизабет, в самую первую ночь. Теперь война пошла в открытую. Но и тут, как и на войне, бушевавшей во всей остальной Европе, копья ломались по причине долгой скуки, владевшей всеми, которая, впрочем, быстро разлетелась на куски от первых же агрессивных нападок.
Найджел и Джорджия брели в глубоком снегу обратной дорогой в Дауэр-Хаус. Эндрю Ресторик, которому пришло в голову купить в деревне табаку, шел с ними. Джорджия была в восторге от детей Ресторика, Джона и Присциллы, с которыми возилась почти все утро, совершенно отключившись от происходящих в доме событий.
– Мне кажется, миссис Ресторик – очень мягкая, только не показывает этого перед ними, – говорила она. – У детей уже нюх на неприятности, и они понимают, что что-то случилось. Но если они узнают все постепенно, им не будет так тяжело. Современные матери с их абсурдными теориями обращаться с детьми как со взрослыми и равными себе сразу ставят их перед фактом, окрашивая проблему только в черное и белое. Устраивают с ними собственный заговор. По-моему, это ошибка, потому что на детские плечи ложится слишком тяжкий груз, слишком много ответственности сразу.
– А что, если, – сказал Эндрю после паузы, – делать Для них вид, что все прекрасно? Это сработает? – Он пнул в воздух снег, и его мысли снова съехали к своей персоне. – Например, вот мы с вами. У нас было идеальное детство. Родители были добры и внимательны, но без попустительства. Прекрасный дом. Традиции. Хорошие школы. Привольная сельская жизнь на каникулах. Наконец, путешествия. Моего отца пригласили на работу в посольство в Вашингтоне, и он забрал нас всех с собой. У нас было все, что нужно детям. Теперь поглядите, кем мы стали. Хивард занимается севом на полях, ошивается во всяких военных сельскохозяйственных комитетах и сходит с ума, потому что они не берут его обратно в полк. Я же – разгильдяй-дилетант, семейный неудачник, который даже не способен прослыть романтической белой вороной. А Бетти… – его голос слегка задрожал, – а Бетти повесилась, как баранья туша.
– Вы были очень привязаны к ней? – мягко спросила Джорджия.
Эндрю дико закричал, еле пересиливая боль:
– Бетти была самой отборной сучкой и самым прекрасным существом на всем… Ох, черт побери, она была моя сестра… Не могу выразить это словами, они – пустой звук, когда речь идет о ней – для этого нужен поэт, Шекспир или Донн. А я ничего для нее не сделал. Я позволил ей так поступить.
Его легкое, жилистое тело сотрясалось. Джорджия молча взяла его за руку. Он будто и не заметил этого.
– А вы уверены, что она убила себя? – прямо заявил Найджел.
Сначала его слова не достигли цели, потом Эндрю затих, вглядываясь в него.
– Повторите.
– Вы уверены, что она убила себя?
– Объяснитесь! – отчеканил Эндрю, все больше погружаясь в свое странное состояние управляемой ярости.
– Я уверен, что ее убили, – пожал плечами Найджел. – А потом убийца обставил все как самоубийство.
Он физически ощущал его глаза, его яростное внимание, жгучее, словно дыхание самой плоти. Оледеневшие камыши у пруда, где они остановились, жестко зашелестели на ветру, и звук этот ворвался в звенящую тишину.
Найджел еще раз обрисовал все, что он говорил Шарлотте Ресторик.
– Вы же и сами заметили, что в картине преступления было что-то странное, – заключил он, – или зачем тогда вам понадобилось, чтобы никто ничего не трогал?
– Это получилось как-то машинально, вроде даже из какого-то детектива. Хивард и все слонялись там, кто-нибудь обязательно наследил бы. Но мне никогда бы не пришло в голову, что это – не самоубийство. Тем более – тогда. – Эндрю одарил их своим раздумчивым, сибаритским взглядом. – Да, первое, что я почувствовал, когда ее увидел, было… Нет, быть не может! Бетти бы этого не сделала, она бы никогда не поступила так. Это только подтверждает ваши выводы, верно?
– Почему же вы сразу не подумали, что все совсем по-другому?
– А как вы думаете? Идемте дальше. Тут чертовски холодно стоять, на этом лютом болоте. Интересно, почему христианское учение делает ад жарким, там должно быть холодно – прямо как в этих скотских местах, холодно, бесприютно и страшновато.
Найджелу пришлось вернуть его к сути дела:
– Вчера за обедом отношения накалилась до предела. Вот почему я и спрашиваю – неужели вы не подумали, что не все так просто?
– Вы не знали Бетти. С тех пор как она снова приехала сюда, она была постоянно больной и взрывоопасной. А когда она такая, каждый ощущает какую-то дрожь, вибрацию от нее. Это было как раз такое создание, что всю жизнь словно источает радиацию, но вовсе не высасывает соки из других: эдакий сложный инструмент, вышедший из-под контроля, от которого всем становится не по себе. – Его голос перешел в шелестящий шепот, словно жестяной скрежет камыша, оставшегося сзади: – «О Роза, ты несешь мне хворь! Кто тот счастливец, что улегся в ярко-красную кровать блаженства?»
– Стало быть, вы не ожидали, что случится что-то особенное?
Эндрю резко развернулся на каблуках, глядя ему в лицо:
– Вы хотите сказать, будь у меня даже хоть малейшее подозрение, что моей сестре, даже волосу на ее голове, грозит опасность, я бы не…
– О ком же вы тогда говорили? За обедом? Или вы просто выдумали того злодея, который живет злом, – того самого, «упоенного злом»?
– Ой, я просто тянул из них жилы, – цинично, слегка переигрывая, ответил Эндрю. – В каждой шутке всегда найдется какая-то доля правды.
– Боюсь только, что полиция тоже отдаст должное вашей шутке, Ресторик.
– Пускай. Я прожил слишком сумасшедшую жизнь, чтобы до сих пор бледнеть от синей униформы.
– Дело ваше. – Найджел ткнул своим посохом в одетый снегом межевой столбик на краю деревни, к которой они подходили. – Прелестное, должно быть, место – Эссекс. За что вы так ненавидите доктора Богана?
Эндрю Ресторик рассмеялся с деланой веселостью опытного дуэлянта, только что получившего легкое ранение:
– Нет-нет, Стрэнджвейс, вам меня этим не поддеть. Я очень не люблю Богана, потому что знаю, что он напыщенный пройдоха и что он не мог принести Бетти добра, но я вовсе не утверждаю, что это он убил ее.
Он приподнял шляпу в сторону Найджела, дерзко ухмыльнулся Джорджии и свернул к табачной лавке.
– Ну вот, и как он тебе? – сказал Найджел.
Его жена молчала, размышляя.
– По-моему, – задумчиво сказала она, – если он опередит полицию и найдет убийцу, в Истерхем-Мэнор будет еще одно убийство.
– Он такой? – спросил Найджел, слепо доверявший всему, что его жена говорила о людях.
– Конечно. Воспитание, нрав – да и вся жизнь, которую он вел, – обязательно подтолкнут его к идее взять правосудие в свои руки.
– У Хиварда тоже есть эта черта.
– Да. Правда, при каждом своем поступке он первым делом сверяется со своими семейными традициями и положением в обществе. Между прочим, он ревностный отец, хотя излишне строг с мальчиком, но дети его боготворят, и он относится к ним очень нежно.
– А Шарлотта?
– Ей удалось чуть-чуть поставить меня в тупик. Это гранд-дама, царственный фасад, а за ним – простые, трезвые и расчетливые мозги, вот что. Я ума не приложу, как эти две стороны в ней так мирно уживаются. Хивард, мне кажется, женился ради денег – в наши дни, чтобы содержать в порядке такое имение, нужна уйма денег, а его фермерам, кажется, выделяется денежная помощь. Вообще они с Хивардом смотрятся вполне неплохо – он не из тех, кому нужно общение по душам, – у каждого из них свои дела и интересы.
– Но он на многое не способен, как, впрочем, и все те, кем она наполняет свою гостиную, – пролетарские писатели, гипнозитеры, Эвнисы Эйнсли…
– Гипнозитеры?
– Доктор Боган пользуется гипнозом для лечения. – Найджел описал сцену, которая разыгралась между доктором и Хивардом. – Хивард прост, как дитя. Он связывает гипноз с черной магией гадалок и доктором Мебиусом – считает гипноз черным делом, чтобы овладевать жертвами, их телами и душами. А в случае с Элизабет – скорее телом.
– Так-так, может, тут что-то и есть. В случае с Элизабет.
– Ну, Джорджия, полно тебе! Солидный специалист с Харли-стрит [13]…
– И что это подтверждает?
– Во всяком случае, он бы не назвался лондонским специалистом, если бы он им не был. Все слишком шатко. Надо проверить.
– «Солидный» – слишком избитое слово. Ты, должно быть, наивен, как наш друг Хивард, если думаешь, что каждый, кто должен вскоре оказаться специалистом в чем-нибудь, обязательно «солидный». Я приведу тебе примеры…
– Ладно, ладно, хватит уже всяких догадок вроде «на темной, темной улице».
Они свернули к окованным железом воротам Дауэр-Хаус.
– Это просто одна из мыслей. Я не скажу пока Клариссе. Не говори ей правду, милый. Она души не чаяла в Элизабет, что бы там ни говорила.
Пока Джорджия ходила к своей кузине, Найджел сидел в спальне наедине со своими мыслями.
Если ему придется пожить какое-то время в Истерхем-Мэнор, это будет не очень удобно по отношению к гостеприимным хлопотам мисс Кэвендиш. Поручение от миссис Ресторик прозвучало несколько смутно, но он уже понял, что слишком проникся очарованием мертвой женщины и теперь не успокоится, пока до конца не разберется во всем, что связано с ее смертью. Нет – не с ее смертью, а с ее жизнью, которая больше всего имеет сейчас значение – и для него, и для раскрытия этого дела. Пусть полиция ищет только материальные нити. Его же работа – восстановить в уме все мрачные, завораживающие, низменные нюансы жизни той девушки, которую он видел висящей, с усмешкой древнего сфинкса на алых устах, в комнате с запахом сандала.
Порывшись в кармане, Найджел вытащил карандаш и бумагу. Когда Джорджия спустя двадцать минут вернулась, она застала мужа развалившимся на стуле у окна, из которого открывался вид на усыпанные снегом деревенские сады. Она подняла с пола валявшийся клочок бумаги и начала читать:
«1. Какое отношение имеет Кларисса ко всему этому? Знала ли она или просто подозревала, что Эл. находилась в опасности? «Я бы хотела, чтобы вы избавили Элизабет от проклятия». Шарлотта ли Р. просила ее пригласить меня сюда?
2. Да, она мне сама так сказала. Она знала, какова моя профессия. Так каких же тогда событий ожидала Ш.?
3. Какова природа «нервных расстройств» Эл. и почему Боган это скрывает? (Ответ напрашивается сам собой. Вскрытие должно все подтвердить.)
4. Играет ли кот какую-то роль? Заставить дядю Джона спросить у экспертов, есть ли такой наркотик, от которого кошки бесятся? Шекспировское «Пусть что угодно, но лишь бы не видеть кошачьи прыжки» хорошо перекликается с происходящим. Поэт прекрасно передал мое нынешнее состояние.
5. Почему Эндрю так ненавидит доктора Богана и почему доктор так спокойно реагирует на его нападки? Кто этот «человек, упоенный злом», о котором говорил Эн.? Возможно, сам Эн. Он нисколько не тянул жилы, или меня зовут Адольфом Гитлером.
6. Как далеко способен зайти Хивард в своем стремлении избежать фамильного скандала – неужели устроив еще один, меньший? X. вовсе не ничтожество.
7. Вилл Дайке. Кто пригласил его в дом – Эл. или миссис Р.? Сколько он был знаком с Эл.? Правда ли, что она была с ним помолвлена? Знал ли он, что у нее за «нервные расстройства»? Насколько близко его спальня к спальне Эл.? То же самое – для остальных в доме.
8. Почему Дайке и Эйнсли грызутся между собой? Какова ее роль в общей схеме?
9. И – снова о Царапке. Кто попросил Эл. дать ему блюдце молока перед сеансом в комнате Епископа?»
– У меня есть для тебя прекрасная записная книжка, – сказала Джорджия, наконец вглядевшись в крохотные буковки, тесно покрывающие обе стороны клочка. – Для твоих размышлений требуется больше места.
– Мне не нужна записная книжка. От них мой костюм напрочь теряет форму. – Найджел с некоторым бахвальством похлопал себя по карману своего нового твидового пиджака, который уже становился, как и прочие его вещи, мятым, как пижама.
– Кларисса очень расстроена. Но все равно я чувствую, что ее тревожат не только новости. Она хочет поговорить с тобой после ленча. Может, ты даже найдешь ответ на вопрос номер 1.
На ленче Клариссы Кэвендиш не было, зато сразу после него она попросила Найджела зайти к ней в комнату. Держа в руках трость из слоновой кости, она выглядела еще прямее, словно чем-то затянутая, со своими белоснежными волосами, выбившимися из-под капора. Лицо ее тем не менее было щедро накрашено, и вообще ее внешность была абсолютно той же, что и в прошлую ночь; однако стоило ей начать говорить, как стало ясно, что смерть Элизабет пошатнула весь ее восьмидесятилетний запас прочности до самого основания – она больше не произносила слова так четко, как раньше.
Попросив Найджела дать ей полный отчет обо всем, что произошло, старая леди сидела в полной неподвижности и с утратившим всякое выражение лицом, птичьи глазки, не мигая, сосредоточились на нем. Когда он кончил говорить, она отозвалась не сразу:
– Вы считаете, что бедная Бетти убита?
– Да. Пока что – да. Полиция, так или иначе, скоро найдет ответ.
– У полиции могут быть свои интересы. Этого и следовало от них ожидать. Но есть вещи, которые им не по зубам. Вы никогда не разберетесь, кто убил ее, бедную, если не узнаете побольше о ней самой.
– Я как раз об этом и думал. Поможете?
– Буду очень вам благодарна, если вы подложите мне под спину эту подушку. Я немного устала.
Найджел подложил. Прямое, маленькое и хрупкое тело обмякло, сделав еле заметный вздох. Это было ей свойственно – напрямую подходить к сути, без стеснения и извинений.
– Я уже стара. В молодости я была глупа – глупое и симпатичное создание, как бедняжка Бетти. Да, у Бетти в жизни было много мужчин, в которых можно влюбиться, но уважать их хоть сколько-то было совершенно немыслимо. Я же нашла себе лишь одного, но достойного уважения, и сердце его не принадлежало мне. Этот человек был отцом Бетти, это Гарри Ресторик. Вы поймете, почему я относилась к Бетти как к родной дочери, несмотря на всю ее вину.
Старая леди принялась рассказывать Найджелу о детстве Элизабет. То была очаровательная, бесстрашная девочка, очень привязанная к своему брату Эндрю, который был на два года старше ее. Да, эти двое были более близки, чем близнецы. Обаяние обоих часто избавляло их от наказаний за разные проделки, от которых они не могли удержаться по вине своего неукротимого бесстрашия. Их детские годы текли замечательно, мисс Кэвендиш это видела, потому что частенько наведывалась в Истерхем-Мэнор и сидела с детьми, когда их гувернантка брала выходные. Когда окончилась Первая мировая война, Гарри Ресторик уехал с семьей в Америку. В 1928-м, когда Элизабет было пятнадцать, случилась беда. Судьба жестоко обошлась с его прекрасной счастливой семьей, владевшей всем, о чем только можно было мечтать, и удар пришелся по Элизабет – которая блистала, наверное, ярче их всех.
– Я так и не знаю точно, как же это случилось, – говорила мисс Кэвендиш, – но Элизабет, которая жила тогда в частной школе, забеременела. Ребенок родился мертвым. Она не сказала родителям, кто был его отец. Гарри вышел в отставку и вернулся домой. Да, его, помещика очень богатого и именитого, такие скандалы сломить не могли – это была всего-навсего очень скверная выходка Бетти. Девочка, говорил он мне, совсем не раскаивается и не понимает того, что натворила. Она стала угрюмой, закрыла от него свое сердце, но – увы! – распахнула его для самых худших порывов. Я и сама не могла сдержать гнев, когда встречалась с Бетти: не так давно она вернулась вместе с матерью. Она очень изменилась, просто горела красотой, но этот огонь в ней был зловещим и тлеющим, а красота – порочной. Она бы непременно вернулась к прежней своей кротости, но спустя два года после этого Гарри и его жена погибли в автокатастрофе. Хивард и Шарлотта пригрели ее, но, стоило ей немного повзрослеть и вступить в права на деньги, оставшиеся от отца, она сбежала. И тогда ее похождения приобрели… – голос старой леди дрогнул, – блеск и безудержность Люцифера.
Мисс Кэвендиш примолкла. Ее сверкающие драгоценностями пальцы сделали несколько легких ударов по ручке трости.
– Надеюсь, я не превратилась в ее прокурора, – наконец продолжила она своим прежним тоном. – Не сомневаюсь, что после смерти своих родителей Бетти смотрела на меня как на последнее звено, связывающее ее с прошлым, – она не ладила с Хивардом, а Эндрю редко бывал в Англии. Она верила, что я всегда приму ее такой, как она есть. Может быть, я была с ней слишком мягкой. Но разве можно было устоять перед ее прелестью! Она навещала меня время от времени. Да, она рассказывала мне о своих любовниках. Глядя на нее, я и представить себе не могла, что – как бы получше сказать? – все это было чем-то грязным, а не просто способом достичь радости. Дурная слава – так назвал бы это справедливый мир, но я просто глупая старуха, которая в ней, милой, просто души не чаяла и ничего дурного не замечала. Ах, что уж тут говорить – хорошо ли, плохо ли? – теперь это не имеет никакого значения…
– Но в последний раз, когда вы видели ее, вы поменяли свою точку зрения? Вы же говорили об «избавлении ее от проклятия».
– Вы думаете, что она была избавлена и до этого? Может, и так. Но, как вы выразились, «что-то изменилось». Я не видела ее около шести месяцев. Когда она приехала, как раз перед Рождеством, меня потрясли ее облик и манеры. В ее взгляде таилось какое-то жуткое напряжение, она была не просто больна – казалось, будто ее душа сражалась с болезнью, помешательством. С тех пор как она вернулась из Америки, я ни разу не видела ее такой. Боюсь только, сэр, что и тогда в ее взгляде все равно не было одной-единственной черты, которая появилась в этот раз. – Мисс Кэвендиш умолкла. А затем прошептала одно-единственное слово: – Отвращение.
Глава 8
Есть тут такие, кто видел
когда-нибудь Лилию Кокаина?
Она жила в кокаиновом городе,
на холме у кокаиновой реки,
Кошка и пес кокаина
день-деньской ей ноги ласкали,
И ночь напролет ловили крысу
из кокаина в подвале.
Аноним
Итак, раздумывал Найджел, Кларисса имела непосредственное отношение к детству Элизабет. В те времена та была вовсе не великолепной Элизабет, какой она стала в последние годы и какой она стояла у него перед глазами, и не угрюмой, замкнутой девочкой, только что вернувшейся из Америки, а ребенком, подстрекающим Эндрю вылезти через огромную печную трубу Истерхем-Мэнор на всеобщее обозрение приглашенных на обед и сидящих в саду внизу; ребенком, оседлавшим высоченную изгородь, с выражением глаз, ясно говоривших (Кларисса нарочно это подчеркнула): «Снимите меня, если не побоитесь».
Найджел еще раздумывал надо всем этим, когда пришел полицмейстер Филипс, и Найджелу досталось все счастье испытать на себе достоинства его деревенского темпа жизни и медленной, сельской манеры говорить. Снег на дворе, который с каждым днем все больше и больше подтаивал, давал полицейскому большой выигрыш перед Найджелом и Скотленд-Ярдом – приятное досужее обсуждение такого предмета не терпело суеты. И все-таки полицмейстер был оперативен даже при всей своей скорости изложения. Он вынудил Найджела рассказать обо всем, с чем тот лично столкнулся в этом деле, в том числе и о его странном амплуа – раскрывателе кошачьей тайны, при этом с жаром подбадривая его, как учитель, выволакивающий из класса неслуха. Найджелу он нравился больше, чем взрывные и непредсказуемые субъекты из Мэнор, так крепко связавшие себя с жизнью усадьбы.
– Очень хорошо, мистер Стрэнджвейс. Очень полезные вещи, – произнес Филипс, когда Найджел окончил. – Мы могли бы на пару покумекать над этим делом, каждый со своего конца. Но майор Диксон собирается звонить в CID [14], ведь на приеме было много народу из Лондона. Вы понимаете, мы же могли бы все это уладить, но есть небольшая загвоздка – уж слишком известен в этих местах мистер Ресторик. К нему нужен подход.
– Вы подтвердили, что это убийство?
– Нельзя сказать точно, пока мы не узнаем мнение экспертов о веревке. Но уже кое-что есть. – Филипс по привычке возбужденно перевел дух, окатив Найджела волной воздуха. – Кое-что уже есть. Да. – С сосредоточенностью сумасшедшего он покопался в кармане, выудив оттуда записную книжку, лизнул большой палец и стал переворачивать страницу за страницей: найдя нужную, он вздохнул с таким облегчением, будто нашел потерянного сына. Чтобы добраться до сути дела, этому человеку приходилось вязнуть в трясине приготовлений.
Во-первых, тщательный осмотр покрытой снегом местности подтвердил, что ни один посторонний человек не приходил в ночь убийства в Мэнор. Следов борьбы в комнате мисс Ресторик не обнаружено. Той ночью в кровати лежали, но потом постель не забыли заправить. На кровати была мятая ночная рубашка. Это ни о чем не говорит, потому что убийца мог все за собой прибрать. Одна красная туфля нашлась на полу, недалеко от висящего тела, другая под кроватью. Многочисленные отпечатки пальцев были сняты, и теперь с ними работают. Нигде нет и намека на посмертную записку, но полиция перерыла целую кучу писем и счетов, лежащих в бюро. Ближе всего к спальне покойной находятся спальни детей Ресторика, горничной детей, которая ходила за ними в отсутствие гувернантки, и Эндрю Ресторика. Остальная часть гостей спала в другом крыле дома. Ночью никто из них не слышал никаких подозрительных звуков.
– А вы опросили детей? – уточнил Найджел.
– Миссис Ресторик не хотела их волновать, сэр. Поэтому она сама задавала им вопросы в моем присутствии. Они сказали, что никто из них не слышал ночью никаких шагов мимо своей двери.
– Должен сказать, что вам не мешало бы более твердо проявить свои полномочия в этом семействе.
– Я говорил им, что это только обычная рутина, но некоторые из них глядели на меня весьма странно.
– Кто?
– Доктор Боган, сэр. И эта мисс Эйнсли. Конечно, в тот момент мистер и миссис Ресторик уже знали, что нам чего-то недостает.
– Я рассказал все Эндрю.
– Да что вы говорите? Ну и ну! Он довольно отстранен, но такой приятный в обхождении джентльмен. Помню его в лучшие времена, помню. Какими щедрыми и добрыми были он и бедная мисс Бетти!
– Как мистер Дайке воспринял опрос?
– Ошарашенно, сэр, – сказал полицмейстер, сделав паузу, чтобы найти подходящее слово, – он был ошарашен. С виду даже не понимал, что происходит вокруг. Этот джентльмен – писатель, так они мне сказали. Всегда любил взять в руки хорошую книгу.
– Ну что ж, старина, чем дальше, тем лучше. Но я думаю, что вам еще предстоит засучить рукава и повозиться с этим делом.
Филипс глянул на него победным петушиным глазком:
– Может быть, и придется. Во-первых, сэр, сегодня мы получили показания от мистера Ивза – это фермер и один из особых констеблей. Он сказал, что прошлой ночью обходил свои угодья и заметил в одном из окон Мэнор щель света. Было десять минут за полночь. Он собирался постучать и сказать им, но, когда подошел к дому поближе, свет погас – вот видите, какой важный джентльмен в округе мистер Ресторик, если этот мистер Ивз решил, что лучше уж будет спокойно шепнуть ему об этом словцо наутро. Мы пошли по его пути, и я попросил его показать, из какого окна был свет. Вся суть в том, что было уж очень темно, и мы не можем быть абсолютно уверены в нем, но он показал на окно мисс Ресторик.