Страница:
– Вон домик Губерта, – сказала Ванесса, показывая на ворота в живой изгороди слева от дорожки.
– Слушай, загляни-ка туда, и если суперинтендант еще не ушел, скажи ему, что мистер Стрейнджуэйз хотел бы переговорить с ним.
– Ух ты! Вы что, знакомы с суперинтендантом? А вы не можете взять у него для меня автограф? Я сама боюсь у него попросить.
– Ну что ж, попробую.
Когда Блаунт, буксируемый неутомимой Ванессой, появился в дверях, Найджел сказал:
– Доброе утро, суперинтендант. Я обещал мисс Ситон, что вы дадите ей автограф.
– Ну что ж, пожалуйста, почему бы и нет, – отозвался Блаунт, почесывая лысину.
– Быстро беги домой за альбомом, Ванесса.
Ванесса вприпрыжку понеслась к дому. Найджел быстро пересказал суперинтенданту все, что удалось узнать от Джека Уитфорда, и попросил не карать Уитфорда за то, что он утаил информацию от инспектора Гейтса: от него можно было получить еще много полезных сведений.
– Ну конечно, что за разговор. Это же дает нам ниточку. Премного обязан вам, Стрейнджуэйз. Чиллингхэмом мы займемся. Значит, он видел того человека в Фоксхолвуде в четверг, незадолго до полуночи?
– От ворот с колючей проволокой четверть часа ходу до Ферри-Лейси. Я полагаю, вы знаете ту дорогу наискось через лес, которая потом раздваивается?
– Угу. Что еще говорят?
– Много чего. Потом расскажу. Вы можете прийти сегодня вечером на ферму Пола Уиллингхэма в Хинтон-Лейси – скажем, часов в девять? Там мы сможем поболтать.
– Очень хорошо. Между прочим, ваша версия насчет дезертиров ничего не дала. Гейтс связывался с командованием армии. Насколько им известно, в настоящее время никто из этой деревни в списках дезертиров не значится.
– Ну и Бог с ними, нас это уже не интересует. Кого вам нужно искать, так это человека, который очень хорошо знал здешние места и уехал отсюда лет девять или десять назад.
Блаунт вопросительно поднял брови, и тут сотрясение почвы возвестило о том, что к нам на полной скорости возвращается мисс Ванесса Ситон.
– Вечером все объясню, – поспешно закончил Найджел. – А теперь достаньте свою ручку и распишитесь, пожалуйста.
По пути обратно в Плаш-Мидоу Ванесса сообщила Найджелу, что ее мачеха хотела бы до ленча переговорить с ним наедине. Девочка провела его в маленькую гостиную, где, просматривая счета, сидела миссис Ситон. Она поднялась им навстречу и величественно поздоровалась.
– Садитесь, прошу вас. Спасибо, Ванесса, иди побегай… Мистер Стрейнджуэйз, я хотела с вами поговорить. Ванесса сказала, что суперинтендант Блаунт ваш друг; возможно, вы могли бы дать мне совет. Видите ли, он спросил, не буду ли я… не будем ли мы возражать, если полицейские обыщут наш дом. Естественно, я осведомилась, имеется ли у него ордер на обыск, и, само собой, никакого ордера у него не оказалось. И вообще, что за нелепая идея – разве не достаточно того, что этот дурак инспектор Гейтс терзает нас целый день? К тому же несколько дней назад я предоставила полиции возможность обыскать вокруг дома все: и сад, и огород, и хозяйственные постройки. Но дом! Подумать только!
– Блаунт не может произвести обыск без ордера. Но ведь это обязанность каждого гражданина – помогать полиции всеми возможными…
– Я считаю, что моя наипервейшая обязанность, мистер Стрейнджуэйз, – это ограждать моего мужа от любых волнений и вообще от всего, что может помешать его работе, – торжественно изрекла Джанет Ситон. – Его работа для меня всегда на первом месте! Я считаю просто чудовищным, что Роберту то и дело надоедают из-за того, что какой-то несчастный был убит – и, кстати, совсем не возле моего дома. Особенно теперь, когда его поэма находится в такой стадии, на которой требуется величайшая сосредоточенность!
– Да. Я вас понимаю. Однако я убежден, что обыск можно провести так, чтобы не побеспокоить вашего мужа.
– Но дело не только в этом. Это ведь ужасно унизительно, когда целая свора полицейских обшаривает твой дом! Вы же знаете, у меня есть очень дорогие, уникальные вещи. Просто неповторимые. Если их повредят…
– Не думаю, что это может случиться. В Скотленд-Ярде работают достаточно квалифицированные люди, дело свое они знают и проведут осмотр дома очень осторожно.
– Но я просто не понимаю, зачем это нужно!
– Просто чтобы удостовериться, что человек, которого убили, не был здесь перед смертью. Он мог быть, например, грабителем и пытаться залезть в дом. Или это мог быть преступник, скрывающийся от правосудия.
– Но Боже ты мой, если бы он залез в дом, если бы он оставил здесь следы, мы бы давно уже их нашли!
– Давно? Вы имеете в виду – в пятницу утром?
– Да. Если это и было то утро после того… после того, что случилось. Я не знала, что полиция установила это с такой определенностью.
Найджелу показалось, что голос миссис Ситон чуть заметно дрогнул, как будто на какую-то долю мгновения она задержала дыхание, но потом быстро взяла себя в руки и продолжала говорить; так бывает, когда в беге с препятствиями спортсмен задевает барьер, но успевает собраться, чтобы не потерять темп.
– Я подумаю о том, что вы сказали, – продолжала миссис Ситон. – Ну ладно, нельзя заставлять поэта так долго ждать. Он уже спрашивал о вас.
«Что это, чистейшей воды невинность или феноменальная сила воли? – спрашивал себя Найджел, пока они поднимались наверх. – Она так ничего и не спросила о ночи с четверга на пятницу!»
Роберт Ситон сидел за маленьким столом в дальнем углу кабинета. Окно комнаты выходило во двор, на хозяйственные постройки и холмистый пасторальный пейзаж, простирающийся за ними, но стол стоял таким образом, что Ситон, когда писал, сидел к окну спиной. Три стены были заняты книжными полками; на одной из них стоял бронзовый бюст поэта работы Эпштейна. Комната выглядела светлой, прохладной и очень чистой, но довольно скромной по сравнению с изысканным богатством и артистизмом комнат первого этажа, – никаких картин, никаких дорогих безделушек.
– Я все для вас приготовил, – весело сказал Роберт Ситон. – Скажите спасибо моей жене. Я был уверен, что их давно выкинули. Но она все их собирает и складывает, а потом запирает на ключ. – Он показал на стопку из пяти или шести маленьких тетрадок, лежащую на столе перед ним.
– Роберт скромничает, – заметила миссис Ситон. – Я уверена, его черновики будут интересны потомкам.
– Потомкам? Фу! Это слишком сильное слово. Уверен, мистер Стрейнджуэйз не имеет ни малейшего желания называться потомком.
– Ты знаешь, что я имею в виду, Роберт. – Миссис Ситон явно была задета.
Найджел подумал, что Роберт Ситон немного изменился с тех пор, как он видел его в июне, – стал подвижнее, живее, будто освободился от какого-то тяготившего его бремени. Как воздух после грозы, подумал Найджел; а черт, далась ему эта гроза!
– Ну так вот, – говорил тем временем поэт. – Что тут у нас? Ага. «Лирические интерлюдии». – Он взял одну из тетрадок. – М-м-м. В то время сказать мне было нечего, но это ничего я сказал не так уж плохо. Вы без труда поймете, что тут к чему. Я всегда пишу первые черновики карандашом, боюсь, читать будет трудно, очень неразборчиво… – Заглянув через его плечо, Найджел увидел, что вся страница испещрена поправками и добавлениями. Роберт Ситон перевернул страницу. – Затем идут следующие варианты каждого стихотворения или поэмы, это уже чернилами. Вы увидите, как они складывались. Очень просто. Что же, пожалуйста.
Он передал всю стопку в руки Найджелу.
– О, Роберт, ты не думаешь, что было бы лучше… Я не сомневаюсь, что мистер Стрейнджуэйз будет с ними обращаться очень осторожно. Но все же…
– Ерунда, моя дорогая! Если он собирается с ними работать, то должен взять их с собой.
– Я подумала, а не было бы проще, если бы он остался с нами в Плаш-Мидоу, пока… Нам было бы очень приятно, если бы вы пожили у нас, мистер Стрейнджуэйз. Если, конечно, Пол согласится отпустить вас на несколько дней.
– Прекрасная мысль! – подхватил Роберт Ситон, радостно потирая руки. – Почему бы нет? Конечно, вы согласитесь, мой дорогой друг. – Он озорно блеснул глазами. – Вы сможете делить время между работой и своим хобби. Вы ведь наверняка слышали о нашем местном убийстве?
– Слышал.
– Великолепно! Превосходно! Значит, договорились? Когда вы сможете перебраться? Завтра? Чем раньше, тем лучше. Вы облегчите Джанет несение гарнизонной службы.
– Роберт! Ну что ты в самом деле! Я уверена, что мистер Стрейнджуэйз не…
– У моей жены преувеличенные представления о святости моей работы. Честное слово, я действительно верю, что полицейские в мой кабинет войдут только через ее труп.
– Миссис Ситон говорила мне, что в создании вашей новой поэмы настал критический момент.
– В создании поэмы? А, да. Верно. Я…
– Роберт не любит говорить о вещах, над которыми в данный момент работает, – безапелляционно заявила Джанет.
– Конечно. Я это очень хорошо понимаю, – сказал Найджел.
– Но тем не менее я продвигаюсь вперед. Джанет подарила мне несколько недель назад шариковую ручку. Называется «Биро». Вы никогда таких не видели? Она, по-моему, принесла мне счастье. Так и летает по бумаге. Но наверное, и она в один прекрасный день иссякнет.
– Ее можно заправить снова у Акстерса. Пошли вниз, пора за стол.
За ленчем Найджел заговорил о сильной грозе, которая прошла на предыдущей неделе, и сразу же заметил, как миссис Ситон попыталась незаметно перевести разговор на другую тему. Однако Ванесса продолжала обиженно настаивать, что она не спала.
– Я видела, как вы оба шли через двор! – повторяла она родителям. – Ну вот честное слово, видела. И это было после грозы, потому что трава блестела от дождя. Я посмотрела на часы, и на них было без пяти час. Я не могла видеть во сне, что смотрю на часы. Они бы превратились в турнепс, или мороженое, или во что-нибудь еще, если бы это было во сне.
– Ванесса, мы все тогда были не в лучшей форме. – Миссис Ситон повернулась к Найджелу: – Эта ночь была для нас очень беспокойной. После первого порыва грозы я вышла из дома взглянуть на Китти, это наша кобыла, не испугалась ли она: она очень пуглива. Наверное, Ванесса тогда-то и видела нас, а во сне все перемешалось.
– А я вам говорю, это было не тогда! Я…
– Ванесса, не надо спорить с матерью, – ласково перебил ее Роберт Ситон. – Ну какое это имеет значение в самом деле?
– Подвергается самомнению моя искренность! – воскликнула Ванесса с видом Жанны д’Арк, идущей на костер. Лайонел развеселился, глядя на нее.
– Сомнению, толстуха, сомнению, – поправил он, давясь от смеха. – А может, ты хотела сказать – съедению? Пожалуйста, не путай.
– Как хочу, так и говорю, а я хочу сказать «самомнению». Не знаю, почему это слово тебе не нравится, – сохраняя ледяное спокойствие, парировала сестра. – И не называй меня толстухой. Тебе следовало бы с большим уважением относиться к женщинам!
Ленч продолжался в самой милой и дружелюбной атмосфере. Домочадцы по-семейному подтрунивали друг над другом, шутили по поводу вещей, которые знали только они. Финни Блэк ловко обслуживал всех, хихикая и булькая при каждом взрыве смеха молодых Ситонов. Найджел отметил про себя, что обитатели Плаш-Мидоу довольно легко относятся к недавнему, еще совсем тепленькому «местному убийству».
Но он ошибался. После ленча, когда Лайонел и Ванесса вышли из комнаты, миссис Ситон сама вернулась к девочкиному «сну»:
– Мы сочли за лучшее утверждать, что ей все привиделось, но она на самом деле видела нас с Робертом в ту ночь. Лучше я объясню, – она посмотрела на мужа, – поскольку мистер Стрейнджуэйз дал понять, что ночь с четверга на пятницу может иметь большое значение.
И она рассказала, что Финни Блэк всегда во время грозы приходит в сильное возбуждение. Раньше уже несколько раз случалось, что он бродил по дому или вокруг в состоянии полного отключения («как ребенок – очень впечатлительный ребенок»). Они зашли к нему в спальню, проверить, все ли с ним в порядке. В комнате никого не было. Тогда они вышли на улицу и стали искать во дворе и вокруг, звали его ласково и негромко, чтобы не испугать еще больше.
– Ну и как, нашли вы его? – спросил Найджел.
– Тогда не нашли. Он объявился через час, промокший до нитки, – ответил Роберт.
Понизив голос, миссис Ситон доверительно проговорила:
– Знаете, Ванесса – очень впечатлительная девочка. И она… так и не привязалась к Финни. Вот почему мы не можем сказать ей правду. Было бы в высшей степени неправильно, если бы она узнала, что Финни иногда бродит в темноте по дому.
Найджел подумал про себя, что еще неправильнее не предупредить Ванессу, что как-нибудь среди ночи к ней в комнату может забрести совершенно невменяемый карлик, бормочущий непонятные слова. Впрочем, это его не касается, это дело ее родителей. Найджел подумал, не спросить ли их, почему они держат Финни Блэка в доме, если Ванесса его не выносит, но передумал и сказал следующее:
– Да-да, понимаю. Тогда все ясно. Но скажите, миссис Ситон, – вы и ваши предки так давно живете здесь, столько времени связаны с деревней; вы, наверное, знаете историю каждой семьи, – так вот, скажите мне, пожалуйста, не помните ли вы, чтобы кто-нибудь из жителей покидал деревню лет девять или десять назад, да еще при загадочных обстоятельствах? Этому человеку было тогда лет сорок пять – пятьдесят, и до своего отъезда он всю жизнь прожил в этих местах или, во всяком случае, досконально знал окрестности.
Закончив свой вопрос, Найджел был совершенно ошарашен тем, какое впечатление он произвел на хозяина и хозяйку. Желтоватое лицо миссис Ситон вспыхнуло пунцовым цветом, большие, с крупными костяшками, руки вцепились в подлокотники кресла. Роберт Ситон вынул изо рта трубку и в буквальном смысле слова с раскрытым ртом уставился на Найджела.
Когда Найджел закончил говорить, в комнате установилась гнетущая мертвая тишина. Затем Ситоны заговорили одновременно и одновременно остановились.
– Знаете, удивительное дело… – Поэт сделал вторую попытку. – Верно, Джанет? Я хочу сказать, что ваше описание, Стрейнджуэйз, совершенно подходит… Но…
– Подходит кому?
– Моему старшему брату Освальду.
– Роберт, я не думаю, что мистер Стрейнджуэйз…
– Но оно и в самом деле подходит! – Ситон нетерпеливым жестом отмел возражения жены. – Это было десять лет назад. И ему было… дайте сообразить, пятьдесят, нет, сорок девять. И он, безусловно, знал окрестности деревни как свои пять пальцев.
– Но я не думаю, что он исчез при загадочных обстоятельствах, – возразил Найджел. – Он уехал за границу? Где он находится сейчас?
– О нет, – ответил Роберт Ситон. – Он не уезжал за границу. Однажды он просто пропал. И… ну, на следующий день я услышал, что он утопился, бедняга.
Темное прошлое
– Слушай, загляни-ка туда, и если суперинтендант еще не ушел, скажи ему, что мистер Стрейнджуэйз хотел бы переговорить с ним.
– Ух ты! Вы что, знакомы с суперинтендантом? А вы не можете взять у него для меня автограф? Я сама боюсь у него попросить.
– Ну что ж, попробую.
Когда Блаунт, буксируемый неутомимой Ванессой, появился в дверях, Найджел сказал:
– Доброе утро, суперинтендант. Я обещал мисс Ситон, что вы дадите ей автограф.
– Ну что ж, пожалуйста, почему бы и нет, – отозвался Блаунт, почесывая лысину.
– Быстро беги домой за альбомом, Ванесса.
Ванесса вприпрыжку понеслась к дому. Найджел быстро пересказал суперинтенданту все, что удалось узнать от Джека Уитфорда, и попросил не карать Уитфорда за то, что он утаил информацию от инспектора Гейтса: от него можно было получить еще много полезных сведений.
– Ну конечно, что за разговор. Это же дает нам ниточку. Премного обязан вам, Стрейнджуэйз. Чиллингхэмом мы займемся. Значит, он видел того человека в Фоксхолвуде в четверг, незадолго до полуночи?
– От ворот с колючей проволокой четверть часа ходу до Ферри-Лейси. Я полагаю, вы знаете ту дорогу наискось через лес, которая потом раздваивается?
– Угу. Что еще говорят?
– Много чего. Потом расскажу. Вы можете прийти сегодня вечером на ферму Пола Уиллингхэма в Хинтон-Лейси – скажем, часов в девять? Там мы сможем поболтать.
– Очень хорошо. Между прочим, ваша версия насчет дезертиров ничего не дала. Гейтс связывался с командованием армии. Насколько им известно, в настоящее время никто из этой деревни в списках дезертиров не значится.
– Ну и Бог с ними, нас это уже не интересует. Кого вам нужно искать, так это человека, который очень хорошо знал здешние места и уехал отсюда лет девять или десять назад.
Блаунт вопросительно поднял брови, и тут сотрясение почвы возвестило о том, что к нам на полной скорости возвращается мисс Ванесса Ситон.
– Вечером все объясню, – поспешно закончил Найджел. – А теперь достаньте свою ручку и распишитесь, пожалуйста.
По пути обратно в Плаш-Мидоу Ванесса сообщила Найджелу, что ее мачеха хотела бы до ленча переговорить с ним наедине. Девочка провела его в маленькую гостиную, где, просматривая счета, сидела миссис Ситон. Она поднялась им навстречу и величественно поздоровалась.
– Садитесь, прошу вас. Спасибо, Ванесса, иди побегай… Мистер Стрейнджуэйз, я хотела с вами поговорить. Ванесса сказала, что суперинтендант Блаунт ваш друг; возможно, вы могли бы дать мне совет. Видите ли, он спросил, не буду ли я… не будем ли мы возражать, если полицейские обыщут наш дом. Естественно, я осведомилась, имеется ли у него ордер на обыск, и, само собой, никакого ордера у него не оказалось. И вообще, что за нелепая идея – разве не достаточно того, что этот дурак инспектор Гейтс терзает нас целый день? К тому же несколько дней назад я предоставила полиции возможность обыскать вокруг дома все: и сад, и огород, и хозяйственные постройки. Но дом! Подумать только!
– Блаунт не может произвести обыск без ордера. Но ведь это обязанность каждого гражданина – помогать полиции всеми возможными…
– Я считаю, что моя наипервейшая обязанность, мистер Стрейнджуэйз, – это ограждать моего мужа от любых волнений и вообще от всего, что может помешать его работе, – торжественно изрекла Джанет Ситон. – Его работа для меня всегда на первом месте! Я считаю просто чудовищным, что Роберту то и дело надоедают из-за того, что какой-то несчастный был убит – и, кстати, совсем не возле моего дома. Особенно теперь, когда его поэма находится в такой стадии, на которой требуется величайшая сосредоточенность!
– Да. Я вас понимаю. Однако я убежден, что обыск можно провести так, чтобы не побеспокоить вашего мужа.
– Но дело не только в этом. Это ведь ужасно унизительно, когда целая свора полицейских обшаривает твой дом! Вы же знаете, у меня есть очень дорогие, уникальные вещи. Просто неповторимые. Если их повредят…
– Не думаю, что это может случиться. В Скотленд-Ярде работают достаточно квалифицированные люди, дело свое они знают и проведут осмотр дома очень осторожно.
– Но я просто не понимаю, зачем это нужно!
– Просто чтобы удостовериться, что человек, которого убили, не был здесь перед смертью. Он мог быть, например, грабителем и пытаться залезть в дом. Или это мог быть преступник, скрывающийся от правосудия.
– Но Боже ты мой, если бы он залез в дом, если бы он оставил здесь следы, мы бы давно уже их нашли!
– Давно? Вы имеете в виду – в пятницу утром?
– Да. Если это и было то утро после того… после того, что случилось. Я не знала, что полиция установила это с такой определенностью.
Найджелу показалось, что голос миссис Ситон чуть заметно дрогнул, как будто на какую-то долю мгновения она задержала дыхание, но потом быстро взяла себя в руки и продолжала говорить; так бывает, когда в беге с препятствиями спортсмен задевает барьер, но успевает собраться, чтобы не потерять темп.
– Я подумаю о том, что вы сказали, – продолжала миссис Ситон. – Ну ладно, нельзя заставлять поэта так долго ждать. Он уже спрашивал о вас.
«Что это, чистейшей воды невинность или феноменальная сила воли? – спрашивал себя Найджел, пока они поднимались наверх. – Она так ничего и не спросила о ночи с четверга на пятницу!»
Роберт Ситон сидел за маленьким столом в дальнем углу кабинета. Окно комнаты выходило во двор, на хозяйственные постройки и холмистый пасторальный пейзаж, простирающийся за ними, но стол стоял таким образом, что Ситон, когда писал, сидел к окну спиной. Три стены были заняты книжными полками; на одной из них стоял бронзовый бюст поэта работы Эпштейна. Комната выглядела светлой, прохладной и очень чистой, но довольно скромной по сравнению с изысканным богатством и артистизмом комнат первого этажа, – никаких картин, никаких дорогих безделушек.
– Я все для вас приготовил, – весело сказал Роберт Ситон. – Скажите спасибо моей жене. Я был уверен, что их давно выкинули. Но она все их собирает и складывает, а потом запирает на ключ. – Он показал на стопку из пяти или шести маленьких тетрадок, лежащую на столе перед ним.
– Роберт скромничает, – заметила миссис Ситон. – Я уверена, его черновики будут интересны потомкам.
– Потомкам? Фу! Это слишком сильное слово. Уверен, мистер Стрейнджуэйз не имеет ни малейшего желания называться потомком.
– Ты знаешь, что я имею в виду, Роберт. – Миссис Ситон явно была задета.
Найджел подумал, что Роберт Ситон немного изменился с тех пор, как он видел его в июне, – стал подвижнее, живее, будто освободился от какого-то тяготившего его бремени. Как воздух после грозы, подумал Найджел; а черт, далась ему эта гроза!
– Ну так вот, – говорил тем временем поэт. – Что тут у нас? Ага. «Лирические интерлюдии». – Он взял одну из тетрадок. – М-м-м. В то время сказать мне было нечего, но это ничего я сказал не так уж плохо. Вы без труда поймете, что тут к чему. Я всегда пишу первые черновики карандашом, боюсь, читать будет трудно, очень неразборчиво… – Заглянув через его плечо, Найджел увидел, что вся страница испещрена поправками и добавлениями. Роберт Ситон перевернул страницу. – Затем идут следующие варианты каждого стихотворения или поэмы, это уже чернилами. Вы увидите, как они складывались. Очень просто. Что же, пожалуйста.
Он передал всю стопку в руки Найджелу.
– О, Роберт, ты не думаешь, что было бы лучше… Я не сомневаюсь, что мистер Стрейнджуэйз будет с ними обращаться очень осторожно. Но все же…
– Ерунда, моя дорогая! Если он собирается с ними работать, то должен взять их с собой.
– Я подумала, а не было бы проще, если бы он остался с нами в Плаш-Мидоу, пока… Нам было бы очень приятно, если бы вы пожили у нас, мистер Стрейнджуэйз. Если, конечно, Пол согласится отпустить вас на несколько дней.
– Прекрасная мысль! – подхватил Роберт Ситон, радостно потирая руки. – Почему бы нет? Конечно, вы согласитесь, мой дорогой друг. – Он озорно блеснул глазами. – Вы сможете делить время между работой и своим хобби. Вы ведь наверняка слышали о нашем местном убийстве?
– Слышал.
– Великолепно! Превосходно! Значит, договорились? Когда вы сможете перебраться? Завтра? Чем раньше, тем лучше. Вы облегчите Джанет несение гарнизонной службы.
– Роберт! Ну что ты в самом деле! Я уверена, что мистер Стрейнджуэйз не…
– У моей жены преувеличенные представления о святости моей работы. Честное слово, я действительно верю, что полицейские в мой кабинет войдут только через ее труп.
– Миссис Ситон говорила мне, что в создании вашей новой поэмы настал критический момент.
– В создании поэмы? А, да. Верно. Я…
– Роберт не любит говорить о вещах, над которыми в данный момент работает, – безапелляционно заявила Джанет.
– Конечно. Я это очень хорошо понимаю, – сказал Найджел.
– Но тем не менее я продвигаюсь вперед. Джанет подарила мне несколько недель назад шариковую ручку. Называется «Биро». Вы никогда таких не видели? Она, по-моему, принесла мне счастье. Так и летает по бумаге. Но наверное, и она в один прекрасный день иссякнет.
– Ее можно заправить снова у Акстерса. Пошли вниз, пора за стол.
За ленчем Найджел заговорил о сильной грозе, которая прошла на предыдущей неделе, и сразу же заметил, как миссис Ситон попыталась незаметно перевести разговор на другую тему. Однако Ванесса продолжала обиженно настаивать, что она не спала.
– Я видела, как вы оба шли через двор! – повторяла она родителям. – Ну вот честное слово, видела. И это было после грозы, потому что трава блестела от дождя. Я посмотрела на часы, и на них было без пяти час. Я не могла видеть во сне, что смотрю на часы. Они бы превратились в турнепс, или мороженое, или во что-нибудь еще, если бы это было во сне.
– Ванесса, мы все тогда были не в лучшей форме. – Миссис Ситон повернулась к Найджелу: – Эта ночь была для нас очень беспокойной. После первого порыва грозы я вышла из дома взглянуть на Китти, это наша кобыла, не испугалась ли она: она очень пуглива. Наверное, Ванесса тогда-то и видела нас, а во сне все перемешалось.
– А я вам говорю, это было не тогда! Я…
– Ванесса, не надо спорить с матерью, – ласково перебил ее Роберт Ситон. – Ну какое это имеет значение в самом деле?
– Подвергается самомнению моя искренность! – воскликнула Ванесса с видом Жанны д’Арк, идущей на костер. Лайонел развеселился, глядя на нее.
– Сомнению, толстуха, сомнению, – поправил он, давясь от смеха. – А может, ты хотела сказать – съедению? Пожалуйста, не путай.
– Как хочу, так и говорю, а я хочу сказать «самомнению». Не знаю, почему это слово тебе не нравится, – сохраняя ледяное спокойствие, парировала сестра. – И не называй меня толстухой. Тебе следовало бы с большим уважением относиться к женщинам!
Ленч продолжался в самой милой и дружелюбной атмосфере. Домочадцы по-семейному подтрунивали друг над другом, шутили по поводу вещей, которые знали только они. Финни Блэк ловко обслуживал всех, хихикая и булькая при каждом взрыве смеха молодых Ситонов. Найджел отметил про себя, что обитатели Плаш-Мидоу довольно легко относятся к недавнему, еще совсем тепленькому «местному убийству».
Но он ошибался. После ленча, когда Лайонел и Ванесса вышли из комнаты, миссис Ситон сама вернулась к девочкиному «сну»:
– Мы сочли за лучшее утверждать, что ей все привиделось, но она на самом деле видела нас с Робертом в ту ночь. Лучше я объясню, – она посмотрела на мужа, – поскольку мистер Стрейнджуэйз дал понять, что ночь с четверга на пятницу может иметь большое значение.
И она рассказала, что Финни Блэк всегда во время грозы приходит в сильное возбуждение. Раньше уже несколько раз случалось, что он бродил по дому или вокруг в состоянии полного отключения («как ребенок – очень впечатлительный ребенок»). Они зашли к нему в спальню, проверить, все ли с ним в порядке. В комнате никого не было. Тогда они вышли на улицу и стали искать во дворе и вокруг, звали его ласково и негромко, чтобы не испугать еще больше.
– Ну и как, нашли вы его? – спросил Найджел.
– Тогда не нашли. Он объявился через час, промокший до нитки, – ответил Роберт.
Понизив голос, миссис Ситон доверительно проговорила:
– Знаете, Ванесса – очень впечатлительная девочка. И она… так и не привязалась к Финни. Вот почему мы не можем сказать ей правду. Было бы в высшей степени неправильно, если бы она узнала, что Финни иногда бродит в темноте по дому.
Найджел подумал про себя, что еще неправильнее не предупредить Ванессу, что как-нибудь среди ночи к ней в комнату может забрести совершенно невменяемый карлик, бормочущий непонятные слова. Впрочем, это его не касается, это дело ее родителей. Найджел подумал, не спросить ли их, почему они держат Финни Блэка в доме, если Ванесса его не выносит, но передумал и сказал следующее:
– Да-да, понимаю. Тогда все ясно. Но скажите, миссис Ситон, – вы и ваши предки так давно живете здесь, столько времени связаны с деревней; вы, наверное, знаете историю каждой семьи, – так вот, скажите мне, пожалуйста, не помните ли вы, чтобы кто-нибудь из жителей покидал деревню лет девять или десять назад, да еще при загадочных обстоятельствах? Этому человеку было тогда лет сорок пять – пятьдесят, и до своего отъезда он всю жизнь прожил в этих местах или, во всяком случае, досконально знал окрестности.
Закончив свой вопрос, Найджел был совершенно ошарашен тем, какое впечатление он произвел на хозяина и хозяйку. Желтоватое лицо миссис Ситон вспыхнуло пунцовым цветом, большие, с крупными костяшками, руки вцепились в подлокотники кресла. Роберт Ситон вынул изо рта трубку и в буквальном смысле слова с раскрытым ртом уставился на Найджела.
Когда Найджел закончил говорить, в комнате установилась гнетущая мертвая тишина. Затем Ситоны заговорили одновременно и одновременно остановились.
– Знаете, удивительное дело… – Поэт сделал вторую попытку. – Верно, Джанет? Я хочу сказать, что ваше описание, Стрейнджуэйз, совершенно подходит… Но…
– Подходит кому?
– Моему старшему брату Освальду.
– Роберт, я не думаю, что мистер Стрейнджуэйз…
– Но оно и в самом деле подходит! – Ситон нетерпеливым жестом отмел возражения жены. – Это было десять лет назад. И ему было… дайте сообразить, пятьдесят, нет, сорок девять. И он, безусловно, знал окрестности деревни как свои пять пальцев.
– Но я не думаю, что он исчез при загадочных обстоятельствах, – возразил Найджел. – Он уехал за границу? Где он находится сейчас?
– О нет, – ответил Роберт Ситон. – Он не уезжал за границу. Однажды он просто пропал. И… ну, на следующий день я услышал, что он утопился, бедняга.
Темное прошлое
Перед тем как расстаться, они договорились, что Найджел переберется в Плаш-Мидоу в понедельник. Это значило, что он сможет провести с Полом еще целый день. Пересекая двор по направлению к амбару, Найджел думал о том, как удачно все складывается: он сможет посвятить всю будущую неделю изучению рукописей Роберта Ситона, не отвлекаясь при этом на грустные мысли и пересуды по поводу преступления в Ферри-Лейси: после всего с такой искренностью рассказанного поэтом Найджелу и в голову не могла прийти мысль, что гостеприимство ему оказывает убийца. Смешно даже подумать об этом! Жаль, конечно, что Освальд Ситон утопился десять лет тому назад. Теоретически он был именно то, что надо, чтобы дорисовать убедительную картину преступления: в семью возвращается «паршивая овца», все в панике, возможно, он начинает их шантажировать – оторвать ему голову, и дело с концом. Найджел вполне мог представить себе, что Джанет не остановится ни перед чем, чтобы сохранить существующее положение вещей. Но эту мысль, слава Богу, можно было теперь выбросить из головы.
Найджел обошел вокруг амбара, по привычке отметив про себя, что единственная дверь домика выходит во двор, а с другой стороны через французские окна можно выйти на подъездную дорожку, которая ведет на улицу; там же разбит маленький, аккуратненький, обнесенный заборчиком садик: розовые кусты, лужайка, несколько яблонь. Полюбовавшись садиком, Найджел повернулся и увидел, что Мара Торренс как раз растворяет французские окна. Она пригласила его в студию, которая оказалась просторным прохладным помещением с высоким потолком, занимавшим половину длины амбара; ослепительно белые стены переходили вверху прямо в сводчатую деревянную крышу. Оставшаяся часть амбара была разделена на две части: внизу, на первом этаже, кухонька и рабочие комнаты, а наверху три маленькие спальни и ванная. Забраться на второй этаж, когда-то служивший сеновалом, можно было по крутой лесенке из студии; сеновал-чердак, огражденный балюстрадой, смахивал снизу на балкончик для оркестра.
По просьбе Найджела Мара показала ему весь домик, но рассказывала о нем скупо и нехотя. Найджел выглянул в окно ее спальни – оттуда она видела Ситонов в ту грозовую ночь. Он заметил, что эта комната расположена дальше других от лестницы, а от спальни Реннела Торренса ее отделяет только маленькая комнатушка, похожая на пенал.
Они снова спустились в студию. Пока Мара варила кофе, Найджел слонялся по комнате, разглядывая картины, развешанные по стенам или просто прислоненные к ним. Ничего не скажешь, Реннел Торренс был плодовитым художником, однако печати гения в его полотнах Найджел не заметил. Картины были все сплошь на романтические темы и выполнены в амбициозной, торопливой, с претензией на грандиозность манере. Торренс хотел казаться художником-романтиком, но его образам не хватало насыщенности, внутреннего единства и своеобразия, и его произведения представляли собой жалкие потуги раздуть маленький, хотя и несомненный талант до масштабов величия. Картины были страшно однообразными и производили впечатление серии незаконченных этюдов к еще не начатому шедевру.
Найджел повернулся к стоявшему сбоку столику, заставленному немытыми стаканами, заваленному принадлежностями художественного творчества и старыми журналами. Один из журналов был раскрыт на фотографии, на которой Ситоны и Торренсы стояли вместе на фоне Плаш-Мидоу. Снимок сопровождался типичной для светского издания пресной подписью: «Содружество художников. Выдающийся поэт Роберт Ситон в окружении семьи позирует у своего красивейшего старинного дома в Ферри-Лейси. Миссис Ситон происходит из семьи Лейси, которая с незапамятных времен владела поместьем Плаш-Мидоу. Рядом с Ситонами – художник Реннел Торренс и его очаровательная дочь. Торренсы живут в старинном амбаре, примыкающем к Плаш-Мидоу и переоборудованном для них мистером и миссис Ситон в великолепную художественную студию».
Журнал был датирован июлем прошлого года. Найджел положил его на место и перешел к другому столу, стоявшему перед самым подиумом. На этом столе находился круглый предмет, укрытый от посторонних взглядов куском материи. Найджел снял ткань, и от того, что он увидел, у него в полном смысле слова перехватило дыхание. Это была голова. Глиняная голова Роберта Ситона. При одном взгляде на эту скульптуру все картины, находившиеся в студии, стали казаться неуклюжими поделками – столько в ней было невообразимой жизненной силы.
Но самое жуткое, что лицо поэта было отвратительно искажено. Можно было узнать каждую черточку, они были схвачены с почти фотографической точностью, но все в целом производило ужасное, отталкивающее впечатление: это было воплощение непристойного, злорадствующего в своем грехе порока. Лицо дьявола, упивающегося своим проклятием.
– Вот это да! – пробормотал Найджел, снова накрывая голову тканью.
– Как вы смеете! – раздался с порога яростный голос Мары Торренс.
Она швырнула поднос с кофе на столик и, оттолкнув Найджела, встала между ним и глиняной головой, как будто защищая от него свое творение.
– Как вы смеете подглядывать?!
– Так это ваша работа?
– Ненавижу, когда смотрят на вещи, которые я еще не закончила. Извините, что я так сорвалась, – уже спокойнее сказала она.
– Не закончили? Понимаю.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, я хотел спросить – вы что, и в самом деле представляете Роберта Ситона таким?
– Ну что вы! – На лице у нее появилось смущенное выражение, голос погас и слегка задрожал. – Сама не знаю, как это получилось, – произнесла она неуверенно. – Я… она меня пугает. Лучше начну все сначала.
– Но вы знаете, получилась весьма впечатляющая вещь. Очень хорошая, поверьте мне. Потрясающая.
– Что там такого потрясающего? – спросил ее отец, входя в комнату.
Найджел показал на голову.
– А, это. Да, Маре перешла частичка моего дарования… Ну что ж, это будет хороший удар справа для Джанет. – Реннел Торренс хохотнул и, плюхнувшись со всего размаха в кресло, налил себе кофе. – Впрочем, она это заслужила.
– Заслужила?
– Угу. Несколько дней назад – когда это было, Мара? ах да, в прошлую субботу – Джанет заходила сюда. Разговор зашел о современном искусстве. У Джанет безнадежно устаревшие буржуазные взгляды, и Мара порядком раскипятилась по поводу абстракционистов. Это ее любимая тема – знаете, три завитушки и нос морковкой, назовите это «Предмет» – и дело в шляпе. Ну так вот, Джанет заявила, что Мара ни за что на свете, хоть сто лет трудись, не сумеет сделать скульптурный портрет, бюст, реалистическую работу, по которой можно было бы узнать модель. Еще она сказала, что абстрактные вещи рисуют только те, кому не под силу чистый реализм. Конечно, старушка слегка погорячилась – хотя в принципе я бы не сказал, что совершенно с ней не согласен. И что бы вы думали, эта дуреха, моя дочка, заглотила наживку вместе с крючком, леской и грузилом. «Не смогу, значит?! Хотите, докажу?» И на следующий же день, если не в тот же самый, заарканила Роберта и заставила его позировать.
Они помолчали.
– Вы думаете, он похож? – спросил наконец Найджел.
– А как же, все шло прекрасно. Правда, я не видел день или два…
Торренс с трудом поднялся из своего плетеного кресла, склонился над столиком и снял покрывало с головы. И тут же Найджел услышал, как из горла у него вылетел странный звук. Художник с такой силой набросил ткань обратно на скульптуру, что едва не перевернул ее.
– Извините, – сказал он. – У меня порой сердце барахлит. Мара, будь добра, принеси мне капельку виски.
– Я принесу тебе воды. Ты уже достаточно хлебнул после ленча.
Когда девушка вышла из комнаты, Найджел заметил:
– Ведь это совсем не Роберт Ситон, правда?
– Какого черта вы хотите сказать? Кто же еще?..
Для человека, только что пережившего сердечный приступ, он был что-то уж слишком возбужден.
– Роберт ей позировал. Спросите хоть Джанет! Мара заставила его позировать.
– Я только хотел сказать, что выражение на лице Роберта… не слишком ему свойственно, – примирительно, но совершенно искренне произнес Найджел.
В десятом часу вечера суперинтендант Блаунт подъезжал к ферме Пола Уиллингхэма.
– Я слышал, вы решили следующую неделю провести в Плаш-Мидоу? – с порога обратился он к Найджелу. – Это о-очень удобно!
– Рад, что вы одобряете. Но вот что я хочу вам сказать, Блаунт. Меня больше интересует поэзия Ситона, чем его предполагаемые преступные наклонности, и при необходимости я сделаю все, что в моих силах, чтобы помешать правосудию. У нас в стране не так много хороших поэтов, чтобы мы могли позволить себе роскошь одного из них повесить.
Подобное не совсем этичное выступление поначалу привело суперинтенданта в замешательство. Затем на лице у него появилось то довольное выражение, какое бывает у шотландца, который в одиночку справился с чьей-нибудь шуткой.
– Я не думаю, что вы разыгрываете меня, Стрейнджуэйз. Разумеется, у нас нет оснований подозревать мистера Ситона, насколько можно судить по материалам следствия. Но вот что касается его домочадцев – это другой вопрос.
И Блаунт рассказал о том, какие сведения получило следствие за сегодняшний день. После того как утром Найджел изложил ему добытую в баре «Лейси-армз» информацию, суперинтендант сузил круг внимания полиции до ночи с четверга на пятницу на прошлой неделе. Обнаружилось, что в ту ночь должна была родить женщина, живущая недалеко от дома садовника из Плаш-Мидоу. Около одиннадцати вечера ее муж звонил врачу из телефона-автомата. Доктора на месте не оказалось, он был на другом вызове, но мужу обещали все передать, как только доктор вернется. Это был у них с женой первый ребенок, и муж отчаянно нервничал. С двенадцати до часу ночи, когда врач наконец приехал, он стоял на улице, то у порога дома, то на дороге, ожидая его приезда. Он был совершенно уверен, что за это время ни один человек не проходил по тропинке, которая ведет от разрешенной дороги через поля, мимо его дома, и выходит на дорогу в деревню. Эти показания, если только можно на них полагаться, означают, что незнакомец пошел по левому ответвлению от разрешенной дороги, которое ведет к Плаш-Мидоу.
– И еще один важный факт, – продолжал Блаунт. – Этот человек говорит, что незадолго до приезда доктора видел мистера Ситона, который шел по дороге в сторону Плаш-Мидоу. Точного времени он назвать не смог, но думает, что это было где-то без четверти час.
– Вы спрашивали об этом Ситона?
Найджел обошел вокруг амбара, по привычке отметив про себя, что единственная дверь домика выходит во двор, а с другой стороны через французские окна можно выйти на подъездную дорожку, которая ведет на улицу; там же разбит маленький, аккуратненький, обнесенный заборчиком садик: розовые кусты, лужайка, несколько яблонь. Полюбовавшись садиком, Найджел повернулся и увидел, что Мара Торренс как раз растворяет французские окна. Она пригласила его в студию, которая оказалась просторным прохладным помещением с высоким потолком, занимавшим половину длины амбара; ослепительно белые стены переходили вверху прямо в сводчатую деревянную крышу. Оставшаяся часть амбара была разделена на две части: внизу, на первом этаже, кухонька и рабочие комнаты, а наверху три маленькие спальни и ванная. Забраться на второй этаж, когда-то служивший сеновалом, можно было по крутой лесенке из студии; сеновал-чердак, огражденный балюстрадой, смахивал снизу на балкончик для оркестра.
По просьбе Найджела Мара показала ему весь домик, но рассказывала о нем скупо и нехотя. Найджел выглянул в окно ее спальни – оттуда она видела Ситонов в ту грозовую ночь. Он заметил, что эта комната расположена дальше других от лестницы, а от спальни Реннела Торренса ее отделяет только маленькая комнатушка, похожая на пенал.
Они снова спустились в студию. Пока Мара варила кофе, Найджел слонялся по комнате, разглядывая картины, развешанные по стенам или просто прислоненные к ним. Ничего не скажешь, Реннел Торренс был плодовитым художником, однако печати гения в его полотнах Найджел не заметил. Картины были все сплошь на романтические темы и выполнены в амбициозной, торопливой, с претензией на грандиозность манере. Торренс хотел казаться художником-романтиком, но его образам не хватало насыщенности, внутреннего единства и своеобразия, и его произведения представляли собой жалкие потуги раздуть маленький, хотя и несомненный талант до масштабов величия. Картины были страшно однообразными и производили впечатление серии незаконченных этюдов к еще не начатому шедевру.
Найджел повернулся к стоявшему сбоку столику, заставленному немытыми стаканами, заваленному принадлежностями художественного творчества и старыми журналами. Один из журналов был раскрыт на фотографии, на которой Ситоны и Торренсы стояли вместе на фоне Плаш-Мидоу. Снимок сопровождался типичной для светского издания пресной подписью: «Содружество художников. Выдающийся поэт Роберт Ситон в окружении семьи позирует у своего красивейшего старинного дома в Ферри-Лейси. Миссис Ситон происходит из семьи Лейси, которая с незапамятных времен владела поместьем Плаш-Мидоу. Рядом с Ситонами – художник Реннел Торренс и его очаровательная дочь. Торренсы живут в старинном амбаре, примыкающем к Плаш-Мидоу и переоборудованном для них мистером и миссис Ситон в великолепную художественную студию».
Журнал был датирован июлем прошлого года. Найджел положил его на место и перешел к другому столу, стоявшему перед самым подиумом. На этом столе находился круглый предмет, укрытый от посторонних взглядов куском материи. Найджел снял ткань, и от того, что он увидел, у него в полном смысле слова перехватило дыхание. Это была голова. Глиняная голова Роберта Ситона. При одном взгляде на эту скульптуру все картины, находившиеся в студии, стали казаться неуклюжими поделками – столько в ней было невообразимой жизненной силы.
Но самое жуткое, что лицо поэта было отвратительно искажено. Можно было узнать каждую черточку, они были схвачены с почти фотографической точностью, но все в целом производило ужасное, отталкивающее впечатление: это было воплощение непристойного, злорадствующего в своем грехе порока. Лицо дьявола, упивающегося своим проклятием.
– Вот это да! – пробормотал Найджел, снова накрывая голову тканью.
– Как вы смеете! – раздался с порога яростный голос Мары Торренс.
Она швырнула поднос с кофе на столик и, оттолкнув Найджела, встала между ним и глиняной головой, как будто защищая от него свое творение.
– Как вы смеете подглядывать?!
– Так это ваша работа?
– Ненавижу, когда смотрят на вещи, которые я еще не закончила. Извините, что я так сорвалась, – уже спокойнее сказала она.
– Не закончили? Понимаю.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, я хотел спросить – вы что, и в самом деле представляете Роберта Ситона таким?
– Ну что вы! – На лице у нее появилось смущенное выражение, голос погас и слегка задрожал. – Сама не знаю, как это получилось, – произнесла она неуверенно. – Я… она меня пугает. Лучше начну все сначала.
– Но вы знаете, получилась весьма впечатляющая вещь. Очень хорошая, поверьте мне. Потрясающая.
– Что там такого потрясающего? – спросил ее отец, входя в комнату.
Найджел показал на голову.
– А, это. Да, Маре перешла частичка моего дарования… Ну что ж, это будет хороший удар справа для Джанет. – Реннел Торренс хохотнул и, плюхнувшись со всего размаха в кресло, налил себе кофе. – Впрочем, она это заслужила.
– Заслужила?
– Угу. Несколько дней назад – когда это было, Мара? ах да, в прошлую субботу – Джанет заходила сюда. Разговор зашел о современном искусстве. У Джанет безнадежно устаревшие буржуазные взгляды, и Мара порядком раскипятилась по поводу абстракционистов. Это ее любимая тема – знаете, три завитушки и нос морковкой, назовите это «Предмет» – и дело в шляпе. Ну так вот, Джанет заявила, что Мара ни за что на свете, хоть сто лет трудись, не сумеет сделать скульптурный портрет, бюст, реалистическую работу, по которой можно было бы узнать модель. Еще она сказала, что абстрактные вещи рисуют только те, кому не под силу чистый реализм. Конечно, старушка слегка погорячилась – хотя в принципе я бы не сказал, что совершенно с ней не согласен. И что бы вы думали, эта дуреха, моя дочка, заглотила наживку вместе с крючком, леской и грузилом. «Не смогу, значит?! Хотите, докажу?» И на следующий же день, если не в тот же самый, заарканила Роберта и заставила его позировать.
Они помолчали.
– Вы думаете, он похож? – спросил наконец Найджел.
– А как же, все шло прекрасно. Правда, я не видел день или два…
Торренс с трудом поднялся из своего плетеного кресла, склонился над столиком и снял покрывало с головы. И тут же Найджел услышал, как из горла у него вылетел странный звук. Художник с такой силой набросил ткань обратно на скульптуру, что едва не перевернул ее.
– Извините, – сказал он. – У меня порой сердце барахлит. Мара, будь добра, принеси мне капельку виски.
– Я принесу тебе воды. Ты уже достаточно хлебнул после ленча.
Когда девушка вышла из комнаты, Найджел заметил:
– Ведь это совсем не Роберт Ситон, правда?
– Какого черта вы хотите сказать? Кто же еще?..
Для человека, только что пережившего сердечный приступ, он был что-то уж слишком возбужден.
– Роберт ей позировал. Спросите хоть Джанет! Мара заставила его позировать.
– Я только хотел сказать, что выражение на лице Роберта… не слишком ему свойственно, – примирительно, но совершенно искренне произнес Найджел.
В десятом часу вечера суперинтендант Блаунт подъезжал к ферме Пола Уиллингхэма.
– Я слышал, вы решили следующую неделю провести в Плаш-Мидоу? – с порога обратился он к Найджелу. – Это о-очень удобно!
– Рад, что вы одобряете. Но вот что я хочу вам сказать, Блаунт. Меня больше интересует поэзия Ситона, чем его предполагаемые преступные наклонности, и при необходимости я сделаю все, что в моих силах, чтобы помешать правосудию. У нас в стране не так много хороших поэтов, чтобы мы могли позволить себе роскошь одного из них повесить.
Подобное не совсем этичное выступление поначалу привело суперинтенданта в замешательство. Затем на лице у него появилось то довольное выражение, какое бывает у шотландца, который в одиночку справился с чьей-нибудь шуткой.
– Я не думаю, что вы разыгрываете меня, Стрейнджуэйз. Разумеется, у нас нет оснований подозревать мистера Ситона, насколько можно судить по материалам следствия. Но вот что касается его домочадцев – это другой вопрос.
И Блаунт рассказал о том, какие сведения получило следствие за сегодняшний день. После того как утром Найджел изложил ему добытую в баре «Лейси-армз» информацию, суперинтендант сузил круг внимания полиции до ночи с четверга на пятницу на прошлой неделе. Обнаружилось, что в ту ночь должна была родить женщина, живущая недалеко от дома садовника из Плаш-Мидоу. Около одиннадцати вечера ее муж звонил врачу из телефона-автомата. Доктора на месте не оказалось, он был на другом вызове, но мужу обещали все передать, как только доктор вернется. Это был у них с женой первый ребенок, и муж отчаянно нервничал. С двенадцати до часу ночи, когда врач наконец приехал, он стоял на улице, то у порога дома, то на дороге, ожидая его приезда. Он был совершенно уверен, что за это время ни один человек не проходил по тропинке, которая ведет от разрешенной дороги через поля, мимо его дома, и выходит на дорогу в деревню. Эти показания, если только можно на них полагаться, означают, что незнакомец пошел по левому ответвлению от разрешенной дороги, которое ведет к Плаш-Мидоу.
– И еще один важный факт, – продолжал Блаунт. – Этот человек говорит, что незадолго до приезда доктора видел мистера Ситона, который шел по дороге в сторону Плаш-Мидоу. Точного времени он назвать не смог, но думает, что это было где-то без четверти час.
– Вы спрашивали об этом Ситона?